Улыбка нежности. гл. 3 продолжение Противоположная

                Противоположная школа

  Точно напротив нашего дома на противоположной стороне Сергиевского переулка располагалось четырехэтажное здание из темно-красного кирпича довольно мрачного и даже пугающе тюремного вида. В нем находилась восьмилетняя средняя общеобразовательная школа для мальчиков. С 1954 года ввели совместное обучение девочек и мальчиков, и со второго класса я начала учиться в этой школе. Мой перевод из сретенской школы был оформлен буквально за пару дней до начала занятий, в самом конце августа 1954 года. Надо сказать, что маме очень нравилась сретенская школа, и никаких мыслей о моем переводе ни у кого не было. Но мнение мамы кардинально изменилось после одного очень неприятного эпизода.

  А произошло вот что. В один «прекрасный» день за обедом после школы я спросила:
"Мама, а что такое еврейка?" Это было для меня совершенно новое и непонятное слово, и я его так исковеркала, что мама долго не могла понять, о чем я спрашиваю. После ее наводящих вопросов, я рассказала, что учительница мне сделала несколько замечаний на уроке по поводу моего поведения и, в конце концов, спросила: «Таня, ты еврейка?» Мама была просто ошарашена и тут же желание оставить меня в этой школе у нее мгновенно улетучилось. Ничего не объяснив, она утвердительно кивнула, что, мол, да, я еврейка, и предупредила, чтобы я об этом никому не говорила. Так, впервые я столкнулась с бытовым антисемитизмом, еще совсем не осознавая, что это такое и с чем его едят. Надо сказать, что это был первый и последний опыт моего ощущения отличия и непохожести на других. Свое еврейство я никогда не выпячивала, воспитывалась в чисто советском интернациональном стиле, а моя нетипичная для евреев внешность никогда ни у кого не вызывала сомнений, что я русская. Но неприятный душок после этого происшествия сопровождал меня еще долгие годы.

  Уровень преподавания в «противоположной» школе, как и предполагалось с самого начала, оказался гораздо ниже, чем в сретенской. Учителя имели довольно простецкий вид, да и к тому же дисциплина хромала даже не на одну, а на целых две ноги. Поэтому было очень странно, что перевод в эту школу сопровождался большими трудностями и всего-то лишь из-за годовой тройки по поведению в моем дневнике. После соответствующей проработки меня все-таки зачислили. Позже оказалось, что мое некорректное в прошлом поведение было очень уместно в новой школе и ничем не отличалось от общей распущенности. Каждую четверть я получала в графе «поведение» устойчивую четверку в отличие от предыдущих натянутых троек в сретенской школе. Это вполне меня устраивало, а родители постепенно смирились с моим, мягко говоря, активным поведением.

  Именно в этой, второй по счету, школе я обрела много друзей на долгие годы. Вообще я была заметной фигурой не только из-за своей симпатичной внешности и оригинальной конституции. Моя неординарная манера поведения из-за желания выделиться любыми средствами заставляла обращать на меня пристальное внимание окружающих. Началось с того, что ко мне «прилип» один мальчик из нашего класса по имени Миша, и я получила обидную по моим понятиям кличку «невеста». Довольно полный, высокий, непонятно почему задумчивый и молчаливый, он каждый день провожал меня после уроков и гордо нес мой портфель до самого моего дома. Иногда заходил в нашу квартиру. А первым произнес таинственное и, как мне казалось, оскорбительное слово «невеста» мой дорогой Олег, сосед по квартире, с которым у нас была взаимная братская любовь. С его стороны не было никакой издевки или подковырки, но, тем не менее, меня страшно раздражало присвоенное мне звание. Тем более, никаких чувств к Мише я не испытывала. Даже мои родные к концу учебного года стали больше к нему приглядываться, так как видели, что отношения наши затянулись. А вот кто действительно злостно подшучивал надо мной в образе «невесты», так это сосед нашей Ези, некий дядя Ваня. Он возник на моем горизонте случайно именно в то время. До этого никаких контактов у меня с ним и с его тишайшей и забитой супругой практически не было. Эта пара на вид крестьянского происхождения, не имевшая представления о каком-либо образовании или даже о самой примитивной культуре, проживала в самом дальнем углу Езиной квартиры в двух смежных комнатах. Первая, проходная, служила столовой и гостиной, а за ней следовала спальня. Для того времени наличие аж двух комнат было непозволительной роскошью. За какие заслуги я так и не узнала, да меня это совсем не интересовало.

  Дядя Ваня, мужчина средних лет, невысокий жилистый, весь какой-то перекошенный и с одним открытым глазом, был довольно противный и ехидный мракобес. Деспот по характеру, замучивший свою совершенно запуганную супругу так, что она и рта при нем не могла открыть, тем не менее, к соседям не приставал, да из своей комнаты выходил только по большой или малой нужде. Но вот ко мне он был не равнодушен: приглашал меня иногда в свою комнату «побеседовать». Угощал иногда вкусным супом, а я старалась как можно быстрее от него ускользнуть: необъяснимый дискомфорт охватывал меня в его присутствии. Как-то в торжественный день, когда меня приняли в пионеры, я с гордостью пришла показать Езе свой новый отлично отутюженный пионерский галстук, красовавшийся под воротничком моей школьной формы. Дядя Ваня как раз в это время выходил из туалета. Удивленно посмотрев на мою сияющую от счастья физиономию, подозвал меня к себе и, указывая на мой блестящий ярко красный пионерский галстук, спросил: «Зачем ты нацепила эту селедку?» У меня от неожиданности перехватило дыхание, и я поначалу не нашлась, что ответить. Когда же я пришла в себя и стала ему что-то доказывать, то он прямо-таки заволок меня в свою комнату, где возбужденным голосом прочитал мне целую лекцию о бесполезности и глупости этого события да и всей пионерии в целом. Совершенно обалдевшая, я выбежала в коридор на «волю», но потом призадумалась и быстро поняла, что об этом не стоит никому ничего рассказывать. После такого оскорбления моего самолюбия я уже никогда не заходила в его комнату.

  А вот другой Ёзин сосед, молодой парень Валерка Попенченко, поздравил меня с принятием в пионеры, схватил в охапку и закружился со мной по всему коридору и кухне. Он был гораздо старше меня, занимался боксом, был очень сильным, драчливым хулиганом и любил таскать меня на своих крепких плечах. В нашем Сергиевском переулке он передрался со всеми мальчишками и некоторыми девчонками, но меня никогда не трогал, потому что любил. Бил он даже свою мать, зато жалел и с любовью ухаживал за своей бабушкой.

  В одной из лекций по генетике из телевизионного цикла «Академия» я услышала об очень интересных исследованиях по выявлению генов, отвечающих за подавление излишней агрессивности человека. На примере одной английской семьи, мужчины которой в нескольких поколениях были большими драчунами и кончали жизнь или в драках или за решеткой, проверялось наличие мутаций гена агрессивности. После многолетних наблюдений у всех мужчин этого рода оказалось отсутствие гена, тормозящего агрессивное поведение по отношению к себе подобным. А выявили этот ген при исследовании на мышах. Было обнаружено, что после искусственного удаления «тормозящего» гена, эта группа мышей, попадавшая в контакт со своими собратьями, моментально нападала на них, и начиналась смертельная борьба. Я сразу вспомнила Валерку Попенченко, у которого, видимо, этот злополучный тормозящий ген тоже отсутствовал.

  Он вместе с мамой и бабушкой ютился в малюсенькой комнатке при кухне, где стояла только большая кровать и маленький столик. Его мать Руфина была «стукачкой» и хулиганкой. Устраивала громкие скандалы из-за ничего, просто на пустом месте, а потом сама же вызывала дом управа Евгению Ивановну или даже милицию, которым плела о соседях черт знает что. В общем, спокойного житья никому от нее не было, поэтому ее никто и не жалел, когда ей здорово доставалось от собственного сына. (Долгие годы само имя Руфина вызывало во мне негативные и часто предвзятые ассоциации). Жизнь Валерки круто переменилась к лучшему после того, как Руфина отдала его в мореходное училище, где он, как и подобает, стал приличным человеком. После среднего училища он поступил уже в Высшее мореходное училище, а впоследствии защитил диссертацию по математике. Кто бы мог предположить, что этот заядлый драчун и хулиган сделает такую достойную карьеру. Регулярно часть заработанных денег Валерка посылал матери (голос крови!), а в дальнейшем он даже переселил ее в отдельную квартиру к великой радости всех соседей. Но, главное, он стал неоднократным чемпионом мира по боксу и известным человеком во всем мире. Вот какие удивительные метаморфозы происходили совсем рядом со мной. Так, порой с раннего детства выявляются самые глубинные склонности человека и его предназначение в этом мире. Нужно только не растерять все это богатство, невзначай закружившись в сумасшедшем, нередко, никчемном вихре жизни. У меня лично сложилось так, что свои детские наклонности я не смогла реализовать, о чем сейчас очень сожалею.

  Дело в том, что с раннего детства я обожала врачей. Я часто болела с высокой температурой, мне бывало очень плохо, но при виде человека в белом халате сразу начинала улыбаться, и настроение мое моментально менялось к лучшему. А ведь обычно маленькие дети при виде врачей начинают громко плакать и успокаиваются только после того, как их выводят из кабинета или же вообще из поликлиники. Чуть ли не каждые три месяца у меня были очень тяжелые ангины, и я мучилась от высочайшей температуры. Пропускала много уроков. Родители уже отчаялись найти какое-то решение этой проблемы. В конце концов, они обратились к гомеопату. Тот естественно выписал мне вкусные сладкие лекарственные шарики, которые я сосала с большим удовольствием. Но так получилось, что мне одновременно с этим, по совету того же гомеопата, вырезали половинки гланд. Было очень больно, но зато после операции для компенсации моих мучений (как я наивно предполагала) мне обещали любимое мороженное. Никто не знает, что действительно мне помогло шарики или операция, но ангинами я больше никогда не болела.

  Мое необычное отношение к врачам со временем приобрело новую окраску: я пристрастилась к играм в поликлинику или больницу, где всегда с большим воодушевлением сама исполняла роль доктора. На роль «больных» я подбивала своих подружек, а те, в свою очередь, своих. Всем было интересно и приятно. Но вот однажды в летнем лагере, куда меня отправили после окончания очередного класса школы, произошло событие, навсегда закрывшее для меня путь в медицину. Для своей лагерной «докторской» деятельности я обзавелась всем необходимым медицинским оборудованием: зеленкой, бинтами, ватой, а ко всему этому еще и небольшим прутиком, который нашла на земле, рядом с нашими летними домиками. Прутик служил как бы шприцом. "Лечение больных» я проводила в беседке. Ко мне даже выстраивалась очередь. Сначала я своим прутиком делала так называемый укол в попу или руку очередной жертвы, а потом замазывала это место зеленкой. Так продолжалось несколько дней. Одной девочке очень нравилась эта процедура, но вдруг в один прекрасный день я обнаружила, что на ее попе появилось много мелких красных прыщиков. Я усиленно стала замазывать их зеленкой конечно уже без «уколов», но прыщи не проходили, а, наоборот, их становилось еще больше. Мы решили, что она должна показаться настоящей лагерной медсестре.

  Мне стало очень страшно от того, что она, уже по настоящему заболевшая, расскажет медсестре лагеря о моем «лечении». Да еще на мою беду в конце недели намечался родительский день. Я не находила себе места, у меня пропал аппетит и даже поднялась небольшая температура.

  В назначенный родительский день ко мне никто из родных не приехал, и целый день я не выходила из комнаты. Лежа на кровати, я дрожала от неизвестности моего положения. Мне чудилось, что вот-вот откроется дверь, и меня выведут на чистую воду. На следующий день я узнала, что мою «больную» увезли домой в Москву, но про меня никто, слава Богу, не вспомнил. Тут я вздохнула с облегчением и решила навсегда прекратить свои игры в больницу. Правда, я еще долго всем рассказывала, что буду врачом на корабле. Но и эта мечта разбилась вдребезги после первой же морской прогулки на катере по Черному морю.

  Во втором классе я очень сблизилась с милой тихой девочкой Аллой Бирман. Мы с ней сидели за одной партой и, возвращаясь после окончания уроков домой, обсуждали наши насущные проблемы. Кстати, она жила в том же доме, что и Галя Цырлина только выше на два этажа. Мягкий нрав Аллы, тихая загадочность и очаровательная женственность ее натуры мне очень импонировали. Красивой ее назвать было нельзя, но пышная густая копна светло-русых волос в сочетании с почти черными раскосыми миндалевидными глазами; точеная фигура с тонкой талией да к, тому же, непропорционально выдающийся, но довольно красивый еврейский нос – все это привлекало внимание и заставляло задерживать взгляд прохожих. Недавно ученые сделали очередное удивительное открытие: красота человека во многом определяется исключительно степенью непропорциональности его лица. Получается, что пропорциональное лицо не может быть красивым?! Странно… Но кто же будет спорить с учеными?. В отличие от неряшливой и неуклюжей Гали Цырлиной, Алла всегда была одета с большим вкусом и очень аккуратно, что еще больше подчеркивало утонченность и возвышенность ее натуры. Я ощущала ее превосходство надо мной, и это добавляло некоторую импозантность в наших отношениях.

  После уроков Алла часто приглашала меня к себе домой, и в отсутствие ее старшего брата Стасика, я оставалась там довольно долго. Стасик внешне был полной противоположностью своей сестре. Черные кучерявые волосы, мелкое и несколько нервное лицо, вечно куда-то спешивший и опаздывающий, он относился ко мне подчеркнуто неприветливо, что поначалу мне было совсем непонятно. Познакомившись с Аллиными родителями, я поняла, почему родные брат и сестра были так не похожи друг на друга: Стасик был копией своей мамы, а Алла – копия папы. Разница в возрасте между Аллой и Стасом была примерно 9 лет, то есть когда мы были во втором классе, то он уже заканчивал школу. По манере поведения между братом и сестрой было видно, что их отношения оставляли желать много лучшего. А однажды я застала жуткую картину: Стасик носился по комнате за Аллой и, поймав ее за красивую толстую косу, старался посильнее ударить. Я настолько обалдела, что вместо того, чтобы попытаться защитить ее, стремглав вылетела на лестницу. Дома я не могла успокоиться, а вечером об этом рассказала своим родителям со всеми подробностями. Кроме удивления и порицания поведения Стасика я ничего путного не услышала. А мне-то казалось, что все должны тотчас быстро бежать и доложить родителям Аллы, как он издевается над своей сестрой! Это был для меня первый жизненный урок невмешательства в чужие дела. Но он плохо сработал, потому что для меня самое главное в жизни до сих пор остается восстановление справедливости, не взирая, ни на какие обстоятельства. Сколько раз я на этом заработала «шишек» и  взбучек и не перечесть! Для примера расскажу один случай из моей детской жизни.

  Как-то, еще в детском саду (сколько уж времени прошло, а я все не могу забыть) на меня обрушилось большое «горе». Я так рыдала, что мой дед Ментов (третий или даже четвертый муж моей бабушки Марики) стремглав вылетел со мной на руках из-за праздничного зала здания Госплана, где проходило новогоднее мероприятие. Он даже не успел понять, отчего я в истерике. А просто напросто меня несправедливо «засудили» в игре «кто быстрее добежит до норки». Всех детей нарядили ушастыми симпатичными зайчиками, за которыми гналась злющая - презлющая голодная лисичка. До норки, в виде поставленных замкнутым кругом стульчиков, я, конечно, добежала первая. Но не сообразила раздвинуть их и зайти внутрь. В результате первое место досталось не мне! И это было в высшей степени не справедливо…

  С годами наши отношения с Аллой охладели. Она все больше стала отдаляться от меня. У нее появились новые подружки, с которыми она могла часами обсуждать фасоны каких-то платьев, ленточек и тому подобной ерунды. Все это было мне совершенно чужда. В этом я ничего не понимала, и мне было совершенно безразлично кто, в чем одет. У мамы в этом смысле со мной не было никаких хлопот, но одевала она меня со вкусом, хотя на мои тряпки деньги тратить не любила, поэтому мой гардероб никогда не отличался изобилием. Только где-то в шестом или седьмом классе мое отношение к вещам начало меняться.
  Как-то маме принесли домой на продажу (в магазинах же был большой дефицит одежды) несколько кофточек. Одна из них мне вдруг очень понравилась. До сих пор я помню, как она выглядела: довольно плотный шерстяной трикотаж, красный приталенный низ и белый верх под горлышко с очаровательными кругленькими красными пупырышками на груди. Сидела эта «очаровашка» на мне, как влитая и очень стройнила мою округленную фигуру. Я умоляюще посмотрела на маму, но услышала холодный и нетерпящий возражений ответ: «очень дорого!». Она стоила 25 рублей. Действительно, не дешево… Тем более, это было частью воспитательной работы: я должна понимать, что в жизни не все позволено, что хочется. А мне так не хотелось расставаться с первым полюбившимся нарядом, и про себя я была почему-то уверена, что эта кофточка все-таки будет моей. «Не может такого быть, что в первый раз, когда я действительно загорелась из-за какой-то тряпки, мне не пойдут навстречу!»,– надеялась я про себя. Но мама была непреклонна. Тогда я пошла за помощью к моей любимой Ёзе. Ей тоже очень понравилась эта кофточка, и она даже предложила маме половину ее стоимости. После долгих дебатов и только на следующий день исполнилось мое заветное желание. Я побежала благодарить, целовать и обнимать мою добрую Ёзю. Эта кофта была моей любимой много лет, пока я совсем из нее не выросла.

  Когда мои отношения с Аллой окончательно разладились, я выплескивала свою неуемную энергию во дворе с новыми друзьями. Но мне часто приходилось отказываться от этого удовольствия, поскольку кучу времени отнимало «хождения по мукам» в музыкальной школе по классу фортепьяно. Конечно, учить меня музыке - это была инициатива моей мамы, не оставившей своей заветной мечты «внести» нас всех, и себя в том числе, в мир искусства. А начиналось это так.