Наказ отца

     Пожилая женщина аккуратно достала из бумажной папки старый, ветхий листок, бережно положила его на столе.
– Вот, Марина,  это мой главный жизненный Устав.
Волонтёр из городской группы «Георгиевская лента» прочитала потёртые временем строки:
   «Здравствуй, моя дорогая Катенька! Каждый миг в моём сердце ты и наш Галчонок. Какое счастье, что вас эвакуировали. Мою часть перебросили под Курск. Не далеко наши родные места. Здесь сейчас такой ужас. Но мы сражаемся и отстоим нашу Родину, как отстояли Москву. На войне всё может случиться, вдруг я погибну, вдруг никогда не увижу нашу дочь. Знаешь, Катенька, в моём представлении она всё такая же, как в июле сорок первого, четырёхмесячная кроха, какой я видел её в последний раз. Я написал ей письмо, свой наказ: какой я бы хотел её воспитать. Сохрани это письмо, пусть оно будет напутствием Галчонку по жизни. Любимая, береги себя и нашу дочурку. Целую вас, мои родные. Максим».
Далее был наказ отца дочери.
Галина Максимовна снова обратилась к девушке: «Этот драгоценный листок всю жизнь со мной. Я очень боюсь, что время скоро совсем разрушит бумагу, а вместе с ней папин почерк. Мариночка, сделайте ксерокопию, а оригинал «закатайте» в пластик. Только умоляю,  не потеряйте, не порвите».
– Не переживайте. Наша группа часто работает в архивах, нас учили обращаться с документами. Я всё сделаю и завтра верну Вам.
Письмо было осторожно возвращено в папку. Но хозяйка не отпустила Марину без угощения.
– Погостите ещё у меня. Сейчас будем пить чай. Я ждала Вас, настряпала печенюшек.
За чаем продолжился разговор. Галина Максимовна вспомнила не один случай из жизни, когда наказ отца помог ей сделать верный шаг, правильный выбор, совершить хороший поступок. «А у Вас ещё есть письма от отца?» – поддержала разговор девушка.
– Он погиб на Орловско-Курской дуге, больше писем не было, это последнее. Мама хранила треугольничек вместе с документами. Мы жили в большом многоквартирном бревенчатом бараке вместе с другими эвакуированными семьями. Мама от темна до темна работала. Я была на попечении деда Архипа, маминого отца. Он очень любил детей. Но я была бедовым ребёнком, и ему приходилось иногда жаловаться на меня своей дочери. Тогда мама доставала «папин наказ». Это были лучшие минуты моего детства. Мы сидели рядом: мама, я, дед, и четвёртым с нами был мой отец.
– Со скольки лет Вы помните содержание письма?
– Ой, не знаю. Но я была очень смышлёной. Однажды нечаянно чуть не подставила свою мать под статью «враг народа» и сама же спасла.
Марина очень заинтересовалась этим случаем, и женщина принялась вспоминать.
 – Это вскоре после войны случилось, мне лет пять, может, шесть было. Мы, дети военного и послевоенного времени, были приучены к труду. Я с дедом работала на огороде, в доме прибиралась, в мои обязанности входило встречать нашу корову Венеру, когда стадо возвращалось с пастбища. Она была спокойной, молока много давала. Мы с соседями делились, жили дружно. Но и в то время люди разные были. Один дедок всё выделиться старался перед сельским начальством своей преданностью партии и гражданской бдительностью. За всеми наблюдал, везде старался подслушать разговор. А тут ему и усердствовать не пришлось. В тот вечер не Ленка, его внучка, он сам встречал свою корову. Моя Венера вдруг побежала в сторону колхозного поля. Я припустила вдогонку с прутом да криком. С перепугу, что не успею её развернуть обратно, у меня такое сорвалось с языка, что теперь беды было не миновать. Мерзопакостный дед тут же отправился в сельсовет с докладом, мол Катерина - с Архипом советскую власть дома ругают. Сегодня их Галька орала на свою корову: «Дура ты советская!». А ребёнок что слышит в семье, то и повторяет.
Никто ничего плохого за нашей семьёй прежде не замечал, но сигнал поступил, нужно было разбираться. Вызвали маму, деда, а потом и меня. Я увидела доносчика соседа и всё поняла. Вдруг я вспомнила, как Ленка  отнимает, что ей приглянётся. Если ей сразу не удаётся заполучить желаемое, начинает воспитывать тоном своего деда: «Жадность – буржуазный пережиток.  Ведёшь себя как единоличница, а ещё советская девочка называется!». Я была бойкой, не испугалась уставившихся на меня взрослых людей. Когда задали вопрос: «Галя, расскажи, как ты кричала на корову? «Дура советская», да?» Я убедительно ответила: «Нет, не  так. За то, что она хотела в колхозные посевы зайти, я сказала ей: «Дура ты, Венера, а ещё советская!». Большинство членов комиссии облегченно вздохнули: «А-а, тогда понятно. Иди, Галя». Я вышла из кабинета, ещё не зная, чем всё закончится. Маму и деда могли лет на десять в лагерь отправить, такое время было. К счастью, всё обошлось.
   Марина ушла от Галины Максимовны под большим впечатлением от услышанного рассказа. Ей хотелось сделать для женщины, чьё детство выпало на такой сложный исторический период, что-то ещё, кроме поручения с письмом. Она по своей инициативе подключилась к работе поисковой группы, которая помогала родственникам устанавливать места захоронения воинов, погибших на Курской дуге. Через год Галина Максимовна побывала в тех местах, где перед самой войной появилась на свет. У могилы отца она не плакала, а благодарила его за хорошее воспитание, которое вместе с мамой и дедушкой он дал ей.