О переводе Двенадцатой ночи. Эссе

                * * *
     «Двенадцатую ночь» принято считать последней весёлой комедией Шекспира. Она соткана из череды путаниц, разбавленных для создания сюжетной канвы любовной линией, приправленных шутками и розыгрышами. Ну чем не типичная комедия положений?
Но так ли это? Если пристальней вглядеться, если вдуматься в завязки сюжета, в судьбы героинь, вникнуть в слова завершающей песни шута, то мы увидим как в плоть этой, казалось бы, лёгкой пьесы вплетается трагедия, тревога и тяжёлый гул надвигающегося времени. Трагичное остаётся как бы за сюжетом. Обрамляя его. Но его не стоит отбрасывать.

     Начать, видимо, стоит с названия – мы настолько с ним свыклись, что не задумываемся над его странностью. Но где в пьесе есть хоть какая-то отсылка к числу «двенадцать»? Где, хоть однажды, оно упоминается? Обыгрывается? Впрочем, автор позволяет называть эту пьесу как кому заблагорассудится. Мол, не столь это серьёзная вещь, чтобы ломать голову ещё и над этим.
Только внезапно начинаешь понимать, что в этих двух, как бы ничего не значащих, словах заложен дерзкий вызов. Вызов набирающему силу агрессивному ханжеству и религиозной нетерпимости. Ведь если само празднование Рождества пуританами осуждалось, если Рождество отвергалось и приравнивалось к нечестивым языческим сатурналиям, что можно сказать о бесшабашно-весёлом празднике волхвов? А ведь двенадцатая ночь от Рождества Христова и есть праздник Волхвов. Праздник предвосхищающий масленичный карнавальный разгул.
    Самая яркая, самая бесшабашная, самая жизнеутверждающая составляющая рождественских праздненств – Ночь волхвов. Праздник бобового короля. Радость наперекор всем прошедшим и грядущим тяготам. Радость, наперекор всем, кто хотел бы сделать мир унылым и излишне праведным, запретить шутки, эль, имбирные пироги, да и, – что для актёра и драматурга Уильяма Шекспира было цепляюще важно, – сам театр.
В дни, когда на театр сыпались обвинения во всех смертных грехах, когда блюстители чистоты нравов требовали закрытия этих рассадников порока, прозвучал голос, отстаивающий право человека на смех и радость. – Вот что стоит за словами «двенадцатая ночь».
Так что название пьесы прозвучало на эзоповом языке и, бесспорно, зрители поняли это и оценили.    

     Хочется привести слова Бориса Стругацкого из предисловия к книге фантаста Бориса Штерна:
«Юмор — это остров в море отчаяния. Когда человек оказывается в положении, совсем уже безвыходном, ему приходится смеяться, дабы, потерявши все, сохранить хотя бы достоинство.
Юмор — это последнее, что остается человеку, прежде чем он безнадежно и окончательно превратится в страдающее животное.
Юмор и сострадание — в конечном итоге только они и делают человека человеком. Юмор и сострадание. Ирония и жалость.
Ибо сказано: «Где запрещено смеяться, там и плакать запрещено». Мы с вами это хорошо помним.»