Кройщик v

Дуновения теплого ветра, неслышно взбадривали воздух, проносились по людям, животным, колыхали огонек сторожевого костра, возле которого дремала одна из амазонок. Я вспомнил, как в молодости хотел пройти пустыни Эль–Магриба, тут же представил, как такое могло бы стать там.
«… одинокий ветер. Он один знает, что со мной приключиться.
Наверно тоже стану ветром, разносчиком арабских песков.
Пустыня всё сделает за меня.
Наметёт курган могильный, не скупясь на заупокойный шатёр с высокой верхушкой, споёт вихревой завиток на поминках, что мало не покажется.
Зашипит певучей змеёй, завоет пасхальным самумом, под музыкальный напев звенящих монист из связок аррабатских дирхамов на невесомых нарядах полуобнажённых смуглых красавиц в изгибах сладостно-липкого танца живота.
Потом, через некоторое время, незваные гости на поминальный пир сами станут истлевшими погребальными костями, а сначала обглоданными падальщиками.
А пустыня, она какая?
Обжигающий жёлтый песок, словно усыпанный микроскопическими сланцами золота, переливается под солнцем, плавно уходящим в закат.
Он прельщает всех прощелыг мира желающих обогатиться, в поисках сказочных копий царя Соломона.
Тут же наказывает за поспешность.
Зыбучий песок карает или кто, — предстоит узнать.
Там, за горизонтом барханов, есть ли дверь в цветущий оазис жизни?
Жажда в пустыне, — какая она в привкусе безумия в близком ожидании смерти?
Что важнее в ней: ежеминутное желание пить обычную воду от испепеляющей жары, непоколебимая тяга к выживанию, или одно проистекает из другого?...»
Острая боль в ступне, неожиданно сбила напрочь размышления,
пальцы правой ноги онемели.
Споткнулся ненароком об камень, торчавший из песчаной поверхности.
Чертыхнулся вслух, не обращая внимания на предосторожность.
Свистящий окрик, прозвучавший в тишине, застиг на месте, огорошил:
— Цкай!
Я поднял руки. Но услышал ещё другое, доносившиеся где-то сбоку:
— Эй, малой, беги сюда. Только потише.
— Не бойся, мы свои.
Подзывали разные голоса, на обычном языке.
Пригнувшись ниже, огляделся, осторожно двинулся на звук.
Каменистая гряда, скрывала темные фигуры.
Когда подошёл совсем близко, они обступили кругом, смотрели, вроде приглядываясь. А самих пришельцев из-за странного освещения, невозможно стало разглядывать.
— Вы кто, откуда взялись? Оттуда, что ли? — спросил настороженно.
— Оттуда, оттуда.
— Иди с нами, родной.
— А с вами мне лучше будет?
— Поживешь, сам увидишь. Некогда здесь болтать, хуже, лучше.
— Хочешь, иди, хочешь не иди.
Вздохнул, пошёл за ними, осторожно ступая в след в след.
Очертания силуэтов новых спутников плыли в красноватом свете, будто таинственные каравеллы, плывущие среди волн к новым землям.
Барханы замерли без движения, словно следя за временем, в песочных часах.
Уходящая ночь надёжно укрыла наши следы от преследования.
Через некоторое время, подошли к одному укромному месту.
Там стоял грузовик. Мы в него погрузились, быстро уехали.
Поэтому ни один конь из лагеря амазонок не мог нас догнать.
Утром мы ехали дальше, едва поспевая к последнему горизонту.
У новых знакомых оказалась огромная фура, с большой кабиной.
В самом фургоне оборудована передвижная спальня, хранились всякие полезные вещи, от оружия до еды.
Сам вверх, брезентовые стенки фургона могли раскладываться в шатёр для цирковых выступлений.
Ведь попал к бродячим артистам, которые на самом деле оказались отпетыми мошенниками, конокрадами, прочими трубадурами.
Их четыре странноватых человека, как в настоящей цирковой труппе.
Поэтому как в настоящей банде они носили клички, вместе с воровскими общинными условиями общей жизни.
Вскоре со всеми перезнакомился, узнал, как они называются про меж себя.
Один из них силовой жонглер Давидюк, по кличке Дюк.
Он из Одессы.
У него железные руки, точнее, биомеханические протезы вместо рук.
Спросил тогда, кто он по национальности:
— Еврей, или хохол?
Аглая, фокусница, зло огрызнулась:
— Дурень, какая тебе разница, — здесь?!!
Аглая, или Аделаида, по прозвищу Цыганка Ада.
Она выглядит как настоящая цыганка в базарный день.
Ещё с нами;
Клоун, дядя Фаддей.
Его почтительно называют Дядюшкой, или Фаддеичем.
Вместо лица, у него всегда шутовская маска, потому что он никогда ее не снимает, а на голове всегда торчит клоунский колпак.
Хотя на лицо может быть нанесён нестирающийся грим.
Также миленькая девочка, чуть постарше моего возраста, по имени Марта.
Она ничего так. Но почему-то она не показалось мне обычной девчонкой.
У неё лицо с веснушками, она умеет менять цвет волос, цвет глаз, и цвет пальчиков. В зависимости от настроения.
Это потом узнал.
Днем, когда остановились на обед, встал вопрос на общем совете, как же меня называть, чтобы принять в семью.
Я уныло вытянул руку:
— Рыжим будете звать, или Голубем что ли?
— Не, ну это слишком примитивно.
— Ты будешь Руфус, что означает рыжеволосый. Как тебе?
— Идёт: Руфус, так Руфус, — согласно тряхнул шевелюрой.
— Теперь надо определиться, что ты умеешь делать? Вот что-нибудь полезное для нас, для работы.
— Раньше читал мысли. Только сейчас получиться ли такое умение, не знаю.
— Хм, интересно надо как-нибудь попробовать на деле.
Однажды, мы ехали по степи, я сидел в кабине, смотрел в окошко, вдруг увидел далекий огонь и хлопок, вроде как промелькнул взрыв гранаты.
Спросил у Фаддея, он находился за рулем:
— Что там?
— Ничего особенного. Амазонка с человеком уничтожилась.
— А как это?
— Несоответствие организмов.
Он стал объяснять на пальцах:
— Видел у них такие штуки на поясах?
— Ну да.
— Вот, когда она поймает мужчину, женщину, в общем, чужака или новенького как ты, то потом, во время этого происходит.
Амазонка использует свой страпон, затем гремучий водород получается, от взаимодействия кислорода, ещё чего-то там. Потом взрыв. Понял Руфус?
Их-то много, а нас мало.
Фаддей повернул лицо, хитро подмигнул мне нарисованным глазом, при этом уродливо скорчив рожу, так что нос превратился в красный помидор, а толстая бровь съехала набок.
Я кивнул головой, теперь стало немного понятно, для чего меня оставили.
— Ты только амазонок видел?
— Да. Как сюда попал, они сразу меня поймали, потом ночью вы появились.
— Так вот. В этом мире есть ещё валькирии. Женщины такие, они в черную кожу одеты: в плащи или в куртки, ездят на древних мотоциклах. Как поймают кого-то из наших, то выпивают кровь из него. Пока он не лопнет как сдувшийся шарик.
Он снова оборотил лицо, растянул губы, под ними обнажились блестящие зубы в мрачной ухмылке. Затем сделал вид, будто что-то сосет, издавая чмокающие звуки багровыми губами.
Мы всё время ехали, словно топливо в баках машины всегда бесконечно.
Мне постоянно отчего-то хотелось спать, клевал носом в такт, покачиваниям пружинного сиденья, постепенно скатываясь в дрему.
Однообразный пейзаж пустыни, по которой мы двигались, но не было почему-то жарко, навевал неестественные миражи.
Накатывали лавиной образов прежние воспоминания, как-то обо всём, одновременно и разом, будто окунаешься в воду с головой.
А вода тепленькая, совсем не страшно погружаться в глубину…
***
Интерлюдия первая.
В детском садике, когда наступал обед, нам раздавали хлеб, перед едой.
Тарелочки с гороховым супом и пловом уже стояли на столиках, в нашей группе.
А хлеб, в самой большой тарелке, разносила тетя воспитательница.
Это буханка, нарезанная на ломтики.
В той тарелке только четыре горбушки, на всех детей, которых штук двадцать.
Я всегда хватал первым делом, хрустящую запечённую корочку от той буханки хлеба. То есть горбушку.
Она была очень вкусной, даже вкуснее всей остальной еды на столе.
Другие дети понимали это, они тоже старались схватить корочку хлеба.
Но они, или же промахивались, либо оказывались нерасторопными.
А у меня всегда в зубках хрустела та самая запеченная корочка хлеба.
Запах младенчества, у меня всегда, связан со вкусом хлебной горбушки, из детского садика.
Также дух родины, дома, родителей, всего такого, чем человек будет жить, на что потом опираться.
Я понимал, что нельзя хватать сразу все горбушки, которые лежали в тарелке.
Только одну.
Если хватаешь две или три, так нечестно, не по правилам.
Другим тоже ведь что-то должно достаться.
Если у меня в ручонках оказывались две корочки, то одну менее прожаристую, отдавал соседнему мальчику.
Ну или девочке. Они тоже любили погрызть корочку.
Их тоже понимал, ведь мы сидели на одних и тех же горшках, куда какал, девочки тоже. В детских садиках нет раздельных туалетов.
Есть только один, большой, не такой как дома, с запахом хлорки, и мокрых тряпок, которые развешаны по батареям.
Туалет на всех, он для мальчиков, и на девочек.
Хотя подсматривать за девочками, было глупым явлением.
Проще подкупить за конфетку, чтобы она показала свою писю.
*