юность ирвинга берлина

я не автор              Стихи.руАвторы Произведения Рецензии Поиск Магазин О портале Ваша страница Кабинет автора
Глава X Юность Ирвинга Берлина
Алина Хьюз-Макаревич
ГЛАВА X

ЮНОСТЬ ИРВИНГА БЕРЛИНА



В то время когда американцы горячо обсуждали политические события, происходящие в стране, друг Ирвинга Берлина, театральный критик Александр Уолкотт, писал его биографию. Он обладал способностью в равной степени преувеличивать как хорошее, так и плохое, тем не менее его критические статьи с гремучей смесью желчи и меда привлекали внимание общественности. Работая над проектом, Уолкотт собирал информацию о композиторе, интервьюируя его друзей и знакомых. Он обратился к известному композитору Джерому Керну, находящемуся тогда в Англии, с просьбой сказать несколько слов об историческом месте Берлина в американской музыке.

«Что я могу сказать, дорогой Уолкотт, — ответил ему Керн, — если коротко, у Ирвинга Берлина нет места в 


американской музыке: он сам и есть американская музыка».

Ирвинг, не любивший распространяться о частной жизни, впервые санкционировал свое согласие на издание биографии, поведав Уолкотту истории из детства.

Он рассказал, как его семья, спасаясь от еврейских погромов, бежала из России и через порт Антверпен прибыла в Нью-Йорк на корабле Rhynland четырнадцатого сентября тысяча восемьсот девяносто третьего года. При регистрации вновь прибывших иммигрантов клерк записал фамилию Бейлин на английский манер Балин19. Вначале семья временно поселилась в холодном подвальном помещении без окон на Монро-стрит, в Нижнем Ист-Сайде Манхэттена, а затем в еврейском квартале на триста тридцатой Черри-стрит и проживала там до тринадцатого года. Нижний Ист-Сайд всегда был бедным иммигрантским районом. «Бельмо на глазу Нью-Йорка и, возможно, самое грязное место на континенте», — так писала об этом районе «Нью-Йорк Таймс». В кварталах с похожими друг на друга многоквартирными домами селились евреи, славяне, итальянцы, ирландцы. Иммигранты снимали в аренду полутемные квартиры, набиваясь в них большими семьями, а в летнее время, спасаясь от духоты, занимали места кто на крышах, кто на пожарных лестницах.


Несмотря на то что в соответствии с Законом о натурализации от 1790 года итальянцы, русские, поляки и евреи имели права «свободного белого человека», все же эти иммигранты расценивались как культурно и рассово отличные от североевропейских, англосаксонских и протестантских американцев. Они подвергались всем формам дискриминации и не пользовались политической свободой.

В глубоко религиозной семье Балиных родители и дети говорили на идише, носили еврейскую одежду. В России его дед был рабай, а отец служил кантором в местной синагоге. Ирвинг до сих пор помнил древние песнопения на иврите — первые знакомства с музыкой. Однако в НьюЙорке его отец Моисей Балин не мог найти постоянную работу и, стараясь поддержать семью, работал инспектором на рынке кошерного мяса. Мать, Лена (Липкин), принимала на дому роды.

Каждый из детей Балиных способствовал семейному доходу кто как мог. Сестры, подобно большинству иммигрантских девочек, занимались упаковкой сигарет. Старший брат работал на подпольной швейной фабрике, а маленький Изя, как тогда звали Ирвинга, в свободное время от посещения государственной школы и получения религиозного образования в хедер


20 распространял газеты, доставлял телеграммы, убирал на улицах мусор. Для пополнения скудного дохода семьи Изя торговался в соседней лавке старьевщика, распродавая по частям самовар, привезенный из России.

Иммигрантская жизнь отличалась суровостью и жесткостью, но Изя всегда был веселым и неунывающим, он никогда не считал себя несчастным. «Я был бедный мальчик бедных родителей, и я не знал другой жизни. Я никогда не голодал и не замерзал, каждый день у меня был хлеб с маслом и горячий чай», — рассказывал Ирвинг своему биографу Уолкотту.

Изя с детства знал цену с трудом заработанным деньгам. Как-то раз, когда он распродавал на пирсе газеты, его сбил грузовой кран и сбросил в Ист-Ривер. Изю вовремя извлекли из воды и привезли в больницу. Когда медсестра разжала у спящего мальчика кулак, в нем оказалось пять медных монет.

После смерти отца, когда Изе было тринадцать лет, жить стало еще труднее, школу пришлось оставить. Cтрадая от чувства собственной бесполезности и не желая быть обузой, он посчитал, лучшее, что может сделать для семьи, — уйти из дома. И примкнул к армии беспризорных сверстников, таких же, как и он, детей иммигрантов. Выходцы с улиц Нижнего Ист-Сайда становились профессионалами всех мастей: от гангстеров 


до будущих законодателей. Изя ночевал в городском общежитии для бездомных подростков, где койка кишела вшами, где мылись и стирали в грязных раковинах, установленных в подвале.

От своего отца — кантора синагоги, юноша унаследовал абсолютный музыкальный слух и умение петь, чем и надеялся зарабатывать на жизнь. Он присоединился к бродячим певцам, каких было много на улицах Нижнего ИстСайда, и, быстро сообразив, что публике нравятся незатейливые душещипательные мелодии, пел популярные любовные песенки в барах и притонах своим небольшим тенором. Так он получал реальное образование на улицах многокультурного Ист-Сайда, изучая язык этих улиц. И всегда Изе помогало присущее ему чувство юмора, оптимизм и желание вырваться из нищеты. Позже он работал поводырем слепого певца Соло, который пристроил его в «Пейлин-кафе» в Чайна-таун, где требовались официанты, умеющие петь.

В «Пейлин-кафе», этажом выше которого находился публичный дом, он проработал четыре года за семь долларов в неделю с восьми вечера и до шести утра. Посетителями кафе были люди разных социальных и этнических групп: студенты и матросы, проститутки и гангстеры, евреи и итальянцы, немцы, ирландцы и прочие. 


Чтоб угодить всей этой разношерстной публике, от официантов требовалась особая сноровка и изобретательность в исполнении песен разных стилей и направлений — от блюза до регтайма и джаза. Вот тут и пригодилось его длительное образование на улицах многонационального Ист-Сайда. Именно там он пополнил свой музыкальный багаж богатым репертуаром песен различных этнических культур. Кроме того, Изя с необычайной легкостью пародировал известные песни, обильно приправляя их грязными словечками, от чего зрители приходили в восторг и платили ему на несколько центов чаевых больше, чем другим официантам.

В свободное от работы время Изя сам учился играть на пианино в «Пейлин-кафе», правда, без особых успехов.

Как-то два официанта из соседнего кафе сочинили итальянскую песенку, которая быстро стала популярной. Чтобы превзойти конкурентов, Майкл Солтер, владелец «Пейлин-кафе», поручил Изе и пианисту Николсу по прозвищу Профессор, также не знавшему нотной грамоты, написать ответный шедевр. Профессор сочинил музыку, а Изя стихи. Скрипач из соседнего кафе помог переложить музыку на ноты.

Так появилась песня «Мария из солнечной Италии», понравившаяся посетителям и ставшая отправной точкой 


в музыкальной карьере Изи. Песня приглянулась известному музыкальному издателю Джозефу Стерну. Он купил ее, заплатив авторам семьдесят пять центов за права. Музыкальный «шедевр» опубликовали за три дня до девятнадцатилетия Изи. Но в типографии при наборе фамилии Бейлин наборщик сделал опечатку. На обложке с изображением гондольера, поющего серенаду возлюбленной, автором песни значился И. Берлин. Изя рассудил, что новая фамилия звучит совсем неплохо, и решил заодно сменить свое имя Израиль на Ирвинг. Так Израиль Балин стал Ирвингом Берлином.

Вскоре Ирвинг нашел более оплачиваемую работу поющего официанта на Юнион-стрит в ресторане «Джимми Келли».

Ирвинг переехал на Восточную стрит восемнадцать, где соседом по комнате был его друг Макс Уинслоу, работавший в музыкальном издательстве на Тин-Пэн аллее.

Заветной мечтой Ирвинга было зарабатывать двадцать пять долларов в неделю. Он продолжал пародировать известные хиты того времени, и очень быстро слух о талантливом поющем официанте разлетелся по окрестностям Юнионстрит. Ему улыбнулась удача: он наладил сотрудничество с молодыми композиторами и шоуменами, которые


предлагали десять долларов за написание лирики. Конечно же, Ирвинг не мог упустить шанс такого для него легкого заработка, и вскоре последовали одна за другой песни его собственного сочинения.

Сосед по комнате Макс Уинслоу часто слышал песенные пародии Ирвинга и искренне восхищался талантом друга. Как-то раз он предложил Берлину показать его новую песню Dorando своему босу.

— Вот вы какой, Ирвинг Берлин! — произнес Генри Уотерсон, встретив молодого человека. Его глаза с интересом оглядели Ирвинга с ног до головы. — Много наслышан о талантливом юноше, работающем поющим официантом. Ну, показывайте ваше сочинение.

Ирвинг протянул ему исписанный лист бумаги. То была печальная песня об итальянском парикмахере, который поставил все свое состояние на олимпийца Дорандо и в одночасье все проиграл. Еще не стёрлась из памяти известная история, когда в тысяча девятьсот восьмом году на Олимпиаде в Лондоне итальянскому марафонцу Пиетри Дорандо не хватило всего пятнадцати метров до финиша, чтобы взять олимпийское золото. На последних метрах, потеряв силы, он неожиданно рухнул на землю. К нему подбежали судья и журналист (говорят, что это был сэр Артур Конан Дойл), они привели его в чувство, помогли подняться и, поддерживая под руки,


сопроводили до финишной ленточки. Пиетри пересек ее победителем, но судейская коллегия дисквалифицировала Дорандо за то, что тот воспользовался посторонней помощью.

Внимательно

я не автор