История одной провокации

­Просматривая современные телевизионные ток-шоу, я не перестаю удивляться, с какой легкостью, «на голубом глазу» перевираются и извращаются отдельными «звездами» и «звездочками» шоу-бизнеса, музыкантами и артистами, участвующими в телепередачах, обстоятельства зарубежных гастролей в капиталистических странах в далекие советские годы. К месту и не к месту вспоминаются так называемые «выездные комиссии» при районных и городских комитетах КПСС, а также роль «сопровождающих» от КГБ, наводивших страх и ужас на бедных, беззащитных артистов. Чего только не услышишь в этих телепередачах, где никто никогда не несет никакой ответственности за свои слова. И ходить по улицам западных городов чекисты разрешали чуть ли не строем, как солдаты в увольнительной, и контакты с иностранцами под страхом отзыва в СССР запрещали и много чего еще, не имеющего ничего общего с реальностью гастрольных поездок.
Несомненно, в те далекие годы не обходилось без перегибов, как со стороны советских инстанций, так и со стороны органов государственной безопасности. Советский Союз и его граждане жили в условиях жесткого противостояния двух систем Капитализма и Социализма, когда любой контакт советских деятелей культуры за рубежом с иностранцами мог и зачастую использовался в той или иной форме для проведения враждебной СССР деятельности. Идеологические центры и спецслужбы противника (США, ФРГ, Великобритании) не брезговали прямыми провокациями, оголтелыми русофобскими, антисоветскими кампаниями в средствах массовой информации.
Особое внимание уделялось стремлению склонить советских деятелей культуры к невозвращению в СССР из-за рубежа. Этому способствовало появление в диспозиции статьи 64 Уголовного Кодекса РСФСР «Измена Родине» (в редакции 1961 года) формулировки: «Измена Родине в форме отказа возвратиться в СССР». Несмотря на то, что содержание статьи УК предусматривало обязательное участие «невозвращенца» во враждебной СССР деятельности, (клевете на советский государственный строй, призывам к изменению общественно-политического строя нашей страны и т.п.), наши идеологические и политические враги быстро сориентировались, что, склонив к невозвращению на Родину отдельных морально нестойких артистов, можно получить хороший пропагандистский эффект: «Истинные таланты выбирают свободный мир!» Кроме того, в театральных коллективах, органах управления культурой и партийных инстанциях делались соответствующие «строгие оргвыводы» по наказанию «виновников» допущенного ЧП – невозвращения артистов с гастролей.
Общее отношение к фактам невозвращения артистов в СССР в советские годы характеризует анекдот того времени. В Большом театре в Москве после очередного «невозвращения» артистов сняли с должности директора театра. Вновь назначенный руководитель театра на первой встрече с коллективом говорит труппе: «Я обращаюсь к вам, актерам, главным людям в театре. Ведь, как показали события последнего времени, директора в театр приходят и уходят, а актеры остаются!»
Этому популярному среди артистической богемы анекдоту было придумано продолжение. В ответном слове прима-балерина театра обращается к новому директору: «Мы хотим заверить Вас, нашего нового директора: какие бы трудности и проблемы не переживал наш театр, но мы, актеры, будем ездить за границу до последнего»…
Не стану в подробностях и деталях описывать, почему с творческими коллективами советских артистов за рубеж традиционно выезжали работники партийного аппарата и сотрудники КГБ. Думающий читатель, надеюсь, и сам поймет для чего «партийные бонзы», по заказу которых писался уголовный кодекс и формировалась идеология, придумали такую своеобразную форму контроля и «оперативного присмотра» за деятелями советской культуры. С началом Перестройки, происшедшим изменением отношения к выезду на постоянное жительство за рубеж как к обычному явлению (а не измене Родине), надобность в такого рода командировках, слава Богу, отпала сама собой.
Попытаюсь в рамках очерка-воспоминания изложить обстоятельства европейских гастролей 1983 года оркестра Мариинского (в те годы Кировского) театра под управлением маэстро Юрия Хатуевича Темирканова, посвященных 200-летнему юбилею всемирно прославленного театра. К этому времени у меня уже был опыт краткосрочной зарубежной командировки в Италию в 1981 году с небольшой балетной труппой солистов Кировского театра. Поэтому я был назначен руководителем оперативной группы, в которую также входил оперативный сотрудник 5-й службы УКГБ по Ленинградской области Александр К., энергичный, деятельный, перспективный оперработник, впоследствии ставший большим руководителем Управления КГБ и правительства ленинградской области.
Выезжали сотрудники органов государственной безопасности в составе гастрольных творческих коллективов только под своими фамилиями. Въезд в капиталистическую страну сотрудника советских спецслужб под чужими установочными данными автоматически приравнивался к шпионажу и незаконному пересечению государственной границы. Легендировать нужно было лишь место работы. Еще в 1981 году, выезжая с балетной труппой, я выбрал своим «легендированным местом работы» Управление культуры Ленгорисполкома. Причем предпочел «скромную» должность заместителя начальника управления музеев. Это решение было тщательно продумано: с учетом опыта расследования уголовных дел о контрабандном вывозе за рубеж художественных произведений и оперативного курирования Государственного Эрмитажа, я неплохо был образован с точки зрения знания истории искусств, а в делах театральных был, несомненно, менее искушенным человеком. Уже Флоренции, с которой начиналась наша итальянская гастрольная поездка, мне удалось «по полной программе» отработать свою «легенду прикрытия», где при посещении художественных галерей Уфицци и Питти сумел продемонстрировать и для итальянцев, и для наших «балетных» достаточно глубокие знания изобразительного искусства Эпохи Возрождения. Артисты искренне восхищались моими знаниями, которые казались для них, наверняка, просто энциклопедическими: «Павел Константинович, а Вы про картины это долго учили?» Я отшучивался, говоря полушепотом (чтобы не услышали «итальянские коллеги»): «Да двадцать девять лет жизни на изучение Эпохи Возрождения потратил». Александр К. в качестве легенды представлял административную должность сотрудника Кировского (Мариинского) театра.
За время гастролей 1983 года, длившихся полтора месяца, (сентябрь-октябрь 1983 г.), нам с Александром пришлось двадцать четыре часа в сутки проводить внутри коллектива симфонического оркестра Кировского театра (120 человек). Режим гастролей, организованных западногерманской частной продюсерской компанией, был крайне напряженным: ежедневные переезды из города в город в автобусах практически не оставляли нам свободного времени. Четырнадцать городов, двадцать четыре концерта – это были весьма напряженные гастроли.
Общеполитическую ситуацию усугубляло то обстоятельство, что буквально накануне начала гастролей состоялся печальный и знаковый для того времени инцидент. По инициативе американских спецслужб была организована провокация с незаконным пролетом южнокорейского пассажирского «Боинга» над территорией Камчатки и Охотского моря в районе расположения стратегических объектов советских вооруженных сил. У наших военных не было сомнений в том, что самолет, якобы «заблудившийся» в нашем воздушном пространстве, был напичкан электронным оборудованием слежения, в целях получения разведывательной информации о дислокации и параметрах работы нашего оборонного оружия.
В результате провокация закончилась трагически: южнокорейский самолет был сбит ракетой нашего истребителя, погибли сотни пассажиров. Запад развязал беспрецедентную антисоветскую кампанию, обвиняя СССР и лично генерального секретаря Политбюро ЦК КПСС Ю.В. Андропова в «преднамеренном убийстве мирных пассажиров». Думаю, мне не нужно подробно объяснять, что наши музыкальные гастроли, начавшиеся в Вене, столице Австрии, проходили в атмосфере русофобской, антисоветской истерии.
Несмотря на то, что венцы, будучи истинными ценителями симфонической музыки, ждали встречи с восходящей в те годы звездой, дирижером Юрием Темиркановым и его оркестром, общая атмосфера вокруг гастролей была крайне напряженной. «Кто позволил этим русским убийцам открывать музыкальный сезон в «Мюзиквирайне?» – под такими заголовками выходили австрийские газеты после наших первых концертов в самом престижном концертном зале австрийской столицы. Даже в витрине магазина, торгующего знаменитым венским марципаном, музыканты могли наблюдать реакцию австрийцев на инцидент с южно-корейским самолетом. В качестве своего рода политической скульптуры-карикатуры, а также своеобразной рекламы в витрине была выставлена фигура Ю.В. Андропова, в то время Генерального секретаря ЦК КПСС, изготовленная из… марципана. Лицо генсека было перекошено гримасой ненависти, а вместо пальцев рук у фигуры были крылатые русские ракеты. Нужно ли еще добавлять какие-то примеры, чтобы пояснить читателям, что с самого начала нашу группу «плотно опекали» спецслужбы и полиция трех европейских капиталистических стран?
Отмечу только, что за двенадцать дней наших гастролей в ФРГ ни на один из наших концертов, проходивших с огромным успехом у публики, не смогли приехать представители советского посольства, расположенного в то время в Бонне. Причина была простой: дипломаты (а, значит, и наши коллеги, которые должны были «выйти с нами на связь» в одном из немецких городов)запрашивали полицию о своем выезде из столицы. Против их выезда не возражали, но с формулировкой, что «полиция не дает гарантий безопасности советским дипломатам», намекая на «возмущение немецких обывателей» варварскими действиями советских войск ПВО, сбивших южно-корейский «Боинг». Поэтому у нас не было возможности расслабиться даже на минуту.
Еще в Италии в 1981 году мне довелось испытать на себе «особенности национального гостеприимства»: жесткий полицейский контроль, включавший в себя грубые негласные досмотры личных вещей в гостиницах и даже наружное наблюдение. Скажу честно, это не самое большое удовольствие, убедиться, что за тобой, любующимся красотами итальянской архитектуры, ведется наблюдение и тебя «передают с рук на руки» молодые, спортивного вида ребята, смотрящие на тебя в упор жестким, сверлящим взглядом.
Меня и Александра К., в ту пору молодых, но уже крепких профессионалов-контрразведчиков не могло не беспокоить то обстоятельство, что главным администратором и переводчиком со стороны организовывавшей гастроли оркестра западногерманской кампании была некая Мария С., немка, в отношении которых органы КГБ СССР имели неопровержимые доказательства ее работы на западногерманскую разведку БНД. Прекрасно владеющая русским языком, внешне спокойная, с вкрадчивой манерой общения и демонстративной доброжелательностью, Мария С. стремилась установить как можно более близкие контакты с музыкантами оркестра, особенно из числа лиц еврейской национальности.
Внешне, по манере говорить, одеваться, Мария С. Была похожа на нынешнего канцлера Германии фрау Меркель. Только выражение ее лица, когда она раздражалась или злилась, становилось более хищным, а в глазах начинали искриться огоньки злобы, если что-то начинало идти «не по ее плану». Нам с Александром К. пришлось провести немало непростых «профилактических бесед» с музыкантами, которые поначалу принимали за чистую монету услужливость и внимательность Марии. В результате к концу гастролей даже самые неискушенные музыканты убедились в том, что Мария С. все больше и больше вмешивается во внутренние дела коллектива, умело внося разлад в отношения между людьми. В конце гастролей наш «идеологический оппонент» почти не скрывала своих действий по сбору информации о членах творческого коллектива. Музыканты, еще в Ленинграде предупрежденные о том, что мы с Александром К. являемся сотрудниками КГБ, начали все чаще обращать наше внимание на негативные действия Марии С., понимая, что «от нее можно ждать чего-то нехорошего».
Сотрудники органов государственной безопасности, выезжавшие за рубеж в составе гастрольных творческих коллективов, еще до выезда на общих собраниях представлялись участникам гастролей в качестве сотрудников спецслужб, чтобы артисты знали, к кому можно обратиться в случае возможных провокаций, инцидентов с полицией или попыток склонить их к невозвращению в СССР. Такие действия были продиктованы в том числе и заботой о безопасности самих сотрудников спецслужб: чтобы артисты не обсуждали в номерах, оборудованных техникой слухового контроля, новых и незнакомых им инспекторов оркестра, администраторов, работников Управления культуры.
В последнюю ночь, которую мы проводили в ФРГ в баварском городке Ингольштадте, накануне нашего переезда в «нейтральную» Швейцарию 28 сентября 1983 года, артистам нашего коллектива устроили весьма чувствительную провокацию. Утром за ранним завтраком валторнист Борис Ш., будучи в крайне возбужденном состоянии, сообщил мне, что ночью в их номер, расположенный на третьем этаже гостиницы, через открытое окно, с крыши здания бассейна, примыкающего к отелю, залез неизвестный. Этого человека спугнули Борис Ш. и его сосед по номеру, поскольку оба музыканта проснулись от постороннего шума. Они даже сообщили в рецепцию о проникновении в их номер. Но, главное и самое неприятное они узнали уже утром, когда Борис Ш. обнаружил, что из куртки, висевшей на стуле возле открытого окна, пропал его заграничный паспорт гражданина СССР.
Ш. был настолько напуган и растерян, что забыл обо всех рекомендациях, дававшихся артистам перед выездом за рубеж. Музыканты не должны были своими действиями впрямую «засвечивать» сотрудников КГБ, о наличии которых в составе группы они были поставлены в известность. Нам с Александром К. пришлось реагировать незамедлительно. Времени на раскачку не было совсем, поскольку уже через час нашей группе предстоял восьмичасовой переезд на четырех больших автобусах в Швейцарию, и любая задержка с отъездом могла крайне негативно сказаться на дальнейшем ходе гастролей.
Уже через несколько минут, после обращения в рецепцию отеля мы с Александром узнали, что дежурный портье после ночного звонка Бориса Ш. вызывал местную полицию, которая задержала возле отеля подозрительного молодого человека. Как выяснилось, в скором времени полиция… отпустила задержанного, поскольку при нем не было обнаружено никаких улик, свидетельствующих о совершении им хищения из номера советских музыкантов.
Мы с Александром К., используя наиболее активных и инициативных артистов оркестра, организовали осмотр территории вокруг отеля, где мог подняться на крышу бассейна неизвестный нам злоумышленник. Мы приняли в этих мероприятиях самое активное участие, не задумываясь о том, что наша активность может «расшифровать» нас, как сотрудников контрразведки, в глазах немецких спецслужб. Эта работа, направленная на поиск паспорта Ш., который мог быть выброшен неизвестным, не дала никакого результата. А время неумолимо приближалось к назначенному сроку отъезда…
Нас начали торопить организаторы гастролей, среди которых особую активность проявляла переводчик-референт Мария С.: «Павел Константинович, давайте принимать мудрое решение. Пусть вся группа выезжает без промедления по намеченному маршруту в Швейцарию, а Борис Ш. останется здесь в Ингольштадте, до получения дубликата паспорта. Я готова остаться с ним и оказать ему всемерное содействие. А потом, после получения нового паспорта, Ш. присоединится ко всей группе в Швейцарии». Я категорически высказался против этой идеи. Меня однозначно и безоговорочно поддержала руководитель нашей гастрольной группы Марта Петровна Мудрова, в то время второй секретарь Октябрьского райкома КПСС, женщина исключительно выдержанная, и, оправдывавшая свою фамилию, мудрая. Сам Борис Ш. просто умолял нас не оставлять его одного в совершенно незнакомом ему городе, где нет советского консульства, сневызывавшей у него доверия Марией С.
По согласованию с М. П. Мудровой мы с Александром проинформировали по телефону о нашем происшествии советское посольство в Бонне. Дипломаты, в том числе и наши коллеги, работавший в ФРГ «под крышей» советского посольства, подключились к переговорам с полицией Ингольштадта. Вскоре выяснилось, что полицейские не могут проникнуть в квартиру к неизвестному нам злоумышленнику, поскольку он, по словам одного из полицейских начальников, «забаррикадировался в квартире». Я обращаюсь к приехавшему в отель начальнику местной полиции с гневными обвинениями в непрофессионализме и безответственном отношении к служебным обязанностям. Не забываю упомянуть о том, что инцидент с проникновением в номер наших артистов происходит в лучшем отеле города. Выговариваю полицейскому за то, что его подчиненные, задержав злоумышленника, отпустили его, даже не проверив у заявителей (советских артистов), пропало ли у них из гостиничного номера что-нибудь ценное.
Мария С., поджав свои по-немецки тонкие губы, переводит полицейскому чину мои жестко высказываемые претензии. Я вижу гнев и ненависть на лицах этих людей, но без колебаний повторяю: «Пока не будет обнаружен паспорт Бориса Ш., коллектив оркестра гостиницу не покинет и в Швейцарию не выедет. Даже если это приведет к срыву запланированного на завтра концерта в швейцарском Локарно»…Не знаю, может быть, именно наша жесткая позиция так повлияла на ситуацию, но где-то через час с лишним в гостиницу приехали полицейские, которые передали руководителям гастролей паспорт Бориса Ш., давая какие-то туманные объяснения о том, как они изъяли его в квартире молодого немца, оказавшегося, с их слов, наркоманом.
С опоздание на три с лишним часа мы выехали в Швейцарию. И у меня, и у моего коллеги Александра К. остались очень неприятные впечатления от происшедшего инцидента и возникли дурные предчувствия, что это происшествие – не последнее за наши и без того непростые гастроли. Предчувствия не подвели нас, в общем-то, еще молодых чекистов, не успевших получить даже первой медали «За 10 лет безупречной службы».
В пятницу 7 октября 1983 года коллектив нашего оркестра должен был покидать столицу Швейцарии – Берн, чтобы уже вечером того же дня дать последний концерт в Цюрихе. А уже утром 8 октября 1983 года кавалькада из четырех наших автобусов должна была выехать из Швейцарии, пересечь всю ФРГ и приехать (за один день) в столицу ГДР – Берлин, где нам предстояло участвовать в концерте в честь национального праздника Германской Демократической Республики.
Утро 7 октября 1983 года выдалось по-особому суетным. Как всегда за завтраком я здоровался с артистами, задавая какие-то дежурные вопросы о самочувствии, настроении, улыбался и старался почувствовать атмосферу в коллективе. Меня сразу же насторожили многочисленные жалобы музыкантов на то, что в их номера рано утром без стука пытались входить горничные и какие-то мужчины, не очень-то похожие на технических работников гостиницы. Мы с Александром К. обменялись по этому поводу своими мнениями, договорившись повысить свою бдительность, предполагая, что в конце «западной» части гастролей самое время, с точки зрения наших противников, «сделать гадость этим русским».
«Гадость» не заставила себя долго ждать. Уже при отъезде от гостиницы, я увидел сквозь зеркало заднего вида нашего автобуса, что следующий за нами автобус под номером «2», почему-то отъехавший последним, останавливает привычным взмахом жезла швейцарский полицейский. Оглянувшись, через заднее стекло я успел увидеть, как к этому автобусу со всех сторон бегут полицейские в форме. Все мои дальнейшие действия осуществлялись «на подкорке». Я скомандовал нашему водителю Вальтеру по-английски остановиться и открыть дверь. Быстро выскочил из автобуса и побежал в сторону «своих», явно попавших в какую-то еще непонятную мне беду. Мне удалось успеть прорваться к автобусу номер «2» через уже закрывающееся кольцо полицейского оцепления.
Войдя в автобус через переднюю дверь, мгновенно зрительно оценил ситуацию: наш автобус окружен плотным кольцом швейцарских полицейских в форме, вооруженных пистолетами, которые, к счастью, они держат в своих кобурах. Не давая войти в автобус полицейскому в штатском, явно старшему среди всех остальных, в первые же минуты выясняю у ехавшего в этом автобусе переводчика Антона С., сотрудника управления культуры, что «швейцарской полиции поступил сигнал о том, что в автобусе находятся люди, которые накануне посетили бернский книжный магазин, из кассы которого после этого пропала крупная сумма денег». Полицейский настаивает, чтобы мы допустили его сотрудников в автобус для производства досмотра вещей, «успокаивая меня», что если деньги не будут обнаружены, мы «сможем спокойно ехать дальше».
На эти слова я даже не реагирую. Я понимаю, что деньги, возможно, уже подброшены в один из чемоданов или в сумку музыкантов. Почти с самого начала отверг версию о том, что наши артисты, действительно, могли украсть деньги, да еще крупную сумму из кассы магазина. После обнаружения денег оправдываться и что-либо доказывать будет крайне трудно. Поставив в дверях автобуса самого крупного по телосложению музыканта Валентина Байкова, я провожу своё экспресс-расследование: «Внимание! Кто из музыкантов вчера заходил в книжный магазин напротив гостиницы?» Уже через минуту я узнал, что в магазине, действительно были трое музыкантов, двое из которых друзья-товарищи ударники Владимир Яковлеви Рубен Рамазян купили по своей установившейся гастрольной традиции книгу о столице Швейцарии. Третьим вместе с ними заходил в магазин, но не делал покупок Михаил Яковлевич Мельников, заслуженный, уважаемый человек, валторнист, к тому же секретарь партийной организации оркестра. Мне становится все понятным: «Это провокация! Эти люди никогда не смогли бы совершить кражу».
Быстро сообщаю присутствующим в автобусе музыкантам, какие подозрения имеет в отношении них швейцарская полиция, и тут же инструктирую их: «Запомните, если в ваших вещах будет найдена крупная сумма денег, говорите, что эти деньги вам предал лично я, заместитель руководителя гастролей. Пусть полиция разбирается со мной, а не с вами. Думаю, что у них хватит ума, чтобы не сослаться на то, что номера денежных купюр в магазине были переписаны». Музыканты кивают головой в знак согласия. Я призываю всех присутствующих в автобусе проявить выдержку и спокойствие, подчеркнув, что «мы не будем уступать наглым попыткам полиции провести досмотр без санкции прокурора. Не волнуйтесь. Я веду с полицией официальные переговоры от имени руководства гастрольной труппы».
Мне, действительно, пришлось вести эти весьма и весьма непростые переговоры. Причем, практически находясь в условиях полной изоляции. Все наши автобусы остановились, однако Александру К. не дал подойти к нам один из швейцарских полицейских, остановив его криком «Хальт!» и угрожающим движением автоматом. Слава Богу, я успел докричаться до Александра, коротко объяснив ему ситуацию, дав указание срочно связываться с нашим советским посольством в Берне для приглашения на место задержания советских артистов нашего консула. И Саша отлично проявил себя, сделав все необходимое, чтобы о ситуации с задержанием советских артистов узнало наше посольство.
Марту Петровну Мудрову также не пустили к нашему блокированному полицией автобусу, а через некоторое время просто увели «для переговоров» в полицейский участок, где она в одиночестве провела почти что три с лишним часа, не имея никакой информации о том, как развивается ситуация в блокированном полицией автобусе. А ситуация эта развивалась стремительно и однозначно против советских артистов.
Моим переводчиком в переговорах со швейцарским полицейским выступала… Мария С., та самая немка, в отношении которой у нашей контрразведки были данные о её связях со спецслужбами ФРГ. Причина этого обстоятельства была внешне простой: Антон С. под влиянием психологического стресса в прямом смысле слова «перестал понимать немецкий язык», хотя, возможно, специфика швейцарского диалекта могла создавать трудности перевода. Мария С. с самого начала заняла позицию швейцарской стороны: «Павел Константинович, Вы не правы. Вы же юрист по образованию и знаете: автобус не пользуется правом экстерриториальности. У полиции есть законное основание произвести досмотр без санкции прокурора, поскольку потерпевшие –продавцы книжного магазина прямо указывают, что в автобусе есть люди, которых они подозревают». Беседуя с Марией С., я был напряжен, тщательно наблюдая за всем, что происходило вокруг. Когда Мария указала мне рукой в сторону молодых кареглазых, черноволосых продавщиц, я «пошел в атаку»: «Да что Вы мне говорите! Я видел этих женщин, это же наши бывшие соотечественницы, уехавшие из СССР по каналу еврейской эмиграции!» Мария С. пытается мне возразить, но «раскалывается»: «Ну, и что из того, что они бывшие советские гражданки? Это не имеет никакого значения!» «Да, не имеет, но если учесть, что неделю назад такие же бывшие советские граждане из организации «Узники Сиона» забросали камнями посольство СССР, причем ранили гулявшего на территории представительства ребенка! Это уже начинает выглядеть как прямая враждебная СССР деятельность!» – я ссылаюсь на общеизвестную информацию, полученную накануне в советском посольстве.
«Но, господин Кошелев»… - Мария С. пытается что-то сказать, но я не оставляю ей шансов: «Вот что, Мария, Вы все прекрасно понимаете. Это антисоветская провокация. И она даже приурочена ко Дню Советской Конституции. Какие такие большие суммы денег могли быть в небольшом книжном магазине, да еще с утра? В общем, не мешайте, а лучше помогите разобраться с этим инцидентом. А то ведь мы сорвем концерт в Цюрихе, и тогда Ваша фирма понесет огромные убытки». Мария С., действительно, пугается, чувствуя по моей безапелляционности, что «эти русские, действительно, могут сорвать последний концерт», а тогда фирма может «попасть» на серьезные денежные затраты. И она предпочитает занять позицию человека, стремящегося «замять» инцидент и разрядить обстановку. Почти полтора часа я препираюсь в разговорах с различными чинами швейцарской полиции, но ничто не помогает, даже появление советского консула. В конце концов, доблестные швейцарские полицейские физически, применяя насилие, продавливают стоявших в дверях автобуса артистов и приказывают водителю въехать на территорию полицейского управления. Там события разворачивались стремительно. Всем артистам было предложено выйти из автобуса и построиться вдоль стены. Рядом с автобусом находились, сторожа нас, советских музыкантов, двое полицейских с овчарками и автоматами на груди. «Как в концлагере», - только и произнес скрипач Марк Иршаи, видимо, на генетическом уровне воспринимавший подобную ситуацию.
Присутствовавшие там же две продавщицы, еврейки по национальности, опознали артистов Яковлева и Рамазяна, которых полиция сразу же увела, несмотря на мои протесты и требования, чтобы я, как заместитель руководителя гастролей, был с ними. «Будет достаточно консула. Вы не являетесь лицом, имеющим здесь юрисдикцию. Ведите себя прилично, если не хотите остаться в Швейцарии на срок заключения!» - сказал полицейский через переводчицу Марию С. Здесь, в этих стенах он чувствовал себя Хозяином. Мне пришлось замолчать, направив основные усилия на успокоение музыкантов, среди которых нашлись люди, запаниковавшие от простого и давно известного человеческого чувства – Страха.
- Павел Константинович, Павел Константинович, ну… Вы же этой полиции объясните, что мы не причем? Вы же сможете с ними договориться? Они же знают, кто Вы такой; Вы же нас защитите, правда? Вы же нам на собрании говорили про Вашу функцию защищать нас в случае…
Борис Т. напуган так, что ему нужно быть уверенным в том, что кто-то другой «прикроет» его, снимет все проблемы. Я подбадриваю его какими-то бумажными словами, а сам думаю только о том, что будут делать с уведенными в здание полицейского участка артистами эти «демократы в штатском». Бориса Т. ставит на место авторитетный артист Николай Алканов: «Ты что, Боря, заткнись! Ты что, не понимаешь, как ты Павла Константиновича можешь подставить? Ему же здесь такое могут устроить»…
Да… Я совершенно уже не задумывался, что «могут сделать» мои местные коллеги, у которых по результатам моего поведения не было, наверняка, никаких сомнений о том, кто в составе нашей группы является сотрудником спецслужб. Я вынужден был вести себя жестко, поводов для «ухода в тень» уже не могло быть. Тем более, что полицейские, войдя в автобус, начали досмотр личных вещей музыкантов, даже без присутствия их хозяев. «Включив» все свои знания английского языка, попытался усовестить представителей швейцарского правосудия: «Господа! Проведение обыска вещей, без участия обыскиваемых, противоречит элементарным нормам правосудия. Заявляю, что в случае обнаружения денег или иных ценностей в автобусе, мы будем расценивать это не как юридически установленный факт, а как провокацию!»
Мои гневные филиппики выкриками протеста поддержали все присутствовавшие здесь музыканты. Еще бы:в автобусе на полках оставались наиболее ценные инструменты – скрипки, с которыми настоящие музыканты-скрипачи никогда не расстаются. А здесь какие-то чужие, наглые, одетые в форму люди, открывали футляры их скрипок, своими грубыми руками трогали их инструменты: «Осторожнее, что вы делаете?! Вы же варвары, господа! Так нельзя обращаться с инструментами!!!» - я слышу выкрики Марка Иршаи, Бориса Фельдмана и Виктора Киржакова.Но, как ни странно, полицейские, закончив досмотр самого автобуса, даже не проявляют интереса к чемоданам и сумкам, находившимся в багажном отсеке. Заметно, что они спешат и, как будто совершают свои действия формально. Проходит совсем немного времени, и мы видим, как из здания полицейского участка выводят Владимира Яковлева и Рубена Рамазяна. Я подбегаю к ним и спрашиваю: «Что с Вами делали? Вас обыскивали, допрашивали? Каковы результаты?»
Подавленные, но отнюдь не запуганные музыканты, сохраняющие свое достоинство, рассказывают, что их подвергли церемонии унизительного обыска с раздеванием догола и осмотром всех естественных полостей на теле человека. Никаких документов, санкционирующих такого рода обыск предъявлено не было. Такжекак не было и никаких понятых, и даже присутствия советского консула…
Почти бегом приближаюсь к главному полицейскому чину, руководившему всей этой грязной операцией. Я, кажется, готов вцепиться в горло этому сытому толстобрюхому швейцарскому господину и кричу по-английски, твердо зная, что он понимает, о чем я говорю:
- Где Ваша хваленая швейцарская демократия? Это так Вы понимаете права человека? Да это же фашистские методы!
Лицо холеного швейцарца в мгновение вспыхивает пунцовым цветом. Еще бы, принять обвинения в фашистских методах, да еще от какого-то мальчишки. Мне к тому времени только-только исполнился 31 год, а швейцарцу явно за 50. Офицер хватает за руку постоянно присутствующую вместе с нами Марию С. и кричит мне через переводчицу:
- Не смейте обсуждать нашу демократию! Мы действовали в строгом соответствии с нашими законами, и если бы лично Вы не препятствовали нам, все артисты давно бы уже уехали и сидели в каких-нибудь цюрихских пивных!!!
Я, с некоторой долей сомнения, начинаю понимать, что нас отпускают, и продолжаю «гнуть свою линию»:
- Значит, Ваши подозрения не подтвердились?
Офицер кивает головой, он даже не хочет говорить на эту тему.
- Ну, тогда я требую принесения извинений артистам Яковлеву и Рамазяну, а также всем музыкантам. Ведь мы провели в полицейской блокаде почти пять часов!
Мне кажется, что этот толстый швейцарец даже подпрыгнул. Он говорил так быстро, буквально захлебываясь от негодования своими собственными словами и слюной:
- Никаких извинений не будет! Мы действовали по закону. По нашему швейцарскому закону. Скажите спасибо, что я не арестовал лично вас за неуважение к Правосудию. Вы ведь юрист и должны понимать, что значит оскорблять Правосудие и препятствовать его исполнению…
Толстяк, кажется, еще что-то говорит, но я совершено не слушаю его, а уже даю команду артистам садиться в автобус. Мы победили. Мы все, советские артисты, победили, не уронив своего достоинства и чести страны, которую представляли на гастролях. Неожиданно к автобусу подводят М.П. Мудрову. Как оказалось, все это время она просидела в полицейском участке, беседуя с каким-то чиновником «вокруг да около» наших гастролей. Она не имела никакой информации о том, что происходит с артистами, и ей буквально пять минут назад сказали, что «досмотр закончен, все артисты свободны, и вы можете ехать на концерт в Цюрих».
Мария С. настаивает на том, чтобы мы незамедлительно выезжали:
- В Цюрихе вас ждет маэстро Темирканов и он очень волнуется…
До концерта остается чуть более трех часов. Но ведь никто из 120 членов делегации даже не обедал. И вообще, как можно в таких условиях, после такого психологического стресса давать концерт, причем без репетиции, поскольку времени на неё просто не будет?
Замечательная, прекрасная Марта Петровна в очередной раз оправдывает свою фамилию и принимает решение ехать в советское посольство в Берне, где в это время уже начался торжественный прием, организованный послом СССР для иностранных дипломатов в честь годовщины нашей Конституции. Ведь сегодня – национальный праздник нашей страны!
Посол лично встретил нашу делегацию. Да-да, весь коллектив театра, который на четырех автобусах въехал во внутренний двор здания посольства, в полном составе поднялся в зал для приемов. За давностью времени я не смогу дословно воспроизвести слова Посла Советского Союза, но общий смысл передам точно. Посол сказал, что он гордится тем, с каким достоинством и выдержкой музыканты «перенесли это тяжелое испытание». Он выразил всем нам глубокую благодарность «от имени советского правительства» и в конце попросил, чтобы мы, пусть и усталые, пусть и голодные, поехали в Цюрих и дали там концерт, чтобы «показать этим швейцарцам наш советский характер». А потом всем музыкантам и руководителям был предложен бокал шампанского за Советскую Конституцию и за Нашу Победу.
По пути в Цюрих нас сопровождали сотрудники посольства, в том числе коллеги по службе в органах государственной безопасности. Нам раздали бутерброды и минеральную воду – времени на обед просто не было! Первые полчаса дороги мои товарищи по автобусу № 3 пытались расспрашивать меня, что же произошло, как развивались события вокруг их товарищей. Первое время я рассказывал, вспоминал, а потом как по знаку откуда-то свыше сказал: «Всё. Все расспросы потом. Нам еще надо концерт пережить, да ночь продержаться. Я сейчас посплю. Имею право», – и я провалился на час с лишним глубокого, но очень нервного сна.
Проснувшись, я узнал, что наши автобусы попали в огромную пробку. Ещё бы – ведь это была пятница! И мы со всей очевидностью опаздывали к началу концерта, на который в Цюрихе, этой банковской столице Швейцарии были проданы все билеты. К счастью, автобусы был телефонизированы, и с руководством театра была достигнута договоренность об изменении программы: в первом отделении, пока мы подъезжали, выступал солист Михаил Плетнев, давая фортепьянный концерт, а во втором наш оркестр должен был исполнить пятую Симфонию П.И.Чайковского.
Музыканты переодевались в концертные фраки прямо в автобусе и выходили на сцену настраивать инструменты без репетиции. Юрий Хатуевич Темирканов, с которым я очень подружился за время этих гастролей, встречал наши автобусы у здания концертного зала и обнимал каждого артиста, проходящего мимо него. Ему тоже пришлось пережить несколько часов томительного ожидания, когда он, начисто лишенный объективной информации, думал и гадал: украли или нет егомузыканты эти злосчастные швейцарские франки. Сейчас он узнал, что его оркестр блестяще проявил себя в условиях тяжкого психологического испытания. И поэтому искусство управления оркестром в этот день было наиболее проникновенным, воодушевленно-вдохновенным за всю длинную гастрольную поездку.
А наверху амфитеатра, в форме которого были расположены места для музыкантов, самыми громким (в прямом смысле этого слова) и яркими были звукилитавров Владимира Яковлева и тарелки Рубена Рамазяна, завершавших коду 5-й Симфонии П.И. Чайковского.
После спектакля мы расселились в последней «западной» гостинице, где нам предстояло переночевать. Ведь уже к вечеру 8 октября 1983 года мы должны были пересечь две границы и оказаться в Берлине. В нашем, демократическом Берлине. Вместе с нами ночь в отеле провели трое сотрудников посольства. Это мои коллеги. Мы оговариваем друг с другом «способы связи» и желаем спокойной ночи. Мне рекомендуют быть особенно бдительным. Если за прошедшей провокацией стоят спецслужбы или сионистские организации, то мне, с учетом моего активного поведения, не стоит расслабляться.
В номере моих новых, обретенных в этой поездке друзей, Валентина Байкова (валторна) и Николая Алканова (виолончель) мы вскрываем последние консервы, чтобы хоть как-то перекусить. Знаменитую кашу из металлического термоса Николая надо было готовить заранее, еще до обычной дневной репетиции. Неожиданно в номер зашел заведующий оркестром Филипп Арсеньевич Жемков, кажется, чуть-чуть навеселе и, обнимая меня, предлагает выпить то ли за боевое крещение, то ли за боевые заслуги. Мои друзья выражают удивление: откуда спиртное? Ведь, кажется, у всех артистов «запасы с Родины» закончились уже минимум неделю назад. Филипп Арсеньевич хитро подмигивает и открывает запечатанную фабричным способом бутылку «Боржоми», наливая в мой стакан прозрачную жидкость. Я залпом выпиваю этот «боржоми». О, ужас!
Я ощущаю на языке характерное, ни с чем несравнимое ощущение спирта-ректификата!!! Меня спасло только умение надолго задерживать дыхание и огромный кусок говяжьей тушенки, протянутый мне Валентином Байковым.
Все, на сегодня приключений хватит. Пора спать! Я проваливаюсь в глубокий сон очень и очень усталого человека. Рано утром мы собирались в дальнюю дорогу. Собирались как можно организованнее, строго соблюдая дисциплину и понимая ответственность момента. Перед самой посадкой в автобусы кто-то из провожавших нас дипломатов принес руководителям нашей делегации местную бульварную газетенку под названием «Блик», в которой на первой странице мы увидели фотографию нашего заблокированного полицией автобуса и небольшую, но очень гадкую заметку в стиле «швейцарской демократии». В ней сообщалось, что «вчера бернская полиция задержала автобус с русскими музыкантами из Ленинграда по подозрению в краже денег из книжного магазина. Задержание было произведено по заявлению администрации магазина. После многочасовых переговоров и препятствий со стороны русских в осуществлении расследования, автобус и багаж были досмотрены силами криминальной полиции Берна, однако денег обнаружено не было»…
После прочтения этой заметки у меня, да и у многих моих товарищей по гастрольной группе на языке было одно лишь слово: «сволочи». Но какими сволочами швейцарцы оказались на самом деле, я узнал лишь поздним вечером, когда при разгрузке вещей возле отеля «Штадт-Берлин» я обнаружил отсутствие своей сумки, в которой находились значительное количество сувениров для родственников и коллег, в том числе прекрасный английский чай, который я приобретал в магазине советского торгпредства в Вене. Похоже, что мой визит в советское представительство отследили местные спецслужбы, передав затем эту информацию своим «братьям по оружию».
Всю поездку к этой сумке и моему чемодану проявляли повышенный интерес, перерывая их с особой тщательностью и цинизмом в период моего отсутствия в номере чуть ли не каждый третий день гастролей. Я был очень расстроен, но через два с лишним месяца мою сумку (по договоренности с руководством фирмы, организовавшей наши гастроли) мне привез солист оперы Кировского театра Сергей Лейферкус. Все вещи были на своих местах. За исключением того, что банки с чаем оказались другого сорта. Мои «западные коллеги» просчитались: никаких микропленок ни в чае, ни в кофе, ни в своих карманах я в СССР из этой поездки не привозил.
В Берлине по приезду наши музыканты устроили грандиозный «сабантуй» в ресторане гостиницы. Ведь наконец-то можно было за свои деньги нормально пообедать и даже выпить! Ведь в Австрии, ФРГ и Швейцарии наши артисты питались консервами и полуфабрикатами только потому, что экономили деньги для приобретения одежды для себя и членов своих семей, а также сувениров для товарищей. А в ГДР, кроме суточных, положенных на питание, каждому члену труппы еще разрешили обменять на восточногерманские марки целых триста рублей! Так что мы были богаты, как Крёзы и гуляли, как поется в известной песне Саши Розенбаума о музыканте Моне, «на свои»…
Из всей «восточногерманской» части гастролей мне запомнились лишь два момента. Первый, когда мы с Александром К. в воскресенье утром 9 октября «прорвались» в посольство СССР в ГДР, убедив дежурных в нашей «срочной необходимости связаться по аппарату ВЧ с руководством Ленинградского Управления КГБ для доклада важной оперативной информации». Как нам тогда удалось это сделать, не имею на руках никаких документов кроме загранпаспортов – просто ума не приложу. Никогда не забуду потрясения заместителя начальника пятой службы А.В.Н., когда он услышал в трубке мой голоси первые фразы доклада о нашем «бернском инциденте».
Оказалось, что он только что прибыл в здание на Литейном, 4, по вызову дежурного по УКГБ ЛО, чтобы ознакомиться с поступившей ночью шифр телеграммой нашего посольства в Швейцарии и еще не до конца понял, живы мы, здоровы, или уже арестованы и находимся в швейцарском полицейском участке.
Второй запоминающийся эпизод произошел поздним вечером того же дня, когда я возвращался из гостей от супругов Т., моих берлинских коллег из Министерства Государственной Безопасности ГДР. Я заранее, еще до начала гастролей, созвонился с Карен и Йоханом и сообщил им, что три дня проведу в Берлине. Встреча была интересной и даже теплой. Так случилось, что Йохан не встретил меня в отеле, и мне пришлось самому добираться до их квартиры на метро. Мы много говорили о «гнусных империалистах», устраивающих провокации и «ненавидящих наш социализм». Вот только ужина мне эти хорошие немецкие ребята, не предложили. Не догадались. А съесть столько маленьких канапе, стоявших в тарелке на журнальном столике, сколько мне хотелось, оказалось не очень ловко. Я очень быстро заметил, что на тарелках у Карен, Йохана и еще одного немецкого коллеги Юргена Н. лежали по две «шпажки», которые были воткнуты в канапе, а у меня уже штук пять или шесть. А ведь я приехал к ним в гости, по словам Карен, как Санта-Клаус: «О, Павел, здесь и водка, и книга о русских иконах. И ты всё это возил полтора месяца по Европе?!»
Я возвращался в отель «Штадт-Берлин» на машине такси, которую оплачивал сам, «злым и голодным». Нет, пожалуй, только голодным. Никакой злости на немецких друзей у меня не было. Я даже с улыбкой вспоминал, как Карен, прежде чем подать гостю свое нехитрое угощение, в начале накормила своего кота. Да. Мы были и оставались очень разными в своих привычках и традициях. Но у меня уже хватало мудрости на это не обижаться и, как говорится, не брать в голову.
Но есть хотелось очень. Ведь за два дня 8 и 9 октября мы лишь два раза завтракали и доедали что-то из рыбных консервов (обеда по условиям гастрольного контракта нам было почему-то не положено). Я думал, а где же я смогу так поздно «что-нибудь съесть». Однако, войдя в вестибюль отеля, меня заметили многочисленные члены нашей делегации, которые уже активно проедали (и пропивали) полученные утром «суточные». И это был, наверное, первый и последний случай в моей жизни, когда меня, рассказавшего в шутливой форме о моих немецких «канапушках» кормили и поили «на убой» музыканты оркестра, ставшие мне после 7 октября 1983 года по-настоящему близкими людьми.
Хотя ни с кем из артистов оркестра я тогда, и за все последующие годы так и не перешел на «ты». Мы пили и закусывали, вспоминая наш бернский инцидент, много шутя по этому поводу. Иногда удачно, а иногда не очень. Я выслушивал комплименты и восхищения в свой адрес за «истинно бойцовское поведение», за которое «несомненно, надо награждать правительственными наградами».
Гастроли закончились в Лейпциге, и завершились спокойно. Мы с Александром К. не получили за эту непростую командировку ни правительственной, ни ведомственной награды, даже устной благодарности начальника Управления КГБ. Никаких переживаний по этому поводу у нас не было: мы, оперативные работники органов государственной безопасности, оказавшись в критической ситуации, действовали в соответствии с обстановкой, исходя из рекомендаций Второго Главного Управления КГБ СССР, отвечавшего за нашу подготовку к загранкомандировке.
После возвращения в СССР мне пришлось не один раз рассказывать об обстоятельствах бернской провокации на семинарах нашей т.н. «чекисткой учебы». Я старался передать наш с Александром К. опыт тем сотрудникам, которым еще предстояло в первый раз выполнять контрразведывательное задание «по обеспечению безопасности советских артистов, во время зарубежных гастрольных поездок». Мне также довелось быть своеобразным консультантом собственного корреспондента популярнейшей в то время газеты «Комсомольская правда», известного журналиста Юрия Гейко, который по заданию редакции (а также, естественно, партийных инстанций) опубликовал в «Комсомолке», выходившей многомиллионным тиражом, статью «Политическое дело криминальной полиции Швейцарии». В статье объективно были изложены обстоятельства провокации в Берне и даны точные идеологические и политические оценки поведению советских артистов, сумевших противостоять психологическому давлению и необоснованным обвинениям в свой адрес.
Так случилось, что после этих гастролей я ни разу не был направлен в командировку с коллективом Кировского (Мариинского) театра, хотя с художественным и административным руководством театра у меня сложились хорошие человеческие и деловые отношения. Музыканты оркестра, впрочем, как и знавшие меня солисты балета, всегда с искренней теплотой встречали меня в театре, с удовольствием вспоминая наши общие переживания инцидента в Берне. Ни у кого из тех, кто пережил эту враждебную нашей стране провокацию, не возникало ни малейших сомнений в целесообразности участия сотрудников КГБ в подобных зарубежных гастролях. Уверен, что ни один из музыкантов, переживших томительные часы в заблокированном криминальной полицией Берна автобусе, никогда не скажет плохого слова о сотрудниках госбезопасности, сопровождавших творческие коллективы.
Юрий Хатуевич Темирканов, главный дирижер Санкт-Петербургской филармонии и Лондонского национального оркестра в приватной беседе со мной признался, что он «недолюбливал сотрудников органов, выезжавших с творческими коллективами», но тогда, в 1983 году у него отпали все сомнения в целесообразности «подобной опеки артистов».
Прошли годы. Практически все музыканты того «юбилейного» гастрольного состава оркестра Мариинского театра давно на заслуженном отдыхе. Ушли из жизни один за другим близкие друзья-музыканты Николай Алканов, Михаил Мельников, Валентин Байков, наиболее активно проявившие себя 7 октября 1983 года в непростой жизненной ситуации. Светлая им память!
В 2018 году исполнится ни много, ни мало тридцать пять лет со дня «бернской провокации». Может, мне удастся найти и повстречаться с героями той истории – Рубеном Рамазяном и Владимиром Яковлевым, чтобы вновь вспомнить чувства и эмоции, переполнявшие нас в тот весьма непростой день нашей жизни…