Серый Волк и Красная Шапочка

               

     Нет-нет, это не сказка о Красной шапочке и Сером волке, а совсем наоборот – это быль про Серого Волка и Красную Шапочку.
     Как это водится в сказках и былинных историях, жила-была Красная Шапочка, которую для удобства будем именовать просто Шапочка.  В культурную столицу она переехала довольно давно   -- ещё тогда, когда она ею была, но ещё так не называлась в  отличие от времени нынешнего, когда город так именуется, но уже давно, как говорят пожилые интеллигенты, или  уходящая натура, таковым не является, перестав им быть с послевоенных времён.
     Обидно читать мнения  людей, недоумевающих по поводу высокого названия города, где, как они заметили, на улицах слышится сплошной мат-перемат, а на перекрёстках толпа идёт стенка на стенку. Но прислушаешься, присмотришься и, увы, убедишься, что так оно и есть.
     Шапочка окончила университет, работала, растила дочь. Временами  преподавательскую работу разнообразила переводческо-гидовская деятельность.  Однажды её попросили поработать с немецким художником, потребовавшим англоговорящего гида. Представление друг другу состоялось в некогда роскошном Шуваловском дворце на набережной реки Фонтанка, принадлежавшем в старые-добрые времена Нарышкиным-Шуваловым, а после революции многократно менявшем своё предназначение – от Музея дворянского быта до Дома дружбы и мира (тогда это слово ещё не было запрещено, наряду с другими непристойными словами) с народами зарубежных стран. Для полноты картины нельзя не дополнить перечень ещё одним качеством: с 2013 года там располагается первый федеральный частный музей  России, основанный Виктором Вексельбергом,  демонстрирующий как непревзойдённую роскошь отреставрированного интерьера, так и образцы высочайшего искусства ювелира Карла Фаберже и сыновей.
     О художнике, на встречу с которым Шапочка направлялась, она ничего не знала кроме того, что он приплыл из Гамбурга на красавце-лайнере «Михаил Лермонтов». Да, были такие времена, когда у Советского Союза был пассажирский флот, бороздивший, извините за штамп, просторы мирового океана. Но «Лермонтову» не повезло: он катастрофически сель на мель у берегов Новой Зеландии по вине нерадивого шкипера, снять его с которой государству не хватило то ли денег, то ли желания, то ли  того и другого.
     День был ветреный и довольно прохладный, т.е. типичный для города круглый год, а посему, собираясь на встречу, она надела маленькую вязаную красную шапочку с двумя разновеликими помпончиками, которая, говорят, ей была очень к лицу. С трепетом неизвестности поднялась она по широкой, светлой парадной лестнице дворца в просторный холл, на стенах которого были развешаны  ничего  не говорящие  рисунки и гравюры. Там её уже ждали. Облик представленного   художника был настолько неожиданным, что Шапочка даже испытала некую неприязнь. Давно немытые волосы заплетены в длинную, до пояса, косицу, длинная рубаха надета поверх штанов,  заправленных в высокие, явно самодельные,  сапоги светлой кожи. Лицо выразительное, со слегка раскосыми, прищуренными глазами. Но выбора не было, разве что повернуться и уйти. Но в то время, а это был 1990-ый год, предложениями заработать десяток-другой долларов не бросались. Художник в свою очередь тоже не слишком доброжелательно, скорее испытующе, смотрел на фифу-переводчицу в красной шапочке.
     А при чём здесь серый волк, резонно спросите вы? Да потому, что он так и представился: Michail Gray Wolf, то бишь, Миша Серый Волк. Потом Шапочка узнала, что это псевдоним, но подробностями своей биографии он её не перегружал ни сразу, ни потом.  Он хорошо говорил по-английски и,  показывая свои рисунки и гравюры, пытался объяснить изображение, далёкое от реальности. Неожиданно для Шапочки напряжённость отчуждения и неприязни  растаяла: через десять минут они уже весело болтали, смеясь шуткам друг друга, так что когда подошёл организатор встречи спросить о впечатлении Майкла от переводчицы, тот поднял большой палец, улыбаясь во весь зубастый рот и  говоря: ”Oh, she’s smart!”
     Они провели вместе три дня: выставка успешно открылась, посетители нет-нет да и заглядывали на неё, а он охотно делился с ними рассказами о вдохновивших его сюжетах из жизни северных народов.  Серый Волк уплыл в свою германщину, а она осталась со своими проблемами. Самой большой была та, которой она неожиданно для себя самой с ним поделилась. Речь шла о редком заболевании, доставшемся её дочери. Всё возможное, в смысле обследования и лечения, они прошли здесь. Но оставалась, как это часто бывает, надежда, что «заграница нам поможет».   Серый Волк очень живо и участливо откликнулся  и пообещал помочь связаться с профессором в Гамбурге.
     Время шло. Были телефонные звонки, которых Шапочка очень боялась: её пугало, что  говоря с профессором,  она не сможет по-английски описать проблему медицинским языком и что по телефону не поймёт немецкий английский. Но эти волнения и страхи не оправдались: доктор Петер Кёпп был готов к встрече  и госпитализации  их в гамбургской клинике на несколько дней для окончательной диагностики  и рекомендаций.
     Из предполётных приготовлений к поездке, совершаемой  впервые в капстрану, ярко запомнился только процесс обмена хрустящих сиреневых русских 25-рублёвых купюр на кучу  замусоленных, потрёпанных, в основном, однодолларовых бумажек, в ценности которых было трудно не усомниться, и которые она держала теперь в дрожащих руках, выстояв перед тем  огромную очередь  в единственный валютный банк в городе, что был на улице Герцена (а может, Гоголя:  никогда Шапочка не знала  и до сих пор не знает, какая из них стала Большой Морской, а какая  -- Малой). Стоит напомнить, что в то счастливое время доллар стоил шестьдесят семь копеек, а посему дали Шапочке двести долларов  за сто пятьдесят весомых рублей.
     Трудно за три часа психологически, да и физически перестроиться так, чтобы, ступив на немецкую землю, не обалдеть от всего увиденного, тем более на фоне нищего, голодного, замызганного Ленинграда той поры.
     В аэропорту Шапочку с дочкой встретили, посадили в длиннючую Тойоту и, обогнув площадь, в центре которой на клумбе ярко пестрели весенние цветы ( на дворе было начало  апреля), повезли к месту первого ночлега, к Серому Волку.
     Его обитель оказалась на окраине Гамбурга, на территории заброшенного ипподрома.  Наконец, машина остановилась. Надо сказать, что дороги там для русского человека неприемлемы, ибо шоссе, по которому катилась  машина, было настолько безукоризненно гладким, что приходилось несколько раз  останавливаться, так как дочку укачивало. Когда машина остановилась, Шапочка с дочкой недоумевающе переглянулись, так как вокруг не было ни одного дома или какого-нибудь строения, мало-мальски похожего на жильё.  Традиционных признаков зимы тоже нигде не было видно: деревья в ожидании прикроющих их обнажённость листьев, под ногами – влажная, шуршащая прошлогодняя листва. Они оказались  на небольшой голой поляне, на которой сиротливо стоял заброшенный прицеп. Смейся или плачь, но именно он был местом обитания Серого Волка. Вслед за радушно встретившим их хозяином они поднялись по железной лестнице и оказались в роскошном вигваме или юрте, или как там у них это зовётся. 
     Ещё в Ленинграде из невнятных ответов на осторожные вопросы Шапочки, кто он, откуда и как оказался в Германии, она поняла, что он эвенк, что во время войны (!) он с матерью, будучи малым ребёнком, прошагал через всю страну в западном направлении, пока не очутился в Германии, где он и осел. Поверить в эту историю затруднительно, если не невозможно.
     Вернёмся в юрту. Взору девочек открылась весьма колоритная картина: стены, пол и потолок устланы коврами; повсюду стоят, лежат, висят предметы и украшения северного быта, разнообразные оленьи рога и пр. Полкомнаты, так сказать, занимает сцена или возвышение, короче, спальный плацдарм, на котором они втроём  провели ночь рядком, не раздеваясь, естественно. Шапочка, способная уснуть исключительно в своей постельке, глаз всю ночку напролёт не сомкнула. А пока, от нечего делать, гостьи отправились погулять по окрестностям, что было приятно и занятно, поскольку из-под ног у них то и дело выскакивали зайцы и опрометью мчались по своим делам вглубь леса.    
            Наутро хозяин накормил их луковым супом, ставшим настолько незабываемым для  отведавших его гостей, что даже теперь, спустя тридцать лет, при слове «луковый суп» у дочери начитается мучительный приступ тошноты, а тогда этот супчик три дня  изливался из всевозможных отверстий бедной девочки.  День был исключительно тёплым и Серый Волк обнажил свой стройный, сильный, загорелый торс, разгуливая в округе в одних трусах, не стесняемый их  присутствием. Этот вид Шапочку слегка покоробил, ибо вечером того же дня они были приглашены на ужин к профессору. Чтобы скоротать время до приезда машины, которая должна была отвезти  гостей в клинику,  и до начала незабываемого действия лукового супа Серый Волк решил развлечь гостей походом на ферму, где содержались пони. Они были лапочки:  большие, добродушные, они позволяли к себе подойти и потрепать по толстой, густющей шерсти.  Забавно было смотреть на огромное облако пыли, поднимающееся  при их похлопывании  -- как будто выбиваешь пыль из ковра.
     Нагулявшись и вытряхнув пыль из пони, все возвратились к ковчегу, где гостей уже поджидала Тойота. Шапочка и дочка вежливо попрощались с гостеприимным хозяином и отправились в город, в клинику. Долгие годы не хотелось Шапочке вспоминать этот эпизод жизни, потому как  слёз отчаяния она пролила там немерено.
     Итак, «Кранкенхаус Эппендорф» – вот наименование и адрес клиники, где Шапочка с дочкой провели пять дней. Предоставленная палата с тремя койками являла собой помещение метров 15 в квадрате, с одним окном и высоченным потолком. Благодаря английскому, Шапочка прекрасно со всеми общалась. Надо отдать должное: все образованные немцы говорят на безупречном английском.
     Приветливая медсестра вызвалась проводить Шапочку по отделению и показать что, где и как.  И тут началось! Во всю длину коридора вдоль стен стоят многоярусные, до потолка, шкафы. Медсестра распахивает дверцы  одного за другим, и в каждом аккуратной стопкой лежат горы детской одежды любого размера: джинсы (!), рубашки, свитеры, куртки, обувь, бельё. Короче, если вам что-то надо, берите, bitter sehr!
    Приводят  уже обалдевающую Шапочку в огромную комнату-кухню, где во множестве ящиков лежат пачки всевозможных видов чая, кофе, какао,  а также немыслимое и невиданное многообразие каш, сахара, печенья, конфет. Тут же стоит кофе-машина (это в 90-м году!): кофе хоть залейся. И всё бесплатно, естественно!
     Кровать безупречно застелена белоснежным, заметьте, не рваным, бельём. Шапочке, привыкшей  к больничным койкам с панцирной сеткой и драным  бельём, она казалась  кроватью Принцессы на горошине.
     Следующее чудо не заставило себя долго ждать -- в палату привезли тележку на колёсах, заставленную всевозможной утренней снедью: тут вам яичница или омлет, творог или запеканка, джемы, булочки… Пожалуй, всё не перечислить, поскольку Шапочкина память не могла всё удержать. Но одно она запомнила надолго: оставляя тележку в палате, медсестра с улыбкой добавила: «А если хотите десерт, то он выставлен в коридоре, возле кухни».  Видели бы вы это разнообразие! Шапочка с дочкой не знали, за что хвататься, чтобы не упустить самое вкусное.  А дочка без конца твердила: «Мама, Горбачёв так не ест! Горбачёв так не ест!»
     Не хочется подробно описывать безрадостное: то, как даже опытнейшей медсестре не удавалось попасть ребёнку в вену и как это исхитрился сделать только сам профессор, как качали из девочки кровушку всю ночь напролёт, и как наконец был произнесён окончательный диагноз с невесёлыми перспективами. Что оставалось делать? Жить…
    Давайте лучше о забавном. Вечером того же дня профессор забрал Шапочку из больницы, где оставалась дочь, и они  поехали на машине  домой на званый обедо-ужин.
     Перед поездкой в Гамбург Шапочка готовилась к предстоящему визиту, купив традиционные русские сувениры. Хозяйке дома -- павлопосадский платок, к столу – шампанское  и другие сувениры. Как известно, в европах выпячивать свою состоятельность неприлично, поэтому внешне всё очень скромно: скромный двухэтажный особнячок профессора на скромной улице, где в ряд стоят такие же особнячки. Серый Волк уже там. Знакомство с супругой, фрау Кёпп: приятная женщина. Два сына 16 и 17 лет -- арийцы такой красоты, просто чудо: высокие, стройные, великолепно сложены.  И гривы – роскошные светло-каштановые гривы волос.
     Сели за стол. Шампанское не открывали. Подали обед. Большее разочарование трудно было представить, особенно зная русское гостеприимство, когда несмотря на полное долговременное отсутствие хоть чего-нибудь съестного на полках магазинов, у всех к приходу гостей, а уж тем паче, иностранцев, столы ломились от всяческой вкуснятины, вплоть до пусть не чёрной, но хотя бы красной икры. Ну, так вот вам гостеприимство по-гамбургски: для начала – полтарелочки мерзейшего тепловатого супа-пюре из шпината, с которым Шапочка так и не справилась, храня в памяти,  и не только в ней, воспоминания о луковом супе. Затем последовал антрекот несъедобный как подошва ботинка Серого Волка, который, кстати, вполне достойно обрядился для вечернего приёма. В завершение трапезы сыр и паршивенький кофе. Тут Шапочка возьми и скажи: « А у нас тоже сыр есть». Сидящие за столом с недоумением на неё воззрились: что, мол, с того? А как же может быть иначе?
     Вспоминается эпизод из Шапочкиного детства, когда родители оживлённо играли с друзьями в преферанс, не обращая на неё внимания. Не выдержав такого игнорирования, она решила похвастаться, сказав громко на всю гостиную: «А у меня вши есть!» Эффект был произведён, особенно на родителей.
     Реакция семьи Кёппа была примерно такой же, когда Шапочка стала увлечённо рассказывать, что у них  в Ленинграде, в гастрономе на площади Мира тоже продают сыр. Правда, раз в квартал и правда, что этой отмеренной для горожан на три месяца дозы хватает на три дня, вернее, её расхватывают за этот срок. Но всё-таки в начале следующего квартала сыр опять выбросят, как тогда говорили. Надо было видеть выпученные глаза и отвалившиеся челюсти всех, без исключения, сидящих за столом.
     Шапочка и раньше слышала от побывавших за границей и насмотревшихся на тамошнее изобилие, что нередко наших людей просто тошнит в прямом смысле слова от одного его вида. Ей не очень в это верилось, но однажды, проходя мимо витрины большого колбасного магазина, она испытала то же. Ну тошнит нас от  изобилия, что с этим поделаешь? Значит, оно нам не нужно!
     После трапезы в сопровождении мальчишек Шапочка поднялась на второй этаж в их обитель, где всё сверкало серебристым металлом суперсовременных компьютеров, приставок, плейеров, приёмников – ну всего того, чего у нас не было вообще  и очень хотелось заполучить. 
     Неизгладимое  впечатление у неё осталось от посещения кабинета профессора. В полумраке стояла старинная тёмная мебель, большой письменный стол как положено учёному мужу. А в углу... Нет, вы сами попробуйте догадаться. Никак? Виолончель!  И мальчишки, как оказалось, тоже оба играют на флейте. И мама, вероятно, на рояле. Который в кустах. Представляете? Долгими зимними вечерами семья музицирует, в камине чуть слышно потрескивают дрова, смолистый аромат наполняет комнату, сквозь не задёрнутые занавесками окна, как это принято у них, с тихой улицы льётся тёплый, мягкий  свет фонарей, окрашивающий танцующие кружева снежинок  в бледно-лимонный цвет, на стекле двух пузатых бокалов красного вина, ожидающих своего часа на мраморной стойке камина,  играют золотые блики.
    Память Шапочки сохранила ещё несколько штрихов к портрету западноевропейского города. Окраска Гамбурга не радовала: тяжёлый серый камень давил своей массой. Людей на улицах Эппендорфа не было вообще,  и когда Шапочка шла по какому-нибудь проспекту, на неё с любопытством поглядывали пассажиры проезжавших мимо машин. Однажды Шапочка с дочкой испытали  большое смущение, когда завидев приближающийся к остановке нужный номер автобуса, они бросились к нему, как это принято дома, со всех ног. Водитель и десяток бывших в нём пассажиров с нескрываемым удивлением наблюдали за  странным происходящим. У наших девочек создалось впечатление, что водитель заранее присматривает, нет ли в округе желающего сесть в автобус, когда у того человека и желание-то ещё не сформировалось: водитель будет стоять и ждать, никак не подгоняя потенциального пассажира.
     В конце пребывания  настрадавшаяся за эти дни дочка осуществила заветную мечту: в цветочном раю-магазине, которого тогда дома и в помине не было, а в Гамбурге глаза разбегались от их множества, купила вазон, усыпанный мелкими красными розами. Уж как она над ними дрожала, холила и лелеяла, чтобы продлить им жизнь, которая, к сожалению, скоро и безвозвратно закончилась  по возвращении домой.  А  Шапочке долго служил приобретённый там на обмененную валюту японский двухкассетник,  и она была счастлива: сбыча мечт одним словом.  Что до Риппербана, квартала  красных фонарей, то Шапочка не посетила этот «must-see» Гамбурга номер один: не до того было, да и вообще, признавалась она, это вне её  интересов.
     На прощание Шапочка получила от Серого Волка языковой урок, т.е. опыт, которым она по сей день не устаёт делиться со студентами. В день отъезда, в ожидании Тойоты он вручил Шапочке стопку маленьких рисунков и гравюр, сопровождая этот шаг просьбой захватить их в Ленинград  и “blow them up”.  Услышав такое, Шапочка оторопела: она же знала, что  значение глагола  --«взорвать». «Но почему?», читалось в её глазах. Серый Волк повторил просьбу слово в слово,  безуспешно для Шапочкиного понимания. Наконец видя её растерянную и готовую расплакаться  физиономию, до него дошла суть происходящего и он расхохотался. Благодаря ему Шапочка узнала ещё одно значение этого слова – «увеличить в размере».  Ну как на фотоувеличителе, помните такое из  прошлой жизни?
     Тойота прибыла за ними минута в минуту, хотя Шапочка ужасно нервничала, а вдруг они опоздают к самолёту. Но нет: в Германии по-прежнему работает клич “Ordnung!”
     С тех пор прошло более тридцати лет. А что же Серый Волк? Доброе дело он сделал, спасибо ему. Но продолжения отношения не имели. Шапочка случайно узнала, что он ещё раз приплывал на пароходе и привозил картины. Значит, опять была где-то выставка.  Внезапно нахлынувшие воспоминания заставили Шапочку прибегнуть к помощи Интернета.  Но он, увы, сообщил немного. Самое загадочное то, каким образом в 1940 году смогло появиться детище, произведённое эвенком (судя по настоящей фамилии Гуруев, носителем эвенкийской крови был отец Серого Волка) и немки.  Интернет пишет, что он в 1961 году сбежал из ГДР на запад. Характеристика его в Инете такова: странник, художник, скульптор. По-видимому, он всю жизнь ощущал себя эвенком, раз он в течение десятилетий изучал быт народов северной Азии. Стараясь помочь малочисленным народам, он собирал средства и оказывал им посильную помощь. Ещё известно, что в последние годы жизни (его не стало в 2012 году) он хотел перебраться в Бурятию и создать  музей в Улан-Удэ. Поскольку затея оказалась невыполнимой, он перевёз свои работы  в Монголию, где проживает большое количество эвенков. Удалось найти две фотографии Серого Волка, седого, красивого, мускулистого, с той же косичкой  в окружении бурятских женщин, занимающихся рукоделием.
     После Серого Волка осталось  немалое наследие: сотни  гравюр с изображениями мифических зверей и северных сюжетов, много деревянной  скульптуры.  Он делал добро людям, был абсолютно бескорыстен, но в окружении цивилизованной Европы чувствовал  себя чужаком. И как удивительно силён зов крови! На фотографиях видно, как ему хорошо среди своих. Его жизнь служит прекрасной иллюстрацией к популярной фразе «свой среди чужих, чужой среди своих». Вот и совсем чужая Шапочка стала Серому Волку своей, когда нуждалась в помощи, которую он сам предложил и оказал, не дожидаясь просьбы. Только теперь, с горечью личной утраты Шапочка задумалась о том, сколько  времени должно было пройти, чтобы многое понять и оценить…