Перешагнуть и пойти

История   эта начиналась как детектив, а окончилась трагедией. Но  всё   по порядку.
                1
Старший оркестр собирался на репетицию. Юноши 16-17 лет с кларнетами, трубами,  валторнами, тромбонами, парой фаготов и одной тубой заходили в оркестровый класс и рассаживались по местам. Часы,  висевшие на стене позади оркестра, но перед глазами дирижера, показывали без четверти 2.   Прилаживали трости,  начинали «раздуваться».   Стрелка дошла  уже до 2, а их пунктуального, точного и аккуратного Александра Александровича все не было. Мальчики оборачивались,  смотрели на циферблат.    2.01, 2.02,    2.05! Может быть, транспорт подвел?  Ведь он ездит на работу не менее 10 остановок! Правда, дома у него никто из них не бывал, но слыхали, что живет он вдвоем с женой-пианисткой. Александр Александрович, выпускник военно-дирижерского факультета Московской консерватории,  был типом старого интеллигента. Одевался он скромно, ничего кричащего, вызывающего не было ни в его облике, ни в костюме. Всегда однотонные сорочки, два-три галстука.  Никаких запонок для манжет, никаких зажимов для галстука у него не было. Осенью он ходил в коричневом плаще, зимой в сером пальто с каракулевым воротником. Волосы его, начинавшие седеть, всегда тщательно приглажены,  коротко подстрижены.  Стригся он раз в месяц, всегда в одно и то же число. С учащимися он всегда был неизменно доброжелателен, даже мягок, но при этом не прощал ни одной фальшивой ноты, а различал он даже четверть тона! Одной из главных заслуг дирижера является способность взять верный темп. В  темпах Александр Александрович тоже был безупречен. В  целом получалось так, что ему не было необходимости кричать и ругаться – его безоговорочно слушали. С дисциплиной – главной проблемой всех школ -  у него забот  не было. Он был строго пунктуален. Только на первую репетицию некоторые нерадивые ученики  могли явиться с опозданием. Тогда он останавливал весь оркестр и спрашивал нарушителя дисциплины:
- Вы знаете ( да, да, он ко всем на первых порах, пока не сработались и даже в какой-то мере не сдружились, обращался на Вы) поговорку: Семеро одного не ждут? А нас тут – сорок!
Это звучало с такой укоризной, что бедный мальчишка готов был расплакаться. Разумеется,  больше опозданий не было. И вдруг -   сам дирижер опаздывает!  Решили его не выдавать. Сначала сидели тихо, а потом решили сами начать репетицию. Кларнетист, высокий красивый 11-классник взял на себя роль концертмейстера оркестра: кларнет в духовом оркестре то же, что скрипка в симфоническом. Встал со своего места, взмахнул кларнетом, дав вступление. Так сыграли первую   пьесу, потом вторую, потом повторили, как это делал их наставник. Устали. Кто-то спросил:
- Не сходить ли все-таки к завучу?
Все зашипели на него: зачем Сан Саныча  подводить!   Мало ли что могло случиться:   транспорт не ходил, жена заболела. Да,  может, и сам простудился в своем плащике. Урок был спаренный, полтора часа. Сыграли весь репертуар, а последние минут двадцать травили анекдоты, но в коридор не показывались, досидели до звонка.
                2
Его «прогул» добрые ученики не выдали. Суббота -  день  без занятий оркестра.    В  понедельник завуч удивился, что его нет, но решил директору пока не докладывать. Подожду один день – решил про  себя. Александр Александрович был на хорошем счету. Работал он в школе сравнительно недавно, лет пять, а до того был художественным руководителем и главным дирижером военного духового  оркестра МВД республики.  7 и 10 ноября каждого года, в день Великой Октябрьской революции и в День милиции вел он свой оркестр на главную площадь города и там нес праздничную вахту по многу часов на морозе. Ему советовали: Надевай валенки. Но  как можно! Главному дирижеру перед правительственной трибуной стоять в валенках! Он  терпел в сапогах, утепляя их несколькими слоями носков: сначала хб, потом шерстяные, потом опять хб. Но это мало помогало. Ноги застывали до полной потери чувствительности. Ходить ему становилось все труднее, долго  стоять  - невыносимо тяжело. Пришлось брать в помощницы палку. С палкой на парады не походишь, и он перешел работать в школу. В   одну из семи -  на весь огромный Советский Союз – школу, готовящую музыкантов для армейских духовых оркестров. Одаренные мальчики поступали, сдав экзамены, в 5 класс и учились до 11. Получали на выпускном вместе с аттестатом диплом  с квалификацией «Артист духового  оркестра». Многие сразу шли в консерватории на военно-дирижерский факультет,  другие поступали в музыкальные училища на оркестровое отделение.
Во вторник,   однако, пришлось доложить директору.
- Давно его нет?
- Со вчерашнего дня.
- Надо домой звонить!
На звонок ответила … поднятая трубка.
- Александр Александрович дома?
На том конце провода молчали. Чтобы не пугать струсившего  молчуна, пояснил:
- Это звонят с его работы, из школы.
Опять молчание, но трубку не кладут. Он подождал, и даже довольно долго, а потом  первый положил свою на рычаг.
- Найдите адрес и езжайте к нему. Там что-то неясное.
Отправилась целая делегация: завуч и два педагога – духовика. Дом в центре, на улице Ленина. Лифта, однако, не было. Поднялись к нему на третий этаж. Потянулись было к звонку, как из-за двери отчетливо услышали звуки фортепиано. Кто-то играл прелюдии Рахманинова. Слава богу, дома кто-то есть! Позвонили. Игра продолжалась  с тем же напором и энергией. Не  слышат,  что ли? Стали стучать. Опять ничего. Не дверь же ломать! На шум вышла соседка.
- Не   видали соседа? Александра Александровича?  Мы с его работы. А дома кто? Кто-то ведь есть, а не открывают.
- Это вопрос не   ко мне. Вызывайте милицию.
Переглянулись.
- А  от Вас можно?
- Можно, только вызывайте от своего имени.
Так и сделали. Подошли двое милиционеров в форме. Сначала от той же   соседки они еще раз позвонили по телефону. В трубке опять молчали, но игра на фортепиано прекратилась. Значит, звонок слышат. Тогда стали стучать, а потом греметь в дверь с такой силой, что дом содрогнулся. Наконец  приоткрылась щель на цепочке  и хотела было опять закрыться, но милиция умеет цепочки открывать! Женщина в немыслимом одеянии – смесь восточной роскоши и дезабилье – молча стояла в коридоре.
- Где Ваш муж? Он на работу не ходит. Что случилось?
Она молчала. Выражение ее лица нельзя было точно определить: она словно летала где-то в эмпиреях и до земной обыденности не снисходила. Но милицию было не так-то легко пронять этими дамскими штучками.
- Так, гражданочка, где мужа прячем?  Придется делать обыск.
Они прошли в зал, на ходу кивнув педагогам:
- Понятыми будете.
Ого! Тут стоял рояль, правда, небольшой, кабинетный, но красивый, коричневой полировки. На   окнах пыльные гардины, пожелтевший и посеревший тюль. Продавленный диван без покрывала, но в углу стопкой подушка и одеяльце. На  пыльном столике -   фарфоровые статуэтки и шкатулка Федоскино. Была и вторая комната. Тут стояли две кровати, одна у окна, другая у двери. Был и большой шкаф. Открыли одну створку – там на полках книги и нотные альбомы, за второй – платья. Пошарили за платьями, даже фонариком посветили – никого. Один из милиционеров заглянул под кровати. Пусто. Балкон! Но там было как в деревенском сарае – навален  всякий хлам и стоял новый чистый мешок с картошкой. Так, теперь на кухню. Здесь тоже прятаться негде. В раковине  аккуратной стопкой, одна в другой несколько немытых тарелок и одна-единственная чашка. В ванную заглянули просто так, для отчета. Никого.
- Как Вас зовут, -   спросил милиционер. Она молчала, смотрела исподлобья.
- Можно, я спрошу?  - начал завуч.
- - Попробуйте.
- Я коллега Вашего мужа. Мы тоже все музыканты. Нас бояться не нужно. Мы пришли справиться о Вашем муже. Где Александр…
Он не успел договорить отчество, как она повторила эхом:
- Александр.
- Да, да. Где он? Его нет уже два дня.
Один из педагогов сказал ему что-то на ухо, и он поправился:
- Пять дней!
-Пять дней,  - повторила она. Они поняли, что для нее это пустые цифры, ничего не говорящие.
- Да она дура, - шепнул один из музыкантов, - В жизни не слышал, чтоб Саня говорил, что она где-то работает, что детей ему родила. Говорил только, что в консерватории вместе учились, там и поженились.
- Хм! Но Рахманинова играет!
- Что в пальцах осталось, то и играет. Какой сегодня день?  -   обратился он к ней, сделав  не попытку достучаться до ее темного сознания, а чтобы продемонстрировать коллегам свою проницательность.
- День -   четко сказала она.
- Как Вас зовут?
Она молчала. Тогда он спросил, четко  выговаривая:
- Имя? Имя!
- Эмма, - словно в поцелуе произнеся М, ответила она.
Страшная истина открылась перед ними. А он никогда никому не жаловался, даже не говорил! Бедный Санька! Где его теперь искать?
- Так, -  вывел их из оцепенения милиционер, -  Сами   видите. Об них обоих надобно   в  больницах справляться.
С тем и ушли. Дверь, однако, Эмма заперла со всей тщательностью.
                3
По вечерней  осенней улице медленно  передвигался, опираясь на палку, скромно одетый немолодой человек в старом коричневом плаще, голову ему покрывала кепка-шестиклинка, на шее болтался несвежий застиранный шарфик с мелким принтом в виде восточных огурцов. Вдаль он видел хорошо, а близко лежащий мокрый кленовый лист не заметил. Поскользнулся и упал. Палка отлетела далеко и упала на газон с листьями. Шедшая за ним пожилая сухонькая  женщина остановилась и участливо спросила:
- Вам помочь?
Перед его глазами промелькнула картина:   старушка будет поднимать его, высокого, еще не старого мужчину? И он ответил:
- Я сам.
Удивился, что вместо звуков у него вышел хрип,  и два коротких слова он смог произнести с трудом.  А дальше всё стремительно темнело в глазах, и он бессильно закрыл их. Люди шли с работы, торопились с покупками и детьми. Была пятница, конец недели. Его просто обходили, кто торопливо, кто в спешке почти не замечая. А кто -  с отвращением  и осуждением:
- Еще выходные не начались, а уже набрался!
Одна рука, которой, падая, он хотел удержать палку, у него немного откинулась в сторону, прохожие брезгливо переступали через грязный рукав. Наконец  две сплетницы, сидевшие возле подъезда на лавочке, обратили на него внимание:
- Глянь, Степановна, ведь давно лежит. Не помер бы!
- Не, -  ответила другая, -   Я  подходить смотреть не буду. Давай просто вызовем скорую
- И то правда.
Так и сделали. Степановна зашла в свою квартиру на первом этаже и вызвала скорую:
- Лежит аккурат напротив нашего подъезда. Улица Кадомцевых, дом такой-то, крайний к улице подъезд, дом поперек к улице. Кто таков и пьяный или нет, не знаю. Не смотрела. Сами приезжайте и смотрите. Но подобрать надо.
Скорая приехала не скоро. Подбирать пьяных – не ее забота. Идти человек не мог, на вопросы  не реагировал, алкогольного духа, однако, не распространял. Отвезли его в дежурную больницу, сказали, что документов нет, подобрали на улице, диагноз поставить не смогли. Дело шло уже к ночи. Усталая злая дежурная врач брезгливо окинула взглядом его грязный старый плащ, вызвала кастеляншу, велела забрать плащ, пиджак под ним и туфли. Затем взяла из пальца кровь на анализ, спрашивать его не стала –толку! Давление померила, ничего не поняла, написала средние цифры. Вызвала двух санитаров и велела прикатить каталку.
- Куда мне его класть?  Сегодня всех старых   выписали, а новых наложили столько, что мест нету. Только в коридор. Диагноз? Только  предварительный. Куда его  определить? Ну, давайте во вторую терапию. У нас все равно неврологии нет.
Погрузили его на каталку, с трудом закатили в лифт и отвезли на  третий этаж. Из ординаторской не спеша вышел дежуривший до утра молодой фельдшер, студент пятого курса. Он  уже приготовил себе подстилку и подушку на диван в ординаторской и разделся до майки, собираясь прикорнуть. Капельницу, понятно, никто ему в такое время ставить не будет. Дождемся уж  врача. Что он припишет. Укол пока ему в приемном покое сделали. Таблетки давать тоже не решился -  захлебнется еще.
                4
До  нужной  больницы дозвонились в среду. И услышали страшное:
- У нас тут покойник. Не Ваш ли?   По описанию похож.
Поехали и завуч, и старый его приятель, тот, что к нему домой ходил, и еще двое коллег. В приемном покое ничего толком не знали. Долго рылись, наконец выдали: неизвестный без документов поступил в пятницу. Скорую вызвали чужие люди, где он перед их домом на  улице лежал. Мы тут в больнице  сделали всё, что могли, но диагноз оказался  слишком тяжелый. Инсульт. Тут помощь нужно оказывать в первые два часа. А он эти  два часа  на улице провел, лежа на холодном тротуаре.
- Как два часа? На   почти центральной улице! Рядом с главным универмагом! В 6 часов вечера! Народу сколько мимо ходило. И никто? Никто. Никто!
- Да не убивайтесь вы так. Тут уж   все равно ничем не поможешь. Главное  счастье, что в общую могилу не попал. А ведь еще немного, и отправили бы как неопознанный труп. Да еще похожий на бомжа.
- Как неопознанный? Он   всегда документ носил. Ветеран и экс-сотрудник МВД.
- Документ? А где он у него?
Вызвали кастеляншу. Она принесла вещи. Плащ, запачканный в грязи. Потом  пиджак, вполне чистый. В левом внутреннем кармане легко нашли не только ветеранскую книжку, но и паспорт! Предъявили кастелянше и медсестре, на что они, не моргнув глазом, в один голос заявили:
- А мы по инструкции  не обязаны по карманам чужие документы искать.
- Значит,  не прибудь мы сейчас, вы  бы его, как бездомного, как, прости господи, собаку, сдали кандидатом на захоронение в общей могиле? Да вы знаете, кто он? Он лучший военный дирижер города, а , может, и всей республики!
- А по мне хоть дирижер, хоть дирижабль!  - дерзко парировала кастелянша, прекрасно понимая, что ничего ей за эту наглость не будет.
… Похоронили Александра Александровича с почетом, пришли бывшие его оркестранты из МВД, выстроились в почетном карауле все его ученики из старшего оркестра. Многие из них плакали. Младшеклассники ходили рядом и спрашивали, по ком так убиваются.
- У вас такого  дирижера и педагога уже не будет, - отвечали им старшие. -   Нету больше таких как он.
И малыши  тоже скорбно замолкали. Жена не присутствовала, ей не сообщили. Решили эту его страшную тайну, которую он так тщательно хранил, не открывать. Да и толку от нее  на похоронах все равно бы никакого не было. В оркестровом классе повесили со временем его   портрет, и каждому новому ученику говорили о нем. Так молва и передавалась. Может, еще долго будет память жить.