Алатырь. Реки моего детства

 
                Алатырь.  Реки моего детства

     Вырос я в небольшом красивом городке со звучным названием Алатырь, историческое происхождение которого до конца не ясно. Город основал Иван Грозный в 1552 году, как крепость для защиты центральных областей Руси от набегов степных кочевников, а также для распространения православной веры среди мордовского и чувашского населения среднего и нижнего Посурья.
Город-крепость расположился на увале, который заканчивается мысом, возвышающимся над долинами сливающихся здесь рек Сура и Алатырь. Напротив города, на противоположном низком берегу Суры, впадает небольшая речка Бездна, вытекающая из лесов, прихотливо извиваясь по ровной сурской долине. К городу с одной стороны подступали леса, с другой – лесостепь языками полноценной степной растительности. Ко времени моего детства и юности, пришедшихся на 1942 – 1960 годы, этот ландшафт не претерпел больших изменений, разве только, что устье реки Бездна переместилось в южном направлении, а леса на правом берегу Суры против города, отошли на несколько километров от речного берега. Так что в распоряжении нас, городских мальчишек, было сразу целых три реки!
   Конечно, для каждого жителя города, а уж для мальчишек точно, “главной” рекой была та, до которой можно было скорей добраться.  Так уж получилось, что для меня и моих двух младших братьев, этой рекой стала река Алатырь.
  Река Алатырь имеет длину около 387 километров, отличается спокойным течением, и около города в летнее время её ширина составляет, примерно, 20-30 метров. В общем, обычная речка, характерная для Русской равнины!               
Когда мы проживали в доме на углу улиц Первомайской и Жуковского, то купаться на речку нас обычно водила мама.
Путь до той был не близкий: сначала мы шли по круто спускающимся к реке Алатырь улицам города, затем пересекали    линию железной дороги и лишь после этого оказывались на пойменной равнине.
Пойма реки Алатырь в то время представляла собой абсолютно ровное, громадное, поле с разбросанными кое-где старицами, поросшими по берегам сочным темно-зеленым осотом и камышом. Их водная гладь была разукрашена солнечными пятнами жёлтых кувшинок и белоснежными розетками остролистных лилий. Возле некоторых из них кудрявились островки невысокого ивняка, дающие приют певчим птичкам и различной мелкой живности.
   Большей частью дорога проходила  среди частных участков с посадками картофеля, однако ближе к реке она прихотливо извивалась по заливному лугу, покрытому невысокой, но густой, зелёной травой с яркими  вкраплениями луговых цветов. Крутой песчаный берег был обрамлён ожерельем из густых зарослей ивняка и крупных листьев мать-и-мачехи.
Мама выбирала неглубокое место и строила нас в очередь на “помывку”. Сначала она мыла наши головы мылом, затем оттирала намыленной мочалкой, а то и песком, наши покрытые слоем разнообразной грязи тела и по очереди, уже чисто помытых, выпускала резвиться в места поглубже. Другого способа отмыть нас летом от грязи, чтобы разрешить нам лечь на белые чистые простыни, практически не было. Дома ведь не было ни душа, ни ванной, да и воду-то надо было в чём-то греть, а главное, сколько же её нужно было принести! Даже когда младшие братья заболели скарлатиной и лежали месяц в больнице, то на речку водили меня одного, чтобы не мыть дома. Конечно же, несколько раз за лето нам устраивали генеральную помывку, для чего папа водил нас в городскую общественную баню. В другое время года баня была раз в две недели.
После маминой “стирки” мы ныряли в воду и начинали беситься, кто во что горазд. Потом мама опять брала управление в свои руки, и мы дружно начинали делать упражнения для плавания, такие, как поплавок, скольжение по воде с прижатыми к телу или вытянутыми вперёд руками, выдох в воду и так далее. Уверенно плавать я стал уже в лет пять. В конце купания мы снова получали свободу и сидели в воде до тех пор, пока не начинали дрожать крупной дрожью и лязгать зубами.  Глядя на это, родители были вынуждены просто выгонять нас из воды, а потом заставляли бегать вдоль берега, пока мы не превращались из синюшных ребят снова в нормальных.
   Чистые и умиротворённые, мы медленно возвращались домой. Покой и красота окружали нас со всех сторон. Воздух становился прохладным и густым от наполняющих его запахов, пахла даже пыль под ногами! Небо вдали как бы приближалось к земле, становясь золотисто-зелёным на западе и тёмно-синим на востоке. Впереди весь горизонт постепенно заполнялся темнеющей громадой увала холма, на котором располагался город с начинающими мерцать отдельными огоньками электрических фонарей.
      Вдруг всё небо наполнялось не весть откуда взявшимися стаями ворон, которые с громким карканьем летели на ночёвку в город. Потом устанавливалась вечерняя тишина, в которой отчётливо становились слышны звуки далеких объектов. Вот простучал колёсами по мосту через Суру пассажирский поезд, где-то замычала корова, кого-то громко позвали домой, тихо поплыли щемящие звуки трофейного аккордеона. Теперь оставалось только поужинать, и в постель.
Где-то летом 1952 года мы переехали в трёхкомнатную квартиру на улице Почтовая, от которой до реки Алатырь можно было дойти пешком минут за двадцать-тридцать. Поэтому в жаркую погоду, которая обычно устанавливалась в июле, мы с братьями и соседскими мальчишками отправлялись купаться на весь день, то есть часов с десяти утра до четырех часов вечера. Каждому из нас, конечно, родители давали с собой чего-нибудь съестного  перекусить.
Обычно это были ломти черного хлеба, соль, зеленый лук, варёные картофелины, морковь, горох, огурцы, помидоры и яблоки. Некоторые ребята, если у родителей были куры, приносили яйца. По два яйца на брата прихватывала и наша троица: Гена, Вова и Саша.
    Накупавшись до дрожи в коленках и клацанья зубов, голодные, как волки, мы располагались на раскаленном песке вокруг чьей-нибудь тряпичной подстилки и выкладывали на неё из своих сумок всё, чем снабдили нас родители. Потом продукты делились поровну между всеми ребятами, и буквально за минуты всё исчезало с импровизированного стола.
Нет-нет, да кто-нибудь приносил с собой и чего-нибудь вкусненького, чем его побаловали родители:  пироги, белый хлеб, конфеты, куски сахара. Вот был тогда праздник!
     Саше Кукленко родители довольно часто давали с собой шматок приготовленного по украинскому рецепту свиного сала, тонкие, прозрачные, пахучие ломтики которого так славно укладывались на кусочки черного хлеба! Когда Саша разбирал свою сумку, все ребята, затаив дыхание, смотрели на него - появится ли вожделенный кусок сала или нет. Появление в его руках сала все встречали радостными воплями, словно индейцы, поймавшие свою добычу! Оно ведь так хорошо дополняло наш домашний, вегетарианский корм cо своего огорода и казалось вкусной и сытной едой.
      Воды для питья всегда было мало, её брали в одну-две стеклянные пол-литровые бутылки, а пить в жару даже у прохладной воды, конечно, хотелось. Тогда старшие ребята брали пустую стеклянную бутылку, затыкали большим пальцем руки её горлышко, заплывали на глубину, где со дна били ключи, и ныряли с ней на дно. Находили место, где вода была наиболее холодной, палец с горла бутылки убирали, и та наполнялась водой. Конечно, вода не была полностью родниковой, но  вполне  годилась для питья.
    На реке мы играли в догонялки в воде, ныряли, кто дольше проплывет под водой или глубже уйдет под воду, плавали наперегонки через реку, брызгались водой команда на команду, прыгали с берега в глубинную воду.  Довольно часто мы ходили купаться на песчаные участки Алатыря, расположенные на противоположном берегу, до которых можно было добраться только вброд. В народе этот брод называли простым словом “Переход”.  За ним вдоль берега реки широкой полосой тянулись заросли кустов шиповника, ежевики, смородины, терновника, а по кромке воды – ивняка. А за кустами простирался огромный пойменный луг с небольшими озёрами, на котором в большом количестве росла клубника.
Как только она созревала, мы, как саранча, часами ползали на коленях по лугу, собирая сладкие и сочные душистые ягоды. Конечно же, по заданию родителей каждый из ребят по несколько раз за лето собирал дикорастущие ягоды, в первую очередь, клубнику и ежевику для варки варенья. Обычно мы заранее выбирали день и выходили на “страду” всей нашей компанией. И полезно, и весело!
     Собирать клубнику на принадлежавшем колхозу лугу в то время было делом не безобидным, поскольку где-то до 1957 года луг охранялся конными объездчиками. Обнаружив нашу компанию, они гнали нас с луга, больно стегая плетьми по плечам, спине и месту пониже спины, пытаясь кого-нибудь из нас поймать! Поэтому, как только кто-нибудь из ребят замечал крадущихся по ложбинкам и высокой траве всадников, то сразу же с громким криком: - “Шухер!”, кидался к спасительным зарослям кустарников у реки.
    Там нужно было быстро залезть в самые густые дебри и, обжигаясь крапивой, тихо затаиться! Как-то я сам, задерживая дыхание, лежал молча в таких зарослях, а рядом, на тропе, стояла лошадь под всадником, на руке которого висела плётка, и который внимательно рассматривал кусты в поисках, скрывшихся там ребят. Какой же огромной казалась мне снизу, от земли, лошадь, и как же было страшно, что она может нечаянно наступить на меня, если сторож двинется к воде напролом через кусты! Тогда сторожа сумели застать нас врасплох. Троих ребят успели вытянуть пару раз по спинам и плечам плетьми, им даже пришлось прыгать от сторожей в реку, а остальные, сильно поцарапавшись и обжегшись крапивой, были вынуждены лежать, не шевелясь, минут пятнадцать в самой гуще колючего кустарника, пока всадники не вернулись в луга! Зато было потом нам всем что обсуждать!
Если мы приходили купаться ненадолго, то в воду влезали один раз, и купались обычно у “Перехода”, так как каждый из мальчишек мог там найти ту глубину, которая больше соответствовала его физическим возможностям. Ниже брода, да и выше брода, по течению были глубокие места, начинающиеся сразу обрывом от самого берега, что позволяло нырять в воду вниз головой с береговых уступов и спокойно доплывать до заранее выбранного мелкого места в районе брода. Кроме этого, в этих местах, в глинистых обрывах, в норах глубоко под водой, жили раки, которых можно было вытаскивать из нор голыми руками, остальным демонстрируя тем самым свою храбрость и умение нырять.
Когда же мы шли купаться на весь день, то, конечно, более привлекательными были для нас песчаные участки берега, на которых мы могли согревать на раскаленном песке свои продрогшие от длительного пребывания в прохладной алатырской воде тела. Обычно мы купались на обширных пустынных пляжах на противоположном берегу реки недалеко от брода, а иногда и на своём берегу, на так называемых “Городских” песках, где купалось большинство жителей города. Начинались они с крутых, песчаных откосов огромного омута, который назывался Ореховой ямой. Берега на этом омуте резко уходили на глубину, и это место считалось самым глубоким на всей реке.
        Естественно, что Ореховая яма была удобным местом для определения самого сильного ныряльщика среди нас и установления рекордов по нырянию. Лучшим ныряльщиком был тот из ребят, кто сумел поднять на поверхность воды песок или ил со дна, как можно дальше от берега. Двое наиболее сильных соперников по очереди уходили в глубину всё дальше и дальше от кромки берега, а остальные ребята переживали за них, сидя на крутом берегу, как в театре, поддерживая своего претендента восторженными криками или вздохами разочарования.
Конечно же, я во всём должен быть первым, и в нырянии тоже. Поэтому, я сразу дальше всех отплыл от берега и попытался достать дно, но мне это не удавалось. Мой соперник, Коля Югов, в каком-то метре от меня под восторженные вопли своих поклонников дно достал, но дальше отплывать от берега не стал и начал потешаться над моими усилиями установить рекорд и стать чемпионом. Это меня не на шутку рассердило, и я решил достать песок со дна, чтобы мне это ни стоило. Отдохнув спокойно на воде, я, работая изо всех сил ногами, головой вниз резко пошел в глубину. Воздух у меня кончился, в ушах зазвенело, но я упрямо шел вниз, пока он сам по себе не стал крупными пузырями вырываться изо рта, и сделать с этим я уже ничего не мог. Я испугался и, не достав до дна, судорожно рванул вверх, к воздуху, к свету! Так как мне добраться до дна не удалось, то оттолкнуться от него ногами, как это мы обычно делали, чтобы быстрее устремиться вверх, я не мог. Поэтому начального стартового толчка для движения к поверхности не было, и я медленно, гася инерцию движения вниз, работая только ногами и руками, начал всплывать вверх, к воздуху и солнцу, оставляя за собой таинственный зеленоватый сумрак глубины. Пока я разворачивался в толще воды, воздух из моей груди вышел полностью. Я ещё находил силы не пускать воду в легкие, но вдруг с ужасом почувствовал, какая же та вязкая и холодная и  не хочет выпускать меня из своих объятий. Я, буквально, рвал воду над головой большими усилиями рук, пробиваясь сквозь толщу воды вверх, быстро теряя при этом последние силы! Время вокруг меня как бы замедлило свой ход. Я уже практически не двигался вверх и, потеряв все физические силы, завис на некотором расстоянии от поверхности воды.
Мне снизу была хорошо видна зеркальная поверхность раздела воды и воздуха, по которой бежали тени от мелких волн, и небо, на котором светился диск солнца. Я отчетливо слышал звуки ударов по воде плывущих людей, взволнованные голоса товарищей и резкие крики чаек над рекой. Мне неожиданно всё стало безразличным и каким-то спокойным, как будто ничего страшного со мной не происходит, и всё это я вижу в каком-то сне. Вдруг я понял, что вдыхаю воду, которая больно, распирая легкие, врывается через рот в моё тело! От испуга и боли я сделал какой-то судорожный рывок вверх, к воздуху, и всплыл на поверхность!
     До берега было всего несколько метров, и нерастерявшиеся ребята буквально выдернули меня на берег, не дав моему телу снова погрузиться в воду.  Я ещё был в сознании, однако что-либо говорить, а главное – сделать, даже на воздухе, первый вдох мне не удавалось, и я стал задыхаться. Ребята положили меня на горячий песок наклонного берега головой вниз, изо рта и носа потекла вода, меня стало рвать водой, и я сделал, наконец, столь необходимый первый вдох. Минут двадцать, обессиленный, я продолжал лежать на берегу, периодически извергая из себя воду и кашляя, пока не согрелся и не пришел в себя.
Дома родителям я, конечно, ничего не рассказал, однако, с тех пор, нормально нырять я уже не могу. Как только начинаю чувствовать под водой нехватку воздуха и ощущаю, что вода, сжимая грудь, выдавливает его из легких, меня охватывает паника, и я тут же всплываю на поверхность, спасаясь от воспоминания пережитого мной ужаса. А до этого случая я нырял лучше многих ребят, и длительное пребывание под водой меня не страшило!
Практически все старшие ребята быстро начали хорошо плавать и могли легко переплыть реку Алатырь в любом месте. За нами, чтобы не дожидаться и не скучать на своем берегу, стремились научиться переплывать реку и остальные мальчишки. Мы, старшие ребята, как могли, им в этом помогали и, слава богу, что никто не утонул!
     Одним из последних переплывать Алатырь стал мой средний брат Володя. Плавать-то он научился быстро и плавал хорошо, но, будучи мальчишкой, по натуре очень осторожным, никак не хотел переплывать реку в местах, где было сильное течение, или имелись глубокие промоины под крутым берегом. А без него я не мог далеко отойти от берега в поисках приключений и ягод, так как родителями мне было запрещено оставлять братьев одних, без присмотра, даже с другими мальчишками. Поэтому на городских песках я, заинтересованный в решении этой проблемы, вместе с другими ребятами уговорами и прямыми угрозами вынудил Володю плыть с нами через реку на другой берег, у которого было очень глубоко и проходило довольно сильное течение.
     Он сначала плыл легко, но когда попал на глубокое место, и река быстро понесла его вдоль берега, то Володя испугался и стал орать во весь голос, что тонет, и попытался вернуть назад, к оставленному берегу. Я начал его ругать и стал толкать под плечо сбоку, чтобы он продвигался в нужном направлении. На его крики и нашу возню обратил внимание взрослый парень, который подошел к воде и резонно заметил брату: “Если уж тонешь, то тони, но не ори, а если начнешь хлебать воду, то достану, и нечего тебе притворяться, что как будто не умеешь плавать!”.
    Эти слова волшебным образом подействовали на Володю, он перестал орать и спокойно, без моей помощи доплыл до берега! Я же, хотя и испугался, но был очень доволен, что, наконец-то, эта проблема разрешилась, и теперь можно купаться в любом месте Алатыря без ограничений.
Повзрослев, мы стали увлекаться заплывами на расстояние по течению реки. Младшие ребята несли нашу одежду по берегу, а старшие - плыли себе   километр за километром, пока не уставали. Один раз мы даже проплыли около пяти километров от брода до устья реки. чтобы и окунуться в тёплые воды Суры.
Река Сура по своему характеру существенно отличалась от спокойного и тихоструйного Алатыря. Она имела очень сильное изменчивое течение, легко меняла русло, создавая в пойме многочисленные старицы и подмывая поросшие лесом высокие берега. Весной, в половодье, уровень воды в Суре мог подниматься до шести-восьми метров, заливая прибрежные низменные земли и разрушая находящиеся там строения. Вода покрывала поймы рек и Суры, и Алатыря, образуя огромное единое пространство. Иногда во время ледохода на Суре образовывались заторы, приводящие к быстрому подъёму воды, выходу льдин за пределы основного русла реки, что приводило к повреждению частных домов в низменной части города и способствовало их разрушению. 
      В наше время Сура была судоходной рекой, по ней сплавляли плоты, устанавливали бакены, а для поддержания глубины   фарватера и предохранения от размыва берега от него к середине реки тянулись различные по длине рукотворные плетни. Дно Суры было коряжистым и очень нестабильным по глубине.
      Одних нас купаться на Суру родители не пускали класса до седьмого, так как у реки было мощное течение с сильными водоворотами, сулоями и стремнинами.  Тонули в Суре довольно часто, и освоить её мы сумели только где-то к восьмому классу!  Зато вода в Суре была всегда теплее, чем в Алатыре, а берега были покрыты многочисленными участками   белоснежного и мелкозернистого кварцевого песка, который по своему качеству и чистоте не шёл ни в какое сравнение с крупнозернистыми, серыми или желтоватыми, песками большинства других рек!
Купались мы обычно в устье реки Алатырь в месте её впадения в Суру, а также на повороте за Явлейской рощей, на так называемой “Будаевской клюке”, где народу было мало, зато песка очень много!
        Конечно, мы не могли не бывать и на реке Бездна, чтобы добраться до которой, нужно было переправиться через Суру. Весной это можно было сделать на пароме, а в летнее время – по разводному наплавному мосту.
     Бездна была   шириной от восьми до двадцати метров, берега, в основном, крутые, обрывистые, высотой два-три метра, дно песчаное, вода прозрачная, течение очень быстрое. Вдоль ложа реки попадались песчаные откосы и большие ровные участки мелкого кварцевого песка, обрамленные лопухами мать-и-мачехи. Берега реки местами поросли кустами ивняка, горьковатый запах которого почему-то так приятен в жаркий день! Кроме ивняка, по берегам росли огромные вётлы и тянулись к самой воде ветви черемух. По кустам и траве стлались колючие плети ежевики, и всё это   часто было покрыто сильно пахнущими цветами дикого огурца!  А наверху, в лугах, царило разноцветье полевых цветов и буйство трав!
Когда стоишь в воде реки, то быстрое течение стремительно вымывает из-под ступней ног песок, и ты начинаешь медленно в него погружаться, как будто река не имеет твердого дна. Наверное, потому её и назвали рекой без дна или просто Бездна! Там, где на пути течения встречается какое-нибудь препятствие, оно вымывает возле того песок, образуя ямы и мели. Весной река легко меняет русло, подмывая большие участки берега вместе с растущими там деревьями и кустами. Профиль дна всё время меняется - там, где была глубина, буквально за ночь может оказаться мелко, и наоборот.
       В наше время по Бездне ещё сплавляли лес. Для этого на ней было построено несколько плотин-накопителей воды, а на очень крутых поворотах русла были сооружены из брёвен защитные стенки, не позволяющие реке разрушать берег и прокладывать новое русло.
    Лес рубили и везли к глубокой воде самой верхней плотины. После того, как за плотиной его накапливалось достаточно, затворы плотины открывали, и вниз по течению до следующей плотины двигался вал воды, несущий бревна. В итоге те попадали в реку Сура, где их вытаскивали на берег и грузили в железнодорожные вагоны.
      В дни лесосплава   реку было не узнать! Ещё до подхода к ней в воздухе были слышны какой-то гул, хлюпающие и сопящие звуки, а также глухие шлепки. Мутная, грязная вода бешено неслась вровень с берегами! Среди огромных волн, водоворотов, бурлящих струй и взлетающих вверх, как плевки, брызг неслись бревна. Вдоль берега метались с баграми мужики, которые с громкими криками и матерными словами управляли несущейся лавиной бревен, не давая образовываться заторам на крутых поворотах реки! Вся вода была покрыта клочьями пены и, кроме бревен, по ней плыли целые деревья, смытые с берега, кусты, куски коры, щепки и желтые пятна песчаной взвеси. Зрелище завораживающее, но страшное! Каждый такой лесосплав оставлял в русле реки застрявшие бревна и существенно менял профиль дна. А через день или два вода в реке была уже чистой и прозрачной, ласково журчала и нежилась под солнцем, словно ещё вчера не была взбесившимся зверем!
     Летом 1955 года меня вместе со средним братом Володей родители отправили отдыхать в пионерский лагерь, расположенный возле деревни Новиковка в десяти километрах от города. Лагерь находился в сосновом лесу, недалеко от которого протекала река Бездна. Если позволяла погода, и не было лесосплава (о котором заранее извещали по лагерному радио), то мы с ребятами по нескольку раз на день умудрялись в ней искупаться и пройтись по её песчаному ложу, правда, далеко не всегда сообщая об этом нашей пионервожатой.
Вода в Бездне быстро остывала ночью и хорошо прогревалась днем на солнце. В один из особенно жарких дней, когда температура воздуха поднялась выше тридцати пяти градусов, вода в реке стала очень тёплой.    Рыба такую температуру явно не выдержала. Она стала снулой, малоподвижной и почти не двигалась, а маленькие сомики и налимы вообще плыли по реке белым брюхом вверх. Мы сначала руками поймали несколько таких рыбёшек и двинулись вверх по течению в поисках новой добычи. Немного погодя, кто-то из ребят случайно обнаружил, что небольшая лужица, образованная бьющим из берега родником и соединенная с рекой узкой протокой, просто набита рыбой. Один из ребят перекрыл выход родниковой воде, а остальные взбаламутили лужицу и легко переловили рыбу руками.
В дальнейшем нам удалось найти пару таких мест и уже через два часа наловить довольно приличных по размеру рыбёшек в достаточном количестве, чтобы накормить человек десять!
     Со своей добычей мы отправились на лагерную кухню, где сердобольная женщина-повар эту   рыбу пожарила, и нам оставалось только её с удовольствием съесть.  Пир получился знатный!
Надо признать, что эта рыбалка для меня была, пожалуй, наиболее удачливой с точки зрения количества добытой рыбы!
В моём детстве вода всех трёх рек, практически, не была загрязнена химическими соединениями и другими вредными отходами человеческой деятельности. Да и плотина на Суре возле города Пенза, искусственно регулирующая её сток, ещё не была возведена. Также и на Волге ещё не была построена Чебоксарская плотина, водохранилище которой затопило устье Суры возле города Ядрин.
      Видимо поэтому, во всех трёх реках водилось большое количество разнообразной рыбы, в том числе и знаменитая сурская стерлядь, которая до революции семнадцатого года поставлялась к царскому столу и продавалась за рубеж. Во  времена моего детства на базаре можно было купить любую рыбу, начиная от почти метровых щук до мелких окуньков и плотвичек.
Неудивительно, что многие жители города, включая нас, мальчишек, увлекались рыбной ловлей. А поскольку мы после переезда на улицу Почтовая оказались на близком расстоянии от реки Алатырь, то не рыбачить было просто невозможно!
 И в первое же лето, соорудив с помощью мамы удочку, я с кем-то из ребят отправился посреди дня на речку ловить рыбу на червя.
    Был солнечный, погожий день. Вода в реке была, как зеркало. Я забрался на стенку из свай, вбитых в дно реки возле водокачки для защиты её водозабора ото льда во время ледохода. Мне было хорошо видны в прозрачной воде то сверкающие серебром, то скользящие тёмной тенью стайки рыбёшек, сновавших среди ярко зеленых водорослей, которыми обросли бревна.
    Я быстро насадил за бок червяка, забросил леску и стал ждать поклевки. Светило солнце, о чем-то тихо шептали струйки воды, обтекая бревна, в воздухе бесшумно летали стрекозы с синими или с прозрачными крыльями, а мой поплавок неподвижно лежал на воде. Любопытствующие рыбки часто подплывали к моему червяку, но почему-то его не трогали. Одна из них даже начала играть с поплавком, подбрасывая его вверх то боком, то спиной, но клёва всё равно не было.
    К вечеру появились ещё рыбаки, у них рыба ловилась, а у меня даже не клевала, хотя я сменил несколько мест. Я менял глубину, менял червяков, старательно плевал на них перед забрасыванием в воду, но результат оставался прежним! Ну, просто наваждение какое-то! Но тут вдруг и у меня начались одна за другой поклевки. “Наверное, подошла стайка рыбешек”, - решил я. Однако, поймать рыбку мне всё равно не удавалось. Я уже чуть не плакал от обиды!
И тут один из взрослых ребят меня пожалел, подошел ко мне, взял мою удочку и показал, как правильно насадить червячка, как её забрасывать в выбранное место и как подсечь рыбку. Он даже поймал мне несколько пескарей. Тем не менее, первая рыбешка всё-таки сорвалась у меня с крючка в воздухе, зато вторую я буквально выкинул на берег.
   От радости, что наконец-то свершилось, и я сам поймал рыбку, я выпустил из рук удилище, спрыгнул с бревен и бросился к пляшущей на берегу рыбке, боясь, что та отцепится от крючка и ускользнет в воду. Удилище, почему-то, оказалось у меня под ногами и с треском сломалось, леска запуталась и порвалась, но я крепко держал в руке свою первую добычу, пескаря, которого я с гордостью принес домой! Правда, удочку потом пришлось делать новую!
      В дальнейшем, рыбачить вместе с ребятами с нашей улицы я стал довольно часто. Обычно нас ходило человек пять-семь на вечернюю зорьку, но иногда, в охотку, рыбачили и на утренней. Закопёрщиком этого действа был, как правило, Саша Кукленко!
     Вечером мы всей гурьбой шли в овраг, к месту, куда сбрасывались из окрестных домов нечистоты, копать навозных червей. Каждый из нас брал с собой от трех до пяти удочек и две-три донки на несколько крючков. Поэтому червей нужно было накопать довольно много и занимались мы этим около часа. Где-нибудь часа в два ночи в окно нашей детской комнаты осторожно стучал Саша Кукленко, поднимая меня из такой теплой и уютной постели в прохладную темноту улицы. Я быстро брал заранее приготовленную краюху черного хлеба с огурцами, удочки, надевал телогрейку и тихонько, не зажигая света и стараясь никого не разбудить (мама всё равно вставала и провожала на улицу), выскальзывал, обычно вместе с братом Володей, во двор. Там уже ждали остальные участники мероприятия!
      С тихим разговором мы неторопливо двигались к реке. Каждый выбирал себе понравившееся место, закидывал снасти и замирал, надеясь на рыбацкое счастье!
Начинало светать, над гладью реки клубился туман, становилось зябко и как-то сыро. Перед восходом солнца всё как бы вдруг замирало, потом откуда-то набегал легкий ветерок, сдувая клочья тумана и пробегая рябью по воде, а на светло-зеленом, каком-то пронзительно чистом, небе появлялся край кроваво-красного солнца. Сразу же оживали и начинали шелестеть листья ивняка, и раздавался птичий хор, который, видимо, только и ждал, когда солнечные лучи возвестят о приходе нового дня. Становилось теплее, мы начинали снимать одежду, умывались и начинали жевать свои припасы.
     Первоначально мы ловили небольшое количество рыбы, но потом, когда стали знать места рыбалки, приносили домой по пятьдесят, шестьдесят рыбешек, правда, в основном, ершей! Мама готовила из них вкусные рыбные блюда, но чистить добычу доставалось нам самим! Крупная рыба ловилась редко и была предметом гордости каждого рыбака.
      Мне очень хотелось хоть разок сходить рыбачить на Суру, в которой, как я знал, ловилась крупная рыба, и даже легендарная сурская стерлядь! Поэтому мама попросила взять меня с собой на рыбалку нашего соседа по дому Гармуша, у которого была своя лодка, и который увлекался охотой и рыбалкой по-настоящему, профессионально. Несколько раз он брал меня с собой на Суру рыбачить с лодки. Рыбачили мы обычно в устье реки Алатырь, где её прохладные чистые воды смешивалась с тёплой и слегка мутной водой Суры.
         В какой-нибудь из проток устья Алатыря мы находили глубокое место, Гармуш загонял в песчаное дно два длинных, заранее взятых, кола и ловко ставил к ним бортом нашу выдолбленную из ствола цельного дерева лодку, называемую чёлном или душегубкой. Сидеть в ней, грести, и при этом не опрокинуть её вверх дном, было целым искусством! Вот с неё мы и рыбачили в проводку, каждый своей удочкой. Ловилась довольно крупная плотва, сенцы и подуст. С этой ценной добычей я гордо возвращался домой и, конечно же, хвастался пойманной рыбой перед остальными ребятами!
        Взял он один раз меня и на ночную, настоящую, рыбалку, организованную с целью добычи рыбы для праздничного стола!
Гармуш, я и ещё один незнакомый мне мужчина, спустились по Суре вниз по течению на большой двухвесельной лодке и остановились к вечеру на крутом лесном берегу реки. С собой были взяты три удочки и две снасти по двести-триста крючков каждая. Снасти с крючками на поводках уложили рядами на широкий деревянный поддон с песком, в котором делались лунки под каждый крючок. После насадки на крючок червя, его помещали в лунку и присыпали песком. Затем поддон со снастями ставили на корму лодки, привязывали по концам снастей грузы, и лодка отплывала от берега.
       Сначала на дно реки опускался первый груз, а после того начинали грести вверх по течению, позволяя снасти с поддона свободно уходить в глубину реки. Один рыбак сидел на веслах, управляя лодкой, второй следил, чтобы снасть соскальзывала в воду, не запутываясь. В конце опустили на дно и второй груз.
Пока насадили червей, пока поставили снасти, стемнело. Я всё это время таскал хворост для костра, так как я должен был принести его, как можно больше. Дополнительно к моему хворосту мужики принесли из леса несколько сухих, крупных брёвен. Они запалили два костра, и мы сели возле них ужинать. Костры были большими, и часа через два дрова почти закончились.
Мужчины сдвинули остатки двух костров в сторону и организовали небольшой, чуть тлеющий костер, который тихо горел всю ночь. Золу смели березовыми вениками и на освободившуюся сухую, горячую землю кострищ положили два куска брезента, для себя и для меня. Взрослые выпили по стаканчику водки, завернулись в брезент и спокойно легли спать.
       Я надел телогрейку, тоже завернулся в брезент, но заснуть не сумел. 
    Лежа на горячей земле, я смотрел на покрытое тучами небо и почему-то решил, что рыбаки выпивши так спокойно спят, поскольку надеются, что я буду их сторожить! Одному мне в ночи вдруг стало страшно! Вокруг всё время слышались какие-то таинственные звуки. В воде, вроде бы, плюхалось и ворочалось какое-то крупное животное, мне показалось, что кто-то подбирается к нашей лодке, в лесу раздавались какие-то стоны и вздохи, а то почти над самой головой послышался человеческий хохот. Кто-то шуршал в ближайших кустах и громко хлопал крыльями. В общем, вокруг явно чувствовалось присутствие живых существ! Я не спал, затаился и с нетерпением ждал рассвета. Чуть начало светать, рыбаки встали и, отмахиваясь от тучи налетевших комаров, отправились проверять снасти.
Они сели в лодку, отплыли от берега, с помощью кошки подцепили снасть, подняли первый груз, и, перебирая снасть руками, стали снимать в лодку пойманную за ночь рыбу.  Улов был вполне приличный - попались сомята, судаки, а главное, более десятка крупных стерлядей, да ещё штук восемь мелких. Довольные рыбаки попили чаю и двинулись против течения назад, в город.
       Плыли несколько часов, выбирая места с более тихим течением. Меня разморило, и я спал, предвкушая своё появление в нашем доме с большой добычей. Почему-то мне тогда казалось, что моя роль ночного охранника дорогого стоит, и поэтому мне должны были бы выделить рыбную долю наравне с остальными участниками лова. Когда же я получил несколько мелких судачков и штуки три небольших стерлядей, то границам моей обиды не было предела!  Я совершил такой подвиг, не спал, никого не будил, переборол все ночные страхи, стоически перенес нападки комаров, и так мало получил. Господи, каким же я был тогда самовлюбленным
   дураком!
 Весь разобиженный, я пришел домой и успокоился только тогда, когда родители стали меня нахваливать, как добытчика, и явно обрадовались стерляди. Для меня просто не доходило, что, будучи дополнительной нагрузкой для взрослых людей, я получил свою, ничем не заслуженную, долю и сослепу, как щенок, схвативший чужую кость, даже не испытывал чувства благодарности к ним! Я это понял только через несколько лет. Хорошо, что хоть понял!
     В общем, реки моего алатырского детства дали мне большую радость и запомнились на всю жизнь!
P.S.

      Ничто не вечно: река Сура в настоящее время обмелела, и судоходство прекратилось, воды реки Алатырь приобрели неприятный серый оттенок, течение Бездны ослабело, а рыбные запасы оскудели. А что же будут видеть наши потомки?..
                Г.А. Матюшин. 
                05.02. 2023.