Хоннорун. Исток

С чистого листа I
«В мире немых - не слышно слова,
Царит в н;м мерный скрип пера.
Шуршит бумага, точит камень
Не время, не вода - слова.
Когда опустится над миром
И тишина, и тьма, и мрак.
Тогда заменят крики словом -
Молчат безгрешные, всегда».

Книга Судеб. Аноним. Записки на полях.

***
Если бы Прометей был законченным пьяницей, то орёл бы скучающе пролетал мимо. От одного своего знакомого он когда-то слышал такую фразу: «У людей определений - куры не клюют. Определ;нно человеку не хватает только одного - фантазии, чтобы эти определения было куда сунуть, дабы избежать неизбежного. Иногда достаточно лишь одного слова, и, к примеру, над Прометеем не стал бы кружить голодный орёл. Слово это - цирроз». Сейчас он был готов с этим согласиться, хотя не понимал к чему эту фразу вспомнил. Она возникла сама по себе, безлико и мимол;тно, пока он лежал на полу и закинув голову навзничь наблюдал за пролетающим в серых облаках косяком птиц.
Утки. Стало быть - осень.
Он очнулся давно, но не знал насколько. Тело ломало, он был разбит, будто только что вынырнул из очень паскудной истории или проснулся после затянувшейся комы. Лицо скривилось в усмешке. Или ему так показалось. Внутрь черепа будто напихали мокрой соломы и бросили спичку, края стеблей затлели, задымились и дымный чад забился в глазницы и виски тупой болью.
Он лежал и глядел в потолок, на прямоугольные вырезы мансардных окошек. Всплывающие на поверхность смутные воспоминания нельзя было назвать «дежавю». Ведь он не помнил что это такое. Или не хотел вспоминать.
Тело пульсировало, временами бросало в дрожь. Вздохнув слишком глубоко он корчился в приступе кашля, как корчится червяк при виде рыболовного крючка. Он ничего не знал, ничего не помнил и ничего ему было не нужно. Только догадывался, что спокойно приходить в себя ему не давали очень давно.
На фоне неба снова полетел косяк птиц. Величественно, не портя строй. Так, должно быть, летит знамение. Или агитационное полотно за хвостом «кукурузника».
- «Утки. Летят отсюда прочь. Летят на юг», - подумал человек и заснул, канул в небытие. Вместо снов он привык чувствовать только пустоту, не имеющую температуры и мрак, не имеющий дна.
Над городом пролетали журавли. Прямо над утыканными шпильками остроносыми башенками зданий. Они действительно летели прочь, но вовсе не были утками. Они совершали ритуал, церемониал памяти умершим в назидание живым.
***
Сначала был до боли знакомый звук. Так, должно быть, рв;тся стойкий ко всем невзгодам пергамент. С натягом и вздохом, полным разочарования и сожаления.
Это был страшный звук. Так могла бы лопаться струна души в теле человека - певуче, плаксиво и с сокрушающим хлопком. Потом медленно, шурша разодранной материей, тянуться... вплоть до бесконечности. Тянуться так долго, чтобы хватило на несколько жизней. Или их десятков, сотен. Быть мерзким, ускользающим в небытие, пока... не окончится чем-то другим. Таким нелепым и будничным, что может показаться будто страх уступил здравому смыслу, будто ослабил хватку на горле. Будто мог кануть в забвение, развеяться в пустом и хаотичном «ничто».
До тех пор, пока ты вдруг не услышишь его снова. Он становится звёздной пылью в чернилах пустоты. Но всегда возвращается вновь.

Закон пера I
- ...Аргентин? Аргентин, Вы куда уставились?
Аргентин оторвал взгляд от гимнасток, занимающихся на поле во дворе школы, и удивлённо воззрился на преподавателя. Учитель по математике, Екатерина Альбертовна, явно ждала от него ответа на вопрос, который он легкомысленно пропустил мимо ушей. Альбертовна была средних лет, но на удивление красива и молода не по возрасту. Когда она злилась, по цвету её лица можно было узнать степень готовности раков. И сейчас они были уже готовы.
- Мало того, Константин, что Вы уставились, не пойми куда, так ещё и не слышите, что Вам учитель говорит... - краснея, начала она явно долгую речь. Женщиной она была верующей, семь лет преподавала в церковно-приходской школе, откуда прихватила не только уважительное отношение ко всему существующему, но и тщеславную веру в собственные крепкие нервы. Чаша терпения переполнилась в первые полгода работы в обычной школе, трещали и лопались стальные жгутики сосудов каждый раз, стоило проявить ученикам хоть немного бестактности. Понятное дело – отношение к такту у всех разное, да и Альбертовна извергом не была. Но искренне считала святотатством мечтательно пялится в окно, особенно когда на стадионе занимаются гимнастки. Прелюбодеяние, по её скромному мнению, остаётся таковым в любом виде.
Костя глазами невинного ребенка посмотрел в её сторону. Его сосед по парте, Лёня, с ухмылкой взглянул на друга. Он хорошо его знал и понимал, что сейчас тот далек от тирады учителя.
Когда она наконец выговорилась, прозвенел звонок. Все пулей вылетали из кабинета, кто-то более, а кто-то менее громко громыхал по пути стульями.
За дверью ребята смешивались в пёстрой веренице параллельных классов и терялись из виду, каждый стараясь следовать в сторону к своей цели. Друзей такая участь не пугала – они всегда находили себе верный и короткий путь до лестницы, где перед ними приятно поскрипывали двустворчатые двери и распахивали своё чрево.
Приятный хруст в затёкших коленках друга, когда тот спрыгнул с третьей ступеньки, повлёк за собой разговор.
- Как тебе наш спортивный класс? Насмотрелся на... хм, репетицию? – спросил Лёня, придерживая двери лопоухому младшекласснику.
- Я размышлял, - поправил Костя, с важным видом вздымая указующий перст к потолку. - А так, насмотрелся. Не на всю жизнь, но на её порядочную часть. Мой вывод таков, если интересно, – администрация кампанию прикроет даже в том случае, если выступать девчонки будут в шубах и валенках.
Лёня согласно кивнул. Их школа, вопреки всем стараниям Екатерины Альбертовны, с моралью справлялась не хуже, чем сантехник в вино-водочном. Сколько не корми – всё равно мало.
- О чём же думал? Просвети.
- О вечном, о странном, о чём ещё можно думать на таком проникновенном предмете как алгебра?
- А если без прямых эпитетов в сторону царицы наук?
- Тогда о загадках Вселенной. Это ближе к правде, думаю, ты и сам вполне догадаешься.
- Как же. Ты, Костя, не человек, а закрытая книга в кожаном переплёте.
- Почему в кожаном?
- Потому что дорогого стоишь.
Аргентин фыркнул. Бессмысленная пикировка в пустой болтовне его расслабляла, показывая всю невинность неокрепших подростковых умов. Чего нельзя было сказать о его друге, который своим хмурым видом давал пищу для разговоров проходившим мимо учителям. Тяжкая дума осела морщинами на лбу товарища, чему Костя всеми силами пытался воспротивиться. Задумчиво-загадочный взгляд Лёни затягивал всякого, кто дерзнул в нём оказаться. Как испуганные пташки, ученики расступались перед холодным и твёрдым в своих раздумьях, словно айсберг, Леонидом Монаховым, учеником выпускного класса. И товарищем его, известным своей индивидуальностью, Константином Аргентиным.
- И что в итоге: строишь такую скорбную мину только разъяснений ради? – недовольно поморщился Костя. Они остановились в «Зале Славы» их школы. Куда ни глянь – везде стеклянные стеллажи, уставленные дипломами, грамотами, кубками и письмами с благодарностью. Свободное место не оставили даже между тесно расположенных друг к другу окон – увесили плакатами с девизом, гимном и портретами бывших директоров. Вид из окон выходил в яблоневый сад, вдалеке которого среди веток застряли чёрные зубчики забора.
Лёня упорно молчал, чувствуя, что на пути к цели у него стоят лишь пара минут терпения и сохранение лица.
- Ладно, что с тобой поделать, – друг махнул на него рукой и фальшиво вздохнул от безысходности. – Расскажу конечно. Только не здесь. И не сейчас. Сейчас нам нужно сделать то, чего мы никогда в школьной жизни не делали.
Лёня нахмурился ещё сильнее и недоумённо воззрился на друга. Тот загадочно улыбался и хлопал ресницами. Это у него всегда получалось изумительно. Ещё лучше он мог действовать только на нервы. Лёня тяжело вздохнул и провёл рукой по лицу, а Костя тем временем потеребил кончик носа, сетуя на недогадливость товарища.
- Мы с тобой, мой дорогой друг, – Аргентин состроил хитрую мину. – Проявим доселе невиданное, а именно – инициативу.
Монахов так и застыл с физиономией, достойной маски «ясе-отоко»1.
***
Классный час считается делом неправедным, несправедливым и невероятно бессмысленным. Плюсов в нём не видел никто, а если такие и находились, у некоторых появлялось жгучее желание стукнуть излишне ответственных табуреткой. Примерно в таком ключе всегда рассуждал о классном часе его старый друг Костя. Тем более было удивительным, что он сам заявился на него без принуждения и понуканий. Никто его за шкирку не тащил, а сам Лёня плёлся за ним испытывая противоречивые чувства. Во-первых, с мнением друга относительно бесполезности подобных мероприятий был безоговорочно согласен. А во-вторых – глядя на энергично вышагивающего Аргентина, опять что-то забурчавшего себе под нос, его пробирал до костей интерес. Что же такое он собрался там услышать, что хоть каким-то боком граничит с их кругом интересов? Мальчик ломал себе голову вплоть до кабинета, и уже собирался было развернуться на пятках ровно в обратную сторону, но Костя ему этого шанса не оставил. Схватив его за руку, он резко распахнул дверь. Только сейчас Монахов с замиранием в сердце вспомнил разговоры одноклассников о добровольном волонтёрстве в психлечебнице. Мероприятие на один день, но всё же изумлённые их появлением мины одноклассников он полностью понимал. Вот бы некоторые из них не так картинно роняли на парту челюсть.
- Эка невидаль, – стоявшая на возвышении молодая женщина скрестила руки на груди и обернулась. Она была в спортивной форме, кривила губы и показательно удивлялась. Её волосы, цвета свежезаваренного кофе собирались в небольшой хвостик на затылке. Лицо наискось перекрывала длинная косая чёлка. Но не закрывала ехидной ухмылки. Лёня покачал головой. Классная руководительница встречала их одним и тем же неизменным ритуалом. Впрочем было за что.
- Неужели господа почтили нас своим присутствием? – продолжила она театрально охать. – Никак звёзды сегодня под ногами окажутся, вы как думаете?
- Только если дождь пойдёт, а ночью тучи разойдутся, милсдарыня Инга Кирилловна, – фраза была произнесена в ответ Костей, который рукав друга уже отпустил и вторил позе учительницы. Улыбался он прозрачно и весело, будто увидел любимого дедушку или вспомнил скабрезный анекдот.
- Даже если так, – Инга Кирилловна опасно сузила глаза. – Даже если пойдёт, будешь так к учителю обращаться – получишь по кумполу. И ночи ждать не придётся, увидишь все созвездия сразу средь бела дня.
Костя миролюбиво поднял руки, принимая заслуженное поражение в словесной перепалке.
- Ну что же, милости просим, садитесь, – он махнула куда-то в сторону свободных парт. – Пришли как раз-таки вовремя. Мы перешли к сути, принимаем заявки добровольцев.
Они плюхнулись на последнюю парту у окна. В этот раз его друг не стал увлечённо разглядывать горизонт и мечтать о своём, да и Лёне не терпелось узнать на кой чёрт они сюда пришли.
- Итак, на всякий случай повторяю – не ждите, что вас отправят присматривать за пациентами в буйное отделение. На то есть санитары и специалисты, им за это платят. В области проходит акция «Милосердное сердце» и ориентирована она в первую очередь на тех, кому действительно нужна помощь. Пенсионеры, а день вы проведёте именно с ними, вам спасибо вряд ли скажут, но хорошие дела не нуждаются в благодарности...
- А в честолюбии, – подобную моралистику Костя не мог оставить без комментария, сдерживаться не умел. Правда, не часто бывало так, что своё мнение он выражал тихо, шипя сквозь зубы.
Лёня хмыкнул, с другом он был согласен. Ещё мальчика веселил тот факт, что среди всех привыкших к извечной софистике его друга одноклассников, была личность, что ей упорно сопротивлялась. Из вредности или бог знает чего ещё. Но делала это едва заметно, особенно для тех, кто не знает что именно может вывести эту личность из себя. И не наделён внимательностью. Как и всегда, она дёрнулась, будто лизнула батарейку и ладонями откинула за спинку стула длинные рыжеватые волосы. А сидела она за первой партой. Монахов в который раз убедился, что у девушек очень чуткий слух. Чуткий, когда дело касаётся интересов и чувств. К белиберде и околесице он глух и въедлив.
- Теперь составим список добровольцев, -  продолжила Инга Кирилловна и села за стол. – Чтобы было проще, выберем тех, кто не поедет. Поднимите руки.
«Лес рук» выжгли напалмом, не поднялась ни одна. Что ни говори, а психиатрическая лечебница всегда остаётся местом романтизированной фантасмагории на почве фанатизма и скотобойни. «Бытовые сказки для травмированной психики современных подростков», – как однажды говаривал Костя, подражая при этом манере речи их школьного психолога. Стоит сказать, что психолог читал нотации самозабвенно, долго и беспрерывно щёлкая ручкой. По всей видимости отбивал себе ритм.
Лёня со смесью надежды и горечи покосился на товарища. Тот сделал круглые глаза и медленно покачал головой из стороны в сторону. На недоумение Костя просто пожал плечами, но для верности дал Лёне лёгкого тычка под бок.
- Не спорь, это важно, – прошептал Аргентин. – Позже всё тебе поясню.
Лёня вздохнул и согласно кивнул, мол, поговорим ещё. И тоже ткнул друга в ответ локтем.
Классная руководительница не спешила и не настаивала. Казалось, что её вовсе не заботит количество людей, которое могло бы отказаться от поездки. Она оперлась подбородком о ладонь и другой рукой задумчиво накручивала на палец локон косой чёлки. Можно было подумать, что всё её внимание поглощено нескончаемой репетицией гимнасток на поле. Она даже вздувала губами и еле слышно издавала: «Пум-пум-пум».
Когда класс начал недовольно ёрзать, покашливать и наигранно громко вздыхать, с первых пар встала девчонка с медными волосами и тактично позвала учителя:
- Инга Кирилловна..?
Учительница резко обернулась на девочку и осмотрела класс, потом снова повернулась к окну и продолжила своё наблюдение.
Девочка не сдавалась:
- Инга Кирилловна, может вы скажете... что-нибудь?
- Хм, сказать?.. – с сомнением в голосе ответила учитель. – Понимаешь ли, Дашенька, я вот в толк никак взять не могу. Пути господни неисповедимы и все мы равны перед гласом рассудка, во всяком есть толика бескорыстной доброты. Ох, но что-то мне подсказывает, что его методика коллективного воспитания, да простит меня Екатерина Альбертовна, хромает на все ноги, что у неё есть. Таким темпом создания божьи и споткнулись в тартарары. В идиллию красного яблока пробрался чешуйчатый червяк.
Учитель якобы устало прикрыла глаза ладонью и слишком глубоко вздохнула. Всё бы хорошо, да только маленькой рукой намёка не прикроешь, который Лёня видел на уголках искривлённых губ. Мальчик покачал головой. Его друг тихо хмыкнул.
Даша сначала подняла одну бровь, потом вторую. Сморщила лоб. Вдруг её осенило и она кинула взгляд на последнюю парту. Костя сидел с каменным лицом, скрестив руки на груди. Лёня возвёл очи горе к потолку.
На мальчиков стали коситься. Кто-то ухмыляясь, кто-то проводя рукой по лицу, но постепенно весь класс сомкнулся взглядами на задней парте. Монахов с достойным похвалы усердием рассматривал ногти на левой руке.
Балагурами друзья были в детстве. Их сатанинские выходки остановились на подрыве школьной канализации, когда бачки унитазов бурлили и бурно извергались накопившимся за срок использования «негодованием». Бывали шалости и поменьше, и побольше. В чём-то ребята не были виноваты вовсе, а просто становились негласными соучастниками – то, что они могли просто проходить мимо никому и в голову прийти не могло. А то, что они не замешаны во всех бедах вовсе – и того подавно. Но, как говаривал им уборщик во время воспитательных отработок: «Вон оно как бывает, малышня, – сначала вы работаете на авто... нитет, авторитет, во. А потом ентот авторинтет уже работает на вас». Получите и распишитесь, кушайте, не обляпайтесь.
Куда позже подобное отношение их начало раздражать. Костя бросался в крайности и со своей знаменитой улыбкой всегда выходил сухим из воды. Разумеется, на них дико ругались, ещё громче кричали, но сделать ничего не могли. Взрослые долбились в закрытые ворота, осадная конструкция из морали и педагогических увещеваний неизменно, раз за разом терпела крах. Аргентин очень не любил авторитетов. Да и Лёня, в общем-то, тоже. Как и всякие подростки они пытались отыскать этот «авторитет» в самих себе. И как всякие подростки – не совсем понимали зачем он нужен, что из себя представляет и где его найти. Вскоре интерес к этому пропал. Зато появился авторитет, да. С весьма подпорченной репутацией.
- Червяки едят только те яблоки, что смилостивились упасть, – медленно, ни к кому конкретно не обращаясь сказал Костя. Смотрел он тоже, собственно, в никуда. – На такое яблоко и человек польстится, даже если не голодный. Проблема-то не в червяке, Инга Кирилловна, а в человеке. Ведь каким бы отвратительным червяк не был – двуглавым, к примеру, – не он виновник гравитации. И безволия.
Аргентин и классная руководительница встретились взглядами. Смотрели друг на друга долго, не отводя глаз. Видно было, что это игра, правила которой никто, кроме них не знает. Одноклассники перешёптывались, Даша закатила глаза, одними губами пробормотав: «Фигляр». Её беспокоило, интересовало и раздражало, как и всех девчонок то, что она всеми силами пыталась отвергнуть. И неважно в отношение чего или кого эта смесь чувств направлена. Ехидные взгляды этот клубок лишь раззадоривали, поэтому девочка села на место и демонстративно упёрлась взглядом в доску. Расплывшегося в дебильной ухмылке Лёню и – уж тем более! – Аргентина она наблюдать не желала. А образ нужно держать в узде. Не нервничать же по пустякам.
- Допустим, ты прав, – медленно проговорила Инга Кирилловна, корпусом развернувшись к классу и скрестив пальцы. – Допустим виновен не червяк. И, теоретически, не ядовит. Только зачем ему лезть в упавшее яблоко? Ради гипотетического любопытства?
- Разнообразить рацион, – так же медленно ответил Костя. – Моцион в почве скудный, не позволяет питать голову и расти над собой. Давеча он, теоретически, разгрыз орешек познания и обзавёлся метафизическим мозгом. И пошёл познавать мир. Быть может, даже привнести в него лучшее. Ведь будучи червяком, он гипотетически догадывался о своём мерзком внешнем виде. А в яблоко залез, предостерегая глупого человека о том что запретный плод прежде сладок, а уж после запретен. Теоретически.
Если бы молчание продлилось ещё дольше, Лёне было бы жаль их одноклассников. В частности светловолосую особу на первой парте, у которой (от абсурдности ли диалога?) глаза закатывались всё чаще и размашистей. Пришлось даже лицо рукой прикрыть. Но, о диво, молчание долго не продлилось. Инга Кирилловна легко и решительно смахнула чёлку с лица и фыркнула.
- Да уж, Аргентин и Монахов... Вы мастера на всякого рода нелепицу, – она по-доброму улыбнулась и завозилась над столом, прибирая бумаги. – Но по-хорошему прошу, – оставьте забавы и даже их гипотетическо-теоретические, – на этом моменте она насмешливо смерила Костю взглядом. – Возможности их реализации. Последствия могут быть... плачевными для всех.
- Ну что ж, мы изверги какие-то? – вставил слово Лёня и переглянулся с Костей. Тот лихо подмигнул, а от его прокурорской мины не осталось и следа.
В друзей уткнулись два красноречивых взгляда. Один от учителя, другой от Даши. И на оба они тихо фыркнули.




ПРОДОЛЖЕНИЕ ДОСТУПНО ПО ССЫЛКЕ: https://www.litres.ru/georgiy-gura/honnorun-istok/