Последняя сказка

Лес постепенно затихал, как всегда бывает в сумерках. Только где-то недалеко потрескивал костёр на поляне, да тревожно ухала сова. Темнело мрачное небо, ветер запутался в ветвях вековых деревьев и ослабел, осталась только осенняя сырость да прозрачный студёный воздух, густой, как смола.
У костра сидели трое: старик в меховой душегрейке, мужчина в потёртом плаще, с лютней на плече, и юноша лет семнадцати, по виду благородный, с гитерном. Они увлечённо беседовали, впервые сведённые судьбой в этом неприветливом вечернем лесу. Старик-охотник, Эвельд, первым пришёл сюда и собрался заночевать, развёл костёр, а с ближнего тракта подтянулись, один за другим, менестрели: Делгэр, муж лет тридцати, светловолосый, с бородкой клинышком, шёл в Дриант на осеннюю ярмарку, а младший, Скальве, желтоглазый, с каштановыми волосами до плеч, направлялся в те же края, чтобы скоротать зиму.
— Ваше высокородие, просим прощения за такой вопрос, а с чего вы в путешествие пустились? — Видно, Делгэру надоело молчание юноши и его мрачный вид, а может, любопытство оказалось сильнее его. — Вроде как, не из простолюдинов будете, а по лесам в одиночку скитаетесь... Опасно это.
Мальчишка нервно поддёрнул рукава богато расшитой рубахи, прикрывая руки, повернул камнем вниз золотой перстень – единственную ценную вещь из всего, что при нём было.
— Ни к чему называть меня высокородием, — резко ответил он наконец. — Я могу защитить себя и могу путешествовать по тем дорогам, которые выберу сам. Многие более опытные люди не рискнули бы бросить мне вызов, уверяю.
— Как угодно, — Делгэр явно не искал ссоры, да и какое ему дело. — Эвельд, а что, охота в этих местах хорошая?
Старик, вырезавший на древке своего копья какие-то руны, поднял взгляд.
— Всего двух зайцев и добыл, за день-то. Вот сейчас обдеру, да съедим, а?
— Это можно, — оживился странник, голодавший уже пару дней. — Ты вообще охотой промышляешь или так, по случаю?
— Уж сколько годов прожил, а всё на одном деле не остановлюсь. Отец мой рыцарем был, погиб как воин, да я его и видел-то раза два… Я ж крестьянский сын, куда мне на благородную кровь посягать. По малолетству стада пас, землю пахал, плотничал, — охотник пожал плечами, будто не зная, что ещё сказать. — Да разное было. Жены так и не нажил, детей своих не знаю. Теперь вот охочусь, перезимовать надо. Весной, если доживу, в Шаоф подамся, к теплу.
— Жалко и время тратить, старик, — отвечал трувор. — Ни черта хорошего на юге — грязь и скука. А как приедешь, так не вырвешься. Я сам только с месяц, как оттуда.
— Да, ты прав, пожалуй, — подал голос Скальве. — Только что, разве на севере лучше? Все туда тянутся, а зачем?
Делгэр смерил юношу взглядом. Точно благородных кровей, коль так о развитом и благодатном севере рассуждает.
— Так за море подайся, раз разборчивый такой. Да небось денег с твоих песен не хватит, — язвительно, но без настоящей злости усмехнулся он.
— Я и не гонюсь, — Скальве говорил спокойно, роняя слова, как осколки льда, потом отвернулся к тракту, прислушался. — Ладно, что ворошить… Старик, давай зайцев сюда, слышу, ещё кто к нам присоединится до ночи.
И точно, не успели они повесить мясо над костром, как со стороны тракта послышался шум, словно кто-то пробирался в лес, даже и не стараясь быть тихим. Делгэр повернул голову на звук, охотник снова склонился над своим копьём и не обращал ни на что внимания, а юноша подобрался весь, как перед атакой, положил руку на рукоять кривого ножа за поясом.
— Милостивые судари, — донеслось из-за деревьев, — не пустите ли к огню?
— Подходи, добрый человек, — просто ответил Эвельд, взглянув мельком в сторону вновь пришедшего. — Мы и так волей случая собрались, не помешаешь.
Из сгустившихся к этому времени сумерек вышел молодой зеленоглазый красавец в запылённом дублете и забрызганных грязью высоких сапогах. Черноволосый, смугловатый, он был похож на заморского посланника. У костра завозились: Скальве запахнул серую с красным кантом мантию, отодвигаясь в более тёмный угол, Эвельд жестом показал гостю, куда сесть, а неугомонный Делгэр уже начал что-то спрашивать. Познакомились, иноземец назвался Варни и рассказал, что идёт в Дервинь, ко двору Ландера Многодумного.
— Сказывают, у Ландера в чести только книжники да колдуны всякие, за то и прозвище получил, — рассеяно произнёс Скальве. — Но место там опасное, жаден король до диковин всяких, существ невиданных. Его стражники рыщут, ловят полукровок, проклятых… Целый «зверинец» трофеев при дворе.
— Уж не думаешь ли ты, что Варни относится к тем, кого ты назвал? — со смехом спросил Эвельд. — Разве ты не знаешь, проклятые огня боятся и железа, людям стараются не показываться. Про полукровных и говорить нечего.
— Верно говоришь, — ответил заморец, учтиво кивнув. — А что до «зверинца»… Жестоко это. Многих можно было бы спасти, если способ знать.
Эвельд только покачал седой головой:
-— Может и прав ты, раз так говоришь, знаешь, стало быть. А только проклятые ведь богами мечены, стало быть, виноваты в своём проклятии, как же...
Тут он замолчал, оглядываясь. Остальные также насторожились, заслышав дробный топот копыт по дороге. Кому бы на ночь глядя ехать, хоть и по крупному тракту? Потом всадник, видно, остановился, и тихо стало, только потрескивали ветки в костре.
— Больно оживлённое место, — пробормотал Варни, поведя рукой в воздухе, нахмурился.
— Эй, на дороге! — крикнул Скальве, поднимаясь со своего места и делая шаг от костра. — Поезжал бы своим путём!
Раздался смешок, всхрапнула лошадь. Сидящие у огня потянулись за оружием.
— Мне бы ночь переждать, подпустите, коль не боитесь, — донеслось из-за деревьев.
Юноша чертыхнулся, обернулся к остальным:
— Эвельд, ты первым сюда пришёл, ты и распоряжайся, как знаешь.
— Подходи. С чего бы нам тебя бояться, сударь?
На прогалину вышел человек лет тридцати, в запахнутом сером плаще, черноволосый и темноглазый. Он держал под уздцы гнедого тонконогого коня и смотрел на собравшихся прямо, не скрывая глаз и позволяя рассматривать себя, насколько это было возможно при свете одного только костра.
— Ансель из Рутмонта. Убийца, наёмник, — глухо произнёс Делгэр. — За тебя семь сотен золота сулят!
Ансель не обиделся, скривил в усмешке тонкие губы.
— Ремесло моё, не скрою, мне по душе, милостивые судари. Не имею желания драться в тёмном лесу или убивать кого из вас. Не гнали б вы меня, коль уж судьба нас свела. Никого не трону, не привык убивать задаром.
У костра засовещались. Того и гляди совсем стемнеет, ночевать всё одно здесь, а компания душегуба никому особенно не нравилась. Только Эвельд настаивал на том, чтоб непременно не гнать наёмника. Мол, потребно, чтобы он на глазах был, коль заночует поблизости... Мало ли что ему понадобится. Наконец остальные сдались, признав довод старика серьёзным.
— Подходи, садись, — произнёс Делгэр всё ещё нетвёрдым голосом. — Смотри же, все при оружии.
Ансель, всё время обсуждения стоявший смирно и гладивший по крутой шее своего коня, привязал его теперь к ближайшему дереву, а сам опустился на землю у огня, стараясь держаться подальше от всех. Несколько секунд висела тяжёлая тишина – все, как зачарованные, глядели на убийцу. Он вроде как и не замечал внимания, вытащил из голенища сапога короткий нож, отрезал себе немного мяса, принялся жевать. Первым осмелел Скальве, снова придвинулся к огню ближе, протянул свою флягу убийце.
— Скажи, как нынче в Рутмонтских землях? Не слышно ли чего? — юноша оставался поразительно спокойным, даже надменным, и его уверенность заставила старших расхрабриться.
— А ты из тех краёв? — Ансель благодарно кивнул, взяв флягу и отпивая из неё. — Я давно не был в Рутмонте, моё занятие не позволяет сидеть на месте, как известно. Слышал только, что граф Ратар почил, говорят, дочка прибрала…
В золотистых глазах Скальве мелькнуло что-то, отблеск пламени, должно быть.
— Ратар? Скатертью дорога. Жалко, наследников не осталось, Изгрина уж лет двадцать как умерла, верно? И щенок её…
— Точно. Изгрина была невестой завидной, да и вообще девушка добрая, мирная, - подхватил Делгэр, довольный тем, что хоть в общих чертах понимает, о чём речь.
— Расскажите эту историю, если не затруднит, — попросил Варни, подвигаясь ближе. — Мне любопытны сплетни, я здесь недавно, не многое знаю.
— Пускай Скальве расскажет, раз местный, а Ансель добавит из новостей, верно? — предложил Делгэр, вероятно, стараясь подбодрить этим предложением себя. — А там и мы все чего поведаем, не сидеть же в тишине.
— Расскажу, хотя едва ли такая история кому-то по душе придётся, — отзвался Скальве.
Сели кругом, разделили мясо на всех. А юноша отвёл от глаз длинную прядь и заговорил.
 
 
 
История первая.  «Простая сплетня»
— Это двадцать лет назад случилось, ещё во времена старого Камерлика. Рутмонт, графство Ратара, которое он получил не столько за воинскую доблесть, а больше за умение вести интриги. Женился он на тогдашней первой красавице, да так её и сгубил – она едва дожила до тех пор, пока их дочери сравнялся год.
— Говорят, Ратар бил жёнушку, — задумчиво изрёк Ансель, поглядывая на рассказчика задумчиво. — А иные утверждают, что морил голодом и запирал в поместье. Как думаешь?
— Должно быть, все правы. Граф был на редкость склочным и жестоким, — ответил Скальве спокойно, помолчал. — И дочь свою он, надо полагать, не слишком вольно воспитывал.
Делгэр засмеялся, едва не поперхнувшись:
— Где уж, не вольно, когда она ему в подоле принесла…
— От того, верно, и принесла, что едва освободилась – той весной граф уехал на охоту, — юноша смотрел в огонь, неторопливо продолжая свой рассказ и мастерски придавая голосу трагические интонации. — А она, Изгрина, отправилась в город на весенний праздник, впервые за свою жизнь.  В ту весну ей сравнялось семнадцать. И познакомилась там с юношей. Он был чужаком и не обычным человеком. То был Птичий Князь, Кречет. Никто уже и не помнит легенд да сказок о нём… Мне только известно, что этот Кречет был охотником до красивых девиц. Жил он за морем, где-то на скалах, и, как говорили, нередко уносил он юных красавиц в своё мрачное жилище. Вот и Ратарова дочка приглянулась ему – была она белокожая, с глазами синими, что весеннее небо, и сердечная, не в пример своему отцу… Только что-то похитить её Кречет не вознамерился.
Изгрина никогда прежде, должно, не слышала таких речей, какие ей наплёл этот потаскун, — рассказчик кисло усмехнулся. — Как бы то ни было, к возвращению отца, её положение было настолько очевидно, что ему ничего не оставалось, кроме как разыскать Кречета. Ратар был бы рад спровадить дочь и её ублюдка с глаз долой, однако у молодого Князя были другие планы. Любовь нелюдя не похожа на человеческую, не было ему дела до судьбы Изгрины и судьбы собственного потомства. Граф, должно быть, обезумел от гнева, услышав дерзкие речи этого создания, да и ткнул его кинжалом в грудь. Кречет захлебнулся в собственной крови.
Вернувшись в своё поместье, Ратар приказал запереть беспутную дочь в дальнем подвале и продержал её там до самой смерти, а умерла она совсем скоро… Говорят, правда, что она успела родить. Дитя е;, по слухам, не было похоже на человека – страшный зверёныш в перьях, да с клювом вместо носа. Птичий выродок ненадолго пережил свою нечестивую мать. Но в подземельях поместья графа Ратара каждую весну, в одну и ту же ночь слышится жуткий пронзительный крик – то призрак сына Кречета рождается сызнова.
Так сказал Скальве, отпив из своей фляги вина и кутаясь в серую мантию. Даже у костра юноша, казалось, страшно мёрз. Он и рукава своей тонкой рубахи всё поддёргивал, стараясь закрыть запястья.
Делгэр досадливо хмыкнул. Эвельд, который, надо думать, за свою жизнь и не такое слышал, шумно глотал брагу. Ансель косился на рассказчика, но было не понять, о чём он думает. Варни пристроился у костра с грифелем, зарисовывая на клочке пергамента убогого гомункула с чертами птицы. Когда история закончилась, иноземец поднял голову.
— Печальный рассказ. Любопытно было б узнать, как всё-таки выглядело это существо… Птичьи дети даже в древних трактатах встречаются очень редко, — рассудительно произнёс он. — Ансель, а что приключилось с Ратаром?
— Умер своей смертью, надо полагать, — ответил убийца, пожав плечами. — Говорят, дочка забрала, потому как в последнее время старик много её вспоминал и боялся, что отомстит за себя и за своего сынка... Видно, отомстила.
— Я бы слухам не доверял, — неожиданно подал голос Эвельд. — Старик из ума уж выжил, если ему впрямь было столько лет, что Камерлика застал. Призрак дочери раньше б постарался, уж сколько годов прошло, верно я говорю?
— Может, ты и прав, — кивнул Варни. — Да только я знаю, что и чертовщина всякая терпение имеет. Может, Изгрина ждала, покуда отец ослабнет…
— Ну хватит, мы этак до утра будем потаскуху обсуждать да отца её душегуба, — Эвельд поморщился. — Давайте лучше ещё какую байку? Кто сказывать станет?
— Пусть я, — отозвался убийца. — Только не обессудьте, весёлых историй у меня нет.
— Да ладно, мы не с бабами собрались, баек твоих некому бояться. Да и не захочешь в такое время веселиться-то.
— Ну, как пожелаете, — Ансель устроился поудобнее, готовясь рассказывать и припоминая известные ему истории.
 
История вторая. «Мрачный вестник»
– Это, сказывают, недалеко от Дрокберга было… Уж лет сто минуло. Как-то поспорили два местных герцога меж собою, - наёмник праздно говорил, не пытаясь напугать слушателей, но его негромкий голос в тиши ночного леса звучал довольно мрачно. — Из-за девы распря занялась – девушка из мелкой знати помолвилась с одним герцогом и тайно обручилась со вторым.
Вот и сошлись два их отряда под самой горой. До глубокой ночи бились, боевые кличи и звон мечей слышались до самого Рекевиля.
— Я слышал о той битве, — Скальве коротко кивнул Анселю, словно извиняясь, что вмешивается в чужой рассказ. – Говорят, ярость храбрых мужей до самых небес дошла. Вихонт, проезжавший в ту пору по небу в своей серебряной повозке, разгневался на них за глупую жестокость и проклял и это место, и воинов. Вызвездило небо и тотчас звёзды искрами костровыми взвились да осыпались. Столько крови там пролилось… То поле по сей день не родит даже сорных трав.
— Ви;хонт? – переспросил иноземец. — Это ваш бог?
— Не наш, это покровитель наёмного люда. Никто кроме золотых воинов не молится ему, - отозвался Эвельд, коротко покосившись на убийцу. — Потому как всегда за жизнь свою дрожат, за деньги непропитые.
Лицо Анселя, освещённое янтарным отсветом костра, на миг приобрело выражение усталой злости. Молчание продлилось лишь пару мгновений, и он возобновил свой рассказ, словно не заметил колкости.
— Может и так, Скальве, да мне подробности неизвестны, — тем же праздным тоном проговорил наёмник. — Никто не выжил – не только воины, даже кони пали. На рассвете небо почернело от воронья, но за трупы не принимались, как ждали чего-то, кружили и клекотали. Тут ветер поднялся, кровью засмрадило пуще прежнего, глядь, с серых скал спускается юная дева. Бледная, в чёрном платье шлейфом, шла она по полю и рыдала, оплакивая каждую душу…
— Если ты про Воронью Королеву, то она нагой сходит, говорят, — не удержался Делгэр, которому явно не по душе была эта мрачная история. – А самые удачливые, кто сечу пережил, берут её в награду…
— Молчал бы, ходок, — вмешался Эвельд. — Я потом расскажу, куда такие «удачливые» деваются.
— Старик, тебе-то, откуда знать…
— Делгэр, умерь свой пыл, — Варни положил руку на плечо Скальве, который уже намеревался осадить старшего куда более ядовитым замечанием.
Бард и сам не желал ссоры, но вино и врождённая смелость сделали его опасно разговорчивым. Впрочем, тон Варни, убедительный и уверенный, заставил его отступить. Ансель, с каменным спокойствием на лице переждавший краткую перебранку, продолжил говорить:
— Вороны с граем следовали за ней, принимаясь за трупы уже отпетых девой воинов, — видно, ему не хватало умения сказителя, чтобы продолжать, но остановиться он не пожелал. — А она степенно шла по бранному полю, звала по имени каждого из павших и плакала не переставая. Но вот закончила она своё дело, оплакав последнего, стало быть... Остановилась, оглядела свою работу бесцветными глазами… да заметила ребёнка. Мальчишка со стрелой в груди лежал на почернелой от крови земле, в отдалении от прочих. Воронья Королева подошла к нему, сказав: «Не бойся, дитя, ты не умрёшь непомянутым». Отрок же отвечал: «Я баронет. Я пришёл сюда, чтобы поддержать своего отца, но умереть за него не хочу… Возьми меня в слуги»… Видно, дева пожалела его, а может, на душу безвинную позарилась, а только когда вороны закружились вихрем, унося свою хозяйку с поля брани, мальчишку они не оставили… - рассказчик помедлил, словно думая, стоит ли заканчивать историю так, как задумано, и всё-таки закончил. – С тех пор все, кто продаёт свой клинок за золото, верят, что дух отрока предвещает гибель.
— Бабьи сказки… — негромко произнёс Эвельд. — Сам-то ты его видал?
— Я не воин, — спокойно ответил убийца, безразлично глядя на старика тёмными глазами. — Это история одного моего знакомца.
— А что, нынче и у душегубов общество своё, — охотник, видно, захмелел и теперь искал ссоры с неприятным ему спутником.
В воздухе повисла было страшная тишина, какая бывает перед крупной сварой или поножовщиной, но, как ни странно, отвечал ему сам Ансель. Отвечал, не потеряв ни спокойствия, ни учтивости.
— И у душегубов. Нас не так много, да и на каждой площади о своём промысле я не кричу. Среди простого люда я свой, а то ещё в больших городах бываю, там самое место для таких, как я.
— Эвельд, ты ж хотел про удачливых воинов порассказать, больно любопытно, — непосредственная живость Делгэра не убавила общей напряжённости, но отвлекла старого охотника.
— Да.. Да что говорить, старая байка, а всё ж мой отец едва жив остался... — важно ответил старик.
— Балладу сочинить позволишь? — оживился светлобородый бард.
Воспользовавшись моментом, Ансель поднялся и отошёл к своей лошади, а после устроился поодаль от костра, в полумраке. Никто не заметил и не обернулся.
— Коль не перевр;шь – сочиняй, — усмехнулся Скальве, — а, Эвельд? Не жалко тебе семейного предания?
— Не жалко, чего ж...
— А что, сударь, ты сам-то никогда не перевираешь историй? — оскорблённо спросил юнца Делгэр. — Или скажешь, что не в гитерне твой заработок?
— Твоя правда, я тоже не вполне честен... Конечно, я излишне благороден для такой доли, — Скальве чуть поморщился, — но я такой же бродячий музыкант, как и ты.
— Напрасно ты так, у меня дом в Анкерне.
— Что ж ты по лесам скитаешься, Делгэр? Плащ у тебя хорошего сукна, да и цвет не крестьянский, а только этот плащ ещё сотворение людей видел. Что ж ты, за предком донашиваешь? — Юнец говорил с тихой насмешкой, взглядом пронзая собеседника, как булавкой прикалывают бирюзово-синих жуков к платью модницы с востока.
Делгэр озлился, в т;мных глазах взметнулось пламя гнева, и он прошипел, за гранью терпения и в шаге от угрозы:
— А ты-то, щенок? Ты приписываешь себе благородный род, а сам-то что, выглядишь достойным?
— Судари, к чему всё это? Не драться же из-за происхождения, в самом деле. Вы оба труворы, значит, так ваша судьба распорядилась.
Миролюбие Варни не успокоило, но заставило устыдиться Делгэра. В конце концов, к чему спорить со Скальве, странноватым юнцом, который едва ли много понимает?
— И то правда, - раздался вдруг голос позабытого на время Эвельда. — Слушайте ж, пока я не передумал…
 
История третья. «Воин смерти»
— Отец мой странствующим рыцарем был, ещё во времена Эльтской империи... Да, давно это было... Так вот, Пронлак Покоритель не одним только воинством земли завоевывал. Много золота из казны его перешло в руки наёмного люда да головорезов разных...
— Говорят, его брат, бастард Дьюл, был мастером на;мничьего клана, — подхватил Делгэр, не замечая недовольного взгляда старика. — Самым лихим был в этих краях. И парни у него работали сильные, сметливые. Пронлаку Дюлов клан служил…
— Не сбивай, как раз хотел о том сказать, — сварливо бросил Эвельд. — Вот как раз на ублюдка Дьюла и работал тот малый, про которого я говорю. Звали его Люр, годов двадцати он в клан подался. Хиловат для пехотинца, но юркий да лукавый, что из любого дела выпутается. Не ведаю, за деньгами ли шёл, за славой клинка ли… Но воином он был не очень-то умелым, трусил всё, что подохнет от ран на поле брани. Ну, какое-то время в рекрутах ходил, всё больше мелкими поручениями занимался, а тут король нанял весь клан для нового похода. Деньги посулил немалые, не откажешься. Люр решился идти, только обещанная плата от страха смерти не избавит. Стал думать, как избавиться от риска, да выйти невредимым. Придумал, наскрёб золота, сколько в карманах было, и пошёл в Лиггит, — старик махнул рукой куда-то в сторону тракта, — это совсем недалеко. Пошёл к чаровнице, значит, Алетрой её звали. Чароводила хорошо, только любила зубоскалить над людьми и пакостить по-всякому.
— И что ж, в каждом городе есть чаровница или маг? — спросил Варни.
— Раньше были, — отозвался Скальве ровным тоном. — Только много людям беспокойства приносили… А может, люди так относились к ним. Где дела хуже обстоят – поднимали на вилы, жгли, топили… В городах покрупнее, где крестьянства меньше, ещё остались чародеи. При Ландере собираются, опять же, — юноша помолчал, потом поднял жёлтые глаза на иноземца и веско заключил. — Для них главное – меньше якшаться с простым людом. А вообще, надо полагать, здесь не опасней, чем в ваших краях.
— Замолчи ты, — Эвельд махнул на Скальве рукой. — Ни к чему нам чароплёты, вреда от них много… Так вот, пришёл значит Люр к той ведьме, говорит, мол, последние деньги отдам, только сделай так, чтобы я стал в бою удачлив и никаких ран не получил. Уж не знаю, как сторговались они, но Алетра пошептала чего-то, заставила молодца умыться ключевой водой, да отпустила. Старики из Лиггита, поди, до сих пор помнят, как она у самых ворот провожала Люра, говоря «Теперь уж, милый, никто тебя не тронет».
Так или иначе, пришла пора первой битвы. Наёмники рядом с королевским войском в бой шли, Люр как раз на стыке был… Родич мой сам видел – вражьи воины только что себя не рубили, промахиваясь мимо наёмника. Заговорённый знай идёт себе, небрежно мечом помахивает, кого ни зацепит, так насмерть. Много в тот раз положил Люр. Кровь врагов так его опьянила, что и один бы против войска сдюжил. Король Пронлак получил, чего желал – новые земли да новую славу. Барды неумолкая славили великого короля, который почти все соседние королевства под свою руку собрал. Ну и наёмники, конечно, в тени не остались, получили сполна. Люр ещё пару сражений прошёл, да устроился ладно, уж и люд в подчинении имел… А прозвали его воином смерти, как самого безжалостного и сильного, — старик отвлёкся от рассказа, допивая свою брагу, поглядел на слушателей.
Заморец слушал с живейшим интересом, кажется, что-то обдумывая. Скальве вроде как даже не слушал, задумчиво глядя на тёмный лес. Старший из менестрелей придвинулся ближе к костру и записывал на клочок пергамента, видно, собираясь после сочинить балладу. Ансель, хотя и сидел в отдалении, ловил каждое слово, реакции его увидеть, впрочем, не удавалось.
— Ты договаривай, старик, раз уж начал, — бросил Делгэр, подняв голову от своих записей. — Занятная история.
Удовлетворённый просьбой Эвельд продолжил, важно почёсывая покрытый седой щетиной подбородок:
— Прошло таким чередом года два, Люр мог уже бросать своё ремесло, кабы сумел удержать в карманах хоть треть заработка. Но продажная служба всё больше ему нравилась и уходить он никуда не собирался, да и зачем, если он стал самым грозным и бесстрашным воином, какого только помнят? Всё шло своим чередом – битвы, золото и кутёж.
Да раз возвращался он с очередного боя, ехал лесом со своими людьми, глядь, два мёртвых ястреба на земле лежат, а кровью птичьей что-то навроде женского силуэта прочерчено. Надо думать, зашли они на ведьмин луг, иль в другое какое дурное место. Оговором защитились, да ушли своей дорогой. Только с той поры не стало покоя Люру. Каждую ночь снилось ему, словно дева в белом его привечает в богатом доме. Кормит, вина подносит, и как он чашу ни возьмёт – вместо вина в ней кровь плещется. Ещё и на поле брани стала видиться, курва. Стал он заливаться вином хлеще прежнего, чтобы от снов своих дурных убежать, поначалу помогало, но дальше – хуже. Сколь ни пил, перестал хмелеть. Наёмники всего боле по лесам скитаются, так стали ему мёртвые волки попадаться да птица битая на каждом шагу.
И вроде всё это смерть пророчит, а от Люра по-прежнему стрелы отлетали. Бояться его стали и в клане, говорили, беду приносит, а сам сухим из воды выбирается. Выседел он к тридцати годам, как старик древний сделался. А дева во снах так и не отстаёт – манит, привечает и поит чужой кровью. Невмоготу стало наёмнику, взял он золота мешок и пошёл по всем чаровникам да магам, каких только сыскать мог. Он им платит, а шельмецы только руками разводят, мол, не понимают, в чём беда. И так, и этак помыкался, только однажды, видать, обезумел, да и вышел ночью к реке, утопился… Вот до чего ворожба доводит.
— Не от ворожбы погиб наёмник, — задумчиво произнёс Варни, — не совсем от неё.
— Ты-то, сударь, поди, и мёртвых никогда не видел, — медленно ответил седой охотник. — Так расскажи, с чего он сгинул, коль ворожея не при делах?
— Он и в самом деле стал Смертиным воином. Чаровница эта, Алетра, видно, приворожила к нему Смерть, — сказал иноземец таким тоном, словно речь шла о самом обычно деле.
Ансель тихо засмеялся во мраке, на него шикнули.
— Что ж это ты, сударь, никак захмелел? Или подшутить решил над нами? — Эвельд прищурился на зеленоглазого. — Смерть тебе не молодая девка, как её приворожить?
Варни вместо ответа стал набивать табаком изящную костяную трубку, не глядя на собеседников. Он молчал недолго, но успел испытать терпение и Эвельда, и менестрелей.
— Не находишься, так и не стоило начинать.
Заморец голой рукой потянулся к костру, достал головню. Делгэр, сидевший рядом с ним, в ужасе вскрикнул, да не от того, что кудесник не обжёгся, а увидев на его ладони белёсый шрам в виде ока. Не реагируя на крик, Варни прикурил от головни, бросил её обратно и затянулся, выпустив облако серого дыма. В воздухе запахло неизвестными горькими травами.
— Смерть приворожить – дело не хитрое, — веско произнёс он, не поднимая взгляда. — Я не чародей вроде той, о ком ты говорил, Эвельд, но и мне известно, как это делается. Одна беда – Смерть, раз влюбившись, не просто начинает своего суженного одаривать, она его получить хочет.
Тишина стояла такая, словно весь лес вымер. Старый охотник потянулся за копьём, Скальве гортанно рыкнул:
— Не тронь его, старик.
Варни спокойно пускал кольца дыма в тёмное небо.
— Не бойтесь, я ведь сказал, что не чародей.
— Не чародей, а угли голыми руками из пламени вытягиваешь, — перебил Делгэр севшим от страха голосом. — Кто ты тогда?
Эвельд и вовсе молчал, с удивлением и злобой в глазах глядя то на Скальве, то на того, за кого молодой бард вступился.
— Я алхимик, недоучка ко всему, — иноземец улыбался, как ни в чем не бывало. — Что ж вам всё инакое страшным видится? Ну, Скальве, дай нож, покажу вам, что я такой же человек.
Скальве протянул ему свой нож, кривой, как птичий коготь, и алхимик, протянув руку над костром, чтобы все видели, порезал себе ладонь. Показалась кровь, вполне человеческая.
— Убедились? — держа трубку в зубах, спросил Варни, потом стряхнул капли в костёр и вернул нож. — Я человек, просто знаю больше.
— Шёл бы ты своим путём, вот что, — глухо произнёс Эвельд.
Заспорили. Всем, кроме охотника, показался интересным алхимик: Скальве просто смотрел на него с восхищением, Делгэр хотел побольше узнать об этом самом «знании» и о многом другом… Пришлось Эвельду сдаться, правда, условившись, что заморец спать ляжет рядом с Анселем, подальше от остальных.
— Благодарю, что не прогнали в ночь, — беспечно улыбнулся Варни, попыхивая трубкой. — Что ж, вижу, очередь рассказывать дошла до меня… Раз уж начал говорить о себе, так слушайте историю о том, как я оказался в этих землях.
История четвёртая. «Ученик алхимика»
— Сам я родом из Китто, если кто знает, где это место, — начал алхимик. — Отца своего и матери я не знал. Меня вырастил Валсер, мой наставник. Мудрым он был, магию ведал и умел очень многое. Но я не был способен к настоящей магии, не мог использовать силы природы, как свои, и поэтому он обучал меня тому, как превратить один металл в другой, как обращаться с огнём и водой, чтобы они не навредили тебе, как изготовить противоядие к любому яду… Я не научился заговорам или заклинаниям, как чародей, но я научен использовать то немногое, что мне добровольно даёт природа. Ещё я научился снимать проклятья, это самое большее, что я могу, — Варни затянулся, на несколько мгновений установилась тишина.
Скальве неловко усмехнулся:
— Разве проклятия – это природная магия? Любое ли можно разрушить, как считаешь?
Иноземец поднял на него глаза и смотрел. Минуту, другую. Юноша же, наоборот, смотрел на траву под ногами, кутался в мантию и поигрывал перстнем с таким видом, будто ответ его не интересовал.
— Юный сударь, — наконец заговорил заморец, — твой вопрос мне ясен, но ответа я не знаю. Знаю только, что проклятия кровной родни не снимаются теми методами, что знакомы мне. А все остальные, более или менее, мне подвластны. Могу я продолжить?
Скальве, не поднимая взгляд, кивнул.
— Так вот, я стал учеником, едва мне сравнялось семь. Тренировки были мучительны, и поначалу казалось, я ничего не достигну. Снова и снова я учился брать в руки огонь, находиться под водой несколько часов или смешивать нужные вещества в тигле так, чтобы получился определённый элемент… Боюсь, вам сложно это понять? Тогда скажу лишь, что Валсер был ко мне очень требователен, но ласков. Как сына воспитал он меня и, как родному сыну, давал поблажку. Тем не менее, он выучил меня всему. Когда мне пошёл шестнадцатый год, и я научился уже большей части того, что знаю сейчас, я дал ему клятву, что не отвернусь от него, своего учителя, и последую за ним, куда он скажет. Тогда-то я и получил отметины на руках, как знак силы и связи с учителем. Затем мы вдвоём отправились в путешествие. Я не знал конечной цели, но учитель позвал меня, теперь я был обязан идти. Не скажу, что пошёл с ним против воли.
Весна уже поворачивала к лету, мы целыми днями скитались по лесам, а на привалах наставник рассказывал мне поучительные истории. Он был уже старше этих деревьев, — Варни показал мундштуком трубки куда-то в темноту, — потому и историй у него накопилось достаточно. Валсер говорил о своих учениках, которые были до меня. К его прискорбию, все они погибли молодыми, и он говорил, что не знал, почему. Ещё мы говорили о том, как много значит для любого мага, чародея или алхимика связь с наставником, как много зависит от этой связи…
Мы шли долго, несколько недель. Постепенно леса, по которым мы блуждали, редели и, наконец, мы вышли к реке, потом двинулись вверх по течению. Однажды на рассвете, когда рассеялся туман, державшийся до этого весь день, я увидел в отдалении горы. Таких гор мне не доводилось видеть никогда прежде – ни единого дерева, ни травинки, только серые голые камни, да река, блестящей змеёй сползающая откуда-то с вершин. Я подумал, здесь мы и повернём домой, но Валсер сказал, что теперь нам надо подняться. Что ж, я не смел с ним спорить.
Подъём занял у нас три дня, идти было трудно, а отдохнуть толком не удавалось. Я уже беспокоился за наставника – хватит ли ему сил, даже при всей его выносливости, чтобы в столь почтенном возрасте проделать этот путь? Однажды я спросил его прямо, он рассмеялся и сказал, что ходит в эти горы не в первый раз и ещё способен на такие мелкие прогулки. К вечеру третьего дня он приказал мне остановиться. Мы переночевали в тёмную, ведь здесь не только не из чего было сложить костёр, но и никакого зверья за эти три дня я не приметил. Утром Валсер поднял меня на рассвете и приказал оставить вещи в лагере и идти за ним.
Солнце едва наполовину показалось из-за гор, когда он остановился близ глубокой сводчатой пещеры и сказал «Это Химерский город. В подземельях обитают страшные твари, от псоглавцев до василисков в самых недрах». Я удивился. Валсер никогда не был тем, кто ищет опасных приключений или ходит в подобные места бесцельно, так что я спросил, зачем мы здесь. «Мне нужно яйцо василиска, ты найдёшь его для меня», — был его ответ. Как известно, василиск – существо гневливое, хотя и довольное умное. Он легко мог бы растерзать меня, попадись я ему на глаза, а уж тем более если я посягну на его потомство. Я испугался не на шутку, сказал, что я туда не пойду, что моих способностей не хватит, чтобы отбиться от злобной твари. Валсер улыбнулся: «Или ты пойдёшь туда, или я убью тебя. Мне нужна сила. Ни один маг не способен жить столько, сколько я прожил, и оставаться в добром здравии. Либо я вытяну жизнь из тебя, либо из василисьего зародыша. Выбирай сам». Я понял, что он не шутит. Он рассказал, что водил сюда всех своих учеников и ещё никто не сошёл в Химерский город, все выбрали лёгкую смерть от его руки. Что ж, мне не понравилось его предложение, но я не стал спорить. Я спустился в подземелье и плутал там, прислушиваясь. Пару раз мне приходилось драться. Наконец (я не знал, сколько прошло времени), я нашёл гнездовище. Тварь свернулась кольцом вокруг трёх яиц и охраняла их. Заметив меня, она привстала на своих кожистых крыльях и зашипела. Оружия у меня не было, успокоить её я не представлял возможным. Пришлось подойти вплотную к зубастой пасти. «Отдай мне одного из своих детёнышей, а взамен я принесу тебе еды», — сказал я, глядя в искрящиеся яростью змеиные глаза. Она поняла, — Варни забыл о трубке и теперь высыпал затухшее курево подальше от костра, с сожалением вздохнув. — Вышел я из пещеры уже с яйцом. Мой вероломный наставник ждал меня. Я отдал ему яйцо, а затем поднял с земли камень и… Я оттащил его вглубь грота, там ждал василиск. Изголодавшийся в бесплодных горах, он тотчас сожрал Валсера.
С того прошло несколько месяцев, мне пришлось убраться из Китто. Я прибыл сюда, силясь забыть то, что сделал и найти применение знаниям.
Несколько минут стояла полная тишина. Эвельд, привалившись к дереву, заснул, Делгэр и Скальве смотрели на алхимика, не отрывась, будто пытались определить, правду ли говорит алхимик. Иноземец коротко зевнул, покосился на златоглазого юношу и посмеялся:
— Я никого не спрашивал и вам не отвечу. Хотите – верьте, хотите – назовите это сказкой, — он повернулся к Делгэру. — А ты, сударь, скажешь что? Пора бы расходиться…
— Нет, расскажу, обязательно! — менестрель встрепенулся, но тут старый охотник что-то буркнул сквозь сон, и пришлось перейти почти на шёпот. — Раз вы, судари, такие гнетущие истории рассказываете, то и  не отстану. Не угодно ль про королеву Дрейю послушать?
— Давай, история т;мная, говорят, — Скальве как-то болезненно поморщился. — Ансель, иди сюда, послушай.
История пятая. «Волчья королева»
Убийца и впрямь подошёл, сел рядом с Делгэром, с любопытством глядя на него. Взгляд у него был не угрожающий, но сказитель всё равно отодвинулся в сторону алхимика, будто боялся замараться.
— Давно это было, когда королевство Марубское было маленьким, как муха на карте… Король Армас тогда был в добром здравии, молодой и на редкость миролюбивый муж, надо сказать. И вот как-то по осени он отправился на охоту. Свита у Его Величества всегда была скромной, так что охотников было только пятеро. Ну, как там обычно? Подношение Хельму-лесовику оставили на краю леса, спустили собак, стали загонять волчью стаю…
В тех местах волки злющие, от зимы к зиме только скотину таскают, да душегубствуют. Так что не столько в увеселение была охота, сколько чтоб людей спасти да лес очистить. Я не охотник сам, не знаю, но говорят, что-то пошло вразрез с задумкой. Стая волков, молодых и крупных, ушла, а в окружение только старый вожак попал, словно дал остальным спастись…
Ну и загнали его у самого логова, а волк матерый был, серая шкура уже сединой пошла. Долго сопротивлялся, ни копьё его не брало, ни стрела. Двух коней напугал, так те всадников сбросили и умчались. Видит король, забава превращается в настоящий поединок. И Армас спешился, выхватил меч, дождался момента и снёс старому волку голову. А меч-то у короля был серебром окован и когда тело убитого волка коснулось земли, он тут же человечий облик принял. Смутились охотники, знать, волколака убили. Решили колдуна придать огню, чтоб не накликать беду. Только хотели его оттащить, откуда ни возьмись, ребёнок! Девчонка совсем маленькая, отогнала охотников, волка своего обняла и плачет…
Скальве выругался сквозь зубы, но тотчас жестом попросил Делгэра продолжать. Остальные слушали тихо, выдавая напряжение тяжёлым молчанием.
— Как я уже сказал, судари, Армас всегда считался правителем мудрым и миролюбивым. Поняв свою ошибку, он забрал дочь волколака в свой замок, запретив кому-либо рассказывать о том, откуда она взялась. Нарекли девочку Дрейей и приняли как бастарда Армасова.
Птицей пролетели десять лет, выросла Дрейя. Учили её лучшие умы, король души не чаял в девочке, а может, от вины так старался сделать её образованной. История о волке, который когда-то растил деву, давно забылась. Все видели только принцессу, красавицу с умом философа и хитростью и хваткой куницы.
Когда подошло время выдать её замуж, Армас отдал Дрейю за своего родного сына, Эрдана. Негоже, конечно, на названном брате жениться, но уже тогда ясно было, что из юноши не выйдет толка и нужна ему была как раз супруга, которая сумеет вести дела.
Ещё года через три Эрдан взошёл на трон как новый король Мьенена по прозвищу Волкодав. Его молодая жена упразднила всех советников, придворных мудрецов и поставила при Эрдане самых надежных слуг. Дрейя не боялась измены, но она знала, что без своего короля ни на что не сможет влиять и утратит свою власть.
За те годы, что Дрейя была с Эрданом, Маруб разросся примерно в два раза. Теперь через него проходил торговый путь на север, казна ломилась от золота, а кроме королевской гвардии были несколько наемничьих кланов, работающих на королевство по особому соглашению. Маруб процветал, но, как вы знаете, совершенство недостижимо, особенно в государственных делах. Среди людей возродились старые толки, мол, королева – дочь волка. Говорили также, что она ворожит, а в лунные ночи уходит за городскую стену и охотится вместе с волчьим племенем, притом берёт себе лишь человеческое мясо. Эти слухи достигли Дрейи, она даже издала эдикт, запрещающий распространять сплетни. Помогало это мало, положение королевы усложнилось ещё и тем, что Эрдан начал сомневаться в её преданности. Он поверил слухам о том, что супруга только и ищет способ убить его. Тем временем гвардия встала на сторону короля и Дрейе пришлось нанимать себе стражников из наёмного полка, что было ненад;жно и недостойно королевы… Начались беспорядки. Эрдан, известный своей гневливостью, тем не менее, был достаточно доверчив, чтобы верить всё новым «доброжелателям».
В середине лета, через год после того, как королевство стало полниться слухами, гвардия Эрдана взяла штурмом покои королевы. Дрейю выволокли на площадь, приковали к позорному столбу и позволили любому желающему бить её. Первый удар был за королём и многие последовали его примеру. Нелегко было отогнать обезумевшую толпу, когда Дрейя перестала сопротивляться и осыпать своих мучителей проклятиями. Растерзанную королеву сковали железной цепью и так похоронили, у леса за погостом, даже камня не поставили.
А как три дня прошло с её смерти, неладно стало в Марубе и окрест. Лесной народ стал лесорубам и охотникам вредить, волки ночами чуть не по городу бегать стали, с кошмарным воем. Прибожки плакали в полях, пугая людей, уничтожали посевы… Королевство, процветавшее ещё недавно, так и осталось полуразор;нным. Говорят, в безлунные ночи на том месте, где безвинную Дрейю похоронили, можно увидеть призрак седого волка. Он до рассвета поёт по ней погребальную песнь. Человечьим голосом.
Когда эта история закончилась, первым заговорил Скальве. Он отложил нож, который вертел в руках, поднялся, обведя спутников взглядом.
— Пора расходиться спать, судари. Нам нужно следить за костром, первым буду я, Эвельд и Делгэр. Все, полагаю, могут на нас положиться? Хорошо. Доброй ночи.
Остальные трое устроились на ночлег – Делгэр недалеко от старого охотника, поближе к костру, а Варни и Ансель у самого края поляны. Убийца расстелил серый плащ, а Варни лёг прямо на землю, перед тем произнеся какое-то заклинание. В сумраке всхрапнула лошадь наёмника, где-то упала ветка, всё стихло.
Юноша подбросил хвороста в костёр и остался на своём месте. Он закрыл лицо капюшоном мантии и застыл, будто медитируя или в глубокой задумчивости. Казалось, темнота вокруг его сгорбленной фигуры сгустилась, поглощая свет огня.
Неизвестно, сколько времени минуло, когда Ансель бесшумно подошёл к костру.
— Скальве, — негромко позвал он.
— Я не сплю, огонь горит, — голос молодого менестреля звенел, как перетянутая струна. — Что тебе?
Убийца требовательно протянул руку:
— Покажи. Я знал твоего отца, юноша, я знаю, почему ты скитаешься по лесам.
Скальве отшатнулся, гневно выругался на клекочущем, гортанном языке и оскалился. Но Ансель не дёрнулся, не среагировал, и вспышка ярости потухла так же быстро, как разгорелась. Менестрель вздохнул, протягивая ему руку и поднимая рукав расшитой рубашки. Из-под кожи диковинным, жутким узором пробивались пёстрые перья,  а сама рука была не просто аристократически тонкой – истончившейся.
***
— Брешешь! — полупьяный купец толкнул менестреля в плечо. — Где это видано, чтоб нежити, душегубы и пакость всякая с нормальными людьми у одного огня сидела?
Тот отодвинулся и только хрипло рассмеялся, прикрывая лицо капюшоном. Его щуплая, хрупкая фигура полностью скрыта тёмным плащом, руки обтянуты тонкой кожей перчаток. Он смеётся долго, негромким, принужденным смехом.
Купцы, остановившиеся у обочины большака на Дриант, впервые думают о том, что никто из них раньше не видел этого человека. Их лица темнеют в свете костра, и двое самых сметливых отходят к телегам, где среди свертков с товаром, стопок полотна и новеньких глиняных посудин были припрятаны дубинки.
— Эта история действительно произошла на этом месте год назад, — произносит бард и его тон размеренно-спокоен, как погребальная песнь. — Но если она не по душе вам, что ж, позвольте рассказать другую.
Посовещавшись, решили, что менестрель не опасен им — сообща и не с таким противником можно сладить, если понадобится. Рассказчика поощряют согласным гудением, готовятся слушать.
История шестая. «Проклятый»
Трувор выпрямляется, по-прежнему скрывая лицо. Они смотрят на него настороженно, явно желая поскорее избавиться от странного попутчика, но это его не смущает.
— Судари, вам, верно, угодно знать, кто я? — негромко спрашивает он и слушатели затихают, настороженно вглядываясь в тень под капюшоном. — Что ж, скоро вы узнаете. Вы помните, в начале я упоминал о судьбе Изгрины из Рутмонта?
— Девка принесла в подоле от какого-то заморского ублюдка, да ещё и померла вместе с ребёнком, — смеётся старший каравана. — Что нам в этой истории? Обычное дело, девы знатные временами стелятся под проходимцев всяких, плодят ублюдков... Мёдом им, видать, намазано.
— Изгрина умерла, это так, — продолжает менестрель с мертвенным спокойствием. — Но её сын остался жив. Он рос у Ратара, терпел унижения и боль с малолетства. Учиться юный бастард стал сам, по книгам, да урывками, когда граф пребывал в благоприятном настроении. Историю о матери он знал, знал также, что никаких прав на титул у него нет. Ратар даже рассказал мальчишке о своей единственной встрече с его отцом.
Это случилось ещё до рождения ублюдка Изгрины, сразу же, как Ратар узнал, что она понесла. Граф потратил немало сил, чтобы найти папашу ребёнка — он хотел избавиться от обузы и позора, выдав дочь замуж. Но ему не повезло. Отцом бастарда и правда оказался Птичий Князь, Кречет из-за моря. Не без труда Ратар сумел найти его, и смог даже поговорить. Но сдержаться старику ума недостало, он взялся обвинять Кречета. Князь лишь зло смеялся, понося Изгрину последними словами, и сказал, что не желает связывать свою судьбу с кем бы то ни было. Ратар выхватил кинжал и напал на него, собираясь отплатить за оскорбление рода. Он убил Птичьего Князя, но дело на том не кончилось — умирая, Кречет проклял своё дитя. Мальчик был обречён стать птицей, едва ему сравняется семнадцать…
— Ну и здоров ты языком чесать, бродяжья твоя душа! Это-то правдивая сказка?! — купцы, смеясь, щурятся на сказителя, переговариваются, обсуждая услышанное.
Но менестрель рассматривает свои перчатки, не глядя на купцов, не слушая, продолжает, даже не стремясь привлечь внимание. И торговцы умолкают, чтобы услышать его слова.
— Это проклятье ещё усугубило ненависть графа к дочери. Едва она родила, как он забил её насмерть в её же спальне. Младенца, впрочем, не тронул, проклятого ведь непросто порешить… Растил его, как ненавистное напоминание, вымещая злость. Но благородная кровь в отроке кипела, пускай и нечеловечья. Едва мальчишке подошёл четырнадцатый год, он сбежал из Рутмонта. В начале он скитался по городам, побираясь, но это задевало его гордость. И он купил гитерн в Берхайде, две зимы тому назад. Он отлично знал, что времени, чтобы выучиться какому-то ремеслу, ему не отведено. На его руках и спине стали пробиваться перья, подтверждая страшное проклятье, когда-то красивое лицо заострилось, всё больше напоминая клювастую личину, а пальцы истончались…
— Кончай брехать! — теперь они не насторожены, нет, они злы и начинают ощущать смутный страх, пока ещё смысл истории не вполне им ясен.
Менестреля не пугают их возгласы, его голос крепнет, становится твёрже:
— Меня зовут Скальве. И то, что вы увидете, да будет вам знаком, чтобы вы никогда не забыли, чего стоит злость и необдуманные проклятья. Не забывайте меня. Пускай это будет моей последней сказкой.
Юноша поднимается и откидывает капюшон. Они видят его лицо, видят впервые и хотели бы дорого заплатить, чтобы не видеть никогда. Бледное, заострённое лицо, нос, больше походящий на клюв и меленькие перья, покрывшие лоб. Глаза Скальве полны безумства и боли, желтый огонь мечется в них, но голос барда всё ещё спокоен, а слова осмысленны.
— Я не мог избавиться от этого, хотя исходил эти земли вдоль и поперёк, и видел всех ворожей и чародеев, какие ещё остались здесь. Я – сын Кречета. Расскажите обо мне каждому, кого встретите, судари. А теперь прошу прощения.
Он снимает перчатки и бросает их в костёр. Руки бастарда обезображены и похожи на когтистые лапы, покрытые ячеистой грубой кожей. Торговцы оцепенело молчат, никто не двигается с места. Скальве поднимает с земли свой гитерн, нежно проводит по струнам и опускает инструмент в огонь.
Как только он проделывает это, его лицо искажается гримасой боли. Юноша падает на колени, буквально сдирает с себя плащ и рубаху, открывая глазам людей спину, полностью поросшую коричневатыми перьями. Крик, кажется, ещё человеческий, срывается с его губ и вибрирует в воздухе. Перепуганные купцы и рады бы не смотреть, но ужас заставляет их. В напряжении они следят, как проклятый меняется, как пробиваются из-под кожи крылья, как искажается его облик. Голос Скальве ломается, переходя в кл;кот, тело сжимается, будто вылепленное из глины. Через несколько мгновений, в абсолютном молчании, кречет поднимается на крыло и взлетает с печальным пронзительным криком. В огне со звоном лопаются струны гитерна.