Предгрозье. гл. 14. 15

14   – Дровишек в костёр боле не подкидывай, варево и так славно кипит, знай, помешивай. Дай подсолю ещё чуток, – дед Илейка хлопотал у большой корчаги, подсказывал зятю. Вечеряли на покосе семья деда и соседи: кузнец Михайла с сыновьями Петром и Беляном, горшечник Вешняк с жёнкой Дарьяной и детьми Третьяком и Рюмой, торговка Демидиха с мужем Проклом и дочкой Красавой, златодел Дмитрий с женой Милавой и сыном Втором.
Мужики, ребятишки, жёнки сидели вокруг костра. На пригорке у лесочка – другие покосники  тоже расположились вечерять. Пришла добрая пора сеножатей. С вечера надо хорошо поужинать. И ещё до зари, по росе, зазвенят отбитые камушком острые косы, косцы дружно пойдут вперёд, повторяя заученные чёткие движения рук, все, как один. Выглянет солнышко, чуть пригреет и подсушит скошенную траву. На следующий день в  работу вольются женщины: будут ворошить сено, сушить его, а как высохнет, станут укладывать его в валки, потом собирать в маленькие копёнки.  А когда подтянутся на лошадках мальчишки, жёнки накинут на копёнки петли из верёвок. Маленькие седоки не спеша, аккуратно подтянут  сено на лошадях к большому стогу, который начнут смётывать самые умелые и сильные мужики. Несколько дней будут продолжаться сеножати.
     Вечеряли степенно, осознавая важность и нужность дела. Даже мальчишки присмирели.
     – Эх, вкусна же луговая каша, а дух костра силушку в неё добавляет! Поутру эта силушка всем нужна будет, – разговорился дед Илейка.
А Любава скомандовала:
     – Подставляйте - ка конопки, отвар буду разливать. Из корешков шиповника. После такого вкусного отвара сладко и крепко спится. Да не обожгитесь, горячо. С ягодкой, с ягодкой пейте, на всех Ждан с Настёной насобирали, пока ребята коников купали да треножили…. Попили отвару? А теперь мы с жёнками и девочки в шалашик спать пойдём, а уж всем остальным идти под навесы из прутиков да тряпиц, чтоб комары не покусали. Слава Господу. Повечеряли и спать. Завтра нужное дело начинать. Доброй ночи всем.
    
   15.  Вот и утро. Едва засветлело небо, поднялся дед Илейка, тихонько побудил Доброслава, Дмитрия, Михайлу, Вешняка и Прокла. Быстро умывшись в луговом озерке, надев праздничные косоворотки, помолившись перед началом работы, косцы проверили инструмент и встали по местам. Чуть впереди – Доброслав, на равном расстоянии друг от друга – остальные.  Легко и радостно зазвенели косы, заскользили по росной траве, подрезая и пригибая её. Порозовело небушко, предвещая вёдро: тёплый и солнечный денёк.
      Из всех косцов только Доброслав и Прокл чаще других брали в руки косы: приходилось окашивать поляны в лесу да неудобья, не входившие в наделы других жителей города. Остальные же соседи занимались этим трудом только раз в году, чтобы обеспечить свои хозяйства сеном. И со стороны было заметно, что все они по-разному начали свою работу
      Кузнец Михайла, высокий и мускулистый, с размахом отводил косу вбок и чуть назад, и с силой опускал её к траве. Рядок у него выходил широкий. В работе видна была песенная удаль и радость. Но скоро рубаха на спине намокла, по лицу потекли струйки пота, плетёная шерстяная перевязь  на лбу еле сдерживала солёную влагу, спасая глаза. Продвижение вперёд стало медленнее.
     В движениях Доброслава и Прокла не было той красоты и удали, скорее скупая мужицкая сдержанность, чётко рассчитанные движения рук, меньшая сила в нажиме. И ровное дыхание: вдох на замах, выдох на срез. И едва слышимый лёгкий звон косы по росной сочной траве сопровождал их дыхание. А поскольку сил мужики расходовали меньше, то и усталость и пот настигли их только к полудню.
     – Эх, раззудись плечо, размахнись рука, – тихонько, но с молодой удалью поговаривал Илейка, глядя на косцов. Вспомнилось, как сам, радостный от начала доброго дела, не так давно вставал со всеми мужиками в рядок на сеножатях.  Теперь его забота – дровишки, костёрик, помощь жёнкам.  А они тоже поднялись, умылись, начали готовить уху из пойманной на вечерней зорьке рыбы, которую хлопотливый Илейка запустил в садок с крышкой, сплетённый из ивовых прутьев. Девочки стали собирать травы на ещё не скошенных полянах.
     – Настёна, смотри:  дикий лук-скорода какой толстый, словно его специально кормили к сеножатям. А вот эти корешки для ухи пойдут? – спрашивала разговорчивая Красава.
     – Ты их поболее насобирай, а я буду выкапывать и чистить корни шиповника для отвара, а потом ещё нужны цветки кашки. Смотри-ка, здесь подорожника много. Наберу и его, для ранок при порезах листики хороши, да при простудах, – откликается Настёна.
     А мальчонки рады побыть с кониками, попоить их, побаловать кусочком ржаного хлебушка.
     – Ну, что ты, Рюма, опять глаза трёшь. Что не так?
     – Комары ночью накусали, расчесал, а теперь саднит.
     – Да не плачь ты, чего рюмиться, не девчонка, чай. До свадьбы заживёт. А свадьба-то когда? – улыбается Белян.
     –  Всё бы тебе шутковать, мало мне ещё годков для свадьбы.
     – Ты, Рюма, на Ждана посмотри, его тоже накусали, вон красные пятна какие на руках, а он не плачет.
      Рюма с обидой наклонил голову, вот, назвали же родители Рюмой. Малый совсем был, плакал-кричал много, а теперь терпи насмешки.
     Солнышко поднималось всё выше, припекало горячее. Жёнки и девочки, наварив ушицы, взяли деревянные вилы и грабли, стали ворошить скошенную, чуть привянувшую траву.
     Как только настал полдень, косцы обтёрли косы травой, прислонили их к липе, что росла у воды, умылись, и пошли к шалашам, где в теньке жёнки уже постелили льняные полотенца, разложив на них разную снедь, разлили по глиняным мисам ушицу. Наваристой вышла она, душистой. В три захода опускали рыбу. Потом ели стерлядку и лещей. Ребятня набрала в скошенной траве луговой земляники: сладкой и духмяной. Девочки пошли мыть мисы да корчаги, взрослые прилегли отдохнуть немного, а мальчишки устроили чехарду на лужайке.

     Пётр и Третьяк, как старшие, разговорились, сидя под  высокой липой у берега озера.
     – После сеножатей воевода Коловрат и десятник Бирюк собирают молодых парней, ратному делу обучать будет. Ты уже ходил к нему? – спросил Третьяк у присевшего рядом Петра.
     –Трижды был. Без учёбы нельзя. Каждый год поганые нападают на Рязань. Своё надо защищать. А Бирюк у воеводы – правая рука: сам многое умеет и нам науку открывает.  И об оружии рассказывает, и о приёмах в битве, и о хитростях обороны. Не пожалеешь, многому научишься. Будет обучать стрелы  делать. Оперение вязать. Каждому парню надобно уметь.
     Немного помолчав, будто преодолевая себя, попросил Третьяка:
     – Между нами, чтоб никто не знал. Хочу попросить тебя передать Настёне,  как стемнеет, буду ждать её на берегу, у этой липы. Если сможешь, постереги неподалёку, чтоб никто не помешал поговорить. В городе она всё убегает, чужих глаз стесняется. А здесь и место, и время сами помочь должны. Сделаешь?
     – Ну, что ж, попробую. Если согласится, дам знак. Хорошая девушка: добрая, весёлая, работящая.
     – Вот и спасибо тебе. А у воеводы вставай рядом со мной. Подскажу, где надо. Да и в связке вдвоём сподручнее. Ну, пошли, мужики опять работают.

     К вечерней зорьке умаялись косцы. Немного отдохнули и пошли помыться в озере. Вода за жаркий день стала как парное молоко, но всё равно освежала, бодрила.
     – Эх, ещё бы несколько деньков постояло такое вёдро, сено просохло бы, зима не страшна бы была, проговорил плывущий рядом с Михайлой Прокл.
     – Не сглазь, – оборвал его Вешняк, – что загадывать, даст Господь, и слава Ему. Пора вечерять. Завтра опять вставать до свету.
      – Вечерять, вечерять, – позвала всех Любава к костру.
     Набегавшиеся и накупавшие коников ребята и насобиравшие трав и корешков девочки, расселись рядом с косцами. А жёнки разлили в мисы всем варево с репой, белой морковью, травами и перепёлками, попавшимися в траве косцам. Запашистая и вкусная получилась похлёбка. Работникам  силы нужно укрепить. Завтра снова труды предстоят.

     Когда стемнело, неслышно подошли к старой липе у воды Пётр и Третьяк.
     – Придёт она, как только все уснут. В шалаше с краю прилегла, чтоб быстрее выйти. Жди. А я у кустов покараулю, – тихонько проговорил Третьяк.
     – Спасибо. В долгу не останусь, – ответил Пётр.
     Лёгкая тень промелькнула от шалаша к липе. Неслышно подошла Настёна.
     – Звал? – спросила, склонив низко красивое, немного бледное в лунном свете лицо, Настёна.
     – Настенька, не сердись, что так встречаемся, ты всё убегаешь в городе, да убегаешь. Хочу сказать, что желанна ты мне. Если тем же ответишь, сватов после всех работ зашлю к вам. Я уж и с отцом поговорил, он не против. Только твоё согласие надо. Ответь мне, Настенька, ласточка.
      Девушка подняла русую головку, чуть склонила набок, посмотрела лукаво,
     – Ну, если ты всерьёз, то я подумаю. Вот как сеножати пройдут, так и ответ дам. А венчаться будем в новой церкви, у Коловратова терема, где мой отец иконостас резал. Её освящать скоро будут.
     – Настенька, желанная, спаси тебя Бог, уж как ждать буду!
     Девушка, не дав опомниться Петру, быстро повернулась и легко побежала к шалашу, где с тревогой, но, не подавая виду, поджидала её мать, Любава.

     Все дни сеножатей стояло вёдро. Стога сметали справные: высокие, плотные.  Радостно было у всех соседей на душе: хороший запас корма – сытая зима, добро в дом.