Талмудизм волос и много витаминов

                Моей любимой рыженькой прелестнице Елене Ландер
  - Погоняло - то сам себе выдумал ? - пенял чистопородный Смоктуновский увлекшемуся фармазонством барыге Абдулову, беря под свою крышу навозного жука Алика, прокинутого компакт - параболиками конца двадцатого века. - Какой ты, на хрен, Папа ? Ты картофельный папа.
     - Ботва, - подтвердил незаметно подошедший с Охлобыстиным Приемыхов, кумарно сопливясь и шмыгая отсыревшим носом. - Умели же когда - то кино делать в уровень, по - людски, а сейчас ?
     А сейчас - п...дец. Голова целиком в кадр не влезает, сымают чуть не смартфоном, сценарии дичь, актеры фуфло, разве наткнешься иногда на малобюджетку достойную или телепродукт евростран, френчей, там, италийцев, немцев, а Холливуд с отечественными смотреть просто невозможно, вот просто говно, а не зрелище. Одна надежда : адресат сей любящей красивых баб и даже трансов сказочки поднатужится скрытыми талантами да как жахнет.
    - Я тебе сейчас как дам, - неосторожно тронул кнопочку переносного кассетника Охлобыстин, путая морячков военных и торговых, - ледорубом по зубам.
    - Полотно, - меньжевался опытнейший Смоктуновский, не в силах разобраться в махоньких различиях деятелей отеческой поп - сцены, - или Амирамов. В край, думаю, Асмолов.
    - Жека Бока, - прочитал красочную обложку кассеты чутка грамотный Приемыхов, опасно шатаясь, - на стихи Андрея Малахова, музыка народная.
    - А давайте лучше в салочки играть, - неожиданно предложил молчавший до того Абдулов, - только нам сначала надо бабу какую подобающую найти.
    Они оглянулись и скоро заскучали. Ходченкова, Асмус и прочая х...ня, не стоящая краешком мелькнувшего сосочка шикарной женщины Алентовой ( немодернизированной ), клубилась и кишела по периметру съемочной площадки советских зомби, куда совсем оправданно угодил пока еще живой ( зря ) Охлобыстин, зачем - то опрокинувшийся в замшелость боротьбы с пидарасами, унижая себя и народ, умышленно оскотиниваемый не год и не век разными деятелями культуры.
    - Куриленку, - вышел с инициативой Смоктуновский, как самый талантливый из решивших сыграть в салочки.
    - Сиськи мелкие, - отмахнулся легкомысленный Абдулов, - суеты много.
    Они задумались и не заметили, как наступил двадцать первый век. И раз уж, Елена Прекрасная, у нас как - то сам собой всплыл, казалось, давно забытый и отринутый чистейший плагиат под видом талмудизма волос, то обязан автор произвесть в плепорцию. Короче, денег нет, но ты держись и можешь даже немножечко погордиться : не забывает тебя коала, значит, по всем раскладам, попала вот ты вот чем - то ему в мозг и душу, подумай сама - чем именно, а пока - талмудизм. В пику утратившей доверие с интересом Криське, нехай чтет и злится маленько, что легкомысленный автор прикатился колобочком к всего лишь бывшей телеведущей, чем - то неизменно привлекающей требовательного потребителя цифровой продукции.
     Спал я долго – наверно, часов пять. Несколько раз возле меня начинали что-то двигать и материться, потом тонкий женский голос требовал заменить диван, но я даже не пошевелился; может быть, мне это снилось. Когда я наконец пришел в себя, вокруг было тихо. Я осторожно поднялся и выглянул из-за шкафа. Стол с микрофоном был пуст, а телекамера накрыта брезентом. Освещая космические корабли, горел один прожектор. Людей видно не было. Я вышел из-за шкафа и огляделся: все было так же, как и во время телепередачи, но сейчас я заметил на полу под космическими кораблями довольно большую кучу нечистот, мерзко белеющую бумажками и банками из-под «Великой стены»; на моих глазах туда что-то тихо шлепнулось. Я подошел к столу, на котором остались недопитая водка и тарелки с закуской; мне сильно хотелось выпить. Когда я сел, моя спина автоматически согнулась, приняв велосипедную позу; с некоторым усилием я разогнулся, слил остатки водки – ее хватило на два полных стакана – и по очереди опрокинул их в рот. Несколько секунд я колебался, не закусить ли одним из оставшихся на тарелке маринованных грибов, но когда увидел испачканную слизью вилку, победила брезгливость.
     Я вспомнил своих товарищей по экипажу и представил себе такой же или похожий зал, на полу которого еще стоят, наверно, цинковые гробы – четыре запаянных и один пустой. Наверное, в чем-то ребята были счастливей меня, но все же я ощутил печаль. Потом я подумал о Митьке. Скоро в голове у меня зашумело и появилась способность думать о сегодняшних событиях. Но вместо того чтобы думать о них, я вспомнил свой последний день на Земле, темнеющую от дождя брусчатку Красной площади, коляску товарища Урчагина и случайное прикосновение его теплых губ, шепчущих в мое ухо:
    «Омон. Я знаю, как тяжело тебе было потерять друга и узнать, что с самого детства ты шел к мигу бессмертия бок о бок с хитрым и опытным врагом – не хочу даже произносить его имени вслух. Но все же вспомни один разговор, при котором присутствовали ты, я и он. Он сказал тогда: „Какая разница, с какой мыслью умрет человек? Ведь мы материалисты“. Ты помнишь – я сказал тогда, что после смерти человек живет в плодах своих дел. Но я не сказал тогда другой вещи, самой важной. Запомни, Омон, хоть никакой души, конечно, у человека нет, каждая душа – это вселенная. В этом диалектика. И пока есть хоть одна душа, где наше дело живет и побеждает, это дело не погибнет. Ибо будет существовать целая вселенная, центром которой станет вот это…»
     Он обвел рукой площадь, булыжники которой уже грозно и черно блестели.
    «А теперь – главное, что ты должен запомнить, Омон. Сейчас ты не поймешь моих слов, но я и говорю их для момента, который наступит позже, когда меня не будет рядом. Слушай. Достаточно даже одной чистой и честной души, чтобы наша страна вышла на первое место в мире по освоению космоса; достаточно одной такой души, чтобы на далекой Луне взвилось красное знамя победившего социализма. Но одна такая душа хотя бы на один миг необходима, потому что именно в ней взовьется это знамя…»
     Я вдруг почувствовал сильный запах пота, обернулся и сразу же полетел на пол, сбитый со стула сильным ударом кулака в толстой резиновой перчатке.
     Надо мной стоял космонавт в заношенном войлочном скафандре и шлеме с красной надписью «СССР». Он схватил пустую бутылку, разбил ее о край стола и с розочкой в занесенной руке наклонился надо мной, но я успел откатиться, вскочил на ноги и побежал. Он кинулся за мной – перемещался он медленными движениями, но почему-то очень быстро, и это было страшно. Краем глаза я увидел второго – он торопливо слезал по подпиравшему корпус «Агдама Т-3» черному полену, обдирая звезды из фольги. Я добежал до дверей, ударил в них плечом, но они были заперты. Тогда я кинулся назад, увернулся от первого и столкнулся со вторым, который с размаху ударил меня ногой в ботинке с тяжелой магнитной подошвой – целился он в пах, но попал в ногу, – а потом попытался боднуть острой антенной в живот. Мне опять удалось увернуться. Я вдруг понял, что выпил водку, которой они ждали, может быть, несколько лет, и испугался по-настоящему.