Билет в Монако

 
БИЛЕТ В МОНАКО

Комедия, написанная Жоржем Данденом, по мотивам пьесы Николая Коляды «Курица»
 
Действующие лица:
СОКОЛЬСКАЯ Виктория, актриса провинциального театра.
СТРИЖ Светлана, актриса.
ЕРМАКОВА Катя, актриса.
АЗАРИН Константин Сергеевич, главный режиссёр театра.
МИТЬКОВ Григорий, актёр театра.
ЖИЛЬЦЫ общаги.
 
ПЕРВОЕ ДЕЙСТВИЕ
КАТЯ Ермакова, артистка драмтеатра живёт в общежитии. Комната обставлена скудно - кровать, стол, стулья. На стенах афиши.
Кто-то спит на кровати.
Пять часов утра. За окном - лето. Птички щебечут. Лай собак…
Полутьма.
Звук поворота ключа в замке. Дверь распахивается – на пороге Виктория Сокольская. Входит. Пытается нашарить выключатель – не находит. Идёт осторожно, но всё же натыкается на стул – чуть не падает.
СОКОЛЬСКАЯ. Наставила хлама! Не пройти. Где же выключатель?
Двигается дальше. Задевает кастрюлю – кастрюля с грохотом падает.
СОКОЛЬСКАЯ. Чёрт!
На кровати кто-то шевелится. Вскакивает Катя.
КАТЯ. Опять проспала репетицию! И будильник, зараза, не разбудил. (Замечает Сокольскую. Поражена). Виктория Петровна?! Что вы делаете в моей комнате?
СОКОЛЬСКАЯ. На тебя пришла полюбоваться, голубушка. На коварную разлучницу. (Осматривается). Ага, вот торшер. (Включает свет). Ты бы хоть иногда прибиралась. Гриша любит чистоту и порядок.
КАТЯ. Какой Гриша? У меня порядок.
СОКОЛЬСКАЯ. Вижу, что порядок. Чёрт ногу сломает. Ты что это устраиваешь?
КАТЯ. (Смотрит на мобильник). Да всего только пять часов. Пять часов! А репетиция в одиннадцать. Ещё столько можно поспать. Приду на репетицию, Виктория Петровна! Приду! Вовремя приду! Виктория Петровна, я спать хочу. Идите и скажите, что Ермакова не опоздает. (Ложится, укрывается одеялом).
СОКОЛЬСКАЯ. Ишь, какая она у нас соня. Какая неженка! (Строго). Вставай! Будем, кошка гулящая, разбираться. Извини, что не смогла известить тебя о визите, предупредить о своём внезапном желании побеседовать по душам с тобой. Прости великодушно, что в такую рань нарушила твой покой и сон. Прости. Прости меня. К тебе пришла интеллигентная, выдержанная женщина. Она ласково, по-матерински собирается наставить тебя на пусть истинный… А по-хорошему, надо бы за патлы тебя оттаскать.
КАТЯ. Да чего вы от меня хотите?
СОКОЛЬСКАЯ. Я? От тебя? Чего-то хотеть?! Да кто ты такая, чтобы от тебя чего-то хотеть! Я, кисонька, очень, очень, очень, очень вежливо с тобой разговариваю. Потому что выдержанная. Пока что терпеливо разговариваю. Чтоб потом не возникало инсинуаций про мою невоспитанность. А теперь – чего я от тебя хочу? Собирайся, киса, и в путь-дорогу дальнюю!
КАТЯ. В какой путь? Куда? С чего вдруг?
СОКОЛЬСКАЯ. (Кричит.) В путь! В путь! В пу-у-у-уть!
КАТЯ. Какой путь? Я ничего не понимаю. Как вы вообще сюда попали?
СОКОЛЬСКАЯ. Ах, мы не понимаем. Мы такие наивные, такие ребёнки, такие несмышлёныши, что ничегощеньки не соображаем. А пора взрослеть, киса. На поезд я пришла тебя посадить! На поезд. В плацкартный вагон. На верхнюю полку. Цацкаться с тобой не намерена! Вставай! Ну?! Хватит мять подушку, киса!
КАТЯ. В никакой плацкартный вагон я не собираюсь. Виктория Петровна, вы можете мне объяснить, с чего вдруг вы в такую рань заявились? Я спать хочу. Мы только в три легли. Спать хочу! (Зарывается в одеяло).
СОКОЛЬСКАЯ. Ах, какие мы нежные! Какие мы трудолюбивые! Мы до трёх утра роль учили. Роль Джульетты? Или роль Маньки-облигации?
КАТЯ. (Выглядывает из-под одеяла.) Какая Манька? Ничего не понимаю. (Вновь ныряет под одеяло).
СОКОЛЬСКАЯ. Сейчас поймёшь. В нашем театре ты своё отработала. Трудовую книжку в зубы – и на волю. Лети, голубушка, лети. (Срывает одеяло). Подъём!!!
Сокольская застывает. На кровати мужчина. Это Азарин Константин Сергеевич, главный режиссёр театра.
АЗАРИН. Доброе утро, Вика. (Смотрит на часы). Который час?
СОКОЛЬСКАЯ. (растерянно). Доброе… Костя. (Пауза). Костя… Константин Сергеевич, как ты здесь оказался.
КАТЯ. Действительно, Константин Сергеевич, как вы очутились в моей постели?
СОКОЛЬСКАЯ. Ничего не понимаю.
КАТЯ. Вот и Виктория Петровна не понимает.
СОКОЛЬСКАЯ. (Кате) Заткнись! С тобой я потом продолжу разговор. (Азарину). Константин Сергеевич, ты можешь объяснить…
АЗАРИН. Видишь ли, Вика… (Смотрит на часы). Кстати, тебе передали, что репетиция сегодня не в час дня, а в двенадцать. Прошу не опаздывать. Сегодня важный эпизод будем разминать. И с мизансценой пока не очень вырисовывается.
СОКОЛЬСКАЯ. Костя, какая репетиция?! Какая мизансцена! Ты, главный режиссёр нашего театра, в кровати вот с этой дранной кошкой – и репетиция?!
В стены комнаты, в пол, в потолок стучат кулаками жильцы общежития: «Да что это такое?!! С утра пораньше начали сраться?!! Мне в семь на работу! Совсем обнаглели!»
АЗАРИН. Какая, однако, слышимость. Общага есть общага. Так на чём мы остановились?
СОКОЛЬСКАЯ. Мы остановились на том, что я жду твоих разъяснений: как ты, главный режиссёр театра Константин Сергеевич Азарин, уважаемый в театральном мире человек, оказался в постели с этой бля… с этой дранной кошкой?
АЗАРИН. Вика, ты прелестна, когда в тебе бурлят страсти. Вот чего тебе не хватает на сцене – страсти. Страсти! Эмоций!
СОКОЛЬСКАЯ. Страсти ему захотелось! Эмоций! (Ходит по комнате). По страсти соскучился. Пот-ря-са-юще! С ума сойти! Я тебе устрою страсти! Я тебе такими эмоциями угощу, что до конца дней не расхлебаешь. Ну, ты учудил, Константин Сергеевич. Никак, ну никак не могла ожидать, что встречу тебя здесь! Никак! Можно, конечно, было ожидать, что кто-то из театра кувыркается в кровати с этой… Ну, монтировщик декораций Шурик… Кто ещё? Шофёр нашего автобуса Ромка мог клюнуть на эту швабру.
КАТЯ. Ого, какие мы слова выучили. Швабра!
СОКОЛЬСКАЯ. (Кате). Заткнись! (Азарину). Ну, кто-то из молодых актёров… Симаков там или этот… Как его? Владислав…
КАТЯ. Славик Черновицкий что ли? Очень хороший мальчик.
СОКОЛЬСКАЯ. Тебя не спрашивают! (Азарину). Здесь же проходной двор. Бордель.
КАТЯ. Круто! Бордель! Я горжусь, что живу в борделе! Не каждой актрисе такое счастье выпадает.
СОКОЛЬСКАЯ. Но чтобы главный режиссёр здесь?! Это в голове моей не укладывается.
КАТЯ. Головка маленькая, вот потому и не укладывается.
СОКОЛЬСКАЯ. Даже в мыслях такого не могла представить.
КАТЯ. Ага, не могла. Все же знают, что в кабинете Константина Сергеевича стоит диван, на котором распределяют роли среди молодых актрис. Улягутся на диван и распределяют, и распределяют. А чтобы удобнее было роли распределять, и одежду с себя всю снимают. Виктория Петровна, вы же наверняка получали роли на диване в кабинете.
АЗАРИН. Катя, не городи глупости!
КАТЯ. Почему глупости? Мне Нинка Сергеева рассказывала, как вы дали ей роль в «Бесприданнице» на диване. И Люся Шмидт…
СОКОЛЬСКАЯ. (Кате). Я через свой талант получала роли. Через талант! Мне диван не нужен. (Азарину). Костя, и всё же объясни: как ты здесь очутился?
КАТЯ. Да шёл мимо, смотрит: стоит кровать… Ну и лёг на неё. Он же не знал, что это моя кровать, что я тут лежу.
СОКОЛЬСКАЯ. А ты у меня поостри, поостри. Доостришься! (Азарину). Костя, я задала вопрос.
АЗАРИН. Мы работали над ролью.
СОКОЛЬСКАЯ. Ах, над ролью работали! Ну, так это всё объясняет! Это во многом меняет дело. Это же прорыв в режиссуре. Надо в курс обучения театральных училищ ввести новый предмет – «Работа актрисы над ролью в кровати». Кровать – самое подходящее место для работы над ролью. Над ролью для порнографических фильмов. Ну, что ж! Я думаю, дорогой Константин Сергеевич, что о вашем передовом опыте работы над ролью с молодыми актрисами нужно проинформировать общественность. Ну, само собой администрация города познакомится с этим фактом. Губернатора надо ввести в курс событий. Понятно, управление культуры и все прочие государственные организации не будут стоять в стороне!
КАТЯ. Путина не забудьте проинформировать. И президента Байдена. Он дополнительные санкции наложит на наш театр.
АЗАРИН. Вика, ты не спеши. Не спеши. У нас с Катей всё очень серьёзно. Я сделал Кате предложение. Екатерина Ермакова станет моей супругой.
СОКОЛЬСКАЯ. Что? Я, наверное, ослышалась. Повтори.
АЗАРИН. Я и Катя будем вместе.
СОКОЛЬСКАЯ. Вот это новость! Вон оно как! Ну, об этом обязательно надо доложить министру культуры – он согласится быть томадой на свадьбе. А если серьёзно, Костя: ты в своём уме? Кто ты и кто она? Да ты посмотри на это убожество (показывает на Катю). Это же подстилка.
АЗАРИН. Вика… Виктория Петровна, вы наглеете! Попрошу покинуть чужое жилище.
КАТЯ. (Сдерживает смех). Да, покиньте моё гнёздышко! Идите информировать общественность, составляйте доклад министру культуры. И про Организацию объединённых наций не забудьте – она на Генеральной ассамблее обсудит этот вопрос.
СОКОЛЬСКАЯ. Брысь, кошка дранная. Не тебе указывать, где мне находиться. Ты здесь никто и звать тебя никак. Кстати, а ты подумала о разнице в возрасте? Ему за пятьдесят, а тебе всего двадцать семь.
КАТЯ. Двадцать четыре. Возраст для секса с кем угодно.
СОКОЛЬСКАЯ. Двадцать четыре. Как моей Сашеньке.
АЗАРИН. Возраст любви не помеха.
СОКОЛЬСКАЯ. Да какая любовь! Какая, к чёрту, любовь! Тела тебе молодого захотелось. Все вы мужики одинаковые – на свежатину тянет. Но мы – женщины в возрасте – можем сто очков дать вперёд.
КАТЯ. Может и дала бы, да никто не позарится на такое убожество.
СОКОЛЬСКАЯ. Что ты себе позволяешь! Да я…
АЗАРИН. (Сокольской). Попрошу вас, Виктория Петровна, покинуть эту комнату. В 12 жду вас в большом репетиционном зале. Вы текст роли выучили? Вечно путаете на сцене слова.
КАТЯ. Память в старости не подарок. И маразм на подходе…
СОКОЛЬСКАЯ. (Кате). Ты заткнёшься или нет?! (Азарину). У меня текст всегда как от зубов отскакивает. А если что-то и забываю, то, значит, некоторые бездарности (взгляд в сторону Кати) меня на сцене сбивают. (Подходит близко к Азарину). А ты, Костя, не забывайся. Нашёлся тут, ре-жи-ссёр… Знаешь, сколько таких режиссёров, как ты, я повидала за свои двадцать лет работы на театре?! Да стоит мне сделать один звонок губернатору, как ты вылетишь из театра впереди собственного визга.
АЗАРИН. Вика, Вика, ты неправильно меня поняла.
СОКОЛЬСКАЯ. Всё я поняла правильно. (Ходит по комнате). Итак, как у нас складывается мизансцена? Значит, ты, Костя, женишься? Берёшь в жёны вот эту бля… то есть дранную кошку?
АЗАРИН. (С вызовом.) Попрошу не оскорблять Катю…
СОКОЛЬСКАЯ. Я не оскорбляю. Просто называю вещи своими именами. Дранная кошка и есть дранная кошка. А тебя, кот мартовский, спрашиваю: ты на ней женишься или мозги мне пудришь, ну?!
Кате весело, она с интересом смотрит то на Сокольскую, то на Азарина.
КАТЯ. Да, Константин Сергеевич, уж ответьте: будет у нас кошачья свадьба или нет? Ведь пора и банкет в трактире «Красная роза» заказывать.
СОКОЛЬСКАЯ. (Кате). Теперь о тебе, голубушка.
КАТЯ. Виктория Петровна, вы уж как-то определитесь – голубушка я или дранная кошка? Мне кошкой больше нравится быть.
СОКОЛЬСКАЯ. Ты у меня дошутишься!
КАТЯ. Тоже губернатору звонок сделаете? Чтоб он приказал гнать метлой из театра актрису Екатерину Ермакову? Он тут же бросит все дела…
СОКОЛЬСКАЯ. Не кривляйся. Ты не на сцене. Сейчас кое-кто узнает некоторые интригующие подробности, почему я здесь в пять утра. (Азарину). Слушай, Костя, что я тебе расскажу… В четыре будит меня Гриня и сообщает новость: он уходит от меня.
АЗАРИН. Не может быть! Гриша не мог такое тебе сказать.
СОКОЛЬСКАЯ. Я тоже была уверена, что не мог. Но вот смог. На двадцать седьмом году совместной жизни. Смог! Но слушай, Константин Сергеевич, дальше – тебе будет особенно интересно. Я спросонья не разберу, о чём это он. А Гриня вскочил, ходит по комнате, кричит, что не может больше так жить. Что ему всё надоело. Что я ему надоела. Ну, в общем, бред несёт. Но дальше ещё увлекательнее. Сказал, что уходит он… догадайся с трёх раз к кому?
Азарин непонимающе смотрит на Сокольскую.
СОКОЛЬСКАЯ. А уходит Гриня к Екатерине Ермаковой!
АЗАРИН. Что?!
СОКОЛЬСКАЯ. Да, Костя, да! Вот к этой самой Екатерине Ермаковой, с которой ты планируешь повязать себя супружескими узами. А дальше Гриня такое нёс, такое нёс, что уши вяли. Что влюбился… что она… вот эта дранная кошка… понимает его… что у них, то есть у Грини и у этой дранной кошки единство душ. Единство душ! (Кате). А душа-то у тебя есть? Если и есть, то чёрная, неблагодарная. (Садится на кровать, подпрыгивает). Вот здесь, Костя, на этой кровати они и строили свои жизненные планы.
АЗАРИН. Этого не может быть!
СОКОЛЬСКАЯ. Ну, как же не может? Очень даже может. Подтверди, Екатерина.
АЗАРИН. Не понимаю… Не понимаю! Катя, скажи, что всё это неправда. Ты же мне говорила, что я у тебя единственный. Ты клялась мне на этой самой кровати, что у тебя до меня никого не было!
КАТЯ. Да, единственный.
АЗАРИН. (Торжествующе). Вот! Единственный.
КАТЯ. Единственный главный режиссёр. До этого у меня не было главных режиссёров.
СОКОЛЬСКАЯ. И Гриня мой у тебя единственный?
КАТЯ. Григорий Василич такой нежный, несмелый.
СОКОЛЬСКАЯ. Нежный, несмелый… И хватило наглости изменить мне. Мне! Заслуженной артистке! Почти народной! Ой, а какой ещё бред нёс Гриня! У меня глаза на лоб полезли, слушая несусветный бред. Такая чистая любовь между ними, такая чистая, что Ромео и Джульетта обзавидовались бы. Вот я и пришла сюда в пять утра, чтобы посмотреть в глаза этой гадине, которая сбила с панталыку моего Гриню. А тут сюрприз – Константин Сергеевич! Свежеиспечённый жених. А куда же теперь Грине деваться? Бедный несчастный Гриня. Так что тебе, голубушка…
КАТЯ. Я же дранная кошка.
СОКОЛЬСКАЯ. Так что тебе, голубушка, лучше всего подобру-поздорову убраться из города. И чем быстрее, тем лучше. Лучше для меня. Лучше для Грини. И лучше для Константина Сергеевича. Ведь так, Костя?
АЗАРИН. Так всё неожиданно. Так некстати.
СОКОЛЬСКАЯ. А мне, думаешь, ожиданно в четыре утра услышать от Грини такие пакости? Думаешь, мне кстати оказаться в роли покинутой жены? У меня же Сашенька в прошлом году вышла замуж. И муж у Саши приличный. Ждут ребёнка. А тут вдруг у родителей развод! Какой пример мы молодым покажем? Что обо мне подумают в театре? Позор на весь город! Что скажет губернатор?
АЗАРИН. (Кате). Катя?! Это – правда?! Правда?! Ну, посмотри на меня. Как ты могла?!
СОКОЛЬСКАЯ. (хохочет). Костя, очень даже могла. Ты посмотри на неё – ведь это же кошка. А кошки, знаешь ли, любят трахаться. С первым попавшимся котом.
КАТЯ. Завидуете вы мне, Виктория Петровна. На вас не смотрят первые попавшиеся коты.
СОКОЛЬСКАЯ. Да чему завидовать?! Чему?!
КАТЯ. Завидуете тому, что я молодая. Завидуете тому, что у меня от мужчин отбою нет. Завидуете тому, что я талантливая.
СОКОЛЬСКАЯ. (Хохочет). Талантливая! Эта дранная кошка вообразила, что она талантливая! Лиза Боярская нашлась! Костя, ты слышишь: вот эта – талантливая!
АЗАРИН. Что-то в Кате, конечно, есть. Есть непосредственность. Есть искренность.
СОКОЛЬСКАЯ. А во мне нет искренности?
АЗАРИН. Да я не об этом. (Ходит по комнате). Что же делать? Что же мне делать?
СОКОЛЬСКАЯ. (Кате). Видишь, до чего человека довела. Так что самое лучше для тебя, для всех – собрать вещички и на поезд дальнего следования. Мы даже на билет можем скинуться. 
АЗАРИН. Это ужасно. Это непорядочно. Это… это… это просто отвратительно! То, что я узнал сейчас, просто мерзко! И если это правда, Катя, то…
СОКОЛЬСКАЯ. Правда, правда. Ещё какая правда! Голая правда! Я своего Гриню знаю! Он мне врать не станет! У него всё в глазах написано. Я знаю, когда Гриня врёт, а когда говорит правду. Знаю! И то, что он мне бухнул в четыре утра, это, конечно, удар в лоб! Но я выдержу. Я всё выдержу. Я как никак заслуженная артистка республики. Просто обидно, что вы, мужики, польстились на такое ничтожество!
В стены застучали: «Да когда же это кончится! Чёрт бы вас побрал! Заткнитесь, гады! Дайте спать! Уроды!»
АЗАРИН. Катя! Я такие надежды с тобой связывал! Такие замыслы! Я же собирался на тебе строить весь репертуар.
СОКОЛЬСКАЯ. Ну, не судьба, Константин Сергеевич, строить репертуар на этой… На которой клейма ставить некуда. Придётся тебе подыскивать другую примадонну. (Пауза). Что-то мне надоела эта комедия. Давайте её кончать. (Кате). Собирай вещи. И чтобы к вечеру духу твоего в городе не было.
КАТЯ. Какая вы, однако, грозная. Не вам решать, будет мой дух в городе или не будет.
СОКОЛЬСКАЯ. Да пойми ты, дура! На чужом несчастье своё счастье не построишь. Ведь я Гриню знаю до последней родинки у него на левой лопатке. Он и правда мягкий как мыло – тут ты права. Но знаешь, сколько я в него сил вложила, чтобы из него хоть что-то получилось. Меня после театрального училища во многие театры приглашали. Не буду врать – в московские не приглашали. Но в Липецкий драмтеатр приглашали. И в Тамбов. И в Новосибирск. И даже в Магадан. Роли ведущие сразу предлагали. Но я ставила условие: берёте нас только вдвоём. Меня и Григория Митькова. Мы же с Гриней на четвёртом курсе поженились. А Гриня как актёр никакой – чего уж скрывать. И застенчивость ему мешает. Единственный театр, который согласился нас взять вдвоём, наш драмтеатр. Не обманули – мне давали роли заметные, я в них расцвёл мой талант. А Грине разную мелочь приходилось играть. Сколько раз он был в отчаянии. Ты это понимаешь?
КАТЯ. Такие переживания. Сочувствую. Вы блистательно играете роль покинутой женщины. Чисто Татьяна Ларина. 
Сокольская схватилась за грудь в районе сердца, откинулась на кровать.
СОКОЛЬСКАЯ. (Чуть слышно.) Мне плохо… Умираю… Господи… Умираю… Мама… Мне плохо, ой, ой, ой…
Катя и Азарин кинулись к Сокольской – не знают, что делать.
АЗАРИН. Катя, дай лекарство.
КАТЯ. Какое лекарство?
АЗАРИН. Да хоть какое-нибудь!
КАТЯ. У меня только йод. Бинты есть. Аспирин.
АЗАРИН. Вика! Вика! Очнись! (Кате). Звони в «скорую»!
Катя набирает на мобильнике номер.
СОКОЛЬСКАЯ. (Вроде как очнулась).  Вот так будет, если Гриня покинет меня. И гроб со мной выставят в фойе театра.
АЗАРИН. Так ты что – играла? А я поверил.
КАТЯ. И я поверила. Ну, Виктория Петровна, вы достойны звания народной артистки! Так убедительно сыграть, будто и в самом деле ласты склеили. (Азарину). Константин Сергеевич, немедленно начинайте репетировать «Отелло», а Виктория Петровна в роли Дездемоны. Отелло её придушит, и Виктория Петровна будет полчаса изображать предсмертные судороги.
СОКОЛЬСКАЯ. (Кате). А у тебя только идиотские шуточки. Кошка драная! Вот до чего ты народную артистку можешь довести! До сердечного приступа!
КАТЯ. Не умирайте, умоляю вас, Виктория Петровна! Вы ещё на что-нибудь пригодитесь.
АЗАРИН. Вика, напоминаю, сегодня важная репетиция!
СОКОЛЬСКАЯ. Какая, к чёрту, репетиция, когда здесь такое творится. Рушатся основы морали. (Кате). Я тобой займусь!
КАТЯ. Виктория Петровна, вы сначала решите – умираете вы или нет, а уж потом мою судьбу устраивайте. Так вы собираете вещи на тот свет или как?
СОКОЛЬСКАЯ. Я тебе покажу тот свет! Я тебе так покажу, что свету белого не взвидишь! Я тебе так умру, что мало не покажется! Не дождёшься ты этого от меня… Не надейся, что меня в гроб уложишь, и с моим Гриней уляжешься в эту кровать! И ты, Костя, хорош. Ты тоже смерти моей желаешь, да? Я чую, Костя, что у тебя на уме! Чую! Только сейчас всё-всё поняла! Ты мечтаешь, чтобы я умерла, тогда все мои роли достались вот этой кошке! Не дождётесь! Рано пляшете! А ты, бездарь, рано губу раскатала, не разевай рот на мои роли, и мой Гриня не дождётся, чтобы развратничать с тобой, пока я буду лежать в гробу! Гриня за двадцать лет ни разу мне не изменил! Ни разу!
КАТЯ. Вы уверены?
СОКОЛЬСКАЯ. (Испуганно). А что – изменял?
КАТЯ. Ну, как сказать…
СОКОЛЬСКАЯ. Да ты что ни скажешь, то соврёшь. Такая у вас, дранных кошек, натура. (Азарину). Костя, ты-то знаешь моего Гриню, он никогда…
АЗАРИН. Да как сказать…
СОКОЛЬСКАЯ. (поражена). Неужели?! Я ему так верила, а он! А он! (Пауза). Нет, я не могу жить! Не могу! Зачем мне теперь жить? Брошусь из окна вниз головой… Здесь какой этаж?
КАТЯ. Второй.
СОКОЛЬСКАЯ (в раздумьях). Второй? Со второго не убьёшься. Только ноги переломаю. А как мне с поломанными ногами на сцену?
КАТЯ. На костылях. Будет прикольно. Раневская в пьесе «Вишнёвый сад» на костылях. Тогда Лопахин должен быть на протезах. Зрители угорят от смеха.
АЗАРИН. Катя! Ты хоть в такую минуту будь серьёзной.
СОКОЛЬСКАЯ. Вся моя жизнь теперь разбита… Как дальше жить?  Я в этом театре двадцать пять лет! Двадцать пять! Юбилей. Меня каждая собака в городе знает. заслуженная артистка республики. Я депутатом была! Я член общественного совета департамента культуры. Я возглавляю жюри конкурса «Алло, мы кличем таланты!». Что теперь обо мне скажут? Мои сокурсники в Москве вон, в Ленинграде, в сериалах снимаются. Дашка Мороз! Гоша Куценко! Серёжа Маковецкий. А я тут сижу из-за него, из-за дятла своего, из-за муженька?! Столько лет его на сцене тащу! Чтоб ставку ему приличную сделать! Чтоб репертуар наработать?! И вдруг является эта сучка и в секунду разбивает всю мою жизнь! Кошка дранная!
КАТЯ. Да что вы заладили – кошка дранная да кошка дранная? У меня имя есть. И фамилия.
В стены, в пол, в потолок снова стучат, кричат: «Дайте людям спокойно поспать!» «Уроды!» «Надо Путину звонить – пусть порядок наведёт!» «Мишустину надо писать!» 
СОКОЛЬСКАЯ. Уж извини меня, малокультурную. Деревенские мы, навозом пропахли. Может, по имени-отчеству к тебе обращаться? На «вы»?
КАТЯ. (Зло). Да, да, да! На «вы»! И по имени-отчеству! Екатерина Николаевна!
СОКОЛЬСКАЯ. О, какие мы, однако, гордые. Просто Зоя Космодемьянская.
КАТЯ. Ну, если вам так нужен Гриша, то забирайте его обратно – добра-то. Как всё обрыдло! Давно пора покинуть этот дрянный городишко.
СОКОЛЬСКАЯ. Вот теперь дело говоришь. О чём я и толкую тебе битый час. Собирай манатки и на верхнюю полку плацкартного вагона.
Звонит мобильник Кати.
КАТЯ. (в мобильник). Ну, и чего ты звонишь? (Пауза). Ну, и что – что виноват. Я-то тут причём? (Пауза). Раньше надо было думать! Вёл себя как мудак. (Пауза). Хватит, а? Какое тебе дело, с кем я пошла и куда пошла! (Пауза). Да, трахалась! В общем так: больше мне не звони, у подъезда не жди, цветы не присылай, в театр не приходи. (Пауза). Да вот так! Катись – сам знаешь куда. (Выключает мобильник).
АЗАРИН. Кто это тебе звонил?
КАТЯ. А вам какое дело, Константин Сергеич?
АЗАРИН. Но я же… Мы же с тобой… А ты… такие слова с кем-то говоришь.
СОКОЛЬСКАЯ. Да Славик это звонил, Славик. Они же в обнимку всё время ходили. А теперь горшки врозь. Костя, неужели не замечал? Гулящая дранная кошка. Клейма ставить негде. И ты связался с такой бл… с вертихвосткой. Где твой утончённый вкус художника?
АЗАРИН. (Кате). Екатерина, я вынужден говорить с тобой серьёзно. Твоё поведение выходит за рамки.
СОКОЛЬСКАЯ. Давно уже вышло за все рамки!
Звонит мобильник Кати.
Катя смотрит на экран – лицо озаряется радостью.
КАТЯ. (Воркует). Котик, как я по тебе скучала. (Пауза). Да, да, да, да! (Пауза). Ты ещё в Самаре? (Пауза). Как здесь? Я тебе звонила после спектакля – ты был в Самаре. (Пауза). Всю ночью мчал?! (Пауза). Как у подъезда?! (Бросается к окну, выглядывает наружу). Нет, ко мне не надо подниматься. Я бегу к тебе, Котик! (Пауза). Бегу! Как я по тебе скучала!
Катя мечется по комнате. Одевается.
АЗАРИН. Катерина, что с тобой?
Катя не отвечает. Прихорашивается перед зеркалом. Выбегает.
АЗАРИН. Катерина!
Сокольская подходит к окну, выглядывает наружу. Присвистывает.
СОКОЛЬСКАЯ. Ни *** хера себе! Какая крутая машина. Лексус что ли? И ещё мерседес. Ого, два мордоворота вылезают. Охрана, что ли? А кто же в лексусе? Костя, глянь, какая живописная картина.
АЗАРИН. Да чего мне глядеть. Машин я что ли не видел.
СОКОЛЬСКАЯ. Нет, ты глянь. А вот и кошка дранная выскочила из подъезда. А из машины мужик вылезает. Кто интересно? Не разглядеть.  Бросается ему на шею! Он берёт её на руки! Я не верю своим глазам! Костя, Костя! Гляди! Садятся в машину! Уезжают!
Азарин побегает к окну. Выглядывает.
АЗАРИН. (Зло Сокольской.) Это всё ты! Ты!
СОКОЛЬСКАЯ. (Ей не до Азарина. Она в раздумье). Кто это может быть? Лексус и драная кошка. (Уверенно). Бандюганы – кто ж ещё? С кем эта тварь ещё может связаться.
АЗАРИН. Я этого так не оставлю!
Азарин вылетает из комнаты.
СОКОЛЬСКАЯ. Это ж надо, такой облом у Кости. И всё же: с кем это драная кошка снюхалась?
Музыка. В комнате появляется Светлана Стриж. Несёт вместительную сумку.
СТРИЖ. Вика, привет! Что здесь происходит?
СОКОЛЬСКАЯ. Здесь, Света, такое! Здесь такое! (Недоумённо смотрит на Стриж). А кстати: ты-то что здесь забыла?
СТРИЖ. (Осматривается). А Ермакова где?
СОКОЛЬСКАЯ. И тебе понадобилась драная кошка?! Какие у тебя могут быть общие дела с этой шмарой?
СТРИЖ. Куда она умчалась с утра пораньше?
СОКОЛЬСКАЯ. Света, ты не ответила на вопрос: каким ветром тебя занесло сюда?
(Смотрит на часы). Шести нет, а ты чего-то прискакала сюда. Зачем тебе эта драная кошка?
Музыка. Стриж достаёт из сумки трёхлитровую банку. Ставит на стол.
СТРИЖ. Это – тебе.
СОКОЛЬСКАЯ. Что это?
СТРИЖ. Зелёнка.
СОКОЛЬСКАЯ. Зачем мне зелёнка? Светка, ты того, что ли?
СТРИЖ. Зелёнку льют на голову распутным девкам. Берёшь банку – и льёшь сучке на голову? Поняла? Главное, без эмоций выливай. Спокойно, даже равнодушно. Зелёнка – дело не подсудное. Распутница потом месяц будет дома сидеть с зелёной рожей. Положись на меня, я человек знающий. У меня этот метод проверен. (Лезет в сумку, достаёт пачку). Вот ещё держи: соль. (Суёт Сокольской пачку соли.)
СОКОЛЬСКАЯ. А соль мне зачем? У меня дома есть.
СТРИЖ. Бери, бери. Это не просто соль, а заговорённая соль. У меня осталось, когда от меня второй муж уходил. Ну, помнишь, Митя. Он к Ленке Беловой переметнулся. Ну, я подсыпала ему…
СОКОЛЬСКАЯ. Куда подсыпала?!
СТРИЖ. Куда, куда? В еду! Соль заговорённая, понимаешь? Бабка одна заговаривала. Хор-р-рошая бабка! В Фёдоровке колдует.
СОКОЛЬСКАЯ. Ну, подсыпала – и что?
СТРИЖ. А то! Митю стало тошнить от одного взгляда на Ленку. Правда, ко мне не вернулся. Но бабка этого не гарантировала. Так что сыпь Григорию соль в суп, его будет тошнить от одного вида Ермаковой.
СОКОЛЬСКАЯ. (С подозрением). Что-то до меня не доходит: откуда тебе известно про Гриню и про эту сучку?
СТРИЖ. Я тебе подруга или нет? Подруга. И как подруга хочу тебе помочь. И зелёнку используй. Не отмоется.  Надо вести наступление по всем фронтам. Когда я узнала о том, что тебе Гриша сказал…
СОКОЛЬСКАЯ. Ты не уходи от вопроса: откуда тебе известно, что мне Гриня сказал? Я никому не говорила.
СТРИЖ. (Припоминает) Кто же мне сказал… Не могу припомнить, кто… Да об этом весь город говорит.
СОКОЛЬСКАЯ. Как весь город?! Он мне только сегодня в четыре утра брякнул.
СТРИЖ. Да ты посмотри на часы – сколько времени прошло? Считай, что два часа. Это ого-го сколько времени! Для того, чтобы весь город узнал, времени вполне достаточно.
СОКОЛЬСКАЯ. Какая же сука разболтала?!
СТРИЖ. Неважно, кто сказал – главное, что Гриша от тебя уходит. К этой. Я как узнала, сразу начала готовить зелёнку – и сюда.
СОКОЛЬСКАЯ. Ясно, кто сказал! Это Гриня тебе и сказал! 
СТРИЖ. Да ты что такое говоришь? Когда он мог мне сказать?
СОКОЛЬСКАЯ. Позвонил и сказал. Я давно, Светка, подметила, что у тебя с Гриней шуры-муры. Как тебя Митя бросил, так ты Гриню стала охмурять.
СТРИЖ. Вика, Вика! Чего ты такое выдумываешь? Мы же подруги! Да и нужен мне твой Гриша! Ко мне, знаешь, сколько мужиков липнет! Ого-го! Да и к тому же у меня с Костей снова стало завязываться, мне уже не до других. А всё же, а куда это Костя мчался? Пролетел мимо меня, как метеор. И здесь его не должно быть.
СОКОЛЬСКАЯ. Нет, скажи, что у тебя было с Гриней?
СТРИЖ. Да ничего не было. (Пауза). Вика, мы же с тобой подруги. А подруги должны доверять друг другу. Я как узнала про твой разговор с Гришей, так места себе не нахожу, потому что мы с тобой не разлей вода. Сердце болит за тебя. Ты и Гриша – такая пара, такая пара, а? Залюбуешься! Кто-то сглазил! Точно тебе говорю: сглазил! А от сглазу, Вика, вот что сделай: возьми сухую жабью ногу и куриный помет, перемешай это в стакане с водкой…
СОКОЛЬСКАЯ. И выпить? Да? Или только рот пополоскать? Ну, что ты городишь? А?! Коктейль из жабы и куриного помёта! Это ж надо додуматься.
СТРИЖ. А что тут такого? Народное средство. Тыщу раз проверенное.
СОКОЛЬСКАЯ. И ты пила этот компот, когда Митя от тебя свалил? Пила?
СТРИЖ. Тогда зима была, жабы в спячке. А когда от Тамарки муж переметнулся к Машке Барановой, она хлопнула два стакана… Так он на коленях приполз обратно.
СОКОЛЬСКАЯ. Тебе всё хиханьки да хаханьки. Одного не могу понять: как, где и когда Гриня мог с этой кошкой дранной снюхаться? Ну когда?! Он всегда при мне. Я ведь ему верила. Верила и что теперь? Господи, Господи-и-и, вот свалилась беда, откуда не ждала… И ты тоже, подруга называется! Всё ведь ты знала, всё! Молчишь. Значит, знала. Да, наверное, весь театр знал. Все знали, кроме меня! А я-то возвращаюсь из санатория в Гурзуфе и удивляюсь: что это все такие учтивые со мной, такие все ласковые, такие обходительные? Диво дивное: все такие милые со мной, как увидят меня, так улыбка во весь рот – актёры, вахтёры, монтёры, костюмерши, даже гардеробщицы. У нас же в театре ненавидят талантливых, а тут вдруг – улыбаются. И лишь сегодня ночью узнаю причину! Мой добрый, мой чистый, мой наивный Гриня признаётся, что он подлец! Говорит: «Я изменил тебе, Викуля!» Я сначала подумала: он с тобой…
СТРИЖ. Опомнись, со мной! Что за дурь, Вика? Только этого мне ещё не хватало! С тюфяком с твоим мне только потрахаться не хватало! Стыдно! Я ведь твоя лучшая подруга!
СОКОЛЬСКАЯ. Лучшая подруга! А почему не сказала мне сразу, что у Грини с этой, ну?! Хотела насладиться зрелищем, как разрушится наша семья? Да?
СТРИЖ. Вика! Клянусь всем святым на свете, самым святым, что есть у меня на этом свете. Клянусь сценой, театром, подмостками, прожекторами, занавесом… Клянусь!!! Ни сном ни духом ничего не знала, ничегошеньки!!! И в театре никто не знал. Уж если бы что, мне стало бы известно.
СОКОЛЬСКАЯ. А иди-ка ты спляши со своими клятвами!
СТРИЖ. Да не переживай, всё образумится. Надо подходить ко всему с философской точки зрения.
СОКОЛЬСКАЯ. Уж молчала бы, философ!
СТРИЖ. Ты не права, Вика! Ко всему надо подходить именно с философской точки зрения. Сама подумай: что измена твоего Гриши по сравнению с американскими санкциями?
СОКОЛЬСКАЯ. И санкции приплела!
СТРИЖ. А глянем, Вика, на ситуацию с точки зрения твоего Гриши. Конечно, проще всего обвинить его – польстился на эту дранную кошку. А, может, это порыв вырваться из заколдованного круга?
СОКОЛЬСКАЯ. Какого ещё круга? Чего ты лепишь?
СТРИЖ. Ну, кто Гриша в театре? Никто. Приличных ролей нет и не предвидится. А без ролей у актёра и жизни нет. А Грише хочется ощущать всю полноту жизни! Получать восторг от игры на сцене! А ролей-то нет. Так что – лежать на диване и пялиться в зомбоящик? Нет, он хочет большего! Высокого! Ему потрясений хочется! Ощутить дыхание жизни! Ты должна это понять! Ну, раз случилось уж такое, ну и случилось… Так что же теперь? В петлю из-за этого?
СОКОЛЬСКАЯ. Что-то я не соображу: за какую команду ты играешь? А обо мне подумала? О моей израненной душе подумала? От меня муж пытается сбежать, а ты призываешь его понять? Да что тут понимать?! Муж должен быть при жене! (Ходит по комнате, раскидывает вещи, говорит свирепо. Замирает). Светка! Я же тебе совсем забыла сказать самое главное! Слушай! Прихожу я сюда! Вхожу! Сдёргиваю с драной кошки одеяло, а под одеялом… Ну? Догадайся?
СТРИЖ. Что у неё под одеялом? Вибратор?
СОКОЛЬСКАЯ. Да какой вибратор?! Какой вибратор? (Подсказывает.) У неё под одеялом нежится…
СТРИЖ. Ну, кто? Кто? Неужто Гриша?!
СОКОЛЬСКАЯ. Да какой Гриша! Я его дома заперла. А здесь под одеялом во всём блеске… Ну? Это же очень просто догадаться.
СТРИЖ. Осветитель Славик? Катька с ним вчера над чем-то ржала.
СОКОЛЬСКАЯ. Да какой Славик? Бери много выше.
СТРИЖ. Да кто же выше? Губернатор что ли?
СОКОЛЬСКАЯ. Да ты что?! Делать губернатору нечего, как бегать по артисточкам. Константин Сергеевич Азарин!
СТРИЖ. Костя?! Да ты чего такое городишь?
СОКОЛЬСКАЯ. Я врать стану что ли? Я заслуженная артистка – и чтобы врала?
СТРИЖ. Костя?! Здесь? С ней? Не верю!
СОКОЛЬСКАЯ. Не верит она! По-твоему, я придумываю?
СТРИЖ. Если бы Костя с этой, то я бы знала…
СОКОЛЬСКАЯ. Представь себе: лежат себе они тут, на одной кровати. Голые.
СТРИЖ. Какое извращение! Какой кошмар! Какой ужас! Костя и эта! Чудовищно!
СОКОЛЬСКАЯ. Вот так-то, Светочка.
СТРИЖ. Что-то я не соображу: Костя с этой?
СОКОЛЬСКАЯ. Да, наш главный режиссёр с этой!
СТРИЖ. Этого не может быть! Чтобы мой Костя и эта?! Ты придумала!
СОКОЛЬСКАЯ. Ты что же это, ревнуешь? Ведь у тебя с Костей всё кончено?
СТРИЖ. Пусть спит с кем угодно. Мне всё равно. Я вырвала его из своего сердца. Выжгла калёным железом!!!
СОКОЛЬСКАЯ. Вот так вот, Света. (Помолчала.) Так-то вот. Какая пошла молодёжь развратная. И это называется, наша смена. Дранная кошка! Одному мозги компостирует, с другим спит, с третьим динамо крутит. Тварь! Представляешь? Я заявляюсь, а они лежат, голубки.
СТРИЖ. То-то я прихожу к Косте домой позавчера вечером, а его нету. И вчера приходила в одиннадцать, почти ночь – его нет.
СОКОЛЬСКАЯ. Значит, ты к нему ещё и захаживаешь? Да ночью. Ясно, ясно…
СТРИЖ. Ну, вот сразу и подозрения! Я по творческим вопросам заходила. Одно место в новой пьесе мне непонятно.
СОКОЛЬСКАЯ. И ты в полночь попёрлась к главному режиссёру на консультацию. Светка, ну при мне-то хоть не фантазируй. Я же тебя знаю, как облупленную.
СТРИЖ. Ну, не совсем уж за консультацией. Как никак, а он мой бывший. У нас были такие славные отношения.
СОКОЛЬСКАЯ. Старая любовь не ржавеет.
СТРИЖ. Да всё уж отсохло. (Пауза) Но никак не ожидала, что он соблазнится этой. У нас же в театре есть и помоложе этой, и посимпатичнее… Вот хотя бы Люба Корниленко.
СОКОЛЬСКАЯ. Любка получила роль Джульетты на диване в кабинете Кости.
СТРИЖ. Но чтоб с этой?! Такое и в страшном сне не приснится.
СОКОЛЬСКАЯ. Не приснилось, а стало явью. Поднимаю одеяло, а они там, как голубки.
СТРИЖ. Ну, Костя! Ну, погоди!
СОКОЛЬСКАЯ. Господи, Господи… Какая гнусь, какая грязь! И мой Гриня, мой милый Гриня здесь, в этой грязи! С этой развратной девкой! Да если бы мне сказали такое десять лет назад, я бы тому в глаза плюнула! Как он мог, ну, как, как?! (Заплакала.)
СТРИЖ. Ну, Костя, не ожидала… Нет, не ожидала! Нет, ну эта дранная кошка тоже, а? Как я всё это проморгала?
СОКОЛЬСКАЯ. Слушай, Света! Мало того, что они тут спят, развратничают, они же собираются и семью создать.
СТРИЖ. Чего? Какую семью?
СОКОЛЬСКАЯ. Обыкновенную! Костя, так и ляпнул: женюсь на Ермаковой.
СТРИЖ. Ой, как далеко у них дело зашло, ой, как далеко… А я ни сном, ни духом, а? Катька и с ним, стало быть, и с Гришей, стало быть, а ещё и со Славиком! Ну, не ожидала, ну, никак не ожидала!
СОКОЛЬСКАЯ. Если б только с ними! Она ещё и с бандюганами!
СТРИЖ. С каким бандюганами?
СОКОЛЬСКАЯ. С обыкновенными.
СТРИЖ. Да не может быть!
СОКОЛЬСКАЯ. Сегодня сама видела.
СТРИЖ. Что – и бандюган был в постели? Как же они поместились здесь втроём?
СОКОЛЬСКАЯ. Ну, до такого не дошло. Здесь поместился только Костя. А бандюган приехал к этой минут 20 назад. И увёз её.
СТРИЖ. Да брось ты!
СОКОЛЬСКАЯ. Вот тебе и брось. Сама видела: подъехал на крутой тачке, вызвал эту. Она пулей отсюда. Он её на руки взял.
СТРИЖ. Боже, ну, где справедливость?! Меня и двадцать лет назад никто не брал на руки. А Костя – что?
СОКОЛЬСКАЯ. А Константин Сергеевич бросился за драной кошкой. (Подходит к окну). О! Вон он сидит. На скамеечке. Горюет.
СТРИЖ. (Тоже выглядывает из окна). Бедненький.
СОКОЛЬСКАЯ. Нашла кого жалеть. Похотливый режиссёришка.
СТРИЖ. Всё равно жалко. Он такой неприкаянный. Не приспособленный к жизни.
СОКОЛЬСКАЯ. Я тебе удивляюсь. Ты что забыла, как он на тебя орал: «Бездарь! Простейших нюансов образа Лизы не можешь уловить!»
СТРИЖ. А всё равно жалко. Он только в театре орёт, а дома был тихий, послушный. Ну ребёнок ребёнком.
СОКОЛЬСКАЯ. Ой, какие русские бабы жалостливые. Ну, иди пожалей его, погладь по головке.
Музыка. Сокольская ходит по комнате туда-сюда, смотрит в пол. Оглядывает стены, потолок.
СОКОЛЬСКАЯ. Слушай, Свет. Так ведь это та самая комната, в которую нас с Гриней поселили, когда мы приехали сюда после театрального училища. Да, та самая. Вот здесь стояла наша кровать. Здесь кроватка Сашеньки. Здесь… Что же здесь стояло? Этажерка! И тумбочка. Торшера не было. Сколько же времени прошло, пролетело! Какие счастливые времена тогда были. Как мы с Гриней были счастливы! Ничего не было у нас в жизни прекраснее этой комнаты. Как там у Чехова в пьесе «Вишнёвый сад»? (Играет). «Неужели это я вижу? Мне хочется прыгать, размахивать руками. А вдруг я сплю! Видит Бог, я люблю родину, люблю нежно, я не могла смотреть из вагона, всё плакала. О, моё детство, чистота моя! В этой детской я спала, глядела отсюда на сад, счастье просыпалось вместе со мною каждое утро, и тогда он был точно таким, ничто не изменилось. Весь, весь белый! О сад мой! После темной ненастной осени и холодной зимы опять ты молод, полон счастья, ангелы небесные не покинули тебя… Если бы снять с груди и с плеч моих тяжёлый камень, если бы я могла забыть моё прошлое!» (Пауза). А жизнь совсем не пьеса. Бедная я, бедная. Неудачница разнесчастная.
Стриж распахивает дверцы шкафа. 
СТРИЖ. Ого! А у нашей кошки нарядов-то сколько! И на какие шиши, интересно знать, она это купила?
СОКОЛЬСКАЯ. Ну, я же тебе сказала: бандюган её содержит!
СТРИЖ. А шуба-то какая! Это же соболь! Примерить что ли? (Надевает шубу. Вертится перед зеркалом). В такой шубе прилично и на приём к губернатору явиться. (Достаёт халат). А вот это тебе.
СОКОЛЬСКАЯ. (Надевает халат. Смотрится в зеркало). Ну чисто щамаханская царица.
Стриж и Сокольская смотрятся в зеркало.
СТРИЖ. Вкус у кошки есть – этого у неё не отнимешь.
СОКОЛЬСКАЯ. Деньги у неё есть, а не вкус. (Смотрит в шкаф). Столько и у меня нет одёжи. А я всё-таки заслуженная артистка России.
СТРИЖ. Ты смотри, какие у неё лифчики! А трусы! Нет, ты посмотри, какие трусы она носит!
СОКОЛЬСКАЯ. Ужас! Ужас! Полное неприличие!
СТРИЖ. Тут и ценник ещё не оторван. Ого! Семь тысяч стоят!
СОКОЛЬСКАЯ. Топить надо кошек, у которых трусы за такую цену! Топить!
СТРИЖ. Опять ты за своё! Надо быть милосердной.
СОКОЛЬСКАЯ. Будешь тут милосердной, когда у тебя мужа уводят. Как Гриня мог с ней, с такой доской, спать? Как?! Не понимаю. Но я покажу этой твари, кто в доме хозяин. Я ей такое устрою, что она забудет и сцену, и театр, и Гриню.
СТРИЖ. Вика, я тебе завидую. Силе твоей завидую. Рука у тебя твёрдая. Ты борешься за свою любовь, за своё счастье. Примчалась сюда, чтобы мгновенно все узлы разрубить! Молодец! Я бы так не смогла. Я бы ревела где-нибудь в уголку, умирала бы от горя, но и пальцем бы не пошевелила, чтобы наказать разлучницу. Я размазня. Три раза замужем и всё напрасно. Когда с Костей сошлись, думала: всё, последний раз. И что же? Он стал меня тиранить!
СОКОЛЬСКАЯ. А это его профессия – тиран. Главный режиссёр всегда тиран.
СТРИЖ. (Складывает вещи.) Это он пусть в театре свои тиранские наклонности проявляет, но не дома! Свари ему обед, приготовь ужин, подай ему завтрак в постель! Он, видите ли, устаёт на репетиции! А я не устаю? Больше его устаю. На репетициях он в кресле сидит, командует, а я по сцене бегаю. Сказала ему: «Я тебе не домохозяйка! Я тебе даже не жена. Я актриса!» Он обиделся и ушёл. Ну, как с таким жить?
СОКОЛЬСКАЯ. Ай, прекрати! Света, ну, какая ты к чёрту актриса? Никакая.
СТРИЖ. Спасибо, подруга. Огромная тебе благодарность за высокую оценку моих творческих способностей.
СОКОЛЬСКАЯ. Да ладно, ладно, не обижайся. Тебя Костя поставил на роль Аркадиной в «Чайке». И что? Ты провалила роль. Два премьерных спектакля прошло – и Костя снял тебя с роли. Хоть ты и была вроде как жена ему. Потому что ты не тянула образ. А поставили меня Аркадиной – и я спасла постановку.
 СТРИЖ. (Вздохнула.) Ты права. Как всегда – права. Какая я актриса? Никакая. Не чувствую в себе способностей. Ландшафтным дизайнером что ли устроиться. Или директором рынка… Вот это самая что ни на есть моя работа… Чёрт меня дёрнул пойти в театральное училище.
СОКОЛЬСКАЯ. Ладно, не ной. (Села на кровать, осматривает комнату). Эта комната на меня давит, давит, давит… Представляешь, мы с Гриней жили тут, в этой комнате. Целых четыре года жили, пока квартиру не получили… Как пришли в театр, нас сразу сюда поселили…
СТРИЖ. (Осматривает комнату.) А что, уютненькая комнатка.
СОКОЛЬСКАЯ. (Взволнованно.) Какое время было, какое время! Денег ни копейки, а счастья, сколько было счастья! Театр эту комнату у администрации города для нас выпросил. Носить было нечего, режиссёры, как перчатки менялись, склоки в театре, а вспоминаю сейчас – были ведь мы счастливы. Как же мы были счастливы! Тут – кроватка Сашенькина стояла, там – пелёнки сушились… По стенам Гриня развесил фонарики, так изящно стало! Гирлянда по всей комнате, как в детстве на ёлке. А тут стояла, кровать наша. В три раза меньше этой. Ничего, умещались.
СТРИЖ. Да, помню, часто мы здесь собирались! Разговоры, песни под гитару. Гришаня хорошо пел. Что-то я давно не видела его с гитарой. (Замечает гитару на стене). Не его ли гитара? (Берёт гитару). Споём, Вика. Помнишь, мы здесь пели.
Сокольская и Стриж поют.
В комнату влетает Григорий Митьков, муж Сокольской.
МИТЬКОВ. (Изумлённо.) Вика?! Ты что тут делаешь?!
СОКОЛЬСКАЯ. Мы со Светой мизансцену выстраиваем. А ты какую пьесу тут собрался ставить?
МИТЬКОВ. (Оглядывает комнату.) Где Катя?!
СТРИЖ. А Катенька утопла. Бросилась с обрыва в крутую волну и утопла.  Её труп уже мимо Саратова проплывает.
МИТЬКОВ. Это шуточка такая что ли?! Глупая шуточка.
СТРИЖ. Ну, какие уж шуточки? Самым элементарным образом – утопла. Чтоб никому не достаться. (Декламирует). «Так не доставайся же ты никому!». Вот Ермакова и не досталась.
МИТЬКОВ. Светка! Прекрати пороть чушь! (Сокольской). Вика, ты человек разумный. Скажи, где Катя?
СОКОЛЬСКАЯ. Да, действительно, где эта красотуля? (Открывает шкаф). Может, здесь? Нету. (Заглядывает под кровать). И здесь нету. Может, в кухонном шкафчике? Нету? Просто беда! Пропала дранная кошка! Пора писать объявление и вешать на каждом столбе.
МИТЬКОВ. Что вы придуриваетесь? Как вы вообще попали сюда?
СОКОЛЬСКАЯ (Стриж). Света, пиши текст. «Разыскивается кошка. Короткошёрстная, окрас чёрный. Документы в порядке. Дворовая. Привитая. Ласковая, игривая, ест человеческую еду, к лотку приучена. Годится для вязок и разведения. Особая примета – дранная».
СТРИЖ. Надо ещё написать, на какую кличку отзывается.
СОКОЛЬСКАЯ (Митькову). Гриня, как ты эту сучку называл? Ну, ласково? Когда ей за ушком щекотал, а она мурлыкала.
СТРИЖ. Киской он её называл – как ещё?
МИТЬКОВ. Вы что, совсем что ли того?
СОКОЛЬСКАЯ. А мне кажется, что это ты – того. Будит меня в четыре утра. Сообщает интересную новость. И полагает, что я запрыгаю от радости.
МИТЬКОВ. Сейчас не об этом речь.
СОКОЛЬСКАЯ. Как раз об этом, мой миленький, об этом – снюхался с дранной кошкой, и полагаешь, я буду молчать в тряпочку? Нет, не выйдет! Я буду отстаивать своё человеческое достоинство!
СТРИЖ. Как прекрасно ты, Вика, сказала! Мы, женщины, хоть и слабый пол, но не позволим топтать наше человеческое достоинство.
МИТЬКОВ. Боже, какую чушь несут!
СОКОЛЬСКАЯ. Ох, Гриня, Гриня, жалко мне тебя. Жалко. Ну, кто ты без меня? Если бы не я, тебя бы и вахтёром не взяли в театр. Ты прикинь: куда тебя дранная кошка может устроить?
СТРИЖ. Ну, она теперь имеет возможность похлопотать о Григории Митькове перед главным режиссёром. Улягутся они с Константином Сергеичем вот на эту кровать, укроются вот этим одеялком, и она так, как бы между прочим, промурлыкает: «Котенька, тут есть один актёришка… Талантами лицедея его Бог обделил, но ты придумай для него что-нибудь». И Константин Сергеевич не посмеет отказать своей киске…
МИТЬКОВ. Я в дурдоме! А почему вы не в смирительных рубашках? (Замечает халат на Сокольской). Уколы успокоительные вам уже сделали?
СТРИЖ. Молодец, Гриша. Не теряешься. Даже чувство юмора проснулось.
МИТЬКОВ. Последний раз спрашиваю: где Катя?
СОКОЛЬСКАЯ. Действительно, где же эта блудливая кошка? (Смотрит на часы). Наверное, с бандюганом банк грабит. 
МИТЬКОВ. Дурдом! Сплошной дурдом!
СОКОЛЬСКАЯ. (обращается к Стриж). Ты, смотри, как переживает. Свет, это действительно Григорий Митьков, мой муженёк. Или Отелло?
МИТЬКОВ. О, Катя… Катя… Катя…
СОКОЛЬСКАЯ. Поищи лучше не Катю, а Костю Азарова. Он тоже кинулся спасать Катеньку! Беги! Спасай Катю! Спасай любимую киску!
СТРИЖ. Торопись, Гриша, а то опоздаешь!
МИТЬКОВ. Где Катюша?! Где моя милая?!
Митьков выбегает. За ним Сокольская и Стриж.
Появляется Азарин. Ходит по комнате.
Музыка.
Вбегает Катя.
АЗАРИН. Катя, ну что ты вытворяешь? Так можно и до инфаркта довести. Я всё же не мальчик.
КАТЯ. Вижу, что не мальчик. (Идёт к шкафу, что-то ищет в нём). Вполне взрослый мужик.
АЗАРИН. А мне твой характер нравится! Дерзкий, открытый, креативный! Хорошо ты всё разыграла.
КАТЯ. Где же мой халат. (Ищет на кровати, под кроватью). Вот здесь висел.
АЗАРИН. Мне казалось, что я уже не способен на настоящую любовь. Вообще не верил, что она – любовь! – существует. А увидел тебя и понял: есть любовь! Я тебя полюбил по-настоящему. Никого никогда так не любил. Я счастлив с тобой! Мне хочется для тебя сделать в искусстве что-то невероятное, поставить нечто огромное в театре! Чтобы ты рядом со мной, а я рядом с тобой.
КАТЯ. Да не берите в голову, Константин Сергеевич. В театре полно тех, с кем вы будет ставить огромное и невероятное. Где же халат?
АЗАРИН. Мы же договорились – на «ты» и по имени.
КАТЯ.  Ну, не могу я так сразу. Столько лет на «вы» и по имени-отчеству, а теперь…
АЗАРИН. Скажи: Костя, ты!
КАТЯ. Костя, ты. (Роется в шкафу). Константин Сергеевич, вы халат…
АЗАРИН. (В некотором раздражении). Костя! Ты!
КАТЯ. Да не обижайтесь. Привыкну как-нибудь. Если будет время.
АЗАРИН. (Мечтательно). И как я тебя не замечал раньше? Ведь ты сколько лет в театре?
КАТЯ. Три года.
АЗАРИН. Три года. А я не замечал. Странно.
КАТЯ. Ну, вы тогда с этой шваброй, как её? Анька Березина! Потом Любку Соколову тащили во все роли. Со Светкой Стриж столько нянчились.
АЗАРИН. Ошибки случаются. Ты была рядом, а я не замечал. А теперь ты рядом, и я тебе замечаю. Совсем рядом. Рядом с тобой я чувствую себя молодым. Боже! Мне пятьдесят два года, а ещё ничего не сделано для вечности. Но теперь… Теперь, когда ты рядом, я сделаю это! Сделаю! Обо мне будет говорить вся театральная Россия. И не только Россия! Жизнь приобрела смысл.
Влетают Сокольская, Стриж, Митьков.
СОКОЛЬСКАЯ. (Свирепо.) Вот она – сладкая парочка!
МИТЬКОВ. Катя! Катя! Милая моя! Я здесь! Я тут! Успокойся! Как ты меня перепугала!
Митьков пытается обнять Катю, она отстраняется.
МИТЬКОВ. Ты вся дрожишь. Как ты себя чувствуешь?!
КАТЯ. (Присматривается к Сокольской). А чего это вы в моём халате? (Смотрит на Стриж). Света, какая классная на тебе шуба? Где отхватила? Виктория Николаевна, вы всегда чужое на себя надеваете? Это, между прочим, воровство.
СОКОЛЬСКАЯ. Как ты выражаешься? Перед тобой заслуженная артистка России.
КАТЯ. Если заслуженная, то можно чужой халат на себя надевать? Снимайте, снимайте.
СОКОЛЬСКАЯ. Да пожалуйста! У меня таких тряпок… (Снимает халат).
КАТЯ. (Обращается к Стриж). А шуба тебе идёт. Ты навсегда её надела?
МИТЬКОВ. Катя, собирайся! Уезжаем!
КАТЯ. Куда?
МИТЬКОВ. Да куда угодно! Куда глаза глядят!
СОКОЛЬСКАЯ. Смотри не окосей от того, что глаза будут глядеть во все стороны.
МИТЬКОВ. Здесь жить невозможно. Невозможно!
СОКОЛЬСКАЯ. Двадцать лет было жить возможно, и вдруг невозможно. Эх, Гриня, я была о тебе лучшего мнения.
МИТЬКОВ. Сегодня же уезжаем! Катя, собирайся!
СОКОЛЬСКАЯ. Эта драная кошка уедет, а ты, голубчик, остаёшься! Уехать сможешь только через мой труп, понял? Сейчас же домой, понял? Не забыл ещё адрес?
СТРИЖ. Вика, может, с трупом погодить?
МИТЬКОВ. Нет, уедем! Всё равно уедем!
СОКОЛЬСКАЯ. Нет, не уедешь!
МИТЬКОВ. Нет, уеду!
СТРИЖ. Гриша, ты всегда оставлял впечатление разумного человека. Рассудительного, местами и умного. Раскинь мозгами, объясни нам: с чего вдруг ранним летним утром здесь находится главный режиссёр нашего театра Константин Сергеевич Азарин? Ну, покрути колёсиками в голове? Он что, проверяет с утра пораньше, как почивают молодые таланты, да? Интересуется, какие им сны снятся? Бытовые условия проверяет? Комфортно ли молодому таланту? Мягкая ли постель у примы?
МИТЬКОВ. (Смотрит на Азарина). Костя, а действительно…
КАТЯ. Да ночевал Константин Сергеевич здесь.
МИТЬКОВ. Как ночевал?
КАТЯ. Ну, очень просто. Вот на этой кровати.
МИТЬКОВ. А ты?
КАТЯ. Что я?
МИТЬКОВ. Где ты в это время была?
СТРИЖ. Да она в этой же кровати была! В этой! Сообразил?
МИТЬКОВ. Да не может этого быть! Катя, скажи.
КАТЯ. Да не бери в голову, Гриша. Ну, спали мы с Константин Сергеичем. И что?
МИТЬКОВ. Как это что? Как это что?! Ты же мне говорила, что я у тебя единственный. Что со мной хоть на край света!
КАТЯ. Да что я там забыла – на краю света? Этого мне только не хватало – края света. Сядем на край, свесим ноги…
МИТЬКОВ. Но ты же говорила!
КАТЯ. Да мало ли что я говорила. Молодая – ветер в голове.
СОКОЛЬСКАЯ. Любо-дорого смотреть, как воркует влюблённая парочка.
СТРИЖ. Голубки.
МИТЬКОВ. (Азарину). Костя, а ты что молчишь?
СОКОЛЬСКАЯ. А что ему говорить? Он обдумывает, как будет ставить очередной спектакль. По пьесе под названием «Трое в кровати, не считая кошки».
МИТЬКОВ. Константин Сергеевич!
АЗАРИН. (Глядит в окно.) А мне бы жить и умереть оленем над озером в заснеженном лесу…
СТРИЖ. Котя, а ты романтик.
МИТЬКОВ. Константин Сергеевич, я к вам обращаюсь.
АЗАРИН. Гриша, бывают такие жизненные обстоятельства, что и объяснять ничего не требуется. Мы… то есть я и Катя, теперь вместе.  Ты здесь – третий лишний… И вы все тоже лишние. Попрошу оставить нас вдвоём! Нам о многом надо с Катей поговорить. 
МИТЬКОВ. Как это? Как это? Катя, да как ты могла!
СОКОЛЬСКАЯ. (Хохочет.) Нарасхват наша кошка! Сейчас коты устроят драку из-за неё. Света, надо занять лучшие места.
МИТЬКОВ. Катя, скажи, что он всё нафантазировал? Такое не может быть правдой. Чтобы ты и он… Он и ты! Да такое в дурном сне только может присниться. А мы же не спим.
СОКОЛЬСКАЯ. Они уже поспали вместе. И такой это был сон!
МИТЬКОВ. Скажи, Катя, правду.
СОКОЛЬСКАЯ. Правду, одну только правду, ничего кроме правды. А не окосеешь, Гриня, от правды?
МИТЬКОВ. (Кате). Не торопись. Подумай, взвесь… Катя, подумай хорошенько, а потом говори… Всё взвесь! Вопрос серьёзный. Вспомни, что ты говорила позавчера, ну? Ты тогда сказала… ты сказала… что… что ты моя и только моя, ну?!
СОКОЛЬСКАЯ. (Хохочет.) Что я слышу?! Да за такое… Топить надо эту стерву! Топить!
СТРИЖ. Топить. Кирпич на шею и утопить! Как котёнка!
АЗАРИН. Катя, повтори, что ты говорила позавчера, ну? Ты тогда сказала… ты сказала… что ты сказала – повтори… что ты моя и только моя, ну?!
МИТЬКОВ. Это она мне сказала!
АЗАРИН. Нет, мне! Ты, Григорий, уже пристроен! У тебя вон жена… какая! Заслуженная артистка. Не жена, а сокровище!
СОКОЛЬСКАЯ. Спасибо, Костя. Не ожидала от тебя такой высокой оценки моих талантов.
АЗАРИН. А у меня нет никого! Один я одинёшенек. (Кате). Ты мне обещала!
СТРИЖ. Котик, как тебе не совестно! Нагло при мне говорить такое! При мне!
АЗАРИН. Во-первых, не Котик, а Константин Сергеевич. Во-вторых, мы не на «ты», а на «Вы». И в-третьих, я вам не муж!
СТРИЖ. Как не муж, если мы столько вместе прожили?
АЗАРИН. Мало ли с кем я жил. Если всякая, с кем я жил, будет считать себя моей женой, то… 
СТРИЖ. Котик, опомнись! Как ты мог забыть те светлые дни, когда мы с тобой ходили на набережную, смотрели на широкую реку и мечтали, какая у нас будет замечательная жизнь вместе! Ты декламировал Пушкина, Маяковского, Есенина, Асадова! Какие слова любви на ухо шептал. А помнишь нашу первую ночь! Какой это был восторг!
АЗАРИН. Помню. Меня тогда комар укусил. Ну… за это самое… Был восторг.
СТРИЖ. Вот! Вот! Ведь помнишь самое главное! Так что не всё потеряно, Котик! Мы можем и должны быть вместе!
АЗАРИН. Я нашёл свою единственную любовь! Любовь настоящую, высокую! Вот она! Поруганная, несчастная, оболганная. Катя любит меня, я люблю Катю! Ты слышишь, любовь моя?!
СОКОЛЬСКАЯ. Боже, какой театр! Ну, просто Антоний и Клеопатра! Андрей Болконский и Наташа Ростова! Онегин и Татьяна! Эй, Онегин, глянь на себя – из тебя же скоро песок будет сыпаться, а туда же – любовь.
АЗАРИН. Скажи, Катя, что ты и я – навеки вместе!
МИТЬКОВ. Скажи, Катя, что ты и я – навеки вместе!
СОКОЛЬСКАЯ. Не стесняйся, Клеопатра, говори, говори! А мы насладимся твоим кваканьем.
СТРИЖ. Вперёд, Наташка Ростова!
Катя хохочет. Хохочет с экстазом, радостно! Показывает пальцем на Сокольскую, Стриж, Азарина, Митькова. Они замерли, отодвинулись к дверям.
СОКОЛЬСКАЯ. Ты чего это? Чего это она? Что происходит? С ума сошла, что ли, Клеопатра? Клёпки из головы вывалились? 
Катя стоит на кровати, хохочет.
КАТЯ. Заткнись! Великая русская артистка! Нонна Мордюкова! Алиса Фрейндлих! Лия Ахеджакова! Да ты посмотри на себя, Виктория Петровна! Кто ты?! Чего ты о себе вообразила? Да вам только в Сарапульском или в Егорьевском театре играть. Старуху-разбойницу в «Снежной королеве». Это роль для вас.
СОКОЛЬСКАЯ. (Задыхается от гнева). Да я! Да я! Со мной на курсе учился Гоша Куценко! Мы с ним…
КАТЯ. (Делает ладони рупором). Гоша! Гоша! Скорее сюда! Тут по тебе тоскует однокурсница. Вика Сокольская! (Прислушивается). Нет, не откликается Гоша. Наверное, на съёмках сериала «Физрук» занят, девятый сезон. Кстати, Виктория Петровна, вам бы заняться физкультурой – вон как вас разнесло. Джульетту уже не сыграете.
СОКОЛЬСКАЯ. Всё равно я с Гошей Куценко училась!
МИТЬКОВ. Училась с Гошей, а выбрала меня. А я выбираю тебя, Катя!
КАТЯ. (Показывает на Митькова). Этот выбирает меня! Ха-ха-ха! Спасибочки, что не прошёл мимо. (Низко кланяется). Ромео! Иди к свой Джульетте.
МИТЬКОВ. Катенька, что ты такое говоришь? Ведь ещё позавчера вот в этой самой постели…
КАТЯ. Позавчера это позавчера, а сегодня это сегодня. Ты, Григорий Николаевич, слишком впечатлительный. Слишком. Мужчину это не красит – впечатлительность. И другой твой недостаток – всему веришь. Я тебе брякнула здесь про любовь, а ты и поверил.
МИТЬКОВ. Так получается, что…
КАТЯ. Получается, Григорий Николаевич, надо тебе идти к своей Виктории Петровне. Вон она с каким обожанием на тебя смотрит. Заждалась.
СОКОЛЬСКАЯ. Да, Гриня, иди ко мне. У нас всё будет хорошо.
АЗАРИН. Иди, Гриша, иди. (Всем). Ну, вот ситуация и разъяснилась. Прошу всех покинуть сцену… то есть я хочу сказать, покинуть эту комнату. Нам с Катей много чего надо обсудить.
КАТЯ. О, и Константин Сергеевич подал голос. Константин Сергеевич, а вы с кем учились в театральном училище? С Никитой Михалковым? С Мейерхольдом? Или с самим Станиславским?!
АЗАРИН. Какое училище? Что за странный вопрос: с кем учился?
КАТЯ. Со Смоктуновским? С Евстигнеевым? А, может, с самим Безруковым?
СОКОЛЬСКАЯ. Не, она решительно двинулась.
СТРИЖ. А я давно знала, что по ней дурка плачет. «Скорую» надо вызывать.
КАТЯ. Светлана Николаевна голос подала! Гулящая прима-балерина ты наша!
СТРИЖ. Чего это ты?! Чего! Котя, чего она себя позволяет!
КАТЯ. Котю вспомнила. А когда с Юрчиком в Сочи летала, Котю своего вспоминала?
АЗАРИН. С каким Юрчиком?
КАТЯ. С Чернецким.
АЗАРИН. Как с Чернецким?!
СТРИЖ. Чего ты мелешь? Чего мелешь?!
АЗАРИН. Света, это правда?
СТРИЖ. И ты веришь этой?
КАТЯ. В гостинице «Жемчужина» три дня изображали из себя сладкую парочку.
АЗАРИН. Света!
СТРИЖ. Ну, что Света да Света! Я тридцать шесть лет уже Света.
АЗАРИН. С Чернецким?!
КАТЯ. А что Юра не человек что ли? Имеет он право с любимой женщиной закатить в Сочи? Имеет. 
АЗАРИН. Света!
СТРИЖ. Мы ездили на научно-практическую конференцию.
КАТЯ. На практическую конференцию по любви.
СОКОЛЬСКАЯ. Света, а ты, оказывается, не промах. С Чернецким! В Сочи!
АЗАРИН. (Угрожающе) Света!
СТРИЖ. (Азарину). Отстань! Сам же сказал, что мы с тобой теперь никто.
АЗАРИН. Это только фигурально выражаясь, мы – никто! А на самом деле мы жили вместе почти год!
СТРИЖ. Ну, жили, а теперь катись к этой вот. А мы со Юрчиком…
АЗАРИН. Света, Света, опомнись! Как ты могла забыть те светлые дни, когда мы с тобой ходили на бульвар, смотрели на широкую реку и мечтали, какая у нас будет счастливая жизнь! Ты декламировала Цветаеву, Ахматову, Есенина! Какие слова любви ты мне шептала. А помнишь нашу первую ночь! Какой это был восторг!
КАТЯ. С Юрчиком не сравнить.
АЗАРИН. (Стриж). А помнишь, как ты меня ласково называла Котёночек?
КАТЯ. (Смеётся). Вот умора! Главный режиссёр театра у нас котёночек.
АЗАРИН. А я тебя называл Семицветик. Светик-семицветик.
КАТЯ. Папарацци подкарауливали твой светик-семицветик. И подкараулили в Сочи.
АЗАРИН. (Не обращает внимания на слова Кати). А когда мы с тобой репетировали «Укрощение строптивой»? Как ты блистательно сыграла Фелумену Мартурано.
СТРИЖ. А столько ругались на репетициях! (Смеётся).
АЗАРИН. Потому что ты никак не могла ухватить рисунок роли.
КАТЯ. Костя.
АЗАРИН. (Поворачивается к Кате). Да?
СТРИЖ. Но ты тоже был хорош – не мог растолковать все нюансы.
КАТЯ. Костя.
АЗАРИН. (Делает шаг к Кате). Что, Катенька?
СТРИЖ. (Удерживает Азарина). А помнишь, как мы мечтали поставить «Гамлета», я – Королева.
КАТЯ. А я Офелия. Костя, ты так захватывающе рассказывал об образе Офелии.
АЗАРИН. Да-да. (Делает ещё два шага к Кате). Офелия – это такая стерва. Она только притворяется воздушной…
СТРИЖ. Котя! Котя, ты забываешься!
СОКОЛЬСКАЯ. Только Чернецкого здесь не хватает. Вот была бы сцена!
АЗАРИН. Поставить «Гамлета» – это же мечта всё моей жизни. Я ещё студентом мечтал поставить этот шекспировский шедевр. О, как много я сказал бы этой постановкой.
СТРИЖ. Котя, вернись к своей мечте. Вернись к своей Королеве.
АЗАРИН. (В творческом экстазе). Да, «Гамлет». Именно, Гамлет нужен сегодня нам. (Развернуть).
СТРИЖ. Я – Королева!
СОКОЛЬСКАЯ. (Стриж, показывает на Катю). Да вырви ты космы этой Офелии – тогда и будешь Королевой.
СТРИЖ. А что – и вырву!
АЗАРИН. Завтра же и начинаем репетиции «Гамлета».
СОКОЛЬСКАЯ. Я могу позвонить Гоше Куценко, попрошу, чтобы он сыграл главную роль – Гамлета.
АЗАРИН. А что?! Это идея! А, может, лучше позвать Пашу Прилучного? Гамлет – этакий мажор. (Кате). Сегодня же приступим. (Оглядывается). А что это вы здесь собрались? Идите, идите. У нас с Катей начинается творческий процесс.
СОКОЛЬСКАЯ. Творческий процесс в кровати.
МИТЬКОВ. (Кате). Эх, Катя, Катя! Я так в тебя верил. Верил, что начну новую жизнь.
СОКОЛЬСКАЯ. Идём, начнём новую жизнь. Я тебе покажу такую жизнь, что ты увидишь небо в алмазах.
КАТЯ. Да, да, иди, Григорий Николаевич! Тебе эта заслуженная селёдка аккурат подходит.
СОКОЛЬСКАЯ. Поосторожнее на поворотах!
КАТЯ. Ничего, мы молодые, скорости и виражей не боимся. (Перебирает вещи в чемодане). Кто тут всё перемешал? (Звонок мобильника. Все шарят по карманам. А это звонит Катин мобильник. Она слушает). Да? Ага! Ну, я же сказала – буду готова в десять. А сейчас сколько? Неужели уже столько времени?! Ну, хорошо, хорошо! Через 5 минут. (Отключает мобильник).
АЗАРИН. Кто звонил?
КАТЯ. Да какая тебе разница?
АЗАРИН. Как какая разница? У нас запускается творческий процесс, а ты…
КАТЯ. У меня тоже запускается творческий процесс. Только в другом направлении. (Пересматривает вещи). А это, может, и пригодится. Это тоже. А вечернего платья и нет.
СОКОЛЬСКАЯ. Ха-ха, ей понадобилось вечернее платье! На панели вечером стоять.
СТРИЖ. И разрез до пупка. Чтоб клиент пожирнее клюнул.
КАТЯ. (Не обращает внимания). Нет! Барахло! Ничего не годится.
АЗАРИН. Катя, я чего-то не понимаю. Мы будем заниматься творческим процессом или тряпки перебирать?
СОКОЛЬСКАЯ. Для кого-то и тряпки перебирать – это творческий процесс.
АЗАРИН. Екатерина, я к тебе обращаюсь!
КАТЯ. (Поднимает на него взгляд). Ну, чего тебе?
АЗАРИН. Наша жизнь посвящена искусству! Это святое слово – театр. Он не терпит суеты, словоблудия…
СТРИЖ. Блудить – это как раз для тебя.
АЗАРИН (вдохновенно). Любите ли вы театр так, как я люблю его, то есть всеми силами души вашей, со всем энтузиазмом, со всем исступлением, к которому только способна пылкая молодость, жадная и страстная до впечатлений изящного? О, это истинный храм искусства, при входе в который вы мгновенно отделяетесь от земли, освобождаетесь от житейских отношений! В театре вы живёте не своею жизнью, страдаете не своими скорбями, радуетесь не своим блаженством, трепещете не за свою опасность; здесь ваше холодное Я исчезает в пламенном эфире любви. Если вас мучит тягостная мысль о трудном подвиге вашей жизни и слабости ваших сил, вы здесь забудете её. Но возможно ли описать всё очарования театра, всю его магическую силу над душою человеческою?.. О, ступайте, ступайте в театр, живите и умрите в нем, если можете... 
КАТЯ. Слушай, перестал бы ты уж балаболить. Надоел со своим театром.
АЗАРИН. (Будто на полном ходу врезался в столб). Что?!
СТРИЖ. Теперь же русским языком сказано: надоел ты хуже пареной редьки.
АЗАРИН. Но нельзя же так грубо?
СТРИЖ. Как сказал Пушкин, вся наша жизнь – театр. И люди в ней актёры.
КАТЯ. (Захлопывает крышку чемодана). Да не буду брать ничего. В Монако купим.
СОКОЛЬСКАЯ. В каком Монако?
МИТЬКОВ. В каком Монако?
АЗАРИН. В каком Монако?
СТРИЖ. Есть Монако во Франции. Но там только и ждали нашу красотулю.
Звонок Катиного мобильника.
КАТЯ. (В телефон). Да готова я, готова! (Слушает). Паспорт взяла.
АЗАРИН. Катя, что происходит? У меня впечатление, что ты изменяешь высокому искусству.
СТРИЖ. Какими мы словами залопотали! Да эта… и высокое искусство рядом не ночевали.
КАТЯ. Остроумно – обхохочешься.
АЗАРИН. Пора поговорить начистоту.
КАТЯ. Да отстань уж! Если потрогал молодое женское тело, то думаешь, что тебе уже всё позволено. Вали, дядя, к своей ненаглядной. Она же королева. А мы отбываем в Монако!
СОКОЛЬСКАЯ. О каком Монако ты бредишь?
КАТЯ. Об обыкновенном Монако. Есть такое маленькое княжество на берегу Средиземного моря. Там есть уютная гостиница «Пале Рояль». А в этой гостинице есть номер 324. Он ждёт меня. В Монако всё создано для счастья. Теперь это счастье будет и Катино.
СОКОЛЬСКАЯ. Врёшь!
МИТЬКОВ. Катя, Монако – это город греха, там казино, там в карты играют!
КАТЯ. Вот и замечательно! И я сыграю. И выиграю миллион!
СТРИЖ. А откуда у тебя деньги на Монако? Это же огромные деньги. А у тебя ставка – двадцать тысяч.
СОКОЛЬСКАЯ. Да, откуда у тебя деньги?
КАТЯ. Света, а откуда у тебя были деньги на Сочи? У тебя же зарплата тысяч 30.
СТРИЖ. Ну, я… я…
КАТЯ. Вот оттуда же и у меня. С Ахметовым летим в Монако.
ВСЕ. С Ахметовым?!
КАТЯ. А оттуда круиз по Средиземному морю. Марсель, Барселона, Флоренция, Рим, Венеция, Афины, египетские пирамиды…
СОКОЛЬСКАЯ. Она бредит. Чтоб эта дранная кошка и Ахметов?! Да он же в списке «Форбс». Миллиардер. Так это он подъезжал на крутой тачке?
СТРИЖ. Совсем с катушек сверзилась. Чтобы Ахметов и эта…
КАТЯ. (Передразнивает). Чтобы Ахметов и эта… (Снисходительно смотрит на Стриж). Света, да посмотри на себя – на что ты похожа? На квашню! Распустила себя.
АЗАРИН. Катерина, это уж слишком! Ты на личности переходишь, а это неприемлемо для интеллигентной женщины. Света держит себя в форме.
СТРИЖ. Да, держу. У меня абонемент в СПА-салон! Ко мне на улице обращаются: «Девушка».
КАТЯ. Ха-ха-ха. Девушка! Может, ещё и не целованная? Тебе под сорок, а ты всё девочку из себя строишь.
СТРИЖ. Не под сорок, а всего лишь чуть больше тридцати.
КАТЯ. Да, чуть больше тридцати – 38.
СТРИЖ. Какая бы я ни была, а Юрчик мне предложил съездить с ним в Сочи. А ему только 30. И я не за что не поверю, чтобы Ахметов собрался с такой…
АЗАРИН. Катя, но нельзя же всё так бросить. У тебя роли в театре. Пусть и маленькие, но роли. Нет маленьких ролей, есть маленькие артисты. Я в тебе вижу большое будущее. И начинаем репетировать «Гамлета». Ты – Офелия. Сегодня же начинаем! Сей же час! Потом возьмёмся за «Ромео и Джульетту». Ты – Джульетта.
КАТЯ. Надоел ты мне, Константин Сергеевич. Надоел. Ну, какой из тебя режиссёр! Режиссёр – это Константин Богомолов, Кирилл Серебряников, Николай Коляда. А ты просто людей на сцене расставляешь, и они барабанят текст.
АЗАРИН. (Задыхаясь от унижения). Да я! Да я! Да меня в Малый театр приглашали ставить «Горе от ума»!
КАТЯ. Сам ты горе. Горе уму. «Гамлета» он собрался ставить! Тебе надо начинать с постановки «Трёх поросят» или «Мухи-цокотухи». В детском садике.
АЗАРИН. Так вот ты какая, оказывается! Как я обманулся! Как обманулся! Я же видел в тебе чистоту, искренность! Видел детскую непосредственность. Этим ты и привлекла меня.
СОКОЛЬСКАЯ. В детство Костю кинуло.
МИТЬКОВ. Ты же чистая, наивная! Зачем тебе эта грязь – Монако, Пале Рояль, Ахметов?
СТРИЖ. От такой грязи любая не откажется.
АЗАРИН. И всё же, Катерина, я прошу… нет, не прошу – требую, чтобы ты…
КАТЯ. Он требует! Да кто вы такой, чтобы требовать чего-то от меня. Плевать я на вас всех хотела! Пока молодая, полмира объезжу! Вы меня всю жизнь вспоминать будете! Кто из вас ещё так может, а? С двумя мужиками переспать, задурить им головы так, чтоб они готовы ползти за тобой хоть на край света! Ну, кто? Вы, заслуженная артистка Виктория Петровна Сокольская? Или ты, Света? (Митькову). Вот так, дорогой мой мечтатель. (Азарину). Вот так-то, гениальный мой режиссёр! Я же великая актриса. Перед этим (показывает на Митькова) разыгрывала наивную простушку – он и поплыл. Перед этим (смотрит на Азарина) играла роковую женщину, мудрую и глубокую. Помнишь, Костя, наши философские разговоры? (Берёт с полки книгу). Это книга великого немецкого философа Иммануила Канта. Отсюда я черпала мысли для бесед с тобой. А ещё я читала книги Мамардашвили, Соловьёва, Алишера Навои… С каким восхищением ты смотрел на меня? Какое обожание было в твоём взгляде. Ты впервые встретил такую молодую и такую умную актрису. Не то, что эти. (Поворачивается к Сокольской и Стриж). Вы даже не знаете, кто такой Иммануил Кант. Имени такого не слышали. А перед вами я играла недалёкую, пустую девку. Готовую лечь в постель, с кем угодно. Я действительно могу переспать с кем угодно, но только для того, чтобы изучить человеком. Кстати, оба они (взгляд на Азарина и Митькова) так себе в постели. Не вызывали вдохновения. Вам ещё учиться, учиться и учиться. Так что берите этот залежалый товар обратно и пользуйтесь! Света, вам вручаю вашего Котика, а вам, Виктория Петровна, вашего Гриню. Вы прекрасная пара. Две прекрасные пары. А мне пора! (Берёт сумочку). Ну, не поминайте лихом. Всё. Желаю вам добра и новых ролей.
Катя хлопает дверью.
Долгое молчание.
АЗАРИН. (Сам себе, тихо.) Хорошо тебе, Катя, ты в Монако, а мне ещё «Гамлета» ставить…
СОКОЛЬСКАЯ. (Стриж) Может, догнать её?
СТРИЖ. (Смотрит на Азарина) Зачем? Она как бабочка летит на огонь. Сгорит – туда ей и дорога. 
СОКОЛЬСКАЯ. Нет, ты меня не поняла. Я имею в виду: догнать и вылить зелёнку на голову? А?
МИТЬКОВ. Вика, что ты такое городишь?! Ведь ты добрая, милосердная – и зелёнка.
СТРИЖ. Она ещё узнает, что такое фунт лиха. Пусть особо не надеется на Ахметова. Это ещё тот шулер. Поматросит и бросит дурочку. Она ведь дурочка! Надо же: поверила Ахметову.
АЗАРИН. Но ведь Монако!
СТРИЖ. Ну, и что Монако? Ничем не лучше нашего города.
МИТЬКОВ. Правильно! Ничего нет в этом Монако! Там сплошной разврат.
СОКОЛЬСКАЯ. А ты там был?
МИТЬКОВ. Нет. Но знаю: русский театр – лучший в мире!
СТРИЖ. В труппе есть опытные актрисы, на которых держится репертуар. Правда, котик?
СОКОЛЬСКАЯ. А по-твоему, надо стерпеть все оскорбления, которыми она нас тут угостила?
СТРИЖ. Ничего, Вика. Ничего. Это всё – семечки. Брань на вороту не виснет. Собака лает – караван идёт. А мы такой караван, что ого-го!
СОКОЛЬСКАЯ. Не могу! Ну, не могу такое вытерпеть! Вылью зелёнку на её поганую голову! (Кинулась к двери.)
МИТЬКОВ. (Рявкнула.) Сядь!
СОКОЛЬСКАЯ (садится. Оглядывается). Вот как такое оскорбление вытерпеть?
СТРИЖ. Да в чём оскорбление? Я вот никакого оскорбления не почувствовала.
СОКОЛЬСКАЯ. Ну как же?! Ну, как же! Она в Монако, а мы здесь – разве это не оскорбление? Она в Пале-Рояле, а мы в трёшке в панельном доме. Она на Мальдивы, а мы в Турцию. Как тут ни оскорбиться! Как стерпеть такую несправедливость! Константин Сергеевич, что ты молчишь? Скажи хоть что-нибудь.
АЗАРИН. (Грустно.) Что я должен сказать?
СОКОЛЬСКАЯ. Ну, не знаю. Ты у нас главный!
АЗАРИН. Ничего говорить я не буду. Противно. О, горе мне, горе! (Сел на кровать, закрыл лицо руками. Поднимается). Как я мог! Как мог проглядеть такой талант! Это же великий талант!
СТРИЖ. Ты это про кого? Кто талант?
АЗАРИН. Такая талантливая девочка! Сколько в ней страсти! Сколько жизни! (Сокольской). Виктория, ты хорошая актриса. В некоторых ролях поднимаешься до значительных высот. Но в тебе нет жизни. Нет страсти. Ты не роль играешь, а будто в каменоломне молотом камень крушишь. Нужно в роли жить.
СОКОЛЬСКАЯ. Ну, спасибо, Константин Сергеевич! Благодарю за высокую оценку моего скромного труда на сцене.
АЗАРИН. Да ты не обижайся, не обижайся. Ещё раз повторю: ты – профессионал. Крепкий профессионал. Всё делаешь правильно. У тебя правильная речь, правильная походка, правильные жесты. Но нет в тебе искры. Нет искренности. Не завораживаешь ты своей игрой на сцене.
МИТЬКОВ. Константин Сергеевич, ты перегибаешь палку. Виктория – талант, какой ещё поискать. Она достойна столичной сцены. Зритель обожает актрису Викторию Сокольскую! Если её имя на афише, то зал ломится от публики.
СОКОЛЬСКАЯ. Спасибо, Гриня. Только я не нуждаюсь в оправдании. Звание заслуженной артистки дают не за красивые глазки.
АЗАРИН. Да не о том я! Не о том! Если честно, то никакой я не режиссёр. Был бы я режиссёр, то ставил бы спектакли во МХАТе! В «Современнике»! В Большом театре!
СОКОЛЬСКАЯ. Мы не пьесу репетируем, Константин Сергеевич, не пьесу! Это жизнь, Костя, а не заготовка для постановки!
АЗАРИН. (Молчит.) А вот жить-то мне и не хочется. Дожил до момента, когда хочется лечь в гроб, чтобы тебя понесли с музыкой. С музыкой проникновенной, усыпляющей, успокаивающей!
СОКОЛЬСКАЯ. Ну-ну. Без мелодрамы Костя не может!
СТРИЖ. Да, Котик, что-то ты не в ту степь ударился. Гроб с музыкой – это не для тебя.
СОКОЛЬСКАЯ. Да это он взял пример с кошки дранной – она тут кривлялась, изображая из себя великую актрису, и Константина Сергеевича туда же потянуло – в мелодраму. Ты на слезу что ли давишь, Константин Сергеевич? Не дождёшься наших слёз. Рано нас хоронить! Рано! Мы ещё покажем себя. Но вообще я поражаюсь: стоило этой вертихвостке намолотить лоханку бреда, все так и поплыли. А что, собственно, случилось? Да ничего не случилось. Ну, одной дурой в городе станет меньше – тоже мне горе! Хороший урок на будущую жизнь. Боже, что она тут плела! Что плела! Вот её истинное нутро! А ты, Константин Сергеевич, расстилался перед ней. Ты как режиссёр, должен отличать актёрский талант от кривлянья. Различать, где алмаз, а где мишура. 
СТРИЖ. Правильно, говоришь, Вика! Подпишусь под каждым твоим словом. А Костя купился на мишуру! На пустую побрякушку!
АЗАРИН. (Кричит.) Ничего-то вы не поняли! (Печально.) Права Катя: я человек без будущего. Да, да! Оно всегда было у меня, моё будущее. Я думал, что вот, завтра или послезавтра, наконец-то, начнётся моя настоящая жизнь. А то, что происходит сейчас – это только репетиция настоящей жизни… Черновик жизни. Думал: через год, через два, через три наступит настоящее – я предстану во всём блеске! Не наступило. А жизнь уходит, уходит… Её уже почти нет, не осталось… Нет у меня будущего.
СОКОЛЬСКАЯ. Ну хватит пороть чепуху! Что за красивости? Кого вы сейчас играете, Константин Сергеевич? Уже «Гамлета» репетируете? Быть или не быть?
АЗАРИН. Каждый из нас стоит перед этим вопросом: быть или не быть?
СОКОЛЬСКАЯ. Конечно, быть! (Вздохнула.) Гриня, пошли. Домой пора.
АЗАРИН. Да, да. Быть или не быть? Вот в чём вопрос. Катя помогла мне понять, глубоко осмыслить всю мою бездарность. Мою никчёмность, мою ненужность. Никому я не нужен.
СТРИЖ. Ну начинается! Может, почитаешь монолог Чацкого о лишних людях? Хватит! Чего разнюнился? Из-за ерунды! Тьфу ты, Господи! Пойдём, Котя. Тебе сейчас нужно, чтобы кто-то надёжный был рядом с тобой. И такой надёжный человек есть. Я тебя понимаю. Прекрасно понимаю: такое потрясение.
СОКОЛЬСКАЯ. Гриня, чего расселся? Вставай. Концерт по заявкам зрителей окончен. Я тебя прощаю. Повидали мы таких залётных птичек на своём веку. Пусть летит в Монако. Крылышки-то там себе и обожжёт. А мы пойдём домой.
МИТЬКОВ. (вскакивает. Он обезумел! Глаза горят) Иди, иди, иди! Меня ты больше никогда не увидишь! Никогда, ты слышишь меня? Только здесь, в этой комнате я был счастлив много лет назад! А всё остальное время жизнь с тобой – мука! Зачем я живу?! Для чего? Для тебя, для твоих прихотей?! Ты задавила меня своим нытьём! Тоска в этом городе! От этой жизни тоска! Всё! Всё! Хватит мучиться! Утоплюсь! Повешусь! Улечу на луну! Хватит! Надоело.
СТРИЖ. Ещё один спектакль! Впрочем, нет, спектакль всё тот же – начинается второе действие. Трагедия! Занимайте места согласно купленным билетам! (Садится в кресло, смотрит за действиями Митькова).
МИТЬКОВ. Зачем мне жить? Сердце моё разбито! Нету просвета, нету выхода! Только серые будни! И больше ничего! Ни одного праздника! Ни одного светлого дня. Повешусь, утоплюсь, застрелюсь, отравлюсь – хватит мучиться! Довольно я тебя терпел! Хватит!
АЗАРИН. Быть или не быть? Вот в чём вопрос.
СОКОЛЬСКАЯ. (Поражённо.) Да ты чего это, Гриня? С дуба рухнул, что ли? В чём я-то виновата? Кто тебя всю жизнь в артисты тащил? Кто книжки тебе умные подсовывал? Забыл. Я тебе всегда только добра желала. Гриня! Одумайся, чего ты говоришь, опомнись. Не позорься перед людьми.
АЗАРИН. Уеду! Уеду в Сарапул. Устроюсь в дом культуры, буду вести драмкружок. Работать с талантами из народа. Уеду.
СТРИЖ. Котик, Котик! Тебе вредно напрягаться. У тебя сердце слабое. Я рядом, милый. Мы начнём все сначала, я буду другой… Я стану другой, Котик, буду тебе борщ варить. Буду подавать завтрак в постель.
АЗАРИН. (Кричит.) Что тебе от меня надо? Что ты хочешь? Ты ненавидишь меня и всю жизнь ненавидела! Тебе только нравилось называться любовницей главного режиссёра! Получать первые роли и больше ничего! Ты меня за должность при себе держала, ты меня за человека никогда не принимала, я для тебя – пустое место! Никто меня не любит и любить не может!
СОКОЛЬСКАЯ. Гриня, мы начнём всё сначала. Я буду другой! Я стану другой! Мы будем с тобой читать Иммануила Канта!
МИТЬКОВ. Не нужен мне Кант! Не нужен мне берег турецкий!
Сокольская зарыдала. Садится на пол. Обнимает Митькова, целует его. Стриж целует и обнимает Азарина.
СОКОЛЬСКАЯ. Гриня-а-а-а… Что ты удумал?! Миленький ты мой?! Что с тобой стало вдруг?! Гриня? Я ли тебя не любила, я ли тебя не холила, я ли тебя не лелеяла?! Я ведь люблю тебя! Я и минутки без тебя не проживу на свете! А как Сашеньке без тебя? Как нашим будущим внукам без тебя? Я же тебя так люблю, что мне без тебя жизни нет! Ты мой миленький! Мой любименький! Дурачок и есть дурачок.
Музыка. Пауза.
МИТЬКОВ. Скажи мне ещё раз то, что ты мне сказала сейчас… Прошу, повтори последнюю реплику…
СОКОЛЬСКАЯ. (Вытирает Митькову слезы.) Дурачок ты и есть дурачок.
МИТЬКОВ. (Капризно.) Нет, нет, нет! То, что ты сейчас сказала – повтори!
СОКОЛЬСКАЯ. Ну, я много чего наговорила. Всего и не упомнишь. А, вспомнила! Как нашим будущим внукам без тебя?
МИТЬКОВ. Не то! Не то! Скажи, что я – миленький! Что я твой любименький! Что без меня не жизнь. Скажи!
СОКОЛЬСКАЯ. (На коленях перед Митьковым.) Ты мой миленький! Ты мой любименький! Ты мой славненький! Бровки мои ненаглядненькие! Лысинка моя чудненькая! Дай, я поцелую её! Бесценный мой Гриня! Зацелую тебя, моего хорошего!
МИТЬКОВ. (Поплыл от счастья и радости). Ты… ты… ты никогда мне таких слов не говорила! Никогда! Только и слышал от тебя: «На! Убери! Торопись! Скорее! Быстрее! Что встал на пороге! Иди!» Ни одного доброго слова! Ни единого!
СОКОЛЬСКАЯ. А она, кошка дранная, говорила тебе?
МИТЬКОВ. (С вызовом.) А она – говорила! Ещё как говорила! Говорила, что возьмёт меня на руки и будет как ребёнка маленького баюкать! Вот так!
СОКОЛЬСКАЯ. (Тихо.) Ну, кошка! Эх, зря я её не догнала! Зелёнкой бы её с ног до головы!  (Передразнивает). «Как ребёнка маленького баюкать!» Надорвалась бы, такого борова баюкать! Пупок бы развязался… Ещё что она говорила тебе?
МИТЬКОВ. (Обиженно.) Ну, всякое… Всего и не упомнишь… А от тебя слова ласкового не дождёшься. Я для тебя всё делал, ради тебя жил, а ты… Эх!
СОКОЛЬСКАЯ. Гриня! Миленький мой! Славненький мой! Прости меня! Я была не права! Да, не права! Я ведь думала, что все ласковые слова – они сами собой подразумеваются, понимаешь? Я думала: ну, зачем же их повторять двадцать раз на дню? Я думала, что ты и так знаешь, что ты самый умный, самый хороший, самый ласковый, самый красивый! Самый лучший мужчина!
МИТЬКОВ. Откуда ты знаешь? (Ревниво). С кем сравнивала?
СОКОЛЬСКАЯ. Да нет, я это так просто, к слову… Догадываюсь! Гриня, прости меня! Я думала, что ты и так всё понимаешь, без моих слов!
МИТЬКОВ. Думала… Думала она… Много ты чего себе думала…
СТРИЖ. (Успокаивает Азарина, гладит его по плечу.) Котик, а может, начать всё сначала, а? Попробуем? Давай, я из театра уйду? К черту его! У меня вон на шоколадной фабрике знакомые, давно к себе зовут начальником цеха работать, а? Ну, какая из меня актриса – я не строю иллюзии по поводу себя. Другой бы режиссёр давно погнал меня, а ты добрый. Даже когда мы разбежались, ты оставил мне все роли. Чувствую: моё место на фабрике. Буду тебе конфетки шоколадные каждый вечер приносить, а? Хочешь шоколадку, Котик? Хочешь, нет?
АЗАРИН. Терпеть не могу шоколад!
СТРИЖ. Ну, пойду работать на колбасный комбинат. Буду тебе приносить сервелат. Ты же любишь сервелат. К чему тебе мучиться со мной в театре? Уйду. Ты вот мне роли даёшь, а мне их - не надо. Не надо, Котик! Ей-богу! Мне семью надо, мужика надёжного, детей… Я ещё способна родить. А, Котик? Может, попробуем?
СОКОЛЬСКАЯ. Прости, Гриня, прости, миленький… Ну, ну. Тихо. Тихо. Чего ты? Ну?
МИТЬКОВ. Да, да! От тебя доброго слова не дождёшься!
СОКОЛЬСКАЯ. (Смеётся.) Хватит. Всё. Я поняла. Теперь всё будет иначе. Понимаешь? Совсем не так всё будет.
МИТЬКОВ. Да всё будет так же! Я у плиты, а ты на диване. То на репетиции утомишься, то после спектакля сил нет.
СОКОЛЬСКАЯ. Но это ведь действительно так! У тебя-то ролей никаких, а я без продыху на сцене.
МИТЬКОВ. А я без продыху на кухне. Да ещё квартиру убрать! Да в магазин за продуктами!
СОКОЛЬСКАЯ. Ну, ладно, ладно, ладно. Разнылся. Буду и я в магазин ходить. А давай, в другой город уедем, а? Куда глаза глядят возьмём и уедем? Нас с тобой везде возьмут, в любой театр возьмут с распростёртыми… Актриса я хорошая, как-никак звание есть. Ты… Ну, тебе тоже роли найдутся… Уедем?
МИТЬКОВ. Да всюду одно и то же. Всюду одинаково. Помнишь, приезжали наши однокурсники – Вера Финогеева и Владик Семёнов. Из Серпуховского театра. Такая же история, как и у нас. От себя не убежишь. Да и здесь как-то обжились, всё знакомо.
СОКОЛЬСКАЯ. Пошли, Гриня…
Сокольская и Митьков взялись за руки, пошли к дверям.
АЗАРИН. Я гений!
Всё удивлённо смотрят на него.
АЗАРИН. Да, да! Я гений.
СТРИЖ. Я всегда это знала, Котик! Ты гений.
АЗАРИН. Ты неправильно меня поняла. Я гений в другом смысле. Не нужен нам никакой «Гамлет». И «Ревизор» не будем ставить. Мы будем ставить жизнь! Ведь то, что сегодня здесь, в этой комнате происходило – это настоящая жизнь. Это настоящая драма. Она затронет сердца зрителей, как затронула наши сердца. Ничего не нужно придумывать. Жизнь сама написала пьесу. Мы её поставили. С душой. Она вызывает и смех, и слёзы, и любовь. И теперь эту жизненную пьесу перенесу на сцену.
СТРИЖ. Котик, а и правда ты гений. Гениально – поставить на сцене жизнь как она есть.
СОКОЛЬСКАЯ. И роль у меня выигрышная.
МИТЬКОВ. А я не все реплики запомнил.
АЗАРИН. Точные реплики не так важны. Важны чувства. Важны страсти. Нужно жить страстями. А страсти у нас есть. Большие страсти. Обжигающие страсти. (Пауза). О! Это будет такой спектакль! Такая постановка! С этой вещью можно ехать на гастроли в Серпухов! В Подольск! В Челябинск!
СТРИЖ. В Москву.
АЗАРИН. А что – и в Москву! И в Питер. И в Париж. В Монако.
МИТЬКОВ. Ну, про Париж и Монако – это ещё надо подумать.
АЗАРИН. (Хлопает в ладоши). Так, так! Все на месте. Начинаем репетицию. Первое действие. Значит, на сцене я – лежу в кровати. Накрытый одеялом. (Устраивает чучело под одеялом). Это я. Кто ещё занят в этой сцене?
СОКОЛЬСКАЯ. Дранная кошка.
АЗАРИН. Катя. Кати нет. Она в Монако. (Задумался. Хлопает себя ладонью по лбу). У нас же в этом общежитии живёт ещё одна молодая артистка. Как её? (Вспоминает). Она в «Ревизоре» играет дочку городничего.
СТРИЖ. Екатерина Сидорова.
АЗАРИН. Да-да! Сидорова. А её тоже Катя зовут. Где Катя Сидорова?
СТРИЖ. Она здесь в общаге живёт. Схожу за ней.
Стриж выходит. Возвращается с Катей – актриса та самая Катя, которая улетела в Монако.
КАТЯ. (робко). Доброе утро. Зачем меня сюда привели? Я ничего не понимаю. 
АЗАРИН. Сейчас поймёшь. Катя, иди сюда. Значит, ты ложишься в постель. Нет, надо раздеться. Ты же одетой не спишь. И лифчик снимай – чтоб было всё как в жизни.
Катя укладывается в постель.
АЗАРИН. Так. Тушим свет. (Сокольской). Вика, ты перед дверью. Открываешь её.
Сокольская ногой открывает дверь.
АЗАРИН. Нет! Ты что?! Ты Дунька с маслозавода что ли? Ты заслуженная артистка России, потому вежливо открываешь дверь.
СОКОЛЬСКАЯ. Но я же пришла в ярости. Чтобы это дранной кошке преподать урок.
АЗАРИН. Но при этом ты артистка. Заслуженная артистка республики. Повторим.
Сокольская отрывает дверь.
АЗАРИН. А постучаться?
СОКОЛЬСКАЯ. Но я же в ярости пришла – мне не церемоний.
АЗАРИН. Всё равно. Ты как интеллигентная женщина должна постучаться.
Сокольская стучит в дверь. Открывает её.
АЗАРИН. Не верю! Не верю! Кто так стучится в комнату молодой девушки?!
Закрывается занавес.

КОНЕЦ