Один год любви. Полная версия

                Посвящается О.Ш.

27 июня 1975 г.

Это была третья почти бессонная ночь Димы.
– Надо что-то делать, надо что-то делать, – стучало в его голове, – надо срочно ехать прямо сегодня…
Возникла ассоциация с новеллой Стефана Цвейга «Амок», когда все мысли, энергия, действия направлены только на одно. Дима не мог ничего делать и думать о чем-то другом как об Ане. В нем все бурлило и призывало к действиям.
А начиналось все год назад так…

Дима (15 июля 1974 г.)

Мои семейные отношения находилась в кризисе: между нами с женой образовалась трещина, которая только расширялась, мы как бы жили вместе, и в то же время внутренне чувствовали близость расставания.  Она жила с дочкой в Туле, а я уехал учиться в аспирантуре и жил в общежитии в Москве, откуда периодически приезжал к ним. У жены отпуск был в августе, а у меня летние аспирантские каникулы в июле-августе.
Я приехал с дочерью к своим родителям в Евпаторию, где в это время гостили сестра и брат моей жены (Лия и Толик). Лия работала учительницей в глубинке Вологодской области, и с ней приехала ее ученица Аня шестнадцати лет, окончившая девятый класс. У Ани в этом крымском городке жила двоюродная сестра Марина на два года ее младше, у которой Аня остановилась.

Аня (15 июля 1974 г.)

Я сейчас думаю, что у меня было очень счастливое детство: в Евпаторию до моих 12 лет я ездили почти каждое лето – у родителей были длинные отпуска, удавалось поехать на два месяца; правда, папа скучал без рыбалки и охоты, но терпел ради моего младшего брата, который часто простывал.
И вот теперь опять Евпатория и море!
Остановилась, как всегда, у маминой сестры.
В это время здесь отдыхала моя учительница иностранного языка Лия, с которой мы дополнительно занимались у нее дома, и в результате стали почти подругами. Она с братом Толиком приехала в гости к маме мужа сестры. Обычно я приходила к ним во двор со своей двоюродной сестрой Мариной, и мы шли на море.
Сегодня приехал Дима – муж Лииной сестры. Я сразу обратила на него внимание. Это был красивый молодой мужчина с черной бородой, зелеными добрыми глазами и неприлично для мужчины длинные ресницы. Он быстро и эмоционально говорил, а также быстро ходил. Лия сказала, что ему 27 лет и он учится в аспирантуре в Москве. Для меня он выглядел очень взрослым. Поражали его знания и попытки постоянно все анализировать.
Днем мы все (я, Лия, Толик, Марина и Дима) ходили на море, а во второй половине дня Дима, как старожил, водил нас по городу и показывал интересные места. А показать было что – городу около 2500 лет. Мы побывали в краеведческом музее, посмотрели старый город с его узким кривыми улочками, Караимские кенассы, Текие дервишей, красивые дореволюционные дома – бывшие дачи состоятельных людей, здание городского театра, мечеть Джума-Джами, Мойнакское озеро, побывали на загородном пляже.

Аня (16 июля 1974 г.)

На второй день вечером он привел нас в приморский парк «Курзал» в кафе «Крепость», где угостил вином «Рислинг» всех, кроме малолетней Марины. Вино мне понравилось, оно было полусладкое и слегка пьянило. После выпитого я стала более пристально рассматривать Диму – он мне все больше нравился. Проходила робость перед взрослым мужчиной. Он мне иногда отвечал пристальным взглядом.

Дима (16 июля 1974 г.)

На второй день знакомства я впервые четко разглядел большую разницу между сестрами. Аня оказалась яркой сформировавшейся девушкой (как это я сразу не разглядел?). Она была среднего телосложения, красива невызывающей красотой. У нее были темные большие очень выразительные глаза и красивая тёмно-русая коса. К сожалению, она мало улыбалась – чаще выглядела задумчивой. Она часто бросала на меня задумчивые грустные взгляды, что порождало мои ответные. Чем больше я в нее вглядывался, тем больше она мне нравилась. Но между нами был барьер в виде ее училки, которая не позволяла нам сближаться.
Марина же на ее фоне выглядела «серой мышкой».

Дима (17 июля 1974 г.)

Я ежегодно стремился ходить в походы, и в этот раз предложил пойти в поход по крымским горам. Марину не отпустили родители, а родители Ани были далеко, поэтому она приняла решение пойти с нами.

Аня (17 июля 1974 г.)

Когда я узнала о походе, то сильно обрадовалась, надеясь, что на природе смогу немного сблизиться с Димой.

Дима (20 июля 1974 г.)

В этом году впервые открывался морской маршрут на катере от Евпатории до Николаевки (поселок посредине между Евпаторией и Севастополем), что было очень удобно, т. к. традиционно в Николаевку можно было попасть только двумя автобусами через Симферополь. 
В 7 утра мы сели на катер и поплыли в Николаевку. На катере кроме нас было еще два человека (потом это рейс отменили из-за нерентабельности – желающих на это маршрут было крайне мало).
Через два часа мы сошли на берег и пошли по направлению к Бахчисараю, расстояние до которого было около 33 км. Маршрута у нас четкого не было – было только направление в сторону крымских гор. Шли мы какими-то проселочными дорогами и дорожками. Начинались сады, после степного Крыма здесь все было зелено и красиво, вдали виднелись горы. Вышли к реке Альма, по берегам которой росли высокие пирамидальные тополя. Перейдя по мостику на другой берег, вышли на укатанную дорогу, где нас нагнал грузовик, который подобрал нас. Начался легкий подъем, вокруг росли редкие низкорослые деревца на каменистой почве. Мы ехали по проселочной горной дороге, и нас здорово подбрасывало в кузове автомобиля. Доехали до окраины Бахчисарая – дальше машина ушла в Севастополь.
Нужно было думать о ночевке, но в городе палатку не поставишь. Мы пошли вправо, и вышли на безлесное холмистое пространство. Задумались об установке палатки, но ставить палатку на открытой местности было не самое разумное решение. Начали обследовать окрестности. Лия с Аней набрели на турбазу, расположенную недалеко от нашей остановки. Там можно было поставить палатку за 30 копеек в сутки. Территория турбазы была закрытая – чужие там не ходили, поэтому мы оставляли палатку с вещами (даже оставляли зеркальный фотоаппарат) и бродили по горам, были в Ханском дворце в Бахчисарае, в пещерном городе Чуфут Кале.

Аня (20 июля 1974 г.)

Мне очень понравилась наша поездка. Особое впечатление произвел пещерный город Чуфут Кале. И вообще, в горах очень здорово. Я люблю море, но горы тоже притягивают меня: я бы хотела жить на берегу моря и около гор одновременно.
Я столько времени проводила недалеко от Димы! Мы иногда незаметно касались руками, но быть ближе не удавалось. Лия, похоже, поняла, что у нас образовалась взаимная симпатия, и постоянно следила за нами. В палатке я спала рядом с Толиком. Со стороны Толика лег Дима, а с другой – Лия.

Дима (24 июля 1974 г.)

Прожив так три дня, мы стали собираться в дорогу домой. Упаковали рюкзаки и вышли на шоссе. Пошли по нему в сторону Симферополя. Нам повезло и нас подобрал грузовик, который и довез до Симферополя. И даже дальше – на север от города до поворота на Евпаторию.
Мы прошли немного по шоссе в сторону Евпатории и слева от дороги углубились в какой-то сад, где в полутьме стали ставить палатку. Из полутьмы к нам подошел какой-то мужчина, который стал подозревать нас в ограблении сада (а мы и не поняли, что остановились на краю колхозного сада). Нам удалось его уговорить, что мы намерены только переночевать, а не обчищать сад.

Аня (25 июля 1974 г.)

В палатке опять легли так же, как и в Бахчисарае: Лия, я, Толик и Дима. Но через некоторое время я стала публично проявлять недовольство по поводу того, что ко мне пристает Толик. Лия предложила ему поменяться с Димой, и теперь он лежал около.
Наступило утро. Дима, проснувшись, взял меня за руку, и я в ответ повернулась набок и прижалась к нему. Он начал меня гладить, и тут наши губы нашли друг друга.
Проснулась Лия, обратив внимание на странное шевеление под спальником. Она призвала всех вставать, но мы с Димой не хотели разрушать только установившуюся между ними связь, и продолжали лежать. Лия разозлилась и, выйдя наружу, завалила палатку. Пришлось вставать и готовить завтрак.

Дима (25 июля 1974 г.)

Мы вышли на евпаторийское шоссе и стали голосовать. Вскоре нас подобрал грузовик, на котором мы доехали до Евпатории.
Так закончился наш маленький поход, который разжёг наши с Ане взаимные чувства.
В Евпатории мы не встречались один на один, что строго контролировала Лия, но постоянно обменивались многозначительными взглядами.
Через неделю ребята уезжали. Провожая их, у вагона я тайком передал Ане бумажку со своим адресом.

Дима (1 августа 1974 г.)

После отъезда Анны я стал анализировать сложившуюся ситуацию. Свои размышления изложил в письме к ней.

«Я, кажется, сделал большую глупость, дав тебе адрес. Даже не глупость, а нечто худшее – подлость что ли. Почему я так сделал, хотя этого не следовало делать ни в коем случае?
1. В этом был некий эгоизм (?) – мне жаль было расставаться навсегда.
2. Я не мог просто так расстаться, т. к. чувствовал, что не все еще сказано, недостаточно полно и аргументированно убедил тебя в необходимости расстаться (исчезнуть в памяти друг друга), а также в недостойности тебя, твоей любви – а это, к сожалению, так.
3. Пожалуй самое главное и решающее – твои глаза в день отъезда. Я не мог смотреть в них без боли – они выражали такой крик души, боли и страдания, что я не удержался.»

Анна (3 августа 1974 г.)

Дни похода были для меня одними из самых счастливых дней в моей жизни, и никто у меня этого не отберет.
По приезде домой я сразу села писать письмо Диме, хотя меня терзали сомнения: может я неправильно делаю, что пишу это письмо. Мне вдруг сейчас показалось, вернее вспомнилось, что он сказал, чтобы я написала через 2 месяца. Но я всё-таки пишу.

«Что-то в письме я так легко называю тебя по имени, помнишь, тогда у меня почему-то язык не поворачивался сказать тебе что-нибудь или позвать.
Сейчас сижу и думаю: ну почему я такая несмелая с тобой была? Мне же тогда на море хотелось сказать что-нибудь хорошее и поцеловать тебя очень хотелось. Всего один раз, немного. Ты на меня не сердись, что я все так пишу, как думаю, но это правда, так было на самом деле.
Дима, я иногда думаю: а как ты ко мне относишься? Мне кажется, что ты не можешь меня любить, слишком я маленькая для тебя, да? Нет, я не хочу сказать, что ты старик, как ты это говоришь. Перестань так говорить, все равно я не поверю. Для меня это не имеет никакого значения, ты же знаешь, что я плюю(!) на возраст, а вот ты нет. Поэтому мне и кажется, что ты просто-напросто проверяешь свою модель любви. Ну, что же, еще одно исключение, подтверждающее правило, – любовь на расстоянии. Этого даже ты не можешь мне запретить. Не говори: забудь, я только еще чаще буду вспоминать.»

Анна (6 августа 1974 г.)

За окном уже август, скоро осень. Скоро в школу, а мне не хочется про нее даже вспоминать. Впервые в жизни в августе в школу не хочется, может потому, что последний раз?
Получила от Димы первое письмо и сразу пишу ответ.
 
«Ты спрашиваешь обо мне? У меня все в порядке. После Евпатории работала – были нужны деньги, а у родителей просить не хотелось. Они, конечно, были не особенно в восторге от этой «грязной работы» (так говорит мама), но уж слишком хорошо знали, что меня не свернуть. А как ты относишься к «грязной работе»? Очень интересно узнать твое мнение. Я почему-то скорее представляю тебя в белом халате, чем в спецовке. (хотя лучше всего – в джинсах! Привыкла!).
Надо, чтоб о нашей переписке никто не знал (так будет лучше для тебя), а особенно SN (так для конспирации мы обозначали Лию, Лию Николаевну). Она и так что-то говорили про тебя, но я не очень-то вникала. Мне это абсолютно все равно, что про тебя говорят».

Дима (20 августа 1974 г.)

Все пытаюсь разобраться со своими чувствами к Анне. Что это – большая любовь или влюбленность? Вряд ли большая любовь могла сформироваться за те короткие встречи в Евпатории. Значит влюбленность, которая плавно переходит в любовь. Я уже стал привыкать к Аниным письмам – жду их с нетерпением. Я вдруг начинаю понимать почему. У меня возникла ассоциация с поездкой на поезде: после 15-летней переписки с девушкой (первые пять лет были дружески-любовные письма, а потом во время обучения в выпускном классе эта переписка из-за меня стала сухой и формальной) я «сошел с поезда» и три года ожидал следующего. И вот я опять «в поезде» и продолжаю движение – опять переписка с девушкой из выпускного класса и неизвестность встречи впереди.
Из-за своего плохого почерка стал писать письма на пишущей машинке.

«Извини, что пишу на пишущей машинке, так как боюсь, что из-за моего плохого почерка ты не все сможешь все прочесть.
Ты спрашиваешь, как я отношусь к «грязной работе»? Положительно, как к любой работе вообще. Если нужны деньги, то надо идти работать туда, где тебя берут. На Западе дети богатых родителей не считают зазорным мыть посуду в ресторанах, работать на бензоколонке и т. д.
Я, как всегда, загружен работой. В основном занимаюсь отладкой программ на ЭВМ. На днях узнал, что признали мое изобретение.
Куда ты деваешь мои письма? Не попадут ли они в руки родителей или SN? Твои письма сжигать и не думаю.»

Анна (22 августа 1974 г.)

С 17.08 по 21.08 была у SN в Вологде, а сегодня уже дома, в Озерном.
Толик как с ума сошел – вдруг начал объясняться мне в любви, вспоминать Евпаторию, извиняться за поведение. Я прямо не знаю, что с ним делать.
До сих пор не могу понять наши отношения с Димой. Иногда кажется, зачем все это? Не надо писать! Но я уже жить не могу без этого мучительного ожидания, и хочется писать ему.

«Я сейчас много рисую, как и обещала. Все время хочется нарисовать что-нибудь из похода (тебя в джинсах, например). Но как наваждение какое-то: перед глазами ущелье в огнях, да звездное южное небо, да в ушах (а кстати, и на моем магнитофоне) – «звездочка моя ясная! Как ты от меня далека»! Помнишь? Этого, к сожалению, не нарисовать.
Я бы тебе хотела все же подарить чего-нибудь на память из нарисованного, но послать рисунок очень трудна, да и некуда.
Good bye. I kiss your lips!
Yours Anna.»

Анна (24 августа 1974 г.)

Вот пришло очередное долгожданное письмо от Димы, написанное на пишущей машинке. Конечно, приятнее получать письма, написанные рукой.
 
«Дима, пиши своим почерком, я привыкну, я хочу привыкнуть. Я ничего не имею против того, чтоб ты писал на машинке, но письма, написанные твоей рукой мне как-то ближе, как-то роднее, понимаешь? Но ты как хочешь, я тебя не заставляю, как тебе лучше, так и делай.
Теперь о твоих письмах. Письма, приходящие на мое имя, никто никогда не вскрывал и, будем надеяться, что так и дальше будет. Твои письма я запечатываю в чистый конверт и пишу какую-нибудь ерунду: English, 8 kl. (или что-то в этом роде). Маме я объяснила, что познакомилась случайно в Евпатории с парнем и теперь переписываюсь. Правда, она немного пристает ко мне с вопросом о моем (бывшем) «женихе», но это ерунда.
Дима, почему ты не хочешь сжигать мои письма?»

С SN у нас отношения прежние, не совсем, правда, но почти так. Она больше стала следить за мной: когда я молчу, она спрашивает, почему грустная; когда смеюсь – наоборот (я не могу же ей объяснить, что от Димы наконец получила письмо!).
Дима писал, что у него возникли какие-то проблемы в институте.

«Что у тебя с работой? В чем причина? Очень хочу, чтоб у тебя все было хорошо. Дима, почему ты не пишешь, какое она, твое изобретение. Или ты думаешь, что мне неинтересно об этом знать? Напиши.
Дима, вот ты язвишь насчет Толика! Ты ведь знаешь, что он мне в Евпатории очень надоел, а тут еще в Вологде ходили мы на танцы в ВРЗ (Вагоноремонтный завод). Мы, конечно, ходили не только с Толиком, а еще Наташа и Саша, а то Толик меня совсем довел. Посмотрел бы ты на него! Не узнал бы, честное слово.
А с тобой мы увидимся обязательно, правда? Хотя нескоро – до моих зимних каникул целая вечность, а до летних еще больше. Пиши мне быстрей.
Good-bye! I am waiting/ I kiss your lips, cheeks, nose, eyes? My dear Lovely!
Yours Anna.»

Дима (24 августа 1974 г.)

За короткое время Аня для меня стала очень дорога, писать ей стало моей потребностью, как и получать письма.
Но ей 16 лет, а мне уже далеко не 16. Разница в 11 лет мне кажется достаточно большой. Непонятно, насколько у нас будут общие интересы. Пока отношусь к ней как к младшей сестре.
Я не хотел, чтобы она в ущерб учебе в школе писала мне много писем, о чем ей и написал.

Аня (25 августа 1974 г.)

«Дима, миленький мой, большое спасибо за письмо. Знал бы ты, как я жду их, твоих писем!
Совсем ничего, что ты такой «пишущий», даже очень хорошо. Если бы ты захотел, то я стала бы тебе писать каждый день, правда. А у тебя письма очень хорошие, и мне никогда они не надоедят, мне с тобой очень интересно. Знаешь, я чего вспомнила? Мы тогда на море разговаривал (вернее, говорил ты) помнишь, ты сказал, что спад в любви неминуем, но как мало людей об этом знают! Я почему-то часто об этом думала, а теперь поняла (Дима, тебе не смешно, что до меня это так долго доходило?) что люди, которые любят друг друга просто не в состоянии об этом думать, они не хотят об этом думать, не хотят не верить. Все-все знают, что спад будет, но не могут применить это к себе, понимают это умом, а не сердцем. И хорошо, а то, во что бы превратилась любовь? Я не хочу думать, что от тебя когда-нибудь не будет писем, понимаешь, не хочу!»

Почему Диме так плохо, что мне 16?! Да я уже сама хочу, чтобы мне было не 16, а 26, но, увы, это невозможно. Неужели из-за этого нужно будет отказаться от своей любви? 

«А у меня возраст самый обычный, не должно быть никаких трудностей с ним. Правда, я иногда могу выкинуть что-нибудь, сама не ожидая (ты уже имел случай убедиться). А в остальном – все как у тебя, наверное. Только разница в том, что ты умнее меня в 11 раз. Пиши об этом и прощай мои очередные глупости, и не смейся над моими письмами, хорошо? Хочется написать нежное что-нибудь, а вместо этого – чушь какая-то. Вот ты меня можешь хоть Анечкой назвать, а мне как? Так что ты не обижайся, что я тебя миленьким зову, ладно?
Теперь о школе. Дима, я с тобой вполне согласно, да, мне надо хорошо учиться, и я тебе даже обещаю, что все будет хорошо. Если хочешь, я выучу даже физику на 5, хотя терпеть ее не могу, по правде говоря. Видишь, какая я у тебя хорошая? И неупрямая совсем.
Пиши, пожалуйста, чаще, если можешь, конечно.»

Вчера была суббота, мы с подругой ходили на танцы, хотела Диме ночью написать, но не смогла, такое настроение было паршивое после этих танцев. Я вообще чувствую, что начинаю отдаляться от всех этих развлечений. Хорошо или плохо, не знаю. Противно там все, и единственное, что я очень хотела вчера – это, чтобы Дима оказался рядом и пригласил меня танцевать. Но пока я звездами залюбовалась (вчера звезд было столько, совсем как в Бахчисарае) ко мне подошел какой-то тип в очках (Светка его «профессором» обозвала) и пригласил меня танцевать.
Еще одна не очень приятная для меня новость – приехал Толик. Он собирался приехать, но я думала, что он шутит, а он приехал. Хорошо еще, что ненадолго. Мне уже становится несмешно.

Дима (26 августа 1974 г.)

Я засыпал Аня вопросами, на что она, похоже, немного обижалась. Но ведь мы очень мало общались и не успели узнать друг друга: интересы, цели, приоритеты.

Аня (27 августа 1974 г.)

Получили наконец от Димы письмо. Вчера писем не было весь день, и я так обрадовалась сегодняшнему письму!
Сегодня наконец-то вырвалась в лес. Там так хорошо! Единственное место, где я отдыхаю по-настоящему. Набрала грибов корзину, но не без приключений: когда лазила за камышами, провалилась по пояс в болото и, кажется, простыла немного. Но ничего – могло быть и хуже.

«Не бойся писать мне чаще, я жить уже не могу без твоих писем.
Сразу же постараюсь ответить на твой вопрос. Работа, конечно же, работа должна стоять в жизни на первом месте. Она никогда не изменит, не обманет (а также есть шанс сделать свою жизнь не такой бессмысленной!). Не всем дано семейное счастье, счастье в любви, но можно найти счастье в работе всем, кто этого хочет, да? Семья – на втором плане.
Знаешь, я никогда не была женой, но, мне кажется, что если бы у меня был такой муж как ты, то я бы очень старалась не связывать его сильно семьей. Не знаю, что я буду думать об этом лет через 10, но сейчас я действительно так об этом думаю. А вообще-то не стоило так говорить своей жене. Некоторых это очень задевает. А что ты об этом думаешь?»

Дима (27 августа 1974 г.)

Аня повторяет мои слова, когда-то сказанные о приоритетах. Я считаю, что работа – приоритетнее семьи (по крайней мере, для мужчины). Если работа требует поездок в командировки, задерживаться на работе, то следует пойти на это даже в ущерб семье. Женщины это не хотят принимать и очень обижаются.
Хорошо бы об этом поговорить лично с Аней, а не в переписке. Очень хочется ее увидеть, приехать к ней. Написал Ане, что брожу по вечерней Москве и мечтаю.
 
Аня (29 августа 1974)

Дима хочет приехать. Но в нашу «дыру» не так просто добраться.

«Дима, приехать сюда намного труднее, чем ты представляешь. Есть маленькая надежда, что мы увидимся в зимние каникулы, а в осенние не доехать даже до Вологды, т. к. в это время отсюда нет дороги (река замерзает, а шоссейная дорога еще не открыта).
А как ты живешь, как дела? Получаешь ли мои письма? Я ведь тебе часто пишу.
Дима, я не буду тебя ругать, ты совсем не лентяй, ты – хороший, миленький мой. Лучше напиши, о чем ты мечтаешь (за это нельзя себя ругать!). Это прекрасно, Дима.
Ну, ладно. Пиши.
Goog-bye, my lovely!
Yours, Anna.»

Аня (01 сентября 1974)

Сегодня получила от Димы сразу три письма – за все те дни, когда их не было. Сегодня уже 1 сентября, но воскресенье, и я не в школе. Как-то даже плохо, что идти в школу второго, а не первого. Признаюсь себе, что очень боюсь школы, боюсь, что не залезу в свою обычную колею из-за того, что произошло между нами.

«О твоей работе я вообще ничего не знаю, это опять мое дурацкое воображение (ты – в белом халате). Ты извини, если это тебя очень оскорбило, ты ведь знаешь, что я часто сначала делаю, а потом думаю (а иногда просто не хочу думать).
Теперь о Толике. Знаешь, Дима, мне иногда кажется, что я ловлю твои мысли (потом это подтверждается в твоих письмах). Я уже сделала так, как ты хотел. Часто видела парней испорченных, с большими недостатками, а влюбится такой в хорошую девчонку, и сам как-то лучше становится. Да, жалко смотреть на то, как их отвергают, самой жаль ломать в них что-то хорошее, даже какое-то чувство долга и вины возникает, хотя этого не должно быть у девушки (я должна любить того, кто мне нравится, а не того, кому я нравлюсь. Ты согласен?).»

С Толиком я поговорила (тактично!). Он очень хотел, чтоб я ему ответила на его письмо, но я не могу. Но я уверена, что он не потащится теперь за любой попавшейся девчонкой. Правда, меня несколько смущает, что он меня считает чуть ли не божеством, но я не смогла его разочаровать ничем. О Диме, о его письмах, я, конечно, ему не собиралась говорить.

Дима (03 сентября 1974)

Меня поражало, что Аня боится SN. Ну, учительница, как бы в ответе за Аню, но бояться ее?
Мы так мало виделись с Аней, что мне захотелось иметь ее фото, на которое я иногда мог бы смотреть. Но просить у нее его мне почему-то казалось неудобно.

Аня (03 сентября 1974 г.)

Почему я боюсь SN? Это очень долго объяснять.
Это первый секрет у меня от нее. Я знаю, что ей будет очень больно, если она узнает об этом. А что она узнает, я в этом не сомневаюсь почему-то, хотя говорить сама не собираюсь. Как мне плохо, трудно представить. Ведь я ее нагло обманываю, хотя ничего ей не обещала. Она же верит каждому моему слову, а я стала часто ей врать. Не знаю, что делать.

«Дима, что ты подразумеваешь под расчетливостью (моей). Неужели ты думаешь, что я рассчитываю на что-то с твоей стороны? Да, я была бы безумно счастлива, если бы ты был свободен, но сейчас я бы скорее удавилась, чем вмешиваться в твои личные дела. Расчетливости у меня никогда не было, скорее безрассудство, ты сам знаешь.
Дима, почему ты считаешь свою просьбу банальной? Я так не думаю. Другое дело, если парень просит фотокарточку у девчонки в первый же вечер или в первом письме.
Утром меня сфотографировал отец, да еще надо сфотографироваться на паспорт (я его все еще не получила), так что фотография будет.»

Аня (3 сентября 1974 г.)

Опять начинается старое – нехватка времени, но это все-таки лучше, чем некуда время девать, нечем убить, правда? Началась школьная жизнь, такая привычная, хлопотливая. Сейчас только пришла домой и сразу, не откладывая, решила написать Диме, ответить на его вопросы.

«Сначала обо мне и SN. Я не буду писать тебе о моем диком (в прямом смысле этого слова детстве. Скажу только, что до 13 лет я не знала ничего, кроме леса и мальчишечьих игр (не было ни одной девчонки на нашей советской улице! И в классе отношения с девчонками были хуже, чем с ребятами).
Английский понравился сразу, с первого урока, в классе знала его лучше всех, наверное; в 7 классе делала домашнее упражнения соседке из 10 класса. Все было хорошо, как вдруг в с 7 класса начала заикаться (до сих пор не знаю почему). Осталась одна совершенно, на улицу носа не показывала. Вот тут-то и появилась девчонка (из Ленинграда приезжала, старше меня на 2 года). Наверное, она дала какой-то толчок в моем развитии, ну, ну в общем с этого времени во мне что-то перевернулось, все по-другому стало. Потом SN приехала. Я сначала думала, что мы с ней всю жизнь на ножах будем: стычки начались с первого урока. А как-то на пушкинском вечере мы оказались с ней рядом, она что-то меня спросили, поговорили о домашнем занятии. Она пригласила меня в гости после вечера. Я пришла, потом еще и еще. Не знаю почему, то ли дома у нас тогда не все в порядке было, то ли еще что, а я даже не заметила, как она меня приручила. Сейчас дня не могу без того, чтобы на минутку не забежать к ней. Ты не представляешь, как ей зимой было плохо. У нас же не город, все на виду, все учителя знали. Что я у нее часто бываю, ну, отсюда разные вопросы: «Что вы в ней нашли? Зачем это?» и т. д. А она меня очень любит, я знаю. И она для меня много значит, по крайней мере я бы не хотела расставаться с ней врагами.
Теперь об английском. Не знаю, может быть ли SN подготовить меня для института. Я в этом тоже не уверена. Занимаемся мы с ней через день и другой день я сама (текст, пленка, пластинки, грамматика). Знаешь, Дима, Чайковский самостоятельно занимался по 20 минут в день английским, и в совершенстве овладел им. Для меня сейчас главное свободно разговаривать, но, к сожалению, разговаривать я могу лишь с SN и девчонками на перемене. Но мне кажется, что это исправимо».

Дима (04 сентября 1974 г.)

Пытаюсь понять, кем же Аня хочет быть. Есть интерес к английскому языку, очень нравится рисовать.

Аня (04 сентября 1974 г.)

Дима спрашивает, кем я хочу быть.

«Есть несколько специальностей, которые меня интересуют. Я бы с удовольствием стала маляром (это вполне серьезно), декоратором (к сожалению, я знаю всего лишь одно училище, где можно получить эту специальность, но туда приглашают только после 8 классов). Просто училище находится в Саратове, а у меня есть мама, которой иногда нужно уступать. Вот так рассыпалась «хрустальная мечта моего детства». Рисование осталось для души. Да, мама никогда не придавала большого значения моим рисункам. В 8 классе, когда она боялась, что я все же уеду, она прятала от меня бумагу, сожгла штук 10 непризнанных «произведений искусства». Она никогда не навязывала мне своих желаний, но я знаю, что втайне она мечтала меня видеть кем-то вроде журналистики или литературоведа.
Есть несколько институтов, куда бы я могла попытаться поступить. Ленинградский пединститут им. Герцена, факультет иностранных языков ЛГУ, Московский институт иностранных языков. Но есть еще такой педагогический институт, где готовят учителей для спецшкол, в которых преподают на английском, например. Туда бы я хотел поступить. Если не поступлю – работаю и занимаюсь следующий год и снова поступаю.»

Дима (5 сентября 1974 г.)

Предложил Ане встретиться в Вологде. Мне всего ночь в пути, а Ане – несколько часов на автобусе.

Аня (6 сентября 1974 г.)

«Дима, миленький, приехать в Вологду не смогу, опять потому, что через 2 месяца не будет дорог. Оставим это до зимних каникул. Я уже свыклась с мыслью, что не увижу тебя до зимы.
Еще летом было решено, что зимой я еду в Оленегорск (Мурманская область). Но это очень далеко для тебя. Есть второй вариант – Ярославль. Это лучше, правда? Придется везти с собой бабушку, но это ерунда!»
 
Аня (7 сентября 1974 г.)

Вчера получила от Димы письмо, а сегодня еще одно. Вчера просто не смогла ответить, хотя, если честно, то время могло бы и быть. Просто позволив себе ничем не оправданную роскошь – пошла второй раз на «Колдунью».

«Дима, что делать, посоветуй! Так не хватает времени, что хоть топись от всех дел! Или я сама виновата? Вот сейчас вместо того, чтобы писать в газету очерк о нашей поездке в Николаев–Одессу, сижу и пишу тебе письмо. А уже из редакции звонили. Даже стыдно. Кроме того, на одной мне висит общешкольная газета, «Прожектор», «Молнии» и «Тревоги» разные, а еще наш класс готовит «осенний бал». Так что, дел по горло, а я не могу себя в руки взять. Только что я тебе разжаловалась? Все, кончаю.
Теперь постараюсь ответить на все твои вопросы.
1. Я полностью согласна со всем тем, что ты думаешь о современных танцах. У нас танцы, конечно, несколько отличаются от тех, что в Вологде в ВРЗ (Вагонремонттный завод) по той причине, что многие знают друг друга, ничто не проходит бесследно. Мне про танцы сейчас противно вспоминать, всплыла одна история (не слишком приятная). И постаралась тут девочка, с которой я сижу вот уже 5 лет на одной парте. Меня все это не очень задевает, но может быть испорчена характеристика и «3» по поведению, но я права и на остальное мне наплевать.
2. Ты спрашиваешь, что я сейчас читаю? Мне стыдно, Дима, ужасно стыдно тебе писать об этом, но я стала так мало читать! В данный момент читаю «Таис Афинскую» Ефремова, и она мне очень нравится. По литературе в этот год такая обширная программа, надо много читать, а за лето по программе я прочла только «Мать» и «Разгром» Фадеева, а это всего лишь сотая часть того, что надо прочитать. Еще начала читать «Тропою грома» Абрахамса на английском. В августе смотрела новый американский фильм «Золото Маккены». Очень понравился, в нем все слито и боевик, и приключенческий жанр, и любовь, а главное есть идея (у них она часто отсутствует). «В бой идут одни старики» тоже смотрела, кстати, в Москве.
3. Теперь, зачем нужно высшее образование.
Не знаю, насколько правильно я думаю, но напишу именно то, что часа думаю). Мне образование нужно для того, чтобы не стоять на месте (говорят, что даже нет такого состояния – стоять на месте. Как только останавливаешься, начинаешь катиться вниз). Ну, я не буду тебе писать, что я хочу знать как можно больше (только ты не говори «зачем? – бессмысленно»). Сейчас в моей жизни главным считаю учебу и английский. Как не вертись, но придется, но придется признать, что это все-таки так.
4. В мужчинах ценю больше всего доброту, чуткость и мужество. В женщине – верность и доброту.»

Дима пишет, что уйдет из жизни на 25-30 лет раньше меня. Он что, собирается жить до 40 лет? Нет, он будет жить до 70, и я с ним. Я не буду без него, не хочу!
Я часто вспоминаю Евпаторию. Почему он тогда не взял меня с собой куда-нибудь? До января так долго! 100 дней! 
 
Дима (08 сентября 1974 г.)

«Напиши, пожалуйста, как проходят занятия у вас в школе. Интересно, сильно ли они отличаются от того, как было в моей школе.
Сейчас мои аспирантские дни проходят однообразно. Много сижу в Ленинской библиотеке. Отлаживаю программу на ЭВМ. Хожу на занятия по английскому языку и философии для сдачи кандидатского минимума.
В общежитии живу пока один в комнате.
Пришли, пожалуйста, что-нибудь из твоих «произведений».
Анечка, ты зачем полезла в болото. А если бы провалилась? Никто бы не спас.
Очень хочется увидеться с тобой.
Целую, твой Дима.»

Аня (08 сентября 1974 г.)

Сегодня получила от Димы 2 письма и решила написать ответ сейчас же, ни на час не откладывая. Сегодня суббота – наконец-то закончилась эта длинная неделя. Я ужасно устала за эту неделю, но зато не получила ни одной двойки, а тем более тройки.
 
«В школе у меня пока все в порядке, но только пока, я чувствую! Получила по химии 5. Я молодец, да? Ну, похвали меня, пожалуйста! Ты просишь меня написать что-нибудь о школе. Хорошо, я постараюсь записать своеобразный репортаж одного школьного дня. Не знаю, получится ли. Если ты хочешь что-нибудь из моих «произведений», то я могу выслать тебе один маленький рассказик (их у меня несколько) из школьной жизни прошлого года. 
Дима, а почему ты так ругаешь меня за то, что я в болото полезла? Не все ли равно, когда умереть: сейчас или лет через 40? Ты же сам внушил мне эту мысль, а теперь боишься этого? Но я живучая, не бойся. За эти 42 дня без тебя я могла бы умереть 100 раз, но, как видишь, жива и невредима. SN зовет меня «22 несчастья». А может это я сама такая? (знаешь, меня недавно в классе заперли и пришлось вылезать из окна 2-го этажа. Ладно хоть со второго! Но сейчас ничего, все в порядке, даже учителя не очень ругались).
Дима, я тебя хочу попросить: напиши, пожалуйста, мне письмо и все в нем (до последней строчки) о нас, обо мне, о тебе, обо всем. Хорошо? Я очень жду.
I kiss you? My dear.
Write me.
Goog-bye!
Yours, Anna.»

Аня (10 сентября 1974 г.)

Получила от Димы письмо, но ответа не пишу: у меня сегодня плохое настроение. И не просто плохое – отвратительное. Почему? Сегодня ночевала в SN (я это иногда делаю, когда она остается одна). Утром просыпаюсь оттого, что стучат. Оказывается, приехали Женя и Димина жена. Она посмотрела на меня уничтожающим взглядом (а может, мне показалось?), что я чуть не выпрыгнула в окно. Я бы так и сделала, если бы SN не сразу им открыла.
Прихожу домой, а от Димы письмо. Нет, не могу писать ни о чем, морально устала. Сначала не хотела писать ответ, но он пишет, что ждет.

«Дима, здравствуй!
Вчера вечером получила от тебя письмо, хотела написать сразу, потом раздумала. У меня по вечерам сильно болит голова, наверное, потому, что на улице почто не бываю (даже до школы 3 шага). И вообще, все болит. Челюсть болит (потому что зуб выдернули). Руки болят (содрала кожу – знаешь, где не загорает, изнутри чуть не до локтей – вылезала из окна у SN, так просто по собственной инициативе, и сорвалась.
Дима, ну пожалуйста, меня не ругай, я больше не буду, честное слово!
Почему ты думаешь, что я на тебя обижаюсь за что-то? Совсем нет, даже никогда такого не было (и я хочу, чтоб и дальше не было).
Дима, не знаю, что такое: не то чтобы скучаю без тебя, но увидеть тебя ужасно хочется. Считаю дни, оставшиеся до зимних каникул: их еще так много!
Ты не написал, устраивает ли тебя Ярославль? На сколько дней ты можешь приехать? И вообще, надо все продумать до мелочей, иначе ничего не выйдет.»

Аня (16 сентября 1974 г.)
Дима просит рассказать о моей жизни. Начинаю вспоминать и думать, как и что написать Диме.

«Сначала немного о моей семье и родителях. Мама у меня родилась в Архангельске, а отец здешний. Я родилась второй: мой брат (старший) умер, когда ему было 3 месяца. Есть еще младший брат 12 лет. Мои родители никогда меня не воспитывали: им было просто не до меня. Маму я не видела (да и сейчас не вижу) целыми днями, а отец пропадает на охоте ли на рыбалке. Правда, на него иногда находил порыв попробовать сделать из меня «настоящего человека». Папа выпорол меня один раз в жизни в 6 лет за то, что после жуткой ангины, которую он сам и лечил (делал уколы и все процедуры), я в первый же день свободы шла из детсада и ела сосульку, а кто-то из врачей, его коллег, видел это. Я очень любила (и сейчас люблю) сосать сосульки, а он запрещал мне это делать. Однажды кто-то нажаловался на меня, что я снег ем. Тогда он избил меня зверски, до истерики, пряжкой. Он потом извинялся всю жизнь.
Сейчас он, конечно, меня не бьет. Еще в 3-м классе я заявила, что если он еще раз до меня дотронется, то я сначала расскажу об этом в школе, а потом уйду из дома, чтобы он не убил меня за это. Я сама не ожидала, что это на него так подействует. И сейчас я стараюсь быть независимой от него.
Он был мой идеал. Лет до 8 лет я проводила с ним много времени, а потом подрос Костик, а я ударилась в улицу и вольницу.
Мама была очень сдержанной в эмоциональных проявлениях; вся в проверке тетрадей и чтении новинок литературы; выписывала все толстые журналы; в доме было много книг, я прочитала «Молодую гвардию» и «Как закалялась сталь» во втором классе. Районная библиотека была предметом моей страсти с начальной школы, перечитано было все! Я сейчас просто не понимаю, как во мне это все умещалось и сочеталось такое несочетаемое: дома на деревьях, землянки в лесу, костры, река и лодки, коньки и лыжи, книги, велосипед, дом пионеров и кукольный театр, английский и стенгазеты, собаки и кошки, грибы и ягоды с болота, бадминтон и волейбол…
С мамой другое дело. Достаточно для начал сказать, что я не помню, чтобы она меня когда-нибудь поцеловала. Она не знает обо мне, о моей личной жизни абсолютно ничего. Она знает, что мне 16 лет, я учусь в 10б классе, что учу зачем-то английский, рисую иногда (а вернее, «перевожу дорогую бумагу»). Знает, что я получила вчера 4 по биологии, а больше, пожалуй, ничего. Как так вышло? Аналогичная ситуация у SN (да и у многих детей учителей!). Если вспомнить, что с 1 по 6 класс я всегда хотела ей рассказать (хотя бы за обедом!) о происшествиях в классе, в школе, то у меня перед глазами всегда такая картина: она сидит, ест и обязательно что-то читает, отвечая мне «да» и «нет» (часто невпопад). Кончилось тем, что я дома перестала разговаривать. Она испугалась: стала спрашивать сама, тогда уже от меня слышала «да» или «нет».
Мне сейчас жалко ее, я была с ней жестока, но тогда-то я ведь была на нее в сильной обиде. А сейчас понимаю.»

Итак, за мной никто не следил, я была самой настоящей беспризорной шпаной. Приходила из школы, наскоро делала уроки и уходила до 9–10 часов. Конечно. Родители старились прибрать меня к рукам, даже запирали (но безуспешно). Тогда я изобрела веревочную лестницу и вылезала со второго этажа, кстати (один раз сорвалась). У меня была такая конспирация, что о лестнице, кроме соседских ребят, никто не знал. В то время меня ничто не интересовало – ни кино, ни телевизор. Мне нужно было уйти из дома – и это постоянная мысль в моем мозгу. Вне дома было все интересно: игры с ребятами, лес, река, походы. У нас даже была своя землянка с печкой. Мы солили летом грибы. А потом воровали картошку, ходили по огородам за яблоками и огурцами. И вообще, жизнь была веселой и интересной. Ребята меня уважали несмотря на то, что я была одной девчонкой среди них. Я ни в чем им не уступала, все были на равных. Был с нами мальчишка, мой ровесник, учились в одном классе. Один раз на уроке (в 1 классе) он встал и сказал: «А я Аню люблю». Может он и правда меня любил, не знаю. Но когда в 7 классе меня начали дразнить им (хоть я и била всех подряд) я отошла от этой честной компании.
Попробую как-то это передать в письме Диме.

Аня (17 сентября1974 г.)

«Вот уже третий день не получаю от тебя писем, очень плохо! Ты решил писать реже, да? А если я буду писать часто, ты будешь отвечать на каждое письмо? Ты меня просто изнежил частыми письмами. Оказывается, уже успела привыкнуть к твоим письмам, «разговорам». Сижу сейчас, дурака валяю, а вернее, магнитофон орет и не дает ни о чем думать. Знаешь это прекрасное средство – врубить маг на полную мощность, чтобы дурацкие мысли не лезли в голову. Завтра по алгебре контрольная, а мне все равно, пусть будет, что будет. Не ругайся. Английским я занимаюсь много и каждый день.»
 
Аня (22 сентября 1974 г.)

«Дима, миленький мой, дорогой, здравствуй!
Наконец-то добралась до того, что могу написать тебе письмо. Вот уже 4 дня тебе не писала, ты не поверишь, наверное, но было действительно некогда. Целую неделю готовили «Осенний бал», дома была только ночью, даже похудела, но вечер прошел на высоте. Я отвечала за оформление зала, пришлось побегать. SN ругает меня на чем свет стоит за то, что я слишком много занимаюсь общественной работой и 4-й день не занимаюсь английским. Это, конечно, ужасно, и мне стыдно очень, но тем не менее я очень довольна: вечер всем понравился, было очень весело. Правда, нашему классу было не слишком весело, потому что сегодня у нашей одноклассницы (отличная девчонка!) умер отец. Представляешь, что в классе было? Хотели сначала вечер перенести, но было много веских причин против и пришлось все оставить как есть.
Пишу тебе от SN после вечера, но ты не пугайся: ее нет дома, она еще не пришла, гуляет, наверное, с нашим учителем физкультуры (он ее очень любит). Кстати, они сегодня на вечере завоевали приз на лучшую пару.»

Дима (22 сентября1974 г.)

«Интересно, как ты представляешь себе будущего твоего мужа».

Аня (25 сентября 1974 г.)

Дима меня просит написать о моем будущем выдуманном муже, я постараюсь передать следующее.

«Первое, что я хочу от своего мужа это то, чтобы он меня очень любил (много я хочу, да?), хочу, чтобы был любимым (т. е. и я его любила). Хочу, чтобы был он умным, образованным, воспитанным человеком, у которого работа (все-таки!)  на первом месте. Хочу, чтоб он разговаривал со мной обо всем, все рассказывал, чтобы у нас были общие друзья. Хочу, чтобы он любил наших детей, но воспитывать их одна я не хочу. Нужно, чтоб он помогал, и не только в воспитании, но и в хозяйстве. Но в хозяйстве буду командовать я: «Прибей полку именно так, как я считаю нужным, а не как тебе нравится!». Хочу, чтоб он брал меня везде с собой (в кино, на выставки, в театр и в поход тоже!). Хочу, чтоб он был простым честным человеком, если можно, то спортсменом… и т. д.»

Дима (25 сентября 1974 г.)

С утра до вечера думаю об Ане и с нетерпением жду ее письма. Ежедневная потребность писать ей. Я понимаю, что переписка сильно отвлекает ее от учебы, но все-таки пишу и жду ответ. И еще задаю ей кучу всяких вопросов, которые ей уже, наверное, надоели.

«Меня давно занимает вопрос, почему девочки/девушки влюбляются в мужчин старше себя. Для меня это всегда было немного обидно.» 

Аня (26 сентября 1974 г.)

«Дима, дорогой мой, здравствуй!
Вчера получила от тебя сразу 4 письма, большое спасибо. Мне придется писать тебе если не каждый день, то через день, а то накопилось столько вопросов, что у меня голова кругом идет.
Ты спрашиваешь, почему девчонки дружат (или любят) парней старше себя. На этот вопрос я могу ответить сейчас.
Здесь лучше я расскажу о себе (а кстати, и продолжу о своем прошлом). Когда я была в 7 классе (уже весной) мне очень нравился парень из 9-го – Субботин. Я его не знала хорошо, просто он был симпатичный, учился хорошо (лучше всех из 9-х классов). Сейчас у нас с ним хорошие отношения, он учится в политехническом, видимся редко. Почему я в него не влюбилась? Когда я узнала его получше (мы с ним часто разговаривали, и сейчас при встречах он мне выкладывает все про себя), то обнаружила в нем некоторые недостатки, даже пороки (хвастовство, тщедушие, даже карьеризм). Его друг (мой сосед) сказал мне однажды: «Он пойдет вверх, опираясь на плечи других и не замечал при этом, что другим больно». Это очень верно о нем сказан, эгоизм в нем развит до предела. Когда я выяснила для себя эти черты его характера, «включить» себя (как говоришь ты) я уже не могла, даже если бы захотела.
Теперь о моих ровесниках. Помню, в 7 классе мне один мальчишка написал записку, что он хочет со мной дружить. Почему я не ответила ему? Перед Субботиным он казался дурачком, да он и не мог быть умнее, чем был, даже я была его умнее. (всем известно, что девчонки развиваются в возрасте 15–16 лет быстрее, чем парни).
Сейчас так у нас с Толиком. Он не успевает еще сказать, а я уже знаю, о чем он думает и что сейчас скажет. Мне с ним неинтересно, понимаешь?
Не знаю, правильный ли я делаю вывод из всего этого, но вот что я думаю. Сначала девочки обращают внимание на внешность старших парней (им и в голову не приходит сказать, что сосед по парте красивый или симпатичный парень). Потом они обращают внимание на то, умен он или нет, интересно с ним или скучно. И опять, с ровесниками в это время интересно быть не может, чаще девчонки знают больше, чем ребята. В это время девочки уже меньше внимания обращают не внешность.
Да, между прочим, сейчас, когда нам 16–17, некоторые девчонки уже начинают дружить с одноклассниками.
С нетерпением жду нашей встречи, мне кажется, после этого все будет нормально.
Пиши быстрее, я очень жду.
До свидания.
Твоя Аня.»

Дима (26 сентября 1974 г.)

Как же хочется увидеться с Аней и сходить с ней, например, в ресторан.

Аня (28 сентября 1974 г.)

Да, с сегодняшнего дня пришлось составить длинный список репетиторов Ярославля. Сижу, весь день об этом думаю (все уроки).

«Дима, я в кино с тобой хочу! Мы пойдем? Лучше в кино, чем в ресторан, я их терпеть не могу, а ты? Не буду больше об этом писать, боюсь, что не сбудется.
У меня каникулы начинаются 28 или 29 декабря. Ужасно долго! Дима, ты правда хочешь увидеть меня?»

На улице тепло, как будто весна. Только листья желтые и в сердце грусть какая-то. Такая осень первая в моей жизни. Сегодня шла в школу рано, тихо кругом, листья падают и шуршат об куртку. А за рекой такая прелесть как на картине Левитана – стоят леса разных цветов, не движутся, как не живые. Река спокойная, широкая. Почему я так люблю все это?

«Помнишь, мы на английском разговаривали на пляже? Ты ведь не поверил тогда, что лес для меня так много значит, да? Ну ладно, уж очень я эмоциональная стала! (Да, я прочитала твою книгу «Формула эмоций» и нашла там для себя много интересного и нужного).
А ты как живешь, почему так мало о себе пишешь? Я ведь тоже хочу знать о тебе все. Мне приснился страшный сон про нас, как будто скачем мы по полю на лошадях, а я тебя догоняю и никак не могу догнать, ты все дальше и дальше. Тогда я спрыгнула с лошади, побежала (а трава зеленая, по пояс) и стукнулась головой обо что-то. Ты подошел, поднял меня на руки, а у меня на голове кровь. Все ерунда какая-то, но впечатление неприятное. Кстати, это всего второй раз, когда я тебя во сне вижу. Тебе снятся сны? А я?»

Хотела написать в воскресенье Диме большое-пребольшое письмо, но, кажется, ничего не выйдет, т. к. объявлен воскресник (а это значит – в колхоз) и надо рисовать газету ко Дню Учителя (к сожалению, больше некому). Придется написать маленькое письмо.
 
Аня (01 октября 1974 г.)

Я стала реже писать Диме, потому что уже несколько дней живу у SN (она пока одна и забрала меня к себе). Я не могу при ней писать письма Диме. Поэтому приходится писать из школы (как и сейчас). Скоро все это кончится.

«Дима, я опять по горло занята – готовимся ко Дню учителя, я выпускаю общешкольную газету, опять некогда делать уроки. Кажется, я вылечу в трубу со своей мечтой поступить куда-нибудь. Летом мне казалось реальным, что у меня проходной балл в аттестате будет 5 (т. е. 4 четверки в аттестате), а сейчас я буду довольна, если там будет всего лишь 8 четверок. Думать об этом противно, но надо.
Начала заниматься английским с девочкой из нашего класса. У нее прекрасное произношение, но сильно отстает грамматика. Вологодский пед. Институт для нее мечта недосягаемая. А я хочу, чтоб она поступила. Раньше она для меня была никто. Просто одноклассница, с которой и разговаривали-то редко, а сейчас я бы не знаю, что сделала, чтоб она была в институте, а не в ГПТУ.
Да, помнишь, ты писал, что мне можно в случае непоступления пойти в ГПТУ на маляра. Дима, я этого не сделаю только потому, что после училища надо отрабатывать 3 года, а заочно учиться я не хочу. Лучше поработать так, без училища.
Да, как Ваша диссертация поживает? Напиши.
До свидания.
Твоя Аня.
Я тебя тоже целую в щечку.»

Аня (05 октября 1974 г.)

Вчера получила от Димы два письма – опять куча вопросов. Как муравьи не могут избавиться от инстинкта к труду, так и я не могу избавиться от мысли, что надо думать, чтоб ответить на все вопросы Димы. Нет, я не ругаю его за это, просто я уже на уроке начинаю обсуждать про себя вопросы. Даже спорю с ним. Недавно шла по улице и поймала себя на том, что говорю вслух. Это уже, мне кажется, ненормально.

«Ты спрашиваешь о моем отношении к спорту? Ну, вообще-то, мне нравятся те люди, которые занимаются спортом, иногда я даже завидую им. Люблю смотреть по телевизору фигурное катание, бокс, хоккей (хотя не очень в нем разбираюсь), гимнастику. Сама люблю кататься (а не ходить на время) на лыжах, ездить медленно и обязательно по лесу, хотя и с гор хорошо. Люблю играть в волейбол. Пусть я играю не лучше всех их класса, но все равно люблю. Очень нравятся брусья, ну тут уж я одна из первых из нашего класса (мне всегда казалось странным, что у меня брусья так хорошо идут). Вот и все. Да, еще очень люблю играть в бадминтон.
А ты занимаешься чем-нибудь или нет? Напиши.
Сегодня у нас в школе будет вечер, посвященный Дню учителя. Мы поем «Вечерний звон» на английском для SN.
Как ты живешь, что делаешь? Пиши, давай скорее, я очень жду.
У меня все нормально, двоек нет, троек – тоже.
До свидания.
Твоя Аня.
Димочка, ведь я твоя, да?»

Аня (07 октября 1974 г.)
 
Сегодня получила от Димы 2 письма. Мне его сразу так жалко стало: представила таким задерганным, уставшим от всего… Начинаю ненавидеть его диссертацию, хотя не знаю о ней ничего. Иногда она мне представляется в виде соперницы, которая притягивает Диму к себе, всеми своими щупальцами.

«Все эти дни думал над вопросом: что же все-таки сделать, чтоб успевать побольше? Выдумала систему, которая пока мне нравится: выкраивать время, причем не сразу так сделать, что раньше ложилась в 10–11, а сейчас могу ложиться в 2, а вставать в 6 или 7. Нет, надо каждый день постепенно оттягивать сон на 15–20 минут, а вставать тоже раньше. А встаю в 7 часов. Сегодня сделала последнее убавление на 30 минут. 6:30 – мне вполне хватит, чтобы выспаться. Правда SN говорит, что я скоро так вымотаюсь, но пока другого выхода не вижу (хотя надо будет попробовать так: ложиться в 10 и вставать в 5). Ведь это же ненормально спать 9, а то и 10 часов. Так полжизни проспишь. Помнишь, как я в палатке вертелась? Сейчас я не успеваю додумать мысли, как усыпаю. И чес больше спишь, тем больше хочется.
Что ты об этом думаешь, напиши. Да, какая у тебя была система.
Еще я составила режим дня, если хочешь, то потом напишу. В общем, принялась за себя и, кажется, довольно серьезно. Слишком. Много времени уходит впустую и по моей вине (а потом сама ною).
Что у тебя нового? Чем занимаешься в свободное время? Я начала читать Т. Гарди и собираюсь прочитать Голсуорси «Сага о Форсайтах».
Дима, как тебе нравятся мои фотокарточки, ты ведь меня не такой помнишь. Почему не пишешь об этом?
Димочка, а где ты хранишь мои письма? Твоя Аня (она хочет поцеловать тебя, но я ей не разрешаю).»

Аня (12 октября 1974 г.)

Получила от Димы 2 письма. Сегодня суббота, есть свободное время, поэтому напишу длинное письмо.

«Напишу, почему тебе нельзя приехать в Озерное. Ты сам понимаешь, что это село, а не город, все на виду, многие знают друг друга и все друг о друге. О SN наговорят такого, что ей лучше будет уехать. Да и она сама не позволит тебе приехать, она и так подозревает что-то (ты ей ничего не писал?). Да, здесь есть дом колхозника, но это тоже не выход. Ты хочешь приехать так, чтоб SN не знала о твоем приезде, да? А если она увидит тебя? Нет, Дима, лучше не приезжай, да тебе будет просто не добраться сюда: 15 октября прекратит свои рейсы т/х «Заря», а за ней и пароход. Автобусы будут только после праздника. Придется подождать до зимы, ничего не поделаешь. Осталось еще 75 дней. Долго!
Получила от тебя письмо с ответами на мои вопросы, спасибо. Хочешь, я тоже так отвечу, но только не сейчас, а в каникулы, до них не так уж и долго – 24 дня. Неужели я тебе написала 19 писем? Как мало!
Сегодня от тебя получила 32-е письмо, а я пишу 20-е. Ты пишешь в 1,6 раз больше, чем я. Постараюсь догнать.
В школе у меня пока все в порядке, но учусь не очень хорошо. Вот какие, например, по химии оценки: 4 5 5 5 2 3 4 5 – только 1 не хватает, все остальное есть. Ты ругаешь меня? Не ругай, я ведь у тебя умница – вчера получила по физике 5 и не за вызубренный параграф, а за контрольную. А сегодня по алгебре у доски 4, можно было бы и 5, но я вчера в книгу не заглядывала и, естественно, что затруднилась дать точное определение функции. Вот такие дела у меня в школе.
Вчера ходила в кино с SN. Смотрела «Таланты и поклонники» по пьесе Островского. Мне очень понравилось. Какие фильмы у вас в Москве идут? Ты, наверное, никуда не ходишь?
Дима, неужели я совсем безнадежная дура? Ты пишешь «я все равно не буду с тобой разговаривать как с ребенком». Я еще ребенок, да? Нет, я не обиделась, ты не подумай. Не подумай еще. Что я много не понимаю, из того, что ты пишешь. Я все понимаю, Дима. Не хватает практики, чтоб проверить и понять не только умом, а всем существом своим. Ты пиши, объясняй, чем мне задавать вопросы. Неужели, тебе интересны мои ответы?
Теперь самое важное. Ты спрашиваешь, что со мной происходит. Конечно, я бы могла отделаться от этого вопроса двумя-тремя предложениями, но я не буду этого делать. Дима! Я тебе не писала и не написала бы, но ты сам заставляешь меня делать это. Я себе покоя не нахожу с тех пор, как увидела твою жену. Я же преступление совершаю, самое настоящее преступление!  Я не знаю, что мне делать, чувствую себя в тупике, в ловушке, из которой не выбраться никак. Я презираю себя за то, что делаю, но и с собой ничего сделать не могу. Счастливые минуты бывают лишь тогда, когда я получаю от тебя письмо. В остальное время я очень несчастный человек. Не думай, что я тебе жалуюсь, нет, это не так. Сама я бы этого не написала, но раз так хочешь ты…
Будущего нет, я это прекрасно понимаю.
Но ведь должен же где-то быть выход, а, Дима? Ты ведь все знаешь, ну скажи!»

Аня (14 октября 1974 г.)

«Дима, миленький мой, здравствуй!
Получили от тебя книгу и письмо, больше спасибо. Еще хочу извиниться за вчерашнее мое письмо, я была слишком взволнована, наверное. Тебе было неприятно читать его. Ну, да ладно, я не жалею, что отправила его. Димочка, у меня для тебя новость (я думаю, что хорошая).
Вчера мне SN говорит:
- Хочешь, расстрою?
Я уже испугалась, что и случилось, а оказывается, из Тулы пришло письмо, что ты хочешь приехать сюда. Знаешь, у нее совсем другая реакция, не такая, какой я ожидала.
SN сказала, что ведь она-то часто ездит к вам, поэтому она напишет, чтоб ты приезжал. То, что ты хочешь сюда приехать, она объяснила только тем, что твоей жене здесь понравилось, она рассказала тебе, «заразила». Теперь о времени, когда ты приедешь. Я тебе писала, что скоро будет трудно попасть сюда, значит, до праздников не приезжай. Праздники тоже выпадают, т. к. SN, скорее всего, будет находиться не в Озерном, а в Вологде (а тебе туда не очень хочется, да?). Значит, ты приедешь числа 15 ноября, ладно?
Послушай меня, пожалуйста. Тогда уже будут ходить автобусы.
Дима, ты не представляешь, как я рада, что все так хорошо складывается! Да, SN взяла с меня обещание, что я буду вести себя прилично, а это значит: не дичиться тебя, не выцарапывать никому глаза, не кусаться, не убегать, в окно не лазить (в трубе тоже), разговаривать с тобой на английском, ходить к ней, как обычно, т. е. каждый день. В общем, я буду примерной девочкой.
Ну как, ты доволен?»
 
Дима (20 октября 1974 г.)

Переписка вдруг оборвалась. Я продолжал писать Ане письма, но ответов не было.

Аня (25 октября 1974 г.)

«Дима, дорогой мой!
Извини меня за все, за то, что я тебе не писала так долго. Но раз не писала, значит, что-то случилось, просто так ничего не бывает. Все так плохо и неправильно! А еще хуже получать от тебя письма и не писать ответ. Это должно быть последнее письмо. Мое последнее письмо, но, наверное, этого не будет.
Писать о том, что я люблю тебя, по-моему, глупо (да еще таким почерком – ты извини, у меня нет сейчас ручки). К тому же я успела все тебе сказать, ну пусть не все, но главное. У меня не переменилось к тебе ничего (а у тебя тоже!), все по-прежнему. Но, Дима, почему я такая несчастная, почему? Что нам делать? Что мне делать? Приехал бы ты, что ли, хотя вряд ли мы даже увидимся по-настоящему. SN все знает о том, что мы переписываемся. Не подумай, что я ей сказала об этом. Это дикая случайность, что она узнала. Об остальном потом. Что ты думаешь обо всем этом? Дима, я теперь сама хочу, чтобы ты приехал. «Заря» еще ходит (из Вологды выходит в 7:30), и пароход ходит, может, что-нибудь выйдет, или ты уже не хочешь?
Ко мне уже намечается один неприятный визит. Дима, я с ума сойду.»

Аня (15 ноября1974 г.)

«Дима!
Помнишь поезд? Я не хотела и не могла оттуда спрыгнуть сама. Наверное, меня скинули, когда я спала, радуясь, как мне тепло и хорошо и думая, что это будет длиться долго. Меня скинули, но я, кажется, ничего не сломала и попыталась заскочить в последний вагон… если удастся. А если нет, то напиши, пожалуйста, где мне можно будет найти тебя, даже сама не знаю через сколько лет. Не сердись, что я не пишу.
Yours, Anna. Я тебя целую (в щечку)
Этого письма ты тоже не получал, ты понимаешь? Не было его, правда?»

Дима (01 декабря1974 г.)

На этом опять оборвалась наша переписка, хотя я продолжал писать и отправлять письма.

Дима (03 мая 1975 г.)

30 апреля поехал ночным поездом в Вологду. Сойдя с поезда, сразу поспешил на пристань и взял билет на пароход до Озерного. До отправки парохода было еще несколько часов, и я пошел бродить по городу.
На пароходе ехал в трюме, сидя на жесткой скамье. Всю дорогу представлял себе, как пройдет наша встреча. На соседней скамейке сидела молодая пара с собачкой на руках. Из разговора понял, что у них дома уже есть собака, но они взяли еще одну. И тут мне пришла мысль: «Вот оно простое счастье!», которое считал было не для меня – мне подавай что-то «грандиозное».
Пароход в Озерное пришел уже поздно вечером. На пристани меня ждали Аня и SN. Мы пошли в темноте до дома SN. По дороге с Аней периодически пожимали друг другу руки.
На следующий день Аня заскочили на квартиру SN на несколько минут (пока не было SN). Мы наконец-то обнялись и поцеловались, но Ане нельзя было долго задерживаться.
На следующий день Аня пришла веселая. SN опять не было дома, и мы наслаждались свободой нашего общения, крепко прижимаясь друг к другу. Я гладил ее по голове и целовал лицо и шею. Но долго нам оставаться было нельзя, т. к. могла прийти SN.
Аня предложила уединиться в лес. Она рассказала дорогу к лесу, сама она пока убежала домой и сказала, что придет другой дорогой. Я вышел из дома и уверенно пошел к лесу. Был май, тепло и солнечно. Лес был на окраине Озерного.
Вскоре появилась Аня с пальтишком на руке. Мы углубились в лес и дошли до полянки, на которой была длинная скамья из половинки ствола дерева. Аня постелила пальто, на которое мы сели. Наконец-то мы были одни и не боялись, что нас кто-то побеспокоит.

Аня (04 мая 1975 г.)

«Дима, миленький мой, здравствуй.
Ты только ушел, а я все думаю и думаю о тебе, и никакие уроки в ум не идут, но ты не сердись, это пройдет, если не сегодня, то скоро.
Хорошо, что мы увиделись сегодня, я так ждала этой встречи и думала, как все будет. Но все, конечно, было не так, как я думала, а наверное, даже лучше. Я сейчас пишу на всякий случай, а вдруг мы с тобой больше не будем одни.
Знаешь, Дима, все время мы с тобой все равно не будем переписываться, не дадут. Пиши, пожалуйста, только в крайнем случае я очень буду ждать твои письма и тебя. Когда-нибудь мы с тобой увидимся, правда, Дима?
Хорошо бы ты подольше здесь был, не уезжал.
Дима, еще об одном очень прошу тебя сделать так, чтоб о нас никто не знал. Не думай, что я о себе беспокоюсь, нет. Представь положение SN. Ей будет очень плохо, ведь она меня очень любит, а я такая нехорошая.
Ну все, наверное.
Целую тебя.
Напиши потом.»

Дима (01 июня 1975 г.)

Долго не было от Ани писем, а я все писал и писал.

Аня (2 июня 1975 г.)

«Вчера получила от тебя письмо (вернее, не я получила, SN, но она мне все отдала).
Теперь о деле. Что я в пединститут поступать не буду – это точно. Во-первых, я как подумаю, что туда идти, мне так плохо становится, не хочу я туда, понимаешь? Во-вторых, мое горло. Раньше я плевала на все, а теперь все уже слишком серьезно, чтобы плевать. Наверное, все-таки придется удалять гланды. Но ты не думай, что я решила забросить английский. Если честно сказать, то была такая мысль, но прошло три дня, и я сама захотела позаниматься. SN со мной теперь не занимается, я сама.
Ну вот, я тебе уже писала в том письме, что меня Любовь Васильевна познакомила с художником (настоящим). Летом он вступил в Союз художников.
Дима, я сейчас все-все напишу, ты думай обо мне что хочешь, но я все равно тебе все напишу, потому что надо ведь кому-то сказать, а SN я не хочу расстраивать, ей нельзя.
Ну вот, познакомились, значит, мы с ним. Его мне представили как Александра Васильевича, так что вполне естественно, что я его стала на «вы» называть (ты не смейся, пожалуйста, знаю, что смеешься). Стали мы с ним заниматься, с ним и еще одним мальчиком из деревни (он рисует хорошо). Все нормально было, мне так понравилось заниматься и столько я нового и интересного узнала, ты даже не представляешь. У меня даже начала кое-что получаться. И этот художник мне понравился. Знаешь серьезный такой, хорошо объясняет, никаких лирических отступлений, а главное, что он как будто не замечает, что я девочка. Мне такие деловые отношения нравятся, все нормально. А потом Сережа перестал на уроки ходить (он в 80-м классе, у него консультации начались).
Одни раз художник говорит: «Зови меня на «ты», а то уши режет». Я подумала и правда, ведь он меня на 5 или 6 лет старше. Я тебя на «ты» зову, его тоже можно, значит, на «ты». Стала звать Сашей. Сначала рисовали с ним каждый день часа по 2, и он уходил. А потом стал все дольше и дольше задерживаться. (Да, рисовали мы в Доме пионеров, я забыла сказать). Один раз рисовали 6 часов (в воскресенье, 18 мая).
Собралась уходить (как раз через день он должен был уезжать в отпуск и в командировку), а он мне говорит, что любит меня. Я так чуть и не села там же. (Ну, а сейчас ничего). Потом мы с ним должны были рисовать во вторник, а я не успела прийти (задержали в школе), а он уехал на «Заре» и в 10 часов вечера позвонил из Вологды.
Вот, Дима, видишь какие у меня дела. Он скоро (числа 8–10) приедет, а мне даже страшно.
Рисованием я занимаюсь. Рисунок (карандаш) выходит нормально, а вот акварель получается плохо.
Спасибо тебе большое, что ты прислал мне то, что я просила. Но в Москве мне не поступить, это я точно знаю, если нарисую нормально, то не сдать прилично математику. Об институте я и не мечтаю, поступить бы в училище. Поэтому у меня такой план: с 10 июня экзамены в Ярославском художественном училище. Сдавать нужно рисунок, акварель, сочинение и историю СССР.
Если не поступлю, больше в этом году никуда не поступаю, то буду работать (кем-нибудь) в Вологде, занимаюсь в студии или в школе. Если будет получаться, то можно и в Московское училище попробовать.»

Конечно, я могу прекратить с Сашей всякие отношения, но это значит, что мы не будем заниматься, и тогда я не поступлю. А он собирается ехать со мной и Сережей в Ярославль. Хорошо, что хоть Сережка есть, экзамены у него кончатся, и мы будем втроем, так лучше.
Состояние у меня очень угнетенное, да еще экзамены. Я не знаю, как сдать физику, очень ее боюсь. Оценки за год у меня нормальные: 5 четверок, а остальные (8 или 9) пятерок. Да и то одна четверка очень глупая. В последний день спросили по биологии, а я получила 3. У меня выходила 5, а она поставила из-за этой тройки четыре.

«Дима, ты не думай, что я письмо пишу «инкогнито», совсем нет. Представляешь, SN сама сказала, чтобы я написала тебе ответ. И вообще, мне кажется, что она в последнее время сделала небольшую (но все же) «переоценку ценностей» (как ты говоришь).
С Александром Николаевичем у них стало получаться. Недавно прогуляли они оба, голубки, до 3-х часов утра. SN его очень любит.
Дима, пиши, пожалуйста, что ты думаешь обо всем этом (обо мне).
Наверное, в письме есть ошибки и много непонятного, но я сегодня пришла с сочинения такая обалдевшая, что все простительно. Писала на свободную тему «Вечно живые» (по произведениям современной литературы о Великой Отечественной войне). Получила 5 по литературе и русскому. Одна из класса. Я молодец, правда? Да, Дима?
Ну вот и все. Пиши сразу же, ладно?
До свидания.
Аня»

Дима (08 июня 1975 г.)

Я, конечно, предполагал, что молодой человек увлечется Аней – это было так естественно. Устоит ли она? Я – некая абстракция с неясными перспективами, а тут увлеченный молодой человек, с которым ежедневно встречается.

Аня (10 июня 1975 г.)

«Сегодня получила от тебя письмо, которое так давно жду. У меня все нормально. После сочинения была литература устно. Мне попался билет такая дрянь. Представляешь, оба вопроса чисто теоретические (т. е. не одного стиха или отрывка). Первый вопрос «Роман Толстого «Петр первый» – как произведение соцреализма» и второй – «Белинский о поэме «Евгений Онегин». Я рассказывала целых 20 минут (а некоторые и 5 не рассказывали). Потом задавали дополнительные вопросы, тоже ужасно глупые. Например, сколько раз был женат Петр первый и т. д. После этого говорят: «Почитай поэму Блока «12» (это чтобы одному парню помочь, он как раз готовился на этот вопрос). Я стою, а в голове все такие цитаты вертятся, наподобие:

«Гетры серые носила,
Шоколад «Миньон» жрала,
С юнкером гулять ходила,
С солдатней теперь пошла!»

И даже еще хуже. Я стояла, стояла и выдала:

«Что нынче невеселый, товарищ поп?
Помнишь, как, бывало, брюхом шел вперед
И крестом сияло брюхо на народ?»

Они все засмеялись и говорят: «Иди, убирайся». Поставили 5. Ведь Блока-то мы ни одного отрывка наизусть не учили.
9 июня была алгебра (4 часа). Представляешь, без 10 минут 10 я уже все сделала на черновике. Потом оказалось, что одно из заданий сделано неправильно, ответы не такие. Остальные три часа перешивала, переписывала, думала, поставят 4, но оказалось, что все абсолютно верно, и поставили 5.
Пока все пятерки, но через 2 дня (13 июня) физика. Я ее очень боюсь, может, даже сдам на 3, да еще где-то сумела простыть и теперь болит голова и нос не дышит. Ну, это ерунда – главное – выучить.
Теперь опять обо мне. Все-таки, Дима, я решила идти в Ярославское училище, а не в Москву. Конечно, Москва есть Москва, с Ярославлем не сравнишь, но в Ярославле мне все-таки больше шансов поступить. И это знакомство с Сашей, которое, с одной стороны, связало меня по рукам и ногам, а с другой стороны, может мне дать и уже дало много полезного (заметь, я становлюсь расчётливой). До него я не умела правильно карандаш держать, а не то, что рисовать в вертикальном положении (как надо на экзаменах).
Второе, хотя я надеюсь больше всего только на себя, свою голову и руки, он для меня полезный человек. Представляешь, он готов даже нарисовать за меня и подменить (я этого, конечно, меньше всего хочу).
Дима, я боюсь об этом думать, но он собирается с нами (со мной и с Сережкой) на экзамены. Его советы во время экзаменов – это очень хорошо, но только ради этого он вряд ли бы решился поехать, он сам собирается поступать.
Сейчас, пока его нет, все хорошо, и я успокоилась, а до этого все время было чувство что надо мной висит черная туча или беда. Это чувство опять начинает просыпаться.
Дима, я знаю, что ты все сделал что мог, но ты не можешь помочь мне ничем. Я знаю, что пишу все это и делаю тебе, наверно, очень больно, но, пожалуйста, ты не расстраивайся очень, я постараюсь, чтоб все вышло хорошо.
Теперь о Вологде. Наверное, ты прав, в Вологде мне не надо оставаться, тем более что там будет Саша. SN говорит, что мне будет трудно далеко от дома. Она права, но, в общем-то, не в этом дело.
Кем можно работать в Москве? Где мне жить? Мне даже ехать туда не к кому, в Москве у меня нет ни одного знакомого, кроме тебя. А у тебя тоже, по-моему, «квартиры, где деньги лежат», нет.
Ну и все. В Ярославль я не хочу (чем он лучше Вологды?).
Теперь о встрече. Пока об этом рано, Дима. Я сама не знаю, что со мной будет и где я буду. Но во всех случаях я постараюсь тебя увидеть. Я тебе пишу все честно, ты мне веришь? Ты пишешь, что я могу полюбить его. Нет, Дима, этого не случится, я уверена. Самое странное то, что мне кажется, он думает, что я его люблю (хотя я не давала к этому никакого повода).
Ну вот и все. Пиши. Очень жду.
Anna»

Аня (14 июня 1975 г.)

«Дима, милый мой, здравствуй!
Вчера был экзамен по физике. 12-го вечером у меня была самая настоящая истерика. Представь, завтра экзамен, а у меня 18 билетов даже ни разу не прочитаны. Хорошо хоть SN дома была. Она знает, что со мной делать в таких случаях. Прочитала вечером до 12-ти, встала в 5. До 8-ми не успела прочитать только 2 билета (сдавала в 1-ю смену). Иду на экзамен и чувствую. Что ничего не знаю. Билет попался простой:
1. ЭДС. Закон ома для цепи.
2. Звуковые волны. Акустический резонанс.
И задача тоже простая. Я самая первая отвечала, поставили 5.
Следующий экзамен – геометрия. Билеты написаны, осталось совсем немного – выучить их.
12-го получила от тебя письмо. Дима, мне очень неприятно писать об этом, да и трудно, тяжело: сейчас экзамены, да еще приходится думать об этом, переживать. Я все время думаю и думаю, что мне делать и с каждым днем себя не узнаю. Какая я раньше была, и какая теперь стала! Все это ужасно, я запуталась вконец, чувствую себя в западне и начинаю смиряться, что мне не выпутаться. Помнишь, ты говорил, что я безрассудная? Наверное, ты прав.
Позавчера (11-го) он приехал. Я не знаю, какие у нас отношения, я сразу попала под его влияние. Раньше я считала себя сильной, и только теперь я начинаю понимать, что я слабая. Дима, я откажусь от всего и всех, он так он.  Пусть он один. Я не знаю, какие у него цели, но, мне кажется, что ему просто нужна жена и не никакая девушка, которая прошла огонь и воду, а как он говорит, «чистая».
Оказывается, жизнь такая жестокая! Я еще не начала по-настоящему жить, и уже не хочется.
Дима, понимаешь, если я поступлю в училище, его там не будет и близко, а если останусь в Вологде, то он там останется. Если я поступлю, то он, наверное, уедет или в Тольятти, или в Комсомольск-на-Амуре (ему дают место). Это уже хорошо.
Дима, хочу тебя попросить об одном. Не пиши, пожалуйста, SN ни о чем. Ее нельзя ни в коем случае расстраивать, а он и так уже плачет, что я уеду и что у меня все так плохо складывается.
Пишу карандашом, ручку вчера потеряла.
Ну все. Пиши
До свидания.
Аня»

Аня (18 июня 1975 г.)

«Дима, здравствуй!
Получила от тебя письмо, а теперь самое трудное – написать тебе это последнее письмо. Все, Дима, все, надо все кончить. Ты, видимо, не понял, насколько все это серьезно, что для меня это беда, самая настоящая беда, и все, о чем ты писал – все это правильно, но это не помогает, я все равно не знаю, что мне делать. Да уже и не думаю об этом: пусть будет, что будет, я не хочу ни о чем думать, пусть со мной делают что хотят. Да, Дима, я старалась, чтоб все было хорошо, я так этого хотела! А вчера все кончилось. Теперь хорошо или плохо – не все ли равно? Вчера он взял и поцеловал меня, а я, представляешь (?!), даже не вырывалась, даже не стукнула его, даже не убежала. А сегодня пишу тебе письмо, пишу именно потому, что не стукнула его. Он говорит: «Ты хорошая моя». А я думаю: «Хорошая дрянь» и единственное что возражаю, что совсем не его и его не буду.
Теперь, Дима, все. Теперь я смирилась и не «брыкаюсь». Со всем смирилась, не могу привыкнуть только к его античеловеческой морали. Она ужасна!
Не хочу тебя обманывать, не хочу, чтобы ты думал обо мне лучше, чем я есть.
Не знаю, что дальше. Наверное, покачусь вниз (вот тебе пример морального и вообще всякого ощущения человека! Неплохая тема для исследования, да?).
А ты, Дима, перестань думать обо мне и хлопотать, не надо. Ты уже муж, а я скоро стану женой и все! Помочь ты действительно ничем не можешь, да я и не прошу, даже не хочу ничьей помощи.
SN не пиши, она все знает и ей тоже ничего не сделать, только плачет. У нее и самой все плохо.
Ты, наверное, напишешь ответ на это письмо, а я не знаю, отвечу я или нет. Мне очень тяжело, плохо и стыдно перед тобой за свою слабость.
Ну все, Дима.
Извини, что все так.»

Аня (24 июня 1975 г.)

«Дима, здравствуй!
Сегодня получила от тебя 2 письма, значит, ты еще не получил мое «последнее» письмо, раз написал.
Не надо, Дима, ничего уже не надо. Уже слишком поздно, чтоб что-то переделывать, да и я не из тех, кто обманывает.
Я знаю, Дима, что это очень тяжело, когда так выходит, но теперь уже ничего не сделать. Наверное, это звучит смешно и глупо, но мне все время кажется, что я отдаю себя в жертву. Да, Дима, он меня очень любит, он не может без меня. А ты для меня потерян навсегда, ты не был моим и не будешь, так что я о себе теперь не думаю и не хочу думать. Пускай ему будет хорошо. Он давно добивался моего согласия выйти за него замуж. (все серьезно, Дима, без шуток). Конечно, не сейчас. Но с того дня, когда я согласилась, я теперь не чувствую себя своей, а наоборот появилось новое чувство ответственности за свои поступки.
Он сказал, что добьется моей любви. Может, и правда добьется.
Дима, не надо приезжать. Я очень хотела бы увидеть тебя, но так нельзя делать, я не выдержу такой пытки, когда ты будешь рядом и не увидеть тебя. Тебе я ничего не обещала, а ты тем мне – тем более. SN все время мне напоминала о том, что ты женат, что нельзя тебя любить. А я сейчас думаю, что лучше бы не встретить тебя совсем, теперь мне рана в сердце на всю жизнь.
Ты мне не веришь, Дима, я знаю, но ты просил меня обо все писать – вот я и пишу, ты все знаешь обо мне.
А сейчас думаю: «Поступить бы мне в пединститут, ничего бы этого не было, Любовь Васильевна не познакомила бы меня с Сашей (знал бы ты, как я не хотела с ним знакомиться), ничего бы не было».
А сейчас – все. Не приезжай, все равно не успеешь: 27 я поеду в Ярославль, а он приедет туда на время экзаменов. Теперь я его, Дима, только его. Он сказал, что сделает для меня все, а SN сказала: «Аня, может правда, главное, чтобы тебя любили, а ты будешь счастлива?»
Вот так, Дима.
Большое тебе спасибо за фотокарточки. Теперь у меня есть ты.»

Дима (27 июня 1975 г.)

Это была третья почти бессонная ночь (я ночевал у друга Вити). Я лег где-то около часу. Заснуть все никак не удавалось, в голове все формировались новые тексты телеграмм Ане и Рае, и все мучил вопрос о том, как я смогу поймать Аню, где? Выходило, что, если я 27 сдаю экзамен (кандидатский экзамен по философии), 28 обязательно дождусь Лию, то выезжать надо 29 вечером, но куда: в Вологду, в Ярославль, в Озерное?
Я заснул, наверное, на минут двадцать, но потом опять стал искать выход: «Но что же делать? Что делать?» – неотступно стучало в мозгу. Где-то около 4-х я встал, но, чтобы не беспокоить Витю, лег опять. И тут я решил, что выход один: ехать сегодня. А как же экзамен, а срочное написание аннотации по хоздоговорной работе?
Экзамен можно попытаться сдать 30-го (это будет последний день приема экзаменов только соискателя из Тамбова), если разрешит Ольга Васильевна (преподаватель по философии). А аннотацию написать утром и оставить для оформления и отправки ребятам, только бы взять билет на поезд, хотя можно и «зайцем» или на попутках.
Я пошел на платформу. До первой электрички на Москву было еще 45 минут. Я ходил взад-вперед по платформе. То, что было принято какое-то решение, действовало успокаивающе.
В Москве я встал в очередь в кассы Ярославского вокзала и перекомпилировал билет с 1.07 на 26.06, поехал в общежитие, собрал вещи и поехал в институт, набросал аннотацию, отдал машинистке и поехал на вокзал.
В Вологде я был в 8 часов вечера. Ни автобусов, ни пароходов на Озерное не было. Я метался на привокзальной площади, пытаясь как-то уехать. Парохода до утра не было, самолеты туда не летают, автобус из-за плохой дороги не ходит. Оставалось такси. Как ни странно, такси было много, они подъезжали одно за другим и увозили клочки очереди, которая не успевала образовываться. Но в Озерное никто не хотел ехать. Диспетчер объяснила, что пассажиров в Озерное, видимо, уже не будет, а одному мне будет дорого. Я попытался узнать, сколько это «дорого» – две красненькие, объяснил один таксист. Да, это было, действительно, дороговато. Прикинул, сколько остается денег на обратную дорогу и выходило, что для двоих денег мало.
Я подождал еще минут двадцать и понял, что до утра жать не смогу – решил ехать на такси, несмотря ни на что.

Машина мчалась по вечернему остывающему асфальту. Дорога была пуста, лишь при выезде из города мы обогнали несколько грузовиков. Впереди до самого горизонта простилалась стрела шоссе. Такой же длинной, уходящей за горизонт была цепь моих мыслей. Я думал о том, что не купил цветы, но, неизвестно было, нужны ли будут они, а, вернее, кому их дарить? Еще я волновался относительно экзамена по философии, который наша группа будет сдавать завтра утром. Согласится ли Ольгу Николаевны, чтобы я сдавал экзамен на три дня позже.
Еще волновали тысячи пустяков: забыл позвонить Саше насчет статьи, выгонят ли из аспирантуры соседа по комнате в общежитии, Гришу, пойду ли я один в этом году в поход. Эти все мысли заслоняли собой важную проблему, о которой старался временно не думать. Мне хотелось ускорить время, чтобы кончилась наконец эта неопределенность, парализующая все мои мысли уже трое суток. Я рассмотрел уже все исходы проблемы на базе имеющийся информации и теперь у меня был информационный голод.
Машина приближалась к развилке: здесь кончалась хорошая дорога, вернее, не кончалась вообще, а кончалась для нас – надо сворачивать на проселочную дорогу.
– Ну что ж попробуем, может быть, и проскочим, – сказал шофер, - но вообще-то дорога здесь сухая.
– Если не проскочим, то я пойду дальше пешком, может, какая машина подбросит.
– Осталось семьдесят километров – много не пройдешь, а машины ходят очень редко.
Шофер был прав, вполне прав: если идти даже всю ночь, то к утру все равно не попасть в Озерное. Но все равно я готов был идти хоть всю ночь, лишь бы приблизиться к цели.
Мы ехали по проселочной дороге. Машину трясло и подбрасывало, в рот лезла дорожная пыль. Болтали с шофером о разных жизненных проблемах, и это хорошо отвлекало. Шофер рассказал о том, что окончил два класса школы с братом на двоих, и то эти годы брат забрал себе. Читать не любит – за всю жизнь прочитал одну книгу «Конек-горбунок». Удивлялся, что теща плохо видит, а постоянно читает.
В дороге у меня созрело решение: ужать с Аней не на пароходе ночью, а на этом же такси. Только все волновал вопрос, удастся ли ее уговорить. По правде говоря, сомнения в этом грызло все сильнее.
В 10 часов вечера мы были в Озерном. Я попросил шофера немного подождать и почти бегом пошел по улице. Подхожу к дому Лии, в окнах отсветы настольной лампы – значит, кто-то есть дома. Ну, слава богу!
Открываю одну дверь, прохожу в коридор, отворяю следующую дверь. Через прихожую вижу праздничный стол. За столом Лия и Люба. Потом замечаю какого-то бородатого парня. Неужели он? У всех застывшие вопросно-испуганные лица. У Лии на лице испуг и злость. Она вскочила и несколько секунд стояла в оцепенении, потом предложила сесть. Я плюхнулся на стул, на меня навалилась такая усталость, что я не мог ни говорить, ни двигаться. Я схватил первый попавшийся под руку бокал с шампанским и осушил его. Только тогда я взглянул на Аню. Это было не лицо, а маска – маска застывшей отрешенности и безразличия. В лице не было ни одного живого элемента, взгляд был потухший и холодный (О! Что сделалось с человеком!). Все молчали. Потом Люба стала хлопотать: принесла мне чистую тарелку, стала предлагать поесть, но я все отказывался. Когда возник вопрос о компоте, я еще пытался что-то сказать, эдакое бесшабашно-глупое, что-де компот-то, наверное, из сухофруктов, а не из свежих ягод. Ответ я сейчас не помню, т. к. его не слышал.
Воцарилось общее молчание. Я искоса разглядывал его (на Аню смотреть было незачем – там уже не было человека). Он был среднего телосложения с бородой и довольным самоуверенным лицом. Но ненависти к нему, как ни странно, не было.
Люба сказала, что мы не познакомились. «Саша» – сказал он. «Дима» –выдавил я.
Время шло, такси ждало, а за столом была могильная тишина. Надо было как-то вызвать Лию, чтобы с ней поговорить, но я все не мог сделать это, т. к. считал это немного неприличным (О! Господи! Еще тут я думал о приличии!).
Но вот я решился: «Лия, выйдем на минутку». она нехотя поднялась, и мы вышли на улицу.
И тут произошло то, что я никак не ожидал, хотя, зная столько лет Лию, нужно было ожидать (я все еще наивный человек в этом плане). Она обрушила на меня гору обвинений во всех смертных грехах. Она сказала, что не видит ничего опасного, все нормально (?!), она обо всем знает, письмо Аня написала под впечатлением и т. д. Ее слова были вполне искрение, в них звучали ноты собственной боли. Я чувствовал, что мои слова доставляют ей чудовищную боль, но выхода у меня не было – из двух зол я выбирал меньшее (хотя как это сейчас я понимаю, выбор был ошибочным: при выборе между живым и мертвы – выбирают живое) Я чувствовал, что с каждой фразой теряю Лию. Если мы и останемся друзьями, то это уж будет совсем не то, что было несколько лет назад. Я резал по живому, но что было делать? Что?
– Все вы одинаковые, летите как мухи на мед (ну, это уж слишком!).
Вызвать Аню она отказалась категорически. Я вошел в комнату. За столом никого не было. Из кухни слышался тихий разговор, затем появилась Аня. Я руками показал ей, чтобы она вышла, но она категорически мотала головой. Мы еще некоторое время повторяли этот жестовый диалог. Потом я показал один палец, говоря, что на минуту. Она согласно кивнула, и мы вышли.
Я не думал, что встреча продлится всего 20 минут. Я надеялся на несколько часов, ну на час, но 20 минут(?).
Наш диалог был похож на диалог с ЭВМ.
– Так нельзя, это глупо.
– Можно.
– Ты меня любишь?
– Не мучай меня.
– Ну, Анечка?
– Я теперь другая и такой, как была, уже не буду.
Я еще за что-то цеплялся, еще не понимая, что все погибло.
– Я ему обещала выйти за него замуж, а тебе я не обещала.
– Но ведь так нельзя, из-за глупого принципа гробить несколько жизней.
– Можно, я жизнь гроблю только себе и больше никому.
– Как «больше никому», еще мне, своим детям.
– У меня не будет детей.
– Почему?
– Не будет и все.
– Но ведь ты его не любишь?
– Ничего привыкну.
– Пошли.
– Нет.
– Там ждет машина, и мы уедем в Москву.
– Нет.
– Анюта!
– Нет, я теперь никому не верю, даже тебе.
– Но, ведь я тебя ни в чем не обманул.
– Да, но я все равно не верю. Я теперь другая – я стала как все. Еще в мае я была не как все, а теперь – как все.
– Анечка, поехали!
– Нет, не мучай меня, я сейчас уйду.
Я взял ее руку и посмотрел в глаза – рука была безжизненна, а взгляд стеклянный.
– Уедем.
– Уже поздно, надо было месяц назад.
– Анюта еще ничего не поздно.
– Нет, все, Дима.
– Ну, также нельзя!
– Можно, мне теперь все равно с кем.
Это было самоубийство, медленное моральное самоуничтожение. Она встала со ступенек и медленно попятилась к двери. Я схватил ее за руки и потянул к себе, но встретил твердое сопротивление. Все было кончено. Взглянул на нее в последний раз и попросил позвать Лию, чтобы она проводила меня до машины.
 Лия вышла немного растерянная и не такая строгая. Ее лицо выглядело похудевшим и осунувшимся от всего пережитого. Они медленным шагом пошли по дощатому тротуару, ведя неспешный «анализ» событий.
– Лиечка возьми апельсины – мне их незачем везти назад.
Я доставал апельсины из портфеля, а она отрешенно засовывала их в карманы куртки. Мы молчали. Я все продолжал доставать апельсины, когда заметил слезы на Лиином лице. Это были не просто слезы, это было молчаливое рыдание. Она слегка отворачивала лицо, которое выражало обнаженную боль – это было лицо живого человека!
Хотя Лия много пережила, в отношении со мной стала недоверчивой, кое-что в ней сломалось, но она была живым человеком. Пусть крайне уставшим, измождённым и вроде отчаявшимся. Но желающим жить и это было главным. Да и ее работа с детьми не дает ей умереть – в этом ее большая удача, поскольку еще неизвестно что бы было, если бы она была на другой работе.
Я побежал к такси, плюхнулся на кресло и сказал: «Поехали». Всю дорогу молчал, напряжение спало – меня одолевала усталость. Можно было бы сказать, что мне тоже стало все равно в этот момент. Единственное, что удручало – потеря Лии. А остальное все исправится – я себя знал. Верил, что никогда не сломлюсь. Это уже проверено опытом: что бы ни было, я всегда продолжал идти вперед, т. е. жить.
Все же что-то во мне переменится. Я сразу стал старше на несколько лет. То детское, юношеское, что я в себе задерживал не оправдано долго, будет отброшено.
Но пока полнейшее безразличие к работе, к науке, к тому, где я буду жить и работать, кем. Как быть с женой? Разводиться. Зачем? Жить дальше – опять же зачем это? Ради нее? Ради дочери? Оправдывает это себя?
Ясно одно – надо жить!
На вокзал приехал за 7 минут до отхода поезда.

Дима (29 июня 1975 г.)

Я еще на что-то надеялся и поехал в Ярославль узнать, не поступила ли Аня в художественное училище. Я никогда не был раньше в этом городе, но по плану быстро сориентировался и вышел на училище. Прошелся по коридорам, нашел список поступивших, но ее фамилии там не было. С этим я и вернулся в Москву.
Вот и все! Надежды больше не было. Мне очень было жаль Аню, хотя она поступила довольно расчетливо. Какие со мной перспективы? Очень смутные: я еще женат, жилья нет, есть аспирантская стипендия, прописку Ане в Москве не получать, работу не найти. Я бы на месте Ани, конечно, «кинулся бы в омут с головой» – рискнул бы поехать в Москву, хотя это и было бы безумство.

Прошло 45 лет.

Аня (2020 г.)

Летом после окончания школы ездила в Ярославль. Пыталась поступить в художественное училище, получила четверки по живописи и рисунку, тройку по композиции (не успела закончить) – в результате не хватило балла. Мама уговорила поступать на иняз. Сдала экзамены довольно прилично и прошла.
Замуж за Сашу вышла рано – на 2 курсе (без особой любви с моей стороны). Когда сыну и дочке было 10 и 13 соответственно, муж куда-то испарился. Чтобы накормить семью приходилось работать на «58» работах – в школе в начала девяностых платили мало.
Дочка закончила в США университет (получила грант). В 2005 г. вышла замуж, родила в 2010 сына, и я взяла академический год помочь с ребенком.
В США встретила Джона, и он как-то не по-американски быстро на мне женился. Я просто не могла устоять перед умным мужиком, хотя никогда не думала, что выйду замуж второй раз. Джон – профессор, лингвист, ученый с мировым именем в своей сфере, написал много книг, преподавал древние языки, говорит на немецком, арабском, иврите и еще семи языках.
Я очень ценю свою свободу, и он ее и не ограничивает. Дальше, как в сказке: жили долго и счастливо.
Что касается нас «тогдашних», даже хорошо, что так получилось: мне надо было пройти свой путь, вырасти, стать такой, какая я сейчас, родить этих детей, которые воплотили все мои мечты.

Дима (2020 г.)

Я не стал больше искать Аню. Через два года я все же развелся и женился во второй раз, родилось двое сыновей. Брак оказался неудачным. Новый развод и женитьба на великолепной женщине, с которой мы в любви и полной гармонии живем уже 34 года. Наш сын получил степень PhD и работает в крупной ИТ-компании в Великобритании. 
Мой старший сын, кандидат химических наук, работает в Германии, а средний сын и дочь окончили московские вузы и живут в Москве.
Я окончил аспирантуру, защитил диссертацию, работал в научных организациях, потом в вузах доцентом, заведующим кафедрой, проректором, а закончил работу профессором в университете.
На пенсию мы с женой уехали в Грецию, к морю, которое видим два раза в день – о чем я всегда мечтал.
Так, что жизнь удалась!
Мое отношение к «году любви»? Немного жаль, что мы расстались, но сейчас понимаю, что нас ждало очень много трудных моментов. Я благодарен Ане за этот подарок любви, державший меня целый год в состоянии эйфории, когда ты любишь и любят тебя.

Фото из Интернета.