Один год любви 2

Дима (1 августа 1974 г.)

После отъезда Анны я стал анализировать сложившуюся ситуацию. Свои размышления изложил в письме к ней.

«Я, кажется, сделал большую глупость, дав тебе адрес. Даже не глупость, а нечто худшее – подлость что ли. Почему я так сделал, хотя этого не следовало делать ни в коем случае?
1. В этом был некий эгоизм (?) – мне жаль было расставаться навсегда.
2. Я не мог просто так расстаться, т. к. чувствовал, что не все еще сказано, недостаточно полно и аргументированно убедил тебя в необходимости расстаться (исчезнуть в памяти друг друга), а также в недостойности тебя, твоей любви – а это, к сожалению, так.
3. Пожалуй самое главное и решающее – твои глаза в день отъезда. Я не мог смотреть в них без боли – они выражали такой крик души, боли и страдания, что я не удержался.»

Анна (3 августа 1974 г.)

Дни похода были для меня одними из самых счастливых дней в моей жизни, и никто у меня этого не отберет.
По приезде домой я сразу села писать письмо Диме, хотя меня терзали сомнения: может я неправильно делаю, что пишу это письмо. Мне вдруг сейчас показалось, вернее вспомнилось, что он сказал, чтобы я написала через 2 месяца. Но я всё-таки пишу.

«Что-то в письме я так легко называю тебя по имени, помнишь, тогда у меня почему-то язык не поворачивался сказать тебе что-нибудь или позвать.
Сейчас сижу и думаю: ну почему я такая несмелая с тобой была? Мне же тогда на море хотелось сказать что-нибудь хорошее и поцеловать тебя очень хотелось. Всего один раз, немного. Ты на меня не сердись, что я все так пишу, как думаю, но это правда, так было на самом деле.
Дима, я иногда думаю: а как ты ко мне относишься? Мне кажется, что ты не можешь меня любить, слишком я маленькая для тебя, да? Нет, я не хочу сказать, что ты старик, как ты это говоришь. Перестань так говорить, все равно я не поверю. Для меня это не имеет никакого значения, ты же знаешь, что я плюю(!) на возраст, а вот ты нет. Поэтому мне и кажется, что ты просто-напросто проверяешь свою модель любви. Ну, что же, еще одно исключение, подтверждающее правило, – любовь на расстоянии. Этого даже ты не можешь мне запретить. Не говори: забудь, я только еще чаще буду вспоминать.»

Анна (6 августа 1974 г.)

За окном уже август, скоро осень. Скоро в школу, а мне не хочется про нее даже вспоминать. Впервые в жизни в августе в школу не хочется, может потому, что последний раз?
Получила от Димы первое письмо и сразу пишу ответ.
 
«Ты спрашиваешь обо мне? У меня все в порядке. После Евпатории работала – были нужны деньги, а у родителей просить не хотелось. Они, конечно, были не особенно в восторге от этой «грязной работы» (так говорит мама), но уж слишком хорошо знали, что меня не свернуть. А как ты относишься к «грязной работе»? Очень интересно узнать твое мнение. Я почему-то скорее представляю тебя в белом халате, чем в спецовке. (хотя лучше всего – в джинсах! Привыкла!).
Надо, чтоб о нашей переписке никто не знал (так будет лучше для тебя), а особенно SN (так для конспирации мы обозначали Лию, Лию Николаевну). Она и так что-то говорили про тебя, но я не очень-то вникала. Мне это абсолютно все равно, что про тебя говорят».

Дима (20 августа 1974 г.)

Все пытаюсь разобраться со своими чувствами к Анне. Что это – большая любовь или влюбленность? Вряд ли большая любовь могла сформироваться за те короткие встречи в Евпатории. Значит влюбленность, которая плавно переходит в любовь. Я уже стал привыкать к Аниным письмам – жду их с нетерпением. Я вдруг начинаю понимать почему. У меня возникла ассоциация с поездкой на поезде: после 15-летней переписки с девушкой (первые пять лет были дружески-любовные письма, а потом во время обучения в выпускном классе эта переписка из-за меня стала сухой и формальной) я «сошел с поезда» и три года ожидал следующего. И вот я опять «в поезде» и продолжаю движение – опять переписка с девушкой из выпускного класса и неизвестность встречи впереди.
Из-за своего плохого почерка стал писать письма на пишущей машинке.

«Извини, что пишу на пишущей машинке, так как боюсь, что из-за моего плохого почерка ты не все сможешь все прочесть.
Ты спрашиваешь, как я отношусь к «грязной работе»? Положительно, как к любой работе вообще. Если нужны деньги, то надо идти работать туда, где тебя берут. На Западе дети богатых родителей не считают зазорным мыть посуду в ресторанах, работать на бензоколонке и т. д.
Я, как всегда, загружен работой. В основном занимаюсь отладкой программ на ЭВМ. На днях узнал, что признали мое изобретение.
Куда ты деваешь мои письма? Не попадут ли они в руки родителей или SN? Твои письма сжигать и не думаю.»

Анна (22 августа 1974 г.)

С 17.08 по 21.08 была у SN в Вологде, а сегодня уже дома, в Озерном.
Толик как с ума сошел – вдруг начал объясняться мне в любви, вспоминать Евпаторию, извиняться за поведение. Я прямо не знаю, что с ним делать.
До сих пор не могу понять наши отношения с Димой. Иногда кажется, зачем все это? Не надо писать! Но я уже жить не могу без этого мучительного ожидания, и хочется писать ему.

«Я сейчас много рисую, как и обещала. Все время хочется нарисовать что-нибудь из похода (тебя в джинсах, например). Но как наваждение какое-то: перед глазами ущелье в огнях, да звездное южное небо, да в ушах (а кстати, и на моем магнитофоне) – «звездочка моя ясная! Как ты от меня далека»! Помнишь? Этого, к сожалению, не нарисовать.
Я бы тебе хотела все же подарить чего-нибудь на память из нарисованного, но послать рисунок очень трудна, да и некуда.
Good bye. I kiss your lips!
Yours Anna.»

Анна (24 августа 1974 г.)

Вот пришло очередное долгожданное письмо от Димы, написанное на пишущей машинке. Конечно, приятнее получать письма, написанные рукой.
 
«Дима, пиши своим почерком, я привыкну, я хочу привыкнуть. Я ничего не имею против того, чтоб ты писал на машинке, но письма, написанные твоей рукой мне как-то ближе, как-то роднее, понимаешь? Но ты как хочешь, я тебя не заставляю, как тебе лучше, так и делай.
Теперь о твоих письмах. Письма, приходящие на мое имя, никто никогда не вскрывал и, будем надеяться, что так и дальше будет. Твои письма я запечатываю в чистый конверт и пишу какую-нибудь ерунду: English, 8 kl. (или что-то в этом роде). Маме я объяснила, что познакомилась случайно в Евпатории с парнем и теперь переписываюсь. Правда, она немного пристает ко мне с вопросом о моем (бывшем) «женихе», но это ерунда.
Дима, почему ты не хочешь сжигать мои письма?»

С SN у нас отношения прежние, не совсем, правда, но почти так. Она больше стала следить за мной: когда я молчу, она спрашивает, почему грустная; когда смеюсь – наоборот (я не могу же ей объяснить, что от Димы наконец получила письмо!).
Дима писал, что у него возникли какие-то проблемы в институте.

«Что у тебя с работой? В чем причина? Очень хочу, чтоб у тебя все было хорошо. Дима, почему ты не пишешь, какое она, твое изобретение. Или ты думаешь, что мне неинтересно об этом знать? Напиши.
Дима, вот ты язвишь насчет Толика! Ты ведь знаешь, что он мне в Евпатории очень надоел, а тут еще в Вологде ходили мы на танцы в ВРЗ (Вагоноремонтный завод). Мы, конечно, ходили не только с Толиком, а еще Наташа и Саша, а то Толик меня совсем довел. Посмотрел бы ты на него! Не узнал бы, честное слово.
А с тобой мы увидимся обязательно, правда? Хотя нескоро – до моих зимних каникул целая вечность, а до летних еще больше. Пиши мне быстрей.
Good-bye! I am waiting/ I kiss your lips, cheeks, nose, eyes? My dear Lovely!
Yours Anna.»

Дима (24 августа 1974 г.)

За короткое время Аня для меня стала очень дорога, писать ей стало моей потребностью, как и получать письма.
Но ей 16 лет, а мне уже далеко не 16. Разница в 11 лет мне кажется достаточно большой. Непонятно, насколько у нас будут общие интересы. Пока отношусь к ней как к младшей сестре.
Я не хотел, чтобы она в ущерб учебе в школе писала мне много писем, о чем ей и написал.

Аня (25 августа 1974 г.)

«Дима, миленький мой, большое спасибо за письмо. Знал бы ты, как я жду их, твоих писем!
Совсем ничего, что ты такой «пишущий», даже очень хорошо. Если бы ты захотел, то я стала бы тебе писать каждый день, правда. А у тебя письма очень хорошие, и мне никогда они не надоедят, мне с тобой очень интересно. Знаешь, я чего вспомнила? Мы тогда на море разговаривал (вернее, говорил ты) помнишь, ты сказал, что спад в любви неминуем, но как мало людей об этом знают! Я почему-то часто об этом думала, а теперь поняла (Дима, тебе не смешно, что до меня это так долго доходило?) что люди, которые любят друг друга просто не в состоянии об этом думать, они не хотят об этом думать, не хотят не верить. Все-все знают, что спад будет, но не могут применить это к себе, понимают это умом, а не сердцем. И хорошо, а то, во что бы превратилась любовь? Я не хочу думать, что от тебя когда-нибудь не будет писем, понимаешь, не хочу!»

Почему Диме так плохо, что мне 16?! Да я уже сама хочу, чтобы мне было не 16, а 26, но, увы, это невозможно. Неужели из-за этого нужно будет отказаться от своей любви? 

«А у меня возраст самый обычный, не должно быть никаких трудностей с ним. Правда, я иногда могу выкинуть что-нибудь, сама не ожидая (ты уже имел случай убедиться). А в остальном – все как у тебя, наверное. Только разница в том, что ты умнее меня в 11 раз. Пиши об этом и прощай мои очередные глупости, и не смейся над моими письмами, хорошо? Хочется написать нежное что-нибудь, а вместо этого – чушь какая-то. Вот ты меня можешь хоть Анечкой назвать, а мне как? Так что ты не обижайся, что я тебя миленьким зову, ладно?
Теперь о школе. Дима, я с тобой вполне согласно, да, мне надо хорошо учиться, и я тебе даже обещаю, что все будет хорошо. Если хочешь, я выучу даже физику на 5, хотя терпеть ее не могу, по правде говоря. Видишь, какая я у тебя хорошая? И неупрямая совсем.
Пиши, пожалуйста, чаще, если можешь, конечно.»

Вчера была суббота, мы с подругой ходили на танцы, хотела Диме ночью написать, но не смогла, такое настроение было паршивое после этих танцев. Я вообще чувствую, что начинаю отдаляться от всех этих развлечений. Хорошо или плохо, не знаю. Противно там все, и единственное, что я очень хотела вчера – это, чтобы Дима оказался рядом и пригласил меня танцевать. Но пока я звездами залюбовалась (вчера звезд было столько, совсем как в Бахчисарае) ко мне подошел какой-то тип в очках (Светка его «профессором» обозвала) и пригласил меня танцевать.
Еще одна не очень приятная для меня новость – приехал Толик. Он собирался приехать, но я думала, что он шутит, а он приехал. Хорошо еще, что ненадолго. Мне уже становится несмешно.

Дима (26 августа 1974 г.)

Я засыпал Аня вопросами, на что она, похоже, немного обижалась. Но ведь мы очень мало общались и не успели узнать друг друга: интересы, цели, приоритеты.

Аня (27 августа 1974 г.)

Получили наконец от Димы письмо. Вчера писем не было весь день, и я так обрадовалась сегодняшнему письму!
Сегодня наконец-то вырвалась в лес. Там так хорошо! Единственное место, где я отдыхаю по-настоящему. Набрала грибов корзину, но не без приключений: когда лазила за камышами, провалилась по пояс в болото и, кажется, простыла немного. Но ничего – могло быть и хуже.

«Не бойся писать мне чаще, я жить уже не могу без твоих писем.
Сразу же постараюсь ответить на твой вопрос. Работа, конечно же, работа должна стоять в жизни на первом месте. Она никогда не изменит, не обманет (а также есть шанс сделать свою жизнь не такой бессмысленной!). Не всем дано семейное счастье, счастье в любви, но можно найти счастье в работе всем, кто этого хочет, да? Семья – на втором плане.
Знаешь, я никогда не была женой, но, мне кажется, что если бы у меня был такой муж как ты, то я бы очень старалась не связывать его сильно семьей. Не знаю, что я буду думать об этом лет через 10, но сейчас я действительно так об этом думаю. А вообще-то не стоило так говорить своей жене. Некоторых это очень задевает. А что ты об этом думаешь?»

Дима (27 августа 1974 г.)

Аня повторяет мои слова, когда-то сказанные о приоритетах. Я считаю, что работа – приоритетнее семьи (по крайней мере, для мужчины). Если работа требует поездок в командировки, задерживаться на работе, то следует пойти на это даже в ущерб семье. Женщины это не хотят принимать и очень обижаются.
Хорошо бы об этом поговорить лично с Аней, а не в переписке. Очень хочется ее увидеть, приехать к ней. Написал Ане, что брожу по вечерней Москве и мечтаю.
 
Аня (29 августа 1974)

Дима хочет приехать. Но в нашу «дыру» не так просто добраться.

«Дима, приехать сюда намного труднее, чем ты представляешь. Есть маленькая надежда, что мы увидимся в зимние каникулы, а в осенние не доехать даже до Вологды, т. к. в это время отсюда нет дороги (река замерзает, а шоссейная дорога еще не открыта).
А как ты живешь, как дела? Получаешь ли мои письма? Я ведь тебе часто пишу.
Дима, я не буду тебя ругать, ты совсем не лентяй, ты – хороший, миленький мой. Лучше напиши, о чем ты мечтаешь (за это нельзя себя ругать!). Это прекрасно, Дима.
Ну, ладно. Пиши.
Goog-bye, my lovely!
Yours, Anna.»