Дубьё

Все маленькие деревеньки северных областей России внешне похожи. Но у каждой своя судьба, своя история, свои особенности. Деревня Дубьё стоит на берегу речки Увери. В деревеньке всего с десяток домов, а живых вполовину меньше. Невзрачные, темные покосившиеся избушки, пережившие своих хозяев. Постоянных жильцов уже не осталось, только на лето приезжают «дачники» из городов, с ребятишками, собачками, на огороды да на ягоды с грибами. Рыбаков уже не осталось. Единственная на деревню плоскодонка рассохлась и наполовину затонула у бережка, мостик для полоскания белья просел и стал опасен, с него и нырять в воду страшно. А ведь некогда деревенька цвела!
 Век деревни у нас теперь чуть дольше века жителей, смотрительницами умирающих экспонатов деревенской истории остаются как правило старушки, согбенные, высохшие, беззубые, - но с ясными глазами, забористой речью и пугающим оптимизмом – вот ведь пожили, скоро и на небеса! Домишки ими и живы: ставенки покрашены, грядочки ровные, калитка заперта на веревочку, в окнах цветочки… А они сами живы своими домишками, у них договор – держаться вместе до последнего, тянуть дружка дружку, а как сил не станет, так оба и на упокой. Первыми в пустом доме помирает крылечко, оно ведь не на фундаменте, а приделано еще хозяином прямо к высокой двери. Потом чьи-то заботливые руки снимают двери и окна, видать, кому-то они нужнее, а потом начиная со двора уходят бревнышки соседям на дрова.
Дубье знавало лучшие времена. До революции и колхозов здесь жили не богато, но зажиточно. Рядом на речке были плотина и мельница, были поля, огороды, рос лен, луга были богатые, лес и речка подкармливали. Уверь речушка не широкая, течет не торопясь вдоль заливных лугов, иногда вплывая в роскошные хвойные боры, изредка образуя сказочно красивые озерца, - вот уж где природа была населена живностью плотнее, чем местными. Охота была на любой вкус: местные добывали пушнину и мясо, приезжие легашатники жгли патроны по дупелям да рябчикам. Уток вообще никто не замечал, вот гусь на пролете, тетерев на току или вальдшнеп на тяге – этих уважали, тряслись по бездорожью и из Боровичей, и из Ленинграда, а вот выходит, что и из Москвы на пару-тройку дней. Попами никто не возвращался.
  Красота – тихая, неброская, мягкая, но строгая привлекла сюда после войны одного скитальца, повидавшего виды от Монголии до Карпат, страстного рыбака и нестомчивого путешественника. Им был   Дмитрий Ефимыч Придворов, сын Демьяна Бедного, - пролетарский поэт был по рождению Ефимом Придворовым. У Дмитрия к этому времени уже не ходили ноги, он передвигался на костылях, а основным транспортом у него с мая по октябрь, пока он жил в избенке на пригорке, была как раз та самая лодка, которая сейчас лежит на дне болотистой затоки.  Зорьку пропустить для него был такой же грех, как и рюмку под грибок; на обед он выползал из лодки домой – это метров двести от речки на угорок, а вечером опять на дежурство, с новой снастью и приманкой. Все ямы с ершами, все перекаты с плотвой, отмели с хищниками и коряги со щуками были ему известны на десяток километров вниз и вверх. Вёслами он управлял легко, повадки рыб знал досконально, и самые правдивые рыбацкие байки мог травить бесконечно. В доме у него управляла супруга, по странному стечению обстоятельств жившая в Москве в одном доме с моими родителями. На стенах избушки, точнее говоря, на обоях по всему периметру большой комнаты были воткнуты крючки, блесны, мормышки, грузила, - средней руки магазин, да к тому же коллекционные вещицы, вроде щипцов, каких-то старинных кружков на судачка, ножи, карманные грелки и прочая снасть. Было и ружьишко, Дмитрий Ефимыч по весне брал прямо с заднего крылечка парочку – другую косачей: они как на потеху устраивали точок прямо на лужайке перед домом. Не перед, а позади, точнее говоря. Будучи сыном великого пролетарского поэта, Дмитрий был знатоком отечественной литературы. До своей инвалидности он был завазятым тусовщиком, знавал многих, и многие знавали его, ну а после остался один на один со своими воспоминаниями. Кстати, говорил нам, что у отца была прекрасная лирика, которую ему не печатали, - целый сундук рукописей, в доме на Страстном, когда отец умер, исчез и сундук. Когда мы гостили в доме напротив (об этом попозже) с моим шефом – Феликсом Трофимовичем Михайловым, они сразу вцепились друг в друга на почве русской литературы, и Дмитрий даже забывал про рыбацкие былины.
В соседних домах тоже вилась тихая и милая жизнь: старички еще зимовали, молодежь свою видели два раза в год – когда привезут внучат весной и когда увезут осенью. Вели как могли хозяйство, за околицей косили, собирали стога сена, запасали дровишки, кормили скотинку, - я уж и не помню, у кого была последняя корова. Но с десяток буренок на соседнем лужке паслись еще лет десять назад, и пастух был на лошади, очень важный был товарищ. Это из соседних деревень, таких же тихо испускающих дух, но еще тлеющих, как угольки, подернутые лёгким пеплом…
Но один дом был особенным. Это было казенное здание, фасадом развернутое на пятачок, где кончалась улица и куда подгребли еще три домишки. Ничем особенным это здание не отличилось вплоть до того момента, как его не то взяли в аренду, не то в пользование – на каких условиях, я не знаю, да это уже и неважно – археологи. Оказывается, место было тоже не простое, а очень интересное, тут и раньше находили редкостные исторические вещицы, а когда приехали археологи, то выяснилось, что неподалеку была стоянка древних наших предком, ходивших «из варяг в греки» именно по этим местам. И оставили очень важные для науки следы. Археологи работали там несколько лет. Их работу возглавляла Майя Павловна Зимина, сестра моего школьного друга. Работа была очень успешная, были публикации, выставки, в самом казенном здании было множество ящиков свертков, витрин с находками. Несколько лет – именно лет, потому что летом, на раскопки приезжали школьники, потом уже студенты, целый палаточный городок. В те годы были распространены «трудовые лагеря», молодежь совмещала труд с отдыхом, которые были декорацией для свободы, общения, влюбленностей и – как ни покажется странным – еще и для тренировок. Мой друг, Толя Шахматов, брат Майи Павловны, окончив школу и ВУЗ, стал тренером по пятиборью, и его юные ученики ездили на раскопки подтянуть свои физические кондиции. Польза была и спорту, и науке, а радость оставалась спортсменам, и оставалась надолго.
Деревенька стала знаменитостью. Столько новых лиц! Столько новых дел! Такая новая гордость за малую Родину – видали, мы оказывается на древней земле! Древняя цивилизация! И вскоре за одним триумфом подоспел другой.
Руководитель раскопок Майя Павловна Зимина – супруга Дмитрия Борисовича Зимина, основателя Вымпелкома, владельца Билайна, самого известного просветителя и спонсора просветительской деятельности в России. С ее подачи в Дубье был построен новый дом – двухэтажный, просторный, с удобствами – в помощь археологам, студентам и спортсменам. Это добавило жизни деревеньке, работы на раскопах пошли веселее, а работать стало удобнее. И вечерние посиделки у костра, с гитарой и трубой, на которой выводил рулады Толя Шахматов, и вся природная романтика были приправлены вполне себе приемлемым туристическим комфортом.
Вот в этот дом, уже пустующий после завершения работы партии (не подумайте чего, археологической), нас и пригласил Толя Шахматов вместе с моим шефом по работе, Феликсом Трофимовичем Михайловым. Я с собакой и с ружьем, шеф – с удочками, спиннингами и чемоданом крючков и блесен.
Вот тогда и встретились Дмитрий Придворов с Феликсом Михайловым. Как-то сразу, без разведки, они перешли не просто на «ты», но и на какой-то более доверительный, почти дружеский регистр, мол, «мы с тобой одной крови». Их обоих уже нет на белом свете, и вспоминаю я их встречу, те дни, которые они провели в полном упоении друг от друга, от рыбалки, от речки и озер, от леса и лугов, как недостижимый образец счастливого, глубокого и радостного общения. Лодочка согласилась принять этих двух увальней, - один на костылях, другой как дикобраз с торчащими во все стороны удочками, с мешками прикормки, сухпайком (в котором была только фляжка с коньяком да бутерброды), - и скрылась за бугорком, чтобы вернуться уже затемно. Такого ребяческого, полного счастья я не припомню ни у кого ни раньше, ни потом. Мы с другом Толей тем временем поохотились, погоняли наших сеттеров, настреляли болотной мелочи и тоже были на верху блаженства, а впереди нас еще ждала банька на самом берегу речки, и мосточек, с которого еще можно было сигать из парной в прохладную воду.  Где всё это? Теперь вот только здесь.
Ну, а что наша деревенька, Дубьё? Долгое время история ее катилась в горку. Толя Шахматов вырос в великого спортсмена и заслуженного тренера, он вместе с сыном Дмитрия Борисовича Зимина решил сделать что-то для большой соседней деревни – в ней есть школа и больница, магазин и пожарная часть. Поддержали школу, проводили в ней уроки, даже меня пригласили выступить перед всей школой – рассказать, что такое философия и чем занимаются философы. Планы были у них большие, средства позволяли, но обстоятельства – сами знаете, что у нас началось, не до планов… В самой деревеньке, в Дубье, возник еще один дом, теперь уже для приезжающих москвичей, на бережке выстроились еще две баньки, к деревне отсыпали дорогу, поменяли столбы для проводов. Вот с этой горки наша история стала постепенно катиться вниз. Ушел из жизни Придворов – еще в конце прошлого тысячелетия. Недавно умер Дмитрий Борисович, уехали из страны Майя Павловна и их сын Борис, который хотел вернуть окрестности к зажиточной и продуктивной жизни. Домишко Придворова, за которым приглядывал наш старый товарищ, приходит в полную негодность после кончины нашего товарища. В Дубьё пришла общая для русской деревни пора – угасания. Но вот я думаю, что не бывает и не может быть полного забвения, что не бывает одинаковой судьбы, не бывает простых деревень, как и простых людей. И жизнь не бывает бессмысленной, не оставляющей либо улыбок, либо глубоких рубцов, либо благодарной памяти, либо вечного проклятия.