Дом последней надежды

          

                1.
               
         
                Краснобокий трамвай, затянув на место дверки, игриво прозвенев колокольчиком-звонком дёрнулся, и вихляво задумчиво покатился дальше, туда, где Нева уже была близка, откуда хорошо просматривалась священная игла города. Мария Петровна, глянув на шпиль «Петропавловки», на позолоченного Ангела с крестом, в душе помолилась Господу. С благодарностью подумала, спасибо сказала, за утрешнее тёплое солнышко, ясную погодку поблагодарила — без дождей, без ветра, без холода. Её дачным посадкам, ой, как надо это сейчас!

Одинокая женщина, от усталости перекинув из руки в руку авоську с продуктами, повернула к дому, к старенькому подъезду. Как заведено, завсегдатаем наблюдателем на лавочке уже сидела рябая Макариха, направлением своей полной рыжей наружности, к отогревающим лучам, к небесному теплу.
   
   — Здравствуй, Зоя! (Мария Петровна присаживается рядом с человеком, который знает всё и про всех)
   — И тебе не хворать! Нынче чувствуешь, как уже ласкает… (прикрывает глаза, колобково-шаровидным лицом ищет центр солнечного припёка) —  Хороший, Маш, денёк будет… Ладная пятница, ладная… — поедешь на дачу?
   — Конечно! Обязательно!

Из соседнего подъезда выходит одинокий старик. Крутит головой, смотрит по сторонам, на небо, что-то ищет в карманах, находит бумажку, смотрит, прихрамывая, уводит себя за дом.
  — Зой, а я что-то давно не вижу их Нинку.
  — А ты разве не знаешь? Во!.. Живёшь в доме… и не знаешь. Нинуля ж замуж вышла. Да! И говорят удачно. Живёт где-то на бережку Балтийского моря, ножками по песочку ходит…

Мария Петровна, тяжко вздохнула, поправила платок, посмотрела в окна своей «двушки»:
   — Ну и счастья ей… долго ждала… — заслужила!

Полная женщина хрюкнула довольным носом, продолжила:
   — Вот… удачно сходила на танцы, в «Дом последней надежды», и там подцепила себе лётчика. Сколько туда ходила, сколько лет разных приводила, а вот только по осени счастьем обзавелась. Говорят уже беременная.
 
Мария Петровна, в памяти оживила благородно-величественный внутренний вид Дома Офицеров на «Литейном», перебирая по памяти, дополнительно гуляющие в народе названия: «Дворец мухобоев. Яма. Домик», сразу невольно вспомнив свои посещения Музея истории войск Ленинградского военного округа, где ей очень понравилось. Куда помнилось, она, единственный раз, вытащила с экскурсией мужа.

   — А твоя... всё пишет, считает, известности ждёт?.. Эх… бедная ты, Петровна…
               
                2.
             
           Дочка длинно работала за письменным столом. Закутавшись в шаль, привычно окружив себя чаем, сушками, фантиками, спрятавшись за ворохом бумаг, на полу — разбросав книги, карты-схемы земной сейсмоактивности. Она трудно зарабатывала себе имя, как ей думалось тогда, — мировую известность, коя взорвёт весь научный мир. Какой год подбирается несчастная женщина в своих расчётах к открытию, совсем не находя время на личную жизнь.

«Докторская» трудно давалась ей. Какой год, одно и то же. Внезапные командировки: то в горы, то в степи, то на пустынное плато. Сколько переплакано слёз Марией Петровной, так и не став до сих пор бабушкой. В душе проклиная, что по её совету — пошла по стопам мужа, её знаменитого отца, всего посвятившего себя науке, стране, личным завышенным амбициям.

Захлестнула наука дочку, не даёт ей продыху, посмотреть другими глазами на мир вокруг, подумать о будущей старости, о бабском здоровье, о судьбе. Вот и в этот раз, Мария Петровна несёт ей чай, как она любит, — без сахара, с шоколадом, забирая от неё отходы от ночной работы. Привычно работает печатная машинка, усталой рукой каретку двигая, очередной лист заправляя.

  — Мам!.. Подай мне пожалуйста Родерика Мурчисона...  во втором ряду на третьей полке… Да-да… слева… нет-нет слева…  — Спасибо мам!

Женщина устало оседает на кожаный диван, оглядывает комнату-кабинет дочки, где она и работает, и спит, и часами думает… валясь пузом на полу, что-то там вычерчивая, решая, — редко давая той досконально прибраться, по душам долго-долго поговорить. «Вся в отца!.. Вся!.. В захлёб работает, горит… Моего — только фигура! Бедная девочка… неужели одинокой так и проживёшь?..» — в тысячный уже раз думает об этом, привычно боясь затронуть эту тему на слух. Знает: дочка не любит, когда её отвлекают от точных наук, от больших цифр, от истины, к которой, она вот-вот подберётся, надежно за хвост славы ухватится.

Мать молчит, волнительно перебирает пальцы пальцами, выискивая слова, дабы вновь затронуть тот болючий мозоль. Пока завтракает, можно поговорить, зацепить за живое.
  — Викуш!.. Послушай!..
  — Говори мам… только быстро! Я думаю… некогда… тут…
  — А ты знаешь, что Гришиных, — Нина,  из второго подъезда. Твоего детства, короткая подружка, замуж удачно вышла. Живёт в Латвии… за лётчиком. Ждут ребёночка уже (смотрит на жующую дочку, пытаясь в глазах той, прочитать реакцию души)
  — Мамуль!.. Ну и пусть!.. Это же хорошо…
  — И я… так хочу! (совсем печалится, опустив плечи, поникнув головой, ждёт реакции)
  — И я хочу, мам!.. Мы уже говорили… сколько раз… всему своё время. Ты же хочешь, чтобы я стала знаменитой.
  — Я этого никогда не говорила! Я хочу, чтобы ты семьей обзавелась, по любви вышла, внучиков мне подарила. Наука твоя... это безжалостная равнодушная штука. Ей наплевать на тебя. И что толку, что отец твой до последнего нерва себя ей отдавал. Сгорел молодым… и что? И что, Вик… на выходе, а? Оппонент его… заклятый враг Черемисин… как он шустренько прибрал под себя весь институт, запретив упоминать в работах имя твоего отца. И кто бросился из академии наук его защищать, а-а? Неблагодарное это дело – выгорать до остаточка! Нельзя так доча!
   — Мам! Без выгорания, мир стоять будет на месте! Прогресс затухнет, должного развития не произойдёт. Смотри, как англичане уже продвинулись (берёт в руки иностранный журнал, трясёт им, бросает на пол) — Ты просто не хочешь меня понять…
   — Я о том, Вик, что надо уметь всё умно совмещать, уделяя равномерно в жизни всему, к чему нас всевышний сотворил, инстинктами направил.
    — Мамочка! Ты  хочешь, чтобы я сейчас всё бросила, и на улицу, в метро выскочила, и всякого понравившегося на лицо мужика за рукав схватила, в загс повела, — этого? (сбивает с груди крошки, психует) — или за морячка выскочить, чтобы потом месяцами в холодной постельке спать, верной ожидая его с походов. Или мам… всё же не верной? Как Лидочка, из 80 квартирки, а?.. Нет родная… я этого не хочу!
   — Выскочить — не в метро, а на танцы в Дом Офицеров на «Литейном!».

(Мать делается серьёзной, не моргая, изучает учёное лицо родной кровинки)

   — В эту Яму???.. — чтобы стыдно постоять на «разводе» где тебя уже на воздухе, покупатели как товар выберут, со всех мест осмотрят, приценятся, в постель к себе поведут. Мам!?
   — Зачем так… Викунь! Там приличные танцы! Там офицеры всего Варшавского договора, кто учиться в академиях собирается, чтобы с красивыми ленинградками потанцевать. Ты знаешь, что там очереди девочек и женщин перед кассами стоят, чтобы попасть туда. Туда так просто не попасть! А как ты думала?.. Это тебе же не какой-то заплёванный кабак, районный обшарпанный дворец культуры, или твоей конторы, старой перхоти ностальгические встречи, под горячий чаёк, под расстроенную гитарку. Мне, честно… странны твои рассуждения. Ты зарылась в свои недра, и не знаешь реалий наверху! Там живёт мечта, любой приличной женщины города. Там мило всегда и душевно, без пьяного балагана, — выговаривалась женщина-мать, пытаясь вспомнить, всё, что когда-то говорила ей, эта, уже счастливая Нина, с которой однажды вместе возвращаясь с дачных участков домой. — Там живой оркестр! Я бы только из-за него одного хоть сейчас пошла… — послушать за копейки, живую музыку, и просто потанцевать. Это так порой надо для гармонии в жизни, как лекарство для души… Вик? (внутренне накручивает себя, не скидывая дочку с цепкого взгляда) — Ты посмотри на кого ты стала похожа? Когда голова последний раз причёску видела, а? — а руки, маникюр? И сними этот свитер… ты не в лесу, он меня просто бесит!   
    — Ладно, родная моя… я услышала тебя. И вправду, что-то совсем зарылась, — с выдохом отодвигает от себя машинку, развёрнуто потягивается, изгибая тонкую талию, выпячивая высокую грудь. — И, правда! Надо сходить, развеяться, потанцевать. Мне уже было предлагали. Позвоню Светлане из «второго» — может, составит компашку.

Подходит к цветущей уже мамке, обнимает её худые косточки:
   — А вот возьму и в немца, какого… или в болгарина, полковника влюблюсь, и он меня заберёт в Европу, а? — Останешься одна!?

Мария Петровна жмётся к дочке, в глазах — цветов весенний роспуск, умиления — слезливая роса:
   — Мне хоть кто доченька, лишь бы все по любви было. Только с нею детки хорошие получаются. Сходи… не пожалеешь. А я с Люськой на дачку поеду.
На подоконнике кошка сидит, на пробуждающий день радостно смотрит, непременно ждёт, когда хозяйка её в корзину посадит, с собой на природу повезёт, в огромный душистый мир зелени на два денёчка выпустит.

                3.
               
   — Свет!.. Какое стыдобище… просить.
   — Стой здесь! Я сама… это тебе не таблицы заполнять! (вихляя станом, движется к уже не молодым мужчинам)

Фойе, медленно наполнялось прилично одетыми людьми. Советские офицеры, в основном были по гражданке, иные под лёгким уже «шафе». Офицеры братского социалистического лагеря больше в форме. Аккуратные, подстриженные, гладко выбритые, приятно пахнущие, сразу бросались в глаза, всякому, кто первый раз попал сюда. Обходительны, тактичны, хорошо владеющие русским, сразу приглянулись двум женщинам, уже с учёной степенью, с грустным багажом неудавшихся романов, с неясными планами на вечер.

С помощью пробивной Светланы, прилипли к группе «наших», даже не заплатив и копеечки. Так, кандидат геолого-минералогических наук, Виктория Валерьевна Врублевская, первый раз в жизни опустилась вниз. В величественно красивый танцевальный зал Дома Офицеров, в самую знаменитую «ЯМУ». Ступив точёной ножкой, чёрной туфелькой в «Дом последних надежд», заранее зная, что по окончанию вечера, все выберутся наверх, на воздух. Где среди тех, кто не определился внизу, произойдёт незабываемый «развод». О коем — в городе, ходят разные толки, байки, легенды, слух.

                4.
             
             Для приличия потанцевав с теми, кто провёл, тактично, дружелюбно покинули их, давая понять: на них не рассчитывайте! Музыка, хмель, делала своё дело. Вечер набирал обороты, насыщая в атмосферу праздника больше раскрепощения и веселья, с лихвой — пустую болтовню.
   — Мне кажется, я много выпила? Что-то подташнивает Свет, — сказала Вика, отходя от колонны к стене.
   — А я тебе что говорила, дурочка! Нет, заладила: «Для смелости!.. Больше расслабиться, раскрепоститься, до киселя дойти!.. —  Ну-у… — дошла, дурёха?»
Рядом стояла расфуфыренная дамочка, совсем не первой свежести, поправляла чулочки, потом взбитую, словно электрическим током причёску, в стекло залитую лаком. Жирно подкрашивая яркие губки, по-свойски стала учить девчонок:
   — Что… первый раз?
   — Первый! — не врёт Света.

Многолетняя яркая женщина, обмахивается веером, что вызывает удивлением у дам.
   — Так вроде не душно? — вновь звучит смелая подружка.
   — Это девочки… я так волнение сбиваю, глазки иногда от стыда прячу. Старая ж банка… один рассол на дне остался. Вот гадаю… жду — пригласит ли кто? Или опять самой!?.. Смотрите… на грабли вон той певички не наступите.

На сцене душевно голосила приятная, слегка полноватая женщина, с большим бантом на груди, в длинной юбке — в высокий модный разрез.

Женщины застыли во внимании. Чувствительно осязая разогревающийся воздух от сердечных страстей в Яме.
   — Вы, хорошенькие… и со вкусом одетые. Я о том, что иностранные офицерики глазки не спустят с вас. Я о том… чтобы вас миновало лихо влюбиться в такого.
   — Почему? — вновь удивляет глаза Света.
   — У Александры роман был с венгерским старшим офицером. Они здесь были раньше первой парой, ох… какие вальсы кружили. Она, что-то по совместной дружбе с Венгрией рулит, заведует здесь. Хорошая пара была, прямо личико к личику. Дурочка думала, что уедет с ним. А он-то... забирал! Только глазастые органы её вызвали, и цыцнули, предупредили: — ни ногой! Теперь он там… а она здесь песенки нам дарит… явно слезками ночами обливаясь. Вот так девоньки, сосулечки, цветки.

Женщина вдруг изменилась в лице, торопливо спрятала веер, и направилась к пожилому мужчине. При приближении её, у того родилась испуганно-обречённая  улыбка, сходу вплывающая в медленный танец.

                5.
               
              Светлану пригласил высокий, приятный и спокойный мужчина. Как потом оказалось: женатый, меткий, артиллерист с полигона Капустин Яр. Точечно пуляет снаряды в цель. Будет пулять ещё три месяца, на курсах повышения. Свету это устраивает! И, после часа совместных танцулек, женщина без комплексов соглашается на совместные стрельбы, — слава богу, теперь уже не в молочко! Попросив прощения у подруги, исчезает из Ямы, — к ней домой, жалея только о том, что не увидит знаменитый «развод».

Пока пушкарь прощался со своими сослуживцами, Света, зная хорошо характер Виктории, выдавливала для неё:
   — Не стой спящей красавицей! Не стой!.. Глазки оживи… брызгай-брызгай, стреляй-стреляй! Это тебе не с молотком по ущельям лазить. Здесь надо уметь преподать себя! Смотри сколько мужиков красивых! Ждёшь голубоглазого ангела, на сивой кобыле, с колчаном метких стрел в твоё гордое сердце. Вика!.. — Не дури… посмотри, сколько тебе уже лет… Правильно тебе мать говорит… — ой, как правильно! Довыпендриваешься… одна останешься.
               
                6.
         
           Со многими Виктория танцевала, — приглашали. Сама не отважилась, ни разу не оторвавшись от стены, словно подпоркой её подпирала, создав правильные впечатления у мужчин. Несколько приятных офицеров, не выбирая многие слова, напрямую спрашивали о желании вместе провести вечер, как водится здесь, — у неё. Кандидату в «Доктора», были неприятны такие открытые, без прелюдий — торги, такая лёгкая смычка, быстрый договор.

Один блондинистый поляк понравился, уже думала пригласить, как его лихо закружила смуглявая дамочка, похожая на казачку, не раздумывая, утащив прибранное тело наверх. Афганец жутко чернобровый, с сине-фиолетовым гладко выбритым лицом, в дико изогнутой яркой фуражке, опоздавшим появился на празднике, сразу глаз положив на неё. Настойчиво добиваясь танцев, плохо говорил на русском, возможно питая надежду заиметь её на «сладенький» ночной ужин.

Но её спас,  мутно голубоглазый, ни на что не претендующий светловолосый мужчина. По форме тела, походке, которого было трудно понять — кто он есть на самом деле. Говорил он вяло, смотрел бесстрастно, будто сквозь, как бы, не замечая приятную женщину. «Точно не офицер… — а кто?» — гадала женщина, подчиняясь его воле. Он него несло свежими большими градусами, а ещё дорогим одеколоном.

На вечере он был один. Танцевал редко, и то, когда его приглашали. Он практически не улыбался… а так, хлопал длинными ресницами, вроде оживлял губы, хотел что-то сказать, а выходило просто брякнуть! Он и брякал, и всё невпопад, постоянно прося прощение. И со стороны казалось, что этот человек просто заблудился, и не знает, как отсюда выбраться.

 Сканируя действия настырного Афганца, незнакомец резко перегородил тому дорогу. Можно сказать, не спрашивая даже разрешения, закружил Вику, всем видом показывая народу, ему: вроде как он её знает давно! «Но этот всё ж лучше, чем тот?» — подумала Виктория, радуясь, что наконец-то отстал неприятный человек, и можно передохнуть, уже предчувствуя скорое завершение праздника. Отбив её у иностранца, незнакомец исчез, так и ничего не сказав, не представившись, как здесь заведено, принято.

Вика заранее вышла наверх, на воздух, ещё не в полную темноту… в зыбкую уже светлость! Изучив окрестности, замерла в удобной сторонке, щекоча себя желаниям в упор понаблюдать за диковинным представлением, под названием «развод».

                7.
               
          А вот, и началось!!! Наверх постепенно выплывали определившиеся пары, кои для тела и души — удачно попросили у судьбы праздника, в разные стороны огромного города под ручки, и без, — расходясь. За ними, медленно вываливался, уставший, слегка грустный народец, коим судьба не улыбнулась, руку взаимности не подала ещё в низу. Теперь, наверху, некоторые, совсем не все — будут с судьбой играть в рулетку, присутствуя на распределении тел и душ. Стоят по сторонкам. Приятные, красивые, и не очень, — всякие. С надеждами томят себя, отбрасывая условности и скрепы советской морали, решая на месте, кто с кем отсюда уйдёт!

По одному волнуются, мнутся, где по двое, где то трое, где ещё больше. Что-то решают, говорят, жестикулируют... вон та нервничает, из рук вырывается. Не хочет с ним идти… в итоге, уходит одна. Женщина в красном, явно рукой показывает, как к ней ехать. Машет на юго-запад, что-то ещё объясняя немолодому мужчине. Тот смотрит на часы, головой вертит, вроде как не соглашается.

А вон та женщина, пошла, явно запечалившись, одиноко, и вроде хороша собой, прижимая сумочку к фигуристому стану. И Вике её жалко. Ан, нет! Её догоняет приятный мужчина, останавливает. Они эмоционально о чём-то говорят, в глаза друг другу смотрят. Она согласительно качает головой, вроде улыбается. Дамочка смотрит на часы, вроде хочет с ним торопиться до метро. Но, он хватает её за руку, и несётся уже к такси. Она на прытком радостном ходу, теряет туфельку. Он соколом гнётся, цепляет её, бросает той в руки. Подхватывает стройную женщину на руки, и быстро несёт к жёлтой машине. Женщина что-то там восклицает, чуточку даже возмущается. Народ хлопает в ладоши, радуется чужой радости, удачному соединению, бог знает, возможно, уже любви, будущему браку.

Такси знает, оно чувствует накал, эмоций глубину. Здесь только правильно читай этот спектакль, вовремя подъезжай, в накладе не останешься. Это же офицеры,  — лучшие люди советской страны.

Там немец, высокий, сухожильный, гнутый, довольную лыбу тянет. На теле мышиный цвет форменной одёжки, в тонкую отглаженную стрелку, в начищенный ботинок. Со рта слетает белоснежная улыбка, он ею настойчиво покоряет маленькую красотку, к стеночки тактично поприжав. Между сердечным делом, видно за глубокий Рейн ей рассказывает, о возможностях немецкой моторизированной танковой силы, а может, вкусе их знаменитых сосисок. Но молодушка, изредка улыбается, глазками растерянно лупает, наверное, уже просит прощения, и быстро бежит к молоденькому чернявому парню. Тот уже собрался с другом уходить. Виктория видела, как она с ним танцевала. Парень радуется, ибо она его нашла, стеснительным сердечком выбрала.  И он, без лишних слов берет её за руку, и обретённая пара, спешат к метро, ну конечно — к ней. Его некрасивый друг, прикуривая, коротенько машет им рукой, одиноко исчезает за углом.

Здесь... грустная и не свежая видом, но довольно приятная, с косой через плечо, медленно грустит мимо Вики. С ней рядом морской офицер, он старше... ему близенько к «полтиннику». Кряжист, чуточку косолапит, при ходьбе — как на волне покачивается, суров лицом, с тяжёлым взглядом. Что-то рассказывает ей за Северный Флот, его особенностях, может и свою одинокую житуху. А на её лице, столько грусти, вперемешку с явным равнодушием. И не понятно, кто они… и к кому идут… скрываются в сквере.

Ах!.. А вон там, вроде двое самцов сцепились, чуть кулаки уже в ход не пускают, петухами прыгая друг перед другом. А это всё из-за неё! «Господи!.. Было бы за кого?» — думает учёная леди, поглядывая на часы, на время, вновь на неё. Невзрачная... но, что-то в ней видно есть... а так, стройняшка... Бросается наперерез мужчинам, ругает их, что-то выговаривает зло, и быстро уходит вдаль, одиноко — домой. За ней никто не спешит. Петухи расходятся. Вот тебе и петушиная пустая разборка.

А там... два мужчины, и две женщины, что-то решают. По женским лицам видно… одной всё устраивает. Другую – нет! В итоге «несогласная» уходит в направление метрополитена, оставляя подругу с другом. Те идут медленно следом… останавливаются, ещё долго говорят. В итоге и эта пара распадается. Она торопится догнать подругу. Он возвращается к своему товарищу. Тот ему что-то выговаривает, читает проповедь. Друг, качает головой, закуривает, молчит. Уходят в противоположную сторону.

Одинокая пара осталась… Она что-то ищет в сумочке, всякий раз, откидывая с глаз пышную чёлку. Вот-вот тронутся, куда-то пойдут, как и Вика, окончательно домой, как вдруг, сзади раздалось:
  — Насмотрелись представлений!?

Во весь большой рост стоял её спаситель, с дорогим портфелем в руках, с широко расстегнутым воротом, и галстуком — в пьяный изгиб.

  — А это вы?.. А вы, почему не там?.. (женщина показывает на вход в Яму, улыбается)
  — А мне это не надо! У меня же есть вы!
  — Даже так?..
  — Хотите выпить!?.. Вот у меня есть хороший коньяк… а не с кем! (лезет в портфель) — и стакан... и закуска… от!
  — Прекращайте! Хотите, чтобы нас забрали? Вы вообще... — кто?.. Офицер? — Не похоже!.. Закрытого НИИ — работник?.. — так пьёте… думаю тоже отпадает, выгнали бы давно, — кто?
  — Простите, не представился! Муха бляха, пистон жетон — виноват!

«Так он ещё больше поддал… сразу видно!» — думает женщина, разглядывая его разбитной весёлый вид.

  — Я представитель Черноморского Флота! Чи флот, чи ни флот! — смеётся с себя, трудно застегивая портфель. — Корабельный доктор… я врач! Укольчик… туды сюды, опирацийку любую, — запросто, можно и клизмочку! И геморройчик запросто, и этой же палочкой ангинку посмотрю! (заразительно смеётся) — Всё могу… Да… — капитан-лейтенант! Вы не злитесь… что чуточку перебрал. У меня сегодня день рождения… — юбилей… от! А выпить не с кем… все ж правильные... зануды... Приехал чера… от… ы-ык! — икает, лезет за платочком, не находит. Она протягивает свой.

Вике вдруг стало жалко его, представив себя одинокой, в его темнеющем уже Севастополе.

   — Сможете много пройти ногами. Думаю вам это сейчас полезно, пешочком маленько выветрится! «Пьянь... а какие голубые глаза, как утрешнее небо на даче» — мимолетно думает, указывая направление ходьбы.

                8.
               
  — Лёш!.. Ну ты хоть в трусах не ходи… иди в ванную, оденься, в офицерский себя вид приведи! — Живой хоть ещё!? Как жена тебя терпит таким?..

Он побитым кобелём смотрит ей в след, на губах зыбкая растерянность, легкий стыд.
  —  Да что-то не очень!.. Мутит!..
  —  Так надо думать! Мамину всю настойку вылезал. Как сердце ещё выдержало? А помнишь, как песни заставлял с тобой петь, а?.. А как на моей вулканической карте на карачках искал свои страны, где ты бывал, черномазых лечил, под пальмами роды принимал… — помнишь?

Человек в трусах сидит на стуле, — тускло «некает» — с опущенной головой, слушает Вику, молчит, вроде совсем не помнит «вчера».

  — Надо ж, так! Раз решилась… и то… спаситель... судьбы, пьяный подарочек подкинул! — На-а… возьми… иди в ванную (подает ему чистое полотенце) — горячая вправо, свищ… — без мужика живём.
  — Давай сделаю!
  — Ай!.. уже сиди!
               
                9.

              Город Владивосток. 1984 год. В бухте Иллис стоит гостем красавец корабль. Он только что вернулся из трудного похода, по спец. заданию заглянув на военную базу кораблей Тихоокеанского флота. Сегодня в торжественной обстановке вручили отличившимся награды. Только определённые люди знают, какую операцию провела советская группировка кораблей в районе Суэцкого залива и Красного моря. Где неизвестными странами было произведено незаконное минирование водных путей в международных и территориальных водах, в результате чего было потоплено и повреждено до 25 судов и кораблей, повлекшие человеческие жертвы.  Большой союз спокойно живёт, и хорошо, что не знает, как проводилось тральная разминирующая деятельность.

Ресторан Золотой Рог, уже на всю катушку разошёлся, когда в углу, на входе  к заказанному столику присели два старших морских офицера с этого корабля. С ними была высокая статная женщина. Пока ждали четвёртого, офицеры развлекали женщину. Она была закрепощена, вяло реагировала на шутки, стесняясь много заказать, выпить. Парадная форма одежды сигнализировала посетителям, что у этой троицы явно какой-то праздник, дата. Наконец-то появился четвёртый. Весь взволнованный, шебутной, мгновенно оживив женщину, сразу вступивший в разговор со своими товарищами, подзывая отдельно официантку.

Офицеры, уже хорошо спиртом разогретые, вольно себя дали нарасхват милым дамам, кроме бородатого капитана второго ранга, который долго вёл сердечную беседу с женщиной. Со стороны было видно, с каким божественным восхищением она смотрела на него, что-то рассказывая о детстве её сына.

Когда графинчик показал свою пустоту на донышке, женщина поднялась, поправила кофточку, одёрнула строгий костюм, потрогала причёску. И, не обращая внимания на шум, нескончаемый гомон, пьяных голосов — отдельные выкрики, будто здесь жила, или хозяйкой слыла, легко взошла к музыкантам. Стала что-то им говорить, при этом иногда поглядывая на свой столик, показывая туда рукой. Ребята согласительно закивали, советуясь между собой, вручая ей микрофон, присмиряя ближнюю публику, которая притихла в ожидании новой песни.

Но, песня не прозвучала, а услышалось следующее:
  — Уважаемые посетители этого прекрасного заведения, дорогие товарищи! Я прошу тишины, и небольшого внимания (зал чуточку притих) — Я много не отниму у вас, вашего драгоценного времечка. Я коротенько! И так! (Зал окончательно затих, как и офицерский столик) — В этом зале находится замечательный человек! Врач! Это особенный врач! Это корабельный доктор! Я мать матроса Короткова Ивана Сергеевича, с корабля «Красный Крым». Я прилетела сегодня из города Новосибирска, в ваш прекрасный город, к вам дорогие товарищи, чтобы выразить свою сердечную благодарность, и преклонение перед этим человеком, офицером, перед теми, кто участвовал в спасении моего сыночка.

В зале густо захлопали. Женщина подняла руку, попросила ещё внимания: — Теперь, когда я знаю всю правду, как всё было… (гостья подносит к носу платочек, боится сорваться в слёзы) Но выдержав зыбкую паузу, вновь тянется губами к микрофону. —  Хочу сказать, что Алексей Самойлович, это редкого дара специалист. Если бы не он… (она вновь комкает платочек) Но люди не дают ей окончательно расстроиться, кричат: «А где он сидит?.. Пусть встанет!.. Мы хотим посмотреть на него!»

Бородатый офицер, стеснительно привстаёт, поправляет галстук, новенькой кремовой рубашки, — воротник. Кланяется публике, что-то говорит, но его плохо слышно, вроде как оправдывается, шутит. А женщина не унимается, просит ещё минутку. — А ещё, я вам хочу сказать, что у Алексея Самойловича сегодня день рождения, — юбилей! Давайте его от души все поздравим! Все начинают хлопать, выкрикивать, кто подходить, лично за руку поздравлять, вместе выпить.

Женщина суёт деньги главному солисту, просит для него песню. Виртуозы благодарят женщину, денег не берут, бьют по струнам, клавишам, — тянут голосом первые ноты приятной песни.

                10.
               
          Виктория Валерьевна сидела в другом конце зала, со своими помощниками. Надо было за ужином обсудить весь процесс завтрашнего вылета на вертолёте, на остров Уруп, совсем не желая с трудной дороги; и напиваться, и тем более танцевать, долго находиться. Хотелось уже идти в номер, когда вышла эта женщина на сцену.

Услышав фамилию, ошалело заводила глазами, стала вертеть головой, привстала, выглядывая давнего знакомого. Алексей принимал поздравления, привычно шутил, совсем не притрагиваясь к спиртному, возбуждённо-раскрасневшейся женщине, по её просьбе доливая ещё — «грамульку».

Застыла Врублевская, не зная как себя повести, потому что сердечко стало выскакивать, воскрешая их славное молодое времечко. И вид — не очень, и свой человек рядом, вроде уже как муж… ну, подумаешь, не расписанный сожитель.

  — Что с тобой… Виктория? — спросил пожилой мужчина, в роговых очках. — Знакомый???.. — Ты что… его знаешь?..
  — Знаю, Коль!.. И очень даже!.. — А ты внимательно присмотрись?

Тот, долго смотрит в зал, на глазах хмурнеет, без тоста, без всех, — наливает, залпом пьёт, не закусывая, из себя трудно выдавливает:
  — Так это… это, Максима… надо ж, как похож!
  — Да, Николай… только не за этим столом.

Мужчины, понимая наплывающую пикантную ситуацию, положили деньги, и, попросив извинения, сославшись на усталость от трудного дня, заторопились в номера.
  — Мне как поступить в этой ситуации? — глыбой застыл тактичный сожитель. — Может, пойду… а ты поговори… всё ж... да и так — герой, круглый юбиляр!
  — Спасибо, Коль!.. Спасибо!.. Я недолго, дорогой!

И сухолицый, искажённый видом, человек, в чёрных крупных очках, маневрируя между преградами, людьми, удалился из зала, ни разу не глянув на капитана второго ранга, этого вечера  — главного героя, его отлаженной жизни — возможно уже рокового нарушителя. 
            
                11.
             
      Алексей весело направился к музыкантам, чтобы женщину поблагодарить, любимую песню моряков заказать. И уже подходя… вдруг дёрнулся, словно в сон-сказку провалился, упал, — чудо там заметил! В скучном уголку, её, напряжённо пристывшую увидел, — одинокую, уже заметно потерявшую молодую красоту, когда-то с безупречно гладкой кожей, с родинкой на правой щёчке. Правда сейчас, с той же неизменной причёской, как и с теми, вроде не дорогими серёжками в ушах, мимолётом оглядев её правую, всё так же, «пустую» кисть, тонкий милый пальчик.

Всё в одну секунду осмотрел, точно срисовал, мгновенно оживляя в памяти те двухмесячные курсы, незабываемое чудное знакомство, их глубокую «Яму», тот их единственный «развод». Эмоциональный удар был сильный, в самый мозг, по самую шейку наполняя мужика неописуемой радостью от встречи.

Она сидела раскрасневшаяся, уже не жующая, уже чуточку не живая, готовая вылететь ему на встречу, повиснуть на шее, от радости заверещать. Но держалась. А когда остались считанные метры, не глядя на военного, в его удивлённые глаза, неудобно привстала, как бы, стесняясь своего не праздничного вида, тушуясь, вперёд подалась, сразу попадая в его докторские большие руки.

Юбиляр сгрёб женщину в охапку, по залу неловко закружил, не стесняясь, забасил, низкие пахучие волосы в темечко зацеловал, неугомонно выспрашивая её обо всём. Под впечатлением присели… совсем рядышком, глаза в глаза, дыхание в дыхание.  Рюмки налили, за встречу выпили, не отпуская друг друга ручки, сцепившись взглядами, сердечным интересом.

Через десять минут разговора, она достаёт из сумочки, из портмоне фотографию,  перед ним, мягонько кладёт.
  — А где ты взяла?.. Это же я маленький!... Постой-постой… но я так в детстве не одев… — Ты хочешь ска…

У капитана второго ранга, мгновенно взмок лоб, на шее появилась испарина. Он потянулся к шее, к воротнику, к галстуку… глубже впиваясь глазам в давний глянец снимка.
  — И как, его зовут?
  — Максим Алексеевич!               
               
                12.

       Уже пустел зал…  последние музыканты лениво и жалобно «мучали» саксофон,  заставляя официанток быть грубо-решительными с «засидевшимися». Напротив, последний автобус, скрипнув дверцами, отъехал от пустой остановки.

На лавочке сидели двое. Было ещё довольно тепло, с лёгкими хвойными запахами с густо нависающих веток. Одинокий лопоухий фонарь, грустно свесил свой не яркий свет со столба. Вокруг него неустанно и неугомонно бился пушистый мотылёк. Бродячая собака задумчиво пробежала мимо пары, потом вернулась, постояла рядом, судорожно погоняв в хвосте блох, посеменила прочь.

  — Твой юбилей — это наша с тобой, самая запоминающая дата.
  — Выходит так!
  — Давно? — спросила она, застыв во времени, сбоку.
  — Да как, семь лет.
  — А я сразу… по лицу увидела, поняла... что бросил, — прям порозовел.
  — Как жена ушла… так и взялся за себя… ливер шалить уже начал…
  — Говоришь пенсия… А где якорь бросать будешь? Где квартирку предлагают?
  — Предлагают: в Севастополе... ещё есть вариант в Феодосии (военный затих, слегка напрягся) дополнил:
  — Можно переиграть и в Питер... (сказал и застыл лицом)

Дама, глянула на угол дома, где таксист ковырялся в моторе, а рядом недовольно сновала опаздывающая полная мадам, сухо ответила:
  — Можно переиграть... а можно и не переигрывать! Увы... ничего уже Лёша не изменится.

Наконец-то впереди загудела, заработала жёлтая Волга, успокоив всех вокруг. Мимо торопливо промчался милицейский уазик, с озабоченными физиономиями впереди. Из ресторана, с полными сумками, крадучись, вываливались последние работники. Коротенько поделившись мнением о прожитом дне, на все стороны разошлись, увлекая за собой бездомных дежурных кобельков и сучек.

  — Представляю, как старушка моя встрепенётся! — прощально вставая с лавочки, устало сказала она, — помнишь… как она всегда тебе ждала, вкусненького всякого наготовив. С вареньем, твои любимые гречневые блинчики... рада будет... она всегда верила в тебя... не то, что я.


                9 апреля 2021 г.