Мы не дачники

   Чаёвничали мы недавно с закадычным моим другом и ближайшим соседом, да разговоры разговаривали. Мы с ним частенько, эдак-то, ибо промеж нашими делами - зорька с закатом, а между домами и того меньше - всего три верстыс небольшим по лесной нехоженной дороге. Можно сказать - рукой подать.

- Да что ж это такое? Слыхал?! Опять стреляли!
- Браконьеры?! Экое непотребство! В Великую Отечественную, в лихую годину, поголовье оленей и то росло, не в пример нынешнему времени. Теперь коли когда увидал олешека, так и рад. Стоишь, таешь от умиления, на него глядючи... Им, охотникам, трофеев надобно или есть, что ли нечего?! Я понимаю, когда человек этим живёт, не имеет других средств добыть себе пропитания. Изловил рыбку - скушал. Дичь, грибы, опять-же  - ягоды. Но он  знает, кого в какое время поберечь!  И рыбу в нерест не тронет, и зверя в гон, и ягодку не чесалкой гребёт, а ладошкой. Сам весь уже опух от мошки, глаз не видно, а терпит, потому знает - вырвет лишнего, земельку потревожит, на следующий год ягода мельче будет, а там и вовсе изведётся.
- Всё так, правильно говоришь.
- Ну, а сейчас кто стрелял?
- Лесники...
- А чего?
- Собак...
- К чему?
- Дачники прикормили щенками, да побросали после, оголодали те, одичали, теперь телят оленьих грызут, зайчат ловят, а косуль, - тех вовсе: и старых, и малых. Одну, говорят, вон в проруби намедни утопили. Озверели вконец.
- Так то не собаки озверели, а люди. Собаки, они ж как дети...
- И то верно.

   В тот же самый день вечером, слышу, в сенях скребётся кто-то. От печи топор прихватил, вышел. Гляжу - псина лежит, крупная, да худая, на рёбрах можно портки стирать. Посмотрела собака на меня исподлобья, на топор в руке, - не рыкнула даже, вздохнула только и прикрыла глаза, - делай, мол, что хочешь, на всё твоя воля.
   Ну, я в избу метнулся, плеснул в миску половник тёплых щей, ухватил хлеба ломоть из-под тряпицы. Вернулся в сени, поставил миску на пол перед мордой собачьей, тут же от ломтя крошу, чтобы, значит, сытнее было. А псина-то поднять головы не может, слёзы из глаз катятся, так слаба. Я её приподнял легонько за морду, до миски дотянул, а она глотает, да роняет слёзы в щи. Ну и я не стерпел - жалко её, сердешную, реву ревмя, всю морду ей измочил:
- Не пересоли, - говорю, - дурёха! Всё, отмучилась!

   Поела собака, положила голову мне на руку, да и заснула. Так в сенях и просидел подле неё. Выспалась бедолага -  Найдой назвал, как полагается. Разместил на лавке у печи, чтобы в тепле и сытости. И мне есть зачем просыпаться, и ей, - кому сколь дано. Мы ж не дачники, это им - сезон в году, а кроме него, словно, жизни-то и нет.