Невидимые бои на идеологическом фронте кгб и культ

Предисловие

 

 

Долгое время, публикуя очерки о жизни и работе в органах государственной безопасности КГБ СССР, я уклонялся даже от поверхностных воспоминаний о годах, проведенных  в  5-й службе УКГБ СССР по Ленинградской области. Делал это осознанно, несмотря на то что, так называемой «идеологической контрразведке» я отдал ни много ни мало восемь лет (1979-1987гг.). Тема эта казалась мне достаточно деликатной. Одно дело рассказать о фабуле и обстоятельствах расследования уголовных дел о контрабандном вывозе из СССР художественных ценностей или написать «для истории» портреты своих товарищей-чекистов, людей незаурядных и заслуженных.  Ворошить старое, не всегда чистое белье творческой  интеллигенции, объяснять молодым, неискушенным читателям двигательные мотивы тех или иных действий оперработников идеологической контрразведки длительное время желания  не возникало.

Впервые мысль о том, что надо рассказать правду о работе моих сослуживцев тех далеких лет, пришла мне в 2012 году, когда я прочитал мемуары под претенциозным названием «Моя жизнь» бывшего художника-авангардиста, депутата Верховного совета РСФСР Юлия Андреевича Рыбакова. Когда-то в 1976 году этот абсолютно никому не известный рядовой художник-плакатист был подследственным по делу об уничтожении и порче памятников архитектуры нашего славного города, на которых он яростно и смело писал масляной краской лозунги-призывы: «Слушайте «Голос Америки!», «Долой КПСС!», «Партия – враг народа!», «Свободу политзаключенным!»  В дальнейшем, на волне горбачевской демократии и плюрализма, Ю.А. Рыбаков смог стать не только одним из лидеров т.н. «художников-нонконформистов», но и политиком, успешно боровшимся с советской властью, добиваясь развала СССР. Последние годы продолжающий проживать в России Рыбаков, руководитель правозащитного фонда, финансируемого из Великобритании, приобрел на Западе ореол яростного борца против  «путинской диктатуры». 

Сколько вранья, передергиваний и подтасовок обнаружил я, бывший следователь и оперативный работник органов госбезопасности СССР, в мемуарах человека, сделавшего карьеру на ненависти ко всему советскому и русскому. Уже тогда, делая многочисленные пометки и  закладки с надписями: «наглая ложь», «передергивание», «самореклама», «представлены вымышленные факты», я начал задумываться: наверное, пора сказать правду о том, почему органы КГБ периода «развитого социализма»  были вынуждены заниматься контролем над обстановкой и процессами в среде творческой интеллигенции. Пора объяснить истинную роль ленинградских чекистов в мероприятиях по осуществлению предупредительно-профилактической работы в среде творческой интеллигенции. Нужно сказать правду о том, что  сделали в те годы органы государственной безопасности  по созданию условий для нормальной творческой деятельности  художников, литераторов и музыкантов, которые были прямым объектом воздействия западных антисоветских центров, стремившихся подтолкнуть представителей «творческого андеграунда» к совершению враждебных стране проявлений.

В октябре 2015 года гостем нашего клуба «Дом-4», объединившего в своих рядах ветеранов контрразведки УКГБ ЛО,  стал ныне всемирно известный художник и скульптор Михаил Михайлович Шемякин, который  сорок с лишним лет назад был одним из «клиентов» Управления КГБ СССР по Ленинградской области. В увлекательном, искрометном рассказе о своей судьбе М.М. Шемякин очень четко расставил акценты: как художника, как талантливую творческую личность его преследовали не органы государственной безопасности, а… сами художники и чиновники от искусства, выражавшие патологическую зависть к чужому таланту.

Михаил Шемякин, уже давно ставший «человеком мира»,  общался с бывшими  сотрудниками контрразведки  с большим уважением, даже выражая благодарность: «Выдворяя меня из Союза, вы спасли меня, как художника. Я не забуду тех людей, которые, как я смог убедиться, не желали лично мне зла, а по-своему защищали от нападок функционеров из Союза Художников».

Эта встреча с М.М. Шемякиным не осталась в истории клуба ветеранов контрразведки «Дом-4» всего лишь частным эпизодом. Уже в мае 2016 года вышел из печати  юбилейный 10-й сборник воспоминаний сотрудников ленинградского Управления КГБ, оформленный и проиллюстрированный художником Шемякиным. Михаил Михайлович опубликовал в нем свой очерк «КГБ, официоз и леваки», в котором  эскизно обрисовал положение так называемых «непризнанных» художников-авангардистов в Ленинграде в конце 60-х – начале 70-х годов прошлого века. Мне, как начальнику  одного из ведущих подразделений  5-й службы УКГБ ЛО с 1979 по 1987 гг. пришлось непосредственно организовывать и вести оперативную работу в среде творческой  и околотворческой интеллигенции (оперативный термин тех лет). 

Учитывая, что последние годы среди  политиков, предпринимателей, представителей творческой интеллигенции  стало очень популярно мифотворчество, закрепляемое многочисленными интервью и мемуарами «о преследованиях КГБ, борьбе с партократией за право творческого самовыражения», я принял решение написать о работе чекистов 5-й службы УКГБ ЛО.

Со времени событий, о которых я планирую рассказать, прошло уже более 30 лет. Многие факты, явления той «советской жизни» совершенно неизвестны нынешнему молодому поколению россиян. Именно поэтому недобросовестные и  не весьма талантливые деятели современной «гламурной культуры» (термин мой – ПК), фальсифицируя очевидные факты, демонизируют органы госбезопасности периода «брежневского застоя», представляя себя этакими «жертвами совдеповского режима».

 Попытаюсь в своих воспоминаниях максимально объективно объяснить роль и место советских органов государственной безопасности в тех событиях, которые уже стали историей, «делами давно минувших дней». Для этого придется хотя бы кратко охарактеризовать взаимоотношения  между деятелями культуры  и представителями власти, (читай – коммунистической Партии Советского Союза), в стране, гордо называвшейся «первым в мире государством рабочих и крестьян».

 

 

 

 

   Интеллигенция и власть в СССР

 

 

Интеллигент – образованный человек, имеющий склонность к мечтательности и питающий отвращение к труду. В России интеллигентом может стать каждый.

Леонид Шебаршин, начальник службы внешней разведки КГБ СССР

 

 

Отношения творческой интеллигенции с властями, что в царской России, что в Советском Союзе, на мой взгляд, никогда не были идиллическими. Первым российским «диссидентом» с определенной натяжкой можно считать протопопа Аввакума. Ну, а первым «репрессированным писателем» – Александра Радищева, о котором императрица Екатерина II, прочитав  его «Путешествие из Петербурга в Москву» воскликнула: «Да это же бунтовщик хуже Пугачева!»  Большое количество поэтов и писателей «золотого» ХIХ века в России с разной степенью остроты находились в оппозиции к самодержавной императорской власти, а также чиновничьему аппарату.

Вспомним оду «Вольность»,  «Послание в Сибирь» Александра Пушкина, стихотворение «Прощай, немытая Россия!» Михаила Лермонтова, повесть М.Е. Салтыкова-Щедрина «История одного города», чтобы осознать: лучшая часть российской творческой интеллигенции не шла в услужение крепостническому  царскому режиму, а, наоборот,  стремилась осуждать «свинцовые мерзости российской жизни» (фраза критика-демократа В.Г. Белинского – П.К.).

Не стану заниматься литературно-критическими исследованиями, демонстрируя эрудицию, приводя примеры лучших произведений Н. Некрасова, И. Тургенева, В. Короленко, Л. Толстого,  других русских писателей-классиков ХIХ века, носивших ярко выраженный критический, а иногда изобличительный характер по отношению к политическим порокам и социальным несправедливости царской России. Также  не буду заниматься анализом литературного процесса, приводить критические статьи В. Белинского, Н. Добролюбова,  В. Стасова, анализировать журнальную полемику между «западниками» и «славянофилами». Это не является целью моих воспоминаний. 

Хочется подчеркнуть, что всегда, во все времена, при разных политических режимах в нашей богатой талантами стране была также «другая»  интеллигенция, художники и писатели, стремившиеся активно «подстроиться под власть». Вспомним из школьной программы по литературе, какими грандиозными тиражами издавались псевдоисторические романы Загоскина, которыми зачитывались дворяне. Думаю, что даже нынешняя молодежь, благодаря Интернету что-то слышала о писателе и издателе Фаддее Булгарине, сотрудничавшем с третьим охранным отделением жандармерии, информируя власти о «неблагонадежных» поэтах, писателях и художниках.

Надеюсь, подавляющее большинство россиян знает об уникальном в мировой художественной истории движении художников-передвижников в царской России. Эти художники, среди которых были такие «звезды первой величины», как И. Репин, Н. Крамской, В. Серов, И. Левитан, В. Васнецов, В. Перов, главными сюжетами своего творчества сделали социальную тему. Хочу, чтобы перед глазами читателей всплыли образы картин весьма материально благополучного художника Ильи Ефимовича Репина, вызывавших в годы их появления бурные споры и обсуждения: «Бурлаки на Волге», «Запорожцы пишут письмо турецкому султану», «Не ждали», «Арест пропагандиста».

Тема социальной несправедливости в царской России стала вообще одной из главных в творчестве многих российских художников на рубеже ХIХ и ХХ веков. Широко известные в те годы картины, такие как «Кочегар», «Всюду жизнь»  (художник Н. Ярошенко),  «У дверей школы» (художник Н. Богданов-Бельский) предназначались не для украшения богемных столичных гостиных, а для демонстрации на передвижных выставках по всей России. Эти и другие высокохудожественные произведения искусства социальной тематики будоражили умы студенчества, преподавателей университетов, инженерно-технических работников заводов и мануфактур, призывая к революционным социальным  переменам в России.

Октябрьскую революцию, с легкой руки западных идеологов и их «демократических» российских последователей, названную «большевистским октябрьским переворотом»,  многие видные представители русской интеллигенции приняли враждебно. В эмиграции за рубежом оказались Иван Бунин, Владимир Набоков, Алексей Толстой, Александр Куприн  и многие другие. Даже «буревестник революции» Алексей Максимович Горький (Пешков), провозглашенный «пролетарским писателем», предпочел пережить братоубийственную гражданскую войну на теплом и солнечном острове Капри в Италии.

 Знаменитые поэты российского «Серебряного века», не желая разделять трагическую судьбу расстрелянного за участие в монархическом заговоре Николая Гумилева, также потянулись за рубеж.  Игорь Северянин, Владислав Ходасевич, Марина Цветаева полной мерой испили  горькую чашу эмиграции и оторванности от родных российских корней. Читателями их произведений долгие годы оставалась узкая прослойка белогвардейской эмиграции.

Первые годы советской власти в условиях кровавой гражданской войны не слишком располагали  к написанию и изданию лирических стихов  и романов-эпопей. Новая власть, вынужденная обороняться на 360 градусов, поддерживала только тех деятелей культуры, которые, так же, как и В.В. Маяковский, могли  открыто сказать: «Моя революция». В поэзии на долгие годы утвердилась «левая» революционная стилистика бывшего футуриста Маяковского, а также выросла целая плеяда «пролетарских поэтов»: Демьян Бедный, Михаил Голодный, Владимир Кириллов и др. Первые годы молодой советской власти в литературном и художественном процессе тон задавали вчерашние футуристы, авангардисты всех мастей, объединившиеся в так называемый  «Левый фронт» – «ЛЕФ». Коротко их художественную и политическую позицию формулировал лозунг: «Во имя светлого завтра сожжем Рафаэля, разрушим искусства дома!» 

Жесткие реалии послереволюционных лет: иностранная интервенция, «белый» и «красный» терроры, политическая линия победившей партии большевиков требовали от интеллигенции, названной «солью соли русской земли», определиться по отношению  к грандиозным политическим и социальным переменам в стране. Лидер большевиков  В.И. Ленин впрямую задал вопрос: «С кем вы, мастера культуры?» Он же в знаменитой статье «Партийная организация и партийная литература» сформулировал принципы литературного и художественного творчества в рождающейся  в крови и пламени  страны советов, Советском Союзе. Вождь мирового пролетариата четко указывал, что писатель при социализме не может быть беспартийным. «Долой  литераторов беспартийных, долой литераторов сверхчеловеков!» – призывал основатель советского государства.

Говоря упрощенно, еще при В.И. Ленине, а затем при И.В Сталине был сформулирован принцип, а точнее объявлен «социальный заказ»: писатели, художники, композиторы должны служить интересам  советского социалистического государства и прославлять в своих произведениях созидательный труд гегемона – пролетариата и его союзника – колхозного крестьянства. Под руководством «вдохновляющей и организующей силы» – ВКП(б) были созданы общественные творческие союзы писателей, художников, композиторов, члены которых в своем творчестве должны были руководствоваться утвердившимися «принципами социалистического реализма».

Главным тезисом этого принципа было «изображение типических героев в типических обстоятельствах», которыми в те непростые годы были ударные стройки пятилеток, всколыхнувшая вековой уклад сельской жизни коллективизация и раскулачивание, военный отпор иностранным агрессиям, героическое освоение просторов Арктики и Северного Полюса. Творческой интеллигенции, объединенной в союзы под руководством и контролем коммунистической партии, создавались благоприятные условия для творчества, если оно соответствовало определенным требованиям, сформулированным властями. И худо было тем творцам, которые по тем или иным причинам не вступали или не вписывались в творческие союзы, создавая произведения, которые, по мнению учрежденных властями органов цензуры, «не соответствовали решению задач по воспитанию человека социалистического общества».

Можно припомнить, сколько проблем  пережил Михаил Булгаков с изданием своих произведений и постановкой пьес; какие трудности и лишения испытывал замечательный мастер стиля, гениальный писатель Андрей Платонов; как трагически закончилась жизнь автора популярной «Конармии» Исаака Бабеля. Издательское дело практически монопольно находилось в руках государства, которое решало: что сто;ит, а что не сто;ит издавать для «удовлетворения духовных потребностей рабочих, крестьян и советской интеллигенции». Организация  проведения художественных выставок стала также монопольной функцией государственных музеев и выставочных залов, а заказ и закупка произведений изобразительного искусства осуществлялась  подконтрольными партийным властям подразделениями Художественного Фонда СССР.

Для писателей и художников за счет государства были построены многочисленные дома творчества, пансионаты и санатории. Писателям, членам творческого союза, бесплатно предоставлялись отдельные квартиры в престижных домах в Москве  Ленинграде, а художникам сдавались в долгосрочную аренду за незначительную плату помещения под художественные мастерские. Кроме того была создана система обеспечения художников материалами для творчества (кисти, краски, бумага и пр.), а также открыты сетевые магазины  «Лавка художников», в которые могли сдавать для продажи свои произведения только члены творческих союзов.

Руководство Советского Союза во главе с Иосифом Сталиным уделяли огромное внимание созданию ярких произведений о рабочем классе и для рабочего класса. Для поощрения писателей, художников, композиторов и кинематографистов были учреждены специальные Государственные премии, лауреаты которых становились исключительно обласканными властями, поднимаясь на недосягаемые высоты материального благополучия. Не случайно И. В. Сталин любил называть писателей «инженерами человеческих душ». 

За предвоенное десятилетие взаимоотношения творческой интеллигенции с советской властью приобрели окончательно сформировавшийся характер понятных обеим сторонам «правил игры». Поэты и композиторы не по приказу, а по зову сердца сочиняли замечательные песни, которые «строить и жить  помогали», создавая атмосферу радости и праздника в далеко непростой жизни советских людей. Кинематографисты внесли весомый вклад в формирование принципов советского патриотизма. Вспомним такие кинофильмы, как «Чапаев» (реж. братья Васильевы), «Мы из Кронштадта (реж. Е. Дзиган), «Александр Невский» (реж. С. Эйзенштейн). 

Художники, скульпторы в станковой и монументальной живописи и памятниках воспели образ революционного солдата, рабочего-стахановца, колхозного крестьянина, красноармейца. В качестве одного из шедевров можно назвать знаменитую скульптурную группу Веры Мухиной «Рабочий и колхозница», украшавшую павильон СССР на международной выставке. Романы Михаила Шолохова «Тихий Дон» и «Поднятая целина» были прочитаны миллионами советских граждан от мала до велика.

Особое место заняла впервые в мировой истории выделившаяся в отдельное направление в  искусстве детская литература. Кроме многочисленных газет и журналов («Веселые картинки», «Мурзилка», «Пионер», «Искорка» и др.) в СССР миллионными тиражами издавались стихи для детей и подростков. Владимир Маяковский, Корней Чуковский, Самуил Маршак,  Агния Барто стали любимыми авторами советских дошколят. Специально созданное издательство «Детская литература» тщательно и последовательно проводило издательскую политику по формированию у юных читателей правильных, патриотических убеждений, не только развлекая, но и воспитывая юных читателей. Книги для детей издавались красочно. За короткое время к их изданию были привлечены сотни талантливых художников-графиков, создавших уникальную советскую школу книжной графики. 

Детские книги были не только  красиво оформлены, но  и доступны по ценам, поскольку государство выделяло колоссальные дотации на их выпуск, щедро через гонорары оплачивало труд писателей и художников. Школьники до дыр зачитывали книги любимого детского писателя Аркадия Гайдара, участника Гражданской войны. Повести «Судьба барабанщика», «Тимур и его команда», «Голубая чашка», «Военная тайна» без нудной дидактики формировали у детей и юношей  убеждение в том, что «…жизнь, товарищи,  была совсем хорошая…»

Знаменитая «Сказка о Мальчише-Кибальчише» из повести Гайдара «Военная тайна», по моему мнению, сыграла огромную роль в воспитании советских патриотов, будущих солдат Великой Отечественной войны. Уверен, что люди моего поколения, которым сейчас за 60 лет, с легкостью  повторят запавшие в раннем  детстве в душу строки: «Эй, вставайте!..... Было полбеды, а теперь кругом беда. Много буржуинов, да мало наших… Эй, вставайте, кто еще остался! Только бы нам ночь простоять да день продержаться». 

Мы, послевоенные мальчишки и девчонки  сдерживали слезы и стискивали зубы, переживая за смелого Мальчиша-Кибальчиша, героически погибшего, но непокорившегося проклятым буржуинам, которых разгромила непобедимая Красная армия. Учителя начальной школы читали нам, еще не освоившим грамоту, гайдаровскую повесть «Чук и Гек», заканчивавшуюся замечательными словами: «Что такое счастье – это каждый понимал по-своему. Но все вместе люди знали и понимали, что надо честно жить, много трудиться и крепко любить и беречь эту огромную счастливую землю, которая зовется советской страной».

Наши родители, чья молодость пришлась на 30-е годы прошлого века, ставшие в 1941 году солдатами Великой Отечественной, с удовольствием пели песню на стихи В. Лебедева-Кумача: «Широка страна моя родная. Много в ней лесов, полей и рек./ Я другой такой страны не знаю, где так вольно дышит человек!»  Благодаря песням, книгам и кинофильмам тех лет, созданных советскими писателями, композиторами и кинематографистами, они знали, что им нужно делать, «если завтра война, если завтра в поход…» Потому что  советская идеология на перовое место ставила патриотизм и любовь к Родине. «Когда страна прикажет быть героем – у нас героем становится любой!» – пелось в популярной песне предвоенных лет.

Великая Отечественная война 1941-1945 годов против немецко-фашистских захватчиков стала  общим испытанием для всей страны: и для  советского народа, и для интеллигенции. Гитлеровский расчет на то, что СССР рухнет, как «колосс на глиняных ногах» провалился. В едином порыве на защиту Отечества поднялись не только русские, украинцы и белорусы, но   также жители республик Закавказья, Казахстана и Средней Азии, народы, заселявшие просторы Сибири, которым, казалось, ничем не грозит фашистская оккупация и пресловутый «немецкий порядок». Солдаты и офицеры Красной Армии проявляли чудеса героизма, а писатели, публицисты, поэты и композиторы создавали яркие произведения: газетные статьи, рассказы и повести, стихи и песни, которые вносили свой вклад в победу над врагом.

Давайте еще раз вспомним потрясающий энергетический заряд песни «Священная война», написанной поэтом В. Лебедевым-Кумачом и композитором А. Александровым в самые первые,  трудные дни поражений и отступлений. Стихотворения К. Симонова «Ты помнишь, Алеша, дороги Смоленщины?», «Жди меня…», голос поэтессы Ольги Берггольц по радио блокадного Ленинграда, фронтовые заметки журналиста И. Эренбурга, «Ленинградская симфония» Д. Шостаковича также являлись оружием победы, как танки Т-34, самолеты-штурмовики, истребители, артиллерийские орудия. 

Нельзя забывать, что в годы войны многие артисты, художники и музыканты на свои немалые денежные сбережения строили для солдат Великой Отечественной самолеты и танки, лично  передавая их экипажам на фронте. Примеру деятелей культуры следовали рабочие и колхозники, укрепляя техническую мощь армии. О роли фронтовых концертных бригад, в которых блистали Нина Русланова, Клавдия Шульженко, Леонид Утесов, Аркадий Райкин,  другие известные артисты, написаны книги и сняты художественные фильмы.

На основании своего опыта работы чекиста идеологической контрразведки мною делается однозначный вывод, что, начиная со знаменитой речи Черчилля в Фултоне в 1946 году, западные спецслужбы  поставили перед собой цель разложения советской интеллигенции, разъединение ее с народом и коммунистической партией в целях  создания внутри нее оппозиции, способной доносить западные либеральные, так называемые «демократические» идеи. Симптоматично, что первые  трещины во взаимоотношениях между властью и творческой интеллигенцией в СССР начали возникать в конце 40-х – начале 50-х годов, знаменовавших начало Холодной  Войны между капиталистическим Западом и социалистическим Востоком.

Одним из поводов стали жесткие действия  И. Сталина и его окружения, начавших политическую компанию борьбы против «космополитов», а также печально известное дело «кремлевских врачей-отравителей». Немаловажную роль сыграло и знаменитое постановление ЦК ВКП (б) 1944 года о журналах «Звезда» и «Ленинград», в котором идеолог партии того времени А.А. Жданов камня на камне не оставлял от Анны Ахматовой и Михаила Зощенко, чрезвычайно популярных среди интеллигенции. Роспуск в 1948 году еврейского антифашистского комитета с последовавшим арестом и осуждением  как иностранных шпионов руководителей этой общественной организации только усугубил ситуацию.

Кроме того, незадолго до смерти Сталина в СССР упорно ходили слухи о готовящейся высылке евреев на Дальний Восток в созданную Еврейскую автономную область, которая, несомненно, будоражила умы интеллигенции и активизировала подрывную агитационную и пропагандистскую деятельность Запада. Что было первопричиной? Простая, естественная ответная реакция: «Наших бьют!» – или  четко, досконально продуманная кампания, в которой  до деталей  были просчитаны роль и место еврейской интеллигенции в науке, образовании, медицине и культуре? Трудно сказать. Наверное, и то, и другое. Как бы то ни было, но именно с середины 50-х годов Запад через активно создаваемые идеологические подрывные центры, финансировавшиеся государствами  по тем же принципам, как и разведывательные спецслужбы, стал уделять огромное внимание литературным и художественным течениям в СССР. 

Самым активным образом начали поддерживаться и рекламироваться по «вражьим радиоголосам» (подрывные антисоветские радиостанции «Свобода», Свободная Европа», «Немецкая волна» и др.) либеральные, модернистские направления в искусстве. Прозападными журналистами и искусствоведами осуждались и представлялись в гротескном, издевательском виде литература и искусство «партократии». Начав страшную, изматывающую гонку вооружений против СССР,  Запад не менее активно стремился разоружить советских людей идеологически и духовно. Главной ареной борьбы в конце 50-х – начале 60-х годов стала литература.

Печатное слово в   России всегда имело огромное значение. Наши идеологические и политические враги  смогли хорошо оценить  его роль в годы Великой Отечественной войны, зная силу публицистических статей Ильи Эренбурга, стихов Константина Симонова и Владимира Лебедева-Кумача, проникновенных рассказов Андрея Платонова («Одухотворенные люди», «Неодушевленный враг»). Атмосфера хрущевской «оттепели», радиопередачи «вражьих голосов» очень быстро сказались на обстановке в Союзе Писателей, где начали обостряться проблемы на национальной почве, а также, вначале шепотком, а затем все громче и громче  звучали критические высказывания о конъюнктурности, низком художественном уровне,  и лакировке реальной жизни в ура-патриотических романах. Критике и даже издевательствам подвергались   такие романы, как «Семья Журбиных» Всеволода Кочетова, одного из столпов «российского почвенничества», «Кавалер Золотой звезды» Семена Бабаевского.

Вспоминаю, как уже где-то в 1967-1968 годах мои брат и сестра, будучи  студентами ленинградских вузов, дали мне прочитать отпечатанную на пишущей машинке (мой первый опыт чтения «самиздата») пародию на роман Всеволода Кочетова «Чего же ты хочешь?»  По своему малолетству я этого романа не читал, но  хорошо знал, что В. Кочетов является автором романа о семье потомственных судостроителей Журбиных, посвященного советскому рабочему классу, по которому был снят очень популярный фильм «Большая семья», с молодым  и обаятельным Алексеем Баталовым в главной роли. 

Пародия называлась «Чего же ты хохочешь?» Она была очень злой и издевательской по отношению к автору. Из этой пародии, даже те, кто не читал самого романа, могли сделать вывод об этом писателе, как об «ура-патриоте», узколобо преданном коммунистической партии. Ну, а сам автор пародии, оставшийся анонимным, «смотрелся» в качестве остроумного, интеллектуального человека, располагающего более широкими, «незашоренными» взглядами на советскую действительность.

После публикации в 1957 году на Западе романа Бориса Пастернака «Доктор Живаго», осуществленной впервые за 30 лет (после публикаций романов Евгения Замятина и Бориса Пильняка), минуя советскую цензуру,  негативные оппозиционные процессы среди писательской интеллигенции стали носить необратимый характер. После присуждения Б. Пастернаку за этот роман, впервые ставивший под сомнения достоинства советского политического строя,  Нобелевской премии по литературе, со стороны Союза Писателей началась травля поэта.  Естественно, что кампания по осуждению Б. Пастернака, была организована по указанию отдела агитации и пропаганды ЦК КПСС, вот только дала она, на мой взгляд, больше отрицательных, чем положительных результатов. Рожденная в умах партийных руководителей от культуры  традиция изготавливать и понуждать творческих работников подписывать и публиковать «письма протеста» как никогда удачно сыграла на руку Западу. Наши противники, задумывая провокацию с изданием «Доктора Живаго» за рубежом и присуждением ему Нобелевской премии, не  только добились обострения отношений творческих людей с партийной верхушкой, но также смогли выявить своих потенциальных единомышленников, на которых впоследствии стали опираться в своей антисоветской агитации  пропаганде. 

 Среди писателей, ставших членами творческого союза, разраставшегося до непомерных размеров, стало очень популярным так называемое  «фрондерство» («фрондер» – участник фронды, беспокойный, недовольный, неуживчивый человек, «Краткий словарь иностранных слов», Москва, 1950).  Интеллигентские фрондеры демонстрировали несогласие с теми или иными указаниями руководства творческих союзов и даже партийных органов. Например, «широкоизвестный в узких кругах» поэт Х., мог заявить редактору или руководителю издательства: «Вы знаете, в отличие от поэта У., я не пишу датской поэзии». Этим термином среди членов Союза писателей было принято называть стихи, написанные или приуроченные  к определенным юбилейным датам или событиям: годовщине Октябрьской революции, юбилею того или иного политического деятеля или исторического события. 

Следует признать, что такого рода «стихи на случай» очень вошли в практику издательского дела в хрущевское и брежневское время, вызывая не только улыбку, но и нескрываемое раздражение у истинных ценителей поэзии. Рискну привести пример подобного рода «датской» поэзии, несомненно, имеющей мало общего с вершинами мирового поэтического творчества:

 

После  ХХIV съезда КПСС

 

Когда исполинские планы 

В дела превращает народ,

Яснея, сквозь века туманы, 

Мечты исполненье встает.

 

И новый размах созиданья 

Дает нашей мысли живой 

Особую прелесть сознанья 

И чувство души мировой.

 

И сердце планеты мы слышим 

В дыхании наших работ, 

И мы уже будущим дышим, 

Как воздухом лучших высот!

Автор стихотворения –  поэт Николай Семенович Тихонов, Герой Социалистического Труда, член правления Союз Писателей СССР, депутат Верховного Совета СССР, член ЦК КПСС.  Сборник «Стихотворения. 1970-1977 гг.,  Москва, «Советский писатель», 1978 , тираж 100.000 экземпляров. Нужно ли долго объяснять, как изгалялись над подобными стихами комментаторы расположенной в Мюнхене и  содержавшейся на бюджет американского ЦРУ радиостанции «Свобода»?

Благодаря передачам зарубежного радио для советских слушателей,  были пущены слухи о том, что Михаил Шолохов, который также был удостоен Нобелевской премии, не является подлинным автором «Тихого Дона». Сама личность М.А. Шолохова, как писателя и патриота, успешного и «обласканного властями», на долгие годы  стала мишенью для  поддевок и кулуарного «обсасывания» в ресторанах домов писателей и на кухнях со стороны  менее талантливых собратьев по перу. М.А. Шолохову ставилось в вину, прежде всего, типичная «бытовуха»: материальное благополучие, а также известность, достигнутая не за счет талана, а, благодаря благосклонности вождей, одаривших писателя многочисленными государственными премиями, наградами и миллионными тиражами книг как живого классика советской литературы.

Наши идеологические противники с самого начала холодной войны грамотно использовали как ошибки зачастую весьма негибкой  советской пропаганды, так и негативные тенденции в развитии творческих союзов особенно  в национальных республиках. Ведь чем больше становилось поэтов и писателей, ставших членами творческого союза, тем труднее было издаваться. Все книги в те годы готовились в редакциях издательств   и печатались в типографиях за государственный счет! Как легко было корреспондентам «Голоса Америки»  играть на чувствах неудовлетворенности молодых писателей, годами ожидавших очереди на публикацию своего литературно детища, намекая на то, что «лауреат Сталинской премии писатель Н. публикуется только потому, что является членом КПСС и депутатом Верховного Совета СССР».

Зависть, простая человеческая зависть десятилетиями процветала и культивировалась в творческих союзах, приводила к формированию  естественным или специально срежиссированным образом организованных литературно-художественных группировок, которые брали под свой контроль отдельные периодические издания и даже издательства. Групповщина, кумовство,  поддержка «своих», «дружба против чужих» стали обычным явлением жизни творческих союзов.

После принятия в 1961 году новых редакций уголовных кодексов всех союзных республик на смену пресловутой 58-й статье УК РСФСР («Контрреволюционное преступление») в главу «Особо опасные государственные преступления была введена 70-я статья: «Антисоветская агитация и пропаганда». Диспозиция статьи уголовного кодекса предусматривала ответственность за распространение, изготовление и хранение в письменной, печатной или иной форме произведений  антисоветского  содержания (антисоветской подрывной литературы), а равно распространение клеветнических измышлений, порочащих  советский государственный и политический строй при наличии специальной цели подрыва и  ослабления советской власти.

Зарубежные идеологические центры ответили на появления этой статьи УК массовой засылкой в СССР изданной за рубежом литературы. Вначале это были художественные произведения писателей и поэтов русской эмиграции, не издававшиеся в СССР. Будучи студентом юридического факультета в 1970 году я видел у своего друга Сергея Соловьева прекрасно изданную в США на русском языке книгу с романом М.А. Булгакова «Мастер и Маргарита». В СССР это произведение впервые было опубликовано в 1968 году в журнале «Москва». Но, как подчеркивалось в предисловии к американскому изданию, «добрая заграница» предлагала нам полную версию романа, без изъятий советской цензуры, о которой следует говорить особо. О роли и месте существовавшего в те годы ГОРЛИТа (государственного комитета по охране тайн в печати) я расскажу в главе о «Клубе-81», объединившем ленинградских так называемых «непризнанных литераторов».

Наши, как сейчас говорят, «партнеры» рассчитали все очень грамотно. Органы государственной безопасности, несомненно, будут отслеживать каналы отправки и распространения подобного рода враждебной антисоветской литературы, станут изучать ее распространителей и читателей. Возможно, кого-то из них органы КГБ профилактируют, а, может, не очень тщательно разобравшись в наличие  умысла на подрыв и ослабление советского государственного строя, даже привлекут к уголовной ответственности. Ну, и  славно!  Ведь там, «за бугром» никто о благополучии  советской интеллигенции и  молодежи никогда и не задумывался. Зарубежные «рыцари плаща и кинжала» в своей деятельности руководствовались пещерной убежденностью в своем превосходстве над СССР и ее гражданами и действовали по принципам «цель оправдывает средства» и «чем гаже, тем лучше».

С каким вожделением западная пресса и направленные на СССР «вражьи голоса» на все лады издевалась над выходкой генерального секретаря ЦК КПСС Н.С. Хрущева на художественной выставке в манеже, где лидер страны «по полной программе» продемонстрировал не только отсутствие минимальной культуры, но просто непотребно, по-хамски вел себя в отношении художников-модернистов, которых незамедлительно  поддержал «свободный Запад».

Важным этапом формирования в Советском Союзе так называемого «диссидентского движения» («диссидент» – в переводе с латинского означает «несогласный» – ПК) стал уголовный процесс 1966 года над писателями Юлием Даниэлем и Андреем Синявским, обвинявшихся  в публикации своих произведений на Западе под псевдонимами соответственно Николай Аржак и Абрам Терц. Привлечение писателей к уголовной ответственности вызвало первые массовые демонстрации протеста еще ограниченного контингента подготовленной интеллигенции и  молодежи  в Москве на Пушкинской площади, которые активно освещали с антисоветских позиций зарубежные журналисты и дипломаты. Именно в тот период вышли в лидеры диссидентов будущие известные на Западе и в СССР борцы правозащитного движения Андрей Амальрик, Юрий Галансков, Григорий Померанц, Андрей Гинзбург и др.

Провокация с публикацией за рубежом художественных произведений  Ю. Даниэля и А. Синявского удалась на славу. Как и предполагали ее организаторы, поймавшие на свой «крючок» отдел агитации и пропаганды ЦК КПСС, давший команду КГБ возбудить уголовное дело, подсудимые не признали обвинений в антисоветской агитации и пропаганде. А.Д. Синявский в своем последнем слове на суде сказал очень важные слова: «…возникает вопрос: что такое агитация и пропаганда, а что художественная литература? Позиция обвинения такая: художественная литература – форма агитации и пропаганды; агитация бывает только советская и антисоветская; раз не советская, значит антисоветская… Тут начинает действовать закон «или-или»… Кто не за нас, тот против нас. В какие-то периоды – революция, война, гражданская война – эта логика, может быть, и правильна, но она опасна применительно к спокойному  времени, применительно к литературе… А-а, не социалист? Не реалист? А-а, не марксист? А-а, фантаст? А-а, идеалист? Да еще за границей? Конечно, контрреволюционер!.. В глубине души я считаю, что к художественной литературе нельзя подходить с юридическими формулировками…»

Осуждение Синявского и Даниэля к семи и пяти годам лагерей соответственно вызвало  волну писем протеста со стороны членов Союза Писателей, было даже подготовлено обращение к ХХIII съезду коммунистической партии. С другой стороны с заявлениями, осуждающими поступки Синявского и Даниэля, выступили русские писатели-«почвенники» во главе с лауреатом Нобелевской премии по литературе М.А. Шолоховым. Как бы то ни было, цель, поставленная и сформулированная «западными кукловодами» была достигнута: в Союз Советских Писателей был внесен глубокий раскол. Существенной гирькой на весы противостояния интеллигенции и властей легло осуждение в Ленинграде в 1964 году к ссылке за тунеядство в то время «непризнанного»   поэта Иосифа Бродского, будущего Нобелевского лауреата.

Резкое обострение политической обстановки  между СССР и США произошло после египетско-израильского конфликта 1967 года, в котором американцы самым активным образом поддержали Израиль, а СССР, верный союзническому долгу, Египет. Практически на стороне Израиля воевали американские летчики, а на стороне Египта – советские. В СССР, благодаря активнейшей западной радиопропаганде, поднялась волна националистического еврейского патриотизма, который с самого начала разошелся с официальной оценкой израильской агрессии, сделанной советским правительством. Очень скоро эта волна перешла  в кампанию по развертыванию массовой эмиграции евреев в Израиль.  Неумелая, заскорузлая политика партийной верхушки по сдерживанию эмиграции за счет искусственных препонов,  а также, кондовой, неубедительной пропаганды, только углубляла трещину во взаимоотношениях творческой интеллигенции и государства. 

Хорошо помню, как неестественно выглядела на экранах телевизоров  плохо срежиссированная, специально организованная и показанная по центральному телевидению пресс-конференция известных деятелей культуры еврейской национальности. Популярнейший сатирик Аркадий Райкин сидел за столом с каменным, непробиваемым лицом. Актриса Элина Быстрицкая, прославившаяся ролью казачки Аксинью в экранизации шолоховского «Тихого Дона», патетически заявляла: «Нет, мы не с Вами, госпожа Голда Меир!» Позднее, уже во время службы в органах госбезопасности, я узнал, что некоторые участники этого «политического действа», выступая по заказу КПСС, «держали кукиш в кармане», втихую критикуя и осуждая советские власти, создавшие им все условия для творчества и материального благополучия.  Впрочем, об этих особенностях отдельных представителей советской творческой интеллигенции думать одно, говорить другое, а делать третье, никогда не забывая о собственном благополучии и творческом успехе, я также узнал значительно позже.

Следует сразу  оговориться, что подавляющему большинству советских людей, читателей было мало что известно о «столкновениях и бурях» внутри Союза Писателей СССР. Ну, пели мы в 60-е годы свободно и без оглядки песни Александра Галича. Кому-то они казались излишне острыми и даже издевательскими «по отношению к советской действительности и советским людям». Но их никто не запрещал. Ну, после отъезда Галича  за границу исполнять эти песни в узких компаниях кто-то стал реже, с оглядкой. В кинофильмах «На семи ветрах», «Дайте жалобную книгу» и «Не самый удачный день» продолжали звучать песни этого автора. Вот только киноповесть и пьесу «Вас вызывает Таймыр» перестали показывать и ставить. А слова песни «До свидания, мама, не горюй, не грусти,// Пожелай нам доброго пути», пели, как и раньше, не задумываясь, сочинил их эмигрант Галич-Гинзбург или же они просто «народные».

Похожая  история была и с Владимиром Войновичем, вступившим в 70-е годы в конфликт  с писательским союзом  из-за неприятия в СССР и публикации за рубежом его произведения «Жизнь и удивительные  приключения солдата Ивана Чонкина». Подавляющее большинство  советских людей  слыхом не слыхивали ни о каком Иване Чонкине, но наизусть знали слова одной из первых «космических» песен, автором стихов которой был  именно Владимир Войнович:

«Заправлены в планшеты 

Космические карты,

И штурман уточняет

В последний раз маршрут.

Давайте-ка, ребята,

Закурим перед стартом

У нас еще в запасе четырнадцать минут.

  Я верю, друзья, 

Караваны ракет 

Помчат нас вперед 

От звезды до звезды. 

На пыльных тропинках 

Далеких планет

Останутся наши следы».

Венцом обострения взаимоотношений между интеллигенцией, молодежью и советскими властями  стала судьба и история творчества писателя Александра Солженицына, чья публикация в журнале «Новый мир» в 1962 году повести «Один день Ивана Денисовича», впервые показала  миллионам читателей трагедию сталинских лагерей и стала  знаменем т.н. «хрущевской оттепели». Зарубежные идеологические центры оказались значительно профессиональнее и дальновиднее советских партийных органов пропаганды, увидев в А.И. Солженицыне личность, которую можно весьма эффективно использовать в борьбе по дискредитации советской власти.

Солженицын  стал непримиримым  борцом с советской цензурой, публично обратясь к IV съезду советских писателей с предложением обсудить «нетерпимое дальше угнетение, которому наша художественная литература из десятилетия в  десятилетие подвергается со стороны цензуры…» Организация переправки за границу рукописи самого известного произведения А. И. Солженицына «Архипелаг ГУЛАГ»,  присуждение ему Нобелевской премии по литературе, было осуществлено по отработанным, утвержденным, и уже апробированным спецслужбами «лекалам». Наши западные «партнеры», вообще не очень-то любят напрягать себя творческими, нестандартными ходами. Посмотрите хотя бы на однообразие  сценариев т.н. «оранжевых» революций последних лет, осуществлявшихся как спецоперации ЦРУ. Несанкционированные «митинги протеста», выстрелы неустановленных снайперов,  ответственность за которые возложат на власти, везде огонь, кровь, смерть и… торжество демократии, американской демократии. Не удивлюсь, если в обозримом будущем на какую-нибудь мировую премию на Западе выдвинут Ройзмана,  Навального или покойного Немцова.

Апофеозом всех вышеописанных событий стало создание в Москве в мае 1969 года Инициативной группы защиты прав человека в СССР в составе 15 человек во главе с Натальей Горбаневской,  Александром Лавутом, лидером крымско-татарского движения  Мустафой Джемилевым и будущим защитником чеченских террористов Сергеем Ковалевым. Названная группа обратилась в ООН с письмом о нарушении прав человека в СССР, содержащим просьбу к «цивилизованному западному обществу» принять меры по понуждению советского государства к соблюдению их прав и свобод. Фактически оформилась официально признанная на Западе оппозиция, прямая подрывная деятельность которой позволила в последующем президенту США Рональду Рейгану назвать СССР «империей зла» и ввести жесткие экономические и политические санкции против нашей страны. В дальнейшем усилиями «истинных демократов» и коммунистов-перерожденцев, таких как М. Горбачев, Е. Яковлев, Б. Ельцин, Советский Союз был  доведен до вожделенного развала, о котором десятилетиями мечтали США и весь капиталистически мир.

Мне кажется, я  достаточно подробно изложил историю взаимоотношений между интеллигенцией и властью тех лет. Пора перейти непосредственно к событиям, в которых мне, как автору этих воспоминаний, пришлось непосредственно участвовать в период работы в 5-й службе Управления КГБ СССР по Ленинградской области.

 

 

 

Пятая линия или линия судьбы

 

 

 

- Коммунист Иванов! У Вас были колебания в линии партии?

- Нет! Колебался вместе с линией…

 

Политический анекдот 70-х – 80-х годов ХХ века

 

 

 

Мой перевод из следственного отдела в  5-ю службу Управления КГБ СССР по Ленинградской области произошел летом 1979 года. Приказ  был подписан 12 июля 1979 года, в день Петра и Павла, который я в то время, даже будучи атеистом, считал своими именинами, правда, не очень понимая смысла этого слова, да и самого понятия именин.

Сейчас, по прошествии уже почти трех десятков лет, иногда задумываюсь: если бы тогда в 1979 году я  был чуть-чуть помудрее, чуть-чуть поосторожнее? Не согласился бы на переход в 5-ю службу, которая все-таки в моем тогдашнем представлении молодого чекиста-профессионала была, как говорят в незабвенной Одессе-маме «немножечко охранкой»… Как бы сложилась моя чекистская судьба? Не знаю… Могу сказать одно: если бы я знал тогда, в июле 1979 года, сколько испытаний и неприятностей выпадет мне за восемь лет, проведенных в пятой службе, как придется переживать за все последующие газетные публикации о «душителе свобод» чекисте Кошелеве-Коршунове,  то, наверняка, отказался бы от сделанного мне в кадрах предложения. Хотя в  то время в нашей великой и могучей стране СССР военнослужащему было не принято отказываться от предложенного руководством места дальнейшего прохождения службы.

Итак,  я, Кошелев Павел Константинович, старший лейтенант органов государственной безопасности, не полных 27 лет от роду, прослужив в УКГБ ЛО пять лет, с легким сердцем простился с коллегами из Следственного Отдела и сменил свой пусть и небольшой, но отдельный кабинет, на втором этаже здания по Литейному проспекту дом 4, на рабочее место в кабинете на пятом этаже того же здания. Правда, свое рабочее место мне пришлось делить еще с тремя такими же молодыми, не менее энергичными и амбициозными сотрудниками.

Я «принял» свой «объект оперативного обслуживания» Государственный Эрмитаж от –  увы – давно покойного заместителя начальника Дзержинского районного отдела УКГБ подполковника Евгения Петровича Мищенко, мягкого, интеллигентного человека, искренне любившего Эрмитаж и его сотрудников. Об этом человеке я уже вспоминал в очерке «Их голоса припоминая» (Сборник «Следствие продолжается», книга десятая, Санкт-Петербург, «Первый класс», 2016 год). Мищенко Е.П.  тщательно, не на скорую руку, передал мне все оперативные и официальные контакты, со многими и из которых мне было очень легко найти общий язык: ведь за два с лишним года работы по контрабандным делам я,  кажется,  успел побывать во всех отделах Эрмитажа, за исключением, пожалуй, хозяйственного.

Передо мной были поставлены руководством конкретные задачи по налаживанию работы на канале выезда за рубеж специалистов Эрмитажа, а также, говоря сухим, казенным чекистским языком «контрразведывательному обеспечению безопасности проводимых за рубежом выставок из музейных коллекций». Хочется верить, что я хорошо сумел наладить эту работу. По крайней мере, если бы у меня не было положительных результатов, и  мне не удалось  проявить своих организаторских способностей, то вряд ли бы меня в короткий срок выдвинули на руководящую работу в нашем первом отделении первого отдела пятой службы. А, значит, не принял бы я участия в создании Ленинградского Рок-клуба, «Клуба-81» для непризнанных литераторов и Товарищества Экспериментального Изобразительного Искусства для бедных (в то время) художников-авангардистов.

 Может, эти подконтрольные органам государственной безопасности общественные объединения создали бы какие-то другие сотрудники. Или все эти «клубы» и «товарищества» вообще не появились бы на небосклоне советской культуры. Но… что сейчас рассуждать? История, как известно сейчас всем и каждому, не знает сослагательного наклонения. Я пишу эти строки во многом ради того, чтобы эту самую историю не перевирали разного рода лжепророки лжедиссиденты и лжепатриоты. Пусть информация, даже если она субъективная, будет получена читателем из первых рук, от первого лица.

Ну, а чтобы читатель нынешнего ХХI века, особенно молодой, не  живший в условиях социализма и противостояния двух систем, мог сам во всем разобраться, мне следует рассказать, почему, в каких целях в органах государственной безопасности СССР была создана так называемая «пятая линия», а  также что собой представляла в те годы пятая служба УКГБ СССР по Ленинградской области.

«Линия» идеологической контрразведки как самостоятельное направление в работе органов государственной безопасности СССР появилась в середине 60-х годов уже прошлого ХХ века. Не могу считать себя специалистом по истории спецслужб России, я просто пишу личные воспоминания о событиях, в которых участвовал сам. Но  знаю, что именно на рубеже окончания так называемой «хрущевской оттепели» в органах КГБ были созданы «пятые подразделения», получившие наименование «идеологической контрразведки».

После знаменитого Карибского кризиса на долгие годы воцарилась ситуация, именовавшаяся на языке партийных политинформаторов того времени как «противостояние двух систем». Несомненно, что это противостояние, как говорится, «имело место быть», и во все предыдущие годы существования первого в мире государства рабочих и крестьян. Именно в середине 60-х годов наши политические и идеологические враги начали особо активную деятельность по влиянию на советскую интеллигенцию и молодежь, реализуя догматы известной теории «разбора советского государства по кирпичам». 

Время было выбрано не случайно. Широкий международный резонанс Московского фестиваля молодежи и студентов, успехи СССР в освоении космоса, волна антиколониальных революций и переворотов в Африке – все это не могло не пугать западную капиталистическую элиту, больше всего боявшуюся распространения коммунистических идей в своих странах. В те годы КПСС не скрывала своей активной деятельности по финансовой поддержке национально-освободительных движений и коммунистических партий капиталистических стран.

В ответ на это Запад усилил финансирование и поддержку зарубежных националистических центров и группировок, активизируя их по-настоящему подрывную деятельность, носившую ярко выраженный антикоммунистический и антироссийский (тогда было принято говорить «антисоветский») характер. На советских людей, годами  приученных к дозированной и «выверенной» информации из передовиц «Правды», «Известий» и «Труда» (название газет того времени – ПК) потоками обрушилась радиоинформация закордонных радиостанций, таких как «Голос Америки», «Свобода», «Би-би-си», «Немецкая волна» и др.  Росли как грибы русскоязычные западные издательства, щедро финансируемые специальными службами, начавшие миллионными тиражами  выпускать литературу на русском языке. Причем наряду с неиздававшейся в СССР классикой в нашу страну начали засылать и распространять издания напрямую враждебные как идеологии социализма-коммунизма, так и самому советскому государству. Небывалую активность проявляли западные клерикальные структуры, в том числе  агрессивно-тоталитарные, стремившиеся занять в связи с преследованием Русской Православной Церкви опустевшую нишу Духовности.

Причем наш идеологический противник изначально действовал при достижении своих целей провокационными методами. Руководители идеологических и националистических центров, их агенты прекрасно знали, что Уголовным Кодексом  предусмотрена статья 70-я (антисоветская агитация и пропаганда), а также статья 190-1 (распространение клеветнических, порочащих государственный и общественных строй сведений).  Я уже писал о том, что, переправляя в  СССР различными контрабандными путями запрещенную литературу,  наши идеологические и политические  противники действовали провокационно, осознавая, что люди, проявившие к ней совершенно естественный интерес и любопытство, попадут в поле зрения органов КГБ, могут быть подвергнуты профилактике или наказанию. Органы государственной безопасности в этой ситуации действовали в соответствии с естественными законами: «действие порождает  противодействие», а также «угол падения равен углу отражения».

Творческая интеллигенция и молодежь были избраны нашими политическими противниками в качестве наиболее важных объектов пропаганды и идеологического разложения. Наших противников совершенно не устраивало, что советская творческая интеллигенция «работает на социализм», укрепляя патриотизм и веру в социалистические идеалы справедливости. На протяжении десятилетий, вплоть до вожделенного для Запада развала Советского Союза, зарубежные идеологические центры и спецслужбы стремились  заразить советских людей идеологией индивидуализма, вещизма, пренебрежения духовными ценностями в угоду культу индивидуализма и материального  накопительства.

Конечно, в таких условиях в органах КГБ стали создаваться специальные подразделения, которые укомплектовывались  сотрудниками, имевшими хорошее гуманитарное образование, владели иностранными языками,  были способны вести  идеологические и политические диспуты. Естественно, что все сотрудники, работавшие по «пятой линии», были идейными коммунистами, выполняющими свой партийный долг на службе в органах государственной безопасности.

5-я служба Ленинградского Управления КГБ того времени имела свою, давно сложившуюся структуру. Думаю, краткое ее описание  не будет воспринято как разглашение служебной   тайны. Служба состояла из трех отделов, которые были разделены на отделения, где трудились, как правило, от  10 до 15 сотрудников.  Принцип организации был традиционным: линейно-объектовый. Непосредственной работой против спецслужб и идеологических центров противника занимался второй отдел, а разработкой  и привлечением к ответственности, (в том числе и к уголовной),  советских граждан, осуществлявших подрывную враждебную  деятельностью против советского государства, занимался  третий отдел.

Наш первый отдел 5-й службы по своему предназначению был подразделением, которое должно было заниматься, говоря профессиональным чекистским языком того времени, «контролем за процессами, происходящими в среде советской интеллигенции» и профилактикой разного рода негативных и враждебных проявлений «в целях недопущения перерастания их в государственные преступления». Основной задачей, которая ставилась перед нами, как сотрудниками органов государственной безопасности, была: «защита представителей советской творческой интеллигенции от подрывного  воздействия враждебных ССССР идеологических центров и спецслужб противника».

В отделе было так называемое «вузовское» отделение, сотрудники которого курировали три крупнейших ВУЗа Ленинграда:  Ленинградский Государственный Университет, Первый Ленинградский Медицинский Институт и Ленинградский Политехнический институт, а также ленинградское отделение Академии Наук СССР. Другие ВУЗы города были в ведении районных отделов УКГБ. 

Одно отделение всецело занималось изучением и разработкой иностранных студентов. К слову сказать, в нем трудились, как   и в других отделениях, высокопрофессиональные сотрудники, которые еще в те времена вели глубокую и очень тонкую работу в отношении «Хамаса», «Хезболла» и других арабских организаций, по линии которых приезжали в Советский Союз учиться молодые студенты и аспиранты.

Второе отделение нашего первого отдела называлось для краткости «театральным». Его сотрудники курировали крупнейшие театры города: Кировский театр (так в те годы назывался Мариинский театр), Малый оперный театр имени Мусоргского, Большой Драматический Театр (тогда еще имени Горького), киностудию «Ленфильм», творческие союзы кинематографистов, композиторов и театральных деятелей, а также спорт (точнее говоря, международный спортивный обмен).

Наше первое отделение первого отдела 5-й службы считалось ведущим. Не случайно по номеру оно значилось «первым». В сферу его интересов входили ленинградские отделения творческих союзов писателей и художников, а также связанные с ними структуры: ленинградское отделение Всесоюзного агентства по авторским правам, Институт Русский Литературы (Пушкинский Дом), Институт живописи, скульптуры и архитектуры (Академия Художеств), Художественный Фонд. В отдельное направление работы была выделена линия международного медицинского обмена. В довершение полной картины отмечу, два отдельных сотрудника вели  весьма сложные линии работы: по так называемым «непризнанным художникам» и «непризнанным литераторам». По-другому эти направления назывались: «проведение контрразведывательной работы в околотворческой среде».

 Эти линии возникли после проведения в 1974 году выставок художников, не входивших в официальные творческие союзы во Дворцах Культуры имени Газа и «Невский». Не случайно в то время даже возник своеобразный культурологический термин «газо-невское движение», а художники, не разделявшие творческий принцип социалистического реализма в своем искусстве, называли себя «художниками нон-конформистами».   В круг «непризнанных литераторов» автоматически попадали все поэты, прозаики, критики, эссеисты и журналисты, не ставшие членами творческих союзов по причине  того, что их литературный стиль  или темы творчества не соответствовали официальной партийно-советской идеологии, а часто пытались эту идеологию критиковать или даже опровергнуть.

И вот, в довершение ко всему этому «смешению тем и стилей», в первое отделение первого отдела 5-й службы был взят в оперативное обслуживание Государственный Эрмитаж, один из крупнейших музеев мира. Начальник 1 отдела 5 службы В. П. А., человек чрезвычайно амбициозный и энергичный, планировал создать в будущем под своим началом так называемую «музейную линию». С учетом полученного в следственном отделе опыта работы по уголовным делам о контрабандной переправке за рубеж художественных ценностей, я  оказался подходящей кандидатурой  для налаживания этой работы.

Лично у меня в момент перехода из следственного отдела в 5-ю службу никаких карьерных планов не было. В свои 27 лет я продолжал оставаться романтически настроенным человеком, ориентированным в соответствии с  полюбившимися с юности стихами: «я  тем и делаю карьеру, что я не делаю ее».  Помню,  где-то в 1978 году во время одного из туристских комсомольских слетов мой тогдашний друг, ныне уже покойный, комсомольский секретарь Александр Лисовский сказал мне: «Знаешь, Паша, если бы ты перестал петь песни под гитару, то начальник отдела кадров Корсаков, наверняка мог бы выдвинуть тебя на должность заместителя начальника отделения в 9-ю службу (охрана партийных и государственных деятелей – ПК)».   

Не помню сейчас, почему Александр сказал именно так. Может, А.П. Корсаков  обсуждал с ним мою личность, может еще почему. Но  хорошо помню свою реакцию возмущения и негодования: «Я пою  потому, что мне это нравится, и потому, что это нравится другим. А отказываться от права  быть самим собой в угоду руководящей должности  в какой-то охранке партийных бонз? Ну, уж извините!!!»

Я был молод, задорен, силен физически и духовно, но еще не знал, что за роскошь быть, а, главное, право оставаться самим собой в нашей стране, в нашей жизни надо платить полной мерой, а иногда не только платить, но и расплачиваться…  Тогда, в июле 1979 года все казалось  если не радужным, то незамутненным. Работать в целях обеспечения безопасности такого музея как Эрмитаж было очень почетным и престижным. Одно только знакомство и регулярное личное общение с директором Эрмитажа академиком Борисом Борисовичем Пиотровским чего стоило! Я с головой окунулся в мою оперативную работу.

 

Искусствовед в штатском. Выдвижение на должность

 

Только вперед, только на линию огня!

Николая Островский («Как закалялась сталь»)

 

В коллективе 1 отделения 1 отдела 5-й службы, куда я пришел работать, кроме начальника отделения Виктора Александровича Фокина и его заместителя Владимира В. самый опытный сотрудник поработал в органах КГБ чуть более трех лет. Никакого «стариковства» или недоверия к «новичку» просто не могло быть. Передо мною лежали самые широкие возможности выбора тем и направлений работы. 

С первых же дней мне удалось нащупать в работе по Государственному Эрмитажу те направления, которые были перспективны для достижения оперативного результата.  У меня не было проблем в установлении контактов ни с дирекцией музея, ни с ведущими научными сотрудниками, многих из которых я знал по многочисленным искусствоведческим экспертизам, проводимым во время работы в следственном отделе.  Больших объемов работы я не боялся,  даже наоборот, соскучившись по истинной оперативной работе, был готов наваливать  и наваливать на себя  новые дополнительные нагрузки. Кроме того в течение первых двух лет работы в 5-й службе, кажется, не пропустил ни одного занятия в Лектории Государственного Эрмитажа, как говорится, «без отрыва от производства» получив основы искусствоведческих знаний.   

В то время непродолжительной разрядки международной напряженности между СССР и США, наступившей после подписания в Хельсинки «Соглашений о мире и безопасности в Европе», готовилась для демонстрации в США уникальная выставка «200 шедевров Эрмитажа». Вокруг самой выставки было «очень много политики». Американцы, будучи, прежде всего, коммерсантами, а уже потом демократами и альтруистами, с самого начала  просчитывали будущую прибыль. Кроме дохода от билетов, выпуска буклетов и альбомов предполагалось изготовление и продажа так называемых «реплик», то есть копий с эрмитажных шедевров в натуральную (!) величину. Причем предполагалось изготовление «реплик» разных ценовых категорий в различных материалах от пластика до драгметаллов.

Вспоминаю свои многочисленные встречи  с научными сотрудниками всемирно известного музея, наперебой высказывавшими сотруднику КГБ опасения в том, что «наши шедевры, отправленные на год в США, могут быть просто подделаны, а нам вернут качественно изготовленные копии!» Мною был написан не один десяток документов, касающихся серьезных проблем и угроз в связи с американской выставкой, которые докладывались и Ленинградский Обком КПСС, в Пятое Управления КГБ СССР и даже в ЦК КПСС! Но от идеи проведения выставки в США никак не хотели отказываться, поскольку ее главным спонсором с американской стороны была фирма по производству электроники «Контрол-дейта корпопорейшн», обещавшая по контракту поставить СССР серверное компьютерное оборудование, которое наши военные планировали использовать для нужд обороны.

К счастью для Эрмитажа, проблема снялась сама по себе: подготовительная работа по выставке была свернута уже в первых числах 1980 года, сразу же после ввода советских войск в Афганистан и завершения короткого периода международной «разрядки напряженности». Но мою энергичную работу заметили и, несмотря на то, что я не стремился кем-то руководить, организовывать, «вести за собой»,  уже довольно скоро – 19 ноября 1979 года я был назначен заместителем начальника отделения. Всего лишь за  четыре месяца работы в оперативном подразделении мне удалось сделать очень важный в карьерном смысле шаг:  от старшего оперуполномоченного до первой руководящей должности, столь желанной и заманчивой для многих моих коллег, стремившихся стать руководителями. 

Мое назначение, несомненно, было проведено по инициативе начальника 5-й службы В.И. Полозюка, поверившего в мои личные и деловые качества. Конечно, это был большой аванс, поскольку личная инициатива, эрудиция,  трудолюбие – это далеко не все личные качества, которые необходимы руководителю. Мне еще предстояло стать организатором и воспитателем для своих подчиненных, которые все были старше меня по возрасту, а некоторые и по стажу работы в КГБ!

Став начальником в такие «рекордные» сроки, я просто-напросто не мог иметь ни своего мнения, ни своего видения контрразведывательных задач на таком уровне, чтобы суметь  отстаивать их перед начальством, а также увлечь своими идеями коллектив отделения. Вот почему весь 1980 год припоминается мне каким-то длиннющим  марш-броском с полной боевой выкладкой, когда нет ни времени, ни возможности остановиться, оглянуться, передохнуть и подумать: туда ли бежим? Нет ли более короткого и рационального пути? И, вообще приносит ли какую-нибудь реальную пользу та работа, которую мы в прямом смысле слова денно и нощно выполняем с упорством и остервенением, способным вызвать зависть у многих религиозных фанатиков?

 

 

Первые бои на идеологическом фронте. «Дело» Друскина   

 

 

Запад есть Запад, Восток есть Восток Не встретиться им никогда.

Лишь у подножья престола Божья

В день Страшного Суда.

Редьярд Киплинг

 

 

С боем кремлевских курантов 31 декабря 1979 года закончился временный, недолгий период разрядки международной напряженности в мире. Советские войска длиннющими колоннами входили в Афганистан, вновь и вновь обостряя мировое противостояние двух систем. Затем последовал бойкот Московской Олимпиады капиталистическими  странами Запада, «наш ответ» в 1984 году в отношении Олимпиады в Лос-Анджелесе. Естественно, эти политические события приведут к обострению идеологических сражений на мутных волнах зарубежных радиостанций, стремившихся представить любое отклонение от официальной линии КПСС и советского государства как протест и «борьбу за демократию с тоталитаризмом и большевистским режимом».

Отношение советской интеллигенции  к «западной демократии» в начале 80-х годов теперь уже прошлого века очень хорошо может охарактеризовать политический анекдот того времени, популярный в нашей 5-й службе. Встречаются на границе Запада и Советского Союза два воробья. Наш воробей, перышко к перышку, наевшись зерна, рассыпанного вдоль дорог, летит на Запад. Навстречу ему с Запада летит худой, истрепанный, с порванным хвостом воробей, который спрашивает советского: «Ты что? Зачем ты туда летишь? Чего тебе не хватает? Вот ты сытый, ухоженный, а я еле ноги оттуда от злых кошек унес…» А наш, советский воробей, игриво шевельнув хвостом, отвечает: «Так ведь почирикать хочется!»

Да…  Хотелось почирикать советской интеллигенции. Хотелось. Даже ее лучшие, умнейшие представители в условиях советско-партийной идеологии ощущали свою закомплексованность. Интеллигенция, эта «соль соли земли» была, по ее же собственному мнению, недостаточно оценена. Ведь гегемоном в нашей стране считался рабочий класс, который  и должна была воспевать эта самая интеллигенция, считавшаяся в обществе развитого социализма всего-навсего «прослойкой». А вот положение «властителя дум», которое занимали творцы на Западе, казалось нашим советским литераторам и художникам почти недосягаемым идеалом. Там на Западе Художники живут богато, имеют прекрасные машины и виллы, свободно переезжают из страны в страну…

А вот понять, что, например, в Испании в 80-е годы прошлого века было всего три писателя, позволявших себе жить литературным трудом, у наших доморощенных интеллигентов не получалось!  Ведь только в ленинградском отделении Союза писателей ССС было в те годы более трехсот (!!!) членов творческого союза. Не могли (или не хотели?) наши Творцы оценить, что первое в мире государство рабочих и крестьян создало особые, можно сказать почти тепличные условия для своей, подчеркиваю слово, советской интеллигенции. Для той интеллигенции, которая должна была работать на это государство рабочих и крестьян, по сути говоря, эту интеллигенцию содержавшее.

А кормить разного рода  «низкопоклонцев перед Западом», отщепенцев и антисоветчиков никто не обещал. И не планировал. Поэтому любой литератор, художник, получивший образование и живший в Стране Советов оказывался перед выбором: либо быть успешным в рамках социалистического реализма, либо обречь себя на творческие и житейские муки ради своих собственных художественных принципов.

Это  было вполне нормальным для того времени. Потому что в то время государственные премии давали за романы типа «Соль земли» и такие кинофильмы как «Большая семья». В то же время могли снимать фильмы  на полное государственное бюджетное финансирование и Андрей Тарковский, и Сергей Параджанов, и Кира Муратова. Публиковали романы, которыми зачитывались миллионы, Чингиз Айтматов, Виктор Астафьев, Валентин Распутин и другие писатели, чьи взгляды  на советскую действительность далеко расходились с оценками и указаниями идеологического отдела ЦК КПСС.

Сейчас же многотысячными тиражами печатают и издают только книги марининых, донцовых, дашковых, устиновых и иже с ними, не имеющих ничего общего с Художественной Литературой. Ведь сейчас Художник чаще всего работает не на Гегемона, и не для Вечности, а для Рынка, обернувшегося для постперестроечной России обыкновенным Базаром. А за Базар, как говорится в наше время, надо отвечать…

Расскажу  подробнее об одной оперативной разработке, реализация  которой выдвинула  меня летом  1980 года на должность начальника отделения, на которой  мне впоследствии пришлось заниматься не только любимым Государственным Эрмитажем, но и всеми контрразведывательными линиями работы нашего подразделения, включая «околотворческую среду», рок-музыкантов, неформальные молодежные группировки.

Я получил «в работу» материалы на Л.С. Друскина буквально в сентябре 1979 года, как только моим шефам стало ясно, что мой опыт и энтузиазм позволяет накладывать на меня бо;льшую поклажу, которую эта трудолюбивая и честолюбивая лошадка обязательно вывезет. До меня Друскиным занимался Павел П., оперуполномоченный нашего отделения, «тихий Паша», постоянно подчеркивающий свою скромность и непритязательность. В то время я еще не знал, что люди, нарочито подчеркивающие свою  скромность, особенно  предрасположены к гордыне, самовозвеличиванию и зависти. Он «курировал», как принято было говорить в КГБ, ленинградское отделение Союза писателей РСФСР, был журналистом по образованию, что помогало ему находить общий язык с ленинградскими писателями.  За ним был двухгодичный опыт работы в районном отделе, однако, по оценке руководства, дела у него «не шли», он не оправдывал надежд, и дело Друскина, которое, по мнению руководства, уже давно было ясно, как белый день, никак не приближалось к реализации.

Дело Друскина, действительно, было предельно ясным. Лев Савельевич Друскин, 1927 г.р., инвалид от рождения (паралич и атрофация обеих ног после перенесенного в грудном возрасте полиомиелита), будучи всю жизнь беспомощным и прикованным к постели человеком, стал поэтом, членом Союза Писателей. Друскин обладал изрядной долей обаяния и жизнелюбия, умел притягивать  к себе людей, не отпуская их от себя. Его квартиру, расположенную в центре города, посещали и весьма известные артисты из любимого мной БДТ им. Горького, и члены ленинградских отделений Союзов Писателей и Художников, и известные ученые, литераторы, а также молодые, подающие надежду таланты. Его дом представлял собой своеобразный литературно-художественный салон, в котором смело, вольно мыслили, а также высказывались о литературе, искусстве, а, точнее о политике КПСС в этих деликатных художественных сферах.

Нет смысла подобно говорить о том, какой была эта «политика» в конце 70-х годов ХХ века: тотальное давление и административно-командный стиль руководства, зажим  любого нестандартно, тем более, (не дай Бог!), альтернативного официальному партийному курсу мнения. Может быть, эти  «фрондерские тары-бары» и не привлекли бы к себе столь пристального внимания моей фирмы, если бы, начиная с начала 1978 года, квартиру Друскина не стали активно посещать американские стажеры. Среди них, естественным образом, оказались  представители американских сионистских кругов, а также лица, связанные с идеологическими центрами противника, которые и направляли этот «кадровый резерв ЦРУ» в СССР на «стажировку».

По материалам того времени, добытым разведывательными подразделениями КГБ, американские спецслужбы уделяли подобным  «творческим салонам» особое внимание. Наши противники небезосновательно полагали, что среди их  участников  можно не только получать заслуживающую внимания разведывательную информацию, но также изучать и подбирать  идейно нестойких людей, мечтающих об эмиграции из Советского Союза, готовых к сотрудничеству с зарубежными спецслужбами по сбору и передаче за рубеж разведывательной информации.

Как и следовало в результате  ожидать, в салон, простите, квартиру Друскина, начала поступать незаконно ввозимая из-за рубежа антисоветская и клеветническая литература, запрещенная к распространению в СССР. Конечно же, в начале это были лишь невинные издания стихов и прозы Марины Цветаевой; столь ценимого нашей интеллигенцией, (но неоцененного властями), стихов Иосифа Бродского; не существовавшего для наших поэтических антологий 60-х – 70-х годов прошлого века произведений Николая Гумилева. Наши идейные враги и идеологические противники были отличными профессионалами своего дела. Они прекрасно умели использовать старую библейскую истину о «сладости запретного плода». Они знали, что и в каких целях нужно было делать.

Вскоре  в квартиру Л.С. Друскина начали доставляться, с соблюдением всех необходимых мер конспирации, конечно, такие «крутые» по тем временам произведение А.И. Солженицына, как «Архипелаг ГУЛАГ», «Бодался теленок с дубом» и другие книги этого автора, официально признанного врагом СССР и антисоветчиком, исторические исследования изменника Родине Абдурахмана Авторханова: «Загадка смерти Сталина», «Происхождение партократии». Ну, а книга того же автора, в годы Великой Отечественной войны перешедшего в услужение фашистам, «Сила и бессилие Брежнева»  казалась недопустимой даже по своему названию. Кроме этого добросовестными американскими «славистами-книгоношами» с регулярностью привозились очередные номера издававшегося в Париже антисоветского журналов «Континент», «Время и мы», а также материалы «Хроники текущих событий», информировавшей о деятельности отдельных диссидентских групп в СССР.

  Вся эта литература ввозилась в СССР под прикрытием культурного обмена, в частности, через гидов выставки «Сельское хозяйство в США», и даже с использованием привилегий дипломатического иммунитета (через генеральное консульство США в Ленинграде). Несомненно, что в процессе изучения Друскина и его иностранных связей, было установлено, что, полученную от американцев враждебную литературу, поэт активно распространял среди своего окружения, давая читать, обсуждая и комментируя прочитанное.

Возможно, для сегодняшнего молодого читателя покажется даже странным: что плохого, тем более криминального было в действиях Л.С. Друскина? Но надо не забывать, что на дворе было начало 80-х годов ХХ века, а действия поэта-инвалида абсолютно четко подпадали под объективную сторону статьи 70 УК РСФСР  (антисоветская агитация и пропаганда). Главное, что во всех расследуемых нами, чекистами, деяниях, провокационную роль организаторов играли  идеологические центры США и их агентура. Л.С. Друскин   в качестве «нештатного библиотекаря» был выбран совершенно не случайно, а с дальним прицелом. Ведь в числе посетителей его «общественной библиотеки» было много молодых и уже маститых ученых, кандидатов и докторов наук, в том числе секретоносителей, допущенных к сведениям, составлявшим государственную тайну, и работавшим на оборонных предприятиях. Многие из них в  нарушение режима секретности общались в «салоне Друскина» с иностранными стажерами, в том числе установленными агентами спецслужб, которые в своих отчетах в США не только давали характеристику взглядам и убеждениям этих людей, но также оценивали возможные перспективы их вербовки враждебными спецслужбами в качестве источников информации.

Одним словом, «салон» Друскина, посещение его американцами, сотрудничавшими со спецслужбами и идеологическими центрами, создавали нашим противникам благоприятные условия для проведения враждебных акций. Это я говорю безо всякой иронии и улыбки, связанной с «коллективным прозрением», которое пережила в перестроечное время вся страна. Передо мной была поставлена непростая задача: наиболее оптимальным образом задокументировать враждебные действия иностранцев, доказать их  причастность к незаконному ввозу в СССР антисоветских материалов, а также легализовать факты распространения Друскиным в своем окружении «подрывной» литературы.

Я сразу же после начала работы по материалам на Друскина понял, что  наш начальник отдела  рассчитывал придать этому «делу» широкий резонанс и «добиться хорошего результата». Результат он видел ни много, ни мало  в возбуждении уголовного дела по статье 70 УК РСФСР, привлечении Друскина в качестве  обвиняемого, доказательстве в ходе следствия  многочисленных фактов ознакомления с антисоветской и клеветнической литературой ленинградских деятелей культуры и искусства.  Следует сказать сразу и отнюдь не из желания пококетничать,  показав свою «смелость и прогрессивность образца 1979 года», но вариант возбуждения уголовного дела в отношении писателя, да еще инвалида, неспособного самостоятельно передвигаться, я отверг сразу, заявив руководству, что «меня уговаривать на это не следует».

Что касается задачи прекращения деятельности Л. Друскина и его «салона» по распространению антисоветской литературы, то, как мне кажется, нам удалось найти  довольно-таки оригинальный способ «выхода» на салон писателя Друскина «со стороны». При нашем варианте реализации мы смогли  и литературу в количестве  около 150 экземпляров изъять, и факты ее распространения задокументировать. Кроме того, в результате проделанной сотрудниками УКГБ ЛО работы, были изобличены иностранцы-стажеры, осуществлявшие контрабандную доставку в Советский Союз подрывной литературы, что позволило МИД СССР сделать представление посольству США по поводу совершенных гражданами этой страны враждебных СССР действий.

К тому же в наши руки попала рукопись книги Льва Савельевича под претенциозным названием «Как перед богом», в которой он ведрами выливал грязь на своих собратьев по перу, не стесняясь в выражениях, хаял тогдашнего первого секретаря Обкома КПСС Г.В. Романова. Как нетрудно было установить, рукопись готовилась для  последующей публикации за рубежом.  Переслать ее за границу обещали помочь те же «симпатичные американские стажеры», приехавшие в наш город изучать русский язык и российскую культуру, одновременно отрабатывая гонорары тех организаций, которые посылали их в квартиру Друскина, в семьи так называемых «еврейских отказников», «непризнанных» литераторов и правозащитников. 

Остальное в реализации материалов на  Друскина было делом техники. Я, как и планировал с самого начала,  объявил Льву Савельевичу и его жене Лидии Викторовне официальные предостережения от имени органов КГБ «о негативном характере их действий, способных (при  определенных обстоятельствах) перерасти в преступление». У меня не было сомнений, что Друскин, распространяя литературу, в то время признававшуюся как клеветническую и антисоветскую, не имел специальной цели подрыва и ослабления советского государства. Пожилой инвалид действовал, скорее из желания придать вес своей фигуре, которую так поддерживали милые добрые иностранные слависты,  снабжавшие чету Друскиных не только «печатной отравой», но также вещами и продуктами иностранного производства. Проводившие в квартире на Бронницкой улице обыск сотрудники ленинградского уголовного розыска были крайне удивлены  обилию иностранных товаров, подчеркивая, что даже соль на кухне поэта была изготовленной и упакованной в США! 

Как подчеркивали сам Друскин и его жена, они не имели ко мне претензий как к сотруднику КГБ, поскольку я вежливо и корректно вел с ними свои профессиональные беседы (а не допросы), выполняя свой служебный долг. С апреля по декабрь 1980 года мне пришлось быть своего рода опекуном и поверенным в делах Друскина, часто бывать в их квартире на Бронницкой улице и литфондовской* даче в поселке *Литературный Фонд Союза Писателей РСФСР – административно-хозяйственная организация, занимавшаяся бытовым обслуживанием членов творческого союза. В ведении Литфонда входили ателье бытового обслуживания, дачные тресты, санатории и дома отдыха, принадлежавшие Союзу Писателей (Примечание автора).

Комарово, где меня всегда встречала активная и разговорчивая Лидия Викторовна: «Нет, Вы меня послушайте, как повели себя в отношении Левы эти писатели Ч., Б., и даже Г.», – восклицала Лидия Викторовна, «Ведь они же предали Леву, сами поставив вопрос о его исключении из Союза Писателей!!!» 

Да, все было, действительно, так. Секретариат ленинградского отделения Союза Писателей  гораздо больше был возмущен не фактами распространения  антисоветской литературы, не контактами с «подозрительными» иностранцами, а тем, как поэт Друскин в своих

мемуарах оценил многих «сильных мира сего» из числа его коллег по писательскому цеху. Рассказывали, что неформальный лидер ленинградской писательской организации того времени Х.  в  начале вообще был возмущен акцией чекистов в отношении «своего», товарища по перу. Даже когда ему рассказали,  как грязно, оскорбительно Друскин описывает в своих записях А.Ч., Ю.Р., своих приятелей Р.и К., он только усмехнулся, сказав: «А что, так оно и есть!» Но когда Серому Кардиналу намекнули, что Друскин не пощадил и его, отметив в своей рукописи, что ОН «особым талантом писателя не отличается, а является лишь способным журналистом»… Расплата за неслыханную дерзость была незамедлительной. Друскин Л.С. по инициативе секретариата был единогласно исключен из Союза Писателей, членов Литфонда, лишен всех писательских прав и 

привилегий.  Помню, с каким трудом я добивался, в связи с  жалобой Друскина, чтобы его семью не выселяли из уже оплаченной им за все лето 1980 года дачи в Комарово…

Главное,  что по приказу, точнее,  по указанию  Писательского Лидера, шестеро членов поэтической секции ЛОСП опубликовали в газете «Вечерний Ленинград» статью «Два лица Льва Друскина», в которой дали  резкую отповедь своему бывшему коллеге, довольно- таки объективно оценив его двойную мораль, едкость характера и патологическое тщеславие.

Может быть, это звучит удивительно, но на меня, вроде бы виновника его бед, у Друскина в тот период обид было меньше чем на своих коллег-писателей. Конечно же, нельзя было до конца верить искренности этого, в общем-то, двуличного, болезненно самолюбивого,  завистливого  человека, но я сочувствовал  его положению, в которое он попал на старости лет. Ведь лишиться к 60 годам всех источников доходов, которые он имел, было очень не просто. Поэтому я настаивал на разрешении выехать  Друскину и его семье за рубеж на постоянное жительство, пусть и по вызову фиктивного родственника, появившемуся, как говорится, «по заказу». Странно, но потребовалось убеждать своих руководителей в том, что, оставаясь в СССР, инвалид без средств к существованию, да еще поддерживаемый американскими сионистскими центрами, сможет стать совершенно ненужной советской власти «жертвой режима». А за рубежом он особого вреда стране принести просто не сможет, да, наверное, не захочет. 

Фактически мне пришлось  выступать своего рода  посредником при выезде Друскина и его семьи за рубеж. Тогда, осенью 1980 года, я  верил в полученные от Льва Савельевича по принципу «на слабо» письменные обязательства  не участвовать во враждебных СССР акциях, тем более не причинять вреда мне, своему «благодетелю». Более того, жена Друскина – Лидия «доверительно» говорила мне, что «они выедут, конечно же, не в Израиль, а поселятся в небольшом университетском городке Тюбенгене под Штутгартом (ФРГ), где «Лева будет преподавать русскую литературу и славистику». Она даже намекала мне, что, если я окажусь в Федеративной Германии и мне  «будет нужна какая-либо помощь», то я могу на них рассчитывать. Смешно и стыдно вспоминать, но осенью 1983 года, находясь в качестве сотрудника контрразведки в командировке в ФРГ, сидя в концертном зале Штутгарта, я покрывался холодным потом, наблюдая, как к моему креслу по длинному проходу подвозят пожилого седого инвалида в коляске… С каким облегчением я вздохнул, увидев совсем другое, незнакомое мне лицо.

За успешную реализацию материалов на Друскина  меня выдвинули  на должность начальника отделения. Точнее, это «дело» просто окончательно сформировало обо мне  у руководства положительное мнение как о сотруднике, способном преодолевать многочисленные трудности и добиваться поставленных целей. Начальником отделения я стал 13 июня 1980 года, а 20 декабря того же года, ранним утром, после бурно и весело проведенного в Юсуповском Дворце «Дня ЧК», я «провожал» Л.С. Друскина и его семью в аэропорту «Пулково». Я не прощался  ним. Мое присутствие было незримым, никем не замеченным. Ничто не дрогнуло в тот день у меня в сердце, хотя в последствии, по прошествии лет, мне не раз становилось больно, когда я вспоминал согбенного старика-инвалида в допотопной коляске, вынужденного не по своей воле улетать куда-то на чужбину…

Заканчивая воспоминания о ликвидации «салона Л. Друскина, отмечу, что в результате были профилактированы органами государственной безопасности его многочисленные знакомые и приятели, являвшиеся читателями «доступной библиотеки». Кроме того были проинформированы, как тогда говорили, «инстанции», читай: Ленинградский Областной комитет КПСС.

Мне и моим коллегам удалось «оставить за кадром» несколько весьма известных в то время актеров и литераторов, активно пользовавшихся «библиотекой» Друскина. Мы, молодые чекисты, реально понимали, что попадание такой информации в партийные органы могло стоить этим деятелям культуры карьеры. Знать бы мне тогда, какой черной неблагодарностью и патологической злобой через много лет отплатит мне народный артист СССР Б., ранее успешно игравший в кино чекистов, а в период Перестройки ставший ярым демократом. Сколько мерзких слов и колкостей направил он в мой адрес по поводу и без повода, не задумаваясь о том, что он мог бы закончить  свою карьеру в Академическом театре, если бы Отдел культуры ОК КПСС знал о нем то, что знали в Управлении КГБ…

 

 

 ок-клубаР   

    Ро

 

От «бульдозерной выставки»  к Товариществу Экспериментального Изобразительного Искусства 

 

 

 

Искусство страшно тем, что каждый

     смертный

Себя считает знатоком искусства.

 

Евг. Евтушенко

 

 

Когда, став начальником 1 отделения 1 отдела 5-й службы, я  начал «изучать оперативную обстановку на линии» (как принято было говорить у чекистов того времени),  то подумал, что с  направлением работы по художникам-авангардистам мне будет работать легче, чем с другими. Ведь не зря же я два с лишним года посещал университет искусствоведческих знаний в лектории Эрмитажного театра, читал искусствоведческие книги об истории модернизма-авангардизма, изучал тогда еще рукописные дневники самого П.Н. Филонова, любезно предоставленные мне его сестрой Глебовой Евдокией Николаевной.

Мне казалось,  что я неплохо представлял,  как развивался художественный процесс за годы советской власти, как утверждался и начал повсеместно торжествовать принцип социалистического реализма. Я хорошо помнил из рассказов Е.Н. Глебовой, как восхищался мастерством  и талантом ее брата Павла  Филонова бывший в 30-е годы президентом Академии Художеств Исаак Бродский, желавший за большие деньги приобрести любую работу  Филонова. Сам же Павел Николаевич со свойственной ему прямотой критиковал И. Бродского за конъюнктурность в творчестве, чрезмерное увлечение политикой и социальными темами в ущерб Искусству.

  Благодаря работе в следственном отделе по делам о контрабанде, тесному общению с искусствоведами Эрмитажа и Русского музея мой взгляд на творчество художников-авангардистов был не таким примитивным, как формировал в 60-е годы прошлого века  советский сатирический   журнал «Крокодил». В то же время  с самого начала работы по этой линии я поддался определенному стереотипу того времени, согласно которому подавляющее большинство т.н. «непризнанных» художников, не входивших в официальный творческий Союз художников, считались бездарями и недоучками, работающими в абстрактной манере только потому, что не способны к фигуративной живописи и рисунку. К тому же любые нападки «непризнанных» на Союз Художников и метод соцреализма моментально оценивались как « враждебные антисоветские высказывания, порочащие государственный  и общественный строй». 

Ну и, конечно, раз эти художники не хотели воспевать в своем творчестве «созидательный труд рабочих и крестьян», значит, они ориентировались на «чуждые советским людям западные ценности», а «на Западе художник смотрит туда, где торчат деньги. А деньги всегда торчат из кармана буржуа», – так, если я правильно процитировал по памяти, говорил известный русский художник XIX века Николай Крамской. А если еще учесть, что мастерские таких художников чуть ли не ежедневно посещались установленными разведчиками-дипломатами США? Здесь уже прочь сомнения: «художники-авангардисты являются объектом устремлений противника», стремящегося к сбору политической и социальной информации об обстановке в стране  «в целях дестабилизации существующего в СССР строя».

Это потом, значительно позже, уже проведя не одну официальную выставку ленинградских художников-нонконформистов, мы, сотрудники органов госбезопасности, поймем, что, кроме сбора информации, в большей  степени дипломаты интересовались возможностью приобрести за не слишком большую цену работы тех художников, которые справедливо казались им наиболее талантливыми. Значит, за границей их стоимость будет в несколько раз, даже в десятки раз выше. Дипломатия дипломатией, разведка разведкой, а бизнес он и Советском Союзе должен оставаться бизнесом! Не случайно годы спустя такие художники как Михаил Шемякин, Анатолий Белкин, Владимир Овчинников, Глеб Богомолов, Армен Аветисян, Юрий Петроченков стали известными мастерами, чьи полотна хранятся не только в зарубежных и российских частных коллекциях, но и в Государственном Русском Музее.

Не обходилось дело, конечно же,  и без передачи «зарубежным радиоголосам» негативной информации о бедственном положении в СССР так называемой «второй культуры», находящейся в идеологической и политической оппозиции «коммунистическому официозу».  Эту информацию в последствии «крутили» по разного рода враждебным СССР «радиоголосам», что здорово возбуждало партийно-советские органы, дававшие органа КГБ прямые указания: «разобраться с этими художниками и принять к ним меры!»

  Сейчас любой россиянин, мало-мальски интересующийся историей своей страны в ХХ веке, знает и про «разнос» генеральным секретарем ЦК КПСС Н.С. Хрущевым художников-авангардистов на выставке в Московском Манеже, а также про разгон в 1974 году сотрудниками КГБ и партаппарата при помощи бульдозеров уличной выставки авангардистов на Белевском поле в Москве. Она  впоследствии так и вошла в историю под названием  «будьдозерной» выставки.  Менее известна, думаю, работа ленинградских органов КГБ в борьбе за легализацию творчества т.н. «непризнанных» художников, проводившаяся в 70-80-е годы уже прошлого века.

Еще в начале 70-х годов по инициативе Ленинградского Управления КГБ и тогдашних партийно-советских руководителей было создано профессиональное объединение «Ленинградский городской  комитет художников-графиков», а  также были проведены две большие выставки «художников второй культуры» во Дворцах культуры имени Газа и «Невский». Эти выставки, по замыслу партийных идеологов того времени, должны были с одной стороны «выпустить пар» для лишенных возможности выставлять, а, значит, и продавать, свои работы художников. С другой, был расчет, что «советские люди, особенно молодежь,  дадут правильную, негативную оценку этим с позволения сказать произведениям искусства». Однако все получилось совсем иначе.

Выставки, с одной стороны, дали художникам совершенно потрясающую рекламу, и попасть на них можно было, только отстояв многочасовые очереди. С другой стороны, эти выставки, разрешенные самими властями, сплотили художников, придав определенные организационные формы в борьбе за свои права, привлекли к проблеме художников и «всей второй культуры» широкое внимание западных средств массовой информации. Последующие годы власти стремились проблему «непризнанных художников» просто «замолчать», не привлекать к ней излишнее внимание, «растащить» художников по их мастерским, подвалам и  каморкам. Ведь, как пел в те годы еще не признанный всенародно гениальным Владимир Высоцкий: «Настоящих буйных мало, вот и нету вожаков…»

Я совершенно не могу (да и не хочу) отвечать за все, что творилось с «непризнанными» художниками «второй культуры» до того дня, когда я по своим должностным обязанностям стал отвечать за это направление  работы в пятой службе Ленинградского Управления КГБ. Хотя, несомненно, на мне, как на сотруднике органов госбезопасности,  просто как на гражданине своей страны лежит доля ответственности за все, что в этой стране происходило.

 Отдельных художников постарались принять в официальный творческий союз – ленинградское отделение Союза Художников РСФСР (Юрий Люкшин, Геннадий Зубков, Андрей Геннадиев). Других выгоняли с работы, лишали художественных мастерских (официально право на творческую мастерскую в те годы имели только члены творческих союзов). В некоторых мастерских, ставших для художников их «средой обитания», происходили пожары… 

После «бульдозерной выставки», которая с самого начала планировалась ее организаторами-художниками как акция протеста, попавшая с фотографиями на страницы многих зарубежных изданий, власти  больше всего стремились не допускать именно такие «подрывные действия, направленные на дискредитацию советского государственного и общественного строя». Поэтому в 1976 году отношение ленинградских властей к художникам нонконформистам резко ухудшилось после ареста Ю. Рыбакова и О. Волкова, писавших  антисоветские и антиправительственные лозунги на исторических зданиях и памятниках нашего города. Обвиняемые, действительно, были или хотели быть художниками, пусть и бесталанными (высказываю здесь только свое личное мнение), но «вышедшими из той среды». 

Поскольку акция Рыбакова-Волкова стала предметом активного смакования на Западе, то и партийные органы сразу насторожились. Ну, а КГБ тем более! В отношении «непризнанных» художников и литераторов даже появился термин: «представители негативной среды». Естественно, партийные органы решили «отложить до лучших времен» проведение выставок художников нонконформистов, а также организацию официальной продажи их произведений, на чем настаивали в своих докладных записках в «инстанции» мои коллеги- чекисты.

Художники ответили проведением в 1979 году самой большой неофициальной квартирной  выставки в доме на Бронницкой улице, частично расселенном на капитальный ремонт.  Она состоялась как раз в период моего прихода в пятую службу (я тогда еще не был руководителем отделения). Эта выставка на все лады была представлена на Западе как «акция протеста интеллигенции, оппозиционной советской власти», что, естественно, вызвало раздражение партийных органов и руководства Управления КГБ.

Несколько дней подряд наши сотрудники бились над тем, как «закрыть» эту выставку, как сделать, чтобы ее не посещали зрители, и о ней перестали говорить в западных средствах массовой информации. В ход шло  «неожиданное и случайное» отключение электричества, а также приезд милицейских нарядов, якобы «по вызову соседей, просивших усмирить хулиганов».

Все эти потуги, конечно же, выглядели весьма неубедительно. Известный своей непримиримостью в борьбе с инакомыслием начальник отдела требовал «принятия серьезных мер, вплоть до»… Ряд организаторов выставки под благовидными предлогами вызывались в различные подразделения  Управления КГБ для проведения предупредительно-профилактических бесед. Но эффективность их была невысокая.

          Художники охотно и быстро соглашались с тем, что им самим не нравится, как их творчество и выставку оценивают «враждебные Советскому Союзу радиостанции». Но что же им, художникам, делать, если на официальные выставки  их не допускают по  причинам формализма в их творчестве, а также из-за отсутствия удостоверения члена творческого союза?

          Да, легко и быстро признавались некоторые художники: «Мы продали свои работы американским стажерам. Но мы понятия не имеем, связаны они с идеологическими центрами противника и спецслужбами или нет. Они  же удостоверений не предъявляли! А продавали мы свои работы только за рубли, доллары, марки ихние нам на фиг не нужны. А ведь жить-то на что-то надо. Кушать ведь каждый день хочется!»

Наслушавшись рассказов своих подчиненных, которыми мне уже с осени 1979 года пришлось руководить, я  понял для себя основную задачу в работе по линии «околохудожественной среды». Мы, сотрудники органов государственной безопасности, должны убедить партийное руководство в решении двух организационных проблем: проведение регулярных официальных выставок художников-авангардистов, и создание условий для продажи их работ через какой-нибудь салон-магазин. 

       И то, и другое было не так легко реализовать.  Многие лидеры официального Союза Художников категорически не хотели давать возможность выставляться  авангардистам-формалистам, так и особенно разрешать легальную продажу их работ. Ведь в то время закупки произведений искусства проводились  лишь через официальные бюджетные фонды или через известную «Лавку Художников» на Невском проспекте. Допустить в святая святых чужаков – ни за что!!!

И, все-таки, уже в Олимпийском 1980 году и я, и мои сотрудники, особенно Андрей Тарасов, принявший направление работы по околохудожественной среде, понимали, что мы не можем продолжать оставаться «пожарной командой по вызову партийных органов». Именно так мы сами все чаще и чаще отзывались о своей работе. 

Ведь едва мы успевали «потушить» одну акцию, типа квартирной выставки на Бронницкой улице, как по заказу «партийных инстанций» нам срочно поручали заняться контролем над выпуском так называемых «самодеятельных неофициальных журналов», в которых публиковались произведения литераторов, не принимавшихся в официальные издания по цензурным и художественным критериям. Только-только начинали разбираться с  журналами, как поступала команда собрать информацию о зарождающихся молодежных группированиях фашистского толка и т.д. и т. п., и т.д. и т. п….

Уже весной 1980 года сотрудники нашего отделения, занимавшиеся т.н. «проблемами второй культуры», начали прорабатывать через партийно-советские инстанции, а также в отдельных контактах с представителями «непризнанных» художников и литераторов  идею создания официальных творческих объединений, которые могли бы создать нормальнее условия для выставочной и издательской деятельности «второкультурников». 

Так получилось, что наиболее важные, можно сказать, даже «исторические» результаты в работе (как, например, создание ленинградского Рок-клуба) были достигнуты нашим отделением в условиях непрекращающихся споров с руководством отдела о формах и методах решения задач по оздоровлению обстановки в т.н. «околотворческой среде». Трудно сейчас сказать, чем запомнился мне 1980 год: как мы беззаветно творчески и профессионально работали или тем, как нам мешали это делать. 

Реализация материалов на Л.С. Друскина в определенной степени сплотила наше подразделение, дала мне понимание личных, деловых и моральных качеств сотрудников, с которыми мне приходилось решать задачи обеспечения государственной безопасности на порученных участках работы. Мне казалось в то время, что у нас начал формироваться коллектив единомышленников, имеющих свой, современный взгляд на задачи КГБ в деле противодействия тем самым пресловутым идеологическим диверсиям.

Я искренне радовался тому, что все большее количество моих новоиспеченных подчиненных не хотели быть просто слепыми исполнителями руководящих указаний, не могли работать по принципу «чего изволите».  Мы не желали быть «острым чекистским оружием» в руках партийных идеологов, видели в так называемых «непризнанных» художниках, литераторах и музыкантах, прежде всего людей, советских людей, пусть  мыслящих и говорящих по-другому, чем тогда было принято.

Наш начальник отдела, искренне убежденный в своей правоте, предпочитал действовать энергично, не задумываясь о последствиях. На Бронницкой улице художники-авангардисты проводят квартирную выставку? О выставке сообщил «Голос Америки? В частную квартиру стоит очередь посетителей прямо на лестнице, в том числе иностранцы? Нечего думать: выставку закрыть, посетителей разогнать под видом и при помощи милиции. О принятых мерах «по пресечению враждебной акции околотворческих элементов» доложить в Обком КПСС.

 Наш небольшой коллектив оперативных работников органов КГБ  уже в 1980 Олимпийском году начал проводить в жизнь политику под лозунгом «больше свободы – меньше тайн». Надеюсь, читатели вспомнили эту цитату педагога-новатора Викниксора (Виктор Николаевич Сорока-Росинский) из любимого мной в детстве кинофильма режиссера Геннадия Полоки «Республика ШКИД». Нам удалось убедить руководство Управления КГБ и партийные инстанции в том, что в период проведения Олимпиады нужно организовать официальную выставку художников-авангардистов в Ленинградском Дворце Молодежи. Это было достаточно нелегко, особенно после громкого резонанса от выступлений зарубежных радиоголосов после той самой квартирной выставки на Бронницкой улице, которую мы, чекисты, говоря словами генерала Носырева, «проморгали». Но мы настаивали на том, что официальных выставок «непризнанных» не было в Ленинграде уже более шести лет, а проведение подобной  экспозиции  в период Олимпиады положительно скажется на имидже страны и «разрядит обстановку в околохудожественной среде».

 

 

Выставка в ЛДМ 1980 года

 

У меня было сорок фамилий,

У меня было семь паспортов.

Меня семьдесят женщин любили,

У меня было двести врагов.

Но я не жалею…

Владимир Высоцкий

 

У нас, как оперативных сотрудников органов КГБ, появились официальные возможности ведения переговоров с лидерами нонконформистов, которые весьма положительно отнеслись к предложению провести выставку в таком престижном в те годы месте, как Ленинградский Дом Молодежи (ЛДМ). В Главном Управлении Культуры Ленинградского городского совета депутатов трудящихся инициативной группе художников были доведены нехитрые требования на табуированные темы представляемых на выставку работ: 1. Отсутствие негативной социальной тематики, порочащей советский строй; 2. Отсутствие религиозно-мистической пропаганды; 3. Отсутствие жесткой эротики и порнографии. 

Лидеры художников того времени, взялись за подготовку выставки с небывалым энтузиазмом, создав общественную комиссию по приему картин художников, которых для участия в выставке набралось более сотни человек!

И эта «официальная выставка неофициального искусства» состоялась! Несмотря на горячие споры приемной комиссии, подозрительно находившей иногда даже в  абстрактных полотнах «идеологически вредные» ассоциации. Вспоминаю, как во время осмотра представленных  на выставку картин одна из тогдашних руководителей Управления  культуры Ленгорисполкома шептала мне, указывая на картину под названием «Абориген», которую она предлагала снять с экспозиции: «Ты видишь, на кого этот абориген похож? На Брежнева!!! Картину обязательно нужно  снять!» Мне пришлось применить весь свой коммуникативный дар, чтобы убедить эту, в общем-то, очень положительную и трудолюбивую женщину: «Только, пожалуйста, никому больше не говорите о том, что Вам показалось! Представляете, если комиссия снимет картину, то потом художники всему Западу раструбят, что ее сняли только из-за нелепой ассоциации с генеральным секретарем ЦК КПСС! Мы же с Вами на весь мир ославимся!!!» И картину оставили в экспозиции.

В другом случае этой же даме показалось, что в чисто абстрактной композиции одного из художников просматривается на желтом фоне колонны… Смольного: «Сколько здесь белых полосок? Пять? Ты не помнишь, сколько колонн у Смольного?»

Больше всего споров возникло вокруг острохарактерных жанровых картин художника Владимира Овчинникова (ныне – увы –  покойного признанного мэтра питерского авангарда) и молодого в то время, занозистого и склонного к эпатажу Кирилла Миллера. Каких трудов стоило отстоять полотна В. Овчинникова «Современный Диоген» и «Кающаяся Мария Магдалина», где известные герои были помещены в интерьеры коммунальной квартиры, а персонажи  имели все современные атрибуты советского времени. Но насколько же это было талантливо  по лепке живописной формы и социальной точности современных образов!

А вот с работами К. Миллера получилось немного по-другому. «На орехи», как шутливо любил говорить мой отец, нам, чекистам, от партийных инстанций все-таки досталось. Увлекшись обсуждением и «снятием» с экспозиции картины «Большой успех», где была изображена старушка с идиотски счастливым лицом, несущая на шее связку туалетной бумаги,* комиссия проглядела работу «с подтекстом» – «Портрет Джона Леннона с детьми». На  холсте собственной 

*Для представителей молодого поколения, не живших при развитом социализме, разъясняю: туалетная бумага советского производства была в то время большим дефицитом. Этот «жизненно необходимый товар» часто продавался прямо с грузовых машин, причем покупатели  нередко использовали показанный на картине К.Миллера прием, чтобы суметь унести как можно большее количество туалетной бумаги. В отношении людей, которые несли у себя на шее такую  связку пипифакса, была популярна шутка: «Купил на всю оставшуюся жизнь…» (Примечание автора). 

персоной был изображен знаменитый руководитель ансамбля «Битлс» Джон Леннон, длинноволосый, одетый в полувоенный френч, сидящий на скамейке. Справа и слева от него сидели двое детей лет пяти-шести с исключительно дебильными лицами.

При приеме выставки комиссией на многих картинах еще не было этикеток и «Портрет Леннона» никаких особенных вопросов не вызвал. Уже через день-два после успешного открытия выставки, очень обрадовавшего художников-авангардистов и всю питерскую интеллигенцию,  именно из-за скандала вокруг этой картины экспозиция чуть не была закрыта.

Наши оперативные источники сообщили, что именно вокруг портрета знаменитого битла  наиболее активно «вьются» иностранцы, в том числе и разведчики-дипломаты, проявлявшие повышенный интерес к художникам так называемой «второй культуры». 

«Портрет Джона Леннона» активно фотографировали, а сам автор постоянно давал возле картины какие-то комментарии. Как выяснилось, «ларчик просто открывался». Название картины было намеренно написано автором с маленькой орфографической ошибкой: с одной буквой «н» в фамилии знаменитого битла: «Портрет Ленона с детьми». Затем «чья-то неустановленная рука», (скорее всего самого автора), просто зачеркнула букву «о» в фамилии портретируемого, а сверху надписала букву «и». И получилось… «Портрет Ленина с детьми» (!!!)  Здесь сразу же возникала ассоциация с хрестоматийно известной фотографией, изображавшей вождя мирового пролетариата, отдыхающего в подмосковных Горках, сидящего на скамейке с  детьми.

Надо ли объяснять, какие эмоции охватили партийных идеологов и работников Управления культуры?!  Судьба выставки в буквальном смысле слова висела на волоске, поскольку у партийных руководителей 

города сразу возникло предложение: «Выставку закрыть!»  Тогда я решился на шаг, который впоследствии, с одной стороны, поможет мне реализовывать наши оперативные замыслы по действенному контролю за околотворческой средой, а, с другой, на многие последующие годы принесет мне массу неприятных эмоций и переживаний.

 Огромное спасибо заместителю начальника Управления КГБ генералу Блееру В.Н., курировавшему идеологическую контрразведку, который согласился с нашим мнением, что закрытие выставки партийными органами  будет только на руку нашим идеологическим врагам. Об этом факте  уж точно, говоря словами ушедшего в дни Олимпиады из жизни Владимира Высоцкого, «раструбят по Би-Би-Си». Я заверил генерала Блеера, что смогу лично убедить оргкомитет выставки, состоящий из самих художников-нонконфомистов, снять с экспозиции злополучную картину  Кирилла Миллера решением самих художников.

Так, благодаря эпатажной шалости (или ловкому коммерческому расчету?)* молодого художника, стремившегося, прежде всего,

привлечь внимание к своей собственной персоне, а отнюдь не к проведению «подрывной идеологической акции», в жизнь околотворческой среды Ленинграда вошел сотрудник КГБ, «куратор культуры» и «искусствовед в штатском» Коршунов Павел Николаевич. Под этим именем меня на протяжении ряда лет знали представители движения «второй культуры». Именно этот оперативный псевдоним на

разные лады будут склонять журналисты всех мастей, желающие попинать и помазать грязью будущего Председателя Петроградского районного совета народных депутатов и Главу районной администрации, который, оказывается, был «душителем свобод питерской интеллигенции».

Как и почему появился этот псевдоним? Такие псевдонимы приходилось применять сотрудникам органов государственной безопасности, которые по роду своей работы соприкасались с так называемой «негативной средой», способной передать установочные данные оперработника на Запад. Ведь многие сотрудники контрразведки в те годы, (да, я думаю, делают это и сейчас) выезжали  в зарубежные командировки. Причем всегда  выезжали с загранпаспортами на свои настоящие фамилии! Ведь въезд на территорию зарубежного государства сотрудника специальных служб под чужими установочными данными автоматически являлся составом преступления и поводом для ареста с обвинением в шпионаже. 

Был включен в резерв на такую загранкомандировку, планировавшуюся на  1981 год, и я, Кошелев Павел Константинович. Для того, чтобы никто из художников, с кем  мне предстояло

*Интересно кому и за какую сумму К. Миллер продал свою картину «Портрет Леннона», ставшую после скандала во Дворце Молодежи широко известной? (Примечание автора).

беседовать, не смог выдать мою истинную фамилию их приятелям из числа установленных разведчиков-дипломатов, мне пришлось воспользоваться вымышленными установочными данными. Павел Николаевич – это, естественно,  в честь любимого и уважаемого мной 

Павла Николаевича Филонова, художественные работы которого мне довелось спасать от контрабандного вывоза за рубеж  во время службы в следственном отделе, а вот фамилия Коршунов была взята без какого-то особого смысла. Просто эту фамилию носил один из дальних

родственников отца,  да и само произношение фамилии «Коршунов» было как-то созвучно с «Кошелев». 

Никакой многозначительности, а уж тем более зловещности, которую через десять лет припишут мне журналисты, конечно же, и в помине не было. Хотя поводов для шуток в нашей чекистской среде этот выбранный на скорую руку (надо было спешить) псевдоним дал не мало: «Гляди-ка, Паша, у тебя в подразделении под твоим «коршунским крылом» есть и  Воронов, и Лебедев и Соловьев. А в Управлении культуры вообще начальник Скворцов, а заместитель Селезнева. Хорошая у тебя стая получается!»

Но тогда, в июле 1980 года, выходя один на один, нет, в одиночку на целую «стаю художников», мне было совсем не до шуток. Не знаю, нет, точнее сказать, уже не помню, какие я применял аргументы, как сумел убедить художников, но в результате нелегких и весьма эмоциональных переговоров картину К. Миллера удалось снять силами самого оргкомитета художников, и выставка во Дворце Молодежи не была сорвана. Для моих коллег, пытавшихся убедить руководство, что такие выставки просто жизненно необходимы как для самих художников, так и для зрителей, это было Большой Победой.

Мы сумели доказать художникам и их поклонникам, что они не какие-нибудь «изгои общества», что их творчество оценивают уважаемые ими профессионалы из числа членов Союза Художников, а чекисты, которые вынуждены заниматься  организацией выставок, умеют держать свои слова, если их не провоцировать и «не держать кукиш в кармане».

Лично для меня «олимпийская выставка в ЛДМ» стала важнейшим шагом на пути «легализации» творчества представителей «второй культуры», поскольку уже в то время мы начали проводить организационную и , естественно, оперативную работу по созданию официального клуба для так называемых «непризнанных литераторов» и объединения художников-нонконформистов. О рок-музыкантах в нашей 5-й службе в то время никто даже и не думал.

Мы готовили аналитические документы в партийные инстанции и нашему высшему руководству в Пятое Управление КГБ СССР, в которых показывали объективные причины существования «движения второй культуры», указывали на недостатки в работе творческих союзов с литературной и художественной молодежью; подчеркивали, что подавляющее большинство литераторов и художников в своем творчестве не несут чего-либо враждебного советской власти. Если бы можно было сейчас придать огласке те документы, которые готовили Александр Тимошенков, Сергей Н., Андрей Тарасов, я думаю, что наш телеведущий передачи «Культурный слой» Лев Лурье кусал бы губы от зависти. До такого уровня глубины анализа творческих,  культурологических и социальных процессов ему еще нужно дорасти.

 После успешного, в целом, проведения выставки авангардистов в Ленинградском Дворце Молодежи в 1980 году нам удалось сформулировать, прежде всего, для самих себя, а потом и для руководства отдела, службы и Управления совершенно нехитрую задачу. Если мы хотим контролировать процессы, происходящие в так называемой «околотворческой среде», нам нужно создать для «непризнанных» художников, литераторов и музыкантов официально действующие клубы (или объединения), в которых они могли бы, в соответствии с советскими законами и требованиями идеологии того времени, «творчески реализовывать свои способности». Ну, конечно же, под нашим чекистским оперативным контролем.

Причем прошу не спешить усмехаться современному молодому читателю. Контроль контролю рознь! Я подчеркивал руководству УКГБ: мы должны контролировать и вмешиваться только  там и только тогда, когда эти объединения или их члены будут проводить прямую враждебную деятельность  против нашего государства. И ни в коем случае «не надо трогать» тех музыкантов, художников и литераторов, которые живут своим творчеством и  только им. Мы, чекисты-профессионалы, не видели в них врагов и считали, что специалисты-профессионалы, а также зрители, слушатели и читатели сами смогут дать этому творчеству оценку.

Мы, оперработники органов государственной безопасности, должны противодействовать попыткам наших идейных и политических противников вовлечь этих «непризнанных» в свою подрывную деятельность.  Создавая представителям  так называемой «второй культуры» условия для их творческой деятельности, мы практически выполняем указания КГБ  СССР и ЦК КПСС по «устранению причин и условий, порождающих антисоветские враждебные настроения».

У-у-ф… Кажется, я на одном дыхании воспроизвел цитату из «самого себя», вспомнив свои выступления на оперативных совещаниях и партийных собраниях  того времени. И таких выступлений, с моей стороны и со стороны коллег, поддерживавших эти начинания, было достаточно много. Вода точила камень. В начале, прямо как в Библии, было Слово. Потом это Слово шаг за шагом, поступок за поступком начало превращаться в Дело. Мы умели убеждать не только свое руководство, но и отдельных художников, осознававших, что органы КГБ не являются врагами творческих личностей. Что мы, представители силовых структур, совершенно искренне и бескорыстно хотим помочь живописцам, графикам и скульпторам,  отвергнутым творческими союзами, реализовать себя в Творчестве. И мы сможем сделать это, если… эти люди помогут нам… Только  тогда мы сможем помочь художникам!

Убедить в этом людей, обиженных на власть предержащих, зачастую впрямую ушедших не только от социалистического реализма, но и от нашего советского социума, было делом достаточно трудным. Но еще более нелегким делом было убедить своих  коллег, а, особенно, руководителей, поверить нам, что это решение будет более правильным, пусть более трудоемким, нелегким, но, однозначно,  более эффективным для интересов той самой государственной безопасности, которую нам поручено было оберегать.

А художники не всегда и не во всем хотели слепо следовать за нашими такими, казалось, правильными идеями. Среди них, как это всегда бывает, находились и конформисты, и соглашатели, но были и бунтари, и просто провокаторы по призванию. Не всем и не во всем наши чекистские идеи своеобразной «разрядки напряженности» могли понравиться. 

И хотя к 1982 году обстановка в околохудожественной среде «существенно оздоровилась» и практически инициативой самих художников сформировалось Товарищество Экспериментального Изобразительного Искусства (ТЭИИ), существование этого объединения не раз было под угрозой разгона, распада, расформирования. Причиной этого были позиции нескольких ярких и одиозных личностей, с которыми нам, чекистам, пришлось вступать в буквальном смысле слова в схватку, для того, чтобы добиться легализации творчества художников. 

Я не стану в деталях и подробностях вспоминать мелкие и крупные провокации, устраивавшиеся нам, сотрудникам КГБ, людьми, которые в минимальной степени были художниками, а использовали свое участие в правлении ТЭИИ в целях борьбы со структурами советской власти для создания себе имиджа борцов с «совдеповской идеологией».  Делалось это зачастую методами, разработанными и одобренными западными идеологическими центрами, которым совершенно не было дела  до судеб непризнанных художников, писателей и  рок-музыкантов. Нашим идеологическим противникам была совершенно невыгодна любая легализация творчества «непризнанных», поскольку она выбивала у них  почву для критики советского общественного строя и лишала возможности формировать среди молодежи и интеллигенции позицию недовольства советской властью и социалистической идеологией.

В нашем отделении уже к 1980 году собралась сильная, весьма профессионально подготовленная команда. Мы научились  не только «отслеживать процессы», происходящие в среде ленинградской творческой интеллигенции, но уже были готовы управлять этими процессами. Так случилось, что первым по-настоящему серьезным результатом стало создание ленинградского Рок-клуба, хотя в первоначальные задачи работы нашего подразделения это направление не входило. Постараюсь объяснить, почему, каким образом, чьими усилиями весной 1981 года в Ленинграде был создан первый в СССР официальный «Рок-клуб». 

 

 

От Рок-фестиваля к Рок-клубу нон-стоп

 

Родина слышит, 

Родина знает…

Евгений Долматовский

 

Перемен! Требуют наши сердца!!!

Виктор Цой

 

 

 

Когда КПСС и правительство, точнее сказать, Политбюро ЦК КПСС, планировали проведение в 1980 году Олимпиады в Москве, конечно же, никто не мог знать, в каких политических условиях будет проводиться этот всемирный праздник спорта. Наши партийные идеологи, заранее думая о приезде в СССР десятков тысяч зарубежных гостей, в том числе из капиталистических стран,  желали показать, что в стране победившего социализма «цветут сто цветов».

 Наш советский патриотизм того времени был несравним ни с каким другим национальным патриотизмом, говоря словами поэта революции В.В. Маяковского: «У советских собственная гордость – на буржуев смотрим свысока». Не случайно в те годы в ходу была шутка: «Советский Союз – родина слонов». И еще одна шутка того времени: «Советский слон – самый большой слон в мире». К ней можно было добавить: «Болгарский слон – лучший друг советского слона».

Ну, если  в нашей стране самые крупные слоны, значит у нас и лучшие художники- авангардисты. Давайте, организуем для них в дни Олимпиады выставки.  Если на Западе молодежь увлекается рок-музыкой, значит и у нас в Советском Союзе кроме вокально-инструментальных ансамблей типа «Самоцветов», «Голубых гитар» и «Пламя» есть молодежная рок-музыка. Ведь не случайно одним из главных лозунгов того 1980 года был: «Олимпийский год не только для олимпийцев».

Так под патронатом Центрального Комитета ВЛКСМ в 1980 году был запланирован и проведен Молодежный Рок-фестиваль «Весенние ритмы» в Тбилиси. Почему для этого «мероприятия», говоря суконным партийно-советским языком того времени, была выбрана столица Грузии, сказать трудно. Может, местные товарищи, исходя из специфически грузинского патриотизма-национализма, хотели как-то по-особенному отличиться и доказали в ЦК КПСС, что древнее грузинское многоголосье является прообразом современной рок-баллады? А, может, партийные бонзы рассчитывали, что в горах Кавказа не будет большого резонанса от этой, в общем-то, «абсолютно чуждой для советских людей, с позволения сказать, музыки». Однако все получилось совсем по-другому. Как обычно, «хотели, как лучше, а получилось, как всегда».

В условиях, когда западный капиталистический мир в знак протеста против ввода советских войск в Афганистан, бойкотировал  спортивные соревнования Олимпиады-80, общественное мнение Запада особенно внимательно следило за всеми «околоолимпийскими» культурологическими событиями. Рок-фестиваль в Тбилиси получил большой международный резонанс, причем уклон в оценках творчества молодых советских музыкантов в передачах зарубежного радио  делался на противопоставлении рок-музыкантов официальной культуре.

Новое для нашей страны музыкальное явление было представлено западным обывателям как форма резкого социального протеста против «заскорузлой партийной культуры». В одной из передач, по-моему, «Голоса Америки» Рок-фестиваль в Тбилиси был представлен чуть ли  не как форма несанкционированного властями протеста «молодежного андеграунда», составляющего «реальную оппозицию партийной линии КПСС».

В этих условиях  «грузинские товарищи» из числа комсомольских функционеров-карьеристов повели себя вполне предсказуемо. В ЦК КПСС и КГБ СССР полетели докладные записки, в которых организаторы фестиваля, проявляя политическую и партийную бдительность, клеймили ряд музыкантов и рок-групп как «низкопоклонцев перед Западом», пропагандирующих в своем идейно-ущербном творчестве низкопробные ценности  западной масс-культуры, чуждой советской молодежи и интеллигенции. Особенно досталось музыкантам из столичных городов Москвы и Ленинграда. О своих доморощенных «кавказских рокерах» грузинские комсомольцы скромно умалчивали.

Естественно, что ленинградский Обком КПСС среагировал незамедлительно, решив подключить  к вновь появившейся  идеологической проблеме «вооруженный отряд партии». Так в те годы принято было называть нас, чекистов, сотрудников органов государственной безопасности.  Меня  вызвали  к  заместителю начальника УКГБ ЛО генерал-майору Блееру В.Н., где  ознакомили с запиской, направленной из ЦК КПСС в Ленинградский обком партии, где содержались выводы об итогах тбилисского Рок-фестиваля. Затем  моему подразделению поручили заняться «изучением процессов в среде рок-музыкантов», поставив главную задачу: «недопущение подпольных, несанкционированных концертов с исполнением песен, носящих враждебный советскому строю характер». Звучит в наше время вроде бы нелепо, правда? А вот в то время это таким нелепым  совсем не казалось. Ведь в прочитанных мной документах приводились весьма интересные высказывания американских советологов-политологов о зарождающемся в СССР  движении рок-музыкантов, как потенциальном оппозиционном, протестном движении молодежи, «способном противостоять официальной политической линии КПСС». 

Напрасно я пытался доказать, что тема рок-музыки и рок-музыкантов «не вписывается» в рамки нашего отделения, ориентированного в основном на литературную и художественную среду. Безуспешными оказались мои попытки, пусть вполне обоснованные и аргументированные, убедить руководство, что рок-музыкантами надо заняться нашему «студенческому отделению».  Приказ, как известно всем, кто хотя бы один день в жизни носил погоны, не обсуждается, а исполняется.

Так случилось, что между скандальными выступлениями ленинградских рокеров в Тбилиси, от первых криков, аплодисментов и доносов после Рок-фестиваля  до первого официального концерта ленинградского Рок-клуба в Доме Народного Творчества на улице Рубинштейна прошло меньше года. Уже в марте 1981 года первый концерт ленинградских рокеров прошел в концертном зале Ленинградского Дома Народного Творчества (ЛДНТ) на улице Рубинштейна, 13.

 Как же вышло так, что в то время, когда в Москве со многими участниками тбилисского рок-фестиваля органы КГБ «разбирались», проводя профилактики и срывая самодеятельные (неофициальные) концерты, в городе Ленина, колыбели трех революций, готовилось создание официального клуба для музыкантов, казавшихся совершенно  неподходящими для официальной культуры того времени? В этот клуб в дальнейшем потянутся музыканты из многих городов Союза, почувствовав, что именно в ленинградском Рок-клубе можно попытаться реализовать себя творчески, поскольку здесь такую возможность людям давали. В то время как во многих других городах СССР рок-музыкантов просто давили. Видите, дорогие читатели, как всего лишь одна буква в слове может изменить смысл и содержание действия, а также последствия этого действия…

Все, что произошло с созданием первого в СССР Рок-клуба объясняется весьма просто. Ко времени «партийного поручения» заняться рок-музыкантами сотрудники нашего подразделения уже не один месяц вели сложные, многоступенчатые переговоры по «социализации» непризнанных литераторов и художников, считая это нашей главной задачей как сотрудников органов государственной безопасности, в целях затруднения спецслужбам и идеологическим центрам противника воздействия на т.н. «второкультурников».  Так что в те годы я, шутя, называл Рок-клуб «побочным дитя литературного клуба». 

На счастье ничего не ведающих  рок-музыкантов эту линию работы было доверено  вести молодому и подающему надежды сотруднику нашего отделения Андрею Тарасову, высокому, крепкому и, как все здоровяки, добродушному человеку. Это направление работы дали ему «в довесок» к «линии околохудожественной среды», то есть тех самых художников-авангардистов, выставку которых мы так успешно провели в июле 1980 года. На этом настоял наш начальник отдела, несмотря на то,  что я, как мог, защищал Андрея от этой участи, переживая, что с  такой своеобразной публикой, как рок-музыканты, он может «засветиться», а из-за этого сорвется его направление на учебу в 101-й институт КГБ (разведка), о службе в которой он мечтал.  Андрей Тарасов, также как и я, был убежденным сторонником «легализации» творчества непризнанных художников, а также литераторов. С начала 1980 года Андрей через контакты со своими оперативными источниками искал, «нащупывал» форму такой официальной организации для художников, а я, Кошелев П.К., с лета 1980 года уже в образе Коршунова Павла Николаевича, каждую неделю проводил не меньше двух-трех бесед с авторитетными и не очень литераторами, обсуждая с ними идею литературного клуба для «непризнанных». 

В  этих условиях, учитывая, что ни я, ни Андрей Тарасов  не стремились в своей жизни  «бить по голове» художников, литераторов или музыкантов, мы своеобразным «сдвоенным центром», если говорить футбольной терминологией, стали противиться идеям начальника отдела ВПА, видевшего решение проблемы  в изоляции от музыкантов и от советского общества лидеров рок-движения.  Тем более,  поводов для этого они давали много, поскольку в большинстве своем вели асоциальный образ жизни, в котором алкоголь и наркотики были естественной (для них, а не для советского общества) составляющей. 

Возбуждать уголовные дела, сажать, пусть и на законных основаниях рок-музыкантов в колонии мы с Андреем отказались категорически. Хотя выдержать на себе давление нам пришлось немалое. Ведь главным критерием деятельности  оперативных сотрудников  органов КГБ в то время являлся результат в работе.  Результатом в те годы привыкли считать в 5-й службе «мероприятия по срыву враждебных акций противника или представителей негативной среды». Значит, тебя могли хвалить и даже поощрять за разогнанные при помощи органов милиции квартирные выставки художников-авангардистов, за сорванный нелегальный рок-концерт,  осуждение на 15 суток за пьяный дебош лидера «второй культуры. Тот подход к оперативной работе, который начали предлагать  сотрудники нашего отделения, требовал изменения не только психологии отношений начальства к оперативным задачам, но и, главное, изменения критериев результативности оперативной деятельности. 

Рок-клуб создавался не вдруг, и не сразу. Его открытию с помощью комсомольских лидеров Городского комитета ВЛКСМ предшествовала огромная оперативная работа,  которая венчалась, как это было принято в те годы, докладом аналитической записки от имени  Управления  КГБ СССР по Ленинградской области  в Областной комитет КПСС. Именно у этих «руководящих органов»  было право признать результаты работы положительными.

Здесь не могу не отметить положительную роль начальника Управления КГБ СССР по Ленинградской области генерал-полковника Носырева Д.П., человека зачастую жесткого, старой закалки, но сумевшего поддержать идеи, высказанные совсем еще зелеными  «операми».  Хорошо помню, как на одном из совещаний, на котором отчитывались о своей работе руководители 5-й службы, Носырев резко перебил ВПА, рисовавшего в своем докладе апокалипсические картины распада идеологии и социалистических ценностей.  Начальник отдела в своей уверенной, безапелляционной манере предлагал «ужесточить меры к разного рода отщепенцам, литературным власовцам, жукам-древоточцам, разлагающим своим, с позволения сказать, «искусством» советскую интеллигенцию и молодежь».

У меня до сих пор стоит в ушах чуть скрипучий, медленный генеральский голос: «Вы что тут нам картину конца света рисуете? Что это Вы на шестьдесят четвертом году советской власти о врагах советской культуры говорите? Так недолго и до «врагов народа» дойти! Нам партия поставила задачу защищать советских людей, а не репрессировать их, в том числе и всех ваших «непризнанных». Они такие же советские граждане, в конце концов!!!» Я слушал это и торжествовал: «Значит, не зря мы пишем «наверх» наши многочисленные «аналитички». Генерал понимает, что лучше дать возможность легального творчества, чем за это же творчество преследовать!» 

На первых официальных (подчеркиваю это слово) концертах ленинградского рок-клуба блеснули ансамбли «Аквариум», «Кино», «Алиса» с их яркими, зачастую эпатажными лидерами: Борисом Гребенщиковым, Виктором Цоем, Константином Кинчевым. Завоевали популярность у фанатов группы «Телевизор», «Зоопарк», «Странные игры», «АВИА», привлекавший  своим более чем оригинальным названием «Механический самоудовлетворитель» и многие другие коллективы. В Ленинград потянулись рокеры из других городов. Яркий пример – Юрий Шевчук со своим ансамблем «ДДТ», который  в своей башкирской Уфе считался за диссидента  и нарушителя правопорядка. Именно  на сцене ленинградского рок-клуба   кинорежиссер Сергей Соловьев услышал  песни Б. Гребенщикова и В. Цоя, которые  он органично использовал в своем знаменитом кинофильме «Асса». Эта кинокартина  дала потрясающую рекламу рок-музыке, которая в СССР становилась совершенно официальной. Наиболее талантливые музыканты стали кумирами уже нескольких поколений российских тинэйджеров и уже убеленных сединами поклонников русской рок-музыки.

Сегодняшним  звездам рок-эстрады надо бы тысячу раз поклониться скончавшемуся всего лишь  на 52-году жизни   Андрею Витальевичу Тарасову, стараниями, энергией, умом и порядочностью которого создавался ленинградский рок-клуб. Причем Андрей остался, впрочем, как и я, при открытии Рок-клуба в тени, хотя именно он «выходил» многочисленными визитами в Горком комсомола решение о проведении на базе Дома Народного Творчества первых официальных рок-концертов. Уже потом первые секретари райкомов комсомола будут стремиться «продвинуть» на будущих рок-фестивалях «свои» коллективы, а из отдельных, наиболее конъюнктурных комсомольских функционеров вырастут первые российские  музыкальные продюсеры, люди весьма и весьма материально обеспеченные. 

Мы же с Андреем не получили за создание Рок-клуба и, как было отмечено в отчетах Ленинградского Управления КГБ за 1981 год, «нормализацию обстановки в околомузыкальной и околохудожественной среде» даже устной благодарности руководства. Впрочем, это было совершенно неважным, потому, что подавляющее число сотрудников КГБ тех лет служили не за награды и ради карьеры, а исходя из идейной убежденности в необходимости, важности для страны и народа нашего нелегкого труда. 

Тогда, в декабре 1981 года, очевидная оперативная и идеологическая выгода открывшегося Рок-клуба  и   объединений т.н. «непризнанных» литераторов и художников, еще не была оценена положительно руководством УКГБ ЛО, Пятого Управления КГБ СССР и партийными инстанциями. И нервов нам, сторонникам «легализации» творчества «непризнанных», пришлось потратить немало, доказывая идеологическую и  оперативную правильность своей позиции. 

Наша последовательная позиция была поддержана первым заместителем начальником Управления КГБ генерал-майором Блеером В.Н.,  а также начальника 5-й службы В.И. Полозюком и его заместителем В.С. Новиковым.  Подход нашего отделения к решению проблем нормализации обстановки в околотворческой среде был  признан правильным.  Руководство УКГБ ЛО согласилось с ранее высказывавшимися мной предложениями о передаче линии рок-музыкантов  в отделение, курировавшее ленинградские вузы. В 5-й службе была проведена реорганизация, в результате которой дальнейшую работу с Рок-клубом вел  созданный «вузовский» отдел. Начальником же нашего первого отдела 5-й службы стал Е.А. Васильев, пришедший работать в тандеме со своим заместителем Смирновым С.М., ныне одним из руководителей ФСБ Российской Федерации. Именно под их руководством сотрудникам 1 отделения 1 отдела 5-й службы, придется работать в направлении дальнейшей нормализации обстановки среди художников-авангардистов и т.н. «непризнанных» литераторов.

У нас, как у оперативников, появилась возможность все свои усилия направить на развитие литературного клуба  и осуществление задуманного издания официального  литературного сборника «непризнанных» писателей и поэтов. 

 

 

О литературном  «Клубе-81» и не только о нем

 

Жребий поэтов – бичи и распятья.

Каждый венчался терновым венцом.

Владислав Ходасевич

Литература, хочет она этого или не хочет, подчинена интересам и страстям социальной борьбы.

Ромен Роллан

 

 

Прежде чем перейти к рассказу об истории создания так называемого «Клуба-81», объединившего в своих рядах «непризнанных» поэтов, прозаиков и критиков, нужно хотя бы несколькими штрихами обрисовать состояние литературного процесса в начале 80-х годов прошлого века. Напомню тем, кто жил в то время, открою истину для молодых: Советский Союз в конце 70-х – начале 80-х годов ХХ века с гордостью (и по праву)  считался «самой читающей страной мира».

Советская власть, власть коммунистов-большевиков, ликвидировав безграмотность еще в конце 20-х годов прошлого века, профессионально,  идеологически грамотно поставила в стране издательское дело, а также индустрию полиграфической промышленности. К концу 30-х годов ХХ века на смену многочисленным частным и кооперативным издательствам пришли хорошо организованные, финансируемые за счет бюджета страны советов мощные государственные издательства: «Художественная литература», «Детская литература», «Молодая гвардия» «Учпедгиз», (аббревиатура  учебно-педагогического государственного издательства, издававшего все учебники  страны – ПК),  «Воениздат», «Политиздат» и многие другие.

К этому  добавлялись  десятки ведомственных и «министерских» издательств: «Судостроение», «Музыка», «Химия» и т.д., а каждая Союзная республика имела  свое собственное издательство своего ЦК компартии.   Помните, мои сверстники, прекрасные книги зарубежной классики, издававшиеся на желтой газетной бумаге молдавскими издательствами  «Картя Молдавянеску» и «Лумина»? Тиражи в те времена  30.000, 50.000 и даже 100.000-300.000  экземпляров не были чем-то из ряда вон выходящим, а считались обычной «нормой советской жизни».  Причем книги еще надо было «достать», перед тем, как  сможешь их купить. Не случайно, приобретая  по подписке собрания сочинений, люди отмечались в очередях по несколько суток днем и ночью.

В стране на протяжении десятков лет активно действовало «Всесоюзное общество книголюбов», организовывавшее многочисленные читательские конференции и книжные распродажи. Существовало всесоюзное агентство «Союзпечать», осуществлявшее подписки на собрания сочинений советских, российских и зарубежных писателей. Особенно популярным было приложение к журналу «Огонек». Регулярно многотысячными тиражами выходили так называемые «толстые» литературно-художественные журналы, как всесоюзные: «Иностранная литература», «Дружба народов», «Новый мир», «Юность», «Наш современник», «Знамя» и др., так  республиканские  и региональные: «Сибирские огни», «Дон», «Нева», «Звезда» и др. Кроме того,  была целая отрасль всесоюзных, республиканских и региональных журналов для детей и юношества: «Пионер», «Мурзилка», «Веселые картинки», «Ровесник», «Костер» и др.

Не были забыты  любители театра, кино, спорта, а также техническая интеллигенция: «Театр», «Искусство кино», «Советский экран», «Спортивные игры», «Физкультура и спорт», «Знание – сила», «Техника – молодежи» и т.д. и. т.п. Один ежегодный каталог «Союзпечати», кажется, состоял  из 150-200 страниц текста, в. котором лишь перечислялись названия печатных изданий и их индексы. Кто скажет после этого, что коммунисты не заботились об удовлетворении духовных потребностей советских людей? Правда, надо признать,  было совершенно естественно, КПСС и Советское правительство, вкладывая бюджетные (народные) средства в издательское дело и полиграфическую промышленность, четко определяла идеологические и нравственные критерии издававшихся произведений  литературы. В ЦК КПСС, республиканских Центральных Комитетах, в Областных и Городских комитетах КПСС существовали и активно работали отделы агитации и пропаганды, курировавшие издательскую деятельность. 

Кроме того, по всей стране была создана единая структура ГОРЛИТа (Государственного комитета по охране тайн в печати), фактически осуществлявшего, помимо своей основной функции, заявленной в названии, политическую и идеологическую цензуру. Без «литовки» любого произведения литературы, научной статьи, критических заметок была невозможна публикация в буквальном смысле слова ни одной строчки! О том, чтобы издать какое-либо свое произведении за собственный счет не мог мечтать ни лауреат Нобелевской премии М.А. Шолохов, ни даже самый богатый графоман!!! Естественно, что ГОРЛИТ одной из своих главных задач в качестве цензора видел недопущение в печати негативных оценок советской действительности и любой, даже весьма скромной, критики советского государственного и общественного строя.

Но даже здесь трудности на пути издания своих произведений у творческих людей того времени не заканчивались. Чтобы увидеть свое собственное, кровное произведение напечатанным, надо было (почти обязательно) являться членом Творческого Союза.  Такой творческий союз был один – Союз Писателей СССР, разделенный на 15 республиканских творческих союзов. Прием в эти Союзы Писателей без одобрения «партийных инстанций» был практически не возможен. А единственным литературным методом, торжествовавшим в СССР, был принцип социалистического реализма». В основе его лежала уже упоминавшаяся мной знаменитая статья В.И. Ленина «Партийная организация и партийная литература». В качестве наиболее характерных произведений, отвечавших принципам социалистического реализма, и политике КПСС в сфере литературы,  можно назвать романы типа «Семья Журбиных» (А.Кочетов),  «Тени исчезают в полдень (А. Иванов), «Философский камень» (С. Сартаков).

Долгие годы после торжества  метода социалистического реализма в 30-е годы и после смерти многих видных поэтов и писателей в сталинских лагерях (Осип Мандельштам, Борис Корнилов, Исаак Бабель и др.) печатное слово, направленное против советской власти, казалось просто невозможным. Это особенно было подтверждено знаменитым постановлением ЦК КПСС о журналах «Звезда» и

«Ленинград», во исполнение которого были практически оставлены вне издательского и печатного процесса такие литературные корифеи как Анна Ахматова и Михаил Зощенко.

«Хрущевская оттепель» дала дорогу к читателям новым, смелым, нестандартным произведениям Александра Солженицына, Виктора 

Некрасова, Василя Быкова и других авторов. Но оттепель была недолгой. Холодная война между двумя сверхдержавами СССР и США все больше переходила в сферу идеологическую. А для начала любых военных действий всегда и во все времена нужен «законный» повод. Таким поводом, как я уже писал на станицах этого очерка, на заре «Брежневской эпохи» в 1965 году стали факты публикации в зарубежных изданиях под псевдонимами произведений московских литераторов А. Синявского и Ю. Даниэля. Сейчас факт привлечения этих писателей к уголовной ответственности и осуждение к лишению свободы за публикации своих произведений за рубежом стал общепризнанным символом подавления идеологической свободы и инакомыслия.

После осуждения Синявского и Даниэля в чекистских, да, пожалуй, и в литературных кругах, был популярен такой политический анекдот. Председателю КГБ того времени В. Семичастному доложили о факте «политически вредных» публикаций Синявского и Даниэля. Тот оказался в затруднительном положении, какое принять решение. Кто-то из заместителей предложил воспользоваться достижениями спецподразделения КГБ, способного вызывать духи умерших. Решили «посоветоваться» со Сталиным.  Вызвали дух Иосифа Виссарионовича, объяснили ему ситуацию с зарубежными публикациями, спросили, как поступить. «Да, я знаю, есть такой комментатор футбольный – Синявский», –  сказал Отец Народов. «Нет, – возражают ему, – это другой Синявский». «А зачем нам два Синявских?» – резонно ответил Учитель и Лучший Друг Физкультурников. После этого участь Синявского и Даниэля была решена…

 Уголовное дело Синявского-Даниэля,  а также осуждение за тунеядство и ссылка талантливого поэта Иосифа Бродского положили начало своеобразной «охоте на ведьм»: усиленному контролю со стороны партийных органов, аппарата Союза Писателей, так и со стороны органов государственной безопасности за творчеством тех литераторов, которые не вписывались  в жесткие рамки социалистического реализма. Особое внимание уделялось тем, кто стремился к публикации своих «ущербных» произведений любой ценой, вплоть до публикации их за границей, что почти приравнивалось – кроме шуток –  к измене Родине. 

А ведь любой Автор своей литературной рукописи фанатично мечтает увидеть ее опубликованной!!! Поэтому десятки, и даже сотни людей, считавших себя поэтами, прозаиками, эссеистами, как наделенные талантом, так и обделенные им, продолжали писать, создавать, шлифовать свои детища – романы, повести, рассказы, стихи и поэмы, критические статьи, тайно и явно мечтая, во что бы то ни стало их опубликовать. Как сказал в те годы популярнейший автор исторических романов Валентин Пикуль: «Ну, скажите, какая дубина не дрогнет, увидев свое имя, свой труд в печати?»

 Многие авторы, после тщетных походов в издательства и журналы, где им отказывали в публикациях, становились на враждебные позиции, обижаясь на советскую власть, не дающую им реализовать себя в творчестве. Зачастую их произведения отвергались издательствами и редакционными коллегиями журналов просто из-за того, что авторы были лишенными  таланта графоманами. Но  часто эти литературные произведения отвергались по причинам того, что они не вписывались в рамки, установленные советскими партийными интсанциями, были непохожими на то,  что привыкли читать «советские рабочие, крестьяне и советская интеллигенция». Типичным примером такого «непризнанного» литератора 70-х годов прошлого ХХ века был Сергей Довлатов, который сейчас активно издается и уже записан в классики. В те годы, когда он писал свои произведения,  он не мог их издать по вышеприведенным мной причинам.

В принципе, редакторы того времени были, по-своему, правы: издавать стотысячными тиражами подобного рода литературу было невозможно. У членов Союза Писателей в подавляющем большинстве вырабатывался по отношению к «непризнанным» литераторам своеобразный «инстинкт невосприятия». Ведь эти «непризнанные» претендовали на Святое: чтобы их тоже считали писателями, а, главное, чтобы «этим не пойми каким писакам»* отдавали часть тиражей и  

*Здесь я цитирую фразу одного известного писателя, члена правления ленинградского отделения Союза Писателей РСФСР. Фраза произнесена в частной беседе – ПК.

журнальные полосы. А «делить пирог» на большее количество претендентов членам официального творческого союза совершенно не хотелось.

Именно поэтому «непризнанные литераторы» стали издавать свои собственные, примитивным способом изготовленные при помощи печатных машинок журналы, получившие очень меткое наименование «самиздатовских». Этот «самиздат» фактически был для партийных функционеров опаснее «тамиздата». Кустарным способом переплетенные листы формата А-4 с текстами, отпечатанными на пишущих машинках, расходились по рукам студентов, преподавателей, технической и творческой интеллигенции, самим фактом своего существования вызывая протест против идеологии, побуждающей «ко всеобщему единомыслию»

В Ленинграде конца 70-х  - начала 80-х годов существовало  много подобного рода «самиздатовских» журналов («Северная почта», «37» и другие), среди наиболее известных и длительный период   

издававшихся – «Часы». Главными редакторами и фактическими издателями «Часов» были Борис Иванов и Юрий Новиков, два будущих лидера литературного «Клуба-81», которому в прошедшем 2016 году как-то тихо, безо всякого ажиотажа исполнилось 35 лет! Юбилею Рок-клуба в этом плане повезло гораздо больше – здесь внимание всех каналов ТВ, юбилейный рок-концерт, публикации в глянцевых журналах…

В принципе, если бы литераторы не были такими индивидуалистами, что происходит от сути писательского труда, можно было бы провести какую-нибудь официальную литературно-культурологическую конференцию. Ведь в 80-е годы подобного рода квартирные литературные чтения и так называемые «конференции по

проблемам второй культуры» были в большой моде. Некоторые из их организаторов, такие как Константин Кузьминский, Юлия Вознесенская, Татьяна Горичева  впоследствии за  рубежом стали настоящими специалистами по «российской андеграундной литературе».

Конечно же, на этих конференциях вольно или невольно «вторая» культура противопоставлялась «первой», официальной (или   

официозной), то есть «партийной», «совдеповской». Второкультурники» категорически отрицали принцип партийности для писателей и творческих работников в целом. Члены  Союза Писателей, хотели или не хотели,  должны были руководствоваться в своем творчестве принципами «социалистического реализма» и «партийности писателей». Получалось, что «вторая культура» как бы уже своим фактом существования выступала против партии коммунистов и ее ведущей роли  во всех отраслях  жизни советского общества, включая такую тонкую духовную материю, как Литература. Раз так, то внимание и контроль со стороны органов государственной безопасности за «непризнанными литераторами» был гарантирован.

Должен отметить, что сотрудники Ленинградского Управления КГБ, работавшие на этой «ответственной линии» до моего прихода в пятую службу, были наиболее  профессионально и интеллектуально подготовленными людьми. Александр Александрович Тимошенков был журналистом по профессии, очень начитанным и эрудированным человеком, прекрасно умевшим писать аналитически документы.  Сергей В-ч Н. отличался не по годам мудрым подходом к проблемам литераторов, хорошо умел располагать к себе людей и завоевывать их доверие. Но им больше всех «доставалось» от начальника отдела, который чаще требовал не глубины анализа проблемы, а быстрых и эффективных действий по «недопущению», «пресечению» и «ликвидации отрицательных последствий».

Линия работы по «непризнанным литераторам», пожалуй,  была самой трудной в нашем отделении. Партийных идеологов, которые были своеобразными «заказчиками» для органов идеологической контрразведки, больше всего пугали публикации за рубежом, особенно после «Архипелага ГУЛАГ» А. Солженицына и  сборника «Метрополь», в котором публиковались кроме москвичей и ленинградские молодые писатели. Не случайно еще в Библии сказано: «Вначале было слово…» Действительно, слово было более  опасным и острым оружием, чем живопись, скульптура, джаз или рок-музыка. В одном из своих стихотворений замечательный ленинградский поэт Вадим Шефнер написал: «Словом можно убить, словом можно спасти, словом можно полки за собой повести!»

В Москве, Ленинграде и в других крупных городах в конце 70-х -  начале 80-х годов ХХ века обучались и стажировались сотни филологов-славистов и историков из США, Великобритании, Франции, Италии и других стран Европы. Обучение многих оплачивалось различными фондами, общественными и политическими, которые на нашем чекистском языке назывались «идеологическими центрами противника». Ну, как известно, «кто платит, тот заказывает музыку». Вот и приходилось иностранным стажерам славистам да историкам вольно или невольно «отрабатывать»  те средства, которые были в них вложены. Некоторые из «стажеров» были прямыми эмиссарами тех самых идеологических центров, будучи идейными противниками нашего советского государства,  работали «по разбору СССР по кирпичам». Для этого «стажеры» активно посещали разного рода «квартирные чтения» т. н. «непризнанных» литераторов, где звучали, а потом обсуждались произведения «молодых гениев питерского андеграунда».  Многие из этих молодых иностранцев искренне считали своим литературоведческим и гражданским долгом вывезти за рубеж рукописи «затираемых коммунистической системой талантов». 

Очень часто эти таланты, ранее практически неизвестные ни партийным руководителям, ни  органам КГБ, именно после публикации их произведений за рубежом, попадали в поле зрения идеологической контрразведки. Вступал в действие закон, хорошо известный физикам: действие порождало противодействие.

В Союзе Писателей такие «молодые таланты»  становились (или объявлялись) «отщепенцами», «литературными власовцами». А «органы» начинали «реагировать», как того требовали наши «партийные заказчики». Чем это заканчивалось? По-разному… Кто-то рано или поздно переступал закон и его действия, говоря сухим языком протокола, подпадали  под признаки преступления, предусмотренного статьей 70-й Уголовного Кодекса РСФСР (антисоветская агитация и пропаганда), кто-то из них спивался, работая сутки через три операторами газовых котельных.  Кто-то кончал с собой, кидаясь  в шахты метро или по-есенински затягивая петлю на шее. Кто-то, как Сергей Довлатов, расплачивались тем, что «писали в стол», не имея никакой реальной возможности увидеть свои произведения  опубликованными у себя на Родине. Некоторые, отчаявшись, или, наоборот, надеясь на лучшее, эту Родину покидали, чтобы писать и публиковаться за рубежом уже на вполне законном основании.

Наша дилемма чекистов-профессионалов была предельно простой: или продолжать «Душить прекрасные порывы»*, видя в этих   литераторах и «самиздателях» врагов нашего строя. Или защищать их от провокационных по своей сути действий наших зарубежных противников, стремившихся использовать «проблему непризнанных» в

*Душить прекрасные порывы» –  фраза из популярного политического анекдота того времени: в кабинете Ю.В. Андропова, председателя КГБ СССР висит портрет Александра Пушкина. Его спрашивают: «Почему именно Пушкин?» «А потому, - отвечает Андропов, - что Пушкин первым сформулировал лозунг чекистов: «Души; прекрасные порывы!» (Примечание автора).

своих интересах, представляя литературные и издательские «разборки» в виде оппозиции советской власти.

 Все  сотрудники отделения, курировавшие эту линию за годы моей работы в 5-й службе, выбирали это второе, «гуманное»

  направление. Хотя «держать и не пущать» было по-своему проще, даже эффектнее. Как любил отчитываться начальник 1 отдела 5-й службы Управления КГБ, с металлом в голосе произнося фразу: «за 19.. год пресечено …цать  враждебных акций представителей негативной среды в виде конференций по проблемам так называемой «второй»

 культуры, квартирных выставок художников-авангардистов, неофициальных подпольных концертов рок-музыкантов…»

Я видел, как не желали слушать работягу Сергея Н., пытавшегося доказать, что «не нужно видеть в непризнанных литераторах врагов». Я вникал в оценки Александра Тимошенкова, всегда очень хорошо аргументировавшего свои рассуждения о литературном процессе, и понимал: нужно идти путем создания  легального объединения» непризнанных литераторов которое могло бы «социализировать» их в нашей «советской среде, затруднив возможности негативного и враждебного влияния на них зарубежных эмиссаров идеологических центров противника.

Идея «Клуба для «непризнанных» витала в воздухе не один год, но как ее реализовать, как сделать, чтобы сами литераторы захотели войти в организацию,   которая  будет создаваться «сверху», как суметь договориться с руководством ленинградской писательской организации, горкомом и обкомом КПСС, получить разрешение на «оперативный эксперимент» не только от  руководства УКГБ ЛО, но и от всесильного московского Пятого Управления КГБ!? Сделать это было непросто, и  препятствий на пути  создания «Клуба-81» было много. 

Но, как известно, вода точит камень. И Слово, которое «было  вначале», постепенно, к концу 1981 года стало превращаться в Дело. Правда, для этого  мне пришлось произнести не один миллион слов в прозе* в многочисленных беседах с литераторами, проходивших в различных кафе и забегаловках, где варили черный кофе – основной продукт питания бедных «непризнанных» литераторов. 

Возможно, мне помогало в установлении контактов с представителями «второй» культуры то обстоятельство, что в свои школьные годы я часто выступал с критическими оценками

*Я, как и господин Журден из мольеровского «Мещанина во дворянстве», естественно, говорил прозой (Примечание автора).

окружающей действительности, рассуждал о потере социалистического энтузиазма 30-х годов, а также о непозволительности восхваления партийных лидеров Н. Хрущева и Л. Брежнева. К счастью, в студенческие годы от моего юношеского максимализма не осталось и следа. К моменту прихода на службу в органы государственной безопасности я был идейно убежденным патриотом советского государства, переживающим за отдельные «несуразности» нашей советской жизни.

У сотрудников нашего отделения не было другого выхода, как идти на прямые  встречи с авторитетами из числа «непризнанных», предлагая им от имени органов государственной безопасности содействие  в организации клуба литераторов, дающего легальную возможность публичного чтения  своих произведений, с последующей , может и отдаленной, их официальной публикацией.

 

 

 

Слово и дело

 

Нам не дано предугадать,

Как слово наше отзовется.

Ф.И. Тютчев

 

Напрасно заинтересованный и искушенный читатель будет ожидать, что бывший чекист Кошелев-Коршунов будет в деталях описывать, смаковать подробности и особенности вербовок оперативных источников (читай: агентов) из среды «непризнанных литераторов». Я не собираюсь никого «сдавать» или «разоблачать», как и не планирую заниматься на страницах этого очерка душевным стриптизом. Оценивая события,  непосредственным участником которых мне пришлось быть, я хочу руководствоваться известным медицинским принципом: «Не навреди!» 

Не буду  отрицать того, что агенты у нас, сотрудников государственной безопасности, естественно, были. Также не стану отказываться от того, что, организуя «Клуб-81», мне пришлось изучать оперативный опыт известного жандармского офицера полковника  Сергея Васильевича Зубатова (1864-1917), полковника, начальника Особого отдела Департамента полиции, возглавлявшего все охранные отделения России. Будучи блестящим оперативником-агентуристом он организовал контроль над всеми революционными группами и  партиями России начала ХХ века.

Главное, что у нас, оперативников идеологической контрразведки, не оказалось стукачей и провокаторов, или нам удалось достаточно быстро от таких ненадежных помощников  избавиться. Ведь в чем разница между агентом и  стукачом (по Кошелеву-Коршунову 80-х годов прошлого века)? Стукач несет в «компетентные органы» чаще

всего малозначительную информацию типа «компромата» и «бытовухи», зачастую с целью своей собственной карьеры, устраняя конкурента, на которого сам и дает информацию, возможно, руководствуясь иными меркантильными интересами. Агент, «как проводник влияния»*, видит ситуацию, которая находится в поле  зрения спецслужб не только своими глазами, но и глазами оперработника, профессионального контрразведчика. Он доверяет как конкретному сотруднику, так и всей системе, убежденно понимая, что

делает благое дело, как для своих близких, так и для своей страны. По-другому нельзя получить от человека объективную информацию, нельзя заставить  действовать в чужих интересах против своей воли.

Человек, действующий на основе материальной или иной зависимости, никогда не сможет быть ни объективным, ни искренним, ни честным перед самим собой и своим окружением.  Я всегда только с положительной стороны,  только с благодарностью буду вспоминать тех  людей, которые поверили в нашу чекистскую искренность и которые доверились нам. Никогда, ни при каких обстоятельствах я не подведу этих Достойных Людей, вклад которых в создание «Клуба-81», Товарищества Экспериментального Изобразительного Искусства и «Рок-клуба» был очень значительным. Помогая органам государственной безопасности,  эти люди, рискуя быть

разоблаченными и ошельмованными в среде своих товарищей, прежде всего, помогали им, непризнанным, отверженным, действуя не ради

личной выгоды, а веря в идею возможности официальных публикаций литературных произведений для себя и своих друзей.

Но, по-своему, была заслуживающей внимания  и роль тех людей,

которые после встреч с сотрудниками КГБ  вели себя совсем по-иному: «сливали» информацию о содержании встреч иностранцам, перевирали аргументацию оперработников в беседах со своими товарищами, *Агент – «тот, кто действует в чьих-нибудь интересах, служит чьим-нибудь интересам». С.И. Ожегов «Словарь русского языка», Москва, «Русский язык», 1982 год, издание четырнадцатое, стереотипное. (Примечание автора).

передергивали факты в целях «сбивания лбами» литераторов с официальным Союзом Писателей, провоцировали людей на акции  экстремистского толка. «Снимая реакцию», анализируя полученную 

информацию, мы постепенно научились тому, о чем раньше не могли и мечтать: управлять процессами в околотворческой среде города.

Как часто бывает в большом и серьезном деле, не обошлось и без простого везения. Органам госбезопасности, и будущим членам

«Клуба-81» очень повезло с тем, что сами «непризнанные» выбрали себе в качестве художественного руководителя, «куратора» от Союза Писателей доктора филологических наук, писателя и сотрудника Пушкинского Дома Юрия Андреевича Андреева. Признаюсь честно, мы первоначально планировали и обсуждали с руководством питерского Союза Писателей Анатолием Чепуровым и Вольтом Сусловым совсем другую кандидатуру.

Андреев Ю.А., которого «непризнанные» уважали за его вклад в развитие клуба авторской песни «Восток», как никто другой оказался удачной кандидатурой для сведения представителей «второй культуры» с руководством культуры официальной. Во-первых, у него был опыт  руководства клубом авторской песни, который тоже определенное время власти держали «на дистанции». Во-вторых, он как литературовед открывал для широких читательских масс имена таких «забытых» писателей как В. Ремизов и Е. Замятин. В-третьих, он был больше литературоведом, чем писателем, и поэтому не был заражен «вирусом собственной гениальности», а, значит, был меньше подвержен вкусовщине, столь характерной для крупных писателей. В-четвертых, его кандидатуру удивительно легко приняли партийные руководители Горкома КПСС, в частности Галина Ивановна Баринова, заведующая отделом агитации и  пропаганды.

Об этой сильной, умной, волевой и очень идейно убежденной  женщине следует сказать особо. Мне не раз приходилось встречаться с ней лично, и могу сказать, что я проникся к Галине Ивановне как к человеку и руководителю глубокой симпатией. Строгая, подтянутая, всегда собранная женщина, внешне она, конечно, могла производить впечатление «партийно-советского сухаря». Но когда ты начинал с ней разговаривать, наблюдая, как она выслушивает собеседника, принимает или отвергает те или иные аргументы,  видел личность незаурядную, преданную своему партийному делу и понимающую задачи Коммунистической партии гораздо шире и глубже, чем отражалось в передовицах «Правды». 

Г.И. Баринова, занимаясь проблемой «непризнанных» со стороны партийных органов, с самого начала поддержала идею литературных чтений и издания сборника членов будущего литературного объединения. Правда, что было совершенно естественно, четко определила свою позицию: «никакой антисоветчины и негативщины мы в издании не допустим!» Галина Ивановна сделала очень много полезного для литераторов, впоследствии и для художников, и рок-музыкантов.

Не без  помощи Бариновой Г.И. новое литературное объединение получило в качестве «крыши над головой» актовый зал музея Федора Ивановича Достоевского. В этом было много плюсов, но были и минусы. Некоторые недоброжелатели и скептики первые заседания «Клуба»*, открывшегося в конце 1981 года, называли: «У идиота», а  

коллег-писателей приветствовали запросто: «Привет, зубатовцы!», намекая  на известного жандармского офицера, с деятельностью которого  они пытались ассоциировать  наши чекистские «изыски». 

Так или иначе, но в конце 1981 года представители так называемой «второй культуры Ленинграда» начали регулярно приходить на заседания своего литературного объединения, которое как-то естественно стало называться по дате его образования «Клуб-81». Самому официальному открытию «Клуба» предшествовало одно весьма значимое событие,  имевшее, как говорили в органах КГБ, «оперативное значение». 

Некто В. С-ский, своеобразный московский эмиссар от тамошних «второкультурников», приехал в наш город с целью собрать у наших «непризнанных» литераторов рукописи для издания за рубежом нового  «Метрополя». Несомненно, наши сотрудники контролировали эту акцию, своевременно получив «сигнал» от московских коллег. Как же торжествовали мои товарищи, и я с ними, когда подавляющее 

 большинство питерских «литературных авторитетов» отказались дать свои произведения для публикации за рубежом. При этом они ссылались на то, что «у нас в городе в ближайшее время будет свой литературное объединение, и мы планируем начать издаваться в Ленинграде». В. С-ский, естественно, не смог довести собранные им рукописи даже до Москвы. Во-первых, по причине ежедневных  пьяных *«Клуб-81» – название, данное самими литераторами, которым ужасно не нравилось словосочетание «литературное объединение», в которых  занимались, обучаясь литературному ремеслу, разного рода «любители», а члены «Клуба-81» все поголовно считали себя профессиональными писателями (Примечание автора). 

возлияний, а, во-вторых, потому, что ленинградские и московские чекисты не дремали и зря  свою зарплату не получали.

Работая по предотвращению провокационной акции В. С-ского, я познакомился с моим московским коллегой, начальником аналогичного отделения 5-й службы УКГБ по Москве и Московской области Александром Георгиевичем Михайловым, ставшим впоследствии генералом и руководителем пресс-службы  ФСБ, автором нескольких  

книг. Сегодня мне, не ставшему ни генералом, ни даже полковником, приятно вспоминать, как Александр искренне завидовал тому, что мы, его ленинградские коллеги, можем организовать целое литературное объединение «непризнанных» и так эффективно его контролировать. Александр  предсказывал  большое будущее  нашей реализованной идее, а также искренне желал нам получить к 20 декабря, празднику «День ЧК», награды и поощрения. Однако,  нам с самого начала пришлось думать ни о наградах и почестях, а о том, как «сохранить и удержать» созданное нами детище «Клуб-81».

Первое испытание нервов, а также профессионализма и умения «держать удар» члены «Клуба-81» устроили нам, чекистам,  уже летом 1982 года, когда инициативная группа вновь созданного литературного объединения явилась  в приемную Управления КГБ с требованием объяснений по поводу ареста активиста «Клуба» некоего Ростислава Долинина, привлеченного к уголовной ответственности по ст. 70 УК РСФСР (антисоветская агитация и пропаганда) вместе с Вячеславом Евдокимовым. Им вменялось в вину создание и распространение антисоветских документов первого советского  «независимого профсоюза».

Для меня реализация этого дела  так называемым «разработочным» отделом нашей 5-й службы была совершенно неожиданной и даже просто шокирующей. Мои коллеги длительное время готовили арест людей, являвшихся близкими друзьями «непризнанных»  литераторов и художников, даже не предупредив нас, и не задумываясь о последствиях этого уголовного дела для наших непростых профилактических мероприятий в «Клубе-81», легальная работа которого уже начала приносить первые положительные плоды. А тут аресты, обыски, вызовы на допросы в следственный отдел литераторов и художников, которые были близкими друзьями Евдокимова и Долинина!

Естественно, что сразу же нашлись люди, которые дали всему происшедшему самое простое и самое идеологически вредное объяснение: «Ну, вот! КГБ нас «зубатовскими» методами собрало в одну кучу, чтобы лучше  через свою агентуру контролировать, а теперь начинают сажать по одному!!!»  В результате «официальный» приход правления «Клуба-81» в приемную КГБ с требованием разъяснений причин ареста их товарищей некоторые недолюбливавшие меня руководители пытались представить почти как «враждебную  акцию» со стороны представителей «негативной» среды. Каких усилий мне стоило убедить членов правления «Клуба-81» Б. Иванова, Ю. Новикова, И. Адамацкого и Н. Подольского, А. Драгомощенко, что арест Р. Евдокимова и В. Долинина «не моих рук дело» и что это, пусть и громкое,  уголовное дело по «политической» статье не должно негативно сказаться на проводимых «непризнанными» литераторами открытых литературных чтениях и, главное, подготовке к официальному изданию первого литературного сборника членов «Клуба».

Но, оказалось, еще  труднее было убедить своих собственных коллег из числа моих «оперативных оппонентов», не желавших  считаться с планами нашего подразделения «по  нормализации обстановки в околотворческих кругах города». Я продолжал, доказывая правоту своей оперативной, политической и  идеологической позиции, портить отношения с начальниками параллельных отделов, которые не могли так, как наши сотрудники, вести кропотливую профилактическую работу, но зато «знали, как нужно выявлять, разрабатывать и сажать». Впоследствии  нашим сотрудникам придется доказать, что и мы умеем делать то же самое, а вот смогли бы наши оппоненты так выстроить оперативные и официальные отношения с литераторами и художниками того времени, я не уверен.

Подготовка к изданию сборника литературных произведений литераторов-членов «Клуба-81» шла очень тяжело. Скажу честно, после реализации оперативных материалов на Р. Евдокимова и В. Долинина Обком и Горком КПСС вообще где-то пол года даже не хотели обсуждать эту тему. Сколько усилий, дипломатического такта и умения убеждать пришлось применить  В.Н. Блееру и начальнику 5-й службы В.И. Полозюку, чтобы уже в 1983 году «партийные инстанции» согласились рассмотреть макет подготовленного сборника, получившего, на мой взгляд, весьма удачное и символическое название «Круг». Хотя  нам пришлось за это название бороться, доказывая в дискуссиях с тогдашними цензорами, что никаких ассоциация с романом «В круге первом» А. И. Солженицына у авторов и составителей не было.

Огромную роль в пробивании издания литературного сборника членов «Клуба-81» сыграл его руководитель от ленинградской писательской организации  Юрий Андреевич Андреев, проявивший себя и как хороший организатор, и как тонкий дипломат-переговорщик, сумевший наладить хороший деловой контакт с Г.И. Бариновой, представлявшей в этом сложном «издательском процессе»  партийное руководство города. 

Тем не менее, издание сборника в издательстве «Советский писатель» неимоверно затягивалось. В своем ежедневнике за 1984 год я обнаружил весьма красноречивую запись: «26 июля 1984 года. Самая неприятная новость за 10 лет службы в органах КГБ: не будет сборника «Клуба-81». И тут же внизу приписка другими чернилами от 7.02.1986 года: «А в ноябре 1985 года  сборник «Круг» выходит из печати!!!»  До сих пор в моей библиотеке хранится экземпляр книги, врученной мне членами правления «Клуба», с автографами всех авторов: «Павел Николаевич, на титульном листе  сборника надлежало быть еще одному имени человека, которому мы благодарны».

Тридцать четыре автора, входивших в литературный «Клуб-81», опубликовали в сборнике «Круг» свои произведения, многие из них впервые в жизни. Составителями круга выступили два соредактора «самиздатовского» журнала «Часы» Борис Иванов и Юрий Новиков.   Художественной оформление книги осуществил  художник Юрий Дышленко, член «Товарищества Экспериментального Изобразительного Искусства». На вклейке книг были помещены фотографии петербургских пейзажей, сделанных фотохудожником Борисом Смеловым. Творческий руководитель  «Клуба-81 Юрий Андреевич Андреев во вступительной статье к сборнику  дал характеристику круга творческих поисков членов возглавляемого им  творческого объединения.  Сборник состоял из 312 страниц текста и был выпущен тиражом в 10.000 экземпляров. И это при  имевшихся в те времена строгих лимитах на бумагу!

Характерно то, что ленинградские партийные инстанции тянули с изданием сборника «Круг» до самого начала горбачевской перестройки, хотя руководители КПСС города и области не могли не оценить того, что, начиная с 1981 года,  в городе не было осуществлено никаких негативных или враждебных акций с участием представителей окололитературной среды. Издание официального сборника «непризнанных» литераторов нанесло существенный удар по ленинградскому «самиздату», к которому, как к запретному плоду устремлялись интересы интеллигенции и молодежи. В одной из аналитических записок в партийные инстанции и Пятое Управление КГБ я пытался привести цитату французского просветителя Жана де Лабрюйера: «Мы приходим в восторг от самых посредственных сатирических или разоблачительных сочинений, если получаем их в

 рукописи, из-под полы и с условием вернуть их тем же способом; настоящий пробный камень – это печатный станок».

  «Клуб-81»  со временем «обзавелся» двумя весьма неплохими помещениями, полученными с помощью органов госбезопасности. В одном из них на улице Петра Лаврова (ныне – Фурштадская) на первом этаж   дома номер 5, проводились литературные вечера. В другом,  в мансарде на проспекте Чернышевского обосновалась театральная студия «Пятая стена»  под руководством режиссера Эрика Горошевского, ставшая своего рода театральной секцией при «Клубе-81». А еще  при «Клубе» со своим ансамблем «утюгофонов» жил и работал наш питерский Моцарт – Божий  Человек Сергей Курехин. Активист-джазмен и по совместительству переводчик-синхронист  с английскогоАлександр Кан ухитрился легализовать при литературном «Клубе-81» джазовую секцию.

Мои личные «официальные» контакты с членами литературного клуба стали столь обычным явлением, что я и сам не заметил, как потихоньку начал решать для «бедных литераторов» их бытовые проблемы. То жену переводчика К. помогу трудоустроить, то поэта Х. от вытрезвителя спасу. Однажды мне даже пришлось  «отбивать» от милиции Сергея Курехина, которого наши доблестные стражи порядка поймали в знаменитом в те годы кафе «Сайгон» одетым в какой-то френч, напомнившим нашим питерским «ментам» фашистскую форму…

Тогда с этим в нашем городе было строго. Человек, выкрикнувший нацистское приветствие или носивший свастику, недолго бы погулял по улицам Ленинграда.  Помню, как в олимпийском 1980 году нашим  сотрудникам пришлось работать по поручению партийных инстанций по профилактике и разложению двух первых молодежных  профашистских группировок с красивыми названиями «Русские нацисты» и «Вива Дуче». Примечательно, что членами этих немногочисленных группировок были не выходцы из бедных, неблагополучных семей, к каковым, в основном,  относятся современные скинхеды, а напротив, представители так называемой «золотой молодежи», имевшей хорошие карманные деньги, и проводившей время в знаменитом кафе «Север» на Невском проспекте.

Сотрудникам отделения пришлось много беседовать с этими пацанами, профилактировать их от имени органов госбезопасности, и они объяснили, что свои первые «политические лозунги» – «Ленинград для  ленинградцев» и «Россия для русских» они выдвинули после того, как кафе стали заполнять молодые кавказские ребята, дети многочисленных подпольных цеховиков, в короткие сроки становившихся на Кавказе миллионерами.  «А что нам делать, товарищ капитан,  если у них  денег с собой целые чемоданы, что они наших девушек покупают. Да еще, когда их много, объединившись, наших ребят поодиночке избивают!»

В те годы нам, сотрудникам КГБ удалось в короткий срок разложить эти первые очаги будущей «коричневой чумы». Мы докладывали в Обком и дальше в ЦК КПСС наши предложение о проведении патриотического воспитания, «о необходимости уделять внимание профилактике проблем зарождения фашистских идей в средних школах и особенно ПТУ».  Но,  как показала сама жизнь,  правоохранительные органы,  учреждения образования и воспитания оказались не готовыми достойно противостоять этому страшному по своим последствиям для современной России явлению.

Казалось, что в те годы государство, КПСС,  многое делали  для духовного воспитания «широких слоев населения». К сожалению, к середине 80-х годов, а с началом горбачевской Перестройки особенно, работа советской пропаганды, и без того не всегда эффективной, стала давать серьезные сбои.

ИДЕОЛОГИЧЕСКАЯ СЛУЧАЙНОСТЬ ИЛИ  ЗАЛП «АВРОРЫ»

 

Нет силы более разрушительной, чем умение представлять людей в смешном виде.

Томас Маколей 

 

 

          Читатель, особенно  дотошно желающий узнать что-нибудь «остренькое» про КГБ 70-х – 80-х  годов  прошлого века, наверняка, уже обратил внимание, что в моем очерке практически нет информации о тех или иных оперативных мероприятиях, проводимых сотрудниками нашего отделения  в ленинградских отделения Союзов Художников и Писателей. Главная причина этого в отсутствии интересных, заслуживающих внимания  и воспоминаний фактов.

За годы моей работы в 5-й службе, пожалуй, только «дело Льва Друскина» стало  запоминающимся событием в жизни ленинградских творческих союзов, заслуживающим упоминания в моих воспоминаниях. Да, с отдельными писателями и художниками моим сотрудникам и  лично мне приходилось  проводить предупредительно-профилактические беседы, но все это было за совершение действий, не выходящих за рамки  так называемого «интеллигентского фрондерства». 

Никаких ярких «враждебных проявлений» с 1979 по 1987 годы по линии творческих союзов Ленинграда отмечено не было. Пожалуй, за исключением одного, которое, с одной стороны могло  подпадать под определение «идеологической диверсии», а, с другой, выглядело как абсолютно обычное проявление литературно-издательской деятельности. Речь идет об истории выхода из печати  декабрьского 12-го номера журнала «Аврора» за 1981 год.

Общественно-политический литературно-художественный журнал ЦК ВЛКСМ, Союза писателей СССР и Союза писателей РСФСР «Аврора» издавался с июля 1969 года. Он был особенно популярен среди студенческой молодежи Ленинграда и Северо-Западного региона страны. В нем довольно-таки часто дебютировали начинающие писатели  и поэты. В отличие от «Звезды» и  «Невы» этот журнал имел меньший формат и был как бы… подемократичнее, что ли. Он реже печатал произведения «крупных форм», такие, как романы, а, в большей степени, специализировался на публикациях коротких рассказов.

 В 12-м номере «Авроры» за 1981 год были опубликованы рассказы Алексея Ливеровского, Герберта Кемоклидзе, Александра Житинского, Николая Тропникова и Виктора Голявкина, которым предшествовала  статья известного ленинградского   литературного критика Владимира Кавторина « О рассказах и рассказчиках этого номера».

Кроме упомянутых рассказов в номере журнала были опубликованы стихи Александра Люлина и Михаила Яснова, а  также ряд литературоведческих и критических статей, в, частности,  интересное интервью с журналистом и автором-исполнителем Юрием Визбором о его творчестве и о песнях «современных менестрелей». Ну, и, конечно же, в журнале  присутствовал раздел юмора «Акселерат» («юмористическая газета для молодых и ранних»).

Однако, пусть не обидятся на меня все названные выше авторы, не их произведения  стали предметом активного обсуждения, казалось, всей литературной общественности Ленинграда, а также работников Обкома и Горкома КПСС и Управления КГБ СССР по Ленинградской области. 

Дело в том, что 19 декабря 1981 года исполнялось 75 лет со дня рождения Леонида Ильича Брежнева, Генерального секретаря ЦК КПСС, лидера СССР того времени. В связи с этим на оборотной стороне обложки красовалась репродукция с картины Д. Налбандяна «Выступление Л.И. Брежнева на конференции в Хельсинки», выполненная в стиле «парадного портрета времен социалистического реализма», а также  был выведен заголовок: «К семидесятипятилетию Генерального секретаря ЦК КПСС, Председателя Президиума Верховного Совета СССР Леонида Ильича Брежнева». Под репродукцией картины, как и положено, в то время, была приведена удачная цитата из выступления Леонида Ильича: «Отстаивая мир, мы работаем не только для ныне живущих людей, не только для наших детей и внуков; мы работаем для счастья десятков будущих поколений».

А теперь, уважаемый читатель,  минутку внимания! На семьдесят пятой странице журнала «Аврора» можно  было прочитать рассказ известного ленинградского детского писателя Виктора Голявкина  под весьма символичным названием «Юбилейная речь». Но еще более удивительным было содержание рассказа, занимавшего всю семьдесят пятую страницу. Рискну привести его полностью, чтобы читатели сами имели возможность оценить содержание рассказа и те ассоциации, которые он, естественно, вызывал в том далеком 1981 году.

       

Виктор Голявкин

 

Юбилейная речь

Трудно представить себе, что этот чудесный писатель жив. Не верится, что он ходит по улицам вместе с нами. Кажется, будто он умер. Ведь он написал столько книг! Любой человек, написав столько книг, давно бы лежал в могиле. Но этот – поистине нечеловек! Он живет и не думает умирать, к всеобщему удивлению. Большинство считает, что он давно умер – так велико восхищение этим талантом. Ведь Бальзак, Достоевский, Толстой давно на том свете, как и другие великие классики. Его место там, рядом с ними. Он заслужил эту честь! Вот он сидит передо мной, краснощекий  и толстый, и трудно поверить, что он умрет. И он сам, наверное, в это не верит. Но он, безусловно, умрет, как пить дать. Ему поставят огромный памятник, а его именем назовут ипподром – он так любил лошадей. Могилу его обнесут решеткой. Так что он может не волноваться. Мы увидим его барельеф на решетке.

Позавчера я услышал, что он скончался. Сообщение сделала моя дочка, любившая пошутить. Я, не скрою, почувствовал радость и гордость за нашего друга-товарища.

- Наконец-то, - воскликнул я, - он займет свое место в литературе!

Радость была преждевременна. Но я думаю, долго нам не придется ждать. Он нас не разочарует. Мы все верим в него. Мы пожелаем ему закончить труды, которые он еще не закончил, и поскорее обрадовать  нас. (Аплодисменты.)

 

 Весь этот текст был отпечатан в количестве ни много, ни мало  160.000 экземпляров, как было указано в выходных данных журнала «Аврора»! Думаю, что даже молодые читатели, тем более те, кто были уже зрелыми в «годы застоя», поймут, какие ассоциации и с какой политической личность возникали после прочтения рассказа в то время. Так случилось, что лично мне не пришлось заниматься «расследованием» этого инцидента. Основную работу по «дознанию» совместно с партийными органами  провел Павел П., курировавший в то время ленинградское отделение Союза Писателей РСФСР. В очень короткий промежуток времени было выяснено, что писатель Виктор Голявкин, чьи детские рассказы («Болтуны», «Шишки») были чрезвычайно популярны в 60-е годы прошлого века, уже несколько лет тяжело болел, будучи прикованным к постели. Его жена носила ранее написанные им произведения в редакции журналов, чтобы получить хоть какие-то средства к существованию. К таким рассказам относились совсем коротенькая «Юбилейная речь» и «Непробиваемый». Этот рассказ был чуть длиннее и не вызывал, слава Богу, никаких негативных ассоциаций, хотя  имел довольно-таки броское название.

Как сумел выяснить наш сотрудник Павел П., сам профессиональный журналист, рассказ «Юбилейная речь» был написан Голявкиным давно, лет за двадцать до его издания и лежал «в столе». Прототипом героя,  которому автор произносил «Юбилейную речь», был писатель Михаил Шолохов, которого очень не любил Виктор Голявкин, как и многие его товарищи по перу, не достигшие тех вершин, на какие взобрался бывший казак из станицы Вешенская. Эта информация не вызывала сомнений в ее подлинности.

 Но вот  найти человека, который бы осознанно взял бы на себя ответственность за публикацию «Юбилейной речи» именно на 75-й странице не удалось ни нашему сотруднику Павлу П., ни партийным руководителям  из отделов агитации и пропаганды Обкома и Горкома КПСС. Никто добровольно не признался в содеянном, но  также (надо отдать должное работникам редакции журнала «Аврора»), никто никого и «не заложил». От главного редактора журнала писателя Глеба Горышина  пытались в Смольном добиться того, чтобы он признал виновной в поразительном «ляпе» ответственного секретаря журнала – Магду Иосифовну Алексееву, на которую в партийных инстанциях уже давненько был зуб, как на человека, способного на подобные «подколы». За несколько лет до инцидента с «Юбилейной речью» М.И. Алексеева принимала участие в публикации стихов, в которых оплакивался расстрел царской семьи, что по идеологическим канонам того времени было расценено как «идеологически вредная, ущербная публикация».

Сама Магда Алексеева на все расспросы  партаппаратчиков из отдела агитации и пропаганды ГК КПСС поднимала глаза к небу и говорила, что не понимает, как этот можно подумать, будто кто-то специально мог поместить «такой рассказ» именно на 75-ю страницу: «Да ни у кого из нас никаких двусмысленных намерений не было. А появление «Юбилейной речи» на 75-й странице журнала – просто случайность!» Как мне помнится, никаких санкций к М.И. Алексеевой по итогам этого «залпа «Авроры» не  применялось. Не исключаю, что ситуацию старалась «замять» тогдашний член редколлегии журнала «Аврора» В.И. Матвиенко, возглавлявшая в те годы горком ВЛКСМ. Большую часть тиража, как мне известно, удалось изъять, а в Москве в Кремле эта история с публикацией, по-видимому, не стала широко известной.

В 90-е годы, во время работы в должности главы администрации Петроградского района Санкт-Петербурга, я неоднократно встречался с М.И. Алексеевой, трудившейся в качестве главного редактора издававшейся в то время газеты «Спорт. Человек. Время». Сколько я не заглядывал в её черные и хитрые глаза, так и не нашел ответа на давно мучавший меня вопрос: кто придумал такой блестящий «ляп», который, на мой взгляд, достоин того, чтобы быть описанным не только в  моих воспоминаниях, но также в более серьезных культурологических исследованиях.   

Но лукавые, вечно насмешливые глаза М.И. Алексеевой не давали однозначного ответа, а спросить впрямую я считал неудобным. Может, сама Магда Иосифовна или кто-то из её близких сообщат современной российской общественности, как в «брежневские застойные годы» удавалось иногда весьма и весьма  оригинально и безнаказанно пошутить…

 

 

ИДЕОЛОГИЧЕСКИЕ ДИВЕРСИИ НА ЧЕРНОМ КНИЖНОМ РЫНКЕ

 

 

Моим лучшим другом  является тот, кто дал мне книгу, которую я еще не читал.

Авраам Линкольн

 

После первых трех лет работы в качестве начальника  отделения  я как-то уже привык, что разного рода новые, необычные направления в работе поручались именно сотрудникам нашего 1 отделения 1 отдела 5-й службы УКГБ ЛО. Так было  с поручением по изучению обстановки в среде рок-музыкантов, задачам по выявлению появившихся в начале 80-х годов в Ленинграде фашистских группировок, первых организованных групп хиппи и панков. Поэтому я не был  удивлен вызову  к первому заместителю начальника Управления КГБ генерал-лейтенанту Блееру В.Н. для обсуждения обстановки на  так называемом «черном книжном рынке».

В те годы советская партийная пропаганда  не случайно и совершенно обоснованно называла советских людей «самым читающим народом в мире». Желание читать, приобретать  дефицитные книжные издания в те годы было повсеместным. Дефицит книг естественным образом порождал книжную спекуляцию. Первые «книжные толкучки» спекулянтов  сформировались в Ленинграде  возле магазина «Подписные издания» на Литейном проспекте в садике позади торгового комплекса. Спекулянты, используя свои связи из числа продавцов книжных магазинов, по номиналу скупали  «книжный дефицит»: подписные издания русских и зарубежных классиков, поэтические сборники, чрезвычайно популярные в то время  исторические романы и другие издания. Эти книги спекулянты перепродавали по значительно завышенным ценам, получая очень приличный доход.

Художественная литература в тот советский период издавалась  тиражами в сотни тысяч экземпляров. По данным статистики в 1983 году из типографий в СССР было выпущено 80.000 наименований книг общим тиражом  2.000.000.000 (два миллиарда!) экземпляров. Несмотря на это  желающих обладать дефицитными книгами, было так много, что, например, за исторические  романы Валентина Пикуля «Фаворит», «Пером и шпагой», «Слово и дело» дельцы черного книжного рынка заламывали до пяти и более номиналов стоимости! Вспоминаю карикатуру из сатирического журнала того времени «Крокодил» (кстати, печатного органа ЦК КПСС). На этой карикатуре модно одетый «с иголочки» книжный спекулянт говорил: «Всем хорошим на мне я обязан книгам». 

Борьбой с «чернокнижниками», впрочем, как и  любыми другими спекулянтами, занимались подразделения ОБХСС (отделы борьбы с хищениями социалистической собственности), входившими в систему МВД. Поэтому меня несколько удивил первый вопрос Владимира Николаевича Блеера: «Вам что-нибудь известно о продаже спекулянтами на черном книжном рынке антисоветской литературы, незаконно ввезенной в СССР из-за рубежа?» Наше подразделение незадолго до этого разговора  реализовало оперативные материалы на Михаила Полякова, инженера отдела множительной техники Библиотеки Академии Наук СССР, активно размножавшего ввезенную в страну эмиссарами НТС враждебную литературу. Но все оперативно задокументированные факты, подтвержденные в процессе  следствия, касались распространения Поляковым ксерокопий «тамиздата» только среди своего близкого окружения.

  После короткого обмена репликами генерал ознакомил меня с выдержками из документа, полученного из Пятого Управления КГБ СССР. Из его содержания следовало, что он подготовлен на основании информации разведчика ГДР, внедренного в западногерманские спецслужбы, осуществлявшие координацию деятельности подрывной антисоветской радиостанции «Свобода» в Мюнхене, а также Народно-трудового Союза (НТС). Разведчик сообщал, что  НТС прорабатывает возможности распространения подрывной антисоветской враждебной литературы через т.н. «черные книжные рынки» в крупных городах Советского Союза: Москве, Ленинграде, Киеве, Свердловске.

В информации перечислялись названия книг, их авторы, приводились предпочтения потенциальных читателей «тамиздата», а также средние и максимальные цены на те или иные издания (в том числе и в Ленинграде). Меня потрясла прочитанная в тексте меморандума фраза Рейнгарда Гелена, бывшего гитлеровского офицера, основателя и многолетнего руководителя западногерманской разведки: «Щепоткой цианистого калия, брошенной в колодец,  можно отравить все население деревни, а хорошо сработанной ложью – миллион». В  документе приводилось также высказывание одного из руководителей ЦРУ о роли книг в подрывной деятельности против СССР: «Книги отличаются от всех иных средств массовой пропаганды  прежде всего тем, что даже одна книга может значительно изменить отношения и действия читателя в такой степени, в какой не может достичь этого, скажем, газета, радио, телевидение или кино… Это, конечно, верно не для всех книг, и не всегда, и не в отношении всех читателей, но это случается достаточно часто. Поэтому книги являются самым важным орудием стратегической (долговременной) пропаганды».

 По результатам ознакомления с документами, поступившими из Пятого Управления КГБ СССР, нашему отделению было дано поручение в кратчайшие сроки изучить обстановку на черном книжном рынке и найти  подтверждение информации о том, что книжные спекулянты наряду с дефицитными советскими изданиями не  гнушаются продажей с прибылью для себя враждебных произведений А. Солженицына, А. Авторханова, журналов «Континент», «Грани»,  «Хроника текущих событий» и др. При этом Владимир Николаевич рекомендовал вести работу, не вступая в контакт с коллегами из ОБХСС, опасаясь возможной утечки информации.

Оперработники 5-й службы УКГБ ЛО тех лет отличались завидной работоспособностью, профессионализмом и ответственностью за полученные результаты при пресечении враждебных СССР акций. Уже примерно через месяц после начала работы сотрудником нашего отделения Виктором Ж. были получены первые данные в отношении некоего В. Морозова, книголюба-спекулянта, периодически   продававшего кроме дефицитных советских изданий «тамиздат». В результате  разработки Морозова была установлена его устойчивая спекулятивная связь – Д. Волков, который поставлял на черный книжный рынок прямо из типографии «Печатный двор» дефицитные издания.

Благодаря имевшимся в нашем распоряжении оперативно-техническим средствам и высокопрофессиональному наружному наблюдению нам удалось в короткие сроки выявить криминальную цепочку. Как было установлено, пособники Волкова похищали с «Печатного двора» еще непереплетенные блоки дефицитных книг (особенно чрезвычайно популярной среди подростков серии «Библиотека приключений»). Книги переплетались кустарным способом в  товарном количестве, а затем переправлялись для продажи на черном рынке в Мурманск, Архангельск и другие крупные города Крайнего Севера, где продавались по максимально дорогой стоимости. Ведь зарплата рабочих и инженеров на Севере была существенно выше, чем в столичных городах, а дефицит книг был значительно бо;льшим.

Первое время новое руководство 5-й службы, которому мы докладывали результаты наших оперативных поисков, выражало, как говорят дипломаты, «озабоченность» тем, что мы практически выявили уголовное преступление, подпадающее под милицейскую  подследственность органов внутренних дел. Выяснить от кого Морозов получал книги Солженицина «Архипелаг ГУЛАГ», «Бодался теленок с дубом», «Красное колесо» и другие, первое время не удавалось. Сам Морозов, типичный «спикуль», в жизни  ничем кроме футбола и легкой наживы не интересовался, был человеком абсолютно аполитичным.

Не без труда, проявив изрядную долю инициативы и оперативного творчества, нам удалось установить, что ввезенные из-за рубежа враждебные издания попадают на черный книжный рынок через Морозова от  доцента Ленинградского института инженеров железнодорожного транспорта Гелия Донского, кандидата технических наук, эрудита и обладателя богатой библиотеки. Изучение личности Г. Донского поставило перед нами больше вопросов,  чем дало ответов: почему общественно активный человек, бессменный руководитель студенческой киностудии, блестящий преподаватель и инженер продает спекулянтам изданные за рубежом книги, регулярно получая за них  немалые деньги, в то же время совершенно безвозмездно дает их для прочтения своим близким друзьям. И каким же путем к доценту ЛИИЖТа, практически не имевшему знакомых иностранцев, попала эта литература. Ведь для ее ввоза в СССР должен был обязательно использован нелегальный контрабандный канал!

Не сразу, отработав не одну версию, проведя десятки оперативных мероприятий, мы смогли установить, что истинным хозяином «библиотеки тамиздата» является филолог Михаил Мейлах, сын известного советского литературоведа-пушкиниста Бориса Мейлаха. С этого момента всем сотрудникам отделения, принимавшим участие в ведении оперативной разработки, стало ясно, что мы, ленинградские чекисты, нащупали  организованный спецслужбами Запада канал реализации враждебной литературы на черном книжном рынке.

В этой разработке, ставшей первым успешным опытом реализации оперативной работы отделения с возбуждением  следственным отделом УКГБ ЛО уголовного дела по ст. 70 УК РСФСР,  причудливо  сочетались разные виды преступлений: хищения, спекуляция  в целях материальной наживы, распространение антисоветских клеветнических сведений. Главная проблема:  вскрыть всю цепочку поступления подрывной литературы на черный книжный рынок от зарубежных идеологических центров до конкретного покупателя (читателя), решалась нами, оперативниками, в непростых условиях. Нам пришлось преодолеть немало трудностей как объективного, так и субъективного характера. Наиболее трудным оказалось убедить новое руководство 5-й службы в том, что нами собрано достаточно оперативных материалов и доказательств того, что хозяином библиотеки подрывной литературы является не Гелий Донской, а Михаил Мейлах, ранее неоднократно попадавший в поле зрения органов госбезопасности, но всегда ухитрявшийся выйти сухим из воды.

Еще в 1965 году М. Мейлах был профилактирован от имени органов КГБ как лицо, прошедшее свидетелем по уголовному делу агента Народно-Трудового Союза В. Евдокимова. Примечательно, что оперработником (в те годы начинающим), профилактировавшим М. Мейлаха, был  новый заместитель начальника 5-й службы, уже полковник и «Почетный чекист». Вторично М.Б. Мейлах был профилактирован и предупрежден сотрудниками УКГБ ЛО в 1972 году за его связи с установленными сотрудниками НТС и американских идеологических центров. Эти контакты уже в то время вызвали  серьезные подозрения чекистов, что иностранцы используют М. Мейлаха для сбора политической и идеологической информации.

Теперь же в наших руках были не вызывающие сомнений оперативные данные, что именно М. Мейлах передал  Г. Донскому для продажи на черном книжном рынке библиотеку враждебной СССР литературы в количестве более 200 экземпляров. У нас, сотрудников идеологической контрразведки, практически не было сомнений в том, что это было сделано по указанию  тех самых иностранных советологов-политологов, контрабандно ввозивших подобную литературу в СССР через выставку «Сельское хозяйство США» и даже через дипломатическую почту генерального консульства США в Ленинграде. 

Проанализировав оперативные материалы, собранные сотрудниками контрразведки 2-й службы, было установлено, что  первую партию книг  М. Мейлаху доставила американская стажерка Ленинградского университета Сьюзен Смернофф,  вторую сотрудник американской выставки Джон Джурсиник, а последнюю партию бывшая стажерка ЛГУ, подданная Великобритании Изабель Тласти, позднее высланная из СССР за распространение враждебной подрывной литературы.

Не стану в подробностях описывать фабулу уголовного дела по обвинению Мейлаха-Донского. Это за меня уже сделал  известный ленинградский публицист Георгий Молотков в стать «Тихие диверсанты», опубликованной в журнале «Звезда» № 3 за 1985 год.   Стоит лишь отметить, что сама организация реализации оперативных материалов была проведена достаточно изобретательно, с использованием контактов в ленинградском уголовном розыске и  следственном отделе УВД Архангельской области, через которые первыми были задержаны, арестованы и изобличены настоящие книжные спекулянты, давшие показания на Морозова, продававшего по поручению Г. Донского книги «тамиздата».

Во время обыска на квартире Донского на Левашовском проспекте, проведенного по уголовному делу о спекуляции и хищениях, из оборудованного в пианино тайника были изъяты несколько десятков  враждебных западных изданий. Но значительно большей удачей, чем изъятие книг, было обнаружение и приобщение к протоколу обыска «картотеки» Донского – библиографических карточек, на которых доцент ЛИИЖТа с  чисто инженерной скрупулезностью записывал названия книг и фамилии своих друзей, которым он давал их для прочтения или реализации! Эта ценная информация очень помогла нам при получении свидетельских показаний, подтверждавших эпизоды распространения Донским антисоветской литературы.

После обыска и изъятия враждебных изданий Донской  не был задержан, но в течение трех суток находился в психологическом шоке, не понимая, как себя вести.  Михаил Мейлах на ночной конспиративной встрече с Донским рекомендовал ему «забыть, что они знакомы», и что никаких поручений продать зарубежные издания он доценту не давал. После чего Мейлах на некоторое время скрылся у своих знакомых в Москве. Мы же, оперативники, за эти три дня получили заявительские материалы о фактах распространения Донским враждебных изданий.

До сих пор храню в своей памяти как один из  ярких примеров проявления творческой оперативной инициативы факт изъятия враждебной книги со звучным названием «Западня». Эта  книга за пару дней до обыска  у Донского была передана им для прочтения известному ленинградскому барду К.  Придуманная мной оперативная комбинация, позволила без всяких санкций прокурора на обыск войти в квартиру барда К., кумира 60-х годов, и получить от него добровольно переданную органам КГБ книгу, с объяснением, когда, от кого и  при каких обстоятельствах она была получена. В течение получасового разговора мне не только удалось расположить к себе напуганного неожиданным визитом сотрудника КГБ интеллигента, но также убедить его в необходимости признать факт ознакомления  с изданной за рубежом подрывной литературой. Для этого пришлось напрячь все свои коммуникативные качества и даже взять на гитаре автора-исполнителя  несколько аккордов из его песен, которые я сам любил петь еще в школьные годы.

Задокументированные оперативниками факты  распространения Г.А.  Донским подрывной литературы не только позволили возбудить в отношении него уголовное дело  по ст. 70 УК РСФСР, но в дальнейшем арестовать и предъявить обвинение «хозяину» библиотеки подрывной литературы Мейлаху М.Б. Привлеченные к уголовной ответственности расхитители книг и спекулянты с удовольствие откровенно давали показания против «антисоветчиков», не желая ни при каких обстоятельствах становиться фигурантами уголовного дела, расследуемого КГБ.

Г.А. Донской и М.Б. Мейлах были осуждены по ст. 70 УК РСФСР к лишению свободы. Правда, судьбы их после осуждения и отбытия наказания сложились по-разному. Мейлаха западные  идеологические центры и зарубежные радиостанции начали защищать еще во время следствия, сообщая, что «известный ученый-филолог стал жертвой КГБ и советского тоталитарного режима». В начале горбачевской Перестройки Мейлаха включили в список «узников совести», создав все условия для организации его выезда на запад в эмиграцию. Это обстоятельство лишний раз подчеркнуло для нас, чекистов, неслучайность его связей с НТС и политологами-разведчиками американских и британских университетов. В любой мало-мальски уважающей себя спецслужбе мира действует принцип: «Своих не бросаем!»

Донской, которому Мейлах уготовил  участь совершать «грязную работу», с большим трудом возвращался после отбытия наказания в наш советский социум и никакой поддержки со стороны Запада не получил. Ведь он не был ни идейным врагом, ни критиком советской власти, а взялся оказать помощь М. Мейлаху в продаже антисоветских изданий только из-за возможности удовлетворить свое интеллигентское  любопытство,  прочитав «такую» литературу.  О негативных последствиях для себя и своего окружения он просто не задумывался, никакой цели подрыва устоев советской власти не имел.

Уголовное дело  по обвинению М. Мейлаха и Г. Донского было одним из последних, по которым  было предъявлено обвинение  по ст. 70 УК РСФСР (антисоветская агитация и пропаганда). По инициативе лично М.С. Горбачева из исправительно-трудовых колоний начали выпускать лиц, осужденных за антисоветскую агитацию и пропаганду. Это было вполне объяснимо: журнал «Огонек» тех лет с молчаливого согласия партийных властей уже начал печатать публикации, которые по своей враждебности советскому государственному строю были зачастую злее и опаснее изданных за рубежом книг!

Вспоминаю, что многим из нас, сотрудникам идеологической контрразведки КГБ, было трудно понять  наших «заказчиков» –руководство КПСС. Ведь те действия, которые лишь вчера  считались враждебными стране и преступными, объявлялись «плюрализмом мнений» и «гласностью». В «Огоньке», других журналах и газетах началась ничем не прикрытая, разнузданная травля органов государственной безопасности не только пресловутого 37-го года, но и тогдашнего времени. Средства массовой информации, в том числе учрежденные КПСС и Верховным Советом СССР, по сути проводили линию на подрыв доверия населения  к правоохранительным органам вообще и к КГБ в частности.

В 1986 году в СССР начали активно создаваться  так называемые «неформальные объединения молодежи» и различного рода клубы по интересам. Это движение «народной активности масс» очень поддерживал и приветствовал Генеральный секретарь  ЦК КПСС М.С. Горбачев. По сути  это было одной  из его идей, которую он преподносил на Западе, как один из элементов демократизации советского общества, в котором уже не будет «монополии КПСС на истину». Правда, с другой стороны, он же, через свой аппарат, давал указания Пятому Управлению КГБ (а оно – местным органам КГБ) контролировать и отслеживать  процессы в этих объединениях. Органам КГБ предписывалось регулярно предоставлять информацию о деятельности таких объединений  в областные, краевые и республиканские партийные инстанции.

Естественно, как и любое новое направление в работе по пятой линии, контролировать   обстановку  в неформальных объединениях  поручили нашему отделению.

 

     ОБРЫВ НА  5-й ЛИНИИ

 

Переворот в мозгу из края в край.

В пространстве много трещин и смещений.

 

Не потеряй  веру в тумане

Да и себя  не потеряй…

Владимир Высоцкий

 

 

1987 год начался для меня и  моих коллег по отделению очень и очень неопределенно. Уже заканчивался второй год Горбачевской Перестройки, о понимании которой очень хорошо было сказано в одном политическом анекдоте того времени. Армянское радио спрашивают: «Что такое Перестройка»? Армянское радио отвечает: «Это как штормовой ветер в тайге. Верхушки деревьев качает, а внизу на земле тишина, только шишки сверху падают»!

Про Перестройку, которую нужно было начинать с самих себя,  нам хотя бы объясняли на партсобраниях, а вот как быть с Гласностью? Точнее, с ее пределами? На эти вопросы не давали ответов наши многолетние заказчики – Партийные Органы. Генеральный секретарь ЦК КПСС  М.С. Горбачев мотался по «странам западной демократии», очаровывая их лидеров своей гибкостью ума и пропагандой общечеловеческих ценностей, по ходу, между делом с искренней улыбкой то ли сумасшедшего, то ли маньяка-разрушителя, сдавая наши государственные и военные секреты и предавая Западу наших союзников.

Попутно наш Генеральный секретарь легализовал через кооперативы разного рода подпольных цеховиков, из которых впоследствии  вышли многие наши  российские олигархи, закладывая бомбу под давно  обобществленные государственные предприятия, создавая условия  (или планируя) будущий развал военно-промышленного комплекса и всей советской экономики.

Не хочу выглядеть в своих воспоминаниях каким-то уж «совсем необычным чекистом», но М.С. Горбачев с первых дней своего пребывания во главе КПСС и Советского государства не вызывал у меня ни  восторгов, ни даже каких-либо симпатий. Возможно, на это повлияло его поведение в первый свой приезд в Ленинград в мае 1985 года. Я не мог принять за чистую монету ту потрясающую показуху, которая сопровождала его якобы «спонтанные» встречи с населением.

Вспоминаю рассказы своих коллег, плотной стеной окруживших Горбачева, Раису Максимовну и их свиту у Московского вокзала. К Генеральному секретарю ЦК КПСС обратился какой-то случайно «прорвавшийся к телу» лидера СССР мужичонка-работяга: «Михаил Сергеевич! А водка не подорожает»? «Нет. Цену на водку мы не поднимем, - уверенно отвечает тот, кого через несколько месяцев будут с издевкой называть «минеральным секретарем», - а вот с вином, с этой бормотухой, которая травит народ, мы будем бороться. Надо больше выпускать соков для населения». И так далее, и  так далее…

Говорил Михаил Сергеевич своим южным говорком легко и свободно, уверенно и оптимистично, производя положительное впечатление, точно также как другой уроженец юга России Виталий Мутко говорит сейчас о перспективах российского спорта и особенно футбола. Только я не очень верил первому уже тогда. А второму не верю сейчас тем более. И первый, и второй лидеры с такой легкостью могут найти тысячи оправданий, чтобы объяснить, «по каким объективным причинам» не удалось достичь того, что намечали, почему «хотели, как лучше, а опять получилось, как всегда». Что-то положительное по результатам «бурной дельности» подобных демагогов произойти может, но не благодаря им, а, скорее, вопреки. А свою личную жизнь и благополучие подобного рода руководители для «себя любименького» и своих близких обеспечить не забудут!

Увы… Демагоги всегда, везде, на любой должности остаются демагогами. Потому, что  их поддерживает, подогревает и вдохновляет абсолютная уверенность в своей правоте и безнаказанности. Ведь если бы они хоть ненадолго задумывались, что им  придется «отвечать за базар», то, наверное, вели бы себя иначе.  Жаль, что мы, народ российский, вынуждены слушать и надеяться. Ведь, даже если не  Веришь, то все равно, хоть немного, но Надеешься…

Не могу не вспомнить свой экспресс-диалог на каком-то серьезном  партхозактиве в здании Большого Дома с секретарем партийной организации о том, что «я не понимаю положительных перспектив антиалкогольной компании». Мне, казалось, удалось  убедительно на примерах США показать, какие негативные последствия порождает такая политика. Рассказал о бутлегерстве, теневой экономике и даже организованной преступности, которые могут  реально появиться  у нас в стране.*  Партайгеноссе отвечал, точнее, мычал, что-то не очень убедительное, но похожее на передовицу утренней «Правды». 

Тогда другой коллега с места выкрикнул вопрос о том самом ленинградце-работяге, задавшем  лично генсеку вопрос о цене на водку: «А, что же, выходит, Горбачев работягу обманул? Пообещал, что водка не подорожает, а вернулся в Москву и через  две недели цены на алкоголь повысил»! Ответ партийного секретаря был столь же неожиданным, сколь  и нелепым: «А, может,  Михаил Сергеевич тогда еще не знал»?!.. 

Не знал, да… Не знал. Или, дай Бог, не ведал, что творит наш последний Генеральный секретарь ЦК КПСС, к каждому слову которого и даже его дыханию прислушивались окружавшие его партийные функционеры, старавшиеся всегда поддакнуть, а не возразить, и тем более не спорить. Мое внутреннее состояние того времени очень хорошо характеризуют афоризмы собственного

сочинения, пришедшие мне в голову буквальном смысле слова откуда-то «сверху», наверное,  с потолка знаменитого Красного Зала на

Литейном проспекте дом 4, где я в числе других  старших офицеров Управления КГБ был участником какого-то очень важного партийно-служебного совещания, посвященного Перестройке.

Я слушал слова коммунистов-руководителей о «крутом переломе истории», о « необходимости «перестройки нашего мышления», о значении «человеческого фактора в управленческих процессах», «о приоритете общечеловеческих ценностей над классовыми»; и, невольно *Подразделения по борьбе с организованной преступностью стали создаваться в органах КГБ и МВД уже через 1,5-2 года после этого описываемого события (Примечание автора).

вспоминал то, что эти генералы и полковники от госбезопасности говорили и проповедовали еще вчера. В этот момент я  начал сочинять, нет, даже не сочинять, а произносить «про себя» (вслух это говорить было бы небезопасно) своеобразные «СКЕПТИЦИЗМЫ».  Эти афоризмы легко уложились у меня в разделы: «Вера. Надежда. Любовь». Процитирую некоторые из них.   

«ВЕРА»: 

Верил  в торжество добра и справедливости. Другие не верили и торжествовали.

Верил, что все, в конце концов, встанет на свои места, но его начальник сразу  же поставил его на место. 

«ЛЮБОВЬ»:

Всегда любил говорить только правду. Именно за это его и не любили.

«НАДЕЖДА»: 

Безнадежно надеялся доказать свою надежность безнадежным…

В таких условиях идеологической,  управленческой неопределенности сотрудникам нашего подразделения  пришлось столкнуться с проявлениями  первых так называемых «неформальных объединений». О необходимости «развития самодеятельной инициативы масс» Михаил Сергеевич говорил много, и, как обычно, не очень внятно. Думаю, он пытался «прогибаться» перед Западом, демонстрируя, что в СССР «перестраивающиеся» КПСС и Комсомол уже не имеют монополии на объединение населения в общественные организации. Но он, как обычно, выдвигая свои инициативы, не предвидел и не просчитывал последствий их реализации. Возможно, он был искренне уверен (или, точно, гарантированно знал), что при его жизни ему отвечать за свои действия не придется. Об оценке советскими гражданами действий Горбачева М.С. того времени очень хорошо говорят слова частушки, исполнявшейся в 1989 году популярным куплетистом-сатириком Павлом Рудаковым:

«У нас люди рассуждают: за что Нобеля вручают?

За Европу без войны или за развал страны»?

Весь наш коллектив  первые три месяца 1987 года  много внимания уделял переосмысливанию происходящих в стране политических, социальных, идеологических процессов. Мы спорили, отметали старые, обветшавшие оценки и стереотипы. Мы росли, старались учиться по-новому думать,  понять наступавшие политические перемены, многие из которых казались нам организационно и идеологическими вредными для нашего советского общества.  На совещаниях, в процессе оперативной работы мы старались обратить внимание нашего руководства на идеологические и оперативные проблемы в деятельности неформальных объединений. Мы фиксировали прямые контакты отдельных лидеров т.н. «неформальных объединений» с установленными разведчиками  и представителями идеологических центров «стран  главного противника». Обращали внимание, что в эмоциональных критических выступлениях «неформалов» в рамках объявленной Гласности не просто изобличались наши советские недостатки, а фактически ставились  под сомнение политические, экономически идеологические основы социализма. 

Помню, как в частных беседах с коллегами высказывал мнение: «Руководство КПСС, поощряя безудержную, ничем не обузданную Гласность, в переносном смысле слова выпускает джинна из бутылки. Но этот джинн, которому дали свободу, вряд и будет выполнять желания своего освободителя, а, скорее всего, захочет его уничтожить».

 Именно тогда в чекистском кабинете Большого дома мне удалось получить  и  ознакомить сотрудников отделения с подписанной 30 мая 1950 года тогдашним президентом США Трумэном директивой Совета Национальной безопасности № 68. Эта директива легла в основу американской политики в отношении СССР на протяжении десятилетий. В ней, прежде всего, признавалась необходимость резко увеличить военные приготовления США и их союзников, а также формулировалась задача «…сеять семена  разрушения внутри советской системы, с тем, чтобы заставить Кремль  по крайней мере изменить политику»…» Президент-ястреб без экивоков ставил задачу перед американскими спецслужбами: «нам нужно вести открытую психологическую войну с целью вызвать массовое предательство советам…»

 Наши сотрудники  писали многочисленные  докладные записки, делали анализ восприятия  «перестроечных мероприятий» различными категориями населения страны для «инстанций». Однако,  очень часто нашу информацию  «приглаживали», «смягчали», попросту выхолащивали. Партийные инстанции, наши политические и идеологические «заказчики», подчинявшиеся указаниям нового генерального секретаря ЦК КПСС М.С. Горбачева, желали слышать от органов государственной безопасности только позитивную информацию о «всеобщей поддержке политики Перестройки советским народом».   

Однажды я услышал от одного коммуниста-руководителя  вообще редкий перл перестраховочного мышления: «Что ты от меня хочешь? Как я могу докладывать ЭТУ острую информацию генералу Блееру, когда  я не знаю, что он по этому поводу думает»?!  После этого совершенно бессмысленными и абсолютно неэффективными были мои резонные  возражения о том, как можно узнать мнение генерала Блеера В.Н. о каком-либо явлении, о котором у него нет ровно никакого представления? 

Вот также  «молчали в тряпочку» наши начальники, когда в мартовские дни 1987 года практически вначале стихийно, а, затем, организованно у гостиницы «Англетер»,  предназначенной чиновниками  Ленгорисполкома к сносу, возникло противостояние милиции и молодых ленинградцев, протестующих  против несогласованного с общественностью уничтожения памятника истории и архитектуры.

Никому неизвестный в то время историк Алексей Ковалев (будущий депутат Ленсовета и  Законодательного собрания Санкт-Петербурга) ярко  и убедительно призывал художников, поэтов, студентов и просто прохожих присоединяться к акции группы «Спасение», протестующей против варварского сноса и уничтожения исторического памятника, доказывая возможность щадящей реставрации здания. Как быстро вокруг этого искреннего в своем порыве человека и его товарищей стали собираться «отверженные всех мастей», включая потенциальных провокаторов!  Создавалась реальная угроза того, что этой толпой людей начнут  управлять такие  однозначно враждебные к советской власти  люди, как Юлий Рыбаков, а также пришедшие на площадь бывшие «отсиденты» за антисоветскую агитацию и пропаганду.

Противостояние, длившееся несколько дней, стало предметом обсуждения на всех западных радиоголосах. Власти, я имею в виду Ленгорисполком и Горком КПСС, оказались совершенно не  готовы к диалогу с народом. Не вышли к протестующим, стоящим в своеобразном пикете, ни тогдашний председатель городского исполнительного комитета Ходырев В.Я, ни секретарь Ленгорисполкома Матвиенко В.И, отвечавшая в то время за охрану памятников архитектуры.

Только после длительного «нажима» с нашей стороны на свое руководство с уже не просьбами, а  требованиями «доложить в партийные инстанции» истинное положение дел вокруг «Англетера», были предприняты попытки «войти в диалог» с «протестантами», как их стали называть за глаза власть предержащие. И, как всегда, как обычно бывало раньше, как  бывает и сейчас, в любой стране, власть обманула народ. Ну, если и не весь народ, то хотя бы представителей этого народа из числа жителей Ленинграда.

Пока заместитель председателя Ленгорисполкома по строительству Борис Суровцев объяснял митингующим, собранным специально в зале Дворца Культуры Связи, экономическую и техническую необходимость сноса здания в связи с запланированным капитальным ремонтом гостиничного комплекса «Астория», силы милиции оттеснили от ограждения «Англетера» оставшихся   немногочисленных пикетчиков, а строители по команде из Мариинского дворца направленным взрывом разрушили здание.

Не буду в подробностях описывать реакцию молодых людей, обоснованно считавших себя обманутыми  и оскорбленными  в своих лучших чувствах. Несколько дней подряд уже после сноса здания  возле Исаакиевского собора продолжал проходить стихийный митинг, направленный уже не против сноса исторического здания, а против властей города, способных идти на обман  и совершенно не считаться с общественным мнением. 

           Наше отделение получило указание самым активным образом «работать по этому митингу». Главной задачей было контролировать обстановку, не допуская ее возможного перерастания в столкновение с милицией и массовые беспорядки, что было в тот момент весьма реальным. После взрыва здания «Англетера» лидерами протеста стали уже не молодые историки и археологи, а такие опытные   борцы с советской властью, как Юлий Рыбаков и его товарищи, известные яростными антисоветскими взглядами. Нами фиксировались случаи приезда на стихийный  митинг, проводившийся у стен Исаакиевского собора, американских разведчиков-дипломатов, всегда оперативно реагировавших на любые политические события. 

К счастью, «англетеровское противостояние» закончилось бескровно и почти без последствий для властей. Время «оранжевых» революций  и майданных погромов в те годы, к счастью, еще не наступило. Вот только для меня, как сотрудника КГБ, оно имело свои отрицательные последствия. «Невидимый бой у стен «Англетера», стал мои последним боем на идеологическом фронте. 

 На оперативном совещании по итогам работы отделения за первый квартал 1987 года, состоявшемся в первых числах апреля, я,  без оглядки на руководство,   проанализировал происшедшие события. Подчеркнул, что «Движение «Англетер» может  дать начало политизации многочисленных неформальных объединений, которые не только выходили из-под партийно-советского контроля, но уже начинали действовать в противовес и в пику властям. Показал, насколько неэффективным и неподготовленным к событиям того времени оказался наш механизм информирования партийно-советских инстанций. Высказал обоснованную (но крамольную) мысль о том, что при более мобильном взаимодействии с Обкомом КПСС и Ленгориполкомом этих событий, имевших негативные последствия, можно было бы вообще не допустить или свести к минимуму их отрицательный идеологический  эффект.

 Я предполагал, что это отчетное совещание может оказаться для меня в 5-й службы последним (оно для меня было 30-м по счету!), поэтому попытался высказать все, что накопилось за  почти восемь лет служения идеологической контрразведке. Моим главным горьким выводом было признание того, что Советский Союз начал проигрывать  войну Западу на идеологическом фронте. Кроме того, старался мотивированно убедить руководителей 5-й службы в  неработоспособности наших старых форм взаимодействия с партийными инстанциями. Договорился даже до того, что, потеря нашей наступательности и активности в вопросах контроля процессов в  среде неформалов, может привести к самым серьезным негативным идеологическим и политическим последствиям.   

Нужно ли объяснять, что состоявшийся через пару месяцев мой перевод «по горизонтали» на должность заместителя начальника Петроградского райотдела УКГБ ЛО стал совершенно естественным завершением моей карьеры в идеологической контрразведке?

Правда, первое время  я еще пытался продолжать свои «бои на идеологическом фронте». Этому способствовало то обстоятельство, что знаменитый политический дискуссионный клуб «Перестройка» с подачи партийных инстанций получил помещение для своей работы во Дворце Культуры имени Ленсовета в Петроградском районе. Естественно, что я не мог, как профессионал, не поинтересоваться  обстановкой в этом клубе, а также не изучить контингент его активных участников. К моему удивлению, информация об отдельных лидерах «Перестройки», негативно характеризовавшихся нашими источниками, в лучшем случае «принималась к сведению». 

В 5-й службе за короткий период времени сменились практически все сотрудники, с которыми мне пришлось работать, нормализуя процессы в творческой среде.  В средствах массовой информации наиболее яркие «журналисты-демократы» (Виталий Коротич,  Бэлла Куркова, Юрий Рост и др.), не стесняясь и не боясь последствий, не только поливали грязью  КГБ СССР, но уже не стеснялись требовать роспуска Пятого Управления, требуя люстрации для сотрудников госбезопасности, работавших в идеологической контрразведке. 

Городские и областные партийные инстанции, которых УКГБ ЛО продолжало информировать, абсолютно не разделили  обеспокоенности тем обстоятельством, что подавляющее большинство членов «Перестройки» были прозападно ориентированными экономистами, сторонниками частной собственности и рынка, противниками государственного регулирования и планирования. Не смущали наших партийных руководителей также негативные характеристики личных качеств «перестроечников»: непомерная страсть к наживе, участие в спекуляциях, контакты с подозрительными иностранцами, почти неприкрытая русофобия и неприязнь к советскому образу жизни.

 Позже, работая в органах государственного управления, я неоднократно сталкивался с некоторыми из этих «молодых реформаторов»,  удивляясь тому, с какой легкостью эти вчерашние аспиранты, «студенты-очкарики»  научились «делить», «направлять», а потом и «пилить» финансовые потоки, не неся никакой ответственности за конечный результат, который чаще всего был плачевным для разорявшихся промышленных предприятий, а также инженеров и  рабочих, терявших рабочие места и средства к существованию.

 В настоящее время многие из этих «реформаторов» стали  российскими олигархами-миллиардерами, непотопляемыми правительственными чиновниками, страшно далекими от того народа, чьим именем на волне критики КПСС и социализма  они пришли к власти в начале лихих 90-х годов. Но сегодня эти люди не являются объектом моих воспоминаний об идеологических боях между капиталистическим Западом и социалистическим Востоком. Думаю,  мне следует завершать свой очерк, тема которого себя исчерпала. 

 

 

 Эпилог

 

Время – лучший и единственный ОТК*  для произведений искусства.

Из раздела сатиры и юмора «Литературной газеты» 70-х годов ХХ века

 

*ОТК – отдел технического контроля – ПК.

 

Последние два года службы в органах государственной безопасности (1987-1989),  проведенные в Петроградском районном 

отделе УКГБ ЛО, мне не пришлось участвовать в невидимых боях на идеологическом фронте. В те годы «безграничной гласности» (термин мой – ПК) такого рода «бои» можно было видеть на экранах 

телевизоров в репортажах из зала заседаний съезда народных депутатов СССР.  Потребность  в контроле за процессами в околотворческой среде постепенно сходила на нет.

Художники и литераторы все больше и больше начинали жить своей собственной жизнью, получив возможность выставлять и продавать свои произведения, уже  не оглядываясь на всесильные органы КГБ. Чекисты, оказав помощь этим творческим изгоям на первом этапе, становились совершенно ненужными ни писателям, ни художникам, ни рок-музыкантам.

Тогда, в далеком 1987 году, я был убежден, что  сотрудники УКГБ СССР по Ленинградской области  исполнили свою «историческую миссию», создав Ленинградский рок-клуб, Товарищество Экспериментального Изобразительного Искусства и литературный «Клуб-81». Мы, профессиональные чекисты-контрразведчики, выполняя фактически работу партийных органов  и  работников Управления культуры Ленгорисполкома, смогли отделить зерна от плевел. Теперь все становилось на свои места: художниками должны заниматься художники, литераторами – литераторы, а музыкантами – музыканты.  Органы КГБ могли и должны были сосредоточиться на своих главных задачах обеспечения внешней и внутренней безопасности Советского Союза, государства, которое под руководством президента М.С. Горбачева шло к своему трагическому развалу.

В 90-е годы, первые годы  формирования новой России, благодаря работе в органах государственного управления Санкт-

Петербурга мне довольно часто приходилось общаться со многими бывшими «клиентами» из числа писателей и художников. Некоторые из них жестко позиционировали себя в качестве бывших «жертв совдеповского режима», стараясь демонстративно держаться от меня на расстоянии. Другие (Сергей Курехин, Владимир Овчинников, Глеб Богомолов, Сергей Бугаев - «Африка», Анатолий Белкин, Армен Аветисян), состоявшиеся в  творчестве и весьма успешные в жизни, никоим образом  не пеняли мне за действия КГБ по отношению к ним и их товарищам. 

Время все расставило на свои места. Многие картины, скульптуры, графика истинно талантливых художников,  с выставок, открывавшихся и контролировавшихся КГБ, нашли свои достойные места  в крупнейших музеях России, Европы и Америки. Книги «непризнанных гениев», не издававшиеся при советской власти, вышли из печати в новой России. Подавляющее число читателей не помнит их содержания,  названий и авторов.  Уже изрядно постаревшие рокеры поют для нового поколения россиян на подмостках лучших концертных площадок страны, зарабатывая свои немалые гонорары. Те из них, кто по уровню таланта и популярности не достиг всероссийских высот, изредка вспоминают, как их «преследовали и не давали творчески развиваться   во времена коммунистической цензуры».

Некоторые партийно-советские работники из тех, с кем мне довелось взаимодействовать в те далекие годы, сумели собрать неплохие коллекции картин питерских авангардистов, имеющих не только  художественную, но и значительную материальную ценность. Никто из чекистов нашего подразделения похвастаться подобными художественными коллекциями не может. Мы не жили в те годы по заявленному сатириком Михаилом Жванецким  принципу: «Что охраняешь – то имеешь!» Наши професиональные чекистские и человеческие принципы не позволяли использовать  служебное положение в личных целях. 

Я совершенно не переживаю по поводу того, что тридцать лет назад  отказывался от покупки  за 100 рублей картины художника-члена ТЭИИ, которая сейчас продается на аукционе по цене дорогой иномарки! Кроме того, абсолютно  не комплексую  по поводу спекуляций отдельных «широко известных в узких кругах»  представителей т.н. «второй культуры» о тотальном контроле КГБ над ленинградской культурой и зажимом свободы творчества.

В те годы,  как и сейчас мои взгляды на культуру и искусство остались неизменными, под нехитрыми девизами: «Пусть цветут сто цветов», а также «Не бывает плохого жанра, кроме скучного!» Оставаясь самим собой, имея собственный вкус и представление об Искусстве,  не бросаю гневных филиппик в адрес деятелей культуры,  таких, как остроумная, очень точная (хотя и злая) фраза руководителя российской Службы Внешней Разведки генерала Леонида Шебаршина: «У творческой интеллигенции (в СССР – ПК) были слава, деньги,  свобода, комфорт.  И все же чего-то не хватало – задницы, которую можно было бы лизать. Нашли и теперь совершенно счастливы…» ( Л. Шебаршин, «КГБ шутит», Москва, «Алгоритм», 2012).

Сегодня, продолжая читать книги, посещая музеи и выставки, я пользуюсь огромной роскошью:  правом выбирать, что мне читать, какие картины и кинофильмы смотреть, какую музыку слушать. К счастью, сейчас мы можем позволить иметь собственное мнение о том Искусстве (не путать с шоу-бизнесом – ПК),  которое нас окружает. Здесь я  полностью солидарен  с петербургским искусствоведом Михаилом Германом: «Интеллигентность предполагает независимость суждений».

Очень часто последнее время, переживая за события на Украине, просматривая по ТВ многочисленные ток-шоу, я задаю  сам себе вопрос: где, когда, почему были проиграны идеологические бои за умы и души молодых украинцев, прибалтов, кавказцев? Почему не сработала  система патриотического воспитания, советско-российской пропаганды? Почему не был использован и реализован опыт тех далеких лет, когда в СССР эффективно действовал ССОД (Союз Советских Обществ Дружбы с народами мира – ПК)?  Что должны сделать нынешние представители власти для прекращения русофобии, глобального троллинга России и русских, развернутого нашими зарубежными «партнерами»? Я согласен с мнением российского философа Владимира Колесова: «Способность задавать вопросы себе  самому – привилегия интеллигентного человека». Поэтому верю и надеюсь, что  такие же вопросы задают себе российские  депутаты, политики, деятели культуры. 

Если все мы,  кому дорога наша Россия, кого волнует будущее страны, наших детей и внуков, не найдем  правильных ответов  на эти и другие важные вопросы современности, мы проиграем  не просто бои на идеологическом фронте:  мы можем еще раз потерпеть сокрушительное  поражение в идеологической войне, ведущейся против нашего Отечества на протяжении столетий. А ведь войну русские люди, россияне всегда вели за Свободу и Независимость нашей Родины. За Независимость политическую, экономическую, духовную. Давайте крепко помнить слова, которые объединяют и вдохновляют: «Наше дело правое. Победа будет за нами!»