Оранжевая девушка

 
Идёшь, бывает, по улице, а рядом идёт Оранжевая Девушка. Я так называю девушек с оранжевым лицом. Мне кажется, если кому посмотреть на остальное её тело - оно нормального человеческого цвета. А лицо вот - оранжевое. Как у верблюда. Красиво, да.
 
Я таких девушек избегаю. Они мне не нравятся, кажутся какими-то (злоебучими) высокомерными. ("Не твоя вот и бесишься!").
               
И тут вот по набережной сегодня утром идёт одна такая, со спины - красивая. А на колготке дырочка. Там где икры. Может, в автобусе юноши эту деву гульфиком зацепили, не знаю. Каждый помнит, еще со времен Панурга, что гульфик - главная деталь мужского гардероба. Но вот эта дырочка, дорогие ди фроляйн унд дер джентльменс, она всё в корне меняет. И сразу эта девушка не такая неприступная, какая-то напуганная, смущающаяся от своей "неряшливости".
 
То есть, маленькая деталь, а переворачивает всё с ног на макушку. Меняет векторы восприятия и полярность скалярного поля до кучи. В моей голове, разумеется. Пусть даже мы видим не смену аспекта, но интерпретации. Поэтому и решил сесть и сразу все записать. Так уж я устроен - пока не сяду и не начну записывать свои мысли, ничего толком сформулировать не могу. Она-то, поди, даже не знает пока про дырку эту. Идет - дура дурой, а на левой ноге чулок дырявый...
 
И у меня от этой дырочки мозги плавятся. (В сексуальном смысле, если вдруг кто не понял.) Ау, гносеология здравого смысла! Где ты?. Досвидания реальность, какая-то ты странная.
 
Со мной такое давно. Очень давно. Ещё с первого класса, когда я влюбился в Наташу Михель из параллельного 1"Б".
 
Девочки в старые времена ходили по школе в одинаковом: белые фартуки и белые накрахмаленные воротнички на религиозные коммунистические праздники, черные фартуки в будни. Зато повседневные платьица у девочек были немаркого ученического цвета - коричневые и неизменные белые воротнички вокруг тонких девчоночьих шеек.
 
Школьницы моей школы, не то что у вас, были опрятные и скромные - почти все, особенно Люся, Вера и Тамара Самойленко с нашей улицы,  которых я за лето научил таки писать стоя. Чем исключительно гордился вплоть до эпохи смены магических тезаурусов - до пятого класса.
 
На переменах девочки собирались стайками поиграть и посекретничать.
Некоторые стояли и щебетали на школьном дворе, а некоторый забирались повыше - на невысокий старый забор. Они рассаживались на нем рядком, словно мотыльки в саду Эдема. А когда звенел колокольчик, вместо того чтобы вспорхнуть и закружить над школьным двором они всякий раз, разочаровывая меня, осторожненько сползали с забора на землю. 
 
Наташа Михель была самым красивым мотыльком моего эдема. Только очень грустным. Однажды спускаясь на землю она не заметила как порыв ветра играючи, чуть развеял плиссированный подол её платья, не так нагло как у Монро, но ровно настолько чтобы показать крохотную круглую дырочку на её колготке, прямо на попе и смуглую кожу сквозь.
 
Так я впервые влюбился. В иудейского мотылька. А ещё в её смуглую светящуюся кожу сквозь, в библейскую печаль в глазах, в маленькую круглую дырочку на ее детских колготках. Хотя смутился тогда у забора страшно и покраснел тоже.
 
Я тогда еще не знал, что у евреев нет рая
 
Как всякий влюбленный ромео я стал незаметно подкладывать своей смуглой джельетте в парту цветы. А потом, спустя неделю, когда цветы сошли на нет - осенние листья  и яблоки. Для этого я приходил в школу раньше всех, а потом снова выходил и поджидал своих одноклассников в парке неподалеку. Так никто из пацанов не мог уличить меня в том, что я влюбился в девочку.
 
Находя мои сувениры, она обычно смущенно улыбалась. Потом аккуратно, как-то по еврейски, прятала мои листья в портфель, между книг, а яблоки мечтательно грызла на большой перемене.
 
Когда пришла зима, ближе к Новому году осенние листья закончились, а  Наташин папа Сергей Александрович - хирург золотые руки - вместе с семьей - женой, мамой и дочерью уехал в какой-то Израиль.
 
Об этом у нас не принято было говорить.
 
А вообще, конечно, понятие красоты сейчас сильно размыто. Кому может нравиться оранжевое лицо?