Беседа с мертвыми современниками

- Ну и зачем мы здесь? — сказал Алексей Балабанов, сидя на раскладном стуле у колокольни и смотря куда-то вдаль
- Не знаю, я хотел бы от вас что-то услышать
- А что ты от меня услышишь, я в твоей голове, могу думать только о том, что ты думаешь
- Почему я слышу вас, но не слышу близких мне людей?..
- Потому что тебе проще меня слышать, и это я скажу. Я ведь не смогу противиться твоим словам, ведь я здесь, а не в реальной жизни
- А почему я хочу вас слышать?
- Не знаю, ответил ты. Лично я хочу тебя слышать, потому что в твоей голове одиноко. Все злые. Тут нельзя увидеть света, кроме как в твоих фантазиях
- И разве здесь безопасно?
- Пока здесь я — тот человек, которому ты ничего не сделаешь, коли я тебе нужен — здесь безопасно
- А вы что скажите? — озабоченно произнёс я, обращаясь к только что подошедшему Виктору Сухорукову
- А что я скажу? Красиво здесь! Я же так же не могу воспрепятствовать твоим мыслям, но уже по тому, что тебе меня не достать
- Как мне дальше жить? Я не счастлив, и не буду достоин его. Не буду желать, только противиться
- Понимаешь, ты же не можешь видеть нас с Алексеем одновременно так же, как и не можешь смотреть на нас своими глазами в своей голове. Мы всего лишь иллюзии, воплощение так желаемого тобой внимания, и это я скажу
- Тогда почему я не могу общаться в жизни?
- Потому что ты одинок, и это ты скажешь. Ты подавленный. Твои нарывы возбухают и лопаются каждый раз! Каждый раз, когда ты попытаешься с кем-то связаться. И это ты скажешь!
- А вы тогда что скажите?
- Потому что ты неприятен, даже себе. Пока ты не начнёшь любить себя, пока не закончишь убивать себя, у тебя никого не будет, потому что ты не будешь хотеть для себя этого счастья
- А как мне полюбить себя?
- Прости, брат, в твоём воображении никто не любит себя. Мы части тебя из множества статей, интервью и фильмов. Мы — это мы, только в твоей тоскливой голове, но воображение у тебя хорошее, и скажу это и я, и ты
- Глупости все это — неожиданно произнёс Сергей Бодров, вышедший из за пригорка и севший у меня под ногами
- А что же не глупости?
- Твои слова, ощущения. Ты же это все придумал
- Я не хочу больше придумывать
- Такова уж твоя судьба. Был бы я не в твоей голове, я бы сказал какую нибудь глупость. Сила в правде или ещё чего, но нет.
- Тогда зачем ты здесь?
- Силы хочу, и это я сказал. Силы не физической, а твоей
- Я слаб, да?
- Ещё как слаб, об тебя можно ноги вытирать, а ты и язык подставишь, и это я сказал
- Как же мне стать сильным?
- Будь, как большой брат-мент, следуя за своими же словами. Или полюби себя, Витя уже все за меня сказал. Сила в любви. Твоя сила сейчас во лжи, и мы оба с этим согласны
- А как мне стать сильным сейчас? — спросил я у Полуяна Алексея, сидящего в раскладном кресле на льду замерзшего озёра
- Не стать. Ты же не любишь себя
- Но вы же были сильным капитаном Журовым?
- Я не любил себя, я не любил ее. Я был метафорой
- А если бы не были?
- Если бы не был, то был бы мертвецом, как и ты, и это ты сказал
- А кто же я?
- Ты смотришь на своё лицо, руки. Видишь, как с каждым днём они становятся бледнее и бледнее. Ты умираешь, и мы оба с этим согласны. Но ты считаешь, что умрешь, а я считаю, что будешь на грани
- Так как мне полюбить себя?
- Ты не полюбишь — сказала Женя Виноградова — чтобы полюбить себя, тебе кто то нужен, и это я сказала, кто полюбит тебя не от природы
- У меня никого нет, и не будет.
- У тебя есть люди вокруг, говоришь ты, но я скажу так. Я не знаю, когда и кто у тебя будет, но ты не зацепишься за это. Ты не будешь жить этим, потому что слишком напуган, как забитый до упаду ребёнок в углу
- И как мне быть с этим?
И все исчезли. Я не смотрел на них. Они смотрели в Даль. На солнце, согревающее мое ядро. Место, где я спокоен. Зима, замерзшее озеро. Позади меня заброшенная Тверская колокольня, на юге — брошенные людьми хрущёвки, смотрящие на пышный лес, покрытый мягкими снегами. А вокруг тишина, лишь птица иногда свою песню щебечет. И каждый гул ее означает, что во мне есть люди, которые повлияли на меня каким-то образом. Но я скажу, и они скажут, что они в моей голове, и в ней так одиноко