Всё, что было отмечено сердцем

Читая книгу Станислава Куняева
 «К предательству таинственная страсть…»

Окончание

«Я на свет явился недоношенным…»
Следуя завету А. Блока из его исторического очерка «Катилина» – «Я не хочу множить бесстыдства и уродства», – мы не станем их пересказывать. Уместные в монографии Станислава Куняева, они неуместны в этой литературно-критической повести. Мы всё-таки говорим о том образе мыслей, который к таким уродствам приводит. И всё же сделаем исключение. Пример слишком уж характерный, говорящий о том, как пополняются ряды «шестидесятников» и либерал-революционеров «новыми бойцами». Согласно какой логике они приходят к такому образу мыслей. Как воспроизводятся. Имею в виду поэта и литературоведа Игоря Волгина, исследователя творчества Ф. Достоевского. Примечательная метаморфоза произошла с ним, вроде бы, серьёзным исследователем.
Сначала игривая фронда по отношению к истории, отрицание её: «Сонму тупых исторических лиц/ предпочитаю смешливых девиц,/ чей без сомнений и споров/ ум занимает Киркоров». Ст. Куняев приводит это стихотворение И. Волгина, которое шутливым назвать уж никак невозможно. Но примечательна «эволюция» поэта, следующая за таким отречением от истории, как видно, неизбежная. Далее он задаётся вопросом, – «может быть, в прозе излить свою желчь – в черта ли, в Бога» и, как видно, не долго сомневаясь, отказывается от былых, вроде бы, серьёзных литературных увлечений: «Не хочу я больше быть учёным – / это званье мне не по плечу… Был я умный, врал напропалую,/ но моё устало ДНК./ Дай тебя я лучше поцелую/ на исходе летнего денька». Затем – содомский грех: «Что ж нам делать спасения для,/ порознь и свально,/ если горит под ногами земля/ то есть – буквально». И, – наконец, откровенная русофобия: «Прощай, великая страна,/  ушедшая не хлопнув дверью…/ Мы вновь свободою горим/ в предвестье радостных событий. / Прощай, немытый Третий Рим, – / уже четвёртому не быти…/ Прощай, нелепая страна, – мы жертвы собственных бездуший» («В книге Евгения Евтушенко «Не теряйте отчаянья», Санкт-Петербург, «Азбука», 2015, в которой он с восторгом представляет такие стихотворные откровения самого-самого «младошестидесятника», называя их зрелостью). Тут перефраз из стихотворения «Прощай, немытая Россия», входящего во все собрания сочинений М. Лермонтова, но ему не принадлежащего. Литератор, вроде бы, должен знать, что эта беспомощная стихотворная прокламация является свидетельством все того же мировоззренческого противостояния в нашем обществе между западниками и почвенниками, изготовленная по всем признакам редактором «Русского архива» П. Бартеневым, задним числом, многие годы спустя после убийства М. Лермонтова. К тому же выдающийся филолог, директор Пушкинского дома Н. Скатов в своё время убедительно доказал, что эта стихотворная поделка М. Лермонтову не принадлежит. Но что выводы истинного учёного для учёного-расстриги, стремившегося в «известный круг», и никуда более, кроме этого круга не попавшего… Это же стихотворение если о чём и свидетельствует, кроме своей поэтической беспомощности и политического радикализма, так о том, какими коварными приёмами велась борьба против великого поэта уже после его убийства. И продолжается, коль вопреки всему, оно продолжает включаться в книги М. Лермонтова…
Что явилось причиной такой «эволюции» поэта и литератора, такого его явного падения, сказать трудно, ибо это – дела духовные, от внешнего взора сокрытые. Может быть, то, о чём он сам говорит: «Я на свет являюсь недоношенным», может быть, ложно избранная цель, мелкая и утилитарная, так сказать, вполне житейская, которая ничто в сравнении с теми духовными высотами, на которых пребывает русская литература. Об этом он так же откровенно пишет: «Этот мальчик желает пробиться,/ примелькаться, вписаться в строку,/ удостоиться званья провидца,/ очутиться в известном кругу». Вот и вся цель – попасть в «круг».
Ну что ж, вот и свершилась его заветная мечта. Он – в «известном кругу», в «узком»,  разумеется. Неужто она столь драгоценна и высока, что нисколько не стесняясь, можно с некоторой даже гордостью говорить о том,  какой низкой и порочной ценой она достигнута… Но здесь поражает и другое: литератор сообщает о том, о чём говорить совестно. Или действительно у «шестидесятников», по признанию одного из них, стыд удален как аппендицит? С какой целью можно сообщать такое городу и миру? Кажется, с единственной, корпоративной, дабы подать сигнал о том, что он «свой», в их «известном кругу». Точнее, – в «узком кругу».
Какой-то поразительной человеческой глухотой отличаются «шестидесятники». Ну, скажем,  зачем И. Волгину сообщать людям о том, что он «На свет явился недоношенным». Даже если это действительно так. Тем самым получить, сострадание от читателей? Но этого не получается. Об этом аномальном обстоятельстве его личной жизни, которое могло иметь последствия, сообщается с гордостью, как о неком безусловном достоинстве… Такие представления и «ценности», по всякой логике, не должны были получать преобладания в обществе, не должны получать статуса образца и эталона в информационном, книжном, литературном мире. Но получать объективную оценку.
Пишу не ради укора известного в узком кругу поэта, ибо дело каждого выбирать «ценности». И уж тем более не для переубеждения, так как «жертв собственных бездуший» переубедить невозможно. Но для того, чтобы показать эту последовательность и закономерность, согласно которой он приходит к русофобии: не усмешка над историей, а её отрицание – расставание с наукой – содомский грех – русофобия.
Совершенно очевидно: русофобия не приобрела бы таких масштабов и беспардонных форм в западном мире, не насаждайся она внутри страны, в нашем обществе с такой последовательностью под видом литературы. Не проповедуй эту смердяковщину «шестидесятники». Если бы её  не проповедовали вкупе с «революционными ценностями» либерал-западники. Ожидаемых ими «радостных событий» в очередной раз не получилось. Их и не могло получиться из такого интеллектуального убожества…
Но поскольку И. Волгин мимоходом искажает наследие М. Лермонтова, говоря неправду, как нечто само собой разумеющееся и не подлежащее сомнению, надо сказать о том, как неправда удерживается в нашем общественном сознании и сколь она не безобидна для духовного здоровья и нашей безопасности. Когда бывший президент Украины П. Порошенко беснуясь, с пеной у рта кричал, указывая на восток: «Прощай немытая Россия», тут все было понятно. Русофобия является неотъемлемой частью идеологии фашиствующего режима. Каким должен бы быть наш ответ на такое беснование? Сказать ему, обезумевшему о том, что его неправедный гнев не достигает цели, так как стихотворение это М. Лермонтову не принадлежит, что это идеологическая поделка и ничего более, что это сочинили такие же уроды как и ты. Но когда к двухсотлетию великого поэта и пророка у нас в России, на официальном уровне из всего обширного и ещё не вполне постигнутого его наследия не нашлось ничего, чтобы напомнить гражданам о нём, а нашлась только эта прокламация, ему не принадлежащая, то тут действительно открывается вся глубина духовной трагедии, в которой мы находимся… Причём, представлялась эта стихотворная поделка с таким «объяснением»: и так, мол, можно любить родину. М. Лермонтов ведь так любил. Нет, так родину можно только унижать и ненавидеть. Сама лексика, её понятийный ряд явно не Лермонтовские, об этом свидетельствуют. Великий поэт М. Лермонтов, столь много говорящий о нас сегодняшних, в равной мере оказался никому не нужным. Что значат после этого какие бы то ни было декларации о сохранении нашего духовного наследия?  Это наоборот говорит о не сохранении его, без чего мы беспомощны и уязвимы. Это ведь никаким книжным «рынком» уже не объяснишь. Как со всем этим быть теперь, когда нам объявлена война на уничтожение, ясно. У нас есть ведь опыт  Великой Отечественной войны. Пока же русофобии противника противопоставлена доморощенная русофобия. И всё. Чем же укрепится дух человеческий и народный, необходимый для победы? А ведь в библиотеках милые, добрые люди, энтузиасты если ещё и проводят какие-то литературные мероприятия, то зачастую по «шестидесятникам», так как они преобладают в информационном пространстве. Это всё ещё «последнее» слово русской литературы миновавшего и нынешнего века. И общественного сознания… Что же удивляться тому, что в обществе в судный час оказалось столь много пацифистов и уклонистов от войны? А чё её «немытую»-то защищать?.. Но коль на официальном уровне Россия всё ещё «немытая», тут же находятся добровольные продолжатели и пропагандисты этой явной застарелой русофобии. В мае 2017 года в Пятигорске, в Музее-заповеднике М. Лермонтова прошёл международный круглый стол о «проблеме» авторства этого стихотворения «с точки зрения современной  филологической науки». Никакой там филологической науки не оказалось, да устроители этого мероприятия – историки, а не филологи. Слыханное ли дело, чтобы собиралась научная  конференция по стихотворению из двух строф, по восьмистишию? Но собрались не обсудить проблему, а утвердить авторство этой стихотворной поделки М. Лермонтова: «Все научные сообщения посвящены исключительно доказательству авторства Лермонтова» (В. Станичников, «Отрадненские историко-краеведческие чтения», выпуск VIII, Армавир-Отрадная, 2020). Такая вот «филология». И стоит лишь удивляться тому, как стойко, несмотря ни на что, ни на какие доказательства это ложное положение  удерживается в общественном сознании. Как понятно, не само по себе…
Примечательно, что наши либерал-«шестидесятники» в своей неистовой борьбе по защите дорогих им догматов, либеральных «ценностей» действовали против патриотов-традиционалистов на уничтожение. И здесь они оставались верными  «революционным ценностям» и заветам своих отцов-революционеров. Это подтверждается тем же, революционным захватом Союза писателей Е. Евтушенко. Я был на этом пленуме и видел, как невменяемо «свободно горел» этот поэт. Казалось бы, ну захватили Союз писателей, надо полагать для более эффективного руководства им, для организации литературной жизни, дальнейшего развития литературы. Нет, такой радикал-революционный тип сознания созидания не предполагает. Он только разрушает, так сказать, «расчищает» дорогу для «нового», находя в этом и ни в чём более свою «миссию». При этом степень неистовости и революционной невменяемости была такова, что не замечалось, что не традиционалистов «победили», а разрушили реальную творческую, и не только писательскую жизнь. И для себя тоже. Теперь ищут «кто виноват?» И находят. Но только не  себя…
Либеральный тип сознания – это особый мировоззренческий и духовный комплекс, основой которого является всё-таки соблазн человека достичь какой-то цели сразу и сейчас, вне зависимости от тех законов, по которым свершается жизнь. Впадают в него обычно от недостаточной образованности, от неглубокого знания. От неполноты восприятия мира, абсолютизации какой-то одной идеи, которая кажется ему главной. Конфронтация к предшествующему и уже известному, вне зависимости от того верно оно или ложно. Обязательно определённая доля позёрства и эпатажа, который заменяет истину. Нетерпимость к иному пониманию. Самонадеянность, исключающая пересмотр своих убеждений, а значит исключающая и развитие личности.
Это внешне очень привлекательный комплекс, так как он провозглашает и обещает такие ценности, от которых никто отказаться не может. Скажем, свобода вообще и свобода личности. А в какой мере и каким путём это достижимо или нет, для исповедника таких воззрений неважно. Главное – завораживающий и соблазняющий внешний блеск, обычно обманчивый. В конце концов, исповедники таких воззрений сами того не ведая и не желая, превращаются в «употребляющих свободу для прикрытия зла» (Первое соборное  послание св. Петра, 3:16). И неизбежно становятся как «наглые ругатели, поступающие по собственным своим похотям» (Второе соборное послание св. Петра, 3:3). Такой комплекс, как правило, направлен не на постижение истины, а на внешний эффект, полагая, что это и есть суть человека, что это красит, а не унижает его. А потому не может не отступать от заповеди: «Да будет украшением вашим не внешнее плетение словес, не золотые уборы или нарядность в одежде» (Первое соборное послание св. Петра, 3:3).
Как видим, такой комплекс воззрений известен людям давно, можно сказать, изначально и не столь важно, как он называется в ту или иную эпоху – «философичностью, революционной демократией или либерализмом, суть его едина и неизменна. В конце концов он прокладывает дорогу к вырождению человека. В самой основе таких воззрений есть изъян, который приводил, не мог не приводить к такому трагическому результату. Но  признать этот изъян, значит признаться в своей недальновидности и глупости, значит признать, что благие декларации оказались, по сути, ложными.

«Шестидесятничество есть ведь одичание…»
Удивительно, что после двух революционных крушений страны в одном,  ХХ веке, какими упрощёнными представляются до сих пор размышления об интеллигенции, к которой относят себя «шестидесятники» в первую очередь. Это звание служило и служит им чем-то вроде индульгенции. Даже оспаривают, кто ввёл этот термин «шестидесятничество» первым в наше время. Словно не замечается, что он существовал и в ХIХ веке. И что «шестидесятники» того века ничем не  отличались от «шестидесятников» ХХ века, о чём писал А. Блок в заметке 1919 года «Герцен и Гейне»: «Эти далёкие и слабые потомки Пушкина  одиноко дичали, по мере того как дичала русская интеллигенция. Шестидесятничество есть ведь одичание, только не в смысле возвращения к природе, а в обратном смысле: такого удаления от природы, когда в матерьялистических мозгах заводится слишком уж большая цивилизованная «дичь», «фантазия» (только наизнанку) слишком уж, так сказать, – не фантастическая».
Ну так интеллигенция, скажут нам, – это образованная часть общества, так сказать, духовный поводырь народа, которая болеет за народ, печалится о нём,  просвещает его, служит ему…  Всё верно. Так должно быть, но у нас в России это далеко не так. Говоря об интеллигенции, имеют  в виду только «русскую интеллигенцию», а это совсем не то, что интеллигенция как образованная часть общества: «Говоря о русской интеллигенции, мы имеем дело с единственным, неповторимым явлением истории. Неповторима не только «русская», но и вообще «интеллигенция». Как известно, это слово, то есть понятие, обозначенное им, существует лишь в нашем языке… У них нет вещи, которая могла бы называться этим именем» (Г. Федотов).
В России, пожалуй, во второй половине ХIХ века сложилась «русская интеллигенция», под которой разумеется исключительно радикальная часть интеллигенции с революционным сознанием. Это – наиболее не русская, не этнически даже, но по духу часть интеллигенции, которой и понадобилось это определение – «русская» для своей специфической идентификации. Именно эту часть интеллигенции имели в виду авторы знаменитого сборника «Вехи», предупреждая о том, что она неизбежно приведёт к революционному крушению страны. И оказались правы, за восемь лет до крушения… Этой части радикальной интеллигенции дал беспощадную самохарактеристику М. Гершензон в «Вехах»: «Мы не люди, а калеки, все, сколько нас есть русских интеллигентов, и уродство наше – даже не уродство роста, как это часто бывает, а уродство случайное и насильственное… У большинства этот постулат общественного служения был в лучшем случае самообманом, в худшем – умственным блудом и во всех случаях – самооправданием полного нравственного застоя… Мы были твёрдо уверены, что народ разнится от нас только степенью образованности, и что, если бы не препятствия, которые ставит власть, мы бы давно уже перелили в него наше знание и стали бы единой плотью с ним. Что народная душа качественно другая – это нам на ум не приходило… Между нами и нашим народом – иная рознь. Мы для него – не грабители, как свой брат, деревенский кулак; мы для него даже не просто чужие, как турок или француз: он видит наше человеческое и именно русское обличье, но не чувствует в нас человеческой души, и потому он ненавидит нас страстно, вероятно с бессознательным мистическим ужасом, тем глубже ненавидит, что мы свои».
Именно эту часть интеллигенции имел в виду А. Блок: «Интеллигенция … Опять-таки, особого рода соединение, однако, существующее в действительности и, волею истории, вступило в весьма знаменательные отношения с «народом», со «стихией», именно – отношения борьбы». Именно о такой интеллигенции пишет теперь и Станислав Куняев: «Никогда такая «интеллигенция» не могла слиться с народом и простонародьем хотя бы потому, что со времён революции и гражданской войны, со времён Великой Отечественной в памяти коренного государствообразующего народа было прочно заложено понимание того, что всякое посягательство на государство, всяческая тотальная борьба с ним рано или поздно оборачивается всенародной бедой и унижением перед чужеземной волей». Но как она неизменна во времени эта радикальная революционная её часть, вне зависимости от того, каким словом называется – «шестидесятниками» или «либералами». Неизменна во всём и прежде всего в своей творческой несостоятельности.
А. Блок, отвечая на анкету «Что сейчас делать?» почему-то счёл необходимым сказать это: «Я – художник, следовательно, не либерал. Пояснять это считаю лишним». Видимо, эта взаимосвязь представлялась ему столь очевидной, что не требовала пояснений. В. Розанов пояснил это обстоятельно и точно: «Либерал красиво издаст «Войну и мир». Но либерал никогда не напишет «Войны и мира»; и здесь его граница. Либерал «к услугам», но не душа». Хотя, конечно в либерализме есть некоторые удобства, без которых «трёт плечо». Но эти некоторые удобства, на которые так часто соблазняются люди, так несоизмеримы по значению и масштабам с тем, что либерализм приносит…
Подтверждением этого является и то, что после поэмы «Двенадцать», в которой А. Блок, не смотря ни на что,  оставляет народ с Христом, либерал-«шестидесятник» Е. Евтушенко смог написать только откровенно русофобскую поэму «Тринадцать», прямо-таки пропагандистски русофобскую. Вот и всё служение «такой» интеллигенции народу…
В информационном пространстве, в книжном мире «победители» и их последователи всё ещё резвятся несмотря на трагические, печальные и негативные результаты. Книжные ярмарки, выставки, вплоть до региональных провинциальных книжных магазинов – всё заставлено новыми переизданиями «шестидесятников». Рядом – рыночные либеральные поделки, как правило, крайне нигилистические в согласии с государственной либеральной идеологией, сохраняющейся стойко и зорко, но по умолчанию, негласно. Словно это можно «спрятать»… Да, издаётся и русская классика. Она тут же, рядом, что красноречиво демонстрирует магистральную мысль: переиздания «шестидесятников», уже сыгравших свою неприглядную роль в нашей народной и государственной жизни, «рыночное» чтиво со всеми их «Гариками» – это и есть продолжение русской литературной традиции. Это и есть её наследники. При таком соотношении дальнейшее развитие литературы невозможно. Это духовный тупик, в котором ничто развиваться не может. Ведь пресекается не только литература, но и общественная, интеллектуальная мысль вообще. Чтобы скрыть это положение, неслучайно появилась «интеллектуальная литература» – специфическая, мировоззренчески ангажированная. За всем этим рано или поздно следует бунт разума, ибо не может человек бесконечно долго пребывать в не настоящем мире, в имитации. Но такое положение, такое уродливое соотношение, как говаривали ранее, – направлений литературы, не есть некое стихийное бедствие, с которым ничего невозможно поделать. Оно поправимо при нормальной культурной политике в стране, не исключительно либеральной.
А пока, то, что называлось у нас художественной литературой, теперь является, по точному определению Владимира Ермакова, «ловушкой на человека»: «Катастрофа произошла не в воздухе, а в базисе сознания – в языке описания субъективной реальности человека. То есть в литературе. Именно здесь аналитика человека дошла до полного нигилизма… Потеря ориентации переживается как утрата смысла жизни… Тот образ Божий, который брезжит тайно в каждом из нас, наиболее отчётливо проявляется в шедеврах литературы… Так было – или, по крайней мере, в это верилось. Теперь же картина иная. Современная культура, чем дальше, тем больше вырождается в массовую культуру. Она наладила массовое производство дешёвых заменителей духовных ценностей. Она перерабатывает вторсырьё – отходы человеческой жизнедеятельности. Аудиовизуальная агрессия загоняет массового человека в виртуальный мир, из которого нет выхода. Лишённая первородства литература генерирует в текст тотальную тщету, отзывающуюся в человеке то смертной тоской, то смертельной скукой… Время утверждения человека, видимо, ещё не наступило и, судя по всему, наступит не скоро» («Аргамак. Татарстан», № 1, 2011).
Если «не скоро», то может не наступить никогда. Два поколения продержанные в такой тине духовной могут в ней захлебнуться окончательно. На этот раз не спасёт и классика, так как для них она будет молчать, даже хорошо изданная… А нагнетаемое вокруг этого бедствия бодрячество, нагнетание «оптимизма» только усугубляет наше положение. Но мы ведь подобное положение уже переживали. А. Блок записывает в дневник 11 марта 1913 года: «Пройдёт ещё пять лет, и «нравственность» и «бодрость» подготовят новую «революцию» (может быть, от них так уж станет нестерпимо жить, как ни от какого отчаяния, ни от какой тоски). Это всё делают не люди, а с ними делается: отчаяние и бодрость, пессимизм и «акмеизм», «омертвление» и «оживление», реакция и революция. Людские воли действуют по иному кругу, а на этот круг большинство людей не попадает, потому что он слишком велик, мирообъемлющ. Это – поприще «великих людей», а в круге «жизни», (так называемой) – как вечно – сумбур; это – маленьких сплетников. То, что называют «жизнью» самые «здоровые» из нас есть не более, чем сплетня о жизни. Я не скулю, напротив, много светлых мест было в эти дни». (Дневник А.А. Блока, Издательство писателей в Ленинграде, 1928). И поэт оказался прав не только по существу, но и хронологически.
Второе нашествие «шестидесятников» после благополучно  свершившейся их смерти, только приближает трагическую развязку. Какой именно она будет, сказать невозможно. Но то, что при нынешнем положении литературы в обществе и её состоянии, она неизбежна, в этом нет никакого сомнения. Это подтверждает наш предшествующий духовный опыт. При нынешнем вызывающем пренебрежении культурой, вытеснении русской литературы из общественного сознания и образования, нас может постичь участь племени атцуров, которые погибли. Не от ядерного оружия, не от новой мировой войны и не от экологических проблем, а от утраты смысла своего существования, от утраты своей духовной природы, от вырождения… Об участи атцуров любил рассказывать Л. Толстой. В пересказе М. Горького: «Скоро мы совсем перестанем понимать язык народа… С нами может случиться, пожалуй, то же, что случилось с племенем атцуров, о которых какому-то учёному сказали: «Все атцуры вымерли, но тут есть попугай, который знает несколько слов их языка…». О нас же могут не сохраниться даже немногие слова, так как попугаи у нас не водятся…

«Зло от юности его…»
В нашем обыденном сознании основополагающие принципы устройства мира обычно заслонены соображениями второстепенными и побочными. Про малое нередко думают, что это – большое, а про большое, что это – малое. Но при этом трудно сориентироваться в мире и распознать, что же происходит в действительности. Обыденная логика диктует нам уверенность в том, что зло этого мира когда-нибудь, рано или поздно, но обязательно будет повержено, и наступит некое, трудновообразимое утопическое благоденствие. Но уже только одно знание этого влечёт за собой иной характер действий, наше иное положение в мире. Но зло в этом мире неустранимо. С этим трудно смириться, в это невозможно поверить. Как в этих стихах Якова Полонского: «Мы оба поразим своим рассказом небо/ Об этой злой земле, где брат мой просит хлеба./ Где золото к вражде, к безумию ведёт./ Где ложь всем явная наивно лицемерит,/ Где робкое добро себе пощады ждёт,/ А правда так страшна, что сердце ей не верит».
Каждый человек, вступающий в этот мир, вступает со злом в брань духовную, разрешая её прежде всего в душе своей. Вступает в борьбу по обузданию зла или падает под его бременем: «Над нами – сумрак не минучий,/ Иль ясность Божьего лица» (А. Блок). Да что там, сам Господь оставляет в этом мире Каина. Более того, защищает его: «И сказал Господь: за то всякому, кто убьёт Каина, отмстится всемерно. И сделал Господь Каину знамение, чтобы никто, встретившись с ним, не убил его» (Бытие, 4:15). Причём, несмотря на то, что Каин отпал от Бога. Вопреки жалобе Каина на то, что Господь его гонит от лица своего, Господь его не гонит, он сам отпадает от Него: «И пошёл Каин от лица Господа» (Бытие, 4:16). Такова его суть, он – стенающий и шатающийся. А потому перевод «Ты будешь изгнанником и скитальцем на земле» (Бытие, 4:2) – неточен. Здесь духовное состояние Каина подменяется, говоря современным языком, его социальным положением. «Гонимость» его – уже следствие, а не причина. Хотя либеральная мысль во все времена постоянно выдаёт гонимость Каина за причину, таким образом оправдывая  его и скрывая его природу…
Пророк Иеремия жалуется Господу: «Праведен будешь Ты, Господи, если я стану судиться с Тобою о правосудии: почему путь нечестивых благоуспешен, и все вероломное благоденствует?» (Книга пророка Иеремии, 12:1). И просил он Господа: «Отдели их, как овец на заклание, и приготовь их на день убиения» (12: 3). Господь соглашается, что «все они – упорные отступники, живут клеветою: это медь и железо, все они развратили (6: 28). Но вместе с тем отвечает, что отделить их невозможно. Пытались уже отделить злых от праведных, но ничего из этого не вышло: «Раздуваемый мех обгорел, свинец истлел от огня: плавильщик плавил напрасно; ибо злые не отделились» (6: 29). Итак, злые остаются, но для опознания их им даётся имя – «отверженное серебро»: «Отверженным серебром назовут их; ибо Господь отверг их» (6:30). Господь отверг их, а не человек, ибо это – дела Божеские… Зло в мире не устранено, а определено и водворено на своё истинное место. Это к вопросу о том, как «объединяются» в этом мире разные люди, разные направления мысли во все времена. И в наше, разумеется…
В откровении Святого Иоанна Богослова даётся картина, как сказали бы ныне варварским языком, воспроизведения зла: «Зверь был, и нет его, и явится» (17:8), «И выйдет из бездны, и пойдёт в погибель»… Ангел хватает зверя и лжепророка, производящего чудеса, и бросает их живых в озеро огненное, горящее серою. Он сковывает зло на тысячу лет: «Он взял дракона, змия древнего, который есть диавол и сатана, и сковал его на тысячу лет» (20: 2). Но потом снова освобождает его на малое время: «И низверг его в бездну и заключил его, и положил над ним печать, дабы не прельщал уже народы, доколе не окончится тысяча лет; после же сего ему должно быть освобождённым на малое время» (20:3). Известна и продолжительность этого времени – сорок два месяца или, по сути, три с половиной года: «И даны были ему уста, говорящие гордо и богохульно, и дана ему власть действовать  сорок два месяца» (13:5). Но по истечению тысячи лет сатана вновь освобождается: «Когда же окончится тысяча лет, сатана будет освобожден из темницы своей и выйдет обольщать народы» (20: 7).
Но всё дело в том, что это малое время – не хронологическое и не календарное. А потому мы не можем знать, наступило оно, прошло или только грядет. Мы знаем только, что оно есть. По этой природе его можно сказать, что наше время и есть «малое время»… И будем правы в этом и не правы, так как не знаем того, когда именно оно наступает… Но Господь однозначно указывает нам на то, как преодолевается зло. После водного Потопа Господь отказался впредь наказывать землю за человека, так как зло в человеке – «от юности его»; и оставляет жизнь на земле не прекращающейся: «И обонял Господь приятное благоухание, и сказал Господь в сердце своём: не буду больше проклинать землю за человека, потому что помышление сердца человеческого – зло от юности его, не буду больше поражать всего живущего, как Я сделал» (Бытие, 8: 21). Таким образом, признавая, что зло в человеке от юности его, от молодости и несовершенства, Господь оставляет единственный путь сохранения человека на земле – его совершенствование…

О том, в каком беспорядке находится у нас мировоззренческая мыслительная сторона жизни свидетельствует то, на каких простых, даже примитивных идеях было «обосновано» разрушение страны в начале девяностых годов, типа мы «семьдесят лет падали»… Разумеется, народное самосознание в ХХ веке было травмировано революционной догматикой. Но оно с ней с потерями, но справилось. Цена оказалась, правда, очень большой. Удивительно, что в прекраснодушном прозападном бахвальстве невменяемого лидера люди в массе своей не увидели грозящую им смертельную опасность. Мол, это же – слова, а за слова не судят. Так въелись в нас позитивистские воззрения, что совсем заслонили извечный закон человеческого бытия: в начале было слово… Многие, безусловно, понимали, что речь идёт не об «освобождении» от с такими трудами и жертвами сформировавшегося в России образа жизни после её революционного крушения начала ХХ века, а о новом, хитроумном коварном её покорении. Но их оказалось недостаточно для того, чтобы предотвратить катастрофу, в которой всё ещё корчится страна, несмотря на предпринимаемые усилия… Не находя пока сил для выработки парадигмы своего развития, соответствующего историческому опыту и духовному складу народа. Об этом свидетельствует то, что великая русская литература, содержащая код нашего народного бытия уже спасавшая нас в предвоенные, военные и послевоенные годы, по сути, изъята из общественного сознания в угоду «рынку», то есть абсолютно ничтожной мотивации. Литературное дело в нашей самой литературоцентричной стране остаётся, по сути, оставленным. И на этом фронте борьбы за само наше существование правящим классом пока не предпринимается решительных мер, столь необходимых. Наоборот, исподволь, идёт сохранение и даже возвращение тех идей, на которой страна была разрушена. Заигрывание с прозападными, проамериканскими уже немолодыми недорослями продолжается. И с теми «деятелями культуры» точнее идеологическими бойцами, которые потеряв связь с подлинной культурой, своё «дело» разрушения страны уже сделали. А в судный час уже предали дело защиты страны. Призывать их делать то же самое, значит, работать на противника, который уже ведёт борьбу на наше уничтожение… Перенацелить потоки газа и нефти на восточный рынок и оставить в неизменности духовно-мировоззренческую сферу, переполненную гремучей смесью разрушения, значит или не рассчитывать на нашу победу, то есть на дальнейшее историческое бытие страны и народа, или наивно полагать, что всё как-то само собой устроится.
Главный фронт войны, начатой Западом, а точнее Соединёнными Штатами Америки против России, проходит всё-таки в области духовной, исторической, культурной (и прежде всего литературной), мировоззренческой и информационной. Совершить перелом в этой сфере в пользу традиционных ценностей при западнической и проамериканской значительной части творческой элиты будет очень непросто. Но именно от этого зависит наша победа. Ведь строго говоря, со стороны «шестидесятников» это не было каким-то родовым что ли предательством. Они были и остались верными революционным заветам своих отцов, остались верными «революционным ценностям», которые реанимировали для всех, всего общества. Это было отречением от русской литературы, предательством её и русского мира. Это было предательством страны и народа, среди которого они жили. Предательством, может быть и не злонамеренным, но по «глубокому убеждению», по самой своей натуре, что не изменяет сути этого действа. Других ценностей, кроме революционных, они не знали. Да и было бы наивным от них требовать их. Они-то остались верными заповедям своих отцов. А остались ли мы верными заповедям своих, или соблазнились ничтожными речами лжепророков?..
Я думаю, что радикализм «шестидесятников», их принципиальная поверхностность, облечённая в лёгкое словоблудие, не позволили им глубоко осознать своё собственное состояние и положение в обществе, свою принадлежность к советской системе и цивилизации, того, что они и есть порождение этой эпохи в нашей истории. Это же поразительно, что те, кто боролся против советской системы таким мертвым жупелом, как «советский тоталитаризм», вдруг обнаружили, что и на Западе, и на «исторической родине», и везде они в общем-то – «не свои»… Безрелигиозная, обезбоженная советская система, с её энтузиазмом и «передовым» социальным учением, несмотря на её скрытый традиционализм, сформировала такой своеобразный тип человека, который точно определяется строчкой А. Межирова: «Не обрезанный и не крещённый». То же, по сути, определяет и наша поговорка:  «Ни Богу свечка, ни чёрту кочерга». Насколько такой тип человека окажется жизнестойким зависело от многих факторов, во всяком случае, он был легко подвержен эзотерическим и оккультным влияниям. Но вне советской системы он, как её продукт, терял всякое своё значение, переставая быть… Понять это «шестидесятники» оказались не в силах.
Но какая наивность и какая человеческая глухота и безответственность были выдвинуты «шестидесятниками» для своего оправдания и якобы для сохранения: «Мы вновь свободою горим в предверье радостных событий». Ведь таким беспричинным путём и восторгом свобода не достигается (за счёт других),  события оказались, вопреки их ожиданиям, безрадостными. Но такая безответственность перевесила всё остальное. В то время, как теперь ясно, что речь могла идти только о верном соотношении и сосуществовании. Но не вняли «шестидесятники» словам святого апостола Павла из его послания с ефесянам: «Призван ли кто обрезанным, не скрывайся, призван ли кто необрезанным, не обрезайся» (7: 18).
Здесь не место касаться столь важного аспекта в нашей истории бегло. Скажу только, что это противостояние и противоборство в нашем обществе происходит отнюдь не с «ХХ партсъезда», во всяком случае не только с него. Оно имеет очень давнюю, можно сказать, изначальную природу. Оно во всей глубине представлено уже во второй половине ХII века, в бессмертном «Слове о полку Игореве». А потому неленивых и любопытных отсылаю к этому моему прочтению «Слова» («Поиски Тмутаракани. По «мысленному древу»: от «Слова о полку Игореве» до наших дней», М., «Звонница-МГ», издание 2-е, дополненное, 2022).

Новое нашествие «шестидесятников»
Теперь, когда картина происшедшего, случившегося с нами и со страной прояснилась, можно было ожидать, нет, не того, что «шестидесятники» отбросят свои траченные молью догматы и фетиши, а того, что в обществе и стране начнётся новое культурное строительство, что на нашей мировоззренческой ниве, давно заросшей бурьяном и чертополохом, начнёт наводиться порядок. Будут предприняты реальные меры по прекращению искажения и унижения народного самосознания, возвращения в общество великой  русской литературы с её идеалами, говорящей новым поколениям не о том, до какой низости может пасть человек под бременем соблазнов, а о том, до каких духовных высот он может подняться, прекратят, наконец-то «множить бесстыдства и уродства». А задача ведь, которую неизбежно предстоит разрешать, невероятно сложная и грандиозная: «Правду, исчезнувшую из русской жизни, – возвращать наше дело… Только правда, как бы она ни была тяжела, легка – лёгкое бремя» (А. Блок).
Но этого пока не происходит. Началось, впрочем, ожидаемое, новое нашествие «шестидесятников» и их последователей, реабилитация их революционных и гендерных «ценностей». При свете случившегося уже наивного, но не менее настойчивого и бесцеремонного, чем ранее. Хотя совершенно ясно, что при таком запустении на ниве мировоззренческой и духовной и оружие железное может не пойти впрок, так как оно плохо управляемо шаткими душами.
Правда, для такого нашествия, вроде, был понятный человеческий повод – девяностолетние юбилеи «шестидесятников». Но и без повода началась их спешная мобилизация, новое втемяшивание их падших «ценностей» в головы удивлённых сограждан на фоне войны, вооружённого нашествия Запада на Россию. «Шестидесятники» оказались на стороне противника, в этом общем нашествии на Россию. Видя всё это, у граждан не может не возникать такой вывод: ну всё, страну опять сдают…
На фоне девяностолетия Е. Евтушенко «великого шестидесятника», как его теперь насильно именуют («Вечерняя Москва», № 28, 2022), совпавший с ним двухсотлетний юбилей выдающегося критика Ап. Григорьева выглядел бледно. И то, пытались представить его «как человека». Обычный приём, когда пытаются обойти суть дела, суть литературного подвига и в то же время создать впечатление объективности и заинтересованности литературой. Это ни о чём не свидетельствует, кроме как о том, что снова «русское направление кредита не имеет» (Ап. Григорьев). Что уж возмущаться поднявшейся русофобией на Западе, принявшей самые уродливые формы, как идеологического обеспечения уже объявленной нам и уже начатой войны, если она старательно поддерживается у нас в стране… А представление Е. Евтушенко «стильным европейцем» ни о чём более не говорит как о том, что он снова делегирован Западом, теперь уже посмертно, для русофобской подрывной работы внутри страны, как уже было… То есть «дело» его продолжается. Хотя хорошо известно, чем оборачивается такое обезьянничанье.
Романтика «шестидесятников» слишком уж пахнущая кровью,  уже давно потускнела, окончательно выявив свою корпоративную и даже сектантскую суть. А то, что «успешным «шестидесятникам» удалось возродить вольный дух русской богемы» (Анатолий Макаров, «Литературная газета» (№ 5, 2016), ушло вместе с ними. Но им хотелось и «богемы», и одновременно признания народа. То есть, устроив «оттепель» для себя, а для народа – «похолоданье», получить от него ещё и одобрение, и даже преклонение. Да и какая это была романтика, скорее – интеллектуальная несостоятельность, коль не могли предположить, что из этого выйдет. Отсюда – дежурные жалобы на народ, на его «непросвещённость», на то, что он не дорос до, как казалось им, их интеллектуальных высот: «Долгожданная выстраданная свобода обернулась общественным равнодушием» (Анатолий Макаров). Теперь действуют последователи «шестидесятников», их «узкий круг», которые всё ещё продолжают то падшее дело, когда всякий автор, отметившийся в подвалах Парижа и трущобах Нью-Йорка, в России должен стать «большим» писателем… Это  как бы гарантия «успеха» для дальнейшей имитации литературы. Даже сочли возможным и необходимым широко сообщить о том, что Сергей Довлатов издавал там бульварный журнал «Петух». Ах да, это – бульварно-демократический журнал, а его бульварность – это не творческое падение, а приём поведать городу и миру всю правду.
Ну а коль дискуссию «Классика и мы» пресекли, да что там, русскую литературу в России приостановили, теперь каждого, по своему усмотрению, можно называть «классиком», «мастером», «легендарным мэтром»… и спешно заняться «увековечением» тех русофобских идей, которые они исповедовали. В Казани устраивать «Аксёнов-фест». Какой там литературный праздник или чтения – «фест». О том, как последователи «шестидесятников» теперь подправляют их, дабы соблюсти идеологическую «чистоту» их учения, свидетельствовала экранизация романа Василия Аксёнова «Таинственная страсть» со сценами «суматошной сексуально-политической жизни», «о благородных антисоветских порывах наших барахольщиков». Даже «экранизацией» того, чего в романе нет. Это дало полное право серьёзному обозревателю кино Александру Кондрашову так определить эту «экранизацию»: «Никакой таинственности и страсти. Откровенная пропагандистская лабуда». («Литературная газета», № 45, 2016).
Я же обращаю внимание в связи с этим на самохарактеристику «шестидесятников». И роман, и «экранизация» названы «Таинственная страсть», где стыдливо опущено, что это страсть «к предательству»: «Одной из душевных болезней «западных шестидесятников» («штатников», как называл их и себя Василий Аксёнов) было равнодушие, а скорее даже враждебность по отношению не только к государству, но и к Отечеству» (Ст. Куняев). То есть это – обыкновенная смердяковщина, душевная болезнь, открытая Ф. Достоевским. Умеет бес насмеяться над человеком: люди, считавшие себя русскими писателями, стали персонажами русской литературы, причём, самыми отвратительными…
А в Москве, на улице Красноармейской, на доме 21, где жил В. Аксёнов, установлена мемориальная доска. Там, где он организовал, «создал со товарищи» неподцензурный альманах «Метрополь» («Большой Василий», «Литературная газета», № 33, 2022). Это даже не двусмысленность какая-то, ныне абсолютно неуместная, а утверждение: «создавать» подпольное русофобское издание – тем самым подрывать основы страны, создавать в ней хаос, уготовляя гражданам лишения, страдания, да и гибель – это хорошо, это доблесть, которая должна жить в памяти благодарного народа. Чему надо подражать и впредь, на что надо равняться.
Напомню, что в связи с выходом «Метрополя» Станислав Куняев обращался с громким аналитическим письмом в ЦК КПСС, убедительнейшим образом давая оценку литературного и мировоззренческого характера этому подпольному изданию. Подобному изданию в своё время великий А. Пушкин давал такую оценку: «Сатирическое воззвание к возмущению… С примесью пошлого и преступного пустословия» («Александр Радищев»). Но поскольку проблема была поставлена как «национальный вопрос», всё спустили на тормозах, так как этот «вопрос» у нас в России всегда опасен. Хотя какой же это национальный вопрос? Он скорее и в большей мере духовно-мировоззренческий, идеологический и даже политический.
 Поражает та наивность и опрометчивость, с которыми «шестидесятники» поспешили отметить свои неприглядные дела памятниками. Словно не ведают, что ничто у нас в России так трудно не создаётся и так легко не разрушается, как памятники. И что «чрезмерная о вечности забота, она, по справедливости, не впрок» (А. Твардовский. «Крошится рваный цоколь  монумента»). О чём должны говорить выросшие как грибы по России памятники А. Солженицыну? А говорят они предельно однозначно о том, что так увековечивается его вклад в разрушение страны, «обустроенной» по его писаниям. Об «освобождении» от «тоталитаризма» оставим на забаву уж самым наивным или неглубоким людям. Но разве это то, что должно «увековечиваться»? Или это залог повторения такого же «обустройства России» в будущем?..
На нынешнее же настойчивое возвращение «шестидесятничества», в сознание людей, теперь и вовсе неуместное, скажу стихами талантливого поэта Юрия Беличенко:
На Лубянке не стреляют,
На Литейном – тишина,
Эмиграция гуляет,
Как неверная жена.

Всё забылось, всё простилось,
Всё отмылось добела,
И в заслугу превратилось,
Что со многими спала.
И словами Станислава Куняева: «До сих пор «шестидесятники» не могут успокоиться по поводу того, что в эпоху девяностых они не смогли осуществить свои планы по окончательному разрушению русско-советского мира». Как тут не согласиться с А. Межировым:
Когда ушли утопии с орбиты
И обнажилось мировое зло,
Не из народа, из низов элиты
Коричневое что-то поползло.

Но то, что для Александра Петровича было трагедией, драмой жизни, теперь у последователей «шестидесятников» становится балаганом…
В нашем нынешнем «шестидесятничестве» если что и поражает, то это абсолютная схожесть с «шестидесятничеством» ХХ века. Те же «крайние, голые, сухие выражения протеста», те же с азартом обвинения «грубой действительности» (Ап. Григорьев), «весь этот цинизм какой-то, не то развращённой, не то от рождения непробудившейся души» (В. Розанов). То же – полное отрицание русской жизни: «Эти люди, как легко убедиться, не были великими русскими писателями, а потому по замечанию критика, об них нельзя с несомненностью сказать, что они были вполне русскими…» (Н. Страхов). И всё дело в том, что это «направление», как тогда, так и теперь, получило полное преобладание в общественном сознании, хотя оно не составляло магистрального пути русской литературы, которая шла иным путём…
 Вот логика «шестидесятников», предельно ясно выраженная президентом ПЕН-клуба, одним из редакторов пресловутого «Метрополя» Андреем Битовым: «Мы взяли всё худшее от Запада и потеряли всё лучшее, что было при советской власти». То есть, они взяли («мы взяли») и из этого вышло то, что неизбежно только и могло выйти: «В нынешней России человеку делать особо нечего, кроме как воровать». Но говорится это с чувством абсолютной правоты и непричастности к происшедшему, словно такая интеллектуальная несостоятельность должна вызывать сочувствие и даже восхищение читателей: «Ищу виноватых, наверное. Мы ведь всё-таки ищем виноватых» («Мы взяли все худшее и потеряли всё лучшее…», «Литературная газета», № 21, 2012). Какой уж тут анализ причин происшедшего и уж тем более покаяние. Он находит виноватых: «Это хамство и растление у нас продолжается с 17-го года». Но после 1917-го года много чего происходило в России. А новое «хамство» и «растление» началось тогда, когда по словам самого же А. Битова, «взяли всё худшее»… Казалось бы, всё очевидно, но такова, ничем непоколебимая, самооправдательная логика «шестидесятничества» и иной, как видим, она быть не в состоянии.
Бойцы новой мобилизации «шестидесятников» теперь признают, что «слово «шестидесятник» далеко уже не комплимент, обозначающий талант и солидарность». Ну положим, талант по большому счёту оно и не обозначало. В «шестидесятничестве» всегда на первый план выдвигались идеологические убеждения, а потом уже талант. Из всех достоинств и заслуг остаются, пожалуй, только «споры» и «поиски истины», критерием таланта не являющиеся. Но примечательно то, почему оно теперь «ругательство»: так как оно обозначает «напрасные иллюзии на сотрудничество с властями». Заметим, с любыми властями, по определению, вне зависимости от того, «тоталитарные» они или «либеральные».
За велеречивым словоблудием чётко просматривается смысл, чего же они хотят эти, малые теперь уже «шестидесятники». Хотят того же что было у их предшественников, «великих «шестидесятников», творить безобразия, отравляя умы и души читателей откровенной смердяковщиной и предательством, выставляя их как доблесть, и в то же время быть любимцами у властей (как те были «любимцами партийной элиты»), под их покровительством и защитой. Но на этот раз, ввиду всего происшедшего и пока ещё происходящего с их прямым участием, такой по их же выражению «промискуитет», не получится. Не получится по той простой причине, что литература вытеснена из общественного сознания, рекламно-клиповую же информацию назвать литературным процессом невозможно. Изливать свою желчь и ненависть в либеральных поделках негде. Уже всё загажено отходами продуктов их жизнедеятельности. Остаётся делать это уже вне литературы, так сказать, прямым действием на Пушкинской или на Болотной… А это уже совсем другое – не «споры» и не «поиски истины»…
Не из каждого поэта, литератора можно сделать идеологическое пугало. Видимо, только из тех, в ком недостаёт собственно литературного таланта для успеха и для которого быть пугалом выгоднее и дороже, чем писателем с той мерой таланта, какую ему Господь дал. Наши западные противники безошибочно различают из кого из наших писателей можно делать такое пугало, а из кого нет, в своих интересах против России. Наши «шестидесятники» не то, что не устояли против такого соблазна, такая вербовка их на дела русофобские отвечала их внутренней  сути. Вопрос о народе, о родине и её трагической участи, благодаря их деятельности, тут не стоял изначально. Самоутверждение любой ценой, оказались дороже всего остального, в том числе и родины. Книга Станислава Куняева «К предательству таинственная страсть…» это полностью подтверждает и убедительно доказывает.
Станислав Куняев несмотря ни на что, на мировоззренческую запутанность своего времени, на внешние обстоятельства всей своей жизнью явил прекрасный пример истинного служения русской литературе и России. Этот пример, эта духовная величина – наше достояние, необходимое теперь для нашего спасения… Но как труден и не прост, как и всегда, этот тесный путь спасения.
Ап. Григорьев писал М.П. Погодину в марте 1851 года: «Наше дело пропащее, хоть мы и правее их, – хоть я и положу всё-таки за него, за это дело пропащее, всё, что мне положить остаётся». Напомню, что это отчаяние великого критика было вызвано тем, что его обложили полностью, что тогдашние «шестидесятники» говоря его словами, ещё не «проперделись» и ему, человеку высочайшей литературной образованности, чуткости и интеллекта работать было негде.
Вспоминается же трагедия Ап. Григорьева вовсе не случайно. Как и это, вроде бы, недоуменное наблюдение Василия Розанова, но содержащее в себе российскую трагедию духа: «Неужели это правда, что разница между радикализмом и консерватизмом есть разница между узким и широким полем зрения, между «близорукостью» и «дальнозоркостью». Если так, то ведь, значит, мы победим? Между тем никакой на это надежды…»: «Душа моя теперь возмутилась; и что мне сказать? Отче! Избавь меня от часа сего! Но на сей час я и пришёл» (Евангелие от Иоанна, 12: 27).
Вроде бы, писатель несколько растерян. Но только с такой «растерянностью», с таким «сомнением», с такой искренностью и глубиной мысли и побеждают.

Пётр ТКАЧЕНКО


Р.S.
О том, до какой степени дошло наше общее падение, а культуры и литературы в особенности, свидетельствует этот, поразивший меня факт. Говорит он о том, что никакой «штукатуркой, подмазкой, подбелкой» дело литературы и литературной жизни в стране уже не поправить. Необходимо новое, на каких-то иных началах их строительство и организация.
Дело в том, что книгу Станислава Куняева я приобрёл в лавке Союза писателей России, на Комсомольском, 13. Обрадовавшись, сразу и не заметил, а потом только досмотрелся, что титул книги намертво приклеен к обложке. На нём же была надпись, автограф. Значит, надо полагать, патриарх вручил эту книгу, столь значимую и  теперь так необходимую для вразумления кому-то из более молодых писателей. Книгу, которую надо бы обсуждать в писательской среде и в обществе. Её же обладатель, «писатель», разумеется, заклеив надпись, не читая, выставил на продажу… «Рынок», видите ли. Да нет, добровольное безумие скорее.