Патнем Джордж. Искусство англ. поэзии 1589, III. 7

О фигурах и фигуральных речах
      В любом языке фигуры являются как инструментами украшения, так и в некотором роде излишествами — или, скорее, нарушениями — в речи, потому что они выходят за допустимые [для] общепринятого высказывания пределы и используются с целью обмануть слух, а также и ум [влекут] от простоты и ясности к некоторой раздвоенности, из-за чего наша манера речи тем более оказывается лукавой и непотребной. Ибо что, как не обращение смысла*, есть та же метафора [(]посредством переноса[)] [и] аллегория [(]посредством двусмысленности или сокрытия за завуалированными и смутными намёками[)]; энигма ли [(]когда говорят туманно и загадочно[)], паремия ли [(]когда [цитируют] известные пословицы и поговорки[)]; ещё [—] весёлая насмешка, т.н. ирония, [и] горькая насмешка, т.н. сарказм; затем [—] перифраза и иносказание [(]когда можно было уложиться в одно-два слова[)][,] [а также] гипербола [(]когда дают оценку посредством неправдоподобного сравнения[)] и многие другие способы соблазнить и взволновать ум? {здесь абзац— правка ред.}
      Именно это (как написано) побудило степенных судей Ареопага запретить перед ними в консистории правосудия всякие фигуральные речи как форменные иллюзии для ума и искажения справедливого суждения[:] ведь позволить столь чуждой и цветистой манере речи повлиять на судей [—] всё равно как плотнику, прежде чем прямить брус, сделать свой угольник кривым**[,] постольку поскольку строгий и справедливый ум судьи — само' прави'ло правосудия, покуда не извращён пристрастием. {здесь абзац— правка ред.}
      [Решение], несомненно, верное и [предмет] был ими {т. е. Ареопагом} скрупулёзно рассмотрен; однако в нашем случае — потому как творец [(]или, поэт[)] выступает не судьёй, а скорее ходатаем [(]и то по вопросам приятным и прекрасным, не [несущим ущерба] для жизни, здоровья и средств к существованию[)][,] и не перед строгими и суровыми судьями, но [обращается] к слуху царственных дам, барышень, фрейлин и придворных [(]которые по большей части либо кротки по природе, либо добродушны[)]; и потому как [творческие] излишества посредством приятной подачи и действенности речи обыкновенно лишь располагают слушателей к весёлому оживлению — [фигуральные речи] по правде должны считаться в поэтической дисциплине не за пороки, но за весьма похвальные добродетели. С другой стороны, речевые нарушения (а таковых много), вызывающие раздражение и отвращение слуха и ума какой-либо непристойностью, несоразмерностью звучания, ситуации или смысла, принято называть, и не беспричинно, порчей [языка] или, скорее, языковыми нечистотами. Посему, предмет во многом зависит от определения и понимания слова "decorum" {лат. "пристойность"}, ибо ничто [пристойное] не может справедливо вызывать отвращение. {здесь абзац— правка ред.}
      Значит, то, что грамматист почитает за испорченность речи, может обернуться добродетелью [—] а не пороком; и наоборот, в его достохвальной фигуре может [обнаружиться] постыдный изъян[.] В таком случае наилучшее и надёжнейшее средство — следовать изречению Биаса***: "ne quid nimis" {лат. "ничего слишком", "ничего сверх меры"}. Соблюдая меру [—] без избытка и недостатка [—] в использовании фигур, [грамматист] не допустит беспечной ошибки, если кроме того (как обязательно и должно быть) проявит особое внимание ко всем имеющимся обстоятельствам[:] к человеку, месту, времени, причине и цели[;] строгое следование этому [принципу] позволяет легко избежать всех перечисленных затруднений и порой [—] по упражнении в этом искусстве [—] самым порокам сойти за совершенную добродетель.
---
Прим. пер.:
* Смысла номинативной единицы из прямого в фигуральное значение (по мнению автора).
** Ср. у Аристотеля в "Риторике", I.1.5 (1354a) и у Лукиана из Самосаты в "Анахарсисе", 19.
*** Один из т.н. Семи мудрецов древней Греции, главным образом мыслителей и государственных деятелей 7-6 вв. до н.э.