Библиотекарь. Глава 20. Рассказы Глафиры

 
Библиотекарь. Глава 20. РАССКАЗЫ ГЛАФИРЫ. ТАЙНА ГЕЛЕБА.

        СКАЗКИ РАВВИ ГЕЛЕБА.  ТАЙНА  ГЕЛЕБА.

     Мы жили на окраине одной непутёвой империи накануне XIX века. Странным и загадочным всем нам, еврейским детям Горобца, казался этот равви  Гелеб. Никто даже не знал, почему его стали называть равви, ведь в синагоге он был один раз, и наш местный раввин Пазель выгнал его вон, так как он заикнулся там о пророке Иешуа из Назарета. Пазель запретил ему приходить в синагогу и кому-либо из правоверных встречаться с ним. Он назвал его отступником и выкрестом.
   Гелеб пришёл в городок всего пару лет тому назад и жил в заброшенном доме с окнами без стёкол и рам, на краю еврейской части Горобца. В этом доме у него не было ни кровати, ни печи, ни стола. Но казалось, что он не нуждается ни в пище, ни во сне, ни в тепле. Никто никогда не видел, как он ест или спит. Никто не видел, чтобы он зяб холодной зимой. У него не было даже свечей и спичек (уж мы-то, пацаны, это точно знали), но он видел в темноте как кошка (а может даже лучше), и в доме его по ночам издали нередко видели свет, но он всегда гас, если кто-то начинал приближаться к дому явно или даже тайно.
   Гелеб выглядел как высокий прямой и суховатый старик, хотя слово «старик» к нему даже как-то не подходило, несмотря на то, что он казался несомненно очень и очень древним, но когда кто-либо заглядывал ему в глаза, то в них встречал огонь, который свойственен бывает только молодому задорному взгляду. И голос его был временами глухим, надтреснутым, как у самых глубоких старцев, но когда он начинал свои рассказы, то голос становился густым, насыщенным, завораживающе красивым. К Гелебу тайно ходили взрослые, говорили, что он предсказывает судьбу, помогает найти пропавшие или украденные вещи, а так же лечит порой неизлечимые болезни. Пазель пугал всех тем, что Гелеб спутался с сатаной, что занимается богопротивными вещами, но всё же к нему продолжали тайно ходить, особенно мы, дети. Гелеб рассказывал нам о разных местах и странах,  истории иногда из глубокой древности так, как будто сам был их участником.
   Я хочу пересказать здесь одну историю, которая, по видимому, раскрывает тайну равви Гелеба. Он, как мне показалось, сам решился намекнуть на это. Однажды мы спросили его, был ли он в Иерусалиме? Каждый пацан мечтал когда-нибудь побывать на земле обетованной, особенно в Иерусалиме у Стены Плача. Раввин Пазель говорил, что стоит только подойти на четыре шага к Стене Плача, как все грехи человека исчезнут сами собой, он очистится и будет достоин вечной жизни после прихода Мессии и страшного суда.
   Мы, как обычно, сидели в полумраке его дома без стёкол в окнах, в продуваемой ветром комнате, прислонившись прямо к стенам, так как никакой мебели в доме не было. Гелеб тоже сидел у одной из стен на единственной маленькой лавочке и медленно вёл свои длинные и завораживающие рассказы. Обычно мы дети просили его рассказать о чём-нибудь или задавали какие-то вопросы. Он начинал отвечать, и ответ превращался в красивую древнюю историю или притчу. Удивительно, но он наизусть знал Тору, пророков больших и малых и многое-многое другое, хотя книг или свитков у него тоже никто не видел.
    И вот однажды мы спросили его, был ли он в Иерусалиме. Сначала он необычно долго молчал, так что нам показалось, что он уснул или не услышал наш вопрос. Оська снова повторил погромче:
- Рав Гелеб, Вы были когда-нибудь в Иерусалиме?
- Был? Да, был. И не только был, но долго жил там, до того самого ДНЯ.
Он снова сделал длинную паузу. Чувствовалось, что вспоминать ему об этом нелегко. Что-то тягостное в этом было, что-то случилось в тот самый День? Он снова помолчал, но уже никто не решился прервать эту паузу. При этом молчании он сначала сидел, опустив голову вниз, как глубоко кающийся грешник. Затем он поднял лицо, глаза его были устремлены вдаль. Причём всегда казалось, что он видит всё, о чём рассказывает, наяву. Во время своих рассказов он иногда даже показывал куда-то рукой, или делал движения телом. Так, как будто всё происходило сейчас. И перед нашим воспалённым детским воображением вставало всё, о чём он рассказывал так подробно и живописно, вставало так реально, что комната пустого дома наполнялась фигурами людей, животных, иногда даже ангелов и демонов. Стены его часто раскрывались перед нашим мысленным взором, и мы оказывались где-то на рыночной площади далёкого восточного города или среди величественной пустыни, возле пирамид или стен крепости. Порой мы плыли с равви Гелебом на корабле по океану, попадая в жуткие штормы и передряги, в самую середину страшной сечи или под шквальный пушечный огонь неприятеля. Он обладал потрясающим даром рассказчика. Никто из детей, даже самых вредных, озорных и подвижных, как ртуть, не шелохнулся во время его рассказов. Мы были как загипнотизированные. Уже значительно позже, когда  я попадал в кино и театры на лучшие спектакли лучших мировых трупп, на гениальные фильмы выдающихся режиссёров, то всё равно ничто не могло сравниться с тем завораживающим эффектом присутствия и участия, который подарил нам в глубоком детстве в этом маленьком полуразвалившемся пустом домике рав Гелеб.
  Но вернусь к его тогдашнему рассказу.
- Мой отец был торговцем, - продолжил рав Гелеб, - в Иерусалиме. Он держал посудную лавку, которая находилась на улице, ведущей от дворца Ирода к воротам, выходившим на лобное место, место казней, Голгофу. Мимо нашей лавки часто проводили осуждённых. Нередко любопытным мальчишкой я сам следовал за толпой, чтобы посмотреть на расправу, на казнь. Потом, подросши, сам участвовал в побитии людей камнями...
Он снова замолчал. Видно, что этот рассказ был очень неприятным для него воспоминанием.
- Я был глуп. Мне казалось, что участие в такой всенародной казни является моим гражданским долгом. Расправляться с вероотступниками, как велел нам Закон, было даже немного весело. Жалкий осужденный обычно стоял посреди невидимого круга и не пытался никуда бежать (хотя изредка бывало и по-иному). Чаще всего они даже и не молили о пощаде. А мы брали камни и старались попасть как можно точнее. В душе и теле поднималось какое-то злое и весёлое возбуждение, как бывает у охотников за затравленной дичью. Каждое удачное попадание сопровождалось восторженным криком толпы, а это возбуждало ещё сильнее. Мы швыряли камни прицельно и сильно. Человек закрывался руками, качаясь под первыми ударами, затем падал на колени, пытаясь куда-то ползти. Но всюду его встречали камни и возбуждённые крики толпы. Кровь текла по его голове. Вид крови сначала пугал меня, но потом я привык к нему, и это даже как-то подогревало мой энтузиазм. Мне почему-то представлялось это жертвоприношением Богу, чем больше крови, тем лучше совершена жертва.
Дыхание Гелеба при этих словах было тяжёлым и прерывистым, чего обычно не бывало раньше никогда. Нам передался его трепет и ощущение мерзости за те давние дела, о которых он рассказывал. Каждому казалось, что и он причастен к этому швырянию камней в полуживых окровавленных людей, жалких, бессмысленно ползающих среди обступившей их толпы.
 Стало даже казаться, что руки наши в крови и земле, в жуткой грязи из этой страшной смеси. Кто-то рядом стал потихоньку тереть ладошки и я поймал себя на мысли, что хочу сделать тоже самое.
- Потом обычно человек падал совсем навзничь и через некоторое время переставал шевелиться. Тогда специально назначенные люди подходили и проверяли, жив он или уже мёртв. Если был жив, то добивали его камнями по голове. Труп часто оставляли непогребённым, на съедение псам, но иногда уносили, иногда позже его тайно забирали родственники, хоть это было не положено, но на это нередко закрывали глаза. А мы, расходясь, обсуждали, кто первым попал в него, у кого бросания были точнее, сколько раз он получил от нас по заслугам. В сердце чувствовалось злобное торжество и особое ощущение единения народа через эту кровь и общую казнь.
Закон был исполнен, мы были чисты перед Богом, как считали тогда, и это даже порождало ощущение прибавления в нас святости. Были некоторые люди, тайно пытавшиеся уклониться от участия в таких казнях, но тогда раввин вынужден был ставить их впереди всех рядов и давать им в руку увесистый камень. Все следили, чтобы он кинул и попал, иначе ему самому было бы несдобровать. Такие обычаи царили в нашем народе в ту древнюю эпоху. Но такие обычаи, отличавшиеся только способами мучения и умерщвления людей, царили тогда у всех народов. Это было время ожесточённых нравов и сердец. Вам повезло дети, что вы живёте совсем в другую эпоху.
Он остановился и оглядел нас с какой-то особой отеческой надеждой, как будто говоря, но вы-то не будете так жестоки? Было ощущение в это короткое мгновение, что мы сначала смутились, но потом мы приободрились и как будто дали перед ним священную молчаливую клятву, что никогда не будем соучаствовать в подобном, не только убийстве, но даже и публичном жестоком осуждении других людей.

- Я родился в Иерусалиме и прожил в нём около сорока пяти лет до того ДНЯ, – он снова остановился, – сорок четыре Пасхи встретил я в Иерусалиме. Отец передал мне во владение лавку, так как сам был уже стар и отошёл от дел. Приближалась сорок пятая Пасха. Как обычно множество народа накануне пришли в город из всей Иудеи и других отдалённых уголков. Торговля перед праздником всегда была бойкой. Мы продавали не только большие и малые глиняные кувшины, но и торговали водой. В ту сильную жару спрос на неё бывает повышенный. Но эта сорок пятая Пасха была особенной. К тому времени уже много лет Иудея была покорена римлянами. В городе стоял небольшой римский гарнизон. Во дворце Ирода поселился римский прокуратор, а наместником Рима в Иерусалиме был один их четырёх сыновей Ирода.
- Народ, как всегда, был возбуждён перед праздником. В то время даже поговаривали, что пришёл долгожданный Мессия, что он воскрешает людей (что-то рассказывали про умершего Лазаря из Вифании). Ждали, что Мессия станет царём нашего народа вместо ненавистного ставленника Рима из рода Иродов. Ждали, что Он освободит наш народ от жуткого и жестокого римского ига.
И раньше нередко такие слухи ходили среди народа, но в этот раз всё было похоже на какое-то поголовное сумасшествие. Ходили возбуждённые толпы, в которых говорили полунамёками, что вот уже пришло время, что на этот раз всё исполнится. Тихо пели псалмы. Очень смелые намекали, что всё готово к восстанию, что Пасха (освобождение, исход из плена) будет в этот раз не символической, а самой настоящей. Я, как честный торговец, был лоялен к правящей власти, я не хотел участвовать ни в каких заговорах, хотя тайный налог на оружие пришлось платить и мне. Не подчинись я, несдобровать было бы мне от зелотов.
Я знал, что в этот раз готовят действительно что-то особенное, так как тайный налог повысили накануне в несколько раз. Но я, как и большинство, хотел восстания, хоть и боялся его. Мне было что терять. Торговля моя шла хорошо и накопилось немалое богатство. Да, в случае поражения восстания речь бы шла не о лишении богатства, а о лишении головы или родины, ведь тогда господствовал обычай переселять восставшие народы (точнее, оставшуюся после их истребления часть) в другие далёкие и чужие им земли, чтобы лишить их корней и силы. Но ненависть к римлянам была сильнее страха. А когда народа собиралось много, то казалось, что мы можем и горы свернуть, а не только шеи этим наглым и гордым римлянам.
В воздухе витало напряжённое ожидание не обычного праздника, а чего-то сверхъестественного, что перевернёт историю не только нашего народа, но всего мира. В те ночи не хотелось спать. Люди в темноте тихо переходили от дома к дому, похлопывали друг друга по плечам, ничего даже и не говоря, лишь тихо улыбаясь и молча оглядываясь, как бы кто не заметил этой их тайной улыбки. Конечно, шпионы римлян были повсюду, но они так и не могли толком ничего понять. Видимо они донесли общее настроение народа Пилату, и гарнизон римлян был усилен одной когортой, но усиление гарнизона накануне праздника было делом обычным. Вроде бы Рим не чувствовал ничего слишком уж особенного. Да и Пилат был хитрым политиком, придерживающимся тактики непровоцирования. Он старался без лишних поводов не тревожить и без того строптивых иудеев.
И всё же накануне каким-то чудом римлянам удалось арестовать прибывшего в Иерусалим главу заговора Варраву. Говорят, у него нашли под одеждой оружие, что было запрещено под страхом смертной казни всем прибывающим на Пасху иудеям. Как он «прокололся»? Никто не мог сказать. Это привело к некоторому замешательству среди толп. Настроение изменилось к худшему. Тогда мало кто знал (кроме самой верхушки зелотов), кто такой Варрава на самом деле, но как-то настроение верхушки заговорщиков быстро передалось толпе, наполнявшей город. Обезглавить заговор накануне выступления! Это практически обрекало всю затею на крах. Без сильного и авторитетного вождя, каким все зелоты беспрекословно признавали Варраву, чёткого и единого руководства, которое было необходимо для победы, восстание просто не состоялось бы.
Но вдруг, в последнюю субботу пред Пасхой, возник и разнёсся с быстротою молнии слух, что грядёт Мессия, что Он и возглавит иудейскую армию восставших. Снова поднялось возбуждение. Снова не хотелось спать, не давало напряжённое и радостное предвкушение чего-то великого и жуткого. Народ был похож на огромную массу заговорщиков, говорящих полунамеками, понимающих полужесты и полуслова.
  Сам я там  не был, но слышал какой-то неясный гул у Восточных ворот в тот четверг. Потом прибежал сосед-скорняк и, захлебываясь, тихим шепотом стал рассказывать, что сейчас через Восточные ворота въехал Мессия, что народ приветствовал Его как своего царя, что ждали реакции Пилата, но тот почему-то никак не среагировал на явное неповиновение толпы, объявившей против потомка Ирода, против ставленника Рима, своего царя. Скорняк сказал, что сейчас народ собрался вокруг Мессии на площади и слушает Его речь. Не хочешь ли ты послушать? Но я уклончиво ответил, что, мол, торговля идёт как никогда, и мне не хочется терять время и прибыль. Тогда он ушёл один и через пару часов вернулся, но вернулся каким-то совсем не таким. Его радостное возбуждение пропало. Я почти кинулся к нему узнать, что там произошло. Он сначала махнул рукой и погрузился в долгое молчание. Я не мог вытянуть из него ни слова. После я увидел и других, вернувшихся оттуда, с площади. Это были совсем иные люди. Понурые, озлобленные, усталые. От вчерашнего возбуждения как бы и не осталось следа. Наконец, к вечеру скорняк разговорился.
Он сказал, что видно это вовсе не Мессия. Все ожидали от Него воинственной речи, призывающей сбросить позорное и жестокое римское владычество. Вместо этого Он стал говорить, что худое и гибельное дело задумали иудеи, что только страдания и смерть принесёт оно народу. Что и город может быть разрушен, и храм. Кто-то крикнул: «Он римский шпион! Провокатор!». Чуть было не закидали Его камнями тут же, но ворота  гарнизона распахнулись, видимо как запоздалая реакция римлян, и оттуда выехал конный отряд  с криками: «Разойтись!». Народ стал разбегаться. Кое-кому перепало бичами. И «мессия» куда-то тоже пропал. После этого все поняли, что он и верно римский шпион.
  Потянулись напряжённые дни перед праздником. Что-то тягостное висело над всем городом. Что-то нехорошее готовилось и подступало. Народ всё прибывал. Уже вокруг города установили много палаток. Римляне снова усилили гарнизон ещё одной манипулой.  Всё шло как-то не так. Была и озлобленность, совершенно чуждая этому предпраздничному настроению, и разочарование, и какой-то разброд. Заговорщические поползновения поутихли, но не прекратились совсем. И всё же стало ясным, что в этот раз ничего не удастся, придётся ждать другого удобного случая. Варрава по-прежнему был под арестом. Его скоро могли казнить. Однако накануне праздника обычно римляне миловали одного из преступников. Была надежда на это. Слава Богу, римляне так и не заподозрили, кто он такой, а то расправа была бы немедленной и жестокой. Он прикинулся обычным грабителем, который приготовил оружие для разбоя. За такое хотя тоже полагалась смерть, но в этом римляне не видели ничего угрожающего для них.
   С раннего утра в пятницу от палатки к палатке переходили вестники и передавали одно: лжемессия арестован этой ночью Каиафой и передан римскому прокуратору. Отдавали наказ:  на площади требовать освобождение Варравы, а этого лжемессию на крест!
Я не ходил днём на площадь, когда Пилат там творил свой суд. Но новости разносились по городу быстрее ветра. Пилат, говорили, захотел отпустить лжемессию, но народ настоял на Варраве, а этого скоро поведут на казнь.

   Я встал у лавки и на всякий случай убрал товар с широкого прилавка, приделанного в тени к стене дома. Я знал, что преступника на казнь поведут по нашей улице, и тогда мой хрупкий товар может пострадать. Примерно к четвёртой страже стали слышны трубы и отдалённые крики. Перед процессией всегда шло несколько трубачей, дающих знать о её приближении всему городу. Они трубили, а затем кричали: «Дорогу!». Наконец  я увидел, как из-за поворота показалась небольшая толпа, они быстро прижались к стенам, после вышли трубачи, за ними шёл вооруженный копьями ряд римских солдат. Впереди на белом коне двигался сотник.  Статный, мощный он казался воплощением самой карающей руки правосудия.
После сотника вели осуждённого. Двое солдат с бичами по сторонам подгоняли его изредка ударами. На спине у него был огромный деревянный крест. Беднягу уже качало от изнеможения, голова его была склонена вниз, волосы, мокрые от пота, завешивали лицо. Когда, наконец, он поравнялся с моим прилавком, то тихо, не поднимая головы, попросил остановиться и присесть. У меня ни на минуту не возникло жалости к нему. Сердце моё было исполнено презрением и даже злобой, как к тем, кого мы нередко побивали камнями. Когда он хотел было присесть на мой прилавок, я толкнул его и, резко взмахнув руками, прокричал: «Тут место для товара, пшёл прочь!». Но и этого мне показалось мало, чёрт дёрнул меня добавить для смеха несколько слов: «Приходи в другой раз, я с удовольствием приму тебя!». Эти слова я прокричал громко, так как рассчитывал на реакцию толпы. И она не замедлила проявиться: толпа громко заржала, так как они ДУМАЛИ, ЧТО ОН НИКОГДА УЖЕ СЮДА НЕ ВЕРНЕТСЯ! И тут свершилось то, что перевернуло всю мою жизнь. Он поднял лицо и медленно посмотрел на меня.
      В первое мгновение я увидел только лицо и глаза человека, обречённого на смертную муку, но Он посмотрел мне прямо в глаза долгим взглядом. На самом деле это длилось секунд 5-6, а мне показалось... Его взгляд начал проникать в меня глубже и глубже. Быстро, стремительно этот взгляд высматривал во мне что-то очень сокровенное, очень глубинное. Он приникал в такие недра моей сущности, куда, как кажется, не могут заглянуть даже самые могущественные существа вселенной, ни ангелы, ни демоны, а только Сам Господь Бог. И душа моя сначала бежала от него, кидалась внутри из стороны в сторону, искала уголок, чтобы скрыться от этого «страшного» взгляда, металась как затравленный зверёк и не находила убежища. Наконец, взгляд этот настиг мою душу. Она «встала», обмерла и, вся дрожа, поняла свои глаза на Него. И, о чудо! Взгляд этот вовсе не был страшен. Он протянул ей что-то тёплое, во что она завернулась от обнимавшего её страха и холода. Ей стало сначала просто тепло. Всё внутри меня наполнилось светом и огнём... музыкой, восторгом, счастьем и упоением... ОНА, ДУША МОЯ, КАКИМ-ТО НАИТИЕМ, КАКИМ-ТО ЧУДОМ УЗНАЛА ЕГО! Грудь моя остановилась на вздохе и не могла двигаться дальше. Я смотрел на Него восторженными глазами.
  А Он посмотрел на меня взглядом, из которого просто изливалось вселенское спокойствие. В первое мгновение я, с широко раскрытыми зрачками даже отпрянул от неожиданности, так не вязалась моя озлобленность и высокомерие с этим взглядом. Меня слегка затрясло, но вспышка тряски прошла почти мгновенно под этим взглядом. В меня начало переливаться Его тёплое спокойствие, наполняя какой-то странной мягкостью и светом всё внутри. Даже ноги у меня стали предательски подгибаться. Казалось, что этот взгляд длится вечность.
  Медленно тихим голосом Он спросил: «Ты и вправду хочешь, чтобы Я снова вернулся?». У меня отнялся язык, и я только смог кивнуть в ответ. «И будешь ждать?» - я с трудом выдавил из себя: «Конечно.» (мне уже сейчас хотелось крикнуть: «Не уходи!»). «Что ж, ты сам выбрал свою судьбу. Ты дождёшься здесь, в этом мире, Моего второго пришествия, Агасфер». Я вздрогнул, ибо Он точно назвал моё имя.
   Пока мы разговаривали, солдаты выхватили из толпы крепкого мужчину, взвалили на него крест, и процессия двинулась дальше. Он уходил, распрямившись, спокойно и царственно, а я не мог оторвать взгляда от удаляющейся фигуры.
С тех пор я жду Его...

   Он окончил рассказ. А мы не двигались с места и даже не могли задать вопрос. Казалось, мы все смотрели вслед удаляющейся фигуре ИДУЩЕГО НАВСТРЕЧУ СМЕРТИ.
   На улице была уже страшная темень. Он отправил нас по домам, благословив на дорогу: «Да сбережёт вас Бог и казнённый!».
   На следующий день он исчез из нашего города. Больше его не видел никто. Мы ещё изредка собирались с ребятами в доме, но не бегали и не кричали там, а только рассказывали друг другу таинственные, иногда страшные истории. Через короткое время заброшенный дом сгорел. Говорили, что его поджег рав Пазель. Очень может быть, что ВСЁ ТАК И БЫЛО...

                КОЛОДЕЦ - ЛОВУШКА.

   Равви Гелеб сидел у восточной стены прямо напротив заходящего солнца. Меня удивило, что он мог смотреть на него, не щурясь. Раз он видел в темноте как кошка, то солнечный свет должен был бы слепить его, но понемногу мы начали привыкать к тому, что обычные мерки для равви Гелеба не всегда подходили. Он смотрел прямо в солнечный свет и к чему-то там приглядывался (к чему можно приглядываться в солнечном свете?). Затем он протянул руку и, казалось, начал что-то как бы доставать прямо из солнечного луча. Наконец он произнес:
- Я вижу две фигуры, идущие по пустынной каменистой дороге. Два мужчины среднего возраста, одеты как обычные иудеи.
Затем он прикрыл глаза и продолжал:
- Одного зовут Фома, другого Иуда. Они спешат к своему Учителю. Солнце уже близко склонилось к горизонту, и потому они торопятся. Сегодня, посылая как обычно на проповедь благой вести своих учеников парами в разные селения, Учитель произнёс необычное и тревожное предупреждение. Он сказал, что видел нынешней ночью сатану, как молнию сходящего с небес. Предупредил, что сатана будет охотиться за ними, но сказал, что сделал их невредимыми для ядовитых гадов, которыми кишит пустыня, так что сатана не сможет воспользоваться укусом или жалом этих тварей. Однако предупредил настрого, что если они не успеют вернуться до заката солнца к Нему обратно, то чтобы не вступали в разговор ни с кем посторонним, пока не дойдут до Учителя, ибо сатана может принять обличье человека и попытается соблазнить их своими речами.
- Днём я ещё могу уберечь вас на расстоянии от его чар, но после заката, во тьме, его сила возрастает, так что берегитесь, чтобы не быть вам соблазненными обо Мне.
Это предупреждение стояло в ушах апостолов, и потому торопились они, так как место, где их ждал Учитель, было у подножия горы Фавор, а до неё было ещё не менее часа пути. До заката же солнца оставалось всего какая-нибудь пара десятков минут. 
Жара ещё не спадала и давила своим томлением всё вокруг. Несмотря на привычку, оба всё же чувствовали жажду, а все припасы воды были уже исчерпаны. На поясе Фомы болтались пустые кожаные меха, а у Иуды висела сума, в которой позвякивали монеты. Приближался праздник кущей. Нужно было приготовить стол и приношение Богу. Иуде удалось сегодня собрать пожертвований втрое больше против обычного. Он был весьма доволен собой. То-то обрадует он Учителя и других учеников. Однако, на удовольствие накладывалась гнетущая жажда. Пить! Хотелось пить. Губы ссохлись и потрескались. К горлу подкатил спазм. Глаза сами собой начали искать вокруг источник воды.
   Это было похоже на чудо. На склоне каменистого холма он заметил нечто напоминающее колодец. Пригляделся. Точно, колодец!
- Фома, погляди-ка туда. Не колодец ли?
- Похоже. Только какой-то старый. Поди, как заброшенный, давно высох? Ты думаешь, там есть вода?
- А вдруг! Всякое бывает. Давай проверим!
- Не стоит. Потерпим. Уже не так долго осталось идти, да и солнце почти у горизонта. Ты помнишь слова Учителя?
- Да, помню я, помню. Но тут же нет никого. Свернём!?
И Иуда уже упрямо шёл в сторону от дороги по направлению к колодцу, таща за край одежды Фому.
- Смотри, место здесь какое-то… нечистое. Мерзостное. Дрянное.
- Ты вечный упрямец, Фома. Что такого углядел? Место как место.
Они карабкались по склону к заманчивой кладке старого колодца. Но странно, что, несмотря на небольшую высоту (было шагов тридцать вверх, не более), ноги их деревенели с каждым шагом так, как будто они прошли все триста в гору, а то и больше. Наконец они добрались до площадки, на которой стоял колодец, и почти рухнули на землю. Фома сквозь заливающий глаза пот взглянул на старую, убогую, растрескавшуюся кладку колодца, на унылые камни вокруг, на чахлую и пыльную траву, которая кое-где с трудом пробивалась сквозь камни, вдохнул тяжёлый, знойный застоявшийся воздух, который буквально встал у него колом в горле… . Сквозь оседавшую пыль он увидел садящееся в зное багровое солнце. Фома не знал, что почувствовал Иуда, но на него почему-то неожиданно навалилась беспричинная жгучая тоска, ощущение душевной пустоты и безысходности.
- Я же говорю, здесь что-то не так, - задыхаясь, проговорил Фома. – Пойдём-ка отсюда скорее!
- Сейчас, я только все-таки загляну в него – отозвался Иуда. Он поднялся, подошёл к краю и почти перевалился через каменную кладку вниз. И тут, о, горе! Его сума тоже перелетела за край, монеты шустрым ручейком вытекли из неё и полетели на дно. Иуда проводил их сначала ничего не понимающим взглядом. Потом глаза его округлились. Там внизу была совершенная темень. Даже трудно представить, как далеко дно. Он тупо посмотрел вниз, вслед монетам, повернулся, сполз к основанию кладки и стал шарить рукой в суме. Не осталось ничего. Он вывернул суму. Потряс. Ничегошеньки! Пусто! Посмотрел на Фому. Тот издали следил за его движеньями и сначала не мог ничего понять. Но когда Иуда поднял на него глаза, то Фома изогнул брови от удивления! Таким Иуду он ещё не видел никогда.
  Иуда слыл между апостолами самым решительным, бескомпромиссным и твёрдым духом. Потому ему и доверили сбор пожертвований – знали, он на деньги не соблазнится. Иуда был точен в расчётах, требователен и строг ко всём к другим. Часто он показывал пример выносливости в трудностях их скитальческой жизни. Ни жалоб, ни даже вздохов не позволял он себе.
   Но тут Фома увидел в первый раз полную растерянность и даже отчаяние на лице друга. Иуда сидел, нервно сгребая пальцами каменистую пыль, и даже, о Боже, редкие сдавленные рыдания начали вырываться из его груди.
- Все деньги, все деньги – повторял он. - Что я теперь принесу Учителю!  Иуда начал плакать, пытаясь вытирать лицо грязными руками, отчего вид у него стал совсем страшным и жалким. Сердце сжалось в груди Фомы. Он тоже чуть не прослезился. Но сдержался и стал утешать Иуду:
- Плюнь! Эка беда! Вставай да пошли скорее. Гнилое место здесь. Я так и чуял какую-то беду!
- Нет! – жутким голосом закричал Иуда. - Их нужно достать! Вернуть! Понимаешь!
 Вернуть!
- Да брось же! - Фома подошёл и стал поднимать друга на ноги. - Пойдём скорее, проклятое здесь место!
- Нет! Нет! Фома, голубчик, помоги мне, ради всего святого. Это же позор! Понимаешь ты, позор! Ну, давай придумаем что-нибудь, а!? Верёвку из поясов, ты спустишь меня туда – он тыкал пальцем в сторону колодца – и я всё соберу!
- Да ты что!? Какая верёвка!? Ты хоть знаешь, какая там глубина!?
- Всё равно! Позор! Я это не переживу. Как я буду глядеть в глаза всем вам?!
Фома растерялся. Таким Иуду он не видел раньше никогда. Жалость жгла душу. И особенно его подкупил непредвиденный жест: Иуда обнял ноги Фомы, умоляя его, сделать по-своему.
- Ну, ладно. Давай, но если ничего не получится, то обещай быстрее уйти отсюда.
- Хорошо-хорошо. Давай скорее!
Дрожащими руками кое-как скрепили из поясов, из другого подручного материала верёвку. Она оказалась не слишком длинной. Начали спуск. Фома крепко держал один конец, а Иуда, взявшись за другой, осторожно начал спускаться. На пятом шаге веревка не выдержала, то ли развязалась,  то ли разорвалась, и Иуда с резким шорохом сорвался вниз. Фома только услышал глухой стук. Перевалившись через край, крикнул:
- Ты цел? – Из колодца ударило какой-то резкой застойной вонью.
- Да, – послышался после небольшой паузы глухой голос в ответ. – Немного ушибся.
 Поищи что-нибудь, чтобы вытащить меня отсюда.
- Хорошо! – Фома почти ринулся в обступавший уже сумрак, так тяжело ему было находиться в этом нечистом месте, хотя и было боязно за друга.
- Поищу колючку или перекати-поле, как-нибудь сплету что-то подходящее – крикнул он на ходу.
   На дне колодца Иуда потёр ушибленное место. Вроде ничего, легко отделался. Хотя высота, судя по полёту, была порядочной. Но грунт был мягким, скорее всего песок. «Беды не ходят по одной!» - подумал Иуда. Внизу, на дне колодца было сравнительно прохладно, но эту маленькую радость перебивал стойкий зловонный запах. Возможно, где-то рядом во тьме находился разлагающийся труп какого-нибудь животного, которое случайно попало сюда и не смогло выбраться. От мысли наткнуться на этот труп Иуда содрогнулся. Стены колодца здесь были на ощупь влажными и какими-то осклизлыми, возможно когда-то здесь и была вода? «Однако, мерзостное местечко!». Он стал очень осторожно и брезгливо шарить в темноте, пытаясь найти монеты. На счастье довольно быстро нащупал одну, потом еще одну… Вдруг услышал какое-то отчётливое не то шуршание, не то потрескивание.
- Змея! – Пришла в голову первая мысль. Он отдёрнул руку, но потом вспомнил, что Учитель сказал им не бояться змей. Однако шуршание продолжалось. Теперь оно доносилось со всех сторон.
- Много змей! – подумал Иуда. Они собираются иногда клубками в старых заброшенных колодцах, прячутся от дневной жары. Он стал медленно поворачивать голову, прислушиваясь. Вдруг руки, которой он опирался о дно, что-то коснулось. Он отдёрнул её вновь. Потом протянул во тьму и ощутил стену колодца.
- Постой! Но ведь вроде она была дальше, ведь он же пытался шарить ближе к центру колодца. Снова его отведённой слегка руки что-то коснулось. Ощупал. Это снова была стена. Она приближалась! Приближалась, тихо шурша и потрескивая. И это было со всех сторон!
 Ужас объял Иуду. Он понял, что стены колодца медленно и неуклонно стягиваются. Он вскочил и завопил, задрав голову вверх:
- Фома! Фома! Скорее! Помоги! Скорее! Фома! – сверху никто не отзывался.
- Фома! Да что же это! Что делать!?
Иуда попытался вскарабкаться на стену, цепляясь на ощупь мокрыми от пота пальцами за мелкие выступы и трещины. Немного поднялся и сорвался снова на дно. Он почти кинулся на стену, снова и снова повторяя попытки подъёма, но каждый раз чуть приподнявшись, срывался. Задыхаясь, хриплым голосом во всю мочь снова позвал он Фому.
Наконец сверху послышались шаги.
- Фома! Да скорее же! Помоги!
Подошедший к колодцу наклонился. Чуть ещё сереющий овал верха закрыла чья-то тень. И тут у Иуды дрожь пошла по всему телу! Ему показалось, что его наглухо замуровали, что сверху вовсе не человек, а каменная крышка гроба задвинулась навсегда. Тьма, пришедшая сверху, была ощутимо тяжелой и давила на грудь. Дыханье у него перехватило, как будто кто-то сжал его за горло, началось страшное удушье. Но потом стало почему-то ещё страшней, так как ему показалось теперь, что вовсе не крышка нависла сверху, а чье-то страшное лицо с двумя горящими как угли глазами. От них было некуда деться в этом каменном мешке. Он метнулся к стене, но понял, что глаза сверху ВИДЯТ ЕГО И ВИДЯТ ОТЛИЧНО, КУДА БЫ ОН НЕ ПЫТАЛСЯ СКРЫТЬСЯ. Он присел на корточки, закрыл голову руками, закрыл и глаза, сжался от ужаса. Звуки голоса, донесшегося сверху, заставили его содрогнуться:
- Тут есть кто-нибудь?!  - Голос был мощным, низким, властным, почти утробным, как рык голодного льва.
Иуда сначала молчал, но молчал не из-за наказа Учителя, о нём он уже забыл от страха. Молчал от ужаса.
- Отвечай же! – прозвучал сверху приказ.
- Добрый человек, у тебя есть веревка? – жалостливым голосом произнес Иуда.
- Сейчас.
Через пару минут ему сбросили веревку, и он с чьей-то сильной помощью быстро оказался наверху. В наступившей уже полутьме Иуда с трудом разглядел своего спасителя. Им оказался человек, похожий на раввина. Да, того самого, что днём дал ему в подаяние целый динарий! Эта монета запомнилась Иуде, так как такую крупную сумму от одного человека, да ещё раввина, они получали впервые. Раввины не очень-то жаловали их и обычно не верили их благой вести о приходе в Израиль долгожданного Мессии. А тут раввин не только благосклонно отнесся к их словам, но и дал целый динарий! Рядом с раввином стоял ослик, на котором, видимо, приехал раввин. Сбоку, как и положено, был приторочен футляр с Торой.
- Я узнал тебя, – сказал раввин. –Ты ходишь с вестью от своего учителя!?
- Да. - Иуда опустил глаза вниз. Голос раввина уже не казался ему жутким, напротив, в нём появились приятные интонации, хотя какая-то подавляющая властность по-прежнему присутствовала. Так повелитель говорит иногда со своим рабом, когда находится в добром расположении духа.
- Что , похвально, что вы служите добросовестно своему господину. Но почему же вы не хотите послужить Иудее, народу нашему?
- Как  же это? – растерянно спросил Иуда.
- Ты слышал о настоящих патриотах нашей земли и веры, о зелотах? – Иуда кивнул в ответ.
- Они собирают тайно оружие и людей для восстания. Рим может уважать только силу, – продолжал раввин. – А ваш учитель, ЗАЧЕМ ОН ПРИШЁЛ МЕШАТЬ НАМ? Он только отвлекает народ, всё ходит и проповедует о любви, даже о том, чтобы молиться за врагов. Какая чушь! Свернуть им шеи! Вот это дело настоящих мужчин. Разве не обливается твое сердце кровью, разве не закипает в нём праведный гнев, когда ты видишь, как эти римские ублюдки обирают наш народ, рушат наши дома, продают в рабство наших женщин за неуплату налогов?! Разве не содрогаешься ты от крестов, стоящих вдоль дорог, с развешенными на них лучшими людьми народа нашего?! – голос раввина звенел как металл, отчётливо и властно.
   И Иуде показалось даже, что вовсе не раввин он, а гордый воин, скрывающийся под маской раввина, воин великий и смелый! Гнев и ненависть звучали в словах этого человека с такой завлекающей силой, что сердце Иуды дрогнуло и затрепетало в ответ. Он ощутил исходящую от этого человека волну воинственного духа, пылающей стрелой вонзилась она в сердце Иуды и зажгла жажду мести. Он уже мысленно держал в руке меч и обрушивал его на головы ненавистных римлян. Колоть, рубить со всего плеча, крушить и гнать их, гнать вон, преследовать и убивать, топить в крови! Кровь, кровь римлян захотелось ему увидеть своими глазами. Кровь, текущую рекой. Захотелось увидеть свободный Иерусалим, гордо шествующее иудейское воинство по дорогам беспредельной римской империи и бегущих в страхе от них не только римлян, но всех-всех гоев! Всех без исключения! Они докажут им, с кем истинный Бог. Всем докажут!
  - С нами Бог Израилев! Мы избраны Богом, чтобы покорить всех гоим! - Раввин протягивал руку вдаль, в которой Иуде показалось видимым зарево мирового пожара и заря победы над Иудеей!
- Пока твой учитель в безопасности, пока ему не угрожают со стороны римлян суровые меры, он будет ходить и слюнтяйничать, сюсюкать о любви. Он очнется только тогда, когда ему самому будет угрожать римская казнь. И ты поможешь ему очнуться, Иуда!
  Иуда тогда даже не подумал, откуда этот человек знает его имя, ему казалось, что этот великий пророк может знать всё, такой сильной и праведной ощутил он его проповедь.
- Ты понял меня, Иуда?   
Иуда кивнул в ответ. Он с юности был наполнен мечтой о свержении римского владычества. Грядущий Мессия представлялся тогда ему не иначе, как великий воин, непобедимый царь иудейский, который уполномочен самим Всевышним, чтобы возглавить победоносное шествие иудеев по миру, чтобы свершить покорение всех народов и привести их железной рукой к истинной вере! Иуда готовил себя к борьбе, к воинским подвигам, к войне  жестокой, но праведной! Когда он встретил Учителя, то под обаянием Его личности и творимых Им чудес  воинственный пыл в душе Иуды почти угас. И он перестал понимать, как же это свершится то, что обещано священными писаниями с приходом Мессии. Как установится во всём мире истинная вера, мир и порядок? Он преклонялся перед Учителем, но всё же какие-то смутные сомнения терзали его ум и душу, слишком уж мягок был Учитель, слишком уповал Он на любовь, доброту и свет. А ведь большинство людей понимают только право сильного. Сколько раз он видел, как над Учителем смеялись, как открыто хулили Его и даже пытались расправиться, но Тот не отвечал немедленным мщением, хотя с Его способностями к чудесам мог бы стереть их в порошок. Сердце Иуды закипало ненавистью к этой толпе, к черни, хулящей Учителя. Ему не раз хотелось сказать: «Что же ты, Учитель? Покажи им свою силу! Поставь этих святотатцев на место!» Теперь он понял окончательно, что Учитель заблуждается в своих путях, что любовью и добротой поставленных целей не достичь и людей этих не исправить. Он знал теперь, как переубедить Учителя. Этот замечательный раввин, больше похожий на пророка, помог Иуде понять все окончательно. Раввин протянул ему ладонь.
- Тогда вот тебе монета, на ней есть тайный знак. Когда попадешь в Капернаум, найди лавку сапожника. Там покажи эту монету и тебя сведут с зелотами. А когда твоему учителю понадобится их помощь, ты первый сведёшь его с ними. – На ладони лежала небольшая монета. - Храни её в тайне ото всех! Особенно от вашего учителя! Пока ему не положено всё знать.
Иуда зажал монету в кулак. Теперь ему показалось, что наконец-то у него открылись глаза! Он знает, как действовать дальше!
 Раввин сел на ослика и растворился во тьме.
Несколько мгновений спустя с другой стороны из тьмы послышались шаги. Вернулся Фома.
- Как, ты уже наверху?! Как тебе удалось?
- Да я..., знаешь, это..., эти... стены у колодца там внутри такие неровные. Я кое-как, но, слава Богу, вскарабкался.   
- Мне показалось, что ты только что разговаривал с кем-то?
- Я...? Да...нет. Просто я вслух помолился за избавление.
- А? Ну, тогда скорее пойдём к Учителю! Нас, поди, уже заждались!


    У подножья горы Фавор горел костер. Вокруг кучно сидели люди. Когда Иуда и Фома были уже в пределах слышимости шагов, кто-то из людей поднял руку, чтобы прекратить разговор. Фома нетерпеливо крикнул издали:
- Мы здесь!
- Хвала Всевышнему, - послышалось в ответ. – Мы уже тут не знали, что и подумать!
- Что случилось?
- Попали в небольшое приключение, – ответил Фома. Он скосился на Иуду. Было видно, что тому неприятно будет рассказывать обо всем.
- Вы говорили с кем-нибудь после заката? – спросил вставший от костра Учитель.
- Нет! - честно выпалил Фома.
Учитель подошёл ближе. Он смотрел прямо в глаза Иуде. Сначала Иуда даже хотел отвести взгляд, но зажатая в ладони монета жгла руку и сердце, пробуждая в нём упрямое желание стоять на своем. Они несколько секунд молча смотрели в глаза друг другу. Наконец Иуда произнёс:
- Мы никого не видели после заката, равви! – а в глазах его горел незнакомый Иисусу гордый и злой огонь. Учитель отвёл свой взгляд, и тайная тревожная дума появилась в Его сердце.

   Равви Гелеб тоже опустил глаза. Похоже было, что такая же тайная и тяжелая дума была и на его сердце.
- Кто такие эти люди?! Кто их учитель?! - начали осторожно спрашивать мы. – Что  Вас так расстроило, равви Гелеб?
- Как это стены колодца могли сжиматься?
- Это было тёмное наваждение, это, думаю, показалось Иуде от страха, – ответил он.
- Как это наваждение?
- Можно навести на человека мысль или состояние так, что он этого не заметит, но будет думать, что это так и есть на самом деле.
- Вы говорили о Мессии, но ведь он ещё не приходил?!

   Гелеб не отвечал. Потом он сказал почти как обычно:
-  Уже поздно, дети. Идите по домам. И подумайте о том, КАК ЧАСТО МЫ, ЖЕЛАЯ ЛУЧШЕГО БЛИЖНИМ, РОЕМ ИМ ЯМУ.