У материнской могилы

Свежий могильный холм был покрыт успевшими завять цветами. Оно и понятно: уже девятый день. Володя и еще несколько близких прихожан поднялись сюда почтить память его матери. Володя зажег колеблющуюся на ветру свечку у подножия креста. Попытался вспомнить, что там мать ему рассказывала про те этапы, которые душа проходит после смерти, что же там конкретно делается на девятый день. Давно это было, лет 35 назад или больше, Володька был еще совсем зеленым пацаном. Тогда водила мама его в Невскую каждое воскресенье и по большим праздникам неукоснительно. Хорошее было время, хоть и безбожное, коммунистическое. Володька тогда, в семь лет, смотрел во все глаза на окружающее его церковное великолепие и мечтал стать священником.

А, вспомнил все-таки.

– …На 3-й день душа усопшего еще недалеко от живых. Её в это время сопровождает Ангел-хранитель человека, сыночка. Уже на 4-й день он провожает душу за ворота райские. А там, мой хороший, красота неописуемая. До 9-го дня новопреставленная душа осматривает рай. Здесь, в Эдеме, отдохнёт от боли, которую он получил в жизни земной.

После 9-го дня, мой мальчик, Господь велит ангелам привести душу к Его Престолу. Теперь ей предстоит дорога в ад. Будет видеть, как мучаются души за разные прегрешения. После 40-го дня небесный суд будет принимать решение дальше…

 

Эх, мама-мамочка, чего ты только не знала! Сколько житий святых – самых редких, малоизвестных, рассказывала она ему перед сном вместо сказок. И Володя, белобрысый мальчишка с непокорными вихрами, слушал и впитывал их как губка.

Только недолго длилась эта идиллия матери и сына. Примерно в шестом классе Володька связался, как тогда было принято говорить, с «дурной компанией». Мальчишкам постарше нужна была движуха и адреналин в одном наборе, и начали они воровать кошельки в автобусах своего района или покрышки по ночам снимать у соседей. Его, Володьку, взяли на простой понт:

– Аба, докажи, что тебе не слабо.

– Кому, мне слабо?! – взвился он.

И доказал.

Сам того не заметил, как оказался своим человеком в той, первой компашке.

Мама об этом узнала поздно. Сильно плакала и взяла тогда с него слово больше не делать ничего подобного. Слово-то он дал. Но потом сам же и нарушил… Потом еще и еще...

Сейчас, спустя столько лет, вспоминая о тех детских шалостях, вздыхал. Как же легко раскрутить мальчишку на любую глупость. Было бы желание у брателлы постарше.

Учебу он тогда забросил, хотя в младших классах был отличником и прочили ему будущее математика. Сейчас смешно вспоминать.

Потом все закружилось в каком-то сумасшедшем фокстроте с элементами брейк-данса. Начало 1990-х в Грузии, короткое, но запоминающееся правление Звиада Гамсахурдии с всплеском националистических настроений. Володька, пятнадцатилетний рослый подросток, тогда объявил матери и деду с бабкой:

– Вы как хотите, а я свалю отсюда! Поеду в Россию и не буду там человеком второго сорта.

Напрасно мама его убеждала:

– Батюшки никого не благословляют уезжать из Грузии. Это удел Божией Матери. Надо перетерпеть эти смутные времена.

Володька уперся по-бычьи и все-таки вырвался на свою историческую родину. Мать хоть и воевала, но в итоге сдалась:

– Отпущу тебя только в святое место, к преподобному Сергию. Как раз монастырь возрождается. Поработай там во славу Божию, и Господь тебя не оставит.

Володька согласился, лишь бы скорее из Грузии свалить.

В монастыре он долго не задержался, осмотрелся – и опять на знакомые уже рельсы, к местной братве, как будто медом там было намазано. Тянуло его к «крутым ребятам», и все тут.

Мобильных тогда не было. Звонил иногда матери домой по междугородке для очистки совести и заверял неизменно:

– У меня все хорошо. Думаю в семинарию поступать.

– Эх, врешь ты все, сыночек, и не краснеешь. Я все глаза себе выплакала у Казанской, чтоб сохранила тебя от беды.

– Мам, ну что ты как эта… Все, бегу… Потом позвоню, – и бросал трубку.

Казанская была их особо чтимой домашней иконой, оставшейся от прабабки после раскулачивания. Володька мать слушал вполуха: время-то сейчас какое, деньги сами в руки идут, грех упускать. Обзавелся малиновым пиджаком и золотой цепью на литой загорелой шее. С братвой они раскрутили несколько удачных «проектов». Выходили сухими из воды. Пока один раз смерть не дыхнула на Володьку своим гнилым тлетворным дыханием.

Попали они тогда в разборку между кланами, не поделили сферы влияния, поднялась стрельба и, видя, как гибнут рядом ребята, с кем еще вчера он в карты играл, взмолился из глубины сердца:

– Господи, молитвами моей матери пронеси!!! Не забери меня, неготового!!!

И прошла безносая с косой мимо, собрав и без того богатый урожай совсем молодых жизней желторотых пацанов.

Володька потом специально к преподобному поехал и всю свою заначку до копейки в монастырскую кружку бросил. За спасение.

 

Так и запомнил на будущее свою самодельную молитву:

– Господи, молитвами моей матери спаси меня.

Попадал он еще не раз в аховые ситуации и выходил живым из передряг. Знал, что мать там, в Тбилиси, молится за него денно и нощно. Да еще и живет как подвижница. О себе же понимал, что много грешит, но надеялся, что это пока так, черновик плохонький, успеет еще начисто переписать. Только и с черновиком этим он сильно фраернулся. Будущее показало, что переписать ничего потом не удается. Нет в жизни черновиков. Не предусмотрено.

Так же в спешке и женился на местной девчонке Таньке, чтоб от армии откосить. Не успел прочухаться – папашей стал в 18 лет. Эмоции в спираль закручиваются и опять-таки, ответственность слегка на неокрепшие мозги давит. Потом пеленки-распашонки, ссоры с Танькой, чья очередь укачивать и кто на что не нанимался. Попытался молодой папаша работать как все, но очень уж по деньгам выходило негусто. После прошлого размаха особенно обломно.

Пожили так года два и разбежались. Танька себе другого быстро нашла, не растерялась. Володька помозговал и решил скупкой и продажей краденого промышлять, чем на разборки ходить. Пошло дело неплохо, интуиция у парня хорошая, нюх имел, с кем дела иметь, а кого за километр обойти. Ну, и… молился про себя, и жертвовал, сколько ему сердце подсказывало.

С матерью общался по телефону редко, пару-тройку раз в год. Все думал: потом, успеется. Только деньги высылал регулярно – для очистки совести, чтоб все было по понятиям.

– Мам, ты там купи себе что-нибудь. Платье или лекарство какое. Не экономь. Ну, сама разрули как-нибудь… А я погнал. Дел, понимаешь, за гланды.

– Ничего мне не надо, сыночка, и денег твоих не коснусь. У меня все есть… Не на то ты свою жизнь тратишь, не на то… В церковь-то ходишь?

– На прошлой Пасхе кажется, был с ребятами… Мам, не до того мне. Сейчас движуха самая пошла, центровая… Я на твои молитвы надеюсь. Реально помогает.

– Эх, Володенька, придет время, самому придется отвечать, я все не замолю. И так сердце болит, что деньги твои грязные…

Дни летели, в года складывались. Заматерел Владимир, уже виски седые, лысеть начал и правый глаз иногда в тике дергается. Но свое дело раскрутил, в бриллиантах научился разбираться. Уже осмотрительно выбрал себе жену Валю. Дом начал строить, основательно, в два этажа. Чтоб семья была, как у всех.

Пожили пару лет, а детей нет и нет.

– Мам, что не так? Мы оба здоровые. Что за непруха?

– Эх, сыночка, а ты в себя загляни, подумай… Помнишь, хотел священником стать. Господь просто так такие желания никому в сердце не вкладывает. А ты с пути свернул. Может, обидел кого…

– Мам, ну ты нашла, что вспомнить…

Жизнь дальше кругом-бегом несется. Оглянуться, передохнуть некогда. Московский темп – это вам не тбилисская расслабуха, где никто никуда не торопится.

Вдруг жахнуло неожиданное. Валю парализовало. И ведь молодая еще. Откуда только эта пакость свалилась! Володька ее, естественно, в частную клинику, денег не пожалел, профессора привел. А тот ему:

– Положение серьезное. Есть шанс, что какие-то функции восстановятся, но в целом вряд ли…

Володька запил:

– За что, Господи? Только жизнь стала налаживаться. Что я буду делать с инвалидкой?.. А, может, ну ее в баню. Что я, бабу себе здоровую не найду?

Пил так до утра и заснул, где сидел. А во сне пришло прозрение:

– Нет, бросить Валю совсем западло. Видно, пришло мое время хоть чем-то старые гадости прикрыть. Нельзя хотеть всё и иметь всё по факту сразу. Слишком жирно будет.

 

А тут из Тбилиси соседи позвонили:

– Приезжай, Володя, твоя мама умирает. Может, успеешь ее за руку подержать.

Не успел. Приехал в аккурат к выносу и плакал на кладбище, кривя в судороге рот.

– Один я теперь остался. Мама, мамочка… Поговори со мной, мамочка…

Соседка потом через день после похорон ему пачку денег протянула.

– Вот, считай, Володя, копейка в копейку за все годы. Мама просила передать…

Хотел на нервах изорвать всю пачку в труху, да люди удержали:

– Лучше в монастырь подай, куда она всегда ходила. Пригодятся…

***

Цветы жухлые на холмике ветер нежно колышет, будто играет с ними. Затуманенный взгляд отдельные детали подмечает, выборочно.

Губы шепчут давно забытый, сам собой из детской памяти вынырнувший мотив с родительских суббот:

– Царство небесное, царство небесное. Вечный покой…

Выпили на могиле вина, закусили на скорую руку. Володька потом встряхнулся и закруглил:

– Завтра с утра вылет. Меня в больнице жена ждет. Таким, как она, нервничать нельзя…