Глава 2. Путешественник и бактериолог

Первую главу своих воспоминаний Д’Эрелль назвал “Как я стал путешественником”, но к этому следовало бы добавить “и бактериологом”, поскольку одно следовало за другим.

Д’Эрелль родился 25 апреля 1873 г в Канаде. Его отец был французом по происхождению, мама набожной голландской католичкой. Феликсу было шесть лет, когда умер его отец, и мама с двумя сыновьями вернулась во Францию.

“К моему стыду, - пишет Д’Эрелль, хоть я и родился в Канаде, с родиной меня мало что связывало. Я был подобен вольному сыну Вольтера, как говорили тогда про таких как я, т.е. я не получил никакого религиозного воспитания, но был поглощен высокими идеями. Поэтому у себя дома в Канаде я был чужим человеком. Я был иностранцем в своей стране, и, когда я в юности приехал во Францию, то был иностранцем и там”.

Самое яркое впечатление его детства – это поездка на велосипеде по Европе. “В 1888 году, - вспоминает Д’Эрелль, - у меня появилась свобода, большая, чем в другие предшествовавшие годы. Я купил велосипед, устройство, которое было новинкой в те годы. Хотя он был изобретен давно, но только в эти годы стал выпускаться промышленно. Велосипед как нельзя лучше подходил для длинного путешествия, которым можно было заполнить каникулы. Как любой молодой человек, я наслаждался безграничной свободой, которую дает путешествие”. Путешествуя два месяца, он проехал на велосипеде из Франции до Эльзаса, достиг берегов Рейна. Обратно возвращался в Париж через Бельгию и Люксембург. Однажды, остановившись, чтобы позавтракать в гостинице в местечке Д’Эш, он услышал интересный разговор о том, что ребенок поселка был укушен накануне бешеной собакой, и его родители собирались отвезти его в аббатство Святого Хуберта, чтобы вылечить там.  Д’Эрелль знал об открытии Пастера и вмешался в разговор, попросив, чтобы ему рассказали, кто такой был Святой Хуберт и где расположено его аббатство. Это было в городке Бельгии, который находился поблизости. Там располагалось очень старое аббатство, монахи которого прославились тем, что с незапамятных времен успешно лечили бешенство. Ему назвали имена нескольких жителей края, которые, будучи укушены бешенными собаками, исцелились у Святого Хуберта.

Сам Д’Эрелль пишет: “Деревня Святого Хуберта оказалась приблизительно в сорока километрах от Д’Эша. Очень заинтригованный, я отправился туда. По дороге я заехал в четыре или пять гостиниц и спросил, что им было известно про Святого Хуберта. Ответ был везде один и тот же, как в Д’Эше. Мне говорили, что все те, которые были укушены бешеными собаками, шли туда и практически все, за редким исключением, выжили. Все, побывавшие в аббатстве, рассказывали одно и то же. Человек, укушенный бешеной собакой, приходил к монахам, ему вставляли под кожу, на место укуса нить из старого шерстяного шарфа, как говорили монахи, принадлежавшего некогда Святому Хуберту (656-727 гг.). Пострадавшим предписывали читать некие молитвы в течение последующих девяти дней, после чего они уходили, будучи полностью исцелены. Не веря ничуть в чудеса, я сначала подумал, что “нить” должна быть каким-то лекарством, но эта гипотеза вскоре была отброшена. Мне сказали, что если укушенный человек не мог немедленно отправиться в обитель Святого Хуберта, то монахи по почте посылали ему то, что они называли “отсрочкой” или защитой от бешенства, это спасало пострадавших до тех пор, пока они сами лично не могли прийти в аббатство. И эта отсрочка порой могла длиться до семи лет. Сам факт выздоровления казался очевидным, его подтверждало множество свидетельств, к тому же было очень странно, чтобы доверие к чуду продолжалось с IX века, если оно не имело реальных фактов выздоровления. Особо занимало меня, каким образом действовала “чудесная отсрочка” на расстоянии, так  что укушенные люди не страдали от заболевания. Я остался озадаченным. Было противоречие между фактом, который казался реальным – выздоровление, и объяснением чуда и самого процесса исцеления. Это многие годы занимало мое воображение. Но эта загадка, случайно узнанная в деревенской гостинице, оказала решающее влияние на весь ход моей жизни”.

В своих воспоминаниях  Д’Эрелль, неоднократно возвращался к этому эпизоду. Выздоровление от инфекционных заболеваний стало лейтмотивом всей его жизни. Впоследствии своей младшей дочери он дал имя Хуберта, этим же именем был назван и его внук.

На следующий год, по окончании среднего образования, мама дала ему уже не одну тысячу франков, как в предыдущие каникулы, а три тысячи. Располагая такой суммой, Феликс неожиданно для себя самого принял безумное решение – купил билет на пароход до Буэнос-Айреса. Оттуда он отправился в Парагвай и, прожив там неделю, вернулся обратно в Буэнос-Айрес. Обратный путь на пароходе проходил вдоль берега Бразилии с остановкой в Сантосе и Рио-де-Жанейро. На следующий день, после отплытия из Рио-де-Жанейро, на пароходе вспыхнула желтая лихорадка. Это было для Феликса первое столкновение с эпидемической болезнью. Его очень поразили слова врача, присланного с берега, чтобы забрать заболевших пассажиров, о том, что никто пока толком ничего не знает о желтой лихорадке, несмотря на то, что много ученых изучают эту болезнь. Тогда он был в полном недоумении и лишь позднее, когда сам неоднократно сталкивался с этой болезнью, понял, что эта задача не так легка, чтобы ее решить.

Дальше пароход шел под желтым флагом мимо островов Зеленого Мыса, и оставалось довольствоваться только тем, что смотреть издали на берег. Д’Эрелль вспоминает, что “такое приключение стало предпосылкой моих больших поездок в будущем”.

Зиму 1890-1891 годов Д’Эрелль провел в Англии, где изучал английский язык. Лондон, Ливерпуль с их холодом, влажностью и туманом не оставили особых впечатлений. Один семестр (вероятно конец 1891 г.) Д’Эрелль провел в университетском городке Бонна, о чем есть дневниковая запись, как он присутствовал на вскрытии трупа [20].

Летом 1893 г. Д’Эрелль три месяца провел в Турции. Здесь он встретил ту, “кто стала моей женой, попутчицей, подругой светлых и темных дней. На двоих нам не было тогда и тридцати шести лет”.
 
Была еще одна их совместная поездка в Грецию. В 1893-1894 годы, где они провели четыре зимних месяца. А в 1896-1897 годах они снова путешествовали по Греции. Это была последняя, если можно ее назвать “туристической” поездка, поскольку впоследствии Д’Эрелль никогда не ездил как праздный турист. Все последующие странствия Д’Эрелля были связаны с его профессиональной деятельностью. Но, куда бы, он не поехал, он использовал всякую возможность, порой отправляясь за десятки, сотни километров, чтобы посетить интересующие его места. Вот как он сам описывает свои путешествия: “Во всех странах, по которым я прошел от Центральной Америки до пустыни Синая, от Индии до Северной Африки, от Патагонии до Египта, везде меня интересовали не только красоты природы и достопримечательности, которые печатают в глянцевых журналах и на открытках. Везде я пытался познакомиться с местным населением, лучше узнать о нем, изучить его нравы и поведение. У меня нет иллюзии, что я досконально познал народы, среди которых я жил, или, что я внес что-то новое в их жизнь. Нельзя увидеть и почувствовать другого человека, иначе, чем через отражение своей собственной мысли. Но я полагаю, что у меня есть достаточно разума, чтобы объективно описать увиденное. И еще, меня всегда безудержной радостью наполняло посещение мест, где нет туристов. Я хотел увидеть такие уголки планеты, которые до сих пор являются загадками, которые смогли сохранить свою самобытность. Ведь есть даже очень хорошие места, знаменитые своими памятниками культуры и истории, но которые от слишком большого числа взглядов туристов со временем обезличились”.

Когда читаешь воспоминания Д’Эрелля, поражает глубина знания истории, культуры, этноса тех народов, которые он посещал. Трудно понять, кому принадлежат эти наблюдения: натуралисту, исследователю древностей (этноса, культуры), археологу, философу, эпидемиологу, врачу, политику, социологу и так далее, так как невозможно перечислить весь перечень интересующих  Д’Эрелля вопросов. Но при всем многообразии интересов, главным для него оставались загадки болезней, по его словам, он всегда думал о бактериологии.

Весной 1897 г.  Д’Эрелль с семьей переехал в Канаду. Здесь он устроил небольшую лабораторию и начал практиковать совсем один, так как в то время, как он пишет, “мы были только два французских канадца, которые интересовались микробами, доктор Бернье, который стал потом первым преподавателем в этой области в университете Монреаля, и я”.  Д’Эрелль часто встречался с доктором Бернье, и они говорили о бактериологии.

Д’Эрелль вспоминает: “Очень вероятно, что из-за маленькой загадки, которая поместилась в моем молодом разуме по поводу бешенства, микробиология меня заинтересовала. Но я шел своим путем. Я регулярно читал журналы, посвященные этой науке: труды института Пастера, отчеты общества биологии, сообщества бактериологов”.
 
Зная о его увлечении микробиологией, друг его отца министр финансов провинции Квебека господин Жуль Лотбиньер от имени канадского правительства обратился к Д’Эреллю с просьбой подобрать условия для брожения сиропа канадского клена с последующей дистилляцией. Для большей убедительности он напомнил Д’Эреллю, что Пастер начал с того, что занялся брожением. “Это, будет для Вас интересная работа”, - добавил господин Лотбиньер.

Работу нужно было выполнить срочно, поскольку возникли трудности с реализацией сиропа. Д’Эрелль с энтузиазмом взялся за работу. Он оценил образцы дрожжей из разных источников, начиная с винограда и плодов любого происхождения вплоть до сахарного тростника. “Было проще, - пишет Д’Эрелль, - попросить культуру дрожжей в институте, но я предпочел “мои дрожжи”. В конечном счете, виски получились отличного вкуса”.
 
Позднее Д’Эрелль вспоминает, “что вероятнее всего именно изучение брожения вселило в меня уверенность в необходимости идти по стопам Пастера”.

В 1898 г. родилась вторая дочь. Семья увеличивалась, необходимо было ее материально обеспечивать. Чтобы идти по пути Пастера и выполнить намеченный для себя план, по словам Д’Эрелля, ему нужно было попасть в такие условия, которые бы позволили одновременно проводить исследования и путешествовать. Д’Эрелль пишет: “Моя жена, к счастью, имела тот же склад ума, что и я. Она не была слишком отягощена материальными заботами и была готова последовать за мной в любой рискованный проект. Случай представился очень скоро. Я узнал, что правительство Гватемалы ищет бактериолога. И мы отправились туда, я и моя жена с двумя моими дочерями, младшей тогда не было еще и одного года”. Впоследствии, Д’Эрелль узнал, что он был единственным, кто принял это предложение. Это и понятно, ведь путешествие из Монреаля в Гватемалу в то время было отнюдь не увеселительным и не безопасным, а описание этой поездки скорее напоминает приключенческую повесть.

Лаборатория, в которой он начал работать, располагалась в столице Гватемалы, прямо во дворце правительства в глубине большого двора. К удивлению Д’Эрелля, лаборатория была полностью укомплектована самым необходимым современным оборудованием. Большая, просторная комната, которая одновременно была и химической и бактериологической лабораторией, помещение для подопытных животных и еще один зал с микроскопами. Все оборудование приобрел приехавший двумя годами раньше французский химик Рене Герен, пользуясь поддержкой тогдашнего президента Гватемалы. Когда власть сменилась, все необходимое оборудование и материалы он стал покупать на свои деньги. А когда уезжал из Гватемалы двумя годами позже  Д’Эрелля, правительство Гватемалы компенсировало его расходы, вручив ему 2 кг платины, которую добывали в этой стране.

Вдвоем с Рене они составляли весь научный персонал лаборатории, где приходилось выполнять весьма разнообразную работу. Как правительственный микробиолог Д’Эрелль был ответственным за обычные бактериологические анализы для общей больницы города Гватемалы. Помимо бактериологических исследований Д’Эреллю приходилось читать лекции сразу в нескольких учебных заведениях: медицинской школе, в педагогическом институте и в школе сельского хозяйства. Он принимал экзамены на степень бакалавра медицины. Его, как эксперта, неоднократно приглашали для консультации по самым разным вопросам и тогда, как он пишет, “начинался экзамен для меня самого”. Один раз ему принесли осколки бомбы, которой был ранен президент во время покушения на него. Д’Эрелля просили выяснить “не была ли она заражена спорами патогенных микробов”.

Через год пребывания Д’Эрелля в Гватемале министр сельского хозяйства обратился к нему с просьбой заняться переработкой бананов. “Вы, как никто другой, - сказал он, – сможете превратить эти бананы в отличный виски. Вы будете проводить ваши опыты на гидролизном заводе, который расположен в прекрасном местечке Санто-Томас, поблизости от плантаций бананов”. Он так расписал это местечко, как райский уголок, что Д’Эрелль отправился туда со всей семьей. Этот “райский” уголок находился в трехстах километрах от вулкана Санта-Мария, и они оказались свидетелями его извержения. Город, находившийся у подножия вулкана, был полностью разрушен, похоронив тысячи жертв.

С проблемой брожения бананов не возникло трудностей. Но чтобы собрать установку, пришлось заказать необходимое оборудование в Новом Орлеане. В этой стране, где, по словам  Д’Эрелля, “все двигалось крайне медленно”, пришлось ждать шесть месяцев, прежде чем можно было начать работать. При отборе дрожжей Д’Эрелль остановился на совместном использовании двух видов дрожжей: одни были выделены из бананов, другие – из стволов сахарного тростника. Жидкость после брожения совершенно не имела запаха бананов. После нескольких месяцев хранения в дубовых бочках продукт по вкусу ничем не отличался от арманьяка хорошей выдержки. У бананового виски не было большого будущего. Американцы увеличили свое потребление бананов, и проблема переработки бананов отпала. Однако, спустя 35 лет Д’Эрелль получил почти в одно и то же время два письма: одно из Гватемалы, другое – из французской Гвинеи. Оба просили об одном и том же: передать им сведения о технологии получения спирта из бананов, о котором они узнали из журнальной статьи. “Я был очень тронут, - пишет Д’Эрелль, – Возможно когда-нибудь мои “банановые виски” составят конкуренцию рому”.

“В Санто-Томасе, в этой небольшой деревушке из сотни домов, не было ни одного врача. Поэтому, - пишет Д’Эрелль, - ко мне постоянно приходили больные, о которых я должен был заботиться, как врач, находящийся в регионе. Не было и дня без того чтобы кто-то не пришел со мной консультироваться. Народ шел очень охотно, ведь им это было абсолютно бесплатно. Почти всегда речь шла о хронической малярии или кишечных расстройствах”.

Малярия не обошла стороной и его семью. Это случилось 31 мая 1904 г., сразу же после возвращения  Д’Эрелля из столицы, куда его вызвали в связи с вспыхнувшей эпидемией желтой лихорадки в соседнем Гондурасе. И хотя работы по дистилляции бананов были закончены, его попросили остаться на некоторое время в Санто-Томасе, чтобы в случае необходимости принять срочные меры по предупреждению эпидемии в береговом секторе Гватемалы.

Вспоминая те тяжелые дни, когда вся семья заболела малярией, Д’Эрелль пишет: “Мы были охвачены дрожью и лязгали зубами от холода при сорокаградусной жаре. Мы проглотили почти полфунта хинина во время нашего пребывания в Санта-Томасе”. За десять дней лихорадки Д’Эрелль потерял 18 кг веса и, по его словам, “был похож на мертвеца”.

Не успел  Д’Эрелль оправиться от малярии, когда поступили первые сведения о заболевших желтой лихорадкой в Гватемале. Как ответственный за медицинское обслуживание береговой линии Гватемалы он должен был действовать незамедлительно. Прогноз был не утешительный. Желтой лихорадки в Гватемале не было уже несколько столетий, поэтому местное население не имело никакой защиты. Приходилось вести большую разъяснительную работу среди населения, следить, чтобы нигде не было застоявшейся дождевой воды (рассадника комаров). “Все мои дни, - пишет Д’Эрелль, - были заняты лишь тем, чтобы искать места, которые могли бы стать рассадником этих зловредных комаров. Никто из местных не понимал меня и не помогал мне”.
 
В подведомственных Д’Эреллю областях (береговая линия, районы Санто-Томас и Пуэрто-Барриос) заражение желтой лихорадкой было сравнительно небольшим – 25 заболевших, 18 человек со смертельным исходом. Но во внутренней части страны во всех крупных населенных пунктах (Закапа, Гуалан) желтая лихорадка выкосила почти треть населения. Она началась позднее, чем в прибрежной зоне, в сентябре и пошла на спад лишь к 10 октября. Болезнь свирепствовала и во всех деревнях равнины, но жители горных регионов всегда оставались невредимы. Желтая лихорадка в Гватемале никогда не поднималась в районы, расположенные выше четырех тысяч пятисот метров над уровнем моря.

Д’Эрелль высказывает предположение, что именно эпидемия желтой лихорадки могла стать причиной, по которой майя оставили свои города. Он пишет: “На одном из последних памятников, оставленных майя перед уходом, мы видим высеченную на камне картинку, которая может показаться иллюстрацией желтой лихорадки. Человек в состоянии рвоты, а над ним склонился другой человек. Я сам не раз видел подобные сцены, и происходили они именно в тех же местах, где жили древние майя. Сейчас здесь находятся два крупных поселения Гватемалы – Закапа и Гуалан. Именно здесь опять жестоко бушевала эпидемия желтой лихорадки”.
 
Еще раз Д’Эрелль столкнулся с желтой лихорадкой, когда позднее работал на Юкатане в Мексике. Там желтой лихорадкой переболели обе его дочери, правда, в легкой форме. В отличие от Гватемалы, где до 1904 г. на протяжении столетий не было зарегистрировано ни одного случая заболевания желтой лихорадкой, на Юкатане со времен прибытия испанцев не было и года на протяжении почти четырех столетий, чтобы хотя бы у нескольких человек не была обнаружена желтая лихорадка. И хотя изучение этой болезни не являлось целью пребывания Д’Эрелля на Юкатане, он все же проанализировал статистику заболеваний желтой лихорадкой за 1908-1910 годы. В эти годы на Юкатане регистрировали по 3-4 вспышки заболевания каждый год, а в Гватемале после того печального 1904 г. не было ни одного случая заболевания. На Юкатане очаги заболеваний распределялись неравномерно. Пытаясь ответить на вопрос, почему на плантациях, где есть зеленые насаждения, желтая лихорадка не свирепствовала, а только в городах,  Д’Эрелль выдвинул гипотезу о возможной роли животного (резервуара, хранителя вируса) в местах, где желтая лихорадка бывает часто. Эту гипотезу проверить на практике Д’Эрелль не смог, но логически она вполне обоснована, ведь только в этих городах встречалась большая крыса – пасюк.
 
Бесспорным для Д’Эрелля оставался факт, что “причина распространения заболевания прежде всего определяется местом и средой его возникновения, и никакие сильные контрмеры не в состоянии изменить условия течения эпидемии”. В этом он еще раз убедился при изучении холеры в Индии.

1906 г. был последним годом пребывания Д’Эрелля в Гватемале. Он был полностью поглощен изучением болезни, которая стала свирепствовать на кофейных плантациях. От нее пострадало уже много деревьев, и она коварно распространялась по всей стране. Это была болезнь, с которой никогда раньше здесь не сталкивались. Плантаторы послали образцы пораженных растений в институт тропического сельского хозяйства в Гамбург. Им ответили, что изучение болезни должно проводиться непосредственно на месте и что об этой болезни не было еще сообщений ни из одной другой страны, где возделывают кофе. Им очень был нужен микробиолог для изучения этого странного явления. И опять министр сельского хозяйства Гватемалы “изрядный балагур и весельчак” стал уговаривать  Д’Эрелля взяться за эту работу. А на его возражение, что он не микробиолог, а врач, министр, шутя, приговаривал, что в его работе почти ничего не изменится, он говорил: “Вы также как и прежде будете смотреть в микроскоп”. Друзья Д’Эрелля были готовы поручиться перед институтом Гамбурга за его компетентность. По сути, они были правы, ведь метод, которым нужно руководствоваться при изучении болезней, идентичен, независимо от того, к чему он относится к растениям, к животным или к человеку.

Сначала Д’Эрелль изучил всю доступную литературу по этому вопросу. Затем он написал письма директорам нескольких агрономических станций разных стран, где выращивали кофе. Он получил ответ только с острова Ява с образцами гриба Cortidum Javanicum Zimm, для сравнения их с образцами гватемальского вредителя кофейных деревьев. К сожалению, этот гриб был вида Basidiomycete, в то время как гватемальский гриб был Pyremomycete.  Д’Эрелль посетил всю зону, где выращивались кофейные культуры Гватемалы от Делла до Кецальтенанко. Он выяснил, что болезнь была вызвана грибом из семейства Ascomycetes, который изменил свою модификацию. Новый вид гриба он назвал Phtora vastatrix. Споры гриба разносятся ветром, попадают в землю, заражают корни. Гриб, прорастая в корнях, движется вверх по стволу, проникает между тканью и корой, после чего кора сначала начинает шелушиться, затем отпадает целыми кусками, оставляя незащищенные участки с черными, будто обуглившимися очагами поражения. В итоге, дерево слабеет и умирает.
 
Анализируя расположение зараженных плантаций, Д’Эрелль заметил интересную особенность. Оказалось, что неповрежденные плантации находились как бы внутри круга. За пределами этого круга все плантации были поголовно заражены. Центром круга был вулкан Санта-Мария. Д’Эрелль пишет: “Я начал пристально изучать все материалы по этой зоне, а позже поехал туда, чтобы лично осматривать эту зону, и я узнал, что во время последнего извержения вулкана большой избыток пепла засыпал все вокруг. Зеленые насаждения, близкие к вулкану, все были похоронены и, следовательно, разрушены. Дальше от вулкана, на расстоянии приблизительно в двадцать или тридцать километров, зола упала местами, но не в достаточном количестве, чтобы разрушить плантации кофе. Мой друг Рене Герен сделал анализ этой золы, засыпавшей землю в период извержения, и определил, что она имеет щелочную реакцию. Эта давало ключ к решению загадки”.  Следовательно, можно было предположить, что паразитирующий гриб развивался лишь на растениях, произрастающих на кислых почвах, росту грибов благоприятствовала кислая среда.
 
Чтобы подтвердить свою догадку, Д’Эрелль поставил следующий опыт. В саду около его дома росло несколько кофейных деревьев. Он разбил их на две группы. К одной группе деревьев добавил вулканический пепел, а другие оставил в той почве, в какой они росли. Затем под все деревья насыпал землю, взятую с зараженных кофейных плантаций. Через четыре месяца деревья, под которые был добавлен вулканический пепел, были целы и невредимы, тогда как деревья на исходной почве сильно пострадали. Их кора начала отваливаться кусками и на стволах появлялись черные язвы. Средство было найдено.

Очень интересными были наблюдения за распространением заболевания зоба в гватемальских деревнях. Вот как это описывает Д’Эрелль: “Когда мои исследования по болезни кофейных деревьев были закончены, я понял, что многому научился, и вскоре наметил себе новую работу по изучению зоба. Это - болезнь, довольно распространенная в горных местностях. Но здесь, в Гватемале, она странным образом поражала только жителей деревень, расположенных в четко ограниченной географической области. И было это в горах, в регионе трех вулканов, недалеко от столицы. Здесь сразу в нескольких индейских деревнях все население страдало от базедовой болезни. Я изучил воду из колодцев, взятую в этих деревнях, и нашел в большом количестве бактерии, принадлежащие к виду, который я не встречал  нигде прежде. Бактерии того же вида составляли большую часть кишечной флоры местных жителей. Это помогло мне выдвинуть гипотезу, что зоб мог быть причиной хронической кишечной инфекцией, к которой были предрасположены все жители этого региона.  Бактерии, в свою очередь, выделяли токсин, который провоцировал гипертрофию  щитовидной железы. Я решил сам поставить эксперимент, спровоцировать рост зоба у подопытных кроликов с помощью инъекции из фильтратов культуры бактерий, которые я выделил. Это был очень тонкий поиск, который привел меня к неожиданным открытиям. Но я не стал публиковать результаты, вначале, потому что мои исследования были  неполными, затем, главным образом, потому что я еще не испытывал достаточного  доверия к тому методу исследований, которым начал тогда пользоваться”. Эти опыты были прерваны, так как Д’Эрелль переключился на другую работу.

Правительство Мексики, которое было в курсе его исследований брожения бананов, предложило Д’Эреллю заняться переработкой отходов производства сизаля (выжимки агавы). И в 1908 г. Д’Эрелль с семьей переезжает в Мексику на Юкатан. В качестве экспериментальной станции он выбрал плантацию Чохох, принадлежавшую министру сельского хозяйства, расположенную в двадцати километрах от Мериды. Эта плантация ежедневно поставляла сто тысяч листьев агавы.

Для Д’Эрелля это было уже третье исследование брожения. И хотя речь шла о разработке промышленной технологии, подходы оставались прежними. Самое главное, нужно было найти такую расу дрожжей, которые бы могли работать в кислой среде. Дрожжи вина, пива, рома отказывались работать в такой среде. Началась настоящая охота на дикие дрожжи. Он изолировал дрожжи из гниющих соков, листьев, отовсюду, где шло разложение. В результате была собрана коллекция из сотни штаммов диких дрожжей, оставалось только отобрать те из них, которые обеспечивали бы больший выход спирта из данного сока. В конечном счете, были отобраны три вида дрожжей, обеспечивающих совершенное брожение.

В третьей главе своих воспоминаний Д’Эрелль дает подробное описание как экспериментального, так и производственного способа переработки отходов агавы в спирт. Д’Эреллю пришлось решать и технические задачи. Так он задумал аппарат, позволяющий получать ежедневно шесть тысяч литров чистой культуры дрожжей и функционировать непрерывно более двадцати дней. Чертежи для задуманного устройства он делал сам. 13 февраля 1908 г. Д’Эрелль совместно с мексиканским правительством зарегистрировал патент по брожению выжимок агавы. Это был первый из его шести патентов.
 
С апреля по ноябрь 1909 г. Д’Эрелль с семьей жил в Париже, где изготовлялось оборудование. Во время своего пребывания в Париже Д’Эрелль получил разрешение работать в институте Пастера. Он исследовал действие дрожжей на стафилококковые фурункулы и сибирскую язву. Путем подбора наиболее активных рас дрожжей он сумел удесятерить их ингибирующее действие. Результаты этих опытов он не опубликовал. В своих воспоминаниях (1945 г.) он пишет, что “действие дрожжей аналогично действию различных плесеней, которые представляют пенициллин”.

Аппараты прибыли на Юкатан в сопровождении французских монтажников, но в связи с отсутствием квалифицированной рабочей силы, Д’Эреллю приходилось часто самому подключаться к работе по их обслуживанию и для него “это было забавно, ново и превосходило физические упражнения”.

Когда производство было запущено,  Д’Эрелль отклонил предложение стать директором завода. Он писал: “Конечно, я был счастлив, потому что я решил трудную проблему, потому что у брожения не было больше тайн для меня, потому что первый пункт моей программы был выполнен”. Впереди был Париж, институт Пастера.

За десять лет, проведенных Д’Эреллем в Гватемале и Мексике, он из микробиолога-любителя стал профессиональным микробиологом.