Из дневника читателя

Читать удаётся не так много, как читают профессиональные критики. Как, скажем, Лев Данилкин, штатный обозреватель московского журнала "Афиша".

Однако профессионалы, сдаётся (сужу по книге названного писателя "Нумерация с хвоста" ), не столько читают произведения, сколько просматривают их. Мне, любителю, ничего не мешает вчитываться пристальней, так что положение непрофессионала тоже имеет свои плюсы.

По ходу чтения я, как правило, набрасываю заметки о содержании и форме произведения: какие-то мысли, вопросы, ассоциации и обобщающие выводы; оцениваю художественные особенности сочинения. – В качестве подготовительного материала для потенциальной статьи.

Но, естественно, не всякое, даже далеко не каждое произведение оборачивается темой для рецензии. Вовсе не всякое сочинение вызывает желание проанализировать его действие и систему персонажей – сказать своё слово о той жизни, которую оно воспроизводит.

По этой простой причине основная масса набросков так и остаётся "заметками на полях".

В чём смысл данного жанра?

В том, что те, кому интересно, могут ознакомиться с отношением – пусть не полно, пунктирно или косвенно изложенным, – того или иного конкретного мыслителя к ряду прозаических или поэтических произведений, к целой галерее современных авторов.

Предлагаю несколько избранных мною самим страничек из своего "Дневника...".

Конечно, какие-то места могут показаться читателю и непонятными – ну, что вы хотите? Заметки они есть заметки. Так что заранее прошу простить. Но вообще-то, как говорил В. Высоцкий, "каждый понимает мои песни в меру своей образованности".



Вячеслав Дёгтев, "Крест" .

Читая эти рассказы, погружаешься в стихию современной жизни, – отдаёшься наслаждению полнотой и глубиной подлинной жизни самых последних дней. Читаешь и чувствуешь, что познаёшь окружающую тебя действительность, неведомую тебе, недоступную для тебя, ограниченного, как и подавляющее большинство соотечественников, вполне конкретным кругом своего каждодневного существования.
Познавая же реальность, как кажется, в её бесконечном многообразии, ощущаешь себя непосредственно причастным к жизни народа, к каждому её проявлению. – Представляешь себе всё, что происходит в обществе, и ясно видишь своё собственное место среди происходящего, осознаёшь себя.

Рассказ "Свобода".
("Мне вчера дали свободу – Что я с ней делать буду?!" ) Изображает людей угнетённых обстоятельствами как внешней, так и своей внутренней жизни, не имеющих свободы выбора, людей, именно так поступающих, а не иначе ("К философии поступка" Бахтина?). Причём сам автор это не акцентирует.

Почему же именно "Свобода"? Почему рассказ озаглавлен словом, выражающим не что иное, как философскую категорию? Ведь не свободу же он тут воспроизводит в образах, а взаимоотношение двух братьев, стоящих на совершенно противоположных гражданских позициях.

Дёгтев стремится выразить своё понимание момента (военно-политического кризиса 1993 года, обрушившегося на столицу нашей Родины) как анархического. Дёгтев насмехается над понятием "свобода", подвергая его остракизму самим сюжетом, изображением всего происходящего. Намекая на ненужность свободы или невозможность её.

Так может показаться тому, кто упустит из виду мимолётно брошенные слова: "Смерть – есть высшая свобода". На самом деле в этом рассказе дело обстоит гораздо серьёзней, тут есть, о чём основательно задуматься и философски поспорить.

Рассказ "7,62" слабее предыдущего, т.к. действие его основано на случайности. В предыдущем герою заранее было известно, кого он убивает и – почему (ненависть по идейным соображениям). Этот же нелеп потому, что совершенно не понятно, как повёл бы себя центральный персонаж, если ему стало бы известно, что именно его возлюбленная Инга (снайпер) убила его кавказского друга Аршака.

Хотя... Такое положение, когда герой, возможно, и сам не знает, как отнёсся бы к Инге в этом разе, выводит размышление к иному повороту – к разговору о непредсказуемости современного человека. В силу расхристанности, отсутствия целостности и убеждений. В силу того, что современный человек не целенаправлен, зачастую и сам не знает, для чего живёт или для чего нужно жить ему.

Рассказ "Четыре жизни".

Почему смерть – странна? Потому что человек привыкает жить. Привыкает к жизни. К интенсивности её проявлений. А столкновение со смертью, почти такое же редкое, как землетрясение, вызывает оторопь.

Что же означают эти четыре жизни, четыре спасённых врага? Что врагов должно становиться всё больше и больше? Что всякая война, даже такая, справедливость которой так горячо и убедительно обоснована Венькой, только увеличивает ряды врагов? Производит враждебность? Что лучше не воевать? Попытка чему-то научиться у истории? ("История – лучший учитель, у которого самые плохие ученики" – Индира Ганди) – Если это так, то попытка выражена туманно. Ибо всё равно: не ведают, что творят.

Рассказ "Аутодафе".

"Марксово евангелие"... Разве? Разве предшествовавшие поколения зачитывались Марксом так, как верующие библией? Разве толковали цитаты самостоятельно, отыскивая откровения? Разве принимали Маркса за истину? Кто читал Маркса, поднимите руки! Раз, два и обчёлся...

Разве национальная ненависть – это по-христиански? По-божески? Какая тут праведность? В чём тут может заключаться её сущность?

"Время очистительного самосожжения" – наше время! От чего очищаемся столь трагично, ещё катастрофичней, чем в эпоху Сталина? От невежества? Бездеятельности, склонности к созерцательности и переливаниям из пустого в порожнее? От раболепства? От полузнайства и полу-культурности?..

Что значит "хорошо писать", как это принято говорить о более или менее сносном писателе, которому во многом веришь? Это означает умение выбирать самые точные слова, способность метко строить фразу. Например, в этом произведении Дёгтева: "его мучают сновидения, которых бы лучше не видеть". Адекватней не сформулируешь! Не выразишь, не передашь тот смысл данного речения, который в нём заложен и вытекает из контекста рассказа. Именно "мучают", а не, скажем, "преследуют"; именно "сновидения", а не "сны"; как раз "которых бы", а не "которых лучше бы".

По проблематике и идейно-эмоциональной оценке действительности Дёгтев – писатель положительно сложный (глубокий) и противоречивый, как само бытие, как наша общественная и идейная жизнь, запутанная в своём собственном развитии до неимоверности. Какое богатство знания! Природы, человеческих отношений, сущности душ рабов божьих. Какие художественные прозрения выдаёт он подчас! Наткнёшься на очередное и замираешь в размышлении и переживании, поражённый его силой и ярким светом, ложащимся на предмет.

Рассказ "Карамболь" содержит настоящее открытие; здесь сделан новый шаг в художественном познании человека. Мимо него пройти нельзя. Нельзя не исследовать этот рассказ.

2003


Валерий Рокотов, "Корона шута" .

Какой же это роман, если в нём всего два действующих лица, взятых в сравнительно коротком отрезке времени.

Отмечался литературными обозревателями как событие.

На мой взгляд, является произведением бог знает, какого художественного уровня – беллетризацией взглядов автора на сегодняшнее положение общественных дел, или, другими словами, замаскированной публицистикой. К тому же это сочинение не имеет ни ярко выраженного конфликта, ни стройности сюжета. Фабула его загрязнена множеством случайностей.

В качестве достоинств его нельзя отметить даже явственно обличительный характер, приговор нынешнему нравственному состоянию общества – уж слишком он декларативен. Давно известно, что идейно-эмоциональная направленность всякого действительно художественного произведения формируется ходом самого действия, саморазвитием образов, а не аргументирующими речами персонажей, как здесь.

Несомненно: главный герой Фердыев никакой не шут, название повести – заблуждение. Фердыев – обыкновенный бездельник. Человек, тунеядствующий оттого, что не может найти себе места в гнусных условиях сегодняшней частнохозяйственной России, в "нормальном" обществе. Потому он, в конце концов, отправляется защищать город Скотогонск, островок "коммунизма", осаждённый правительственными войсками.

Многое неясно в образе этого человека, не прописано, размыто или утоплено в словах.

Критик М. Елисеева ("Литературная Россия") находит в этом персонаже чувство юмора.

"Из опилок варят супы, пекут блинчики, делают питательные гарниры, крутят пельмени и вообще стряпают на славу! В ресторане можно заказать, например, рыбу. Тебе её тут же выпилят лобзиком из цельного куска фанеры и поджарят на чистейшем растительном масле! Опилки едят на десерт со взбитыми сливками и вареньем. Их засаливают и маринуют, дабы зимой можно было вскрыть баночку и отведать летнего лакомства с ядрёным запахом свежей стружки!"  – Если эти несусветные выдумки и юмор, то, на мой взгляд, нежизненный, мёртворожденный – ещё и не такое можно высосать из пальца.

Кстати, о юморе.

Эпизод из романа "Третий "Константин"" Дмитрия Старцева :

"Показывали (по телевизору. – А.Т.) "Кремлёвские куранты". В одной из сцен встречаются великий фантаст с великим мечтателем.
– Сколько у вас костюмов? – спросил мечтатель у фантаста.
– Ну, десять, двенадцать, – отвечал фантаст. – Не помню.
– Вот видите! Не помните! А у нашего Горького всего один!
Эта сцена потрясла Лёву. Как это так? Великий писатель, а одет, как босяк! Всего один костюм!
Ночь он провёл в кошмаре. Ему снилось, как голый Горький проник в квартиру Уэллса и, угрожая хозяину пулемётом системы "Максим", напялил на себя весь гардероб английского писателя.
– Экспроприация! – говорил при этом Горький. – Именем короля!"  –

Вот это юмор.

Корни его уходят в правду жизни, её парадоксальность, многогранность и многозначность. И, в отличие от Рокотова, словам здесь тесно, а мыслям просторно.

Единственное, что в "Короне шута" достойно анализа, так это внутренний мир второго героя – Алексея Дикарёва, от лица которого ведётся повествование. Человека одинокого, безрадостного, бесцельного, не уверенного в себе, в сущности, слюнтяя – пожалуй, весьма распространённого сегодня типа; из тех, кто добывает свой хлеб, преодолевая отвращение к тем производственным условиям, в которых ему приходится действовать.

2004


Алексей Слаповский, "Мы" .

Читать невозможно. Эти – нет, не рассказы (у них и не имеется такого подзаголовка), а корреспонденции из жизни саратовцев утомляют своей поверхностностью, односторонностью – писатель не описывает, не изображает, а докладывает, отказавшись от живописания в пользу элементарной констатации.

Очевидно, это один из побочных эффектов нашего постмодернистского (агностического) времени: раз "сколько людей, столько и мнений", значит и мне достаточно только делиться с людьми своей собственной точкой зрения. – Писатель считает себя не глупее жизни и потому не видит смысла в изображении картин её, в стремлении что-то познать, сопереживая, – ему достаточно констатировать, отчитываться перед читателем в своём понимании действительности. Более того, сообщая, например, о человеке, который всю жизнь мучился от зубной боли и на шестом десятке лет всё-таки отправился к врачу вылечить оставшиеся зубы и вставить новые, автор позволяет себе даже, без тени смущения, обратиться к читателю с разъяснением своего совершенно нетворческого (не художественного) кредо:

"Я догадываюсь, вы ждёте развязки. Например: Селивёрстов на радостях напивается пьяным, падает, ударяется лицом об землю и ломает все зубы вместе с челюстью. Или, того лучше, попадает под машину и погибает вместе с зубами, не успев ими воспользоваться. Я согласен, это красиво, поучительно и художественно, я бы такой финал и придумал, благо что Селивёрстова мне не жалко, он мне – никто.
Но я не придумываю, а пишу по фактам жизни.
А в жизни Селивёрстов пришёл домой, подошёл к зеркалу, открыл рот и сказал себе:
– Давно бы так" .

Слаповский воспроизводит человека не изнутри, а с внешней стороны, предъявляя своё, уже заранее готовое, понимание его, демонстрируя тем самым неумение вживаться в образ, неспособность смотреть на мир глазами героя. Тогда как видимость (внешняя сторона дела) – это не сущность, это лишь один из моментов сущности, одна из её граней – только одна! Это не та ступень реальности, которая представляет собой "устойчивость" персонажа, определяющую его природу, его самодвижение. А нет сущности – нет и образа с его целым и частностями, с его глубиной, бесконечностью связей с окружающей действительностью – нет предмета художественного познания.

"Иванов встал утром по звонку будильника – не с похмелья, не после бессонницы, не после изнурительных занятий с какой-нибудь развратной женщиной, а после нормального здорового сна рядом с женой Нинелью Андреевной, он встал в шесть часов тридцать минут утра, он пошёл в туалет, постоял там без крика и крови, без грустных мыслей, спокойно и буквально, с чистой совестью глядя вниз, потом он умылся с мылом, почистил зубы зубной щёткой и пастой, побрился электробритвой, потом он надел брюки и рубашку, потом разбудил жену" .

"Ильин сердито ковырнул тростью по песку. Лубянцева слушала его, многого не понимала, но разговор его нравился ей. Ей прежде всего нравилось, что с нею, с обыкновенной женщиной, талантливый человек говорит "об умном"; затем ей доставляло большое удовольствие глядеть, как двигалось бледное, живое и всё ещё сердитое молодое лицо. Многого она не понимала, но для неё ясна была эта красивая смелость современного человека, с какою он, не задумываясь и ничтоже сумняся, решает большие вопросы и строит окончательные выводы" .

В первом отрывке – череда внешних действий и обстоятельств и только. Во втором она тоже присутствует, но в значительно меньшей мере. Гораздо больше места занимает здесь описание внутреннего состояния персонажа. Мы узнаём, что нравилось Лубянцевой и почему, что понимала она и как понимала. Перед нами её отношение не только к собеседнику, но и к себе самой, взгляд на саму себя – словом, движение живой души, взаимодействие её с миром. Ведь и то, что Ильин смел, и что эта смелость красива, и что вопросы, решаемые им, действительно великие, и даже то, что он сердит, – всё это проявление сущности именно её души, а не автора произведения. Даже вот это "сумняся" вместо привычного "сумняшеся" – характеристика её взгляда на вещи, а не писателя.

Когда изображается герой, а не излагается точка зрения на него, – только тогда происходит воспроизведение объективной действительности, сотворение её. Картина всегда богаче констатации, она одухотворена, животрепещуща, а расписывание от третьего лица авторского видения всегда неподвижно и холодно, как мёртвое тело.
Первый отрывок – Слаповский. Второй – Чехов.

У Слаповского в результате получается то, что получается: в лучшем случае, лишь дидактическая проза. Писатель объясняет читателю, как вести себя в жизни. "Давно бы так" – что это, как не апофеоз нравоучительства! Дескать, имеются вполне признанные всеми людьми вещи, и всякий человек должен следовать им неуклонно.
Однако уровень дидактической прозы определяется, как известно, тем, что именно автор пропагандирует – насколько перспективны его предписания, в какой степени они отвечают насущным потребностям общества на данной стадии его развития.
И в этом отношении Слаповский не на высоте.

Скажем, идея рассказа "Пра-а-айдёт!.." заключается в том, что любовная связь между Андреем и Анной сохраняется только потому, что они не ведут совместную жизнь. Если бы бросили свои семьи и стали жить вместе, то их половая любовь давно улетучилась бы, как дым. – Да, бывает такое, и нередко, но кому это неизвестно? В рассказе нет совершенно ничего, что представляло бы собой пищу для размышлений о том, отчего так происходит.

Идея "Праздника": пьют люди не от хорошей жизни. – Да кто же этого не знает? Идея "Мусорщика": истинный творец, первооткрыватель, необычен, и простому обывателю, как правило, непонятен. – Такая же банальность. Ну, и как читать такую прозу? Для чего?

2005


Виктор Пелевин, "Диалектика Переходного Периода из Ниоткуда в Никуда" .

О чём могут говорить эти заглавные буквы? Чем слово "Ниоткуда" отличается от "ниоткуда"?! Пустопорожним изыском.

В центре вполне читабельного романа "Числа" молодой банкир Степан Михайлов, в интеллектуальном плане не далеко ушедший от большинства наших соплеменников – исповедует те же заблуждения в отношении происходящих в обществе процессов, что и остальные люди. Например: "лихие девяностые" – это "эпоха первоначального накопления" . Совершенно глупейшее суждение. Суждение человека, который абсолютно далёк от понимания сущности капитала.

В детстве, "когда он начинал понемногу читать" , Стёпа уже тогда ударяется в мистику – в поиск тех реальных знаков, обращение к которым должно нести ему покровительство неведомых сил, "надчеловеческого измерения"  (когда только начинал читать – невероятно!).

Эта игра в числа, это мистическое мироощущение Степана, проходящее через всю его жизнь и пронизывающее всё действие романа, говорит о том, что не нужно было быть семи пядей во лбу, не нужно было быть хорошо образованным, тем более – достаточно глубоким человеком, чтобы "делать бизнес" в России 90-х годов. – Чтобы начать, взяв кредит под залог собственной квартиры, с перепродажи крупной партии чего-либо. Чтобы продолжить, развивая сеть супермаркетов, учреждая банки и тур-фирмы. Потому что дело заключалось не в созидании нового, а в растаскивании старого, уже созданного в обществе материального богатства.

Кстати! Не забыть, прорабатывая вопрос о том, что те времена никак не могли быть периодом первоначального накопления капитала (а были его полной противоположностью!) уже потому, что при этом население страны убывало. Ведь сущность капитала, как известно, в господстве овеществлённого труда над живым, текущим – т.е. в наёмных отношениях. А кого нанимать, если людей становилось всё меньше и меньше?.. Какое же это накопление?! Не накопление, а разбазаривание.

Степан ведёт "бизнес" на уровне "ощущений" . Душевных впечатлений и переживаний (мистических). А не разума. – Даже не на уровне интуиции. Даже редко, когда проявляет простой здравый смысл. – Символ абсолютной тупости (как у Жванецкого: Ты кто? – "Стёпа!") современного российского капитализма? Художническое прозрение его скорейшей гибели?

Вот и с другой, не экономической, а политической стороны: "Жириновский был единственным русским политиком, которого он уважал. Дело было не в политической платформе (про это в хорошем обществе не говорят), а в его высоком артистизме" . – Понятно, что артистизм ещё ни разу не способствовал развитию той или иной  общественной системы.

Да вся атмосфера романа (его пафос) глубоко пессимистична (устойчиво апокалиптична): "И поделать с этим ничего нельзя. Капитализм. Вечером Стёпа принял снотворное, и ему приснились похороны" .

Повесть "Македонская критика французской мысли" написана в "жанре" отчёта.

Неужели кто-то станет утверждать, что отчёты могут обладать художественностью?!

Повесть интересна ровно на столько, на сколько бывают интересны бухгалтерские отчёты.

Чему здесь сопереживать? Чем увлекаться? Здесь нет ни образа, ни сюжета, ни развития действия.

Местами кажется, что автор дурачится – мол, и такой словесный понос можно выдать за литературу. Однако это не вызывает даже улыбку. Ни одна шутка не задевает – ни разу! Только зеваешь от скуки.

В завершение повести Пелевин пишет о своём герое, внезапно исчезнувшем (которого он, возможно, хотел изобразить в качестве предпринимателя-проходимца, человека, который так и не понял, что ему нужно в жизни): "Теперь о Кике на вилле напоминает только его автограф на стене – выведенная чёрной краской надпись: "Люди думают, что торгуют нефтью, а сами становятся ею". ...Что известно про Кику? Он жив; из нескольких сделанных им для печати заявлений следует, что он до сих пор уверен, что спас неблагодарную Европу от нового средневековья (нам, татарам, это не впервые, добавляет Кика). Но в деле, которое он считал главным – разоблачении французских философов ХХ века, – он, на наш взгляд, потерпел полное фиаско. Чем яростнее он нападает на эти великие умы, тем сильнее чувствуется, насколько он им не ровня". 

Допустим, что в этой, связанной с нефтью, "сюжетной линии" есть какой-то действительный смысл. Но ведь всё приблизительно! Не проработано. Одни намёки. А если люди, и, не торгуя нефтью, становятся ею? Если торговля и думанье людей не играют никакой роли в превращении людей в нефть – другую органику?..

Что мы узнали про Кику из всей этой повести? Что источником всех его идей является французская философия ХХ века? Что он эксплуатировал французов и откачивал доллары в Россию? Что строил на эти деньги какие-то маленькие замки на Урале? Что был сумасшедшим? И, в конце концов, потерпел финансовый крах? – Всё это случайно и приблизительно; всё это шито толстыми белыми нитками.

Рассказ "Акико" – это та же производственная проза, причём в её худшем, вульгаризированном варианте: изображается технологический процесс, а не духовное состояние.

2005


Дмитрий Тараторин. "Вирус восстания. Эпизод II" .

Это произведение не тянет даже на бульварный роман, не то, что на триллер (так заявлено), который, по определению, должен вызывать у читателя страх, – не даёт начала даже тревожным ожиданиям!

Очень плоское повествование. Нет ни одной картины, в пространстве которой можно было бы увидеть нечто большее.

Главная особенность: ничего не объясняется, не аргументируется, не развёртывается цепь причинно-следственных связей, – просто рассказывается. В смысле: как бог на душу положит, т. е. – от фонаря.

На кого может быть рассчитана подобная стилистика? Похоже, что на нынешних власть имущих, ещё вчера (да и сегодня) входивших в те или иные криминальные группировки. Тоска по вчерашним делам, по вчерашнему образу жизни. – На необразованных, с плохо развитым воображением. Идеалом которых является теперь лишь одно – материальная состоятельность, даже беззаботность.

Понятно, что автор хотел сочинить о всеобщей деградации человечества.

Фабула: революционеры-подпольщики в 2020 году создают мутанта, помесь человека с компьютерным вирусом, и используют его для войны во "всемирной паутине" – для уничтожения баз данных спецслужб. Но этот человек "нового сорта" Василий возомнил себя богом и, возмечтав стать господином всей земной цивилизации, самым богатым, вышел из-под контроля. Кончилось тем, что революционер Феликс ликвидировал Василия, руками бандита убрали Феликса, президент России Орешкин погиб "от руки" собственного внука, на которого он ставил ставку, и победила всемирная мафия олигархов.

Не смотря на слова революционера: "Главная проблема России в том, что в ней слишком много паразитов развелось", этот "триллер" не возвышает человека (читателя), а напротив того, вызывает желание потакать всему низменному.

2005


Роман Сенчин, "День без числа".

Первые рассказы, датированные ещё девяностыми годами, напоминают нехудожественные поделки Слаповского, составляющие книгу "Мы".

Более или менее глубокая проза начинается с двухсотых страниц – с рассказа "В норе". Какие духовно развитые люди, герои этого произведения! Читаю и плачу. Какая сосредоточенность Игоря на своём предназначении! Всего себя – только творчеству. Не расплескать, не потерять ни капли! А Марина, желающая простого женского счастья, чувствует, что с Игорем вышло бы, но понимает: мешать ему нельзя; он хоть и пишет пока не то, но у него получится, не сразу, но получится. В результате драма: вместе им не быть. Ну, никак не быть.

Рассказ "Постоянное напряжение". Отличное начало! Сразу заявлено без обиняков – но не буквально, разумеется, а образно: частная собственность приводит только к войне.

Можно сравнить Сенчина с Борисом Екимовым. Сопоставить его лучший рассказ с рассказом Екимова "Мальчик на велосипеде", может быть, самым сильным рассказом Екимова. Там тоже разговор героев о жизни плоть от плоти действия рассказа, его системы образов, – также вопрос вытекает из самого действия: как быть?

Хороший рассказ "За встречу". Вызывает неослабевающий интерес на всём протяжении.

В чём смысл? Интеллигент с высокопарными воззваниями покрывает вора? Льёт воду на его мельницу? И, стало быть, – в ничтожности его (и его матери-учительницы) проповеди?

Нет! Это на поверхности. Всё сложнее.

1. Сам он действительно стал трудиться, получать удовольствие от не напрасно проходящего времени.

2. Дядя готов был убить его. Он не может общаться с племянником по-человечески. Недочеловек. Хотя и хозяйственный.

Ложь во спасение!

3. Дрюня на верном пути. Но ему не хватает образованности, чтобы показать свою истину наглядно, как на ладони.

Правильно говорит Михаил Бойко в послесловии к книге:
"...государство, в котором труд делится на престижный и унизительный, а не на общественно-полезный и паразитический, обречено на деградацию, и сколько бы судорог не рождал производительный труд у перепуганных интеллигентов, не склонных к труду вообще, а процветание невозможно без возрождения трудовой этики" .

Так и будет: государство, этот иерархический аппарат власти, эта особо организованная сила, стоящая НАД обществом, над страной, действительно деградирует, и сама в себе умрёт, "истлеет падью листопада". Механизм этот, выродившийся в вещь, отрицающую общественную пользу уже даже фактом своего существования, развалится сам собой, уступив давно рвущемуся на его место общественному самоуправлению.

2006


"Рубеж", тихоокеанский альманах, № 6.

О стихотворениях.

Геннадий Русаков. Мелкотемье. Случайное и выспреннее. Ложное (надуманное). Т.е.: надо писать стихи. А о чём? Думал-думал и придумал. О том, что жизнь плоха, недостойна человека (?).

Илья Фаликов. Созерцательность, выливающаяся в описательность. При чтении его стихов вспомнились строчки, для смеха опубликованные "Мурзилкой" ещё в 70-х годах прошлого века:

Вышел дед из магазина,
А в руке его – корзина,
А в корзине той – варенье. –
Вот и всё стихотворенье.

Наталья Аришина. Изложение печальной бытовухи. Простая констатация жизненных обстоятельств женщины (гражданки) преклонного возраста. Наверное, тот самый случай, в отношении которого издавна народная мудрость гласит: "Простота хуже воровства".

Иван Шепета. Ностальгия: всё хорошее – в прошлом; неустроенность настоящего. Имеется и мысль: с какими результатами окончу своё бренное существование? – Стихотворение "Октава октав". Мысль совершенно праздная, идущая от пустоты жизни. Дидактика, морализаторство, насаждение избитых мест вроде того, что людям красота нужна... Ни к чему не обязывающая созерцательность с массой неточностей в описаниях. – Явное отсутствие способности видеть жизнь такой, какова она есть. Жалость к себе, непомерно любимому, даже – по поводу успехов (?). Всё ему одиноко, всё мается – в общем, суета сует и томление пустого духа, именно по причине сей пустоты и абсолютного равнодушия к жизни народа. Лирический герой Шепеты весьма женствен (капризен, болтлив и т.д. – все те человеческие черты характера, которые присущи именно слабому полу). Чувствуется, что он мелок, завистлив и мстителен. О результатах, с которыми он подойдёт к концу жизни, можно сказать вполне определённо заранее – они будут точно такими, каковы были у Павла Мечика, героя романа Фадеева "Разгром".

Борис Рыжий. Безнадежность. Болезненная безнадежность, трогающая своей подлинностью. – Самосознание молодёжи 90-х годов ХХ века: заброшенность, необходимость относиться к окружающим по-волчьи, дабы выжить. Пафос: на переломе к жестоким (эгоистичным) временам молодое поколение раньше созревает. Аналогия с Есениным: "если бы я не был поэтом, то был бы мошенник и вор". Два замечательных стиха, отличающихся новым для художественной литературы глубоким содержанием:

И бесконечность прошлого, высвеченного тускло,
очень мешает грядущему обрести размах.

Да, переход человеческого рода с одной, нижней, ступеньки своего развития на другую, высшую, даётся ему очень трудно, в этом повинна инерция. Чтобы совершить этот шаг, нужно освоить всё прошлое ("Коммунистом можно стать только тогда, когда обогатишь свою память всеми духовными богатствами, накопленными человечеством" – Ленин), а оно, прошлое, бесконечно, да ещё и освещено недостаточным светом, т.е. слишком много трактовок его, предостаточно путаницы, а грядущее может становиться лишь путём распутывания, прояснения и установления истины ("Правда всегда одна, это сказал фараон"!).

2006


Виктор Боков, стихи .

Искренняя радость бытия. Оптимизм и жизнеутверждение. Нет таких препятствий, которые не смог бы преодолеть человек! Нет таких невзгод, которых человек не выдержал бы! Но только в том случае, если он сознаёт, отдаёт себе отчёт в том, что он плоть от плоти народа – ведь народ, как богатырь, неистребим. – Вот пафос данной поэзии, которая изображает много интересного (познавательного) и в отличие от какого-нибудь Александра Прокофьева совершенно не декларативна. Читается с удовольствием.

2008


Виктор Пелевин, "Священная книга оборотня" .

Пытался прочитать. Не получилось. Во-первых, примитивная (прописная) сказочность, способная удовлетворить лишь слух маленьких деток, у которых ещё не выработан вкус к духовности, глубине настоящих сказок, и потому они легко принимают за сказку всё, что преподносится в её форме. Во-вторых, диалоги персонажей, которые и так, без разговоров, всё знают друг о друге, утомляют своей необязательностью. Может ли в таком случае произведение иметь хоть какое-то литературное значение?


2008

Кстати, о сказках.

"Изба-читальня", приморский литературный журнал, № 16 .

Две настоящие сказки, очень своеобразные по своей идейно-эмоциональной направленности, Анны Пан.

Сказка "Баба-яга" изображает безобразную, колченогую девочку; её безрадостную долю в нашем жестоком мире, поскольку он особенно безжалостен именно к физически увечным людям.

Мачеха посылает её в лес по малину.

За работой и за личными переживаниями, за слезами обиды на свою одинокую, всеми третируемую жизнь, девочка и не заметила, как заблудилась; а, заблудившись, попала в лапы Бабы-яги, которая не прочь в очередной раз полакомиться человечиной. Но, взглянув друг на друга и обнаружив, что они похожи как две капли воды, старая лесная разбойница и её жертва поняли тотчас, что они мать и дочь.

Мораль: и баба-яга может быть матерью? – С одной стороны. А с другой – лучше иметь родную мать, даже если она баба-яга, чем жить с мачехой?

Баба-яга, обретя собственного ребёнка, уже не будет поедать детей? Девочка, переставшая копить обиды, порой превращающие человека в саму озлобленность, теперь уже не станет бабой-ягой? Только ощущение родственности делает людей лучше по отношению друг к другу?..

Сказка "Собака" ещё интересней; вполне заслуживает самого подробного анализа.

Есть в этом номере журнала и традиционная для него подборка публицистических выдержек из различных изданий. Она говорит о том, что хватит, поигрались в "дикий капитализм" и хватит; пора приниматься за строительство нового социализма, другого, с человеческим лицом.

2009


Евгений Шкловский, "Царица Тамара", рассказ .

Очень глубокий рассказ. О людях серьёзных, высоко-порядочных, видевших целью своей жизни общественную пользу, желавших послужить людям по чести во имя человеческого в человеке. Но... не нашедших своего места в современном обществе, в его властных учреждениях, потому что те структуры общества – тюрьма, суд, милиция (где и пытались найти себя герои рассказа), – структуры, которые, казалось бы, и призваны нести такую службу, в действительности, на деле, такой службой не занимаются, т.к. порождены совсем для других целей.

Главная героиня рассказа – Тамара – умирает совсем молодой (лишний человек!). Однако концовка рассказа – "Глаза царицы Тамары. Огромные, чёрные. Заглянуть бы в них снова. Хоть разок" – говорит о том, что такие люди нужны, без них не бывает движения общества вперёд.


Денис Гуцко, "Виктор Загоскин боится летать", рассказ .

Боится летать – символ бескрылости жизни современного человека? Пустой, тоскливой и бесцельной? Совершенно недостойной?

Но какой же это символ, если подробно описывается именно страх авиа-полёта. Страх катастрофы. Которые так часто случаются в наше безответственное время. О которых так часто сообщают в новостях.

Может, рассказ о том, что вот, дескать, пустейшие люди, обыватели, жизнь которых не содержит и намёка на гражданственность, на существование среди людей, на общественность, – абсолютно бесполезные людишки, балласт человеческого рода, даже в личной жизни поступающие совершенно безотчётно, а, поди ж ты, как трясутся за своё существование? Как жаждут его продолжения?.. Но о чём это? О давно всем известном инстинкте самосохранения? Это так же банально, как ежедневный приём пищи. Такая скучная зарисовка. И что только подвигает художников на подобные "творческие поиски"?!


Михаил Бутов, "Записи" .

Воспоминания детских лет. Всюду – я, я, я. Носится со своим "я", как дурак с писаной торбой. Вплоть до превозношения своей замкнутости, одиночества, тайной жажды славы и желания, чтобы ему завидовали. Бросается в глаза несоразмерность этого "я", порой просто ничтожного, и того значения, которое придаётся ему автором. К тому же – масса ошибочных замечаний. И уже давно превратившийся в глупость антисоветизм. Читать невозможно.


Лучше лишний раз открыть книгу Владимира Бушина "Александр Солженицын. Гений первого плевка", в которой автор характеризует своего героя, духовного отца нынешней нашей антинародной власти, как лжеца и приспособленца: "Нет, всё-таки неправильно говорит Солженицын, будто он видит жизнь, как луну, всегда с одной стороны – он видит её всегда с той стороны, с какой ему выгодно" , приводит образцы его передёргиваний – к примеру: "…речь идёт об одной телеграмме, посланной Владимиром Ильичём 9 августа 1918 года Пензенскому губисполкому в связи с контрреволюционным восстанием в губернии. Солженицын пишет, что Ленин требовал: "провести беспощадный массовый террор…". Массовый? Это что же – террор против масс? Ленин требовал провести террор против рабочих и крестьян? Да уж как видите сами, говорит нам Солженицын и опять точно указывает источник: Собрание сочинений, 5-е издание, том 50-й, страницы 144 – 145. Открываем нужную страницу и действительно читаем: "провести массовый террор…" Да, да, массовый. Но там, кажется, ещё что-то? Вглядываемся: "массовый террор против кулаков, попов и белогвардейцев". Эге, вот они, ножницы-то опять где пригодились. Хвать! – и террор против мироедов да контрреволюционеров превращается в террор против трудящихся. Ловко!"  – лучше открыть эту книгу и насладиться невероятным полемическим мастерством талантливого и честного публициста.

2009