Синий луч. главы 1-3

      Главы из повести "Синий луч"
    
          Глава I

      Маргарита Львовна преподавала у нас историю и обществоведение. Предметы, содержание которых уже через несколько лет опровергнет сама жизнь. Но пока этого никто не знал. Учительница старательно выводила мелом на доске повестку последнего съезда партии. Повестка заняла все свободно место. Учительнице приходилось то вставать на цыпочки, чтобы дотянуться до самого верха, то приседать на корточки, чтобы заполнить пустые места в самом низу. Класс с интересом наблюдал, стараясь не упустить ни одного ее движения.
    Платье ее просвечивало в лучах солнца, бьющих из окна. Эта деталь привлекала всеобщее внимание. Молодая и по-своему симпатичная, учительница напоминала девочку-подростка, казалась даже младше наших классных акселераток. Девчонки, скорее из зависти, считали ее уродиной из-за смешных очков и немодной в то время короткой стрижки «под мальчика». Мальчишки, напротив, утверждали, что историчка «ничего себе». Ребята весело переглядывались, жестикулировали и корчили рожи.
    Маргарита Львовна чувствовала, что происходит у нее за спиной. Она злилась, но старалась сдерживать гнев. У нее это плохо получалось — мел под ее рукой скрипел и осыпался. Наконец, она не выдержала, резко обернулась и закричала на первого, кто попался ей под руку — им оказался Димка Колюшев.
    — Ну что ты на меня уставился, идиот? Ты мне дырку прожжешь в спине. Лучше бы на доску смотрел!
Димкины глаза виновато забегали. Он заморгал с глупым видом.
    — Что вы все уставились, недоумки?
    Класс разом притих под ее гневным взглядом.
     — Что вы там хотите увидеть? Впрочем, погодите, сейчас я вам все покажу!

   Маргарита Львовна слегка наклонилась, взяла в руки подол платья и резким движением сдернула его через голову. В следующую секунду платье полетело в угол, к двери, а историчка машинально поправляла прическу. Белье у нее оказалось розовым, трикотажным, а достаточно скромным. Ученики замерли как манекены, никто даже не кашлянул.

   — Сейчас я вам все покажу! — Не унималась Маргарита Львовна. — Может, тогда вы начнете учить историю?

    Она прошлась, как на подиуме, до окна и обратно, потом завела руки за спину и расстегнула застежки лифчика. Еще секунда, и этот предмет туалета полетел в угол вслед за платьем. Мальчики на первых рядах стыдливо опустили глаза вниз. Учительница провела рукой по своей небольшой груди.

   — Смотрите! Это вы хотели видеть? Или вам этого мало?
Она наклонилась и стянула трусики к коленкам, откуда они сами соскользнули вниз.
   — Не надо! — пискнула какая-то девочка с задней парты, кажется, это была Вика Петровская.
   — Нет, надо! Все мальчики должны меня хорошенько рассмотреть! Вы же об этом мечтали, не так ли? — голос Маргариты Львовны срывался в хрипоту.

   Она перешагнула через трусики, энергично махнула ногой в красной туфельке, чтобы окончательно сбросить их. Пошла по рядам, вглядываясь в лица учеников. Губы у нее затряслись, по щекам покатились слезы. Когда она проходила мимо меня, я ощутил горький запах духов. Моя рука случайно коснулась низа ее живота. Я почувствовал теплоту ее кожи и даже легкое покалывание от выбритых волосков. От этого я напрягся и вцепился в парту с такой силой, как будто меня уносило ветром.
 Наверное, это я виноват в происходящем. Но почему, я не знал. Глаза мои упорно просверливали дырку в столешнице, но все же я повернул голову, покосился на живот исторички и рассмотрел все, что мне давно хотелось рассмотреть. Мой взгляд взбесил ее окончательно. От ее подзатыльника голова моя резко дернулась, в ушах зазвенело.

   — Как вы меня достали за все эти годы! — закричала Маргарита Львовна. — Банда непролазных тупиц! Все! Больше истории у вас не будет! Конец! Наслаждайтесь!
Историчка подбежала к окну, распахнула его настежь. В класс ворвался теплый майский ветер. Тяжелая штора резко колыхнулась, и со стены сорвался портрет Михаила Сергеевича. Осколки стекла разлетелись по полу. Историчка подтащила учительский стул, забралась на него, шагнула на широкий подоконник. В последний момент обернулась с кривой усмешкой на губах и произнесла уже спокойно, без надрыва:
   — Пока, дебилы.
   И шагнула за окно…
   Класс охнул и застыл в немом ужасе. Только Вика Петровская тихо заскулила, пытаясь укусить собственный кулачок. Никто не решался подняться и посмотреть. Невыносимо потянулись секунды… Леня Логинов первым преодолел столбняк, бросился к окну.

   — Кажется, еще живая, шевелится, — сказал он, обернувшись к классу. Лицо мальчика побледнело.
В этот момент дверь в класс распахнулась. На пороге появилась директриса и с ней военрук.

    — Так, что тут у вас происходит? Почему вы одни? Где ваша учительница?
Класс как воды в рот набрал. Директриса выглядела грозно, но туповато и беспомощно. В лице ее проглядывали черты травоядного млекопитающего. Такая старая боевая лошадь из фильмов про гражданскую войну. Да и фамилия ее была под стать — Грязноконь. А прическу она носила как раз такую, с какой сама же непримиримо боролась, если замечала у девочек. Взбитые кверху накрученные лохмы, нещадно зацементированные лаком — глупая мода восьмидесятых.

— Я вас спрашиваю, где ваша учительница? Почему окно отрыто? Портрет разбили. Безобразие! Распустились!
Никто из учеников так и не произнес ни слова. Военрук услужливо засеменил к окну и закрыл его. Взял веник, совок, стал подметать осколки.
    — Алексей Петрович, — обратилась директриса к военруку, — раз у них сорвалась история, я вас попрошу, проведите занятие по военной подготовке.
   — Хорошо, Инесса Павловна, — отозвался военрук. — Сейчас я принесу ружья из оружейной комнаты.

   Через десять минут военрук разложил несколько учебных ружей малого калибра на парте. Объяснил нам, как обращаться с оружием и как правильно целиться. Он то и дело утирал с лысины испарину носовым платком — пожилой, тучный и уставший от жизни человек. Наверняка пьющий. Форма ему, как отставнику, не полагалась, но он все равно надевал ее. Авторитетом он не пользовался, и в данный момент его никто слушал.

Я ощущал себя непривычно, будто меня обернули целлофановой пленкой. Или, если точнее выразится, словно все пространство залили каким-то невидимым желе. Так же, как мама заливала рыбный студень на праздник. Все мое тело словно парализовало, стало трудно дышать. А военрук уже вызывал к доске мальчиков. Назвал он и мою фамилию.

Мы вязли в руки по ружью и под чутким руководством военрука зарядили их. Выполнили несколько уставных приемов.
   — А теперь давайте потренируемся в стрельбе, помогите мне раздвинуть парты, — сказал Алексей Петрович.
   — Куда же мы будем стрелять? — удивился Леня Логинов.
   — Будем стрелять из окон. Я вам сейчас укажу мишень.
    Мы отодвинули парты от окон, распахнули все три окна настежь, встали к поддонникам с ружьями на изготовку.
   — Видите ту старуху в черном пальто? — спросил Алексей Петрович.
Все посмотрели туда, куда он показывал. Там во дворе, у школьного забора, действительно, прогуливалась нелепая старуха, огромного роста и очень толстая. Казалось, невидимая сила распирает ее изнутри, словно она надувается, как воздушный шар. Несмотря на майскую погоду, старуха надела плотное зимнее пальто с каракулевым воротником. А на ногах у нее красовались ярко-желтые резиновые сапоги.
   — Стреляем по кусту, который расположен слева от старухи, — приказал военрук. — Стараемся сбить с куста как можно больше листочков. Задача ясна?
Я посмотрел на старуху — та безмятежно улыбалась, выставляя напоказ отлично смонтированные зубные протезы. Я перевел взгляд на куст, выстрелил один раз по нему и только потом решился посмотреть под окно. Маргарита Львовна лежала на клумбе посреди смятых маргариток и свежего чернозема. Еще живая, обнажённое тело ее судорожно подёргивалось. Ужас сковал мне горло, не давая закричать. Но внимание мое сразу отвлек Егор Караваев. Он резко отошел от окна, положил ружье на парту и сказал с вызовом в голосе:
    — Мне все это надоело!
    — Что тебе надоело, Егор? — спросил военрук.
    — Вообще все. Весь этот цирк! Хотите, я сейчас повешусь?
    — Не дури, Егор! Ты этого не сделаешь! — крикнул военрук.
    — А спорим, сделаю? На четвертную спорим?
    — А спорим, не сделаешь? Ты слабак и возомнил о себе черт знает что! — крикнула Ольга Авралова, наша отличница.
Уж от нее такой реплики сейчас никто не ждал.
    — Алексей Петрович, у вас найдется двадцать пять рублей? — упавшим голосом спросил Караваев.
    Военрук с какой-то неожиданной покорностью стал рыться в карманах, вынул потрепанный бумажник, достал сиреневую радужную бумажку и положил на учительский стол.
    — Все свидетели! — фальцетом произнес Караваев. — Димка, одолжи мне на пять минут твои подтяжки, — обратился он к Колюшеву.
    — Зачем? — смутился Димка и покраснел.
    — Одолжи, сам увидишь.
    Димка послушно встал, снял пиджак, положил его на парту. Потом принялся неловко отстегивать подтяжки — старые и сильно поношенные, видимо, отцовские. Все знали, что Димка привык носить их не снимая, потому что мама брала ему форму сильно на вырост.
     Караваев подошел к Димке, сам отстегнул последнюю застежку, выхватил подтяжки. Быстро и ловко, словно готовился заранее, сделал нечто вроде петли. Потом он тоже встал на стул, шагнул на подоконник, поднялся на носки и подвязал свободный конец подтяжек к верхней ручке. В классе никто не реагировал на его приготовления. Я подумал, что в серьезность намерений Караваева никто сейчас не поверит, потому что он был известным авантюристом. Только военрук пробормотал:
     — Егорушка, зачем ты это все придумал? Разве можно так шутить?

     Через минуту тело Караваева уже дергалось в воздухе. Ноги его брыкались, задевая оконное стекло и раму открытого окна. Военрук, а за ним и Димка Колюшев, непростительно помедлив с минуту, бросились к Караваеву. Но они явно не знали, что и как надо делать в такой ситуации, только мешали друг другу, хватали тело то за ноги, то за туловище, от неловкости только больше затянули петлю. Похоже, я один в классе знал, почему Караваев это сделал. Он очень сильно любил Маргариту Львовну. Судорога, сводившая все время мое горло наконец ослабла, и я заорал, что есть сил: «А-а-а!». После этого я вроде бы проснулся.



         Глава II

    Подо мной скрипела железная больничная койка. Луч солнца бил в открытое окно. Врывался свежий, упоительный ветерок. Занавески из легкой ткани колыхались и отбрасывали на пол причудливые тени. Со сна мне чудилось, что мое сознание находится сейчас не в голове, а там, на свободе, среди этих пляшущих теней. За окном шумел лес, доносилось пение птиц. А лежал в аккуратной байковой пижаме, навевавшей мысли о сумасшедшем доме. А где еще может лежать человек, которому постоянно снятся такие уродливые извращенные сны? Или это были не сны? У меня оставались сомнения… К примеру, Караваев точно погиб ... или нет? Это еще надо проверить… А Маргарита Львовна? Ответов у меня не было.

На выкрашенной в серую краску стене проснулся репродуктор. Из него вырвался неповторимый обертон популярной певицы:

     А мир устроен так, что все возможно в нем,
     Но после ничего исправить нельзя.
     Этот мир придуман не нами,
     Этот мир придуман не мной…

Советское искусство всегда казалось мне двусмысленным. Что, например, подразумевалось в словах: «этот мир придуман не нами»? А кем он придуман? Неужели богом? В школе нас учили по-другому: человек — единственный творец собственной судьбы, он сам «кует» ту реальность, в которой живет, усилием воли и честным трудом. Вот и получается, что и я сам выковал свою реальность… Сказку сделал былью, черт возьми.

    Мои размышления прервала старенькая нянечка с трясущимися морщинистыми руками. Она стояла у моей койки и размешивала чайной ложечкой какой-то подозрительный мутный раствор в баночке из-под меда.

    — Очнулся, милок? Кошмары небось снились? Демидрольчику хочешь хлебнуть? — она протянула банку.
    — Зачем это?
    — Снять напряжение. После укола на утро бывает вроде как похмелье.
    — Какого укола? — спросил я.
    — Это ты у доктора спросишь, что тебе там в неотложке вчера вкололи. Ты хоть знаешь, где находишься?
    — В дурдоме! — сказал я с мрачным видом.
    — Вот еще, удумал, — улыбнулась она, — ты в санатории…
    — В каком санатории? — удивился я.
    — В невропатологическом санатории «Бодрость».
    — Вот радость-то! А как я сюда попал?
    — Скорая тебя привезла, милок. Диспетчер направил по наличию мест. С твоим-то диагнозом у нас тебе самое место.
    — С каким еще диагнозом?
    — Невротический припадок…
    — Да откуда они это взяли? Дебилы! У меня железные нервы от рождения.
    — Да ты не кричи. Врачи разберутся… Тебя на улице подобрали. Лежишь себе без сознания, как бревнышко. Тебе еще повезло, что какая-то добрая душа неотложку вызвала…
    — Да уж, повезло…
    — Если оклемался, милок, то после обеда сходи к нашему профессору. Он должен лично тебя обследовать.
    — К какому профессору?
    — К профессору Йолкину, он, между прочим, светило психиатрии. К нему за год вперед записываются. А тебя, милок, без очереди примет, раз уж сюда попал. Кстати, мамку твою мы известили, что ты у нас находишься. Хорошо, что у тебя в кармане записную книжку нашли, а в ней твоя фамилия и адрес.

Чувствовал я себя прекрасно, если не считать легкого помутнения в мыслях. Принял душ, поплелся в столовую на обед. Подавали разваренные до слякоти бледные макароны с продолговатыми вонючими котлетами. В меню написали: «котлеты из гов.» Схватить сальмонеллу не хотелось, я ограничился компотом и хлебом. После обеда меня снова потянуло в сон от димедрола. И вот я прямо из санатория «прыгнул» в нечто новое, в какую-то сцену, которую я окрестил «кадром», словно неведомые режиссеры снимали кино с моим участием.

     Вроде бы я шел к Толику…
Толик жил через два дома от меня, на первом этаже, в кооперативном доме. Но лампочки в подъезде все равно выбили хулиганы. Я нажал на кнопку звонка и ждал в прохладном мраке. Воняло кошками. Долго никто не открывал, и я подумал, что зря пришел. Как будто мне делать больше нечего. Сидел бы дома, задачки зубрил. У нас же экзамены выпускные на носу… Но меня охватила лень. Кажется, это называется прокрастинацией. Где я слышал этот термин? В дурдоме?
Наконец, Толик открыл. Я смотрел на него и глазам не верил: обе руки его были в гипсе.
    — Что случилось? — удивился я.
    — Сосед, гад, — выдавил из себя Толик, — мопед купил. Хороший мопед, рижский. Дал покататься… а дальше, как в кино: упал, потерял сознание, очнулся — гипс. Открытый перелом обеих рук. Спицы вставляли. Теперь два года нигде висеть нельзя — засада!
    — А где родители? — спрашиваю я.
   — А, — сказал он, — в командировке. Денег в обрез оставили, только на питание. А я вот ружье купил духовое, смотри какое, как в тире в Измайлово…

Толик неважно выглядел: бледный, даже зеленоватый слегка, исхудавший. Родители его, правду сказать, иногда бросали сына на произвол судьбы, рос он как беспризорник.

    — Слушай, — начал Толик, — я тут с одним чуваком познакомился. Игорь зовут. Фамилия его Стасин. Он электриком в депо работает. Я ж давно туда сходить хочу.
    — Зачем тебе туда?
    — Да, понимаешь, красиво там вокруг… Ты фильм «Сталкер» смотрел?
    — Это где аномальная зона? Типа, где желания исполняются?
    — Вот именно! Такие же дебри. Как будто метеорит упал.
    — Ничего туда не падало… Обычный пустырь с обычными советскими алкашами. Еще там отморозки постарше тусуются, у них свои дела: думаю, краденое прячут: ящики с железной дороги. Нарваться можно на неприятности.
    — Давай сходим вместе. Игорек обещал провести тайными тропами. Там одно место есть… Сам увидишь!
     Жара на улице стояла страшная, мучила духота. Игорек ждал нас у метро, у автоматов с газировкой. С виду он казался типичным жлобом: коренастый, сутулый, лоб скошенный, как у верблюда, глаза мутные, губы пухлые, ухмылка такая издевательская, блатная, в зубах беломорина торчит. Приперся в рабочем комбинезоне и вязаной лыжной шапке. Из кармана бутылка портвейна торчит, это уж как у них в депо водится. Он мне сразу не понравился, прямо до отвращения.

    Мы спустились в подземный переход, вышли по ту сторону железной дороги. Пересекли площадь, где пригородные автобусы паркуются, свернули за торговые палатки в сквер за улицей Хлобыстова. Там дальше стоял глухой бетонный забор. Нашли дыру, которую, наверное, собаки прокопали. За забором раскинулись те самые пустыри, на мой вкус лишенные всякой экзотики: какие-то груды битого кирпича, березки молодые растут, канализационные трубы лежат. Кругом — то канавы, то овраги, то кучи песка. Техника всякая ржавеет: бульдозер, трактор и даже грузовик намертво увяз в грязи. Все тропинки усыпаны пустой стеклотарой.

Вдалеке виднелось здание депо метрополитена — полукруглые крыши, куда поезда метро заезжают для ремонта, а пути там веером расходятся. Перед депо находился недостроенный фундамент.
    — Что тут строили, интересно? — спросил я.
    — Кто его знает? — Игорек почесал затылок, — Хрен разберешь, может, мясокомбинат, а скорее бомбоубежище. Совки иной раз сами не понимают, что строят, лишь бы план выполнить. — Он смачно сплюнул и добавил: — А под землей там целый этаж… Сейчас я вам покажу.
    Повсюду из бетона торчала ржавая арматура, местами возвышались обломки стен. Фундамент давно оброс мхом и сорняками. В одном месте проглядывал квадратный люк, со ржавыми дверцами. Дверцы оказались тяжелые и скрипучие. Игорек подцепил одну створку обрезком арматуры, покряхтел и с напряжением откинул. Посветил вниз фонариком. Мы увидели железную лестницу, плохо закрепленную, болтающуюся от каждого движения. Игорек первым полез, а за ним — мы с Толиком.
    Я заметил, что Толик не справляется, едва держится на лестнице, рискуя повредить гипс. Пришлось его поддержать.
    — Ну и дубняк здесь, — сказал Толик, — словно морозилку врубили.
    По стенам вились покрытые инеем тубы. Постепенно мои глаза привыкли к темноте, я рассмотрел очертания зала. В дальнем углу стоял железный шкаф. С виду — стандартный ящик, вроде как для распределительного щита, только выкрашен не в серый, а в зелёный цвет. Причем выкрашен как-то слишком уж тщательно, дорогой краской, а сверху еще и лаком покрыт, так что получался красивый отлив. Помнится, точно так же сверкал мой игрушечный танк, который подарил мне прямо перед смертью отец…
 В дверцах шкафа были устроены окошки из толстого мутного стекла. А еще выделялся знак: желтый треугольник с черным пропеллером. Я от отца слышал, что это означает: «осторожно радиация». Под пропеллером пропечатали надпись на английском: «Active Stealth Blue Beam». В переводе, кажется, это звучало так: «активный скрытый синий луч». Если вдуматься, то полная чепуха.
     Сразу скажу, что, попав в подвал, я вроде сошел с рельсов… не знаю, как лучше выразится, в общем, за сознание свое в тот момент я не поручусь. Еще у входа я уловил носом знакомый запах горьких духов. И этот запах сразу ввел меня в какой-то ступор, так что я в основном стоял столбом посреди зала. А Толик с Игорьком активно исследовали пространство.
    — Смотрите! — крикнул Толик и показал пальцем куда-то за шкаф.
Я пригляделся — на стене висел серый аппарат, как в телефонной будке. Внизу, под диском была табличка с номером телефона: 225-05-76. А рядом странная надпись: «система КХ5-М8Б».
    — Полезли наружу, — сказал я Толику. — Пора сваливать, весь этот подвал мне изрядно осточертел.
    — Да уж, — согласился Толик, — только зря перепачкались.
Но тут злополучный телефон затрезвонил в темноте резкими отрывистыми звонками.
     Я вздрогнул. Толик вообще в манекен превратился: смешной такой, руки в гипсе растопырил, рожа испуганная. Игорек живо подбежал к нам.
    — Может снять трубку? — спросил он.
    — Не вздумай даже! — ответил Толик.
    — Почему? — удивился Игорек.
    Но Толик ничего ему не ответил. Телефон позвенел еще пару раз и утих. Игорек достал папиросы и закурил. Потом они с Толиком подошли к шкафу и уставились на него. Я подумал, что, наверное, Игорек, как электрик, лучше нас соображает, для чего этот шкаф предназначен. Хотел спросить у него, но не успел…
    Трудно описать это ощущение… Сначала мне показалось, что в затылок мне кто-то дышит, даже щекочет волосы на шее своим теплым дыханием. Мои нервы и без того уже были на взводе, а теперь я совсем потерял дар речи. Оглянулся — и кровь отлила у меня от головы. Сзади меня во мраке возникла Маргарита Львовна — в синем халате, похожим на те, что мы надевали на уроки труда.

     Я хотел крикнуть, но не смог. А потом сквозь дикий страх я почувствовал нечто вроде смущения. Маргарита Львовна приблизилась ко мне вплотную, даже за руку меня схватила и впилась в запястье острыми ногтями. Хорошо, что в темноте мои товарищи не могли всего этого рассмотреть, особенно моей глупой, вытянутой физиономии с круглыми от страха глазами. Историчка вдруг тихо зашептала мне абсолютно несуразные слова:
    — А ты когда-нибудь пробовал из одного сна прыгать в другой?
    — Нет, — очень тихо промямлил я.
    — Попробуй, — шепнула она, — это просто…
    Думаю, нас никто не слышал.
И тут телефон снова зазвонил. На фоне призрака исторички это обстоятельство меня уже не сильно беспокоило. А мои приятели занервничали. Игорек принял какую-то оборонительную позу. Толика, думаю, любопытство заело. Он осторожно подошел к телефону и снял трубку.
    — Алло, — сказала Толик и оглянулся на нас растерянно. — Там какая-то тетка механическим голосом все время требует: «Назовите код системы». Белиберда какая-то!
    — Внизу на табличке есть какой-то номер, — сказал Игорек.
    — А для чего он нужен? — не понял Толик.
    — Откуда я знаю? Прочти и все, раз требуют, — буркнул Игорек.
    — Система ка-ха-пять-эм-восемь-бэ, — продиктовал старательно Толик в трубку и сразу повесил ее на рычаг, потому что связь разъединилась.

Я почувствовал, как дрожь пробежала по телу. Нахлынула безотчётная тревога. Я потер пальцами лоб, прислушался. В подвале ничего не происходило. Воздух замер, слышалось как где-то из трубы упрямо капает вода: кап-кап-кап. Мы втроем, если не считать призрака учительницы, притаившегося за моей спиной, стояли с широко отрытыми глазами, ждали чего-то. Толик и Игорек были ближе к шкафу, а я находился в отдалении, уже не в силах обернуться на Маргариту Львовну…

    Из шкафа вдруг послышался чавкающий неприятный звук. Одновременно загудело где-то за стеной, словно включился мотор лифта. А шкаф вдруг подпрыгнул и задергался, как стиральная машина, если ее перегрузить бельем. А Игорек то ли от страху, то ли от досады, пнул шкаф ногой. В воздухе резко хлопнуло и полыхнуло рассеянным фиолетовым светом. Словно вспышка магния, какие применяли для фотографии в старину. Глаза мои ослепли, я только слышал, как воздух вокруг потрескивает. А потом все резко утихло.
    Как только глаза мои снова привыкли к темноте, первым делом я увидел бледное лицо Маргариты Львовны прямо перед собой. Она почему-то улыбалась. Я покосился в сторону: в метрах трех от нас лежал на полу Игорек. Фонарик откатился чуть дальше и отбрасывал свет прямо ему в лицо. Во рту у него так и осталась ненужная сейчас папироса, а глаза равнодушно смотрели куда-то в потолок. Кажется, я хотел закричать, но голос меня не послушался. Зеленый шкаф притих, не дергался больше.
    Преодолевая слабость, на ватных ногах, я подошел к Игорьку. Вроде он не дышал, но поручиться не смогу. Странно, но Толика я вообще не увидел и не запомнил, что с ним случилось. Помню, как я бросился к лестнице, стал карабкаться наверх, больно ободрал коленку, сорвавшись со ступеньки.
     А на улице, почему-то стемнело, хотя до вечера по моим расчетам было еще далеко. Вроде как гроза приближалась. Воздух уплотнился до такой степени, что не вздохнуть. Рядом со мной стояла Маргарита Львовна и что-то говорила мне, но я ее не слышал. Только смотрел пристально ей глаза, горевшие неестественно синим отблеском в темноте сквозь смешные круглые очки. Тут я понял, что теряю сознание.
     А после долгой тягостной темноты я вроде бы снова очнулся или «прыгнул».

     С удивлением увидел себя на диване в гостиной в своей квартире. Передо мной горел экран телевизора. Рядом на диване сидела Маргарита Львовна, которая почему-то перестала меня удивлять. Когда я посмотрел налево, я обомлел. В кресте под торшером приютилась совершенно незнакомая мне женщина, гораздо старше Маргариты Львовны, с привлекательным, но несколько массивным телом, одетая в точно такой же синий халатик. Просто сидела и улыбалась. Я от смущения не знал, что сказать и невольно повернул голову к телевизору.
     Показали лабораторию в каком-то НИИ, похожую на ту, в которой трудился мой дядя. Куча приборов, всякой техники, гигантский лазер, напоминавшей подводную лодку «Наутилус». Потом камера переместилась в большой зал, там сидели люди, как в кинотеатре или на концерте. На трибуне кто-то выступал. Голос за кадром с непреодолимым занудством объяснял происходящее:

     «… На конференции выступили ученые и ведущие технологи разных отраслей промышленности. Шла обстоятельная и подробная дискуссия о том, каким образом новое мышление поможет сформировать сознание советского человека — творца и созидателя окружающей его реальности. Участники конференции делились опытом, обменивались знаниями…»

     Внезапно весь экран заполнила чья-то мясистая нахмуренная ряха с выраженными надбровными дугами и мохнатыми, как у неандертальца, бровями. Пухлые губы неандертальца зашевелились, послышалась хриплая речь:

      «Пробовали мы однажды в нашей лаборатории испытать „синий луч“ на добровольцах. Кое-что нам удавалось, например, вызвать каскадную нейроиндукцию… Но нам не хватало мощности оборудования, да и электроника порой сбоила. Не доставало нам, скажу честно, административного размаха и теоретической базы. Мы обратились за помощью к коллегам нейробиологам. Получили от них дельную брошюру…»

    В этом месте изображение временно исчезло, а телевизор начал немного подвывать. Женщина вторая гостья, словно у себя дома, встала с кресла, цокая каблуками по паркету, подошла к телевизору и пару раз стукнула ладонью его по задней крышке. Это помогло. Через минуту на экране снова появился Капица, а женщина, в полном молчании, села назад в кресло.
     Гнусавый голос бубнил:

     «Новый труд советских нейробиологов вызвал настоящую бурю в научных кругах. Его название говорит само за себя: „Как перестроить нейронные связи в свете нового мышления“. Эта работа оказала бесценную помощь советским электронщикам в их борьбе за внедрение передовых технологий нейроиндукции. Мы же сейчас остановимся на аспектах, волнующих телезрителей. Например, если аппаратура для генерации так называемого „синего луча“ будет успешно внедрена в серийное производство, займет свое место наряду с обычным телевизионным вещанием, не окажет ли это негативного воздействия на здоровье советского человека?»

     Опять завыл и засвистел телевизор и в фокусе появилось худое, изъеденное морщинами лицо гостя студии. Гость с жизнерадостным видом пояснял:

     «При соблюдении нормального режима питания и сна, регулярных занятиях спортом, на мой взгляд, вред здоровью будет сведен к минимуму. Возможны легкие побочные эффекты: головокружение, тошнота, амнезия, в некоторых случаях — галлюцинации. Конечно, не следует во время облучения „синим лучом“ злоупотреблять алкоголем…».

     И снова показали Капицу. Лицо его придвинулось, заполнило весь экран. Он прищурился и, как бы гипнотизируя зрителя, загнусавил сквозь непрерывный экранный «снег» полную белиберду:

     «Популярность нейроиндукции в научной среде растет изо дня в день. За девять месяцев прошлого года в нашей стране произвели свыше тысячи экспериментов по изменению сознания…».

      Потом Капица отъехал назад, снова возник морщинистый гость студии и дополнил слова ведущего: «Поэтапное облучение людей поможет вовлечь в процесс нового мышления все советское общество. Но результат видится лишь при накоплении критической массы участников эксперимента …»
Несмотря на присутствие двух женщин рядом со мной, которые будоражили мой ум, от телевизора меня неудержимо клонило в сон. Глаза слипались. И наконец, я окончательно провалится в полную тьму.

         Глава III

     Снова подо мной заскрипела железная больничная койка. Луч солнца, по-вечернему слабо, но все еще бил в открытое окно. Полупрозрачные занавески по-прежнему колыхались на ветру. Сон мой, видимо, длился совсем не долго. А пока я спал, приехала мать. Немалых усилий мне стоило ее хоть чуть-чуть успокоить. Через час мы вместе пошли на прием к профессору. Тот оказался добродушным интеллигентным дядечкой, немного полным, стриженным бобриком. Он носил красивые очки в тонкой заграничной позолоченной оправе. Я сразу проникся к нему доверием.
    — Меня зовут Олег Исаевич, — сказал он. — Ну-с, раскатывайте, молодой человек, как дошли до жизни такой?
    — Не знаю, с чего и начать…
    — Начните с конца, — улыбнулся он.
    — Мне снятся странные сны, доктор…
    — Ну, этим вы никого здесь не удивите, молодой человек.
    — Понимаете, мне учительница мертвая является…
    — У них в школе несчастный случай весной произошел, — вмешалась мать. — Учительница истории погибла, Маргарита Львовна.
     — Вот как? — изумился Йолкин. — Странный случай. Естественно, что вас все это несколько встревожило… Отсюда и ваши сны. Но ваш недавний припадок на улице… Тут дело видимо в чем-то другом…
     — Меня, наверное, облучили, доктор, — внезапно ляпнул я.
     — Ах, вот как? Любопытно! Чем же вас, позвольте спросить, облучили?
     — Не слушайте его, — опередила меня мать, — впечатлительный он у меня с детства. Нам цыганка нагадала, что его машина собьет. Уж как мы этого боялись! И что вы думаете? Действительно сбила! И его, и меня… менты на майские праздники напились в стельку и гнали как ненормальные. Это за городом случилось, тоже в санатории, только в другом… Но Алешенька, ему тогда пять лет всего было, только шишкой на лбу отделался. Это у меня сотрясение установили… Но потом он сам еще раз под машину попал, под грузовик… И утонуть мог… два раза. Но каждый раз проносило, словно ангел-хранитель вмешивался… А вот когда он один раз подавился горохом, думала, что конец: лицо синее, и не дышит… Но его один хирург спас, случайно мимо проходил.
    — Так, значит отмечается нервозность и травматичность?
    — Да ничего такого не отмечается! — возразил я. — Может быть, в раннем детстве. А сейчас мне восемнадцать, и у меня железные нервы.
    — В подростковом возрасте или позднее не наблюдалось отклонений? — спросил Йолкин.
    — Ничего такого не помню. То есть помню… но не у меня!
    — А у кого?
    — Один мой одноклассник умер…
    — Отчего он умер? — удивился профессор.
    — Несчастный случай. На спор, на двадцать пять рублей поспорил с другом... а потом что-то случилось, — пояснил я. — Его фамилия Караваев.
    — Ну и школа у вас, извините!
    — Да, школа не слишком благополучная. Дебил на дебиле и дебилом погоняет, — согласилась мать.
    — Алексей, а вы присутствовали лично, когда этот ваш Караваев повесился?
    — Нет, мне потом Димка Колюшев рассказал. Понимаете, он с Караваевым дружил, потому и одолжил ему свои подтяжки… Ох, и затаскали же Димку по милициям…
Прессовали по полной программе, почему да как. А откуда Димке знать? Димка в те дни зеленый ходил, «сбледнул с лица», как у нас говорили. Он и ко мне приходил утешиться. Мы тогда такой знатный костерчик развели — пламя до верхушек тополей достало, тех, что у железной дороги растут. Покрышек навалили, ящиков, если бы не дружинники, точно бы пожар устроили…
    — Я тебе покажу костер! — возмутилась мать. — А мне он ничего не рассказывает. Был бы отец живой, — она смахнула слезу.
    — Ладно, мам, дело прошлое.
    — А матери этого Караваева представляете каково? Говорят, круглый отличник.
    — Да нет, мам, он постоянно отчебучивал что-нибудь дерзкое. То бюст вождя уронит с пьедестала, то в знамя высморкается… Проводили у нас недавно ярмарку солидарности с голодающими народами Африки, так он так он там такое на картине нарисовал… Директриса наша чуть не уписалась…
    — Алеша! Нехорошо так о директоре говорить. Прекрати! А все же я за мать этого Караваева переживаю…
    — Не много ли у вас несчастных случаев? Учительница, потом этот Караваев…
    — Это все наверняка связано, — сказал я.
    — Как?
    — Не знаю, слухи ходили, что Караваев был в нее влюблен, а она вроде себя виноватой считала в его смерти…
    — Отец Леши рано умер, мальчик сильно переживал, — снова перебила мать. —
Совсем еще молодой, ни одного зуба больного, — она всегда вспоминала про зубы, потому что работала зубным врачом. — От радиации погиб: облучился на объекте. Он метро строил, рыл шахты разные, сами знаете, чтобы прямо из метро пулять в Америку. Раньше мы хорошо жили, он же такую громадную должность занимал — всякая рожа или завидовала, или заискивала. — В глазах ее мелькнула слеза, она так и не отошла от горя.
     — Алкоголизмом никто в семье не страдает? — спросил профессор.
     — Нет, слава богу, никто. А вот дом у нас, знаете какой? Настоящий крысятник. Алкаш на алкаше. На лестнице моча под подошвами хлюпает — это они к нам после пивной забегают облегчиться. А три года назад стояк прорвало в подъезде, так ни один родственник к нам с тех пор рыло не показывает. Вонища — хоть противогаз одевай. А в диспетчерской так обматерят, физически чувствуешь, как по телу помои стекают. Думаешь, ну почему нас, интеллигенцию, раньше большевики всю под корень не извели в лагерях. Не мучились бы по крайне мере…
    — Мам, не надо про это, — попросил я.
    — Что не надо? А как лифт в шахту сбросили при ремонте? Монтеры нажрались и уронили. Он до сих пор не работает, хорошо, что у нас второй этаж. А если вода дождевая ржавая из люстры на пол течет, это как по-вашему? А если мусоропровод забит? Коммунизм называется? А по телевизору у них все гладко, все подмытые, с жирными партийными харями ходят, высокие слова произносят. Перестройка у них, новое мышление… А квартиры на экране такие растянутые, как в пятом измерении. А у нас кухня четыре метра с половиной. Что нам внутри телевизора жить прикажете? Или под плинтусом прятаться, как мышам?
    — Мам, успокойся, пожалуйста, по телевизору сказали, что мы переживаем временные трудности. — Я знал по опыту, что маму трудно свернуть с больной темы про наш ужасный дом.
    — Ты мне рот не затыкай, Алеша. Я все скажу. У них все семьдесят лет советской власти «временные трудности», а по сути, сплошная катастрофа. Такое ощущение, что весь этот бардак развалится с минуты на минуту ко всем чертям… Но я не о том сейчас хотела сказать. Нас же выселить хотели, хотя после смерти мужа нас и так выперли из центра в этот вонючий крысятник. Говорят, трех комнат вам на двоих много. В коммуналке, дескать, как миленькие перекантуетесь. А эти три комнаты — смех один, гроб и тот в дверь не влезает. Клопам и тем тесно! Хорошо, что я инструкцию нашла — разнополых мать и сына нельзя в одну комнату запихивать… А если бы я дочь родила?
     — Мам!
     — Ладно уж… Вы извините меня, пожалуйста.
     — Ничего, ничего. Давайте продолжим, — сказал профессор. Он выслушал гневную тираду матери без всякого недовольства, даже с сочувствием во взгляде. — Итак, молодой человек, чем же вас облучили, по-вашему?
     — Понимаете, профессор, залезли мы с друзьями в один подвал, а там шкаф такой зеленый стоит. В этом шкафу все и дело. Из него «синий луч» исходит. Это вроде излучения…
     — Говорила я тебе, не лазь по подвалам. — Вмешалась мать. — Это все его дружок подначивает, Бегунов. Такой паршивец, учится на тройки, а родители вечно по командировкам разъезжают. Сам-то он всегда выкручивается — нашкодит и убежит, а моему за него и достается…
     — Мам, не перебивай.
     — Кто же этот шкаф в подвал поставил? — спросил профессор. — Только, прошу вас, не говорите, что инопланетяне.
     — Не иронизируйте, пожалуйста!
     — Извините, дело в том, что у нас тут многие про инопланетян рассказывают: либо их облучали, либо похищали. Кино насмотрелись: «Гостья из будущего» и прочая фантастика… Впрочем, лучше расскажите мне все по порядку.
И я рассказал доктору про фундамент. Сбивчиво рассказал, пропуская подробности про призрак Маргариты Львовны, с трудом восстанавливая в памяти детали событий и пытаясь вычленить их из навязчивых красочных снов.
     Выслушав меня внимательно, профессор нахмурился. Потом он снял очки и долго протирал их полой халата. Наконец, он заговорил.
     — Получается, вы своего товарища в подвале бросили? — спросил профессор. — Может быть, ему помощь требовалась? Надо было взрослых позвать.
— Так я и хотел позвать! Только не успел… Говорю же, я, как выбрался наружу из этого подвала, словно ополоумел. А небо черное, воздух такой плотный-плотный… Я ничего не соображал, меня всего трясло от страха. Толика я вообще не помню наверху, не знаю, вылез ли он. Меня мутить начало, и я отключился.
     — Скажите мне честно, а вы спиртное там в подвале не употребляли? Или что-нибудь еще?
     — Я вообще не пью! За всю жизнь один раз только портвейна немного хлебнул и все…
     — Прекрасно! Водку, значит, вы вчера там на природе не пили?
     — Не пил, клянусь!
     — Он у меня вообще не пьет, — прокомментировала мать. — Я с работы иногда спирт приношу, наливочку настаиваю на клюкве. Но Алеша эти делом не интересуется.
     — Ну хорошо, это мы посмотрим по анализам. Так чем, вы говорите, по вашей версии вас облучили?
     — Понимаете, доктор, дело все в этом зеленом шкафе. Очевидно, он нам по мозгам сильно шарахнул. Мне кажется, это связано с нейроиндукцией…
     — С нейроиндукцией, значит?
     — Да, доктор…
     — Фантастикой сильно увлекаетесь, молодой человек? Журнал «Техника молодежи» выписываете?
     — Вообще не увлекаюсь.
     — А что читаете?
     — «Фауста» прочитал недавно, «Преступление и наказание», «Замок» Кафки.
     — Что ж, похвально… В жизни все пригодится. Так, где же вы, извините, про эту «нейроиндукцию» нахватались?
     — Я недавно в передаче слышал, «Очевидное — невероятное». И потом, мне дядя рассказывал. Он физик, в Институте радиотехники работает.
     — Это родственник наш, Игорь Владимирович его зовут, — добавила мать. — Он по молодости водолазом служил, кессонную болезнь схватил, чуть не помер. А потом в Москву приехал на крыше поезда, без билета. На экзаменах в голодный обморок упал… А все равно выучился и докторскую защитил. Умница! На него донос поступил, что он Мандельштама читает. Отсидел пять лет, потом реабилитировали.
     — Мам, ну зачем ты это все сейчас рассказываешь?
     — Вы извините меня дуру.
     — Ничего, ничего, — профессор не выглядел раздраженным. — Вернемся к нашим баранам… Где, вы говорите, этот ваш подвал находится?
     — Недалеко от депо метрополитена. Улица Хлобыстова.
     — Вы уверены, что ваш товарищ остался там в подвале?
     — Не знаю точно. Думаю, что Толик домой убежал, а Игорек там лежит. Где ему быть? А меня вот вроде скорая подобрала.
     — А милицию вы не вызывали?
     — Нет, конечно.
     — А вы все это не придумали про этот ваш «синий луч»?
     — Профессор, я вам все честно рассказываю!
     — Надо все это уточнить. Я сам позвоню в милицию и выясню, не было ли несчастных случаев у депо.
     — Спасибо вам, — сказала мать. — Вы уж его не ругайте, он мальчик очень впечатлительный. Когда фильм «Москва — Кассиопея» показывали, это где у роботов дым из ушей идет, он три ночи не спал. Все крутился, даже температура поднялась.
     — Да, — сказал Йолкин, — учитывая, что вашего сына потрясло происшествие с одноклассником, ситуация проясняется. Но давайте все-таки еще раз уточним, вы точно никаких спиртных напитков недавно не употребляли?
     — Нет!
     — Посмотрим, к вечеру анализы будут готовы… Значит, как ту вашу учительницу звали?
     — Маргарита Львовна.
     — Как ее фамилия?
     — Не помню, я новенький в этой школе. Мы же переехали недавно.
     — Проверим, — он записал данные имя и отчество исторички на листок. Потом, поразмыслив, добавил туда Игорька Стасина.
     — Сами понимаете, — обратился Йолкин к матери, — рассказ вашего сына несколько… эксцентричен. Налицо нервное перевозбуждение. Давайте так, вы поезжайте домой. Алексей пусть идет к себе в палату, а я сейчас наведу справки, свяжусь с милицией.
Мать не стала дожидаться вестей от профессора и уехала. А мне сделали несколько обследований, заставили заполнить длинные и до невероятности занудные тесты. А ближе к вечеру в палату пришел очень довольный Йолкин.
     — Ну-с, молодой человек, могу вас обрадовать! Анализы у вас прекрасные. Печеночные пробы в норме — значит вы не соврали, следов алкоголя в крови нет. Психотропных веществ вы тоже не употребляли. Энцефалограмма отличная… И касательно вашей истории — похоже все обошлось. Я тут провел небольшое расследование…
    — Разве я вам неправду сказал?
    — Пока ничего не подтвердилось. Я звонил в милицию — никаких несчастных случаев ни в депо, ни рядом с депо не зафиксировано.
    — Но я же сам видел, как Игорек свалился на пол. По-вашему, я все придумал?
    — Не знаю, не знаю… Возможно, ваш электрик просто оклемался и благополучно ушел домой.
    — Вот это номер! А Маргарита Львовна как же?
    — Маргарита Львовна… В общем, тут все запутано… Дело в том, что такой учительницы у вас нет…
    — Как?!
    — Вот так. В штатах не значится.
    — Она мне что померещилась? Платья такие эротичные носила, просвечивающие… Все мальчишки на нее косились. Профессор, скажите, я что, сошел с ума? Вся школа ее гибель обсуждала, это как? Или меня действительно облучили?
    — Не знаю, не знаю… Молодой человек, а у вас видеомагнитофона дома нет? На кассетах иной раз такую мерзость записывают. «Ночь живых мертвецов» не смотрели? И не рекомендую.
    — Нет у меня никакого видеомагнитофона.
    — На мой взгляд, молодой человек, а я кое-что повидал на своем веку, уж поверьте… думаю, вы не так уж и больны. А вот фантазия у вас…
    — Какая еще фантазия? Я ничего не выдумал! А Караваев, он что, тоже не умер?
    — Этот факт, к сожалению, тоже не подтвердился. Такого ученика в вашей школе никогда не было.
    — Профессор, это все нейроиндукция виновата!
    — Что касается, какого-то «синего луча» или «нейроиндукции» … вы не думаете, что вас кто-то умело мистифицировал? Вижу, вы юноша восприимчивый, впечатлительный…
    — Как же так можно человека мистифицировать? Вы должны моих одноклассников опросить. Толика, например.
    — С ним вы сами поговорите, может быть, что-то и выяснится, вы мне позвоните и расскажете. А мы вас через недельку выпишем. Еще парочку обследований для проформы сделаем и выпишем. Я не вижу у вас признаков патологии. Возможно, просто небольшое нервное перевозбуждение. Остальное — фантазии чистой воды. Доктор ушел и оставил меня в полном недоумении. Мне предстояло разобраться самому, что же со мной произошло на самом деле. А выписали меня гораздо раньше, чем предсказывал профессор, потому что ни один тест не показал никаких отклонений.


Продолжение: http://proza.ru/2023/02/24/124