Где-то Лето Тратата

 

Проходил, папироску куря,искрил табак при затяжке,   у Синагоги, у озера.  Тормознулся.
Вышел с крыльца ребе. У него шляпа. И у меня. Глаза в глаза. Кивнули . Шляпами. Сдержано улыбнулись. И разошлись , как в море корабли... А мне хорошо сделалось. И я почти счаслив.  Синагога на Даумана , как одинокий корсар, зажатый у скал.


Молчу. Про Минское гето. Про людей. Про территорию.
Плакать надо.
И в колокола бить.
Но умерло все.
Нет ничего.
Молчок.
Тсссссссс.....

Один лубок.
На территории.

Снесено абсалютно все.
Нееет.

Каждое утро смотрю вниз.  Вот оно. Гето родное.
Пара-тройка зданий.
Деревянных не осталось. Последние при постройке метро дивным образомм испарились, как в реторте, на химфаке, у профессора. Дреера. Ефим Юрьича.  Нашего кумира . А ведь и охранные шильды на них висели. На старых брёвнах. На домах.

Раз в год.
Пукнет пресса государственная.
И молчок.
И тишина.
Минск еврейский.
Умер. В 1942 году.

Минск сегодняшний.
Не еврейский. Тоже.
Умер.
Умер.
Умер.

Пустое наполнение города.

Нанотехнологии.
Государственный аппарат старается. Пыхтит. Пропаганда перегрелась.

Пустое все.

Уехали евреи.

И ****ец месту.

Жостко?

Прекрасно!

Приходит время делать обрезание. Тайное.

А иначе город умрет.
Навсегда.

Был на очередных похоронах.

Хоронили кусок старого Минска.

Самый старый друг дяди Васи, дядя Ёся, с Тучинки. Сказал.

Вася! Ты поц, на кого ты мине оставил! И наши шахматы в шабат. Кто фигуры двигать теперь будет?

А ведь все хорошо будет, говорил.
И Тору учил. И говорил , обрежу, и все тогда. Уедем.

Куда мине теперь спешить, а, я вас умоляю?!

Слякотный Минск.
Ты обволакиваешь меня.

По прежнему, сквозит, в моем городе.

Трава скоро, зазеленеет. В мемориальном парке.

Кламба.
И по другому - никак.

Сейчас февраль.
Морозы ещё грядут.