Жизнь как информационный повод

Жизнь как информационный повод (или чекистами не рождаются)


Моей жене Ольге и сыновьям посвящаю эту книгу.



Времена не выбирают.
В них живут и умирают
Александр Кушнер.

А душу можно ль рассказать?
М.Ю. Лермонтов.


Информация об авторе
Вместо предисловия
Детство отрочество юность
Мои шестидесятые…
Мальчик, который в начале верил, а потом не все принимал на веру.
Юный нигилист
Год 1968 – високосный
ИМАНДРА-68.
Выбор
Юность студенческая
Зачисление в «органы»
Вторая служба
Следственный отдел. Начало.
Следственный отдел. Становление.
Пятая линия или линия судьбы
Пятая линия. История и структура
Искусствовед в штатском. Выдвижение на должность
Бои на незримом фронте
Начальник отделения
Олимпийский год не только для олимпийцев
Чекистский рок образца 1981 года
От Рок-фестиваля к Рок-клубу нон-стоп.
О литературном «Клубе-81» (и не только о нем)
Слово и дело
Заговор 20 декабря 1981 года
Один за всех. Все на одного.
Победа в открытом бою.
От бульдозерной выставки к Товариществу Экспериментального Изобразительного Искусства (ТЭИИ)
Лидер художников. Но не художник
История Коллекционера и его коллекции (или страсти по Михайлову)
Судьба коллекции (или последнее дело Михайлова) 1
Залп «Авроры»
Культурно Массовая работа по чекистский
Вдали от Родины. Во имя Родины.
Обрыв на 5-й линии
Квартальный отчет за 8 лет безупречной службы
Петроградский районный отдел
Великий перелом местного значения
Прижизненная реабилитация
Мои выборы. Мой выбор
Перемена участи
Избрание.
Бомба для Председателя
Борьба за демократию и борьба с «демократами»
Сижу в президиуме,  а счастья нет
На сессиях, на сессиях жилось мне очень весело!
«Чекистское  многоборье» (Спринтер или стайер?)
Выборы мэра Ленинграда
Чекистское многоборье (продолжение)
Из огня да в полымя(жаркий август 1991 года)
Геракл районного масштаба
Подполковник на генеральской должности. Становление
1993 год. Учеба в Америке. Экзамены в России
«Герой нашего времени»
Прощай, власть советская!!!
«Игры острой боли» (год 1994)
Год большого футбола.
Танцы на Австрийской площади и вокруг нее
Предложение, от которого нельзя было отказаться
Внимание, съемка!!!
Конфликт двух отличников.
С больного Главы на здорового…
Увольнение без собственного желания
Глава, не склонивший головы.
Встать, суд идет!
«Двуглавый» район или «Бои без правил».
Власть не дают. Власть берут.
Захват власти. Апрельский переворот
Выборы. Финишная прямая
Последний патрон. В себя или в мэра?
Ожидание
Трижды глава администрации (или возвращение в должность)
1997  – год Юбилеев
Юбилейная мозаика
Юбилейная осень
Бой с тенью Собчака или «Лежачего не бьют»!
И вновь о Юбилеях и не только о них
Рождение новой власти или очередные выборы
Жаркое лето 1998 года
Похороны останков царской семьи
Образовательный бенефис.
Горький осадок жаркого лета 1998
Последняя осень
«Вместе со всеми»
Вновь на международной арене
Прощальный конкурс
Клуб «Дом-4»
Конец главы (не по Голсуорси)
Комитет небезопасной культуры
Второй первый заместитель
В здоровом теле – здоровый дух (или здоровому духу – здоровое тело)
Выбор России – мой выбор
Кинопроцесс 2000
Драмы и мелодрамы
От перемены начальников ничего не меняется (или «Последний киносеанс)
Уход
Все на выборы или национальный вопрос Санкт-Петербурга в зеркале избирательной кампании
Бой после победы
Послесловие



Информация об авторе

Кошелев Павел Константинович. Родился 26 сентября 1952 года в поселке Назия Волховского района Ленинградской области в семье служащих.
В 1969 году закончил Отрадненскую среднюю школу (Ленинградская область) и в том же году поступил на юридический факультет Ленинградского Государственного Университета. В 1974 году с отличием закончил юридический факультет и по государственному распределения пришел на службу в Управление КГБ СССР по Ленинградской области. Проходил службу в различных контрразведывательных  подразделениях. 
Во время работы в следственном отделе в 1977-1979г.г. принимал участие в расследовании ряда «громких» дел о контрабанде художественных ценностей. С 1980 по 1987 год возглавлял подразделение идеологической контрразведки, осуществлявшего оперативную работу среди творческой интеллигенции Ленинграда. По его личной инициативе были созданы Ленинградский Рок-клуб, творческое объединение так называемых «непризнанных» литераторов «Клуб-81», а также «Товарищество Экспериментального Изобразительного Искусства» (ТЭИИ) ,  объединившее для организации выставок ленинградских художников-нонконформистов. Принимал участие в оперативной работе по первым Ленинградским группировкам фашистского толка, а также контролю за неформальными объединениями.
 В 1989 году в период службы в Петроградском районом отделе УКГБ по Ленинградской области  попал в серьезную автомобильную аварию. Чудом остался жив, шесть месяцев находился на излечении  травмы шейных позвонков. В феврале-марте 1990 года принял участие в избирательной компании по выборам  в Петроградский районный совет народных депутатов. Победил по многомандатному округу, став депутатом районного совета. В мае 1990 года на сессии Петроградского районного совета на альтернативной основе, несмотря на давление так называемой «демократической общественности» и  обвинения  в преследовании интеллигенции был избран председателем районного совета.
В 1991 году  активно участвовал в избирательной компании первого мэра Санкт-Петербурга А.А. Собчака. С августа 1991 года назначен на пост главы администрации Петроградского района .  2 января 1996 года уволен  с поста главы районной администрации приказом мэра города Собчака А.А. С формулировкой  «за однократное грубое нарушение». Решение об увольнении обжаловал в суде. 18 марта 1996 года восстановлен в должности главы районной администрации решением городского суда Санкт-Петербурга, однако до работы допущен не был. Подвергнувшись преследованиям и угрозам, был повторно уволен приказом А. Собчака.
В мае-июне 1996 года принял активное участие в избирательной компании будущего губернатора Яковлева В.А.,  который в июле того же года восстановил Кошелева П.К. в должности главы районной администрации, признав повторное увольнение необоснованным и незаконным. В апреле 1999 года приказом губернатора Яковлева В.А. переведен на должность первого заместителя председателя комитета по культуре правительства Санкт-Петербурга. В мае 2003 года с нарушением трудового законодательства уволен из комитета по культуре с формулировкой «по сокращению штатов».
В июле-октябре 2003 года был членом предвыборного штаба нынешнего губернатора Петербурга В.И. Матвиенко, однако предложений по возвращению на государственную службу не получил.  После девяти месяцев вынужденной безработицы трудоустроился в петербургский филиал ОАО «ТрансКредитБанк» на должность начальника отдела экономической безопасности. В настоящее время – вице-президент по экономической безопасности ОАО «Севкабель-Холдинг».

Вместо предисловия

Будущее – это написанные книги.
Анатолий Столяров, писатель-фантаст

Почему я решился написать эту книгу? Ведь воспоминания бывшего сотрудника КГБ, да еще работавшего на таком деликатном участке работы как «борьба с идеологическими диверсиями противника, направленными в среду творческой интеллигенции», несомненно, будут восприняты неоднозначно как представителями самой интеллигенции, так бывшими и действующими сотрудниками известной спецслужбы КГБ - ФСБ. Да и нынешние молодые, выросшие на пене от молока молодой российской демократии журналисты, не оставят без внимания ни одной строчки в этой книге. Мало ли мне десятков, если не сотен публикаций 90-х годов прошлого века, в которых меня поливали грязью за все настоящие и несостоявшиеся грехи ВЧК - ОГПУ - НКВД - КГБ? Надо ли еще раз подтверждать имидж «самого описанного и окаянного чекиста» после Дзержинского и Берия, который уже был создан российской прессой бывшему председателю районного совета народных депутатов и главе администрации Петроградского района Санкт-Петербурга Кошелеву – Коршунову? Не воспримут ли власть предержащие, многих из которых я знаю лично на протяжении десятков лет со всеми присущими им достоинствами и недостатками, эту книгу, как очередное проявление личной нескромности?
Возможно… И все-таки я принял твердое решение: написать и постараться издать эту книгу. Именно сейчас. Ещё при своей жизни и при жизни тех людей, о которых придется в этой книге рассказать. Толчком к принятию решения  послужил сюжет в телевизионной передаче от 12 марта 2006 года в программе РТР «Вести недели», посвященный 25-летию основания ленинградского рок-клуба, в создании которого приняли участие органы КГБ и лично я, в то время начальник одного из подразделений Ленинградского Управления КГБ СССР.
Мне с трудом далось решение согласиться на интервью, но я поверил (в очередной раз!), что тележурналист хочет искренне показать позитивную роль органов государственной безопасности в деле сохранения и защиты отечественной культуры. Увы – увы… При помощи монтажа моё интервью было изменено до неузнаваемости, да и телезрители, смотревшие передачу, так и не смогли понять: почему, для чего, в каких целях КГБ занимались в те далекие годы каким-то неизвестными рок-музыкантами, отдельные из которых с годами стали звездами первой величины на российском музыкальном небосводе.
Я уверен, раньше или позже наши дети или дети наших детей захотят понять, даже изучить: в каком мире, в каких условиях жили в 70-е – 90-е годы прошлого века их предки, на долю которых пришелся рассвет и закат Недоразвитого Социализма, а также зарождение плохо придуманного Капитализма, построенного молодыми реформаторами на развалинах некогда Великой Страны. Поскольку я наглядно убедился за последние 15 лет после развала Советского Союза, как можно легко и беззастенчиво переписывать и переиначивать историю, то лучше будет, если о событиях, которые, как говорили раньше в Одессе «имели место быть», расскажет сам очевидец, принимавший в них участие.
И писать надо именно сейчас, пока еще не наступил старческий маразм и не забылись детали. Желательно, делать это без оглядки на то, что «скажет княгиня Марья Алексевна». Главное, донести до читателей, до тех, кому интересно знать, Как и Чем жила страна, которую мы потеряли, а также не позволить нынешним и будущим лжепатриотам и лжедемократам извратить ход и течение событий минувших лет, их причины и двигательные мотивы поступков людей, честно исполнявших свой служебный и гражданский долг. Терять мне сейчас нечего, даже собственных «запасных цепей», которых, говоря словами незабвенных Ильфа и Петрова, у меня нет. Перестав служить в органах государственной власти, действительно, чувствую себя «почти свободным человеком в ещё несвободной стране».
Но я вынужден предупредить читателей, которые жаждут прикусить на зубок какой-нибудь «политической клубнички» или раскрытия каких-либо «страшных тайн» Андроповско-Брежневского КГБ».  Этим людям лучше сразу же отложить книгу в сторону. Они разочаруются. Моя фамилия Кошелев, а не Калугин.  Зарабатывать на продаже служебных и государственных секретов, а также поливании грязью бывших сослуживцев (даже если некоторые из них заслуживают негативных характеристик) я не собираюсь. Вынужден заранее извиниться перед читателями, что мне придется, возможно, утомить их длинными и для кого-то неинтересными воспоминаниями о своем детстве, юности, студенческих годах. Иначе пытливый и заинтересованный читатель не сможет понять: как приходили на службу в органы государственной безопасности люди моего поколения, чем они жили, во что верили, к чему стремились.
Предполагаю, что найдется немало критиков и критиканов из числа молодых, «продвинутых» журналистов, а также матерых «демократических журналюг», которые, вижу заранее, упрекнут мои воспоминания в «описательности» и «отсутствии глубокого анализа системы органов госбезопасности и государственной власти», служению которым я отдал почти что 30 лет. С подобного рода критикой соглашаюсь заранее. Моя книга не монография, не «опыт политического исследования» и даже не самоотчет о проделанной в интересах государства «большой работе». Название мемуаров «Позади большая работа» готов с удовольствием подарить бывшему губернатору Санкт-Петербурга и бывшему российскому министру В.А. Яковлеву.  Памятуя о моей бывшей профессии следователя и оперативника, я предпочитаю оперировать конкретными событиями и действиями тех или иных людей, с которыми меня сводила судьба. Как говорил литературный герой Юлиана Семенова обер-группенфюрер СС Мюллер из незабвенных «Семнадцати мгновений весны», сыщики всегда прилагательным предпочитают глаголы: «он пришел, я сказал, мы сделали». Я планирую рассказать и раскрыть своим читателям факты, чаще всего малоизвестные, но отнюдь не малозначительные, по крайней мере, для меня. А выводы пусть каждый сделает сам для себя. Лично я планирую их делать не раньше, чем где-нибудь в Послесловии или в Эпилоге.
Возможно или, наверняка, найдётся много моих друзей, товарищей, бывших коллег по службе в КГБ и в правительстве Санкт-Петербурга, которые упрекнут меня в нескромности. Да, действительно, долгие годы жизнь моего поколения проходила под навязанным нам девизом, который гласил: «Скромность украшает». Мудрость эта, отдающая фарисейством, глубоко фальшива. Великий Талейран сказал когда-то: «Я хочу, чтобы на протяжении веков продолжали спорить о том, кем я был, о чём думал и чего хотел».

Детство отрочество юность

Я вышел ростом и лицом
Спасибо матери с отцом!
Владимир Высоцкий

Я родился 26 сентября 1952 года в поселке Назия Волховского района Ленинградской области, как   принято писать в принятых в то время у нас в стране анкетах "в семье служащих". Отец -   Кошелев Константин Павлович, 1912 года рождения, был милиционером. Мать - Кошелева (Тетерина) Федосья Петровна, 1916 года рождения, счетовод.  Мои родители познакомились в годы Великой Отечественной войны в городе Боровичи Новгородской области. Отец, служивший с 1938 года в милиции, проходил в этом городе в конце 1942 года курс лечения в госпитале после ранения, а мама к этому времени заканчивала учебу в школе милиции, в которую  была направлена Бокситогорским горвоенкоматом Ленинградской области, как доброволец, явившийся на призывной пункт с заявлением об отправке на фронт. Выйдя замуж в мае 1941 года за молодого лейтенанта-артиллериста, направленного для службы в Западную Белоруссию, уже  в конце июля Федосья Тетерина, по профессии счетовод-учетчик, стала вдовой, получив на мужа похоронку… Отревев и оплакав мужа, с которым даже не успела начать семейную жизнь, мама пришла в Бокситогорский районный комитет   ВКП (б) с заявлением о приеме в члены партии и отправке на фронт, чтобы «мстить фашистам за убитого мужа.  Так случилось, что мои родители вместе были направлены в январе 1943 года в зону прорыва блокады Ленинграда, оказавшись на территории бывших знаменитых Рабочих поселков, станций Мга и Назия, только-только отбитых у фашистов. В числе первых они были посланы восстанавливать в этих местах советскую власть.
 Здесь, в этих исторических местах, во время самой страшной из всех Войн в истории человечества у младшего лейтенант НКВД Тетериной Ф.П. и старшего лейтенанта Кошелева К.П. вспыхнула Любовь, результатом которой было рождение 8 мая 1944 года в прифронтовом поселке Назия моей старшей сестры Галины. 26 сентября 1945 года уже после Великов Победы там же родился мой брат Виктор. Мне же повезло родиться ровно (!) на семь лет позже брата в той же Назии 26 сентября 1952 года, но уже в мирное послевоенное время, когда наша мама уже давно была демобилизована из НКВД как мать двоих детей.
Надо ли объяснять читателю после представления этих скупых строк биографии моих родителей, что и мои брат с сестрой, и я сам в буквальном смысле слова с молоком матери впитали чувства патриотизма и гордости за наше государство – Советский Союз, одолевший фашистскую Германию?
Кроме родителей и троих детей был еще шестой полноправный член семьи – Цветкова Федосья Николаевна, 1908 года рождения, наша «няня Феня». Она пришла в семью сразу после рождения Гали. Пришла, как домработница и няня, на один год. Да после рождения Виктора задержалась на целых 25 лет! Ее смерть 17 апреля 1969 года
стала для меня первой тяжелой потерей близкого человека. В день ее смерти я думал о том, будет ли кто-нибудь в моей жизни любить меня так, как любила эта работящая, исстрадавшаяся, замкнутая, но исключительно добрая русская женщина.
 О жизни няни, о ее судьбе мне известно очень мало. В детстве, к сожалению, многие из нас бывали не слишком любознательны в отношении биографии своих родственников, о чем потом пришлось горько сожалеть, когда поправить уже ничего нельзя. Знаю только, что в войну она потеряла всех своих родственников (остался только брат, проживавший на станции Кадуй, Вологодской области). Как работница завода «Красный треугольник» она была мобилизована на торфоразработки и рытье окопов под Ленинградом в районе Мги, где и повстречалась после прорыва и снятия блокады Ленинграда с моими родителями.
Мне трудно передать в словах, какую роль сыграла в моем воспитании и формировании как личности Няня (так мы, все дети семьи Кошелевых, привыкли ее называть. Моя мать всегда была общественно активным человеком. У нее была масса счетоводческой работы и неисчислимое количество общественных нагрузок. Отец до 1964 года все свое время отдавал нелегкой милицейской службе, которой был очень предан несмотря на то, что, как я понял гораздо позже, эта служба отнюдь не всегда ценила его по заслугам. В этих условиях Няня была для нас, детей, и кормилицей, и наставником, и самым строгим контролером. Думаю, (хотя, возможно, и ошибаюсь), что симпатии между взрослыми и детьми в нашей семье распределились равнозначно: для мамы была любимицей дочь Галя, для отца - сын Виктор, а я остался на попечении и заботе Няни.
Никакого особого материального достатка, тем более зажиточности в нашей семье не было. Хотя семья по оценке конца 50-х - начала 60-х годов довольно прочно стояла на ногах. Помогало великое трудолюбие Няни, мамы и отца, до 1963 года державших корову, которая в прямом смысле слова была нашей кормилицей. Молоко, каши - любимая, а подчас и единственно доступная по тем временам наша пища. Мой старший сын Максим с удивлением и долей недоверия услышал от меня, что впервые в жизни вареную (или жареную?)  курицу я съел только когда поступил на учебу в Университет в 1969 году, то есть 17 лет отроду.
 В нашей скромной двухкомнатной квартире 7 дома № 1 по улице Ленина в поселке Ленинградского Мачтопропиточного завода кроме упомянутых выше шести человек всегда проживали какие-либо близкие родственники. Здесь жила и двоюродная сестра Света Семенова, и двоюродный брат Анатолий  Туганашев, приезжавшие из Бокситогорского района в Ленинград на учебу.  А сколько различных родственников, знакомых, родственников знакомых было приголублено отцом и обласкано в несытые 50-е - 60-е-годы…
Жили мы дружно и как-то по-особому просто и весело. Несмотря на то, что каждый из детей был абсолютно не похож на другого несмотря на то, что каждый член семьи был по-своему индивидуален. Мне, как младшему, казалось, должно было бы доставаться больше внимания, заботы. Но... почему-то складывалось не совсем так.  Хорошо помню себя в 1959-61 годы, когда для меня только-только начинались «школьные годы чудесные», а для брата и сестры это уже была пора подростковой и юношеской зрелости. Так получалось, что большая часть внимания (материального особенно) уделялась Гале и Виктору, которые, уже не знаю в кого из предков, были заядлыми модниками. Любили хорошо, по моде, со вкусом одеваться. В этих условиях мне, естественно, могло доставаться только то, что оставалось. Вот почему слово «одежда» в моем детском возрасте ассоциировалось со словом «обноски», столь часто упоминавшемся Няней, которая очень болезненно воспринимала любую несправедливость, в том числе в сфере распределения материальных благ. Не могу забыть, как, разозлившись на мать и отца, отказывавших ей в выделении на меня денег, она повела меня покупать (на свою-то более чем скромную пенсию!) первый в жизни костюм!!! Мне кажется, что я и сейчас вижу, и ощущаю его одетым на себя. Будто бы мне сейчас всего десять лет и я, робея и смущаясь, примеряю на себя импортный (!) чехословацкий или польский (в общем-то, достаточно дешевый) костюмчик.
Няня была для меня человеком, который провожал и встречал меня из школы. Ей первой я рассказывал свои горести и успехи, (хотя последних за первые годы учебы было не слишком много), от нее я получал советы, наставления, порою брань, ворчание и даже затрещины. Но никогда с ее стороны я не ощущал холодного равнодушия или безразличия.
Несомненно, что я, как сказал когда-то Сент-Экзюпери, «родом из своего детства».   Уверен, что основы человеческого характера закладываются именно в детстве, причем в самом раннем. Ты можешь что-то забыть, чему-то не придавать значения, но первые человеческие потрясения от осознания окружающего тебя Мира остаются на всю жизнь. Это так важно для Человека: что его впервые в жизни восхитило, что потрясло, от чего он впервые в жизни осознано заплакал, когда испытал первую Несправедливость, и Первое Разочарование в близком, родном человеке.
Говорят, для человека очень важны первые воспоминания. Для меня моим самым ранним воспоминанием детства (мне было не больше трех-четырех лет) остается сцена в больнице в Жихарево, когда мама уходит, уходит от меня, несмотря на мои крики, мольбы, протянутые к ней руки…. О моей болезни того времени я знаю со слов родителей. Знаю, что болел тяжело, кажется, это был гнойный плеврит. Очень остро переживал грубое обращение медсестер и санитарок, и что вышел я из больницы, как мне однажды сказала няня, «совсем другим ребенком».  Не было румяных щечек, ножек в «перевязочках», шустрости и задора мальчиша-крепыша.
Память сохранила обрывочные воспоминания самого раннего возраста в какой-то отстраненной форме.  Я как бы вижу себя со стороны, стоящим полуголым в холодном, ржавом тазу, в котором мне отмывают испачканную (понятно чем) попку. Я плачу, санитарка грубо кричит на меня, бьет ниже спины, а я глотаю слезы, может быть, впервые в жизни осознанно страдая не от физической боли (ее я всегда переносил стойко и в детстве, и позднее'), а от глубоко ранившей меня несправедливости.
Я очень-очень ясно вижу себя, залезшего на подоконник и зовущего в открытую форточку маму. Мне очень зябко, на мне только длинная рубашка. Я босой стою на холодном, скользком подоконнике и кричу, прошу, чтобы мама вернулась. Но она уходит, уходит, ободряюще помахав мне на прощанье рукой. Чувство обиды, брошенности, несправедливости, испытанные тогда, довольно часто давали знать себя и позже. Может, от этого одна из главных отличительных черт моего характера: я болезненно, патологически не переношу несправедливости. Особенно к себе. В этом не очень приятно признаваться, но это так.  Здесь, наверное, один из корней моего эгоизма, а также причины моих многочисленных конфликтов с разного рода начальниками, с которыми меня сводила судьба. Ведь, к сожалению, определение «справедливый начальник» для нашей страны может быть применимо только в романах в жанре «фэнтэзи».
В начале 1956 года мы всей семьей переехали в город Отрадное Мгинского района. Хотя никакого города в то время еще не было и в помине. Был поселок ЛМПЗ (Ленинградского мачто-пропиточного завода) и железнодорожная станция Ивановская.  Может, в продолжение моих больничных воспоминаний стоит сказать, что я в таком же "отстраненном ракурсе" вижу, как меня, закутанного в теплый платок, везут по снегу на санках к вашему родному дому на улице Ленина, дом I, в квартиру № 7.
Как говорили мне родители и Няня уже позже, когда я рассказывал эти свои «воспоминания», я правильно называл номера домов по улице Ленина, которые уже были отстроены. Значит, я действительно помнил себя так рано и не придумываю чувствительные картинки из "тяжелого детства".
Если Жихарево (станция Назия) были моей колыбелью, то Отрадное стало моей «детской», в которой я вырос и вышел в большой мир, в котором самым родным и близким городом стал Ленинград.
В Отрадном отец стал работать начальником отделения милиции, мать счетоводом на судомеханическом заводе. Так получилось, что до меня у них не очень доходили руки. Мама всегда была со всеми детьми, не обиду ей сказано, не очень ласковой. Несомненно, она желала нам всем добра, трудилась, не покладая рук, на покосах, ведь корову надо было кормить сеном! А покосы эти то давали, то отбирали. Она «пахала» на огороде, выращивая «картошку-кормилицу», трудилась на пилке и колке дров, которых за зиму в наших печках и кухонной плите сжигалось уж и не знаю сколько кубометров.
И еще мама всегда брала на дом какую-нибудь «подработку» в виде ведения счетов кассы взаимопомощи и еще чего-то важного, и нужного.  Сейчас, когда мамы и отца уже много лет нет с нами на Этом Свете, я гораздо лучше понимаю, как непросто, как тяжело было моим родителям «поднять», прокормить, выучить и вывести в люди троих детей. Теперь я хорошо понимаю, что они отказывали себе в самом необходимом: помногу лет ходили на работу в старом пальто, сшитом из шинели, и в стоптанной обуви. Не позволяли никаких поездок на юг к морю, не имели для себя никаких украшений…
Но в то время, время моего детства, мне казалось совершенно естественным, что отец всегда на службе, и мне так не нравилось, что мама вместо того, чтобы больше времени проводить дома, так увлечена своей работой так называемыми «общественными нагрузками». Родившаяся в 1916 году, моя мама была, как и миллионы ее сверстниц, взращена в духе военно-патриотического воспитания. В 30-е годы ХХ века молодая комсомолка Федосья Тетерина и с парашютной вышки в парке отдыха прыгала, и ворошиловским стрелком была, и в милицию в первые годы войны по призыву Родины пошла, и во Всесоюзную Коммунистическую Партию (большевиков) заявление подала летом 1941 года, искренне желая «быть в первых рядах».
Кем только не была моя мама в годы моего детства! И членом месткома, профкома, завкома и прочих "комов" и активистом-распространителем «Союзпечати» и членом товарищеских судов, и народным заседателем и... С ней буквально невозможно было пройти по "механке" (так назывался соседний Поселок Судомеханического завода), если мне приходилось ходить туда вместе с ней. Мама останавливалась и подолгу беседовала со своими сослуживцами о заводских и общественных проблемах. Ну, а на семью времени не очень-то оставалось.
Что касается отца, то его служба, начальника ли отделения милиции, участкового ли оперуполномоченного отнимала еще больше времени, чем мамина общественная работа. В детстве я всегда помню его очень усталым, снимающим и тщательно прячущим от двух сыновей портупею с кобурой и огромным и немножко страшноватым пистолетом "ТТ".
Может от этого, и, может, совсем от другого, а, не исключено, что я вообще заблуждаюсь, но только в этих условиях у меня постепенно выработался какой-то комплекс неполноценности или, назвав другими словами «комплекс нелюбимого ребенка" (а, точнее, "комплекс неудачника"). Дело в том, что Галя и Виктор, которых наша полуграмотная няня, закончившая лишь ликбез, рано научила читать и писать, просто преуспевали во время учебы в школе. Двое лучших отличников, будущих медалистов, и оба из семьи Кошелевых!!! Поэтому, когда я пошел в 1959 году в 1-й класс и начал "обалдевать знаниями", как любил говаривать Винни-Пух, от меня, по-видимому, ожидали только отличной учебы и примерного поведения. Я же, как оказалось, ни тем, ни другим отличаться не хотел или не мог. Количество двоек и троек, полученных мною в первом классе, я, пожалуй, с точностью вспомнить не смогу. Но вот то, что кроме поведения и, (к великой радости родителей), пения у меня пятерок ни в одной четверти не было, это уж точно! А свою первую, кровно заслуженную пятерку я получил не меньше, чем через полгода школьных мучений, как сейчас помню за аккуратное исполнение буквы "Ч".  До сих пор, по-моему, это единственная буква алфавита, которую я пишу более-менее разборчиво.
Ну, а раз так, то, спасая, видимо, престиж семьи, за мое обучение и воспитание взялась мама, которая очень поднаторела в обучении меня чистописанию, русскому, математике, а также тому, как не надо обучать и воспитывать своего будущего ребенка. Была она, за счет ее характера, очень нетерпелива, часто и быстро "взрывалась" от моей непонятливости, а, больше от неуклюжести моего суетливого желания как можно быстрее сделать все задания, чтобы сократить ужас "правильно писания" с занесенным над головой кулаком и диким криком "топ" (имеется в виду "стоп"), когда палочку или крючок положено закончить. От такого обучения я "блистал" знаниями все хуже и хуже, и все больше и больше отдалялся от матери, уходя "под крыло" Няни, которая всегда брала меня под защиту и в случае маминых эмоциональных перехлестов всегда могла задать ей такую взбучку, что я был уверен: у меня есть сильный защитник.
Я думаю, что многие черты моего характера, особенности поведения сформировались именно тогда, в раннем детстве, которое пришлось на конец 50-х годов уже прошлого ХХ века…
Я помню, точнее сказать, ощущаю в своей генетической памяти 50-е годы, как время освобождения от предрассудков и стереотипов прошлого.  В возрасте 7-8 лет я не очень-то хорошо разбирался в сложных проблемах культа личности Сталина, репрессиях, расстрелах и нарушениях социалистической законности. Ясно только одно: мои родители, вся моя семья жили в ожидании новых позитивных перемен после XX и XXI съездов партии, потому что каждый взрослый член семьи искренне верил в то, что время беззакония и попрания личности ушло в прошлое. Что уже никогда несправедливость не будет торжествовать даже во имя самых высоких идеалов...
Помню, что мои первые "принципиальные" конфликты с одноклассниками и друзьями, решавшимися, в основном, при помощи кулаков, и бранных оскорблений, возникали на "политической почве» - отношении к Сталину и его роли в достижениях нашего государства – великого и могучего Советского Союза
Как сейчас помню ссору, остро вспыхнувшую между первоклассниками Ивановской восьмилетней школы (1959 год): "Можно ли простить Сталину многотысячные жертвы 30-х и 40-х годов?»  В этом первом политическом диспуте я не сумел найти достаточных политических аргументов... Я был побит физически (при  помощи кулаков) и морально (впервые унизившись  от бессилия доказать свою правоту) своими друзьями, для которых была непреложной аксиома, многократно услышанная ими от своих родителей: "Если Сталин кого-то и репрессировал, значит, это было нужно..." Может, от этих, еще не вполне осознанных детских переживаний  идет у меня (и не только  у меня) страх перед мнением  большинства, коллектива, даже если ты искренне и твердо убежден, что прав именно ты, а не большинство… Не знаю... И мне, видимо, уже никогда не удастся узнать, что думал мой отец о Культе Сталина, о репрессиях и беззакониях 30-х годов, на которые выпала его молодость. Остались в памяти только обрывочные воспоминания о том, как отец взвешенно и резонно возражал в дискуссиях, без конца возникавших в буфете нашей поселковой бани, ярым «сталинистам». Да остались его личные пометки, сделанные цветным карандашом, на брошюре с материалами ХХI съезда Коммунистической партии.
В общем, оценивая крутой перелом  середины 50-х, я могу твердо сказать лишь одно: в нашей семье не было яростных сталинистов, хотя, в то же время, не оказалось и лиц, пострадавшие от Культа... Может быть, это очень редкий феномен, а, может, ситуация  в моей семье как раз и отражает ту самую "золотую середину", которую так безуспешно ищут социологи?!.
Как бы то ни было, но  “хрущевскую оттепель” конца 50-х я, еще не осознанно, воспринял как абсолютно естественный и единственно необходимый вариант развития внутриполитических событий в нашей стране.  Такому восприятию существенно
способствовали мои старшие брат и сестра, вступившие к началу 60-х годов в пору юношеской зрелости, невольно оказав на меня заметное влияние с точки зрения «раннего взросления»

 Мои шестидесятые…

Он переделать мир хотел,
Чтоб был счастливым каждый.
А сам на ниточке висел,
Ведь был солдат бумажный.
Булат Окуджава

Название этой главы выглядит достаточно претенциозно, особенно если учесть, что в течение 60-х я был всего лишь мальчишкой, затем подростком и только в самом конце десятилетия юношей, "обдумывающим житье".
И все-таки, я имею право на "свои шестидесятые", пусть и увиденные не в глобальном масштабе, но по-своему прочувствованные и принятые близко к сердцу как Время Становления...
Я покривил бы душой, если бы сказал, что сложные проблемы политики всегда остро и бурно обсуждались в нашей семье, а потому увлекали меня с детства... Эта фраза могла бы пройти в маразматических мемуарах какого-нибудь отставного генерала, если бы я когда-либо мог им стать.
Мне больше нравилось проводить время во дворе, часами гонять футбольный мяч, играть в забытые ныне прятки, пятнашки “кислый круг”, "белку на дереве" и прочие дворовые игры, которые сейчас настолько прочно забыты, что по ним уже можно писать монографии и защищать диссертации.
Но я не мог не следить за политической жизнью в стране и за ее рубежами хотя бы потому, что мать и отец стабильно и в большом количестве выписывали газеты, а кроме того, кажется, с 1959-1960 года в нашей семье появился самый важный источник информации - телевизор КВН, у которого можно было проводить все вечера, впитывая в себя (как теперь я понимаю - даже невольно) огромное количество информации.
А еще были стенографические отчеты XX, XXI, ХХП съездов КПСС, которые брат и сестра изучали в вузах, и к которым у меня пробудился ранний интерес. И.… аппарат, сыгравший колоссальную роль в моем формировании, хотя и бывал он у нас в доме нерегулярно - магнитофон, принадлежавший Галиному однокласснику Ване Соловьеву. Я очень хорошо помню эту огромную и тяжеленную машину с романтически-загадочным названием «Айдас».  Именно благодаря магнитофону где-то уже в 1962-1963 годах я  впервые услышал ранние песни Окуджавы, Галича, Высоцкого, Кукина, Клячкина и других бардов.  И именно благодаря песням, так глубоко запавшим в мою память, что спустя 5-6 лет я сам запел их под гитару, в меня вошел и дух свободы шестидесятых, и горечь разочарования о так скоро завершившейся хрущевской оттепели.
Многое в моем восприятии носило характер отрывочно услышанных споров и разговоров Виктора, Гали, двоюродного брата Вени Семенова с друзьями и родственниками. Не случайно, что песню "Отберите орден от Насера...» тогда еще мало кому известного Высоцкого я пел, кажется, уже в 1963 году, объясняя своему неожиданно приобретенному в пионерлагере завода «Вулкан» другу Олегу Плисову ее смысл и содержание. Подумать только, как же могло сочетаться: восхищение от полета в космос В. Терешковой и В. Быковского и дерзкие, хлесткие, как пощечины фразы:
«А почему нет золота в стране?
Раздарили, гады, раздарили!!!
Лучше бы давали на войне,
А Насеры б после нас просили…»
А уж как мне нравилось, напевая песню Окуджавы «про черного кота», дать понять хлопающим ресницами сверстникам, что «здесь автор подразумевал в образе черного кота самого Сталина!»
Одним словом, магнитофон, на котором я слушал до предела "запиленные" хриплые записи бардов-шестидесятников, оказал на меня колоссальное влияние. Не знаю, в чем кроется причина, но я выбрал в качестве своих кумиров именно бардов и их песни, несмотря на  то, что магнитофон в доме появлялся эпизодически, а Виктор  и Галя не проводили ни один вечер без слушания только-только появившегося у нас после московского международного фестиваля молодежи и студентов рок-н-ролла... "Рок вокруг часов", "Честер-рок" и проч. и проч. каждый вечер крутились на нашей старенькой радиоле. Ох, как доставалось Виктору от родителей и даже от Няни за эти неприемлемые для них "буги-вуги" (эти слова звучали просто как бранные). Особенно раздражал старшее поколение тот факт, что все записи приобретались как-то «подпольно», потому что делались они … на рентгеновских снимках. Не знаю, почему я не воспринимал близко "рок". Может быть потому, что за любовь к нему Галя и Виктор были окрещены немногочисленным населением нашего поселка очень неприятным прозвищем "стиляги", а, может, потому что мне и тогда, да и сейчас не хватает истинной музыкальности. Не знаю... По крайней мере даже первые песни ансамбля «Beatles» Я также встретил достаточно прохладно, ругая за крикливость и низкий музыкальный вкус знаменитую «Can’t buy me love». Видимо, сказалось ура-патриотическое воспитание и влияние пропаганды, камня на камне не оставлявшей от всего модернистского, абстракционистского и вообще западного.
В тот же время  - это были для меня «первые уроки плюрализма» (хотя даже о наличии такого слова я в те годы не подозревал).Возможно, благодаря этому, многие годы спустя, получив поручение руководства КГБ «заниматься» первыми российскими рок-музыкантами я пришел к единственно правильному решению: дать возможность «цвести ста цветам», предпочтя помочь  выжить рок-музыкантам, а не «душить их на корню», как предлагали отдельные партийно-советские руководители.
Кроме телевизора и магнитофона, давших мне разностороннее политическое воспитание, большую роль в моем становлении сыграл кинематограф 60-х. Может быть потому, что даже сейчас, рассуждая о литературе, изобразительном искусстве, кино, театре, эстраде, я до сих пор называю кино своей первой любовью. И это естественно, потому что для меня, пригородного мальчишки, выросшего в простой семье, где только-только начали воспитывать интеллигентов в первом поколении, театр, музеи, филармония были слишком недосягаемо возвышенными понятиями. А в любимом клубе ЛМПЗ (Ленинградского мачто-пропиточного завода) детские утренники были каждое воскресение. И билет стоил всего гривенник...
Ни за что не возьмусь подсчитать, сколько раз (хотя бы приблизительно ) я смотрел "Чапаева", "Васек Трубачев и его товарищи", Дым в лесу", "Судьба барабанщика", "Александр Пархоменко", "Цирк", "Волга-Волга", "Веселые ребята», «Мы из Кронштадта» и еще десятки других фильмов 30-х - 50-х годов. Экран завораживал меня настолько, что я мог смотреть «Судьбу барабанщика», кажется, уже 15 или 20 раз, причем полулежа на сцене рабочего клуба буквально в 4-х метрах от экрана! И также как в первый просмотр негодовать, видя несправедливый арест Сережкиного отца, восхищаться бесстрашием мальчишки-барабанщика, вступившего в смертельную схватку со шпионами и бандитами, и скрежетать зубами оттого, что сам не в силах помочь своему любимому герою в этой справедливой борьбе!
Были еще десятки фильмов "про шпионов". В 50-е годы они были в моде. Многие не оставили в памяти даже названий. Но романтика и прямолинейный героизм "Тайны двух океанов", "Над Тиссой", "Случая с ефрейтором Кочетковым", «Тени у пирса» и многих других подобных картин, конечно же, не могли не запасть в душу.
Нет, я не хочу подвести мысль к тому, что я с детства мечтал быть чекистом или пойти по стопам отца. Такого ответа, может быть, хотели от меня слышать в 1974 году при зачислении на службу в органы КГБ. Может, я точно не помню, я даже и дал такой "нужный" ответ. На самом деле кинематограф возбудил во мне мое первое честолюбивое (и несбывшееся желание) быть… артистом.
Окончательно такое решение сформировалось у меня уже, наверное, в первом или втором классе средней школы под воздействием увиденных первых индийских фильмов: "Господин 420" и "Бродяга". Я мог, наверное, пересказать и даже спеть (!) за Раджа Капура, по-моему, весь фильм. А как смешно с высоты нынешних лет выглядит пение мальчишки, подражавшего популярнейшему тогда индусу: "Абарая-а-а-а... Бродяга я-а-а-а» ... А еще были песни из "Аршин Малалана" (здесь я с неменьшим успехом старался копировать молодого, но уже покорившего всю страну Рашида Бейбутова. Кто бы мог подумать, что лет через 20 о нем уже мало кто будет вспоминать, а новое поколение о нем даже слышать ничего не слышало...   Так проходит земная слава, как говорили древние римляне.
Моя же "земная слава" артиста не выходила долгое время за пределы семьи, где я по праву «младшенького» мог развлекать гостей, демонстрируя свои артистические способности, фальшиво распевая песенки из фильмов и пересказывая по ролям и обязательно «с выражением» целые диалоги. Знаю достоверно, не стесняясь в этом признаться, в нашем семейном трио (Галя, Виктор и я) слуха, чувства ритма (и такта, наверное) меньше всех было у меня. И тем не менее, я по прошествии времени снискал себе "славу" самого поющего члена семьи, несмотря на свой "дефект" речи и не самый универсальный тембр голоса.
Любовь к песне, умение понять и выразить ее содержание тоже восходят к раннему детству, к концу 50-х - началу 60-х годов. Как замечательно пели хором женщины во   дворах на улице Ленина "Рябинушку", "Парней так много холостых...", "Когда весна придет, не знаю" и еще сотни замечательных, распевных русских песен, навсегда покоривших меня своей простотой, безыскусственностью и неповторимой задушевностью. Именно этих качеств я не нашел в роке, да и вообще в западной музыке. Именно     любовь к русской народной или русской фольклорной песне останется у меня, несомненно, на всю оставшуюся жизнь.
Останется, потому что, слушая Марка Бернеса на старом патефоне, я мог уронить слезу, переживая за то, что "Сережка с Малой Бронной..." уже никогда не вернется домой с войны.  Я мог с непоколебимо искренним пафосом запеть "Хотят ли русские войны?.." И еще мог верить, да и не только мог, но и верил, что "Все еще впереди", что "Я счастлив, что я ленинградец", что "Я люблю тебя, жизнь...", которая еще вся впереди, и которая, говоря словами любимого писателя Аркадия Гайдара "была совсем-совсем хорошая» …

Мальчик, который в начале верил, а потом не все принимал на веру.

Потеряли истинную веру,
Больно мне за наш СССР!!!
Владимир Высоцкий

Думаю, что я не погрешу против истины, если скажу, что патриотизм и веру в социалистические идеалы я буквально впитал с молоком матери.
И нет никакого противоречия в том, что чуть раньше я писал об общественной активности мамы-Фаи с некоторой долей иронии или обиды, а сейчас о том же самом качестве пишу утвердительно-патетично. Думаю, такая оценка вполне соответствует диалектике жизни. Тем более, что, как бы не отдаляла общественная работа маму и служба отца от выполнения своих родительских обязанностей, все дети в семье научились не вопреки, а благодаря этому превыше всего ценить в людях их преданность делу и идее, которую принял как свою.
В 90-е годы уже ушедшего ХХ века многие демократы от журналистики любили цитировать слова американца Самюэля Лекгона Клеменса, более известного миру под псевдонимом Марк Твен: «Патриотизм – последнее прибежище негодяя». Таким образом, призывая в свидетели «заокеанского авторитета», они пытались заклеймить патриотизм советского толка, на котором было воспитано не одно поколение людей, родившихся и выросших в Советском Союзе. К этим советским патриотам я с раннего детства мог отнести и себя, гордившегося тем, что проживаю в «исторических местах», взахлеб рассказывая своему другу детства  ленинградцу Олегу Плисову о том, что станция Пелла названа в честь столицы Александра Македонского самой Екатериной Великой, а наша мелкая и неказистая речка Святка наречена самим Петром Первым, который крестил в ней первые русские галеры. А на так называемом «Ивановском пятачке» при впадении в Неву реки  Тосны в годы Великой Отечественной войны героически погибли тысячи советских солдат…
Ни в детстве, ни в юности мне никогда не приходилось слышать от родителей какого-либо брюзжания, недовольства своим материальным или социальным положением. Они просто тянули свою лямку, честно выполняя свой долг и стойко перенося тяготы и несправедливость со стороны отдельных представителей самого справедливого в мире строя.
 Гораздо позднее, уже в студенческие годы я понял, что судьба отца могла сложиться иначе, будь он честолюбивее, а, главное, пробивнее, что ли. Не случайно он как-то оговорился, что один из его подчиненных, у которого он был наставником, уже стал заместителем начальника ГУВД Леноблгорисполкомов, ждет получения звания генерала… А отец вышел на пенсию в скромном звании капитана |и в более чем скромной должности участкового … Как-то в беседах со мной, уже студентом юридического факультета Университета, звучала нотка досады: «Вот если бы мне образования побольше, может быть, не   только до капитана дослужился». Тем не менее, даже 7 классов, законченные перед войной экстерном, давали отцу в купе с житейской мудростью и профессиональной выдержкой большой авторитет среди рабочих поселка. В доме номер 1 по улице Ленина бытовало мнение: "У умных родителей и дети умные" (это примерно до 1962-63 годов относилось только к Гале и Виктору, я ведь не сразу смог выбиться в отличники, но об этом - позже).
Отец всегда очень уважительно относился к книгам и стремился приобретать для детей интересные издания (сколько позволял семейный бюджет), сам же, в основном, читал по большей части стенограммы партийных съездов, подчеркивая в них наиболее важные и интересные положения красным карандашом. Вот с этих-то стенограмм, с этих подчеркиваний и началось мое "политическое самообразование"...
Возможно, скрытно мучаясь "комплексом неудачника" и «нелюбимого дитя" я неосознанно искал ту сферу, в которой я мог бы компенсировать свою собственную закомплексованность. Оценивая свое Детство с высоты Зрелости, я явственно вижу свои безуспешные попытки реализовать себя в спорте, которые оказались неудачными, поскольку физически развит я был весьма средне. Острое желание утвердиться за счет "артистических" способностей дальше простого "обезьянничанья" и довольно надолго утвердившегося амплуа Жакони (обезьянки из телевизионной передачи) не пошло. А вот политика, да еще и умение разбираться в   ней, действительно, хоть немного, но выдвинули меня среди сверстников первого-четвертых классов. Это качество и привело меня в политинформаторы, редакторы стенгазеты, председатели совета отряда и еще на другие почетные общественные должности, названия которых я за давностью лет и за ненадобностью (и, несомненно, их бесполезностью) просто забыл.
        Чтение отдельных брошюр В.И. Ленина, материалов XXI и ХХП съездов КПСС накладывало на мое реноме отпечаток "просвещенности". Не случайно, вступая в пионеры 17 апреля 1961 года (в день открытия ХХП съезда КПСС) я даже ухитрился по поручению пионервожатой произнести что-то «очень политически правильное», сказанное близко к тексту передовицы из газеты «Правда». "Ах, вот если бы Павлику еще и учиться, как его брат с сестрой учатся! Такой бы замечательный мальчик был!"
Может быть, с этой самой фразы, брошенной уже забытой мною пионервожатой довольно случайно, и началось вырабатываться во мне такое качество как честолюбие, которое я долгие годы копил и лелеял в себе, и которое долгие годы разные люди по-разному то ставили мне в заслугу, то выставляли как главный мой недостаток...
И я понял, что для "настоящей карьеры" я имею немало: хорошие политические качества, характер и энергичность. Но, как твердили мне мама и двоюродная сестра Света, в то время жившая с нами, "для того, чтобы попасть на доску почета, нужно теперь только подтянуться в учебе". Не понимаю и не помню уже сейчас, откуда взялась эта застрявшая в голове фраза о доске почета, но ведь точно, была и эта фраза, и доска почета, попасть на которую я в тайне уже стремился, потому что "общественно активные" родственники верно сформировали мои цели и определили пути их достижения.
Раньше я объяснял мой несколько неожиданный выход на рубеже четвертого - пятого классов тем, что я разозлился на себя или тем, что решил доказать родителям, что я тоже смогу, как Галя и Виктор, закончившие с медалями школу, не посрамить честь семьи. И все-таки, на самом деле, главным было честолюбие, точнее худшая его сторона - тщеславие.  Желание утвердиться и быть оцененным. И в точности как в Евангелии - в начале было слово... Слово, произнесенное с правильных партийно-политических позиций, юным пионером, которого "наметили" вывести в отличники и который сам к этому стремился, начав проявлять до этого абсолютно несвойственную ему усидчивость и прилежание. А дело было потом... Да и дел-то больших, если вспомнить, особенно не потребовалось. Гуманитарные предметы легкого пошли "с языка", достаточно развитого в семье, да и начитанного "на политике"; а разные физики и алгебры – в начале на твердую четверку, а затем, по инерции, да и для выполнения плана тоже      к 6-7 классу на "пятерку" перешли.
Может, сегодня, спустя многие годы я слишком строг сам к себе, а также к своим учителям?  Может быть... Но все-таки, положа руку на сердце, в средней школе я не столько «стал», сколько меня сделали» отличником. Ведь с отличниками из числа мальчишек в Отрадненской средней школе была большая напряженка!!!
Как бы то ни было, но, начиная с 1963 года и до окончания средней школы, я нашел себе способ самоутверждения, в котором преуспевал настолько, что за своими достижениями чуть было не свихнулся, переболев "звездной болезнью". По крайней мере, ее "родимые пятна" еще очень долго оставались на моем теле.
Принесло ли мне это удовлетворение? Да, несомненно. Мои отличные успехи, а также фото, которое-таки появилось на доске почета! - несомненно, приподнимали меня в глазах товарищей. Хотя в чем-то и отстраняли меня от них. Но все разногласия и недовольства тем, что "Кошелев опять на уроках много выпендривается" уходили в сторону, когда я вместе со своими сверстниками выбегал на футбольное поле, где, не блистая техникой, за счет силы воли, характера и выносливости, я смог завоевать истинный авторитет в глазах мальчишек и стать „своим," пусть даже и отличником.
Не исключено, что при каких-либо других условиях или чертах моего характера я мог бы иметь "прекрасную карьеру застойщика", говоря словами моего старшего сына Максима. Но жизнь распорядилась иначе...
Честно говоря, всякого рода отрядные сборы, заседания совета дружины и прочая детская бюрократия очень быстро мне надоели и даже стали вызывать трудности принесло ли мне это удовлетворение? Да, несомненно. Мои отличные: успехи, а также фото, 'которое-таки появилось на доске почета! - несомненно, приподнимали меня в глазах товарищей. Хотя в чем-то и отстраняли меня от них. Но все разногласия и недовольства тем, что "Кошелев опять на уроках много выпендривается" уходили в сторону, когда я вместе со своими сверстниками выбегал на футбольное поле, где, не блистая техникой, за счет силы воли, характера и выносливости, я шел завоевать истинный авторитет в глазах мальчишек и стать „своим", пусть даже и отличником.
Не исключено, что при каких-либо других условиях или чертам моего характера мог бы иметь "прекрасную карьеру застойщика", говоря словами моего старшего сына Максима. Но жизнь распорядилась иначе...
Честно говоря, всякого рода отрядные сборы, заседания совета дружины и прочая детская бюрократия очень быстро мне надоели и даже стали вызывать трудно скрываемое раздражение   своей неискренностью, не настоящестью и.…, что самое главное, ненужностью. Я хотел искренне делать что-то нужное, приносить пользу и  уже не ради фото на доске почета, а ради светлых идеалов добра и справедливости, воспитанных родителями, родной коммунистической партией и многочисленными романтическими произведениями, которые я запоем читал в это время.
Герои Фенимора Купера, Хаггарта, Джека Лондона, Гайдара и Дюма звали меня на подвиги и рядовые будни, которые нужно посвятить людям. И я.… организую тимуровскую команду. Неожиданно для себя и для многих. Огромная куча расколотых дров, уложенная мною и моими одноклассниками в поленницу поздним вечером, когда "делать было нечего", стала началом моего короткого, но яркого триумфа   организатора и руководителя. Искреннего порыва, который учителя и пионервожатая сразу же начали "заорганизовывать", хватило ненадолго. Благородство дворовых мушкетеров ров, вечерами и ночами пытавшихся по-гайдаровски помогать старушкам и инвалидам, вытащенное на советы дружины и занесенное в планы-графики, превратилось в жуткую "обязаловку" и вылилось в первое, еще неосознанное разочарование   "отдельными сторонами советской действительности" (так это можно было бы описать сухим языком протокола).
Эти события "местного" значения тесно переплелись с политическими катаклизмами внутри страны. Хрущевский кризис 1963-64 годов я и мои сверстники остро ощутили на себе, стоя в длиннющих очередях за хлебом и сахаром, по-ударному засеивая все окрестные совхозные поля "чудо-кукурузой", а также лихо пересказывая на переменках смешные "политические" анекдоты «про Никиту», услышанные из уст родителей. Стремительное падение авторитета Хрущева в народе очень больно ударило по моим политическим убеждениям. Мое ортодоксальное восприятие личности главы государства, да еще провозгласившего нам Программу построения коммунизма, не позволяло иметь право усомниться, не верить в то, что так красиво изложено в книгах, столь полюбившихся мне с детства. И я вновь до физических столкновений схватывался со своими товарищами, позволявшими неуважительно отзываться о человеке, так много сделавшем для восстановления справедливости, предотвратившем термоядерную катастрофу в период Карибского кризиса и т.п. Говорить передовицами я научился довольно рано, а отучиться не мог долгие годы…
Но реальность была сильнее и убедительнее любых передовиц. Так было в начале шестидесятых годов прошлого века, так происходит и сейчас, в начале двадцать первого века. Только вместо передовиц партийных газет нам, простым россиянам, ежедневно «промывают мозги» с использованием самого сильного психотропного лекарства в мире – телевидения.
Многое о «хрущевских закидонах» (орден президенту Египта Насеру, скучание ботинком о трибуну в ООН и др.) я слышал в комментариях брата и сестры. Другое наблюдал и фиксировал в памяти сам, видя изображение «вождя» на страницах каждой газеты, журнала «Огонек» на экранах телевидения, где он часто бежал по ковровой дорожке впереди космонавтов, размахивая шляпой так, будто это именно он только что совершил подвиг, вернувшись из неизведанных просторов загадочного космоса.
Может быть, именно тогда я впервые, еще не   осознанно почувствовал какое-то недоверие к той политической системе, в которой даже у таких руководителей Слово расходится с Делом. До моих же доморощенных революционных (или, если смотреть с другой стороны, контрреволюционных) выводов, о положении в партии и стране    было долгих четыре года...

Юный нигилист

Вот так и ведется на нашем веку:
На каждый прилив по отливу.
На каждого умного по дураку,
Все поровну, все справедливо…
Булат Окуджава

Странно, но при всей своей достаточно развитой памяти, время с 1964 по 1967 годы почти не сохранило у меня каких-либо ярких, запоминающихся образов. Я достаточно прочно сел на конька "отличника-общественника", и этот "конек" преспокойно вёз меня в школе, причем во многом по инерции и шаблону общественно го восприятия: раз, уж я выбился в отличники, значит, и сами учителя стремились поддерживать сложившийся стереотип моего восприятия.
Годам к 13-14 я вырос, честно говоря, не в самого симпатичного парня. И дело не в какой-то уж супер общественной деятельности, тяга к которой невольно вела к стремлению самоутверждаться. Просто, рассматривая самого себя с высот нынешней зрелости, можно честно, положа руку на сердце, сказать, что я стал типичным зазнайкой и выскочкой. Видимо, переход "из грязи да в князи» слишком отрицательно сказался на моем характере, а существовавшая в то время общественная атмосфера воспитания передовиков производства и отличников учебы способствовала формированию у меня таких качеств как себялюбие, излишняя самоуверенность, некритичность, несдержанность. От некоторых из них я подчас страдаю и по сей день несмотря на то, что позднее я многое сделал для того, чтобы избавиться от этих дурных качеств.
Сейчас трудно вспомнить совершенно точно, почему, но, скорее всего, именно из-за моей нескромности и гипертрофированного желания "выделиться", я, совершенно неожиданно для себя перешел из разряда "отличников-общественников" в "отличники-диссиденты" (правда, слово "диссидент" в ту пору в общем-то, даже не было известно). Случилось это не вдруг, но, если быть последовательно искренним, нужно признать, что главной причиной для этого послужил отказ моих товарищей, а, точнее, старшей пионервожатой, которую я совсем уже не помню, но которая почему-то меня не очень любила, принять меня в числе первых в комсомол.
Тогда, в 1966 году, мне несомненно, еще хотелось быть на виду, я стремился   быть «в первых рядах», чему способствовала воспитанная с детства социальная активность. Но… В то время, когда в комсомол принимали всех «гуртом», мне отказали в рекомендациях, тч- подчеркнув, что "нужно исправляться, чтобы исключить такие качества как нескромность и зазнайство". Признаюсь честно, отказ в приеме в комсомол очень больно ударил по моему самолюбию и во многом определил и мои дальнейшие поступки и даже образ мышления. Хуже всего было то, что мои домашние, особенно Няня во многом способствовали развитию моего конфликта с комсомольской организацией школы. Способствовали тем, что, защищая меня от "несправедливых" нападок      учителей и одноклассников, все больше и больше отдаляли меня от простых ребят, которые, в общем-то, абсолютно справедливо хотели напомнить мне мое место.
Конечно же, несправедливо думать, что в моих сложностях в школе была какая-то вина родителей, Няни, брата и сестры. Но, все-таки, их слепая любовь, а, подчас, и просто гордость за выбившееся в отличники (конечно же, с их помощью!) чадо, во многом сослужила мне не лучшую службу.
 Как бы то ни было, но отказ от рекомендации на вступление в комсомол я расценил как несправедливость по отношению к себе, а, может, даже и как форму проявления зависти к моим школьным успехам. Достаточного ума, да и жизненного опыта, чтобы сделать правильные выводы из случившегося, у меня в тот период времени просто не было.
Ну а моя нахватанность по части вольнолюбивых и смелых песен Галича, Окуджавы и только начинавшего становиться популярным Высоцкого только дополнительно способствовала моему противопоставлению коллективу класса, отдельным     не слишком умным учителям, а, в конце концов, и всей комсомольской организации школы. Нет, я не перешел в разряд "социально-пассивных", я перевел "свою общественную активность из чиновничье-бюрократической в сферу самодеятельного творчества. Может» я только сейчас понимаю, что научился играть в 15 лет на гитаре и. писать первые подражательные «бардовские» песни я начал из подсознательного желания компенсировать  свой вынужденный уход с общественно-политической арены.
Гитара, песни, которые я пел под нее, творчески используя арсенал из пяти-шести аккордов, принесли мне массу радостей и огорчений одновременно. Но радостей было гораздо больше. Главное, что пришло вместе с гитарой и песнями в мою жизнь — это жажда творчества, постоянное стремление к активному выражению себя как личности.
Пусть убого, пусть подражательно, пусть наивно, но я творил! Я ощущал прелесть и сладость творческого горения, приподнимающего тебя как на крыльях в своих же собственных глазах. А если еще я приподнимался в ясных, горящих огнем глазах девочек из параллельных классов…
В общем, гитара, песни, возникшие вдруг неизвестно откуда умение организовать школьный вечер, срежессировать и провести концерт во многом приподняли меня в глазах моих товарищей, уже ставших к 15-16 годам комсомольца ми. Мне уже даже стали поступать предложения о вступлении в комсомол, но... сработал то ли дух противоречия, то ли начало проявляться мое "инакомыслие" и "свободолюбие". Получилось так, что, увлекшись творчеством, я разбудил в себе новые черты, во многом заполненные увиденными фильмами, песнями бардов, прочитанной литературой, внутриполитической жизнью страны. Я начал с изрядной долей критики относиться к любым аппаратным формам общественной активности: к собраниям, протоколам, социалистическим обязательствам, оргмероприятиям и тому подобным явлениям, которые прочно входили в нашу жизнь с раннего детства до глубокой старости. Эти мероприятия казались мне неживыми, неестественными по сравнению с тем энтузиазмом и радостью, которую я испытывал от творчества, пусть даже в форме участия в художественной самодеятельности.
Ну, в общем, в этом не было бы ничего страшного, если бы я просто так думал, так понимал и воспринимал недостатки в работе комсомола 60-х годов ХХ века, о которых в последствии будут писать во всех газетах. Но... Я ведь не просто думал... Я ведь все, что думал, говорил...
Вспоминая 1967-68 годы, я не могу не удивляться тому, что именно тогда, когда мне было всего 15-16 лет, я думал и говорил одно и тоже, не испытывая никаких беспокойств или страха за то, поймут ли меня правильно, или что мне за это плохого может быть. Наверно, это были самые свободные 2 года в моей жизни! Не знаю, что было началом: то ли споры о становлении нашего государства на уроках истории, проводимых Елизаветой Львовной Юрышевой, то ли песни "с подтекстом", которые я пытался писать, Подражая В. Высоцкому.  Но, положив начало "критическому осмыслению действительности", я начал критиковать тех, кто снисходительно был готов предложить мне "вступить в первые ряды". Так родились мои первые нигилистические или диссидентские мысли о том, что в комсомоле утрачен энтузиазм и искренность 20-30-х годов, что работа во многом носит формальный, аппаратный характер. Я говорил о том, что многие вступают в комсомол либо по инерции, либо для карьеры, что в нашей комсомольской организации и даже в ее комитете есть люди не очень порядочные и не очень заслуживающие звания комсомольца... После таких заявлений и рассуждений, конечно же, ни о каком" вступлении в комсомол не могло быть и речи. Я прочно заработал клеймо "нигилиста" и "критикана", с которым не очень уважаемые мною члены комитета комсомола пытались вести воспитательную работу как с «представителем несоюзной молодежи». Самым забавным было то, что чем больше со мной пытались вести работу, пытаясь убедить в том, что я не прав, тем больше я   утверждался в своих взглядах. Потому, может   что язык у меня был подвешен лучше или от того, что "агитаторы" сами подчас думали, как я, но вслух предпочитали своих взглядов не высказывать.
Благодаря таким дискуссиям, а также делавшимся мною обобщениям и выводам, я все больше и больше приходил к мнению о том, что в партии, в стране происходит отказ от ленинских норм и принципов, формируется вслед за культом личности Хрущева культ Брежнева. Нет смысла сейчас перечислять свои выводы, оценки. Сейчас они достаточно хорошо известны по публикациям в "Огоньке", "Москов ских новостях и другой прессе конца 80-х – начала 90-х годов прошедшего века. Но тогда, а особенно из уст пятнадцатилетнего мальчишки, они звучали, конечно же, просто дико,  кощунственно и … недопустимо.
Приведу только один пример для иллюстрации своих взглядов 1967-1968 годов. В письме своему школьному друг Олегу Плисову (какое счастье, что оно не попалось в то время на глаза моим будущим коллегам!)  я писал, что мириться со сложившимся у нас в стране положением дальше просто нельзя.   Партия (читай, ее высший аппарат) не только оторвалась от народа, но, возвысившись над ним, фактически противопоставила себя народу, отделившись от него огромными привилегиями (в ту пору известными мне весьма общо). Письмо заканчивалось призывом к тому, что «надо что-то делать», чтобы восстановить в стране ленинские принципы в партии и в строительстве социализма. Конкретно я предлагал, ни больше, ни меньше, как организовать НПО (Новую Политическую Организацию) – прообраз партии, оппозиционной КПСС, цель которой: восстановить ленинские принципы построения социализм, в СССР.
Ни партии, ни ее программы я создать не успел, хотя мысленно уже был готов к "репрессиям", мечтал увидеть себя обвинителем "свинцовых мерзостей общества" на гласном открытом процессе, где меня, несомненно, должны будут судить за антисоветскую агитацию... Не сумел и не успел я это сделать потому, что волею печальных (или счастливых?) обстоятельств мое "дело" до суда не дошло по той простой причине, что за свое "вольнодумство", а также "безобразное, хулиганское поведение" в мае 1968 года я был вызван на педсовет школы, где состоялся первый в моей жизни серьезный «мордодром», о котором следует рассказать отдельно и с подробностями.

Год 1968 – високосный

У большинства людей любовь к справедливости – это просто боязнь подвернуться несправедливости.   
Этот год, действительно стал этапным в моей жизни. Наверное, без ложной скромности можно сказать, что ухе в девятом классе, к неполным 16 годам я в целом сформировался как личность. А, точнее во мне проявились те черты характера, многие из которых до сих пор определяют мою индивидуальность: обостренное чувство справедливости, стремление к доброте, альтруизм, неуемная жажда творчества, особенно если это связано с самоутверждением в глазах окружающих;   повышенная амбициозность и обидчивость, склонность к саморекламе, переходящая иногда в хвастливость, честолюбие, умение преодолевать трудности, проявляя волю и характер, склонность к  анализу всего, что происходит вокруг и внутри меня, доходящая подчас до крайних форм самокопания и рефлексии и многие, многие, многие другие качества, сформировавшие  и сделавшие  меня именно Таким, а не Другим человеком.
 Моя индивидуальность (или индивидуализм), как я теперь хорошо понимаю, воспринималась моим окружением далеко неоднозначно. Для многих своих одноклассников, с которыми я привык с детства гонять в футбол, лазать по сараям, стройкам, а также заниматься прочими интеллектуальными занятиями, я оставался, в общем-то, прежним Палей Кошелевым. За небольшим исключением, что теперь я был еще и отличником, подающим Отрадненской средней школе если не большие, то, по крайней мере, значительные надежды. Ведь на какие только виды Олимпиад меня не посылали! В то же время многими, даже очень многими, особенно одноклассницами я почти однозначно воспринимался как "выскочка и выпендряла". Может быть, этому способствовало мое не очень-то уважительное в то время отношение к слабому полу, а также безграничное критиканство всех и вся, начиная от Сталина, Хрущева, Брежнева до комсорга класса Томки Г., железного комсомольского вожачка, в совершенстве овладевшей газетно-журнальной риторикой.
     Может, потому что я постоянно с седьмого класса пикировался с девчонками (время дерганья за косы уже прошло), а они составляли ядро комсомольского актива класса, я, конечно же, противопоставлял себя коллективу и всей комсомольской организации, заняв довольно-таки удобную позицию "несоюзного отличника учебы, не обладающего примерным поведением".
Учителя для меня (или, точнее по отношению ко мне) разделились на две не равные половины. Одни – большинство: не любили меня за строптивость характера и излишние знания, которые всегда опасны: а вдруг уличу учителя в поверхностном знании предмета? Другие - их было раз, два и обчелся, с симпатией относились к моей активной деятельности на поприще художественной самодеятельности, а также, правда, с долей оглядки и осторожности, поощряли мою самостоятельность и независимость мышления. Тогда я еще не знал, что самостоятельность мышления, умение и право высказывать свое собственное мнение, да еще и отличающееся от официально   принятого – это огромная роскошь, за которую почти всегда приходится дорого расплачиваться...
Не знаю, каким путем пошел бы я в жизни со всем своим сложным конгломератом положительных и отрицательных качеств, если бы не внезапно вспыхнувший конфликт, в котором я впервые по-настоящему подвергся серьезному испытанию несправедливым обвинением, грозящим наказанием только за то, что я думал и говорил то, что думаю; в то время, как другие (большинство) говорили совсем другое, предпочитая либо вообще не думать, л Учителя для меня (или, точнее по отношению ко мне) разделились на две неравные половины. Одни - большинство: не любили меня за строптивость характера и излишние знания, которые всегда опасны: а вдруг уличу учителя в поверхностном знании предмета? Другие - их было раз, два и обчелся, с симпатией относились к моей активной' деятельности на поприще художественной самодеятельности, а также, правда, с долей оглядки и осторожности, поощряли мою самостоятельность и независимость мышления. Тогда я еще не знал, что самостоятельность мышления, умение и право высказывать свое собственное мнение., да еще и отличающееся от официально   принятого   — это огромная роскошь, за которую почти всегда приходится дорого расплачиваться...
Не знаю, каким путем пошел бы я в жизни со всем своим сложным конгломератом положительных и отрицательных качеств, если бь не внезапно вспыхнувший конфликт, в котором я впервые по-настоящему подвергся серьезному испытанию несправедливым обвинением, грозящим наказанием только за то, что я думал и говорил то, что думаю; в то время, как другие (большинство) говорили совсем другое, предпочитая либо вообще не думать, либо, по крайней мере, не говорить своих истинных мыслей вслух.
Беда пришла неожиданно и, по-гайдаровски, "откуда не ждали". Моим первым "злым гением" стала учитель математики Антонина Ивановна П.,"Тошка-хромоножка", как зло за глаза ее называли. Злая, вечно распространяющая вокруг себя отрицательную энергию женщина средних лет, как теперь я понимаю, обиженная богом и судьбой. Почему она раздула кадило скандального конфликта вокруг моей личности тогда, в мае 1968 года, я не совсем понимал. Ведь она даже не преподавала в нашем классе, и, в лучше случае могла знать обо мне только понаслышке.  Да и я, честное слово, никогда ни в прямом, ни в переносном     "смысле слова не наступал ей ни на больную ногу, ни на здоровую.
Уже позже я узнал, а еще позже понял, что этим человеком, искренне и от души стремившимся сломать мне жизнь, двигало в большей степени не партийная принципиальность секретаря парторганизации школы, не стремление педагога поставить на место зарвавшегося мальчишку, а простая, незатейливая, но острая, как бритва зависть. Чувство мерзкое, противное и злое, о котором так хорошо спел в своей песне Саша Розенбаум.
Эта женщина семью-восемью годами ранее учила моего брата Виктора, который, блестяще зная математику, неоднократно щелкал ее по носу, подчеркивая скромность ее научных познаний, а также задевая самолюбие, которое, к сожалению, бывает не только у талантливых людей, но и у бездарностей тоже. В Викторе ее раздражало все: и легкость ума, и умение свободно, независимо держаться, и способность модно, со вкусом одеваться... Не знаю, обладал ли я хотя бы половиной тех качеств, которые вызывали у нее раздражение в старшем брате, но, тем не менее, я дал ей повод поставить меня "под пресс" и П. не замедлила им воспользоваться.
Причиной во многом явилась моя несдержанность и стремление никому (даже взрослым!) ни в чем не уступать.    Качество не самое лучшее, которое я, к сожалению, замечаю сейчас и в своих детях. Хотя, говоря   объективно, стремление низвергать авторитеты - качество весьма характерное для юношеского максимализма.
Сам сюжет конфликта был настолько прост и безыскусен, что почти мне не запомнился. Просто во время митинга 9 Мая 1968 года на братской могиле на Ивановском пятачке я вступил в спор с каким-то, мягко говоря, не очень трезвым ветераном (к тому же оказавшимся исполкомовским деятелем), которому не очень понравился мой внешний вид. Допускаю, что для 1968 года моя буйная нечесаная шевелюра и плащ "болонья" с широкого плеча старшего брата, затянутый узким поясом, могли вызвать у ветерана острую негативную реакцию. Но называть себя "фашистом", "сопляком" и прочими трудно переводимыми на печатный русский язык эпитетами никому не мог позволить даже тогда. Впрочем, именно в этом возрасте у людей бывает особенно обостренным чувство собственного достоинства, о чем никогда не стоит забывать родителям, воспитывающим собственных детей.
В общем, слово за "слово, а точнее, на его слово - мои десять (да еще не пьяных и косноязычных, а метких, остроумных), дело дошло до хватания за грудки: "Я не таких гадов в фашистских окопах швырял". Ну, а результат столь же нелепый, сколь и зловещий: я отталкиваю своего безвестного противника, он, падая, ударяется о трибуну, меня подвергают остракизму директор школы, учителя и... По инициативе Антонины П. назначают педагогический совет школы с разборкой моего безобразного поведения с повесткой дня, в духе сталинских времен: "Об антисоветском политическом поведении ученика Кошелева П.".
Вначале я не очень-то понял весь зловещий смысл формулировки. Предполагал, что, искренне расскажу о сути конфликта, который, кстати, видели многие одноклассники, занимавшие мою позицию. Подчеркну вину ветерана, который, как любили все мы говорить в детстве "первым начал", и все на этом будет исчерпано. Ну, пожурят, ну, может быть, даже накажут, (но не сильно, конечно же!). Самое плохое -   еще до 10-го класса в комсомол не примут… Ведь не будут же подводить под   какие-то крайние меры "надежду школы"?
"Каково же было мое удивление и даже смятение, когда я узнал от наиболее близких мне учителей, что "Тошка" настаивает на самых строгих мерах, вплоть до исключения из школы, усматривая в моих действиях, то ли идеологическую диверсию, то ли политически враждебное проявление, направленное против всех ветеранов Великой Отечественной, а, значит, и против всего нашего строя.  Я настолько не был       готов к такому повороту событий, что даже не сумел как следует подготовиться к педсовету, собранному спешно, но организованному Антониной Петровной достаточно тщательно. По крайней мере, я впервые получил почти профессиональный урок (для будущей работы в КГБ), как надо готовить свидетелей обвинения.
Как ни странно, но сам педсовете, а особенно звучавшие на нем "громкие обвинения" в мой адрес, остались в памяти лишь в общих чертах. Хотя первое унижение, первая несправедливость ранят гораздо сильнее любых, последующих... Потом мы уже привыкаем быть униженными. Наверное, кроме африканских негров (я не знаю точно) только русские генетически несут в себе привычку к унижению и несправедливости. Сейчас, когда в нашей стране уже более двадцати лет пытаются проводить политику Гласности и Демократии, мне иногда кажется, что понадобятся еще десятки лет утверждения справедливого демократического общества, прежде чем наш народ окончательно очистится от родимых пятен монголо-татарского ига, крепостничества, сталинщины, застойного безвременья, а также вседозволенности демократической вакханалии.    
 Партию первой скрипки на злополучном педагогическом совете, конечно же, исполняла Антонина П., хотя, как я вспоминаю, ей тихо вторили и некоторые другие учителя, конечно же, не делая "политических обобщений", но, все же, подбрасывая известную хворостину в костер, который довольно быстро разгорался. И если в начале судилища я еще пытался возражать, а, проще говоря, некорректно огрызаться и отговаривать учителям, то против неожиданных в своих политических выступлений своих одноклассников я был бессилен. Странно, но я забыл (а, значит, простил), что против меня выступили не только "комсомольские  вожачки" Томка Г. и Вера К., но и Толя Б., тихий, правильный парень, которого, как говорят в Одессе, "я имел за порядочного".
Выступления девчонок напомнили мне типичное детское "ябедничество": «а он меня за косу дернул», "а еще он в Веру тряпкой
кинулся" и тому подобную чепуху. Только каждый факт или фактик (в подавляющем большинстве, действительно, имевший место), приобретал нужный оттенок обвинения в политической неблагонадежности: "А еще он сказал, что в армию идти служить не хочет", — значит, обобщает Антонина П., выражает неуважение к Советским вооруженным силам!» "А однажды он нам своими насмешками сбор комсомольского бюро сорвал!" — вот уже и неуважение к общественным организациям, составляющим основу политической системы нашего общества, доказано! Толик Б., краснея, запинаясь, а, главное, не смотря мне в глаза, говорил что-то об «излишнем самомнении», "неуважении к учителям", "пренебрежении к товарищам" и разное другое из того, что ему сказали, что надо говорить так. Говорил, не задумываясь. Точнее, стараясь не думать, чем этот педсовет может закончиться для меня...
Позднее я заметил, особенно это проявилось в феврале 1989 года, на 20-летии окончания школы, что Толя Б.   постоянно испытывает передо мной какое-то неудобство. Видимо, даже мелкое, незначительное предательство оставляет в сердце нормального порядочного человека долго незаживающий рубец.
Даже если прошло много лет и тебе никто не напоминает о твоей слабости и малодушии. А, может, я ошибаюсь, и слишком переоцениваю значение тех стародавних событий для своего одноклассника Толи. Может быть... Для меня же те события могли завершиться ни много, ни мало - исключением из школы. Да, да! Именно такого "крутого" наказания требовала для меня в своем партийно-административном раже Антонина Петровна П., почти кричавшая о том, что «надо разобраться в негативном влиянии на Павла его брата. Здесь, возможно, не обошлось без воздействия на сознание подростка каких-нибудь студенческих кружков!»
Вот тут-то, честно скажу, у меня просто круги поплыли перед, глазами! Надо сказать честно, я испугался. Испугался за свою репутацию, карьеру, которую в то время видел весьма смутно, но предполагал ее достаточно перспективной и честолюбивой. Обрывки памяти сохраняют испуганные выражения лиц одноклассников, в миг понявших, какова может быть цена их обвинений! Помню, как активно стали вступаться за меня учителя: Елизавета Львовна Юрышева, Евгений Алексеевич Дмитриев, Владимир Васильевич Ларчин, наша классная руководительница Лидия Яковлевна Баланова, почувствовавшие, что "разборки" зашли слишком далеко...
И все-таки сегодня я так и не могу четко вспомнить, ни чем закончился педсовет, ни почему же не была реализована та «высшая мера", которую так активно навязывала педагогам Антонина П.
По-моему, решающую роль сыграл визит в школу отца, который, узнав от меня о том, что произошло, сразу же пошел в учительскую, где провел, уж не знаю сколько часов. После его возвращения мне, конечно же, досталось от него "на орехи", как он любил говорить, но о каком-либо исключении, да еще по мотивам политической неблагонадежности речи уже не было. Но «четверку» по поведению за 1968 учебный год я все-таки получил!
Трудно сказать сейчас однозначно, какую роль сыграл в моей жизни этот роковой педсовет: положительную или отрицательную. Ведь если бы я тогда не получил такого жизненного урока, в моей жизни могло бы не быть стройотряда "Имандра-68", которому   я вечно буду признателен за уроки зрелости и уважительного отношения к Труду с большой буквы.  Ведь я записался в этот стройотряд студентов Первого Ленинградского Медицинского института   только по совету родственников и близких мне учителей, чтобы "трудом смыть черное пятно" на моей биографии.
В стройотряде Ленинградского медицинского института "Имандра" и "Ревда" кроме меня попали еще четверо моих одноклассников. Причина была простой: каждому стройотряду в то время положено было взять с собой не менее 2-х так называемых "трудных подростков", а Вале Пентюкову, командиру ССО 1-го ЛМИ было проще через свою родственницу набрать в Отрадненской средней школе "нормальных" ребят девятиклассников, желающих хорошо, честно поработать летом в условиях Заполярья.       Одним из этих ребят стал я. Возможно, один, действительно, "трудный", потому что мои отношения с физическим трудом, распорядком дня и дисциплиной складывались до этого времени не очень просто...
И все-таки, попав в список студентов, которым предстояло работать за Полярным кругом в городе Оленегорске, я был искренни счастлив открывшейся передо мной возможности испытать себя, ощутить романтику Севера доказать себе (и другим, конечно), что я не просто пыль на ветру!  Так, или примерно так, я писал в своих разрозненных дневниковых записях в конце июня 1968, перед выездом в Заполярье…

ИМАНДРА-68.

Целина – это жизнь без бантиков.
Это труд до седьмого пота.
Иностранное слово – романтика
Здесь по-русски звучит: работа!
Из стихотворения неизвестного автора времен студенческих строительных отрядов.

3 июня 1968. года я завел новый блокнот, на котором вывел заголовок: "Оленегорские истории".  Видимо, я был в предвкушении того, что этот блокнот (возможно, принадлежащий будущему писателю) будет заполнен какими-то невероятно увлекательными историями, дающими пищу для больших обобщений и серьезных выводов.  Увы... Увы... Блокнот, который я и сегодня могу подержать в руках, не очень-то активно пополнялся за два месяца моего пребывания на Севере. (Некогда было). Зато память прочно хранит незабываемые   эпизоды, связанные с моим возмужанием и познанием «взрослой» жизни.
Возможно, мне и моему товарищу Сашке Громову просто повезло, что мы попали именно в такой стройотряд, сплоченный в работе, принципиальный в решении любых острых вопросов, активный в отдыхе. По крайней мере, никогда позже я и сам не видел подобных отрядов, да и не слышал от друзей из "Имандры", чтобы какой-либо из ССО показался им лучше, чем «Имандра-68».
Огромную роль в этом сыграл командир" отряда Анатолий Кульчицкий и сплотившиеся вокруг него "старики", т.е. студенты, прошедшие армейскую закалку. Общение с ними, да и с более молодыми студентами оставило на меня, как любят писать разбитные журналисты, "неизгладимое впечатление».
Для меня, еще не достигшего шестнадцатилетия, не в меру самоуверенного мальчишки, нахватавшегося по верхам разных знаний, каждый день в стройотряде был за десять в обыденной жизни.  Уже осенью, придя на первый урок, чтобы начать новый учебный год в 10-м классе, я понял, как повзрослел сам, и как возмужали все мои сверстники, прошедшие в то лето стройотрядовскую школу.
Каких только впечатлений не хранит память об этом замечательном лете 1968! Тут и веселая дорога в специальном студенческом эшелоне, и тяжелая десятичасовая работа без скидок на возраст и усталость, и прекрасные вечера, проведенные в импровизированном "баре", и многочисленные концерты, с которыми мы выступали. Мне кажется, если я начну вспоминать все то, что запомнилось, показалось значительным, то я смогу исписать целую тетрадь, и этого, возможно, не будет много. Попытаюсь кратко изложить главное, чем стал в моей жизни этот стройотряд, и почему мне так дороги воспоминания о нем.
Прежде всего, нужно отметить, что благодаря "Имандре" я смог по-настоящему понять и оценить умение трудиться в буквальном смысле слова в поте лица своего.   В стройотряде «Имандра-68» учили работать и умели спрашивать с лодырей и сачков. Мне же с первых дней (особенно с учетом моего гипертрофированного честолюбия) не хотелось зарекомендовать себя отстающим. И я старался вовсю! Не случайно я до сих пор горжусь записью, сделанной мне на книге "Поднятая целина" одним из наиболее близких мне студентов Сашей Твердохлебовым:
"Не бегал от работы, аки волк в ночи,
И не прятался ты на печи.
 Иди и далее путем таким.
Всегда останешься для нас своим".
Одиннадцать лет спустя нас вновь сведет с Сашей судьба, и мы сделаем шаг навстречу друг другу и будем общаться, как старые, проверенные, надежные друзья, знающие друг о друге все или почти все. А ведь мы были знакомы лишь 2 месяца. А еще через пятнадцать лет я приглашу его на работу в качестве первого заместителя Петроградской районной администрации. Именно из Оленегорска проистекает присущее мне упорство в работе, азарт преодоления трудностей и самого себя. Потому   что именно в Заполярье я впервые физическими и духовно испытал себя на умение преодолевать тяготы изнуряющего труда, долбя ломом грунт третьей категории и таская тачки с бетоном.   Правда, лишь много лет спустя я понял, что гораздо труднее преодолевать душевные сомнения, связанные с любимой работой, чем ежедневно эту работу делать...
И еще стройотряд стал для меня колоссальной школой человеческого общения с очень разными "взрослыми" для меня людьми. И хотя общение и отношение   с каждым из студентов я, конечно же, строил    исходя из своего мизерного школьного опыта, но гораздо позже, в свои студенческие годы и даже, работая в КГБ, я неоднократно вспоминал и переосмысливал различные ситуации и поведение в них людей периода июля-августа 1968 года.
 И если признать (по моему собственному выражению), что жизнь является школой Добра и Зла, то ССО "Имандра" был для меня только школой Добра.
Никогда позднее я не испытывал к себе таких искренних симпатий и участия, как в то лето. Возможно, это было связано с тем, что для любого, даже самого молодого студента, я был мальчишкой, а значит, не составлял ни в чем серьезной конкуренции. Видимо, поэтому впервые (и, кажется, в последний раз) у меня   не было личных завистников и недоброжелателей. Впервые по-настоящему моя искренность, юношеская восторженность и максимализм воспринимались хорошо и поддерживались. И я стремился сторицей отплатить всем и каждому в этом стройотряде. Отплатить радушием, ударным трудом, веселыми и грустными песнями, которых от меня ждали.   Самым дорогим для меня стало понимание того дурацкого конфликта с одноклассниками, и, как мне казалось весной 1968 года, со всем миром. "Не могу себе представить, за что таких ребят исключают из школы", - написал в моей "Книге отзывов и пожеланий" командир Анатолий Кульчицкий, "Оставайся таким, какой ты есть сейчас", - желал один из "товарищей по лому и лопате".
Общение с бойцами стройотряда (слово "боец" я искренне тогда воспринимал с гордостью) помогло мне критически осмыслить себя и свое завышенное самомнение относительно глубины      моих познаний в политике, литературе, искусстве. Я вспоминаю, какой, прекрасный урок артистизма, общей культуры и интеллигентности преподнесли мне Юра Горбунов, Саша Косилов, великолепно читавшие поэмы Пушкина и Есенина. Я понял тогда главное и самое ценное: могут, да и, несомненно, есть и будут встречаться мне в жизни люди умнее, образованнее, талантливее меня. И нужно уметь спокойно, естественно и даже с радостью воспринимать это явление. И никогда не позволить себе унизить кого-либо и унизиться самому завистью к чужим способностям и чужим удачам. Дай Бог, кажется, я не стал завистником! Хотя с моим самолюбием и склонностью к зазнайству и всезнайству до этого был один шаг. Спасибо тебе за это, "Имандра-68"!       
Кроме всего сказанного я научился, пожалуй, еще двум немаловажным вещам. Во-первых, уважать коллектив, ценить его сплоченность и нацеленность на конечный положительный результат. Во-вторых, понимать, что никакая броская, кричащая "фраза" о недостатках и "свинцовых мерзостях" не имеет цены, если ты сам не стремишься что-то созидать, если ты сам ничего не стоишь как работник. Это очень помогло мне не скатиться еще в десятом классе в болото нигилизма и диссидентства, во многом повлияло на выбор будущей профессии и отношение к учебе.
И, пожалуй, главное, чем мне запомнился стройотряд "Имандра»,  и чем он отличался не только от других отрядов, но и от всех коллективов, в которых мне в последствии приходилось работать. В отряде создалась редкая атмосфера взаимного доверия и уважение друг к другу, позволявшая достаточно легко преодолевать вполне естественно возникавшие конфликты. От этого в моей подкорке засела нехитрая, в общем-то,  истина: люди, объединенные единой целью, которых минимально присуждают насилием и давлением командных авторитетов,   при   максимальном доверии к раскрытию их положительных качеств, способны на очень многое... Может быть, более десяти лет спустя опыт "Имандры" помог мне выработать свои принципы подхода к руководству людьми, которые я пытался, да    пытаюсь еще и сейчас применять в своей профессиональной деятельности руководителя.

Документы и комментарии

Замысел этой главы родился совершенно неожиданно: разбирая свои школьные фотографии, я наткнулся на дневниковые записи   1968-1969 годов. Думаю, что их дословное цитирование и комментарий с позиций сегодняшнего дня лучше всего дадут представление о том, кем (и каким) я был накануне своего вступления в самостоятельную жизнь.
"10.05.68" (написано на уроке, за несколько часов до педсовета и партбюро, где меня разбирали за мое "антисоветское проявление"),
"Хотят вызвать на партийное бюро. Фашисты! А я - сволочь. А, может, нет? Черт знает. Нужна поддержка, хоть чья-нибудь... Теперь все сорвется... Все мечты, все планы. Ведь запинают, черт возьми! Запинают! А я чего-то хотел, пытался, карабкался, обдираясь и срываясь, но, кажется, я сорвался чересчур глубоко. И никто... не подал руки... И что ж это я такой дурак? Никто меня раскусить не может. Кретин я.  Гад. "Умный" чересчур. "Молодая жизнь пропала. Сгубили человека".  Нет я не ошибался. Я не очень виноват. А, может, и виноват. Но меня тоже… обидели. Черт! Как умилительно: "Меня обидели!" А все-таки мне не удалось победить все свои чувства, мешающие мне..." Вся эта запись, сделанная перед "судилищем" — это сплошной поток сознания. Это сложная гамма моих чувств, которые я испытывал накануне первого серьезного жизненного испытания. Сколько их еще будет потом в моей жизни? Не сосчитаешь… И не всегда у меня была возможность поведать бумаге что-то из моих личных переживаний и размышлений…
А уже месяц спустя, в июне 1968 года пишу в своих дневниковых записях, почти задыхаясь от юношеского предвкушения будущих Уникальных Впечатлений.
"Даешь Оленегорск!!! Даешь 10 часов работы в сутки. Даёшь 150 рублей в месяц! Даешь новые впечатления и темы в литературном творчестве"!
Наверное, я тщеславный человек. Хотя мне приятнее было бы называться честолюбивым. И все-таки нужно признаться, что я очень и очень дорожу записями, сделанными студентами СС0 "Имандра-68" прямо на страницах книги «Поднятая целина», которую я взял с собой в стройотряд:

 «Будь счастлив, Паша».
В. Трофимов.
«Побольше песен пиши, Паша, песен хороших: веселых и
грустных, но веселых больше».
Б. Казаков.
«Пашенька!  Будь счастливым и умным».
(Подпись неразборчива)
«Павлик! Оставайся таким, каков ты сейчас, и еще: Павлик, будь толстеньким».
В. Лапшин.
«Дорогой   «кухонный» мальчик! Главное в жизни, по-моему, не терять хорошего настроения и веру в свои силы»!
А. Нахапетов.
 «Павлуша! Будь всегда таким, какой ты сейчас».
Н. Тятюшев.
«Познавай жизнь во всем ее многообразии. Не пугайся трудностей в достижении поставленной цели»
Е. Мордвинов.
«Все остается людям. И в этом оставшемся твое забвение или бессмертие».
Л. Абрамова.
«Легкой тебе дороги, Пашка»!
Б. Беличенко
«Чтобы жить километрами, а не квадратными метрами».
Н. Пустынникова.
«Паша! Помни целину и те трудности, которые она тебе подарилиа. Верю, из тебя выйдет настоящий парень».
В. Колобов.
«Павлуха! Пока что будь таким, какой ты есть. "Блажен кто смолоду был молод, блажен, кто вовремя созрел". А в дальнейшем - только вперед по правильной дороге»
В. Точилов
«У отцов всегда много опыта, но им не хватает того неудержимого клокочущего порыва детей, который все "сметает" на своем пути. Сколько горячих головушек склонилось перед трудностями? Пожалуй, не перечесть. Учись у отцов мудрости, сохрани свою чистоту, она тебе поможет в этой трудной жизни. Хотя тебе придется кое в чем разочароваться».
С признательностью,  Касмин"
«Паша! Я рад иметь таких друзей»
Л.  Ли.
«Паша! Пользуясь твоей молодостью, пишет народ тебе наставления, и я не буду выбиваться из общей струи:
Если жизнь тебя обманет, не печалься, не сердись, В день уныния смирись, День веселья, верь, настанет.
(Пушкин А.С.)
Всего тебе самого доброго в жизни.
Л. Малкова

Я привел около десятка наиболее дорогих мне записей. Здесь и мудрое наставление лучшего бригадира "из стариков" Валеры Касмина. И теплые слова наиболее близких мне соседей по нашей "коммунальной квартире" Женьки Мордвинова, Лени Ли, Андрея Нахапетова, добрые пожелания добровольно взявших надо мной шефство Люды Абрамовой и Наташи Пустынниковой. Но, пожалуй, правильнее сказать, что мне дороги не пожелания, мне дороги эти люди; со многими из них я встречался уже будучи студентом ЛГУ. С некоторыми продолжаю, хоть изредка, но общаться и сейчас, почти сорок лет спустя.
Для меня ностальгия по стройотряду "Имандра" — это, ностальгия по Пониманию меня как человека, ностальгия по Уважению меня как человека. Я не помню ни одного случая, когда бы меня не выслушали среди бойцов "Имандры", даже если я пел наивную и сверх подражательную песню собственного сочинения или на «детском» уровне рассуждал о недостатках политической системы нашего общества и об ошибках внешней политики КПСС. Студенты-медики, как я осознал гораздо позже, обладали поразительными способностями и к положительному восприятию чужих способностей, практически были начисто лишены зависти и негативного карьеризма. Воистину, как говорили древние:  Medicina belissima! И в этом я полностью солидарен с древними. Готов, если бы представился такой случай, и можно было бы снова начать жить с 17 лет, выбрать не профессию юриста, а врача. А тогда в 1969 году, буквально уже в июне, после сдачи выпускных экзаменов в школе, я принял решение поступать на юридический факультет Ленинградского Университета.

Выбор

Уже в десятом классе для меня было ясно однозначно, что круг моих интересов сводится только к гуманитарным наукам и профессиям. Большая тяга и склонность была к философии, истории журналистике. Самая заветная мечта, в которой я даже боялся сам себе признаваться, была о поступлении в ЛГИТМиК. (Ленинградский государственный институт театра, музыки и кинематографии). Если бы кто-нибудь мог увидеть или хотя бы услышать, как вечерами (и ночами), оставаясь один на кухне нашей отрадненской квартиры, я буквально по ролям разыгрывал как актер и ставил как режиссер "Клоп" Маяковского, "Карьеру Артуро Уи", и "Добрый человек из Сычуани" Брехта, "Макбет" и "Гамлет" Шекспира, осуществлял инсценировки коротких рассказов полюбившегося мне Уильяма Сарояна.
Решение о поступлении на юридический факультет пришло сколь неожиданно, столь и бесповоротно. Весной 1969 все мои чувства и эмоции были обострены до предела. На это повлияла первая в моей жизни серьезная и невосполнимая потеря - 17 апреля 1969 года умерла Няня. Она болела больше двух месяцев, тяжело переживая отъезд брата Виктора на службу в армию в Сибирь. С ее уходом из жизни я потерял такую опору и такого всепонимающего человека, которого нашел позже только в отце в последние годы его жизни и в моей нынешней жене Ольге.
В этих условиях (как ужасно канцелярски звучит, а?) произошло несчастье с моим школьным другом Виктором Ясельскисом. Его обвинили в ограблении пьяного мужчины, совершенном совместно с двумя отпетыми негодяями, его соседями по дому. Вся школа и весь поселок наперебой говорили о том, что Витька, честный и тихий парень, просто взял на себя вину по просьбе его "подельников". Ведь ему "ничего не будет", «в крайнем случае, дадут условно», а для них мог быть только один вариант - тюрьма. Предупреждений и постановок на вид они уже имели предостаточно.
 Если бы у меня хватало литературных способностей воспроизвести сейчас ту пламенную, аргументированную, патетическую защитительную речь, которую я буквально всю ночь готовил, чтобы смело и бескомпромиссно выступить наутро в суде! Думаю, что ее можно было бы включать в сборник избранных речей российских адвокатов. Но... Ей не суждено было быть произнесенной. Суд был перенесен, кажется, во Мгу, куда я в тот день не попал, а Витька... Получил два или три года лишения свободы в воспитательно-трудовой колонии общего режима. Нет смысла рассказывать о моей переписке с ним, в которой, я, как мог, стремился поддержать друга, попавшего в беду и попавшего случайно, в силу ошибки суда и следствия. Скажу только, что эта ошибка стоила Виктору здоровья - в колонии-поселении он получил проникающее ранение ножом в грудь, из-за чего лишился части легкого, да еще вторую судимость, которая "догнала" его сразу после выхода из тюремной больницы.
Именно тогда, после суда над Виктором, после очередного моего столкновения с несправедливостью у меня (в начале неосознанно) стала формироваться мысль о поступлении на юрфак, которая очень быстро обрела форму твердого и непоколебимого решения. Напрасны были уговоры отца и причитания матери, которые при одном слове Университет впадали в панический ужас (ведь туда не рискнула поступать Галя, а Виктор завалил первый же экзамен!). Я стоял на своем. И готовился, готовился, готовился, понимая, что даже аттестат Отрадненской средней школы с одними пятерками для Университета далеко не достаточен.
Тем более у меня не могло быть льгот медалиста. По окончании школы, буквально в день выпускного бала я узнал, что медаль мне не дадут,  «поскольку, ну, понимаешь»... Говоря короче, конфликт с Антониной Петровной П. 1968 года, моя четверка по поведению лишили меня золотой медали, несмотря на то, что после стройотряда весь десятый, класс на меня не могли нахвалиться, как на "отличника и общественно активную личность". Должен сказать» что неполучение медали даже при своем гипертрофированном честолюбии (а, может, даже и тщеславии) я перенес более-менее спокойно. В последствии такое было со мной не раз. Но, как сказал Марк Твен: "Лучше заслужить награды и не получить их, чем получать награды незаслуженно".
Сворачивая явно затянувшееся повествование о своих школьных "чудесных" годах, стоит только отметить, что я "из принципиальных" соображений так и не вступил в 10-м классе в комсомол. Несмотря на имевшуюся рекомендацию первичной комсомольской организации стройотряда "Имандра", подкрепленную грамотой Оленегоорского Горкома КПСС «за отличную работу и активную общественную деятельность». И все-таки я не буду присваивать себе славу «бескомпромиссного борца с застоем в комсомоле». В июле 1969, незадолго до подачи документов в ЛГУ, узнав, что мое "несоюзное" состояние может сказатьсяя при приеме на, юридический факультет я, получив две рекомендации от прйятелей Г. Никандрова и Г. Кислова сам «организовал» свое вступление в ВЛКСМ.    
             Представьте уровень формализма и равнодушия в комсомоле того времени, если меня, самостоятельно приехавшего в Тосненский Райком ВЛКСМ с двумя рекомендациями и выдавленными словами "хочу быть комсомольцем, потому что хочу быть в первых рядах...", заслушивают  и... принимают в комсомол! Даже несмотря на то, что ни на один вопрос по уставу я не ответил!!! Этот прием в комсомол запомнился мне на всю жизнь как один из примеров добровольного самоуничижения и компромисса, который, хотя и можно себе простить, но забывать не следует.

Юность студенческая 

Еще моя походка мне не была смешна,
Еще подметки не пооторвались.
Из каждого окошка; где музыка слышна,
Какие мне удачи открывались!
Булат Окуджава

Итак... университет. В те годы еще гордо носивший имя А.А. Жданова. Столь возвышенный в представлении членов моей семьи над любыми другими вузами, что, кажется, абсолютно все отговаривали меня от неосмотрительного решения поступать в университет... Но, решения, принимаемые в 17 лет, не поддаются пересмотру и обсуждению. И вот в июле 1969 года, кажется, это было 27 числа, выстояв огромную очередь, я подал документы в приемную комиссию юридического факультета Ленинградского университета.
О том, что юрфак и поступление на него станет моей судьбой, я понял гораздо позже, когда женился на своей одногруппнице, веселой, энергичной, симпатичной (и просто замечательной!) Людмиле Орловой, первая встреча с которой, кстати, состоялась именно в день подачи документов в приемную комиссию. У каждого из нас, как позже мы сами признались друг другу, что-то дернулось в груди, когда встретились наши взгляды. Может, это было предчувствие любви? Или предчувствие Судьбы? Может быть, может быть...
Ведь не случайно я так переживал за эту интересную незнакомку на последнем экзамене по английскому, видя, как тяжело ей дается "непрофилирующая" тройка, открывшая Людмиле дверь в Университет. "Как жаль будет, если эта девушка не поступит", - сочувственно (и излишне самоуверенно) подумал я, готовясь, отвечать по билету. Ведь уже через несколько минут я сам буду иметь достаточно бледный вид, пытаясь разжалобить преподавателя тем, что "правила согласования времен нам вообще не преподавали!" К тому же "у нас так часто менялись учителя английского..." В общем, получив первую в жизни (!) тройку на официальных экзаменах (кстати, пока и последнюю на сегодняшний день), я прыгал от восторга не меньше, чем когда получал уверенные, даже очень уверенные пятерки по истории и устной литературе, а также такую нужную, буквально драгоценную "четверку" по сочинению! Итак, с 14-ю баллами по профилирующим предметам я смог выдержать конкурс из 14 человек на место (а среди школьников он был и того выше!) и пройти в число студентов такого престижного, буквально недосягаемого по представлениям моих отрадненских сотоварищей Университета.
До сих пор в моем архиве хранится как реликвия бланк уведомления, «гр. Кошелеву П.К.», в котором "Приемная комиссия извещает, что Вы зачислены студентом I курса юридического факультета ЛГУ... Начало занятий I сентября".
Нет смысла подробно уписывать все занятия (лекции, семинары, практические занятия, военные сборы и т.п.), которые я прошел с I сентября 1969 по день 27 июня 1974 года, когда я получил диплом с отличием, к тому же удостоившись "за отличную учебу и
активную общественную работу" чести выносить знамя юридического факультета на нашем торжественном вечере, посвященном окончанию ЛГУ... Нет смысла потому, что, с одной стороны, я стремился, влекомый жаждой знаний и честолюбием получать пятерки абсолютно по всем предметам. Даже по таким, в которых по окончании
курса никто ни бельмеса не понимал (типа бухгалтерского учета и судебной статистики). Но здесь, помимо присущего мне со школы "отличнического" тщеславия, играл свою важную роль и другой фактор: огромная жажда познания всего нового, ранее   неизвестного, непонятного. Пожалуй, именно на юрфаке я по-настоящему "научился учиться" (извиняюсь за такой каламбур, но он довольно точно определяет то, что я хочу сказать). Мне очень нравилось получать новые знания, впитывать их в себя буквально в любых, даже не самых удобных условиях: я мог читать "Капитал" как в тиши читального зала Университетской библиотеки, так и в прокуренном вагоне электрички, поздно ночью возвращаясь к себе в родные пенаты в Отрадное...
В отличие от многих коллег по учебе, особенно из числа имевших рабочий стаж, я довольно-таки долго не грезил какими-то честолюбивыми планами, типа: «вот когда я стану прокурором» …  или "у себя на родине на Кавказе я обязательно стану судьей" и т.д. На первых двух курсах мне гораздо важнее было получить как можно больше разнообразных правовых, исторических и экономических знаний, а уже потом определять свою судьбу. Не случайно уже к третьему курсу мне предлагали перспективу аспирантуру по меньшей мере по трем кафедрам: гражданского и уголовного права и (представьте себе!) политэкономии социализма. Видимо, тема аспирантуры является "сквозной" в. моей жизни.  Не случайно, возможно, в "критические" для моей службы в органах КГБ годы:
1981, 1987 в июне 1989 мне предлагаем поступать в аспирантуру... А я все отказывался и отказывался.  Может, отказывался от своей судьбы, а? Или, может, отказываясь, сам свою судьбу и выбирал? Не знаю, трудно сказать.
По крайней мере, твердо могу сказать лишь одно, что всякого рода конъюнктура при выборе "научного поприща" или "сильного руководителя" мне совершенно не была присуща ни в студенческие годы, ни сейчас. Вспоминаю, какое удивление у многих Студентов юрфака вызвал мой отказ (уже после нескольких занятий) продолжать работу в кружке гражданского права, где моим руководителем был Олимпиад Соломонович Иоффе - звезда 1-й величины в советской цивилистике. «Ты что? Иметь Иоффе научным руководителем - да это иметь гарантированную кандидатскую! И от своего счастья отказываться»?! - так или примерно так говорили мне многие. А я ушел в кружок уголовного права, которое увлекло меня больше, чем гражданское.
Ушел без сожалений и колебаний, потому что чувствовал: конъюнктурно и выгодно заниматься делом, которое мне не по душе, не смогу, мне всегда хотелось живой работы, живого общения с людьми, а не с документами. Может поэтому и в общественной работе меня гораздо больше привлекали не комсомольские собрания, бюро и прочая бюрократическая возня, а подготовка факультетских вечеров отдыха, стройотряды, которых у меня было целых пять, чтение лекций на правовые темы в школах и ПТУ Ленинграда и области.
Впрочем, нужно честно признаться, что своеобразно «конъюнктурить» и «подстраиваться» за время учебы в Университете я научился. Приведу только один пример. На первом же семинаре по истории КПСС (на 1-м курсе) у меня произошел конфликт с доцентом Д.  Может, причиной был мой острый, по-школьному несдержанный язык, а, может, он по старости как-то не так меня понял, трудно сказать. Тем не менее, этот весьма пожилой, желчный человек начал буквально третировать меня своими придирками и необоснованно повышенной требовательностью на семинарах, несмотря на мое искреннее стремление много и тщательно изучать историю нашей партии.
Помог наладить отношения простой и незатейливый совет старшекурсников, уже познавших мстительность Д.  Я «добровольно» пошел в его научный кружок, где решил писать курсовую работу. Одновременно, конечно же, следуя   совету более старших, а, значит, умудренных опытом товарищей, я не перечил Д., "смотрел ему в рот" и не лез как популярный герой "Щита и меча" разведчик Йоган Вайс "всюду со своей откровенностью".  Результат не заставил себя долго ждать: вскоре я был в фаворе у Д., пятерка по истории КПСС была обеспечена и осталось только "красиво уйти" из научного кружка, грамотно мотивировав это "изменением круга научных интересов".
В общем, не желая уж слишком заниматься самобичеванием, должен признаться, что учеба" на юрфаке, особенно ее первый год, научила меня во многом той "гибкости", которая, с одной стороны, действительно нужна в жизни.  А, с другой, постепенно, понемногу была отступлением от своего "я", от своего личного, искреннего, возможно, наивного понимания жизни. Нет смысла перечислять всех советчиков и советологов (от слова "советы"), которые «от всей души и от всего сердца» учили меня уму-разуму. Многие из них были старше меня по возрасту, многие была сверстниками, но уже "познавшими жизнь". Не знаю, что способствовало этому, может мой открытый характер, излишняя восторженность и доступность в общении, но мне почему-то все очень любили давать советы, желая "научить жить".  Пожалуй, сейчас, по прошествии более тридцати лет я осознаю, как много доброго и мудрого дал мне за студенческие годы мой одногруппник Сергей Соловьев, бывший всего-то на каких-то три года меня старше. Он искренне мне симпатизировал и в прямом смысле опекал и защищал меня от разного рода эмоциональных, неразумных поступков, к которым я в те годы, в силу своего романтизма и обостренного чувства справедливости, был склонен. 
Трудно сказать однозначно, что повлияло в большей степени: то ли советы, то ли мои собственные наблюдения жизни, но я во многом уже в первые студенческие месяцы изменился. Куда-то ушел юношеский максимализм и желание все и вся оспаривать, стремление отстаивать свое мнение без скидок на противостоящие ему авторитеты.
Как-то незаметно (и даже с позиций сегодняшнего дня необъяснимо) ушло чуть-чуть в сторону мое правдолюбство и правдоискательство, приносившее мне в средней школе так много неприятностей в моей жизни. А здесь карьере отличника и студента общественника уже ничто не мешало.  Отличная учеба, активное участие в факультетской художественной самодеятельности, ударная работа в стройотрядах… И вновь моя фотография висела на доске почета, я получал грамоты и благодарности, повышенную, а на последнем курсе даже Ленинскую стипендию.
Может, на моем формировании сказались те самые пресловутые "годы застоя", на пик которых выдалась моя учеба. А, может, наглядный пример нашего одногруппника, Димы М., 24 лет поступившего в ЛГУ,  который так часто попадал в глупые и смешные ситуации именно из-за тех качеств, которые были ранее присущи и мне: амбициозность, максимализм и обостренное до крайности чувство справедливости и т.п. Дима очень быстро завоевал своими выступлениями на семинарах, комсомольских и профсоюзных  собраниях статус "факультетского юродивого", которого абсолютно никто ни в чем не воспринимал серьезно. Хотя в большинстве своем он говорил то, что думает, иногда говорил (или «резал») правду-матку в глаза, иногда резко спорил с классикками марксизма-ленинизма и не менее чем он амбициозными преподавателями. От этого Дима не выигрывал ровным счетом ничего, только постоянно терял в авторитете, отметках, стипендии и прочих скромных студенческих благах.               
Конечно же, такой пример, ежедневно представавший перед моими глазами в течение 5 лет, не мог не оказать воздействия. Тем более, что мы жили с Димой в Отрадном, ездили на одной электричке, да и он первые года два активно стремился оказывать на меня свое "воспитательное воздействие", которое возымело совершенно противоположный результат. Мы разошлись с ним в конце учебы по многим причинам, которые просто нет смысла в этих записках объяснять (они ведь обо мне, а не о Диме). Но все-таки, по его же собственной оценке, я был один из немногих, кто около 12 лет спустя нашего окончания ЛГУ встретился с Димой по-дружески, протянув ему руку в прямом и переносном смысле слова. Я не вижу повода для восторгов от своего поведения, но многие однокурсники в середине 80-х крепко вычеркнули Диму из списков знакомых, узнав о его злоключениях, приведших к неожиданному для всех обращению к религии. Я же к этому времени, кажется, уже сумел вникнуть в один из, казалось бы, простых библейских догматов: «Не судите, да не судимы будете».
Но все-таки за время учебы на юрфаке судить приходилось много, часто, иногда даже праведно, объективно и справедливо. Как не вспомнить       эмоциональные, буквально наэлектризованные споры в нашей третьей группе, кода на нашем комсомольском собрании мы решали судьбу одногруппника Паши К., задержанного в кафе "Север" при попытке унести оттуда фужеры. Как резко разделились наши мнения! Как долго шел спор о том, может ли оставаться студентом-юристом человек, пусть и «нечаянно», пусть и однократно решившийся даже на мелкую кражу. Вспоминаю, как я и мои одногруппники защищали Пашу у нашего куратора Владимира Сергеевича Петрова, умницы, интеллигента, добросердечного человека. Может именно тогда, в этих спорах, где я больше интуитивно защищал человека, который просто был мне симпатичен, я понял одну простую истину, что любой человек, обвиняемый в тех или иных прегрешениях и даже преступлениях, заслуживает снисхождения и сочувствия, а, главное, человеческого к нему отношения.
Грубое, оскорбительное отношение к обвиняемым и просто людям, попавшим в    поле зрения следствия, было всегда противно моей природе и взглядам на правосудие. Хотя, ой как многие мои однокурсники спали и видели себя в синем мундире прокурора или в золоченых погонах следователя! Вспоминаю, когда Диме М. нахамили в какой-то столовой, куда мы заскочили перекусить, как он, дрожа от злости и справедливого негодования восклицал: «Эх, Паша, если бы я поступил на юрфак как ты в 17 лет, то сейчас, в 25, я был бы уже старшим лейтенантом! Ух, как я бы сунул им в морду удостоверение, как бы я их поставил по стойке смирно»!!!  Может, сказались во мне какие-то генетические черты, не знаю, но я как-то особенно никогда за время учебы не стремился к властвованию и власти над "людьми. Мне всегда как-то по-особому было даже неприятно чувствовать, как униженно воспринимают себя люди, посещая разного рода казенные дома и встречаясь с такими же, как и я желторотиками-практикантами, в   руках которых подчас была их судьба...
Мне очень много дала практика,  проведанная мной в 1972 году вместе с моей женой Людмилой Орловой в прокуратуре города Боровичи (Новгородская область), а также, особенно, в Прокуратуре города Ленинграда, где с сентября по декабрь 1973 года я практически имел возможность самостоятельно работать в должности следователя-стажера  под руководством мудрого и высокопрофессионального  юриста - старшего следователя по особо важным делам Нины Федоровны Марченко. Нет смысла в подробностях описывать какие-то процессуальные действия, в которых я участвовал, как и те профессиональные "изыски", которыми я овладел за это время, участвуя в расследовании весьма интересного как по фабуле,  так и по доказательственной стороне уголовного деда на Олега Г.,    обвинявшегося в многочисленных изнасилованиях (ст. 117, часть 2 УК РСФСР) и умышленном убийстве, сопряженном с изнасилованием (ст. 102 пункт «е» УК  РСФСР).  Думаю, несмотря на всю "интригу" этого незаурядного дела и даже на мой личный вклад в его расследование, не это является поводом моих воспоминаний. Главное, что следует отметить, это то, что уголовное дело в отношении Олега Г. и другие позволили мне получить достаточный опыт общения с различными людьми. Без каких-либо советов Дейла Карнеги (которого я прочитаю значительно позже) научиться «заводить знакомства с людьми», влиять на них и получать от них нужную следствию информацию, к тому, же не вступая с ними в психологические и юридические конфликты и, желательно, (или, точнее, обязательно), не унижая их человеческое достоинство.
Месяцы, проведенные в городской прокуратуре, я вспоминаю с искренней радостью и долей наивного просветления. Это было время, когда мне, тогда еще салаге-стажеру все доверяли. Когда работа, пусть черновая, изнуряющая, часто морально непереносимая, доставляла радость; удовлетворение. И хотелось, как шутили мы с Ниной Федоровной, «работать только играючи или, в противном случае, вообще не работать». Вынесенное мной из городской прокуратуры чувство удовлетворения от собственного труда, умение и желание полностью, без остатка отдавать себя любимому делу, очень долго остались для меня обязательным условием профессиональной деятельности.
Может быть, если бы в феврале – марте 1974 года я не был зачислен в органы КГБ, возможно, я выбрал бы для себя нелегкую, точнее, более трудную судьбу следователя прокуратуры. Мой выбор будущей профессии прошел для меня как-то естественно, сам по себе, без конъюнктур и советов «старших товарищей». Материальная сторона вопроса и престижность в счет ни в коем случае не шли. Главное – это чувствовать и осознавать свою нужность людям, Державе  (за которую уже в те годы было обидно, как говаривал киногерой таможенник Верещагин), и чтобы работа приносила тебе удовлетворение. Чтобы она была радостной, даже несмотря на ее каторжные условия и незначительную материальную и моральную оценку.
Но судьба распорядилась иначе.    Где-то с зимы-весны 1973 года через Василеостровский оперативный отряд, где я активно помогал органам ОБХСС и уголовному розыску, меня «подобрал» сотрудник Ленинградского Управления КГБ Михаил П. в качестве возможного кандидата на службу в органы государственной безопасности.

Зачисление в «органы»

Я был душой дурного общества,
И я могу сказать тебе:
Мою фамилию, имя, отчество
Прекрасно знали в КГБ.
Владимир Высоцкий 

 Было бы не вполне искренним, если бы я сказал, что органы КГБ, нашли меня случайно и по своей инициативе. Где-то в1972 - 1973 году я советовался с одним из своих старших  товарищей  по юрфаку о      возможной работе в органах государственной безопасности,  к которым я в то время относился с       определенным романтическим пиететом (ведь неспроста в 1968 году после просмотра фильма Саввы Кулиша "Мертвый сезон", я выплеснул в своем дневнике-энергоотводе эмоциональную фразу из трех слов: "Хочу быть разведчиком"!
             Мой старший товарищ   по факультета Александр Качалов дал мне совет, чтобы я «сам не суетился, и не искал инициативно выходов на КГБ; там  инициативников  не любят». Заодно он пообещал мне, если представится возможность, «через свои связи в комсомоле» порекомендовать меня в КГБ. Именно он и определил меня в оперотряд Василеостровского райкома ВЛКСМ, сказав: "Жди. Твое время придет".  И мое время пришло. Миша П., который подобрал меня, в числе 4-5 молодых ребят очень нуждался в нас в качестве понятых на обыски по делам контрабандистов и валютчиков, мы также при случае могли быть полезны в качестве заявителей "из числа честных советских граждан". Думаю, что я не раскрыл в этом предложении никакой государственной, ни служебной тайны.
Как понял я уже после начала службы в УКГБ ЛО, и Миша П. и его руководители были кровно заинтересованы в моем зачислении, поскольку в это время на оперативные подразделения уже начал «спускаться план» по подбору сотрудников на службу. У меня, как оказалось, были все необходимые мандатные данные: возраст, образование, семейное положение, отличная учеба в ЛГУ, активная общественная работа, социальное происхождение, крепкое здоровье.  Мои политические взгляды и идейная убежденность не могли вызывать каких-либо сомнений, поскольку от моего нигилизма, максимализма и критиканства 1968-69 годов, не осталось и следа. Я не критиковал ни Брежнева, ни наши порядки. По простой причине, что этого не делал в то время никто из "нормальных" людей.  К тому же опыт учебы в Университете, работа в стройотрядах приучили меня к тому, что вначале надо предъявлять высокие требования и претензии к самому себе, а уже потом к другим.
Как понимаю я сейчас с высоты 15 лет работы в качестве оперработника, следователя и начальника разных рангов, в моих деловых качествах сомнений у наших «кадров, которые решают все», в общем-то, не было. Волей счастливого для меня случая о моих школьных "закидонах" информацию в процессе моей проверки получить не удалось. Звонок из Тосненского горотделения Управления КГБ раздался в кабинете директора Отрадненекой средней школы, которым к этому времени был… Владимир Васильевич Ларчин, хорошо относившийся ко мне и защищавший меня на педсовете в том роковом високосном году.
Он лично сообщил мне буквально на следующий день, встретив меня у моего дома, что ему звонили из КГБ, и что он дал мне блестящую характеристику. На том конце провода, по словам Ларчина, даже усомнились: "Что-то вы его слишком хвалите, хоть в космос его посылай"…  На что Ларчин, якобы, задорно ответил: "А что, я могу рекомендовать и в космос". Тогда я был неимоверно рад, что "кадры", несомненно, занимаясь проверкой моей благонадежности, попали именно на Ларчина. Что было бы, если бы они запросили мнение обо мне у Антонины Ивановны П.? Не сомневаюсь, что ни в каких органах КГБ я бы не служил. Знаю из своей практики, насколько незначительные сомнения заставляли отказываться от приема на службу, в общем-то, прекрасных парней. К сожалению, перестраховка, передоверие чужому - подчас формальному мнению, оказались столь характерными для моих кадровых коллег и их руководителей. Но это я пойму гораздо позже.
Мне также, я считаю, повезло в том, что моим "крестным", то есть кадровиком, который вел мое зачисление, был Николай Федорович Николаев, тогда еще капитан. Ныне пенсионер, подполковник запаса. Думаю, я не поврежу ему, называя полностью его фамилию.  Он был, да и остается, прежде всего умным и порядочным человеком, способным понять проблемы и трудности других людей. Не в его силах часто бывало что-то изменить, но позднее, в тяжелые минуты я часто шел за советом именно к этому человеку, который если и не мог что-то сделать, то всегда умел поддержать, словом, помочь советом. Н.Ф. не сломал почти за годичный период контакта со мной, как с «кандидатом на службу», моего романтического представления об органах КГБ, как об очень серьезной организации, работающей "по большому счету" над решением важных государственных проблем, служить в которой – большой почет и доверие страны, народа. Он очень мудро и доступно снял все возможные мои сомнения по ассоциациям с деятельностью органов НКВД 30-х годов. Так что единственное мое сомнение при зачислении на службу в КГБ было отброшено.
Я не могу забыть, как интересно Николай Федорович беседовал перед зачислением с моей женой Людмилой, которая, по-моему, очень понравилась ему своим остроумием, жизнерадостностью, преданностью мне и моему выбору. Ведь жена чекиста — это то же самое, что жена декабриста. Такое мнение формировал у жен сотрудников КГБ кадровый аппарат начала 70-х годов.
Единственной шероховатостью при зачислении было собеседование с тогда еще подполковником Корсаковым Александром Петровичем, начальником отдела кадров, будущим генералом. Беседа с АП оставила на меня неприятное впечатление. Сейчас уже трудно вспомнить первые свои ощущения, потому что позже я не раз беседовал с    Корсаковым и чаще всего уходил от него в расстроенных чувствах. Видимо, прежде всего, в нем сквозило какое-то буквально «деревянное» убеждение в своем превосходстве. Разговор велся "через губу", свысока. Мне почему-то даже казалось, что то ли я ему что-то должен, то ли мне должно быть неудобно, что я именно такой, а не "гораздо лучше, чем есть", каким на самом деле я должен быть, чтобы Корсаков взял на себя ответственность за мой прием в КГБ. Он припомнил мне и поздний прием в ВЛКСМ и излишнее самомнение, и стремление иметь свое "умное мнение", "играть в "личность", так он, кажется, говорил.  В общем, промурыжил он меня прилично. Кажется, я даже беседовал с ним «с двух заходов», что говорило о его сомнениях в моем зачислении.
Тем не менее, все решилось положительно.  И, в соответствии с Актом Государственного Распределения молодой выпускник Ленинградского Уиверситета Кошелев П.К. был распределен в Управление КГБ СССР по Ленинградской области.
 
Вторая служба

Ходу, думушки светлые,
Ходу!..
Владимир Высоцкий

Служить бы рад:
Прислуживаться тошно…
А.С. Грибоедов

Сегодня, склоняясь над рукописью этой книги, я еще и еще раз пытаюсь вспомнить и понять, почему я осознанно и без колебаний принял решение о "службе в органах"...
Думаю, наибольшее значение имел тот ореол таинственности и неизвестности, которыми для меня была окружена 30 с лишним лет назад профессия чекиста. За 5 лет учебы на юридическом факультете у меня сложилось более-менее четкое представление о достоинствах и недостатках следственной и оперативной работы в милиции, о специфике прокурорского и судейского труда. Работа адвоката или юрисконсульта вызывала у меня в тот период времени какое-то юношески-максималистское предубеждение. Ну а работа в КГБ... Она виделась мне в неких романтических тонах. Прежде всего: государственно важной, лишенной буквоедства и чуждого мне "бумаготворчества", живой, оперативной в лучшем смысле этого слова, творческой и приносящей не только удовлетворение ее исполнителю, но и большую государственную пользу. И еще мне казалось, что эта работа, требующая, несомненно, полной самоотдачи и даже самоотверженности, обязательно должна проявлять максимальную заботу о моей семье, о тех людях, ради которых я готов был жертвовать на службе своим личным временем, здоровьем, даже жизнью. В радужных мечтах, с нетерпением ожидая первого своего рабочего дня, я представлял свои редкие встречи с семьей (почему-то я думал, что это будет почти как у Штирлица), которая, несомненно, будет ожидать и переживать за меня, но всегда будет окружена заботой и вниманием моих коллег, посылающих меня на любые, даже самые опасные задания...
Действительность же оказалась достаточно далеко отстоящей от моих романтических представлений несмотря на то, что я свято верил в свою «Фирму» и вполне искренне говорил на собеседовании в кадрах, что "готов служить, где угодно и кем угодно"…
Судьбе было угодно уготовить мне должность младшего оперуполномоченного оперативного подразделения второй службы -  контрразведки с окладом  110 рублей, плюс  90 рублей за "звездочки";  несмотря на то, что моим пожеланием была следственная работа, специфику которой я, как мне казалось, не так уж плохо освоил в городской прокуратуре. Я перешагнул порог Большого Дома (так принято у ленинградцев называть здание Управления КГБ на Литейном проспекте, дом 4) I августа 1974 года. Не могу сказать, что первый день работы, а также   знакомство с коллегами и в общих чертах со своими будущими задачами как-то по-особенному запомнился мне и запал в душу.
Я был опьянен ожиданием чего-то очень необычного и интересного, что меня не могло огорчить даже сообщение Н. Ф. Николаева о том, что по каким-то бюрократическим причинам пока не могут отдать приказ о моем назначении на офицерскую должность (не подошли документы из Министерства Обороны) и мне придется месяц-полтора числиться... техником отдела правительственной связи при Ломоносовском горотделении УКГБ (с окладом 150 рублей). Отмечу, что свое первое удостоверение офицера КГБ я получил только в октябре 1974 года, вместе с доплатой «за неиспользованный отпуск» вольнонаемного техника.
В первый день пребывания в Управлении передо мной промелькнули десятки лиц, каждый из которых в дальнейшем либо оставит след в моей судьбе, либо просто запомнится, западет в душу. Из наиболее положительных воспоминаний следует отметить беседу с заместителем начальника службы Анатолием Алексеевичем Курковым тогда подполковником, а в последствии генерал-лейтенантом, к тому же начальником Управления. Беседа запомнилась, прежде всего, радушием, доброжелательностью и простотой. И еще память хранит добрые рукопожатия молодых, но уже вставших на свои “оперативные ноги” сотрудников: Евгения О., Бориса В., Юрия Ж., Евгения У. – почти все они в последствии стали достаточно крупными руководителями.
Немного покоробило неожиданно частое употребление руководителями отделения, в которое я попал, не очень печатных слов и выражений. Как стало понятным мне позже, я попал в свое подразделение в период, когда в нем происходил процесс   смены поколений, и многие "старики", ощущавшие впереди себя не самое приятное предвкушение пенсии, а сзади дыхание молодых, более образованных конкурентов, часто были не в меру раздражены, взвинчены и не очень разборчивы в выражениях.
Целый месяц, до конца августа я как бы "притирался" к новой обстановке, к коллективу. Никаких оперативных, тем более серьезных поручений мне не давали, да и не могли дать. Во-первых, я «пришел с улицы» (так принято было говорить о сотрудниках, зачисленных на службу без специальной подготовки), а, во-вторых, хотя бы потому, что я даже не имел удостоверения офицера КГБ! С I сентября 1974 года я был направлен на учебу, которая, к особой радости моей жены, проходила в Ленинграде.
За 5 месяцев упорных занятий, состоявших из лекций, семинаров, практических занятий и даже самоподготовки мне следовало одолеть азы профессиональной чекистской деятельности. Помню, меня достаточно удивляло то, что кроме специальных дисциплин, без которых просто немыслимо допускать сотрудника к самостоятельной работе, большое количество времени уделялось изучению правовых предметов и даже научного коммунизма.
Моими коллегами по учебе были такие же молодые (как правило, на 3-5 лет старше) люди, бывшие инженеры, юристы, преподаватели, также как и я принявшие для себя ответственное решение - посвятить свою жизнь делу защиты государственной безопасности. Подавляющее большинство было иногородних, и по окончании учебы они должны были возвратиться в свои Управления, командировавшие их в Ленинград на учебу. Были и ленинградцы, со многими из которых у меня в последующем установятся теплые, даже близкие дружеские отношения. Время учебы оставило на меня в целом положительное впечатление. У нас была достаточно симпатичная, дружная группа, в которой практически не было лиц, вызывавших раздражение и негативное восприятие. А вот в других группах "попадались" люди, чье поведение, поступки и отношение к товарищам подчас вызывало, мягко говоря, недоумение. Нет смысла подробно вспоминать и описывать различные инциденты, которые практически всегда бывают при совместном, "общежитейском" проживании людей с различными взглядами, характерами и привычками.
Скажу только одно, что уже тогда, во время учебы, я понял, что среди моих коллег будут "попадаться" люди, зачисленные в КГБ с "номенклатурной" комсомольской работы или благодаря связям в партийно-советских верхах. Не все, но многие из этих людей отличались далеко не в лучшую сторону своим поведением. Чванство, самоуверенность, дидактический тон, признание двойной морали - мне казалось (да я уверен в этом и сейчас!) не должны быть присущи чекисту. Не говоря уже о том, что среди слушателей отмечались и случаи пьянства и... даже воровства. И все-таки эти частные (хотя, подчас, и не мелкие) примеры несоответствия моих романтических представлений о чекистах с их реальной жизнью ни коим образом не сказались на моем восприятии только-только начинающейся службы. Более того, я старался как можно больше взять хорошего от моих товарищей, многие из которых прошли хорошую закалку за время двухгодичной офицерской службы в армии. С интересом и искренней заинтересованностью я внимал преподавателям, каждый из которых в прошлом работал на оперативной или следственной работе.
Правда, уже в эти первые месяцы службы жизнь научила меня и моих товарищей отличать истинные знания и умения, истинные заслуги от и позерства некоторых преподавателей, которые, как вскоре мы поняли, преподавали нам именно то, чего       не умели, да и не научились делать на "живой" работе в качестве сотрудников КГБ. Некомпетентность, низкий, профессионализм, отсутствие инициативы и творчества в работе — вот те явления, с которыми я никак не мог примириться, и которые я, подчас во вред себе же, стремился изобличать под маской многозначительности, партийно-принципиальной демагогии, "осторожности при принятии серьезных решений". Но с этим мне придется столкнуться позже, в основном в период работы в следственном отделе и, особенно, в 5-й службе. Моя же работа во 2-й службе, составляющая с учебой в моем послужном списке всего 2 года, была, быть может, наиболее «спокойной», не приносившей мне тех синяков и шишек, которые я набивал себе за время своей последующей службы.
 Не знаю, почему, может, из-за свойственного мне в молодости романтизма, но работа во 2-й службе воспринимается мной если уж не в розовых тонах, то, по крайней мере, в оптимистично-приподнятом виде. Возможно, это связано с тем, что я попал в молодой коллектив, и мои первые руководители отличались такими качествами, как житейская мудрость, доброжелательность, снисходительность к ошибкам и недостаткам, свойственным «молодым петушкам». На всю оставшуюся жизнь буду с благодарностью вспоминать своего первого начальника отделения Валерия Григорьевича Суслопарова, мягкого, интеллигентного человека, относившегося к своим подчиненным с удивительной теплотой и заботой Моя энергия била ключом. Я мог работать (и фактически работал) по 12 часов в сутки, не считая многочисленных телефонных звонков, продолжавшихся аж до полуночи. Мне нравилось в моей работе все: и то, что каждый день приносил новые знакомства с разными по профессиям, характерам и взглядам людьми, и то, что мне доверяли, не ущемляя в мелочах мою самостоятельность, и, главное то, что я ощущал реальную важность и нужность моего труда. Ну, разве можно считать неблагородной или неблагодарной защиту советских людей, временно выезжающих за рубеж, от происков и провокаций специальных служб противника, активно стремящихся использовать канал научно-технического и культурного обмена между СССР и западными странами для проведения своей враждебной деятельности.  Вот какая трескуче-громкая фраза "времен застоя" родилась под моим пером! Надеюсь, коллеги будут за нее не в обиде: истине она не противоречит, да и секретов никаких не раскрывает.
Да и нет, я думаю, никаких секретов в том, что канал выезда за рубеж советских специалистов в те непродолжительные 70-е «годы разрядки» был под пристальным вниманием спецслужб (как «наших», так и «их»).
То, что я работал по 12-часов, это не преувеличение мемуариста, а факт. В феврале 1975, сразу же после окончания своей короткой профессиональной учебы мы с Людмилой и годовалым Максимом переехали в Ленинград, на улицу Плеханова дом 14, квартира 23. Тогда я воспринял известие о представлении мне 27-метровой комнаты в коммунальной квартире как неслыханное проявление заботы! Еще бы! Я, пригородный мальчишка, двадцати двух лет от роду, еще ничего не успевший сделать для своей Фирмы, авансом, в качестве заботы, получаю комнату. Пусть и с шестью семьями в качестве соседей в придачу! Но ведь такой же комнаты семья моей сестры Гали ждала без малого почти десять лет!
 Я помню, как А. П. Корсаков, незабвенный кадровый начальник, говорил: "Мы решили дать тебе комнату и ленинградскую прописку. Мы могли направить тебя на работу в область, но хотим, чтобы ты работал в Управлении и не тратил на дорогу ежедневно по полтора часа в оба конца. На нашей работе надо задерживаться, ей надо отдавать всего себя. И мы проявляем заботу о тебе. Большого метража не бойся. Поживешь года два, встанешь на очередь. Я тебе дал комнату, я тебе дам и квартиру. Только будь хорошим работником!"
Цитата получилась большой. Возможно, тяжеловесной и не очень изысканной с точки зрения стиля. Но она приведена с почти дословной точностью. Так мне запомнились и запали в душу слова, сказанные осенью 1974. Ведь на долгие шесть лет вся моя семья, в которой никто ранее не жил в коммуналке (у Людмилы был свой дом, а Макс не успел еще) будет познавать все «прелести» этого сугубо социалистического социального завоевания.  Думаю, такой сарказм в 60-70-е годы мог быть вполне расценен как "клеветнический" и мог бы даже "потянуть" на профилактику автора от имени органов КГБ!
 Тогда я искренне верил и в заботу, и в обещание через 2 года поставить на очередь, а •еще через 2 и квартиру дать*'... Я верил, что других комнат (меньшего метража) сейчас просто нет - хочешь: выбирай от 27 до 35 кв. м.! Верил даже не в рекомендации, в указание Корсакова: комнату вместе с жилплощадью родителей не разменивать! "Эта комната как бы наша служебная, наш метраж, мы ее потом другому сотруднику молодому дадим!"
Не знаю, может, я слишком строг к Александру Петровичу, о котором я еще не раз буду упоминать не в самом радужном свете, но сегодня, я думаю, что главным в этом широком жесте Фирмы было: "Ты должен иметь условия работать много, не считаясь с личным временем!" Отдельная трехкомнатная квартира в Отрадном, где мы после свадьбы с 1972 года жили вместе с родителями, не давала для этого условий. По словам того же Корсакова, как бы меня вызывали срочно на работу в вечернее или ночное время, когда электрички уже не ходят? И я не мог не согласиться с такими аргументами, хотя в начале и пытался доказать, что могу года 2 - 3 пожить за городом, дожидаясь, когда "смогу сразу заслужить своей работой отдельную квартиру". 
Я свято верил в обещания будущего генерала и не сомневался в их выполнении. Я офицер и должен поступать так, как мне скажут. Знать бы, что комната и ее «приближенность к месту службы» принесут столько жизненных проблем, неурядиц, даже трагедий! Быть бы мне не настолько бесхитростным, свято верящим в Фирму и социальную справедливость! Только спустя 5 лет я понял, что меня просто разыграли, загнав в "мышеловку" 27-метровой комнаты, оттянув на длительный срок решение моей жилищной проблемы. Только спустя 5 лет мудрые коллеги напомнили мне, что в 1974 году, придя в органы КГБ, по государственному распределению я мог пользоваться всеми привилегиями молодого специалиста, а, значит, требовать предоставления мне отдельной жилплощади...
Но это будет потом... Пока же я искренне восхищен проявленной обо мне заботой, стремясь сторицей отдать моей Фирме тот аванс, который мне предоставили. И поэтому, уходя на работу к 9 утра, я часто возвращался домой после 21 вечера, всего себя отдавая работе, практически ничего не оставляя для своих близких. К тому же еще искренне возмущаясь, когда Людмила пыталась напомнить мне о моих обязанностях по дому, о необходимости уделять время малолетнему сыну.  «Неужели она не понимает, что я должен делать все для своей архиважной государственной работы, и только тогда эта работа проявит заботу обо мне и моей семье, и тогда нам будет легче жить, и тогда я смогу больше внимания уделять дому».
Мой юношеский максимализм очень долго и очень трудно покидал меня, или, точнее, это я долго и, наверное, неохотно с ним расставался. И я поступал по принципу, усвоенному еще в стройотряде "Имандра": "Работаю, значит существую!"  (Лябораре эрго Сум з-если на латыни). ЗАПИСАТЬ ПО ЛАТЫНИ! А уж если работать, то только «играючи», только в свое и чужое удовольствие, только отдавая работе всего себя! Это уже было усвоено и принято в городской прокуратуре.
Сам процесс работы, ее результат, был для меня с самого начала службы в органах КГБ важнее оценки начальства. Я не сразу, но понял, что начальство может подчас оценить не самую инициативную работу. Понял, что личная преданность или (еще лучше) способность выполнять те или иные личные поручения, могут быть более весомым фактором при оценке молодого сотрудника, чем энергичная, инициативная "пахота", проводимая «не считаясь с личным временем».  Понял я уже буквально через год, что для направления на учебу в разведывательные подразделения КГБ, с последующей службой за рубежом, не обязательно нужны личные, деловые и политические качества. Иногда (точнее, почти всегда в 70-е годы) гораздо важнее было иметь родственные или другие связи в руководстве, опыт номенклатурной комсомольской работы или, на худой конец, неплохие мандатные данные, к которым нужно добавить немногое: желание руководства избавиться от этого работника.
Рычаги, приводящие в движение механизм направления молодых сотрудников в разведку, были моими первыми «глубокими познаниями» подводных течений в органах КГБ.  И если я не удивлялся движению "блатников" и "номенклатурщиков", то выдвижение средних (иногда так и подмывает сказать "серых"), ничем не выделяющихся в работе ребят, было мне не очень понятно. Со временем мне разъяснили старшие товарищи, что, если человек сам по себе неплохой, а работать просто не умеет, или не получается, то лучший способ избавиться от него — это или повысить, или направить на престижную учебу. Ни от первого, ни от второго, как правило, не отказываются. А хороший работник любому мыслящему начальнику всегда нужен. Нечего их разбазаривать и отдавать неизвестно кому просто так! Тогда, где-то в 1975-1976 годах я воспринимал это первое свое "самостоятельное открытие" как какой-то забавный анекдот, нонсенс, наверняка несвойственный моей Фирме и нашей Системе. Только значительно позже, поработав и в следственном отделе, и на руководящей работе, я понял, что административно-командная система укоренилась не только в стране, но и в органах КГБ. А, значит, она должна порождать не яркие личности с нестандартным мышлением и способностью идти вопреки устоявшимся традициям и представлениям, а послушных исполнителей, умеющих, не рассуждая, выполнить чужую волю как свою, при необходимости приняв на себя необходимую долю ответственности, которую решат возложить на них руководители в случае неудачи или провала. За это безропотное умение принять чужую вину как свою, этих людей будут поощрять, растить, поддерживать...
Но это опять же будет потом. Позднее. А пока я отдаю всего себя работе, совершенно не думая о карьере и путях ее построения. Я знаю, что честная, квалифицированная результативная работа обязательно будет оценена по заслугам. А ведь я пришел в органы КГБ, прежде всего за тем, чтобы работать! И чтобы добиваться реальных результатов в деле защиты интересов государственной безопасности нашей Родины!
Действительно, первые серьезные разочарования, столкновения с очевидной несправедливостью неразумностью, а подчас и незаконностью принимаемых решений будут в моей жизни позже. А два года во 2-й службе станут для меня как бы разгоном (прямо как первые 100 метров у конькобежца), когда все внимание, все силы отдаются начальному этапу дистанции и некогда оглядеться по сторонам, задуматься над тем, для чего бежишь, куда, и что тебя ожидает не то, что в конце, а даже на середине
дистанции.
Если бы мне кто-либо тогда в 1974 году сказал, что я буду испытывать спустя 15 лет и разочарования, и сомнения, и душевные муки, если бы мне хотя бы предположительно сказали, что я буду задумываться и даже планировать свой уход из органов КГБ, я бы посчитал это просто несерьезным. Моя преданность Фирме, Работе (эти слова тогда звучали для меня только с большой буквы) не позволяла принимать всерьез мелкие и более крупные обиды, даже проявления несправедливости, поскольку положительных моментов в Моей Системе, как я считал, было гораздо больше. Ну, разве можно забыть приподнятые, чуть ли не романтические впечатления от праздников Дня ЧК в 1974-1975 годах, проводимых нашей службой в "Интерклубе моряков"? Эти праздники, да еще молодежные и комсомольские мероприятия, в которых я не мог в силу своего характера не принимать участия, оставляли впечатление того, что я мечтал увидеть в органах КГБ: заботы о сотрудниках, профессионального братства, ощущения интересной, наполненной жизни.
Так получилось, что буквально с первых месяцев службы по инициативе тогдашнего секретаря комитета комсомола Управления КГБ Валерия Яхно, я был «замечен» и «выдвинут» на общественную работу в комитет ВЛКСМ Управления. И эта работа, была ли она связана с проведением вечеров отдыха, подготовкой общих комсомольских собраний, "курированием" первичных комсомольских организаций, не была мне в тягость. Хотя я и оказался впервые в жизни на выборной комсомольской работе. Наверное, это произошло потому, что работа наше комитета ВЛКСМ не была столь заформализована, а также потому, что рядом были такие же молодые как я, такие же энергичные, и, в подавляющем большинстве, очень симпатичные ребята. Многие из членов бюро ВЛСМ «образца 1974 года» в последствии стали достаточно крупными руководителями различных оперативных, технических и вспомогательных подразделений Управления КГБ –ФСБ. членов бюро ВЛКСМ "образца 1974 года"  в последствии стали  Многие годы спустя я не могу забыть положительные, светлые воспоминания о наших зимних и летних туристских слетах, о поездках на субботники  в пионерлагерь, о выезде      в Ригу, где мы прекрасно проводили время с латвийскими коллегами и многое, многое другое... Не случайно уже больше десяти лет подряд мы с удовольствием встречаемся в конце октября нашей компанией уже «почти старых комсомольцев» и поем «наши» песни, вспоминая чекистскую, комсомольскую молодость. Хотя подавляющему большинству из нас уже давно за 50…
 Работа в комитете ВЛКСМ и во 2-й службе подарила мне самые лучшие впечатления за годы службы в органах государственной безопасности: дружбу с Владимиром Г., Александром Л., Владимиром И. и их семьями, которые остаются самыми светлыми воспоминаниями моей чекистской молодости.
Первые три года службы в ленинградском Управлении КГБ я не испытывал никакого недостатка в человеческом общении, понимании себя и своих взглядов среди названных близких мне друзей. Мы все были разными: по характеру, по возрасту, по воспитанию. С обоими Владимирами меня объединила совместная учеба в ленинградской спецшколе КГБ.
Владимир И. был постарше всех нас и имел за плечами опыт двухлетней службы в армии в качестве офицера. У него уже был опыт руководства людьми. Ему была присуща житейская мудрость и простота общения. Он с радостью воспринимал любую возможность пообщаться семьями за пусть и не всегда богато накрытым столом. Владимир Г. Был, наверное, самым способным, точнее, самым перспективным нашей компании. Не случайно, именно он закончит службу в органах государственной безопасности в звании генерал-лейтенанта. Имея опыт серьезной комсомольской работе в вузе, он не приобрел отрицательных черт, свойственных многим «аппаратчикам». А сохраненный в душе романтизм, хорошее чувство юмора делали его всегда желанным гостем. К тому же он был единственным холостяком среди нас.
 Вот почему о нем особенно любили заботиться наши жены, стремясь уделить внимание "бедному Вовчику". К тому же пением под гитару лирически-романтических песен на стихи Пастернака и Цветаевой он, конечно же, растоплял женские сердца. К счастью, негативных качеств ловеласа у него не было и каких-либо нежелательных эксцессов в нашей среде не возникало.
            Александр Л.  Появился в нашей компании уже в 1975 году. Точнее я сам ввел его в наш сложившийся после учебы круг. Он пришел работать в наше отделение и сел за соседний стол со мной. Мы сразу, казалось, нашли друг друга, тем более что в его лице   я нашел благодарного слушателя, которому я стремился донести свои знания о специфике работы, ее особенностях и разного рода невидимых неискушенному глазу «подводных течениях».
Как весело и непосредственно проходили наши встречи, которые чаще всего бывали в нашей коммуналке на Плеханова или в квартире у Александра Л. на улице Жуковского. Танцы, пение под гитару, общие разговоры, шутки, вот что было главным в наших застольях. Спиртного на стол выставлялось достаточно мало. Точнее так мало, что я сейчас даже и не могу представить, сможем ли мы сейчас собраться вчетвером-
вшестером на пару бутылок "Хереса" и «Сурожа», как это было в мае 1977 года, когда я приехал из отпуска, проведенного в Крыму. Самое главное в наших отношениях тех лет — это искренность и непосредственность, с которой мы общались друг с другом. Мы были почти одинаково молоды. Мы все только начинали свою службу. Нам нечего было делить, и нам нечего было хотеть друг от друга кроме одной-единственной роскоши, о которой когда-то сказал Сент-Экзюпери: роскоши человеческого общения.
Сейчас, когда все мы закончили службу и наши пути по разным причинам разошлись, а Володя И. уже несколько лет как похоронен на Серафимовском кладбище, мы, оставшиеся в живых, не можем без сожаления вспоминать нашу искренность и простоту общения, способность услышать и понять другого человека, как себя самого. И хотя жизнь во многом изменила каждого из нас, я чувствую, я вижу, как дороги нам те прекрасные, те замечательные, те невозвратимые годы. И каждый из нас глубоко в душе порой сожалеет о том, что нам не удалось сохранить те искренние, естественные отношения, которые невозможно построить или "организовать" ни по какому оперативному, рецепту. Мы доверяли друг другу, мы уважали друг друга, в конце концов, возможно, не понимая это до конца, мы любили друг друга... А разве можно найти рецепты доверия, любви?..
Где-то на десятом году своей службы на "незримом фронте" я "родил" примерно такое высказывание: "Доверие между людьми – это такой деликатес, который готовится на коммунальной кухне (и как минимум двумя "поварами"). Каждый из готовящих кладет в
кастрюли свои ингредиенты по своему собственному вкусу, в том числе такие, как соль, перец, специи. А есть это блюдо нужно обоим. И блюдо (то есть доверие) будет удавшимся только тогда, когда оба человека, готовивших его, будут есть свое творение с удовольствием, не предъявляя друг другу претензий в том, что кто-то   что-то сделал не так..."
Как убедился я значительно позднее, многие мои коллеги по-своему понимали рецепт уважения: "Не надо рассуждать и не надо рефлексировать. Начальство надо уважать уже только за то, что оно начальство. Если ты не будешь этого делать, то рискуешь тем, что когда сам будешь начальником, кто-то из подчиненных тоже позволит себе не уважать тебя, да еще, чего доброго, будет делать это демонстративно..."
Но в жизни часто бывает так, как было прекрасно сказано о героях чудесного фильма Этторе Сколы «Мы так любили друг друга...»: "Мы мечтали в юности переделать этот мир, но прошло время, и жизнь переделала нас..." Эти воспоминания пишутся не для того, чтобы кого-то осудить или обличить. Но… Как много моих бывших сверстников «прогнулось» под этот изменчивый мир, напрочь забыв об идеалах и обетах своей молодости, в своем поведении поступая подчас гораздо хуже тех. Это не прямая речь, но скорее реконструкция мыслей многих моих коллег-руководителей. В том числе из числа ровесников, бывших друзей, приятелей. Несмотря на то, что 30 с лишним лет назад мы были честолюбивее, эмоциональнее и, пожалуй, искреннее. Во всяком случае, видя не самые умные решения наших "шефов", или их отнюдь не моральное поведение многие из нас говорили, что наступит время, когда мы, наше поколение, займет их места, и тогда мы все переменим…
Если продолжить воспоминания о годах, проеденных во 2-й службе, то можно отметить, что кроме морального удовлетворения, работа там довольно неплохо оценивалась руководством.  И, кто знает, как сложилась бы моя судьба, если бы я не ушел из службы в следственный отдел. Возможно, что я смог бы найти свое место в "чистой", а не "идеологической контрразведке", был бы оценен, считался бы на хорошем счету, и не имел многих душевных переживаний. Работа во 2-й службе у меня действительно, шла хорошо.
Не могу сказать, что я был "восходящей звездой", (это было бы слишком нескромно даже для такого честолюбца как я), но я достаточно быстро получил должность оперуполномоченного, что меня даже ставили в пример другим коллегам по подразделению.  Десятки «моих» людей, с кем я установил служебные контакты «в интересах государственной безопасности» работали и учились в странах Европы, Азии и Африки, принося «положительные оперативные результаты», в том числе по линии разведки.
И хотя я понимал, что для карьеры мало просто отлично работать и иметь хорошие личные и деловые качества, к какой-либо форме карьеры я просто не стремился. В это, возможно, трудно поверить, ведь я всегда был честолюбивым человеком, но я достаточно быстро понял, что делать карьеру, т.е. стремиться понравиться кому-то из начальства, стать чьим-то "порученцем" или привлекать к себе внимание общественной активностью — это не для меня. Я понимал, почему на учебу в Москву в разведку  направляют Алексея Ж., не самого способного по работе, но "со страшной силой" активного парня. Многие наши сверстники между собой шептались, что «его тянет в Москву генерал К., который чем-то обязан Лешиной теще» …  Но, понимая это, и, зная, что у меня нет ни высокопоставленных родственников, ни "мохнатой лапы" (как тогда любили говорить), я думал, что руководство само сможет заметить и выбрать меня, если сочтет необходимым.
Как любил я вспоминать (не вслух, а про себя) стихи то ли Евтушенко, то ли Рождественского: "Я тем и делаю карьеру, что я не делаю ее"! И поэтому я отверг "выгодное" предложение перейти в подразделение, занимающееся борьбой с контрабандой. Отверг, несмотря на советы более старших, умудренных товарищей: «Смотри, Паша, тебе решать. Но на выезде ты постоянно будешь работать, как мясорубка: фарш будет, а котлета - еще не известно.  А   в контрабандном отделении тебе котлета (читай - результат: ПК) всегда будет обеспечена». Я отказался от перевода, который мог быть с карьерной точки зрения очень выгоден. И главной причиной было нежелание бросить начатые дела, которые хотелось довести до конца, а также товарищей по работе, которые, в случае моего ухода, должны были как-то ухитряться работать и за себя, и за меня, отсутствующего.
И я продолжил работать на канале выезда советских специалистов за рубеж, ежедневно шлифуя в себе умение входить в контакт, и, конечно же, завоевывать доверие многих и многих людей, которых я стремился оградить от происков противника. Того самого противника, живущего на Западе, о котором я подчас имел достаточно смутное представление.
Мое пребывание во 2 службе закончилось довольно-таки неожиданно.  В сентябре 1976 года приказом начальника Управления я был переведен в следственный отдел УКГБ ЛО на должность следователя. Перевод не был связан ни с моей просьбой, ни с моим желанием перейти с оперативной на следственную работу. Правда, в 1974 году, при зачислении в органы КГБ на риторический вопрос Корсакова А.П.: "Где бы ты хотел служить?" - ответил: "В следственном   отделе". Мой ответ того времени был абсолютно естествен, поскольку об оперативной работе органов КГБ я практически не имел никакого представления, а что такое работа следователя, думается, по-настоящему почувствовал на стажировке в городской прокуратуре.
Как вышло, что меня перевели в следственный отдел, да еще без моего к тому особенного энтузиазма? Очень просто. Меня "продали". Точнее говоря (и деликатнее, конечно) меня рекомендовали тогдашнему начальнику следственного отдела полковнику Баркову Л.И.   как толкового парня, юриста по образованию, да еще имеющего   за спиной практику следственной работы в прокуратуре. Были наведены справки обо мне, в том числе и у всесильной Инессы Васильевны Катуковой, в то время помощника прокурора Ленинграда по надзору за органами КГБ. Ответы были получены положительные.
Дальнейшее было делом техники: согласовать перевод с Корсаковым А.П. и иметь мое формальное согласие. Но вот именно здесь я впервые позволил себе "взбрыкнуть" в общении с Корсаковым. Я вслух (!) в личной беседе с ним высказал мнение, что очень увлечен работой во 2 службе и не очень жажду перехода на следственную работу. У меня есть заделы, запланированные мероприятия, я... На этих словах я был достаточно бесцеремонно перебит и мне очень «доходчиво» было доведено, что «руководству лучше знать, где мне лучше работать» и что я должен помнить о том, что являюсь военнослужащим, к тому же АП напомнил мне: "Ведь сам 2 года назад при зачислении просился в следственный отдел"?
Короче, участь моя была решена. Напрасно пытался бороться за меня тогдашний начальник отдела Н. И. Беляев, который постоянно ставил другим меня в пример за активность, инициативу, творческое отношение к делу. Увы... Увы... Может быть, не совершись тогда этого перехода, по-другому сложилась бы моя судьба профессионала-чекиста, не было бы в моей жизни пресловутой «пятой службы», а значит, не появилось бы повода для этих мемуарных записей.
Переходя в следственный отдел, я имел за спиной неплохой, на мой взгляд, опыт оперативной работы, давший мне многое с точки зрения умения организовать работу группы людей, а также способности быстро и, как мне казалось, качественно решать различные нестандартные оперативные задачи.  Возможно, за   два года работы в контрразведке я еще не сумел приобрести и упрочить свой имидж, но, по крайней мере, я выработал для себя один важный принцип: «Я должен быть всегда старателен, добросовестен и обязателен. Я могу сделать какое-то дело не до конца или не совсем правильно только из-за неумения, нехватки знаний. Но я никогда не позволю себе не выполнить любого поручения или просьбы из-за собственного разгильдяйства, недобросовестности или необязательности».
Начав работать в следственном отделе, я "не просчитывал" ни плюсов, ни минусов этого назначения. Тогда у меня даже в мыслях не было, что, оставаясь во 2 службе, я смогу стать буквально через год "выездным" работником, и хотя бы раз в году иметь возможность ездить в загранкомандировку. Я не наводил справок о коллективе следственного отдела, микроклимате в нем.  Не примерял на себя роль "следователя-процессуалиста", считая, что "раз так надо", то я смогу найти себя на новом рабочем месте. К тому же (что, несомненно, очень важно) реализую свою юридическую специальность. Святая простота! Я не знал и не мог знать, что с сентября 1976 года начинается для меня с одной стороны полоса служебных успехов, с другой - полоса жизненных разочарований и огорчений, принесенных мне моей родной Фирмой, моей работой в интересах безопасности нашего государства…

Следственный отдел. Начало.

Начальник вел себя невъедливо,
Но на допросы вызывал…
В. Высоцкий

Начало моей работы в 1976 году в Ленинградском Управлении КГБ   было ознаменовано реализацией «громкого» по тем временам  уголовного дела на Рыбакова Ю.А. и Волкова О.Н., «пачкунов», написавших масляной краской на Петропавловской крепости, Ростральных колоннах, Консерватории, Таврическом дворце и других памятниках и зданиях города  разного рода политические лозунги, начиная от: «Долой КПСС!» и «Партия – враг народа», до призыва: «Слушайте «Голос Америки!»  Особенно запомнился ленинградцам 32-метровый лозунг, написанный крупными буквами яркой белой краской на Государевом бастионе Петропавловской крепости: «Вы распинаете свободу, но душа человека не знает оков!»
Уже, кажется, на третий день после прихода в следственный отдел я участвовал в обыске на квартире Олега Волкова. Правда, моя процессуальная роль была достаточно скромна, потому что обыском руководил и составлял протокол Андрей Сергеевич Кондратьев, пожилой, «матерый» следователь. Но, несмотря на это, свое первое следственное действие я стремился провести только на «пять с плюсом». До сих пор помню издевательские усмешки Олега Волкова, когда я на газете пересыпал содержимое десятков пакетов, до верха заполненных окурками, жжеными спичками, конфетными фантиками и засохшими плевками.
Я помню, что само «обиталище» первого увиденного мной «диссидента» произвело на меня весьма удручающее впечатление. Грязь, пыль, казалось не убиравшиеся годами, неудобная,  какая-то случайная мебель, вороха грязного, пропахшего гнилью и плесенью белья… Да и сам Олег Волков, с похмелья с трудом понимающий, что с ним происходит, не способный даже вспомнить имени своей обнаженной партнерши, лежавшей в его кровати, никак не походил на образ идейного врага который сформировала у меня спецшкола КГБ и годы обучения в Университете.
 К тому же у меня, как представителя «школы второй службы» было отрицательное отношение к так называемой «пятой линии» или идеологической контрразведке. Правда, я никогда не посмеивался, как это делали многие, над коллегами, работавшими в пятой службе Управления. Не бросал (даже шуточных) реплик типа: «Ну, как там у вас в охранке?» Но, тем не менее, я не считал борьбу с диссидентами и антисоветчиками главнейшей задачей органов КГБ.
Уголовное дело Рыбакова и Волкова, в процессе расследования которого мои начальники использовали меня, в основном, на подхвате, дало первые и, пожалуй, наиболее яркие впечатлении от специфики работы следственного отдела. И эта специфика разительно отличалась от организации работы в оперативных подразделениях. Очень скоро я почувствовал, а затем и понял существенную разницу к восприятию молодых сотрудников, существовавшую в то время в следственном отделе и второй службе. Если в службе мне безоговорочно доверяли любое, даже ответственное поручение или мероприятие, то в следотделе, наоборот, существовала четко организованная система «просеивания» молодых следователей перед допуском их к тем или иным серьезным следственным действиям.
«А он допрашивать-то умеет?» - мог сказать вслух, при мне (!) начальник отделения, отказывая тем самым ходатайствовавшему за меня руководителю следственной бригады в разрешении провести ряд самостоятельных допросов свидетелей.  Я очень скоро понял, что если во второй службе главным было профессионально квалифицированное достижение конкретного результата в работе, то в следственном отделе главным было: не допустить грубых процессуальных ошибок. И, не дай Бог, не допустить нарушения социалистической законности. Короче говоря, в следственно отделе образца 1976 года царил девиз (естественно, не высказывавшийся вслух): «Лучше не сделать какой-то работы, чем взяться её делать, с риском получить замечание и недовольство прокурора!»
И, так получилось, что такие мои качества, как оперативность, мобильность, умение быстро решать нестандартные проблемы, в первые месяцы моей работы в следотделе были восприняты отнюдь не положительно, а, наоборот, негативно. Я рвался в бой, а умудренные опытом «старые зубры» с усмешкой ставили меня на место, посмеиваясь над моей эмоциональностью и переживаниями за то, что дают слишком мало работы, что не включают в состав следственной бригады…
«Мало работы?» Тебе что, рабочий день занять нечем? Ну, вот, возьми 52 магнитофонные кассеты с записью западных «радиоголосов». Послушай, да составь протокол осмотра!» И я хватался за любую работу, даже сугубо черновую, потому что сидеть без дела в отдельном кабинете и читать в рабочее время юридическую литературу, было выше моих сил.
Может, именно поэтому я с большим энтузиазмом занимался документированием совершенных Юлием Рыбаковым краж пишущих машинок и радиоприемника, выезжая вместе с обвиняемым на места происшествия «в целях проверки показаний». Знать бы мне тогда, как потом негативно обернется для меня эта работа! Как отыграется в будущем Юлий Рыбаков на мне и моих коллегах в начале 90-х годов уже прошлого века!!! Как успешно использует факт своего законного (подчеркиваю это слово) осуждения за общеуголовные преступления в целях создания себе имиджа Борца с Системой и Радетеля за Демократию!
Ведь по результатам следствия им оперативники,  организовавшие поиск и задержание злоумышленников, и следователи, которые вели это уголовное дело, и прокурорские работники, утверждавшие обвинительное заключение, пришли к общему выводу: с учетом характеристики обвиняемых, объективной и субъективной стороны содеянного, им нельзя вменить ни одного из государственных преступлений, предусмотренных тогдашним УК РСФСР… И свой срок лишения свободы Юлий Рыбаков и Олег Волков получили за порчу памятников истории и архитектуры, хулиганство и банальные кражи.
Так случилось, что первым самостоятельным делом, которое я получил как следователь, оказалось дело 44-летней давности. Событие преступления (если оно вообще было) произошло в 1932 году. Это так называемое «пересмотровое» дело досталось мне от Виктора Е., симпатичного парня, прекрасного профессионала, ушедшего в отпуск, успев только-только наметить план расследования. Мне предстояло за месяц поднят из архива, изучить и пересмотреть 118 томов некогда знаменитого уголовного «Дела о заговоре финского Генерального штаба», по которому в 1932 году были осуждены к различным срокам лишения свободы и даже высшей мере наказания сотни финнов-ингерманландцев, проживавших в окрестностях Ленинграда.
Дело следовало пересмотреть по поручению военной прокуратуры на основании заявления  Эйно Парккинена, сына осужденного Парккинена Павла Матвеевича, сгинувшего где-то в 40-е годы в тундре в районе Воркуты. Это, казалось бы, рядовое дело запомнилось мне на всю жизнь и очень много дало мне для понимания цели моего чекистского труда. Не буду утомлять читателей подробностями фабулы уголовного дела, и хвастаться своей оперативностью. Отмечу только, что очень символичен тот факт, что в моем первом уголовном деле у меня был не обвиняемый, а подзащитный. Точнее, даже два: отец и сын Парккинены.
В результате анализа материалов уголовного дела, проверки профессионально добросовестности следователей, которые его вели, повторного допроса свидетелей (древних старух далеко за 70-80 лет), проживавших в маленьких деревеньках в окрестностях Колтушей), удалось доказать невиновность Парккинена П.М. и снять с него обвинение в шпионаже в пользу Финляндии по печально известной 58-й статье тогдашнего Уголовного Кодекса…
Результат моего первого расследования был достаточно скромным. По нему не были изъяты миллионы, не был изобличен опасный преступник, нанесший Советской стране существенный ущерб. Но оправдание хотя бы одного невинно осужденного, разве это не благородная цель? Работая по уголовному делу Паккинена, я своеобразно изучал историю своей страны или, как стало модно впоследствии говорить, её «белые пятна». Я понял, что сталинские репрессии начались не в 1937, а в начале 30-х годов. Я увидел, как формировался в теорию и реализовывался на практике принцип «обострения классовой борьбы». Я узнал, что уже в 1938 году судили и наказывали  тех следователей, которые в 1932 году «шили белыми нитками» уголовные дела и нарушали соцзаконность, применяя недозволенные приемы ведения следствия… И ещё я из уст самих жертв сталинского произвола и репрессий узнал о трагической судьбе финнов-ингерманландцев, исконно заселявших  земли вокруг старого Питера. Но, самое главное, я понял, что люди, пострадавшие от беззакония органов НКВД 30-х годов, если ты отнесешься к ним справедливо и человечно, будут видеть в тебе человека, а не преемника сатрапов и палачей тирании.
Вы спросите, а почему Эйно Парккинен, сын осужденного в 1932 году Павла Матвеевича подал заявление о реабилитации отца так поздно? Я сам не удержался и спросил его об этом. Ответ оказался удивительно прост и безыскусен. Ни Эйно, ни его мать, ни сестра никогда не сомневались в невиновности отца и его братьев, также осужденных в 1932 году. Семья была счастлива, когда высшую меру наказания для Парккинена П.М. заменили на 15 лет лагерей. Все эти годы с ним поддерживалась переписка, его ждали и верили, что он вернется. Последнее письмо из Воркуты, датированное 1947 годом, сообщало, что Павел Матвеевич освобождается через три дня. Им уже приобретены подарки для всех родственников, собраны деньги на дорогу. В лагере он был на хорошем счету, ударно трудился, неоднократно поощрялся…
Больше никаких известий от отца семья Парккиненов не получала. Все решили, что Павел Матвеевич «не дошел» тяжелый путь т Воркуты до Печоры, который ему, освобожденному политзаключенному, нужно было пройти пешком через тундру и тайгу. Видимо, он погиб от чьей-то лихой руки, покусившейся на невесть какие деньги и подарки… А справка о реабилитации отца нужна Эйно Павловичу, ну… просто для решения бытовых проблем. После войны, когда финнам разрешили возвращаться в родные места, Парккинены не смогли вернуться в свой дом в деревню Колбино, поскольку дом забрал себе под дачу какой-то неведомый им начальник. Мать с сестрой живут во Всеволожске, а Эйно жил со своей женой в поселке Раметелево, работал трактористом. А сейчас вот, под старость лет, с женой рассорился, развелся. Жить негде… А вот будет справка о реабилитации отца, он, как сын репрессированного, будет какое-то право иметь и на денежную компенсацию, и на отцовский дом или, хотя бы, на право свой холостяцкий дом построить: «Вот и все. Спасибо вам, гражданин следователь, за доброе отношение, за то, что честно к делу подошли и во всем разобрались… Прощайте!!!»
И все-таки, несмотря на мой природный оптимизм и первые радости от расследования дела Парккинена, работа в следственном отделе шла у мня тяжело, нервно. Я чувствовал в себе способности к большему, чем та подсобна работа, которой меня грузили. И я «дергался». Причиной этого были мои результаты работы во второй службе, где мне доверяли и относились как к перспективному сотруднику. К тому же мой опыт работы в городской прокуратуре позволял мне надеяться, что среди коллег-следователей я буду «не из последних удальцов».
Я специально подробно не останавливался на уголовном деле Олега Г., в расследовании которого я принимал активное участие как стажер-следователь в 1973 году, боясь, что мои воспоминания превратятся в «собрание сочинений». А ведь по окончании расследования этого дела меня принимали, если не как равного, то уж, во всяком случае, как своего истинные профессионалы следствия и розыска.
В общем-то, и сегодня, годы спустя, я могу, не без ласкающего душу тщеславия вспоминать удачно проведенные допросы, розыскные мероприятия, в результате которых Олегу Г. удалось вменить практически только на косвенных (!) доказательствах обвинение в убийстве (пункт «е» статьи 102 УК РСФСР). Долгие голы Нина Федоровна Марченко, блестящий следователь, звала меня «Пал Палычем» по имени популярного в те годы телевизионного «знатока». Так прозвал меня сам Олег Г. за то, что мне удалось найти веские доказательства, позволившие обвинить его в убийстве некой Л.З.
А в следственном отделе родного Управления КГБ самостоятельную работу с обвиняемым можно было получить только после двух-трех лет, а уголовное дело в самостоятельное производство и того позже! Вот из-за этого, на мой взгляд, несправедливого положения дел, я начал впервые за свою службу в любимой Фирме вступать в конфликты и споры с начальниками и коллегами по работе. Нет, я не выступал с резкой критикой на партсобраниях совещаниях. Я не изобличал порочную систему того времени, когда следователь-бригадир, возбудив новое уголовное дело, «раздавал» обвиняемых, а, значит, и будущие поощрения, наиболее близким себе людям.  С кем более тесно общался, например, «за рюмкой чая», или кого хотел приблизить к себе, заручившись поддержкой своего авторитета.
В начале я робко пытался доказать, что деление работы в следственной бригаде идет не всегда рационально и равнозначно между разными следователями. Например, более сложной, соответственно и престижной, считалась работа с обвиняемым. А допросы свидетелей по уголовному делу считались трудом более легким и менее квалифицированным (естественно, и менее поощряемым). Я же на примере «антисоветского» дела Рыбакова-Волкова пытался доказать, что работа со свидетелями, особенно из числа диссидентствовавшей интеллигенции значительно сложнее, чем с обвиняемым. Ведь обвиняемый каждый день приходит на допрос из следственного изолятора и туда же уходит. На нем висит груз обвинения и ему можно внушить, что чистосердечное раскаяние и активная помощь следствию поможет смягчит его будущее наказание. А как быть со свидетелями, да ещё из числа наиболее близких друзей арестованного «борца за свободу»? Во-первых, их еще нужно разыскать, чтобы доставить на допрос. Во-вторых, с ними нужно суметь установить психологический контакт, чтобы они хотя бы захотели с тобой, как со следователем, разговаривать. В-третьих, их нужно убедить давать правдивые показания, изобличающие близкого друга в совершении государственного (!) преступления, в то время как они имеют полное право заведомо безнаказанно демонстрировать тебе свою неприязнь и считать своей главной целью визита в КГБ ничего не сказать, что могло бы повредить их другу и единомышленнику.  В-четвертых…
Ещё много-много аргументов приводил я в защиту своей, как мне казалось, бесспорной позиции. Так же убежденно и аргументировано я пытался доказывать, что следователь, работающий в бригаде с обвиняемым, должен сам вести наиболее важные и ответственные допросы свидетелей. Ведь кто, как не он, знает во всех тонкостях событие преступления, о котором, как правило, обвиняемый уже дал развернутые показания. Увы... Увы… Увы… Мои убежденные, пламенные речи, поизносившиеся, чаше всего, на семинарах так называемой «чекистской учебы», только сотрясали воздух, так никого и не убеждая! Более того, они вызывали ко мне определенную настороженность и недоверие. Я же тогда, будучи неисправимым романтиком и еще достаточно наивным молодым человеком, никак не мог взять в толк, почему же к моим, несомненно, правильным предложениям не прислушиваются?
Тогда я еще не мог до конца понять, что сложившаяся годами в следственном отделе заскорузлая, консервативная система, просто не могла принять, чтобы какой-то «молодой щенок» мог открывать для убеленных сединами мудрецов какие-то непонятные им истины. К тому же мне не хватало житейского опыта, чтобы понять, что своими высказываниями я покушаюсь на святые устои «дележа работы» (так хочется сказать «добычи»), которая являлась основой сложившейся системы поощрений, наград, продвижений по службе.
Такое положение, в котором я оказался в следственном отделе, не могло продолжаться долго. По крайней мере, я не хотел, чтобы оно тянулось столько, сколько нужно для того, чтобы меня начали воспринимать как равного себе и в полном объеме подключили к следственной работе. Я был молод, горяч, нетерпелив. Два последних качества сохранились у меня, кажется, до сих пор. Я не умел и не умею ждать, предпочитая из двух худших дел – догонять. Это у меня получалось лучше.
Итак, не умея и не желая ждать и терпеть, я обращаюсь к Александру Петровичу Корсакову с просьбой о приеме по лично-служебному вопросу…
Эта беседа с Корсаковым запомнилась мне надолго. По крайней мере, в течение пяти-семи лет я очень хорошо помнил её подробности, легко мог воспроизвести детали этого разговора. Позднее, когда пришла пора новым унижениям, обидам и разочарованиям, нюансы этой беседы как-то ушли из памяти, но общее впечатление от разговора осталось, видимо, на всю жизнь.
Цель моего визита, с моей точки зрения, была предельно проста: искренне поделиться своими наблюдениями, оценками обстановки в следственном отделе, выразить свои чувства и сомнения. Получить совет, как лучше преодолевать возникающие в работе трудности, а, главное, если Корсаков поймет меня правильно, попроситься вернуть меня снова на оперативную работу, которая значительно больше подходит мне, исходя из моих личных, деловых и профессиональных качеств. Мне казалось, что я сумел достаточно убедительно, без излишних эмоций изложить свою позицию. И я был убежден, что с такими аргументами, а, главное, с позицией искреннего желания получить помощь и поддержку от кадрового руководителя, я буду понят правильно. Может, мне не сразу пойдут навстречу, но поймут правильно обязательно!
На самом же деле все оказалось абсолютно не так.   Корсаков довольно-таки терпеливо выслушал меня, что не всегда было для него характерно. Возможно, он хотел получше понять меня. А уж выслушав, он выплеснул на меня бурю эмоций, практически ничем не регулируемых. В каких только смертных грехах он меня не обвинил: и в зазнайстве, и в переоценке своих способностей, и в отсутствии уважения к старшим, и неумении строить отношения с людьми, и в эгоизме, и в… Ну, пожалуй, только что в измене Родине мне не было предъявлено серьезных обвинений.
Причем возможностей объясниться, сказать слово в свою защиту или в оправдание самого себя не было никаких! Мне просто не давали отрыть рот, повышая голос, как только я собирался хоть что-то возразить Александру Петровичу. Уже гораздо позже, став более опытным в науке и искусстве «человековедения», я понял, что возражать Корсакову было бессмысленно. Этим можно было только ещё в большей степени навлечь на себя его гнев.
Многие сотрудники и руководители прекрасно знали и полушепотом обсуждали между собой, что «Корсаков человек настроения, и никогда не знаешь, как он тебя примет с твоей проблемой: то ли внимательно выслушает, то ли оборвет на полуслове и накричит». И еще многие говорил о его привычке длительный период времени не менять своего мнения о человеке, если оно сложилось у него после первой встреч с собеседником. А ведь мне было подсказано доброжелательно относившимися ко мне кадровиками, что в период зачисления в органы КГБ я не оставил на Корсакова положительного впечатления: слишком ярко заявлял свои личные качества, не имел опыта выборной комсомольской работы. Ведь культурно-массовая работа – это все бирюльки детские! К тому же А.П. не мог мне «простить» позднего вступления в ВЛКСМ. Не случайно, он буквально «допрашивал» меня при зачислении: почему же это я не вступил, как все, в комсомол в 14 лет в седьмом классе?
В общем, из кабинета Корсакова я выскочил, как ошпаренный, красный от пережитого разноса обиды за свою собственную глупость. Ведь на разговор напросился сам! Последняя фраза А.П. метрономом стучала в висках, кажется несколько дней подряд после этой «беседы»: «Будешь работать там, где работаешь! И без рассуждений! А станешь рассуждать, да еще плохо относиться к выполнению указаний начальников – накажем!!!»
После этого разговора я по-настоящему усвоил для себя «золотое правило», ранее услышанное от старших коллег по работе: «Не хочешь себе неприятностей, никогда не ходи в отдел кадров советоваться или просить помощи или поддержки!»
Но только разносом со стороны Корсакова последствия моего необдуманного поступка не закончились. Разговор с Александром Петровичем, состоявшийся в августе 1977 года, спустя месяц отозвался совершенно неожиданно: по приказу Корсакова А.П. меня вывели из состава комитета ВЛКСМ Ленинградского Управления КГБ, где я уже в течение почти трех лет занимал должность заместителя секретаря по оргработе. И для меня это стало дополнительным «ударом ниже пояса», потому что на этой почве я испортил отношения со своими близкими друзьями Александром Л. И Владимиром Г., которые, как я читал «не защитили меня», не объяснили Кадровому Богу, не…
Уж не знаю, чего по тем временам не сделали мои друзья, но я очень и очень сожалею о том, что после этих событий мы отдалились друг от друга. Сейчас, по прошествии десятков лет как-то и не очень серьезно вспоминать обо всех перипетиях этой истории, в принципе простой и незатейливой: генерал приказал, а его подчиненные, не возражая, выполнили. И, вообще, сейчас я понимаю, что нельзя было так близко к сердцу принимать совершено естественные по тем временам поступки людей, которые я сам для себя чуть ли не возвел в ранг предательства.
Ведь возразить большому начальнику в 70-е годы прошлого века, да еще с позиции только начинавших службу сотрудников органов КГБ, было почти безумием, почти подвигом и просто поступком, от совершения которых в мирное время нас годами отчала печально знаменитая административно-командная система. Поэтому я не держу зла на моих друзей. И даже прошу у них прощения за свое поведение того времени. За свой максимализм и нетерпимость. За неумение прощать и быть гибким.
Прошли годы, и я знаю, я твердо уверен, что и Александр, и Владимир протянут мне руку помощи и подержат в трудную минуту. Так же, как и я не откажу им ни в чём, чем смогу быть полезным.

Следственный отдел. Становление.

Тяжело с истыми контрабандистами!
Да… Контрабанда – это ремесло!!!
Владимир Высоцкий

И все-таки, несмотря на апперкот, нанесенный мне Корсаковым, не пожелавшим даже вникнуть в мои переживания, несмотря на недоверие со стороны руководства следственного отдела, я дождался своего чала и добился права на настоящую серьезную работу. И если в январе-феврале 1977 года я просто дурел от ничегонеделания (ведь нельзя же восемь часов в день читать Уголовно-Процессуальный Кодекс и прочую юридическую литературу, как мне советовали мои начальники). То уже в марте-апреле того же года меня привлекли в следственную бригаду Виктора Е., которого я всегда «числил» за толкового, способного следователя и симпатичного, порядочного человека.
Правда в «бригаде» кроме меня и Виктора Е. никаких других следователей просто не было, да и дело на обвиняемого Виктора И-ва, рядового нарушителя государственной границы, было примитивным по фабуле и доказательственной стороне дела, однако… Это уже был первый шаг на пути становления в качестве полноправного сотрудника следственного отдела.
Подлинное же утверждение в качестве следователя началось для меня с конца мая 1977 года, когда сразу же после возвращения из отпуска, впервые проведенного по «горящей» путевке в Ялте, я был подключен к расследованию только-только возбужденного уголовного дела на Гуткину, Белостоцкого и др.  Расследование этого дела о контрабанде художественных ценностей стало своего рода этапным и для всего следственного отдела и было «громким» в масштабах как Ленинграда, так всей страны.
Как было установлено позднее в результате девятимесячного следствия и активных оперативно-розыскных мероприятий, группа Гуткиной-Белостоцкого интенсивно осуществляла контрабандные переправки за рубеж произведений изобразительного искусства, антиквариата, икон, церковной утвари. В незаконной переправке произведений искусства за границу им оказывали содействие иностранные дипломаты африканских стран и … ленинградские таможенники, позднее также привлеченные к уголовной ответственности за соучастие в контрабанде и получении взяток.
Всего на скамье подсудимых оказались семь человек, объединенных общими преступными деяниями и целью наживы для обеспечения своей последующей безбедной жизни за рубежом. Нет смысла подробно описывать фабулу уголовного дела, криминальные сюжеты, давать психологические портреты обвиняемых. Эту задачу во многом успешно решил журналист Георгий Семенович Молотков, написавший в 1979 году по материалам этого дела статью в журнале «Звезда» под названием «По черной тропе».
Позднее другой журналист Александр Мосякин опубликует в 1990 году в популярнейшем в т время журнале «Огонёк» материалы об этом уголовном деле, основной упор делая на раскрытии действий Г.Б  Гуткиной по контрабандной переправке за рубеж работ уникального художника Павла Николаевича Филонова. Я коснусь уголовного дела на Гуткину-Белостоцкого и других только в объеме, необходимом для представления о том, чем стало для меня это расследование, какие знания и навыки я получил, и насколько это дело повлияло на мою будущую карьеру и судьбу.
Я был подключен к уголовному делу № 72 также как и ранее – на «роль второго плана». И я почти с самых первых дней «столкнулся» с двоюродной сестрой Гуткиной – Рахилью Анатольевной Рыбаковой, преданной обвиняемой гораздо больше, чем сестра. Как было несложно установить уже в первые дни следствия, волевая и мужеподобная Геня Борисовна Гуткина  и рафинированно-утонченная Рахиль Рыбакова находились между собой не только в родственных, но и в более интимных отношениях… Чего стоило выстроить с Рыбаковой нормальный психологический контакт, даже трудно описать. Может, мне помог мой опыт оперативной работы, когда в беседе с каждым новым человеком я стремился сразу же, уже с первой встречи, завоевать необходимое доверие. Тем не менее, забегая вперед, можно сказать, что именно с контакта с Р. Рыбаковой, до этого «пославшей» допрашивавшего ее следователя, у меня в отделе  выработалось  «амплуа» работника, способного допрашивать людей, переживших два инфаркта, установленных шизофреников, умевшего обыскивать квартиры матерей, имеющих на руках десятидневных грудных детей.
Работая с Р. Рыбаковой, которая была, пожалуй, одним из главных свидетелей по уголовному делу, я получил лучшую практическую школу отработки тактики допроса и методики документирования выявленных эпизодов преступной деятельности. А, главное, что благодаря моему контакту с Рыбаковой, да еще пригодившемуся оперативному опыту, который все чаще удавалось мне выгодно использовать, я нашел в этом уголовном деле, а потом и на многие годы вперед «свою тему». Имя этой темы – Павел Николаевич Филонов.
Впервые о том, что жил когда-то такой знаменитый, буквально гениальный художник, я услышал еще осенью 1976 года, допрашивая близкого друга антисоветчика Рыбакова – Валентина Серафимовича. На мой «тактический» вопрос, необходимый для установления психологического контакта, «в какой манере. Как художник, он работает», Серафимович небрежно бросил: «В манере молодого Филонова». Мне пришлось честно признаться, что фамилию Филонов я знал только в связи с тогдашним заместителем председателя Ленгорисполкома М.Д. Филоновым.
В. Серафимович терпеливо и красочно поведал мне тогда историю судьбы П.Н. Филонова, «гениального русского художника, затравленного НКВД и партократическим аппаратом». Не стоит забывать, что В. Серафимович в то время помимо того, что был художником, считал себя другом антисоветчика Юлия Рыбакова, поэтому многое воспринимал на свой лад. К тому же, как выяснилось позже, он состоял на учете в психоневрологическом диспансере с диагнозом «шизофрения», имел две суицидные попытки. Но почему-то после этого допроса таинственная фамилия гениального художника Филонова, «картины которого держат за бронированной дверью в Русском Музее», крепко засела у меня в голове.
Поэтому, совершено не случайно, когда нашей следственной бригадой были получены отрывочные данные, что больше всего Гуткина боится не предъявления в контрабанде икон и ювелирных изделий Фаберже, а боится, «лишь бы следствие не докопалось до переправки за рубеж Филонова», я среагировал на это первым.  С этого дня началось мое становление как будущего «искусствоведа в штатском», специалиста по изобразительному искусству и культуре. Становление, во многом определившее мою будущую работу в пятой службе Ленинградского управления КГБ в качестве оперативного сотрудника, курировавшего Государственный Эрмитаж, а затем и начальника оперативного подразделения.
Интересно, что моим первым педагогом была сама «тётя Нина» (кличка Гуткиной среди спекулянтов и контрабандистов).  Этому художественному самообразованию существенно способствовала прекрасная библиотека книг по искусству, а также собранная «тётей Ниной» коллекция слайдов крупнейших русских и западноевропейских художников, изъятые при обыске в квартире Гуткиной.
Геня Борисовна Гуткина, как только поняла, что «чекисты докопались до Филонова», проявила чудеса мимикрии и приняла самое активное участие в работе по поиску произведений искусства, подготовленных, но еще не отправленных контрабандным путем за рубеж. Как было достаточно быстро установлено следствием и активно проводившимися оперативными мероприятиями Гуткиной удалось заполучить несколько работ П.Н. Филонова у его родной сестры – Евдокии Николаевны Глебовой, проживавшей в то время в ленинградском Доме Ветеранов Сцены. «Тётя Нина» смогла втереться в доверие к престарелой женщине под очень простым предлогом – написание книги о П. Филонове. И Евдокия Николаевна, которая после смерти Мастера в декабре 1941 года в блокадном Ленинграде оставалась единственно хранительницей его наследия, расположилась и доверилась лихой авантюристке, выступавшей под личиной искусствоведа-энтузиаста.
Но для того, чтобы найти места, где хранились работы Филонова, которые «Тётя Нина» выудила у Глебовой, нужно было еще «разговорить» Рахиль Анатольевну Рыбакову. А это было весьма непросто… Вспоминаю, как июньским вечером 1977 года, в конце рабочего дня, используя все законные  приемы тактики допроса удается получить (на протокол!) показания Р.А. Рыбаковой о том, что  рисунок П. Филонова, переданный ей перед арестом Гуткиной, находится «на хранении» в квартире их общей знакомой Галины К. Времени  на размышление и длительные согласования нет. Зная непредсказуемый характер Рыбаковой, я понимаю: нужно принять срочные меры по изъятию ценного произведения искусства, пока Рахиль Анатольевна не передумала и не предупредила Галину К. о данных следствию показаниях.
Я выношу постановление о производстве выемки вещественного доказательства и с оперативным работником Александром Г., ныне одним из руководителей Петербургского управления КГБ, выезжаю на Василевский остров по адресу проживания Галины К., срочно установленному оперативниками (вечно возбужденная и импульсивная Р. Рыбакова не назвала ни адреса, ни телефона Галины К.). Приехав с Александром в квартиру, мы убеждаемся, что она заперта. Хозяев нет дома. Помогает оперативный опыт и благоприобретенная общительность. Уже через пять минут два молодых «родственника» Галины К. узнают от соседей, что она с дочкой-десятиклассницей на выпускном вечере. Мы с Александром принимаем решение разделить наши скромные оперативные силы средства. Он остается с постановлением о производстве выемки квартиры, а я, в прямом смысле слова, бегу в школу, расположенную по соседству.
В этот день мне, несомненно, везло. Хотя, как принято говорить у оперативников, «везет тем, кто везет». В актовом зале школы только-только началось торжественное собрание, посвященное вручению выпускникам аттестатов зрелости. Я пробираюсь по проходу к первым рядам и внимательно вслушиваюсь в объявляемые директором школы фамилии. Когда речь доходит до Анны К. (фамилия была, на мою удачу, очень характерной), я смотрю во все глаза, куда, в какой ряд, к какой женщине подходит, держа в руках аттестат зрелости, эта сияющая от счастья девочка.
Дальнейшее было, говоря футбольными терминами, «делом техники». Сразу же после окончания торжественной части я подхожу к Галине К. и под благовидным предлогом отвожу её в сторону от дочери и от бывшего (как я понял, наблюдая за семьей) мужа. Далее, представившись и показав удостоверение следователя Ленинградского Управления КГБ, я просто сумел убедить Галину К. пойти вместе со мной в её квартиру, чтобы «выполнить волю Гуткиной и Рыбаковой, передав следствию работу Филонова». Этому способствовало то, что я дал шанс Галине К. сделать это «по-тихому», ничего не говоря ни дочери, ни бывшему мужу: «Ведь, Галина А…, поймите, ваш дом так близко. Уже через пол часа вы вернетесь на выпускной вечер. Вы же умная женщина, зачем портить такой праздник дочери?»
Я сдержал свое обещание и праздника дочери Галины К. не испортил. Мы с Александром Г., с которым еще не раз будем с разного рода приключениями изымать ценности и произведения искусства, были просто счастливы, приобщив к материалам дела рисунок тушью самого Павла Филонова!
Работа по поиску и спасению от незаконной переправки за рубеж произведений Филонова совершенно естественным образом свела меня с его родной сестрой Евдокией Николаевной Глебовой, женщиной удивительной судьбы им необыкновенных личных качеств. Описывать мои встречи с этой девяностолетней старушкой, которые почти всегда проводились в ее комнате в ленинградском Доме Ветеранов Сцены, подчас безо всяких протокольных оформлений, очень и очень не просто. Глебова легко переходила на французский язык, когда начинала сильно волновалась, и тогда у нас не получалось никакого взаимопонимания (в школе и в университете я учил английский). Евдокия Николаевна долгое время не могла поверить, что «эта интеллигентная женщина-искусствовед Геня Борисовна была главарем шайки разбойников». Каких усилий мне стоило развенчать в глазах этой уже очень старой женщины миф о том, что Гуткина интересовалась творчеством Филонова для того, чтобы «написать книгу о брате».
Самое ценное, из того, что мне удалось в многочисленных беседах с Евдокией Николаевной – это завоевать её доверие. Доверие старого человека, пережившего и сталинские репрессии, и забвение имени любимого брата в эпоху брежневского безвременья. Это доверие дорого стоило. И не случайно, наверное, самым большим своим достижением за годы службы в органах государственной безопасности я считаю тот шаг, который Евдокия Николаевна Глебова совершила с моей помощью и при моей поддержке, подписав 17 апреля 1980 года дарственной  Русскому Музея на все оставшиеся в её распоряжении работы брата-художника.
К написанию первой дарственной мне удалось подтолкнуть, нет, точнее говоря, подвести Глебову ещё в 1977 году по окончании следствия по делу Гуткиной и членов ее преступной группы. Тогда Евдокия Николаевна увидела по телевидению выступление искусствоведа Русского Музея Евгения Ковтуна на фоне выставленной в музее живописной работы П. Филонова «Масленица». Глебова, действительно, поверила, увидев по телевизору безобразно-развязное поведение Гуткиной на суде, что «как ни странно, именно НКВД сейчас помогает вернуть имя брата Русскому Искусству. Спасибо вам за это, Пал Максимыч!»
Но это будет потом. По окончании уголовного дела № 72. А пока летом 1977 года Евдокия Николаевна Глебова в одной из бесед со мной (даже по началу не занесенной на протокол допроса свидетеля) «признается», что «Евгения Борисовна не вернула карандашный рисунок Паши с моим портретом»… Какую бурную оперативно-розыскную деятельность развернула вся наше следственная бригада для проверки факта наличия у связей Гуткиной графической работы П.Н. Филонова! Каталога работ Мастера Мастерской Аналитического Искусства в то время практически не существовало. Сама Геня Борисовна Гуткина именно под предлогом каталогизации работ Филонова просила Глебову брать их из Русского Музея, где они находились на временном хранении. И все-таки, благодаря консультациям «эксперта по Филонову», сотрудника Русского Музея Евгения Федоровича Ковтуна мы, молодые следователи, смогли добиться признания  Гуткиной, что в её руках был фигуративный карандашный портрет сестры художника, да еще подписанный рукой самого Мастера.
Но… После своего ареста Гуткина ничего не могла сказать о судьбе «Портрета Глебовой» и оставалось только уповать на то, что удастся «уговорить» Рахиль Рыбакову дать правдивые показания, где хранится эта работа Филонова, переправить которую за рубеж контрабандисты просто не успели.
Я не буду даже сейчас, по прошествии трех с лишним десятков лет, раскрывать секреты методики допросов как обвиняемой Гуткиной Г.Б., так и свидетеля Рыбаковой Р.А., в общем-то, находившейся на волосок от предъявления ей обвинения в пособничестве контрабандистам. Однако, мы не зря ели свой хлеб, не зря совершенствовали свои знания и навыки на еженедельно проводившихся «чекистстких учебах». В результате Р. Рыбакова призналась, кому из своих знакомых после ареста Гуткиной она передала на хранение ряд ценных работ, подготовленных для контрабандной переправки за рубеж, в том числе и «Портрет Глебовой» работы Павла Филонова. Однако, сделала это с одним условием…
От меня, как от сотрудника органов государственной безопасности было получено «честное слово офицера», что мы не будем проводить на квартире друзей Р. Рыбаковой, «очень порядочных, солидных людей» никаких процессуальных действий «типа обыска и выемки». Рахиль Анатольевна в начале предлагала «просто вместе поехать» к Евгении О. П-й и «забрать переданный ей на хранение сверток». Однако Рахиль Рыбакова не была бы Рахилью Рыбаковой, если бы в последний момент, уже сидя в машине, не отказалась от участия в акции «добровольной выдачи вещественного доказательства по уголовному делу № 72». 
И мне с моими коллегами-оперативниками вновь пришлось оказаться в предельно щекотливой ситуации: даже войдя в квартиру П-й на тихой улице Рашетова, мы не могли осуществлять процессуальных действий, будучи связанными обещаниями честного слова офицера. Евгения П-ва, напротив, то ли подумав, что мы проявляем слабость, то ли излишне уверившись в своей силе, начала «качать права», переведя деловой разговор с пришедшими в её квартиру сотрудниками КГБ в некую разновидность «базара». Я видел, что П-ва не сомневается в том, что информация о портрете работы Филонова получена нами через Г. Гуткину и Р. Рыбакову, но она пыталась убедить нас, сотрудников органов госбезопасности, что рисунка Филонова нет в её квартире.
Разговор заходил в тупик. В квартиру вернулся с работы муж Евгении П., известный филолог, очень интеллигентный, выдержанный человек, который очень переживал за ситуацию, не принимая никакого участия в разговоре. Ситуация затягивалась, и первым, как самый молодой и нетерпеливый, не выдержал я: «Все, Евгения О., мое терпение кончилось. Я являюсь следователем органов госбезопасности, и уголовно-процессуальный закон позволяет мне прямо сейчас вынести постановление о производстве обыска с последующим уведомлением об этом прокурора. Пусть я возьму грех на душу, пусть нарушу слово офицера, но я должен быть уверен в том, что сделал всё возможное для поиска и приобщения к уголовному делу работы такого замечательного художника как Павел Филонов». Я начал выписывать своим плохим почерком постановление о производстве обыска.
Наблюдая за Е. П-вой боковым зрением, я понял, почувствовал, что работа Филонова находится в квартире, и что Евгения П. почему-то очень боится обыска. Я придумываю, как оказалось в последствии, самый весомый аргумент: «Знаете, я хочу Вас предупредить. В соответствии с законом мы должны будем изымать все предметы, исключенные из гражданского оборота: золото в слитках, драгоценные камни в «сыром» виде, валюту, отравляющие и наркотические вещества, а также предметы порнографии и изданную за рубежом литературу.  Я понимаю, что ваша семья – семья профессиональных филологов, но я предупреждаю вас заранее, если какие-то из изъятых нами книг будут признаны экспертизой антисоветскими и клеветническими, то это может грозить вам соответствующими санкциями» …
Не знаю, не берусь судить, была ли в квартире супругов П-х подобного рода «подрывная» литература, изданная за рубежом, или валюта, которую могла им незаконным путем прислать проживавшая в то время в Израиле дочь,  но именно после этих слов  Евгения П. ушла в дальнюю комнату, откуда вернулась со свертком, в котором оказались несколько листов русской и европейской графики, в том числе тот самый «Портрет сестры» работы П.Н Филонова. И я принялся вместо протокола обыска составлять «протокол добровольной выдачи вещественного доказательства».
Еще более интересным с точки зрения работы по сохранению и изъятию произведений культурного наследия, ставших предметами контрабанды, было расследовавшееся в 1978-1979 г.г. уголовно дело по обвинению М.З.  Поташинского, а также И. С. Осипова. Мне довелось готовить к реализации оперативные материалы по этому делу, поскольку мои друзья из второй службы, «проверив меня в деле» на Гуткину и Белостоцкого, хотели, чтобы именно я расследовал это достаточно незаурядное по способам контрабандных отправок за рубеж художественных ценностей дело. Но все-таки бригадиром следственной бригады наш начальник следственного отдела В.И. Третьяков назначил более уравновешенного и рассудительного, да и, однозначно, более опытного Валерия Ивановича Аксакова. И, честное слово, у меня на это не было никаких обид. Кроме того, с самого начала в нашу «молодежную» бригаду были включены Виктор Николаевич Егоров и Николай Николаевич Автух. Позднее, уже в разгаре расследования уголовного дела к нам присоединился только что пришедший в  Следотдел из оперативного подразделения Виктор Васильевич Черкесов, будущий начальник следственной службы, Петербургского Управления ФСБ и генерал Федерального Управления Госнаркоконтроля России, а тогда просто наш молодой коллега и друг.
Уголовное дело Осипова-Поташинского было очень интересным по своей фабуле и методам контрабандной переправки за рубеж художественных ценностей. Исай Самуилович (Измаил Семенович) Осипов, юрист по образованию, член КПСС, ветеран Великой Отечественной войны, известный в Ленинграде коллекционер живописи – он никак не подходил под образ расхожего контрабандиста. Правда, по некоторым делам о контрабанде и спекуляции картинами Осипов И.С. привлекался, как лицо, у которого контрабандисты скупали произведения искусства для переправки за рубеж. Но с учетом возраста и перенесенного инсульта Измаил Семенович на длительный срок ложился в больницу, оставаясь вне уголовных процессов. Да и вообще Осипова Исая Самуиловича, которого я должен был допросить в день реализации уголовного дела, начальство даже планировало отпускать домой, не предъявляя обвинения и не избирая меры пресечения. Еще бы! Дедушке уже 69 лет. Он перенес тяжелый инсульт, практически является инвалидом!
Но, может, мне повезло, а, может, уже был накоплен на «гуткинском деле» определенный профессионализм, и Осипов И. С. ушел после первого допроса не к себе домой, а в камеру следственного изолятора. Таким образом, я впервые получил своего (законного!) обвиняемого, да еще линию отработки всех его многочисленных родственных связей, плюс, естественно, работу со всеми экспертами по оценке как изъятых, так и ушедших за рубеж в Израиль художестве ценностей.
Михаил Залманович (Захарович)  Поташинский, наоборот, был личностью, неоднократно попадавшей в «места не столь отдаленные» за разного рода спекуляции. Вот время одной из «отсидок» в колонии Поташинский в совершенстве овладел профессией переплетчика. Что свело этих довольно-таки разных людей? В общем-то, простое желание обеспечить себе безбедную жизнь на Земле Обетованной, которую каждый из них в виде государства Израиль выбрал себе как место своего постоянного будущего проживания.  В семье Осиповых больше всего стремился в Израиль любимый племянник И. Осипова - Григорий, стремившийся воссоединиться на своей «исторической родине» с недавно туда уехавшей любимой девушкой.
М.З. Поташинский для того, чтобы покинуть Советский Союз, специально заключил брак с Лидией Эфраимовной Лессовой, отец которой, Эфраим Лесов уже два года как жил в Израиле. А по своей бывшей карьере художника Эфраим Лесов был и много ни мало одним из учеников П.Н. Филонова (!), входил в круг художников Мастерской Аналитического Искусства (МАИ), руководимой в 30-е годы Мастером, участвовал в 30-е годы в иллюстрировании знаменитой книги «Калевала» издательства «Академия».
Именно на имя Эфраима Лесова планировал отправлять М. Поташинский контрабандным путем произведения искусства, доход от реализации которых должен был обеспечить ему безбедное существование за рубежом. Дело было за малым: найти сами произведения искусства, а уж способ их переправки был продуман у Михаила Захаровича до деталей!
Тут-то Поташинскому и повезло познакомиться с коллекционером И. Осиповым, переживавшим за то, как материально обеспечить в далеком Израиле жизнь любимого племянника Гриши и его матери - родной сестры Исая - Ocиповой Татьяны Самуиловны. Уговорить Осипова И.С. и членов его семьи начать переправлять за границу картины и гравюры, имевшиеся в коллекции ветерана войны и юриста, оказалось достаточно просто.
Как только Михаил Захарович продемонстрировал семейству Осиповых потрясающее умение переплетчика заделывать в папки с репродукциями картин советских художников гравюры и даже небольшого формата живописные полотна, да еще показал письма Э. Лесова, подтверждающие получение предметов контрабанды в Израиле... Работа на вновь открытом контрабандном канале закипела!
В изготовлении тайников, отправлявшихся за рубеж по почтовому каналу, принимали в полном составе две семьи. Со стороны Осиповых: глава семьи – Исай Самуилович, его сестра Татьяна Самуиловна Осипова и ее сын, восемнадцатилетний Григорий.  Готовили тайники, паковали бандероли и отправляли их с контрабандными вложениями по почте в Израиль жена Лесова (и теща Поташинского) Мириам Нахимовна, дочка Лесова Э.Н. Лидия Эфраимовна и зять Поташинский М.З. Для сотрудников почты и таможни, казалось, не было никаких вопросов, поскольку за рубеж отправлялись безобидные репродукции картин советских и русских художников, портреты русских писателей, деревянные панно с изображениями видов Петербурга-Ленинграда, разрешенные к отправке за рубеж книжные издания.
 И если бы не профессионализм и оперативное мастерство моих бывших коллег и друзей из 2-й службы Сергея В.-Р., Александра Г., Владимира Л., Михаила П., Людмилы Т. и других, то, возможно, и сбылась бы мечта семей Осиповых - Поташинских открыть где-нибудь в Иерусалиме антикварный салон-лавочку по продаже произведений европейского искусства...
Не буду раскрывать, даже по прошествии тридцати лет, каким трудом оперативников удалось изобличить и задержать с поличным М. Поташинского и жену-подельницу Л. Лесову. Нам, следователям, работавшим по этому уголовному делу, предстояло процессуально задокументировать все факты контрабандных отправок за рубеж, по возможности изъять и обратить в доход государства подготовленные для переправки в Израиль произведения искусства, определить степень вины каждого из участников этой «семейной преступной группы».
Во многом успех будущего расследования был заложен благодаря скрупулезному, тщательно проведенному обыску в квартире И.С. Осипова, которым руководил Виктор Николаевич Егоров. На мой взгляд, Виктор был в то время лучшим специалистом в следственно отделе УКГБ по производству обысков и документированию изъятия вещественных доказательств. Этот обыск в квартире Осипова И.С. длился, по-моему, около восьми часов. Во время этого процессуального мероприятия были изъяты и приобщены к уголовному делу десятки картин и гравюр, подготовленных к контрабандной отправке за рубеж и уже заделанных в специальные тайники, а также более ста живописных полотен и более трехсот листов графики из богатой художественной коллекции Осипова И.С., которые мы, следователи, должны были конфисковать в доход государства.
Но главным, что удалось изъять Виктору Егорову на обыске, оказались маленькие записки, «бумажки», которые после длительных, тщательных осмотров и допросов обвиняемых и свидетелей, оказались схемами «разделки» разных ценных картин на части, а также списком произведений искусства, уже переправленных за рубеж.
Огромное положительное значение в выявлении предметов, переправленных за границу в Израиль, оказала работа, проведенная Николаем Автухом по осмотру писем Эфраима Лесова, изъятых по месту жительства его жены и дочери. В результате анализа «подтекста» писем, нам удалось установить, какие произведения искусства уже «ушли» в Израиль, что позволяло при отработке тактики допросов обвиняемых Поташинского и Осипова добиваться от них дачи правдивых показаний.
Я не буду подробно говорить о ходе и результатах следствия, которые были подробно описаны писателем и журналистом Георгием Семеновичем Молотковым в очерке «Бандероли в Иерусалим», опубликованном в сборнике «Чекисты», изданном в «Лениздате» в 1982 году. Отмечу только, что контрабандистам удалось переправить в Израиль большое количество великолепных японских цветных гравюр 15 - 17 веков, фрагменты разрезанной на части картины Бориса Григорьева, живописные работы французских и голландских мастеров 17-18 веков и даже живописную работу на дереве (!), выполненную в мастерской самого Лукаса Кранаха!
Остановлюсь подробнее на действиях нашей следственной бригады, направленных на приобщение к материалам дела вещественных доказательств и изъятии художественных ценностей, в целях их дальнейшее конфискации и передачи государственным музеям. Здесь приходилось применять много выдумки и творчества.
В процессе работы с обвиняемым Осиповым И.С. мне удалось установить с ним хороший психологический контакт и убедить добровольно передавать следствию картины из его коллекции, в целях будущей конфискации по решению суда, которая могла бы компенсировать нанесенный его контрабандной деятельностью ущерб. Исай Самуилович сообщил мне на допросе, что часть картин его коллекции (перечисляются авторы и сюжеты) хранится к квартире его сестры Веры Б. на Пушкинской улице. Валерий Аксаков выносит постановление о производстве обыска в квартире Веры Самуиловны Б., мы получаем санкцию на обыск и в конце рабочего дня выезжаем по указанному адресу.
Увиденное мною и практикантами следственного факультета Высшей Школы КГБ, не могло не потрясти. Вся огромная квартира от пола до потолка в прямом смысле слова была забита антиквариатом. Именно забита, потому что многие вещи, в том числе авторская отливка знаменитой конной статуи Николая I работы Петра Клодта лежала на антресолях высотой с человеческий рост вместе с огромным количеством антикварных каминных фарфоровых часов XVIII-XIX веков. А вот картин, о которых сообщил Осипов И.С., на стенах мы не обнаружили. Но о том, что они когда-то были на стенах, свидетельствовали пятна на обоях и металлические крюки.
Хозяйка квартиры в начале категорически не хотела идти на контакт со следствием. Она «не знает ни о каких картинах Измаила». Более того, она намекает на возможные неприятности со стороны её мужа, «близко знающего генералов». С её уст, действительно, слетают имена и фамилии руководителей ГУВД, Ленинградского военного округа. Но мы молоды, а, значит, не признаем авторитетов, и пока еще не научились бояться брать на себя ответственность: «Ну, раз так, то мы забираем все фарфоровые часы. Ребята, несите все часы и укладывайте их вдоль этой стены!» Вера Самуиловна начинает причитать, говорить о том, что «часы же могут по дороге разбиться», что я «как умный человек, несомненно, знаю, что Измаил не собирает часов». Но я непреклонен: раз Б. не выдает добровольно картины, принадлежащие её брату И. Осипову, то я забираю «до выяснения обстоятельств» все каминные часы. А она «потом, когда следствие во всем разберется, сможет их получить на Литейном, 4».
И тогда Вера Самуиловна сдается. Она идет в соседнюю коммунальную квартиру и приносит с собой связку картин. Я бегло осматриваю их и говорю: «Но это же не всё! Где работа Вишнякова «Мальчик со скрипкой»?  Вера Самуиловна вынуждена идти в другую квартиру по-соседству,  чтобы принести с собой ещё десятка полтора живописных полотен русских мастеров XVIII-XIX веков. Теперь она уже извиняется, объясняя, что ей позвонила сестра Татьяна и просила перепрятать вещи Измаила: «Только не надо забирать с собой фарфор, он ведь очень хрупкий и может разбиться», - Вера Самуиловна смотрит мне в лицо с надеждой.
 Пришедший в процессе обыска муж Б., «знакомый с генералами», тоже в начале «покачал права», но на деле оказался закройщиком из знаменитого пошивочного ателье «Звездочка», обслуживавшего, действительно, генералов…
Мы заканчиваем обыск подписанием протокола изъятого имущества далеко за полночь, заказав для вывоза изымаемых художественных ценностей на автобазе Управления КГБ целый микроавтобус ПАЗ, который едва-едва вмещает художественные ценности, которые мы бережно перевозим в помещение следственного отдела. Кстати, для их хранения (с учетом их количества) выделяется пустовавший в то время большой кабинет неподалеку от следственного изолятора. И по нашему заказу плотники изготавливают специальные стеллажи для хранения картин по образцу хранилищ Государственного Эрмитажа.  С моей легкой руки и языка это помещение начинает называться «Третьяковской галереей» (читатель поймет, если вспомнит, что начальником следственного отдела в то время был полковник Василий Иванович Третьяков).
Не менее интересные сюжеты принесли поиски источников приобретения картин Поташинским М.З. и Осиповым И.С., предназначенных для переправки за рубеж. С учетом специфики тайников в папках с репродукциями и деревянных панно, «пайщики-концессионеры» нуждались в картинах небольшого формата, многие из которых приобретались Осиповым И.С. у знакомых московских коллекционеров. В то время коллекционирование живописи и антиквариата было своего рода полулегальным занятием, поскольку любую «скупку с целью перепродажи» можно было юридически подвести под статью 154 УК РСФСР 1961 года («Спекуляция»). Вот почему мои «процессуальные встречи» с известным в то время московским коллекционером-пушкинистом Изольдом А. П-м получили довольно-таки своеобразное продолжение.
Смертельно напуганный вызовом на допрос на Лубянскую площадь в Москве журналист- коллекционер Изольд П. начисто отрицал любые факты продажи живописных работ Исаю Осипову. А мы, как следователи-профессионалы, были обязаны устранить противоречия в их показаниях, поскольку фактически не сомневались в правдивости показаний И. Осипова, твердо вступившего на путь сотрудничества со следствием и дававшего чистосердечные признания. Я был вынужден несколько раз вызывать Изольда П. на допрос в Москве, а затем на очные ставки с Осиповым И.С. в Ленинград.
 После каждого вызова на мое имя в следственный отдел приходили письма, и даже телеграммы от коллекционера, в которых он приводил какие-то причины невозможности приезда в Ленинград и сообщал об осуществленных им актах дарения имевшихся в его коллекции предметов и документов Пушкинской эпохи московским музеям. В результате на базе его «добровольных» пожертвований была открыта экспозиция Московского музея Пушкина «Музей-квартира А.С. Пушкина на Арбате». Читая письма, Изольда П-го, мы с Виктором Черкесовым и Валерием Аксаковым улыбались, когда автор, демонстрируя свою лояльность органам госбезопасности сообщал о своем очередном даре и подписывался: «С журналистским приветом, Изольд П-й».
А чего стоят усилия, предпринятые нашей «молодежной бригадой» по получению доказательств поступления контрабанды в Израиль, и сделанные попытки возврата отправленных за рубеж контрабандой художественных ценностей? Сколько выдумки и оперативной смекалки было реализовано Николаем Автухом, организовавшим прямо из его кабинета телефонный разговор Лидии Лесовой с её отцом в Израиле, в процессе которого арестованная Лидия Лесова просила отца «вернуть в Советский Союз папки и панно, которые посылал Миша», иначе она «может получить срок в колонии».
Эфраим Залманович Лесов попытался «сыграть свою игру», желая убедить следователей КГБ в том, что ничего не знает о содержании папок и, якобы, не догадывается о находящихся в них контрабандно переправленных за рубеж произведениях искусства.  Хотя в обвинительном заключении по уголовному делу фигурировали строки из изъятых следователем В. Егоровым писем Лесова Э.З., где он в завуалированной форме сообщал, какие произведения искусства он обнаружил в тайниках после того, как его жена Мириам Нахимовна  в письме дала указание «читать сами корки».
Лесов Э.З. прислал в следственный отдел письмо, в котором сообщал, что, якобы, когда он вез папки и панно на почту, чтобы вернуть их назад в Ленинград, ему стало плохо с сердцем, и он очнулся уже в больнице. Никакого багажа при нём не было. По-видимому, по версии Лепсова Э.З., его могли взорвать израильские полицейские, которые всегда так радикально поступают с любым неопознанным багажом, опасаясь террористических актов.
Только после осуждения Лидии Лессовой к реальному сроку лишения свободы её отец Эфраим Лесов вступил в телефонные переговоры с нами, чекистами, об условиях «возможного послабления Лиде». Наши условия были просты: возврат в СССР всей контрабанды, полученной от осужденных Лесовой, Поташинского и Осипова.
И я не смогу забыть, какой триумф я испытывал в душе, когда в сентябре 1979 года, уже вновь работая в оперативном подразделении, я первый раз в жизни посетил иностранное представительство, чтобы "под крышей" министерства культуры выполнить важную художественную и политическую миссию. В Москве в посольстве Финляндии я получал доставленный туда дипломатической почтой груз из Израиля: все произведения искусства, переправленные за рубеж группой Поташинского-Осипова, на сумму в 220.000 (двести двадцать тысяч) рублей! А среди них: картина мастерской Лукаса Кранаха, фрагменты пейзажа Бориса Григорьева, голландские, фламандские, французские произведения живописи 17-19веков!!!
Конечно, я никогда не забуду благодарности музейных работников за передачу им безвозмездно огромной коллекции Исая Осипова, оцененной по самым скромным подсчетам того времени в 1,5 миллиона рублей. Ведь в то время каталоги аукционов «Кристи» и «Сотби» были большой редкостью. К тому же, оценивая произведения по аналогии с проданными за рубежом в долларах, эксперты обязаны были руководствоваться тем, что по советским времена доллар оценивался в 68 (!) копеек. Напомню для тех, кто уже подзабыл, и открою глаза для молодых, что автомобиль «Жигули» в то время стоил 5.500 рублей.
Нас, молодых следователей охватил какой-то азарт от возможностей передать в финансовый отдел нашего Управления КГБ как можно больше ценностей и денежных средств.   До сих пор с улыбкой вспоминаю ситуацию, когда поздним вечером я оказался в квартире одной из многочисленных родственниц Осипова И.С. вместе с его сестрой Татьяной, где мы были должны «забрать коробочку», которую сразу же после ареста Исая отдали в это надежное место для хранения. В «коробочке» должны были находиться деньги, вырученные от продажи картин Осипова, сколько, сам Исай Самуилович уже и не помнил.  И уже при входе в квартиру я чувствую, что мои друзья-оперативники, прикрывавшие это мероприятие, меня «потеряли». А ведь в квартиру нужно входить, соблюдая данное Татьяне Самуиловне честное чекистское слово, что мы не будем предъявлять претензии хозяевам, а выдачу «коробочки» с деньгами оформим протоколом добровольной выдачи от имени Осиповой Т.С.
И, конечно, (как это бывало ни раз на моем оперативном веку) именно в этот момент отказывает размещенная у меня под одеждой рация... А в квартире родственников Т.С. Осиповой, бушует их пьяный коммунальный сосед, готовый, кажется начать смертельную войну со всеми сыновьями Израилевыми и с самим «сионистским гнездом».
           Я был молод, и уже поэтому смел до глупости (слава Богу, не по-глупому смел!), а смелость всегда брала города, не то что антресоли коммунальной квартиры в тихом Озерном переулке. До сих пор я не могу забыть лица того самого пьяного дебошира, когда он увидел, как «этот энкаведешник» извлекает из обувной коробки, лежавшей на его антресолях тугие пачки редких в те времена сторублевок. А уж как меня обнимали оперативники, увидевшие меня живым и здоровым в темном переулке, поскольку уже успели придумать себе невесть что!
И все переживания, нервы, дерготня уступили место «чувству глубокого удовлетворения»: в финансовый отдел УКГБ по Ленинградской области наша следственная бригада передала более 50.000 (пятидесяти тысяч) рублей наличными и облигациями государственного займа.
Не могу не упомянуть о прозорливости нашего любимого заместителя начальника следственного отдела того времени – Виталия Николаевича Рябчука. Именно ему, много помогавшему мне во время допросов Осипова И.С., принадлежала идея склонить этого обвиняемого к написанию… дарственной в пользу государства на свою большую коллекцию художественных ценностей. Видя физическое состояние Осипова И.С., и то, как я работаю с ним, образно говоря, «в белых перчатках», Виталий Николаевич высказал версию, что «суд Измаил Семенович может и не пережить. И тогда, не дай Бог, коллекцию его сестре как наследнице передавать придется. А мы и так ей и ее сыну Грише подарок сделали: обвинения в соучастии в контрабанде не предъявили!»
Я выполнил указание В.Н. Рябчука и склонил Осипова И.С. к подписанию «дарственной». Как же я восхищался даром предвидения Виталия Николаевича, когда узнал, что Осипов И.С. скончался прямо в зале городского суда всего лишь на третий день начала процесса. Сердце старого человека не выдержало, когда он услышал жесткую юридическую оценку совершенных им под старость лет преступных деяний. И только благодаря приобщенной к делу «дарственной» все художественные ценности из коллекции Осипова И.С. обрели свое достойное место в собраниях Государственного Эрмитажа и Государственного Русского Музея.
С искренней гордостью я буду встречать на временных выставках и даже в основных экспозициях Эрмитажа, Русского музея, Одесского музея изобразительных искусств картины Бургиньона, Тишбейна, Моро, Милле, школы Луини, Ван-Дейка, Вишнякова, Б. Григорьева, П. Филонова, Б. Кустодиева, И. Шишкина, И. Машкова, М.Чюрлениса и многих других, переданных нашей следственной бригадой государству.
Уголовное дело по обвинению в контрабанде художественных ценностей И. Осипова и М. Поташинского дало совершенно неожиданный поворот истории с художественным наследием П.Н. Филонова. Как было установлено в ходе следствия, Э.З. Лесов, прочитав в Израиле «корки» папок с репродукциями, в письмах дочери Лидии и незнакомому ему зятю Михаилу Поташинскому,  убедительно просил последнего посетить в Доме Ветеранов Сцены Е.Н. Глебову, чтобы уговорить ее продать или подарить любую работу Филонова для Лесова, бывшего ученика Павла Николаевича.
Удивительно, но так получилось, что М. Поташинский посещал Е. Н. Глебову почти в те же самые дни, что и я, сохранивший с этой достойной женщиной очень хорошие человеческие отношения. Ведь в декабре 1977 года, когда уже велась оперативная разработка М. Поташинского, я приехал к Глебовой, чтобы поздравить ее с наступающим новым 1978 годом, в костюме… Деда Мороза.
 В эти предновогодние дни по инициативе нашего тогдашнего секретаря партийной организации Следственного отдела В.В. Егерева мне пришлось, переодевшись Дедом Морозом, ездить и поздравлять детей наших сотрудников. Какой восторг вызвал мой приход в Дом Ветеранов Сцены со скромным подарком Евдокии Николаевне: «Скажите, а Вы из какого театра?» Мне так хотелось ответить: «Из театра Большого Дома», - но я сдержался и как-то отшутился, тем более что Евдокия Николаевна знала, откуда пришел этот «Дед Мороз». Уже позже, во время расследования уголовного дела о контрабанде по обвинению Поташинского, Глебова призналась мне: «Я побоялась иметь дело с этим вкрадчивым Михаилом. Ведь Вы, Пал Максимыч, своими визитами то после его прихода, то до него, постоянно напоминали мне, что какие-то жулики опять могут протянуть свои грязные руки к творчеству Паши» …
Возможно, в этом был Божий промысел. В феврале 1978года М. Поташинский за большие деньги приобрел у племянницы П. Филонова фигуративный портрет Карла Маркса, работы Павла Николаевича, исполненный в 30-е годы уже прошлого ХХ века. Но когда Михаил приехал к Е.Н. Глебовой, чтобы получить «официальное» подтверждение, что это портрет кисти П. Филонова, то… в ответ услышал дезинформацию Евдокии Николаевны: «Что Вы, Паня никогда Карла Маркса не писал. Вот Сталина писал, но не закончил. Он говорил, что ему нужно видеть глаза этого человека. А Карла Маркса писал ученик Пани - Сергей Купцов, который трагически свел счеты с жизнью».
Глебова позже на протокол допроса свидетеля подтвердит мне, что она «соврала этому Мише Лесову про Карла Маркса». Ведь она знала, что по заказу какой-то фабрики этот портрет писал сам Павел Филонов. Но заказ после окончания работы не приняли и не оплатили. Ещё бы! Маркс был изображен в виде одной волосатой и бородатой головы на фоне грозных облаков революции. И вождь мирового пролетариата в таком виде, написанный руководителем Мастерской Аналитического Искусства, больше походил на бога Саваофа, чем на парадный портрет для кабинета парткома.
Тем не менее, эта «ложь во спасение», сказанная Глебовой, уберегла «Портрет Карла Маркса» от переправки за рубеж. М. Поташинский отказался от идеи контрабандной отправки «Портрета Маркса» в Израиль, узнав, что «это не Филонов». Ведь картина была написана маслом на… цинке, что создавало дополнительные трудности в упаковке её в тайник. Интересно, что искусствоведы Русского Музея, первоначально оценившие портрет в 200 рублей, получив подтверждение Глебовой, что это работа Филонова, «переоценили» её в 10.000 рублей! А Михаил Поташинский, знакомясь с заключением экспертизы, пытался оспаривать эту оценку, как «явно заниженную»: «Ведь картина должна стоить дороже, Павел Константинович. Вы же понимаете, что фигуративных работ у Филонова гораздо меньше, чем его абстрактных. Тем они должны быть ценнее!»
Причина поведения Поташинского была проста: за переправленную за рубеж контрабанду ему грозил иск от имени государства. И у Михаила Захаровича почти не было имущества, конфискацией которого можно было бы компенсировать нанесенный государству финансовый ущерб… А ведь Виктор Егоров изъял этот портрет Карла Маркса где-то на антресолях квартире В., приятеля Поташинского, на которых неизвестная искусствоведам работа П. Филонова лежала вместе со старыми стоптанными ботинками…
Беседуя с Е.Н. Глебовой (именно «беседуя», а не «допрашивая») я, как мог, мягко подводил её к той мысли, что ей следует завещать всю коллекцию Мастера Государственному Русскому Музею, где, я убежден, творчества П.Н. Филонова займет своё, особое, очень достойное место.
- Видите, Евдокия Николаевна, даже ученик Павла Николаевича, известный Вам Эфроим Лесов и тот хотел на творчестве Учителя заработать. А Вы ведь сами рассказывали мне, что брат принципиально не продавал свои работы, считая, что все они должны достаться России и народу.
И я искренне горжусь как одним из самых своих больших достижений за годы службы в органах государственной безопасности, тем, что дарственную работ П.Н. Филонова в пользу Русского Музея Е.Н. Глебова подписала весной 1980 года в моем присутствии, именно мне доверив передать этот документ  Русскому Музею вместе с любимым ею живописным «Портретом сестры», долгие годы висевшим в её комнате в Доме Ветеранов Сцены.
Расследование уголовного дела Осипова – Поташинского и мое участие в нем окончательно сформировало меня как чекиста-профессионала, утвердило мой положительный имидж не только в следственном отделе, но и в оперативных подразделениях. Оперработники и их начальники уже «хотели» и «просили», чтобы их оперативными разработками занимался я, потому что видели в этом гарантию успешной реализации дела. И я уже забыл о своих недавних переживаниях, о желании вернуться на службу в оперативное подразделение. Я чувствовал в себе силы и способности к самостоятельному ведению уголовных дел, я уже научился отстаивать свое мнение и «не давать себя в обиду». Но судьба вдруг неожиданно совершила свой «зигзаг» и в июле 1979 года я был переведен на оперативную работу в… пятую службу Управления КГБ СССР по Ленинградской области.
Мне трудно дать однозначное объяснение, почему кадровый генерал Корсаков А.П. принял решение перевести меня из следственного отдела в оперативное подразделение. Может, он сам «созрел» до осознания того, что мою энергию и энтузиазм лучше использовать в оперативной работе. А, может, потому что тогдашний начальник пятой службы Виталий Иванович Полозюк хорошо знал меня еще по работе во второй службе, и ему, планировавшему создать так называемую «музейную линию», включавшую Эрмитаж, Русский Музей, а также музеи-заповедники Пушкина и Петродворца, был нужен, такой как я, «искусствовед в штатском».
Как бы то ни было, но меня в июле 1979 года пригласили в отдел кадров и сообщили, что А.П. Корсаковым практически решен вопрос о моем переводе на должность старшего оперуполномоченного 1 отделения 1 отдела 5 службы на участок оперативного обслуживания Государственного Эрмитажа.
Я не очень долго колебался и дал свое согласие. Возможно, оставшись в следственном отделе, я бы «нашел себя» именно на контрабандных делах. Но… История не знает сослагательного наклонения. Я перешел, точнее говоря, снова вернулся на оперативную работу, где рассчитывал получить, прежде всего, интересную самостоятельную работу, а также вернуть утраченные в следственном отделе отношения доброжелательности, взаимовыручки и взаимопомощи в дружном чекистском коллективе.
Мне искренне желали успеха и немного сочувствовали тому, что я ухожу, пожалуй, два человека: заместитель начальника следственного отдела Виталий Николаевич Рябчук, рассчитывавший, что из меня вырастет толковый следователь; наиболее близкий мне в то время коллега – Виктор Черкесов, которому, я, как мог, помогал в его становлении, который наиболее адекватно понимал мои переживания. В то время и он, и я считали друг друга близкими друзьями. Никто из нас не знал, не мог знать, что годы спустя Виктор станет совсем другим человеком. Чем «большим генералом» он становился, тем меньше он хотел видеться и вспоминать о тех, кто помнил и знал его молодым, способным и очень честным лейтенантом. Жизнь «верхов» затянула его, как опасный водоворот, радикально изменив его поведение и шкалу человеческих ценностей.
Я не стал рассказывать в этой главе о других уголовных делах, в расследовании которых мне приходилось принимать участие. Они не так важны для понимания моего «карьерного пути. Хотя можно было бы вспомнить об участии в расследовании попытки угона воздушного судна братьями Вадимом и Алексеем Аренбергами, которое в то время было «громким» и интересным в плане поиска доказательств и исследовании мотивов, руководивших преступниками.
За период работы в следственном отделе ленинградского управления КГБ я не получил каких-то особенных наград. По результатам расследования двух уголовных дел по контрабанде художественных ценностей мне был вручен «ценный подарок от имени Председателя КГБ» - транзисторный радиоприемник «ВЭФ», стоивший в то время немалые деньги – что-то около 97 рублей. Да уже перед самым уходом из следственного отдела по инициативе всесильного в то время прокурора Инессы Васильевны Катуковой я был назначен на должность старшего следователя, что в тот время соответствовало старшему оперуполномоченному оперативного подразделения. Если перевести на «армейский язык», то я, прослужив в органах госбезопасности неполных пять лет, был по воинскому званию старшим лейтенантом, служащим на майорской должности. Чем не хороший карьерный рост?

Пятая линия или линия судьбы

- Коммунист Иванов! У Вас были колебания в линии партии?
-Нет! Колебался вместе с линией…
Анекдот 70-х – 80-х годов ХХ века.

Мой перевод из следственного отдела в пресловутую «пятую службу» Управления КГБ произошел летом 1979 года. Приказ был подписан 12 июля 1979 года, в день Петра и Павла, который я в то время, даже будучи атеистом, считал своими именинами, правда, не очень понимая смысла этого слова, да и самого понятия именин.
Сейчас, по прошествии уже почти трех десятков лет, я иногда задумываюсь: а если бы я тогда в 1979 году был чуть-чуть помудрее, чуть-чуть поосторожнее? Не согласился бы на переход в пятую службу, которая все-таки в моем тогдашнем представлении молодого чекиста-профессионала была, как говорят в незабвенной Одессе-маме «немножечко охранкой» … Как бы сложилась моя Чекистская Судьба? Не знаю… Могу лишь уверенно сказать одно: если бы я знал тогда, в июле 1979 года, сколько испытаний и неприятностей выпадет мне за восемь лет, проведенных в пятой службе, как придется переживать за все последующие газетные публикации о «душителе свобод» чекисте Кошелеве-Коршунове,  то наверняка отказался бы от сделанного мне в кадрах предложения. Хотя в то время в нашей великой и могучей стране СССР военнослужащему было не принято отказываться от предложенного руководством места дальнейшего прохождения службы.
Итак,  я, Кошелев Павел Константинович; старший лейтенант органов государственной безопасности, не полных 27 лет от роду с легким сердцем простился с коллегами и Следственного Отдела и сменил свой пусть и небольшой, но отдельный кабинет,  на втором этаже здания по Литейному проспекту дом 4, на рабочее место в кабинете на пятом этаж того же здания. Правда, свое рабочее место мне пришлось делить еще с тремя такими же молодыми, не менее энергичными и амбициозными сотрудниками.
Я «принял» свой «объект оперативного обслуживания» Государственный Эрмитаж от - увы - давно покойного заместителя начальника Дзержинского районного отдела УКГБ подполковника Евгения Петровича Мищенко, мягкого, интеллигентного человека, искренне любившего Эрмитаж и его сотрудников. Он тщательно, не на скорую руку, передал мне все оперативные и официальные контакты, со многим и из которых мне было очень легко найти общий язык: ведь за два с лишним года работы по контрабандным делам я, кажется, успел побывать во всех отделах Эрмитажа, за исключением, пожалуй, хозяйственного.
Передо мной были поставлены руководством конкретные задачи по налаживанию работы на канале выезда за рубеж специалистов Эрмитажа, а также, говоря сухим, казенным чекистским языком «контрразведывательному обеспечению безопасности проводимых за рубежом выставок из музейных коллекций». Хочется верить, я хорошо сумел наладить эту работу. По крайней мере, если бы у меня не было положительных результатов, и мне не удалось проявить своих организаторских способностей, вряд ли бы меня в короткий срок выдвинули на руководящую работу в нашем первом отделении первого отдела пятой службы. А, значит, не принял бы я участия в создании Рок-клуба, «Клуба-81» для непризнанных в то время литераторов и Товарищества Экспериментального Изобразительного Искусства для бедных (в то время) художников-авангардистов. Может, эти подконтрольные органам государственной безопасности общественные объединения создали бы какие-то другие сотрудники. Или все эти «клубы» и «товарищества» вообще не появились бы на небосклоне советской культуры. Но… что сейчас рассуждать? История, как известно сейчас всем и каждому, не знает сослагательного наклонения. Я пишу эти строки во многом ради того, чтобы эту самую историю не перевирали разного рода лжепророки, лжедиссиденты и лжепатриоты. Пусть информация, даже если она субъективная, будет получена читателем из первых рук, от первого лица.
Вот почему мне приходится так много времени уделять «собственному Я», моей карьере и причинам, по которым она состоялась. Ведь если бы не было этой судьбы, то никогда бы ни я, ни мои коллеги не смогли бы сделать того, что было сделано. Того, за что мне, моим бывшим сотрудникам, всем нам, чекистам 70-х -80-х годов прошлого века не должно быть стыдно! А чтобы читатель нынешнего ХХI века, особенно молодой, не живший в условиях Социализма и противостояния Двух Систем, мог сам во всем разобраться, мне следует сделать своеобразное Нелирическое Отступление и рассказать. Как, почему и в Каких Целях в органах государственной безопасности была создана так называемая «пятая линия» и что собой представляла в те годы пятая служба Управления КГБ СССР по Ленинградской области.

Пятая линия. История и структура

«Линия» идеологической контрразведки как самостоятельное направление в работе органов государственной безопасности СССР появилась в середине 60-х годов уже прошлого ХХ века. Я не могу считать себя специалистом по истории спецслужб России, а просто пишу личные воспоминания о Событиях, в которых участвовал сам. Но знаю, что именно на рубеже окончания так называемой «хрущевской оттепели» после израильско-арабской войны 1967 года в органах КГБ были созданы «пятые подразделения», получившие наименование «идеологической контрразведки».
После знаменитого Карибского кризиса на долгие годы воцарилась ситуация, именовавшаяся на языке партийных политинформаторов того времени как «противостояние двух систем». Несомненно, что это противостояние существовало и во все предыдущие годы существования первого в мире государства рабочих и крестьян. Именно в эти годы наши политические и идеологические враги начали особо активную деятельность по влиянию на нашу интеллигенцию и молодежь, реализуя догматы известной теории «разбора советского государства по кирпичам».
Время было выбрано не случайно. Широкий международный резонанс Московского фестиваля молодежи и студентов, успехи СССР в освоении космоса, волна антиколониальных революций и переворотов в Африке – все это не могло не пугать западную капиталистическую элиту, больше всего боявшуюся распространения коммунистических идей в своих странах. А ведь КПСС и не скрывала своей активной деятельности по финансовой поддержке национально-освободительных движений и коммунистических партий капиталистических стран…
В ответ на это Запад усилил финансирование и поддержку зарубежных националистических центров и группировок, активизируя их по-настоящему подрывную деятельность, носившую ярко выраженный антикоммунистический и антироссийский (тогда было принято говорить «антисоветский») характер. На советских людей, годами приученных к дозированной и «выверенной» информации из передовиц «Правды», «Известий» и «Труда» потоками обрушилась радиоинформация закордонных радиостанций, таких как «Голос Америки», «Свобода», «Би-би-си», «Немецкая волна» и др.  Росли как грибы русскоязычные западные издательства, щедро финансируемые специальными службами, которые начали миллионными тиражами выпускать литературу на русском языке. Причем наряду с не издававшейся в СССР классикой в нашу страну начали засылать и распространять издания напрямую враждебные как идеологии социализма-коммунизма, так и самому советскому государству. Небывалую активность начали проявлять западные клерикальные структуры, в том числе  агрессивно-тоталитарные, стремившиеся занять в связи с преследованием Русской Православной Церкви опустевшую нишу Духовности.
Причем наш идеологический противник изначально действовал при достижении своих целей провокационными методами. Руководители идеологических и националистических центров и их агенты прекрасно знали;, что Уголовным Кодексом РСФСР предусмотрена статья 70-я (антисоветская агитация и пропаганда), а также статья 190-1 (распространение клеветнических, порочащих государственный и общественных строй сведений). Значит, переправляя в СССР различными контрабандными путями запрещенную литературу, наши идеологические противники прекрасно осознавали, что люди, проявившие к ней совершенно естественный интерес и любопытство, попадут в поле зрения органов КГБ. Более того, они могли быть за свои поступки даже привлечены к уголовной ответственности, в случае наличия в их действиях состава преступления или быть «профилактированными» органами КГБ (то тесть предупрежденными о совершении действий, которые могут нанести ущерб Советскому Государству). А, значит, эти люди, представители интеллигенции и молодежи, могут стать озлобленными на советский строй и систему, если действия органов государственной безопасности негативно повлияют на их карьеру, В общем, старый, годами проверенный иезуитский метод: «Чем гаже, тем лучше» …
Органы КГБ в те годы являлись «вооруженным отрядом Партии», и партией этой была, естественно Коммунистическая Партия Советского Союза, которая была, в соответствии с пунктом 6 так называемой «Брежневской» конституции «организующей и направляющей силой советского общества». Каждый начальник любого территориального Управления КГБ обязательно был членом бюро Обкома КПСС, перед которым отчитывался о работе, проделанной им и его сотрудниками. И если шпиона можно было не выявить, не разоблачить, поскольку никто не мог с точностью знать: на каком режимном, секретном объекте орудует шпион; и обком КПСС не смог бы в этом упрекнуть чекистов. А вот любое происшествие на идеологическом фронте, будь то акция художников, литераторов или какая-либо демонстрация или акция протеста сразу имела большой резонанс в западных средствах массовой информации, а, значит, за это «происшествие» идеологический отдел ЦК КПСС строго спрашивал с Обкома КПСС. В свою очередь Обком, соответственно, требовал объяснений и конкретных действия от чекистов-профессионалов.»
Конечно, в таких условиях в КГБ стали создаваться специальные подразделения, которые укомплектовывались сотрудниками, имевшими хорошее гуманитарное образование, владели иностранными языками, были способны вести идеологические и политические диспуты. Естественно, все сотрудники, работавшие по «пятой линии», были идейными коммунистами, выполняющими свой партийный долг на службе в органах государственной безопасности.
Пятая служба Ленинградского Управления КГБ того времени имела свою, давно сложившуюся структуру. Думаю, что кратко описание ее не будет воспринято моими бывшими коллегами как разглашение служебной или (не дай Бог!) государственной тайны. Служба состояла из трех отделов, которые были разделены на отделения, где трудились, как правило, от 10 до 15 сотрудников.  Принцип организации был традиционным: линейно-объектовый. Не буду до деталей описывать структуру нашей пятой службы (это, действительно, можно посчитать разглашением служебной тайны). Отмечу только, что настоящей работой против спецслужб и идеологических центров противника занимались второй отдел, а разработкой и привлечением к ответственности (в том числе и к уголовной) советских граждан, занимавшихся подрывной деятельностью против советского государства, занимался третий отдел.
Наш первый отдел пятой службы по своему предназначению был подразделением, которое должно было заниматься, говоря профессиональным чекистским языком того времени, «отслеживанием процессов, происходящих в среде советской интеллигенции» и профилактикой разного рода проявлений «в целях недопущения перерастания их в государственные преступления».
В отделе было так называемое «вузовское отделение», ;сотрудники которого курировали (или, говоря другими словами, «оперативно обслуживали») три крупнейших ВУЗа Ленинграда: Ленинградский Государственный Университет, Первый Ленинградский Медицинский Институт и Ленинградский Политехнический институт, а также ленинградское отделение Академии Наук СССР. Другие ВУЗы города были в ведении районных отделов УКГБ.
Одно отделение всецело занималось изучением и разработкой иностранных студентов. К слову сказать, в нем трудились (как   и в других отделениях) высокопрофессиональные сотрудники, которые еще в те времена вели глубокую и очень тонкую работу в отношении «Хамаса», «Хезболлах» и других арабских организаций, по линии которых приезжали в Советский Союз учиться молодые студенты и аспиранты.
Второе отделение нашего первого отдела называлось для краткости «театральным». Его сотрудники курировали крупнейшие театры города: театр имени С.М. Кирова (тТак в те годы назывался Мариинский театр), Малый оперный театр имени Мусоргского, Большой Драматический Театр (тогда еще имени Горького), киностудию «Ленфильм», творческие союзы кинематографистов, композиторов и театральных деятелей, а также спорт (точнее говоря, международный спортивный обмен).
 Нашее первое отделение первого отдела 5 службы считалось ведущим (не случайно по номеру оно значилось «первым»). В сферу его интересов входили ленинградские отделения творческих союзов писателей и художников, а также связанные с ними структуры: ленинградское отделение Всесоюзного агентства по авторским правам, Институт Русский Литературы (Пушкинский Дом), Институт живописи, скульптуры и архитектуры (Академия Художеств), Ленинградское Высшее Художественно- промышленной Училище им. В. Мухиной,  Художественный Фонд. В отдельное направление работы была выделена линия международного медицинского обмена (прошу не думать, что за каждым ленинградским медиком наблюдали сотрудники нашего отделения). Ну, и в довершение полной картины, два отдельных сотрудника вели достаточно «склочные» линии работы: по так называемым «непризнанным художникам» и «непризнанным литераторам». По-другому эти направления назывались: «осуществление проведения контрразведывательной работы в около творческой среде». Эти линии возникли после проведения в 1974 году выставок художников, не входивших в официальные творческие союзы во Дворцах Культуры имени Газа и «Невский». Не случайно в то время даже возник своеобразный культурологический термин «газо-невское движение», а художники, не разделявшие творческий принцип социалистического реализма в своем искусстве, называли себя «художниками нон-конформистами».   В круг «непризнанных литераторов» автоматически попадали все поэты, прозаики, критики, эссеисты и журналисты, не ставшие членами творческих союзов по причине того, что их литературный стиль или темы творчества не соответствовали официальной партийно-советской идеологии, а часто пытались эту идеологию критиковать или даже опровергнуть.
И вот в довершение ко всему этому «смешению тем и стилей» в 1 отделение 1 отдела 5-й службы был взят в оперативное обслуживание Государственный Эрмитаж, один из крупнейших музеев мира. Начальник 1 отдела 5 службы Владимир Петрович А.лейников, человек чрезвычайно амбициозный и энергичный планировал создать в будущем под своим началом так называемую «музейную линию». И я мог быть подходящей кандидатурой для налаживания этой работы.
В.П.А. Лейников как раз в тот период времени начал активно входить в «руководящий раж». Ему хотелось как можно больше расширить сферы своего влияния. По-видимому, тогда, в 1979 году, он имел какие-то серьезные планы на свою карьеру в 5-й службе. Об этом человеке и его особенностях характера я смогу рассказать позже, когда буду описывать обстоятельства создания в Ленинграде первого в стране Рок-клуба, а также объединений непризнанных литераторов и художников «Клуб-81» и Товарищество Экспериментального Изобразительного Искусства».
У меня лично в момент перехода из следственного отдела в пятую службу никаких карьерных планов однозначно не было. В свои 27 лет я продолжал оставаться романтически настроенным человеком, ориентированным в соответствии с прочитанными в юности стихами: «я тем и делаю карьеру, что я не делаю ее».  Помню, где-то в 1978 году во время одного из туристских комсомольских слетов мой тогдашний друг Александр Л., наш комсомольский секретарь сказал мне: «Знаешь, Паша, если бы ты перестал петь песни под гитару, то Корсаков, наверняка мог бы выдвинуть тебя на должность заместителя начальника отделения в 9-ю службу».  Не помню сейчас, почему Александр сказал именно так. Может, А.П. Корсаков обсуждал с ним мою личность, может еще почему. Но я хорошо помню свою реакцию возмущения и негодования: «Я пою потому, что мне это нравится. И это нравится другим. А отказываться от права быть самим собой в угоду руководящей должности в какой-то охранке партийных бонз? Ну, уж извините!!!»
Я был молод, задорен, силен физически и духовно, но еще не знал, что за роскошь быть, а, главное, оставаться самим собой в нашей стране, в нашей жизни, надо платить полной мерой, а иногда не только платить, но и расплачиваться.  Но тогда, в июле 1979 года все казалось если не радужным, то незамутненным. Работать в целях обеспечения безопасности такого музея как Эрмитаж было очень почетным и престижным. Одно только знакомство и регулярное личное общение с директором Эрмитажа академиком Борисом Борисовичем Пиотровским чего стоило! Я с головой окунулся в мою новую оперативную работу.

Искусствовед в штатском. Выдвижение на должность

Главной жизненной задачей должна быть
обязательно задача сверхличностная, а не эгоистичная.
Д.С. Лихачев

В коллективе 1 отделения 1 отдела 5 службы, куда я пришел работать, кроме начальника отделения Виктора Александровича Ф. и его заместителя Владимира В. Самый опытный сотрудник поработал в органах КГБ менее трех лет. Никакого «стариковства» или недоверия в «новичку» просто не могло быть. Передо мною лежали самые широкие возможности выбора тем и направлений работы. Одним словом, Паша: твори, выдумывай, пробуй! И я начал творить…
С первых же дней мне удалось нащупать в работе по Государственному Эрмитажу те направления, которые были перспективны для весомого результата.  У меня не было проблем в установлении контактов ни с дирекцией музея, ни с ведущими научными сотрудниками, многих из которых я знал по многочисленным искусствоведческим экспертизам, проводимым во время работы в следственном отделе.  Больших объемов работы я не боялся, и даже наоборот, соскучившись по истинной оперативной работе, был готов наваливать и наваливать на себя новые дополнительные нагрузки. Кроме того, в течение первых двух лет работы в 5 службе, кажется, не пропустил ни одного занятия в Лектории Государственного Эрмитажа, как говорится, «без отрыва от производства» получив основы искусствоведческого образования. 
Здесь, пожалуй, будет нелишне отметить, что моя обычная, естественная склонность к служебной активности впервые продемонстрировала мне в полном сиянии нене только лицевую, но и оборотную сторону.  Причем, надо признаться честно: оборотную сторону восприятия своей служебной активности я вначале просто не заметил. А надо было! Дело в том, что, попав в коллектив своих ровесников, после консервативной атмосферы следственного отдела тех лет, я просто не задумывался о том, что все окружающие меня товарищи по работе могут по-разному воспринимать мою активность (в зависимости от своих собственных карьерных планов).
Я не мог представить себе, что мое естественное и совершенно искреннее поведение человека, обрадованного возможностью поддерживать с коллегами добрые и приятельские отношения, может быть когда-либо воспринято как стремление «искусственно сплачивать коллектив»; готовность выполнять любую дополнительную работу – за желание «выделиться» и продвинуться по службе на руководящую работу. Постоянная нацеленность на повышение общей эрудиции и специальных знаний в области искусства, кино, литературы – за подчеркивание своей элитарности и преимуществ гуманитарного образования.
Короче говоря, обжегшись на молоке со стоны завистников в Следственном отделе, я, как это ни печально, не научился дуть на воду, не сумев «просчитать» проявления этого мерзкого качества, идущего от библейского Каина, со стороны молодых, «себе подобных» коллег. Но осознание всего этого придет ко мне позже, года через полтора, когда волею судеб и своего начальства я уже буду на руководящей работе, к которой, говорю абсолютно искренне, никогда специально не стремился.
Тем не менее, не желая кем-то руководить, организовывать, «вести за собой», я уже довольно скоро – 19 ноября 1979 года был назначен заместителем начальника отделения. Всего лишь за четыре месяца работы в оперативном подразделении мне удалось сделать очень важный в карьерном смысле шаг: шаг от старшего оперуполномоченного до первой руководящей должности, столь желанной и заманчивой для многих моих коллег, жаждавших власти, даже в ущерб своим идеалистическим представлениям о работе в ЧК…
Не стану утомлять читателя, как и почему произошло это назначение. Почему начальник 5 службы полковник Виталий Иванович П. именно мне доверил этот руководящий пост. Отмечу только то, что мне удалось буквально за считанные месяцы провести огромный объем работы, которая по разным причинам срывалась и не получалась у моих коллег. Тем самым были существенно поправлены дела с «выполнением плановых показателей» нашего отделения, начальник которого ВФ в то время в течение длительного времени серьезно болел после случившегося у него во время загранкомандировки в Японии невозвращения двух музыкантов Ленинградской Филармонии.   
Такая способность «выдавать результат» не могла быть не замечена. К тому же должность заместителя начальника отделения с октября 1979 года была вакантной, в связи с переводом Владимира В. в Москву. Начальник отделения болел, а кому-то ведь надо было «тащить воз». Вот меня и назначили на руководящую работу с благословления знавшего меня по 2-й службе П-колозюка В.И. только за то, что я был хорошим исполнителем.  Каким я был или могу быть организатором, в тот период времени не знал никто, ни я сам, ни кадровики, ни мои начальники, рассчитывавшие увидеть во мне свое продолжение.      
Попробую описать свои чувства, которые сопровождали меня после назначения на руководящую работу. Прежде всего, я совершено искренне воспринимал свое повышение как аванс, который мне необходимо отработать. Поэтому без рассуждений был готов брать на себя все новую и новую работу, которую начальник отдела Владимир Петрович А. в приказном порядке отбирал от моих подчиненных и передавал мне. Тогда я еще не был готов понять, что это был, с одной стороны, лучший способ добиться завершения работы, а, с другой, создать мне врагов внутри нашего коллектива.  В то время я не знал о том, как популярен у некоторых руководителей метод «сбивания лбами» своих подчиненных.
Став «начальником» в такие «рекордные» сроки, я просто-напросто не мог иметь ни своего мнения, ни своего видения контрразведывательных задач на таком уровне, чтобы суметь или просто иметь возможность отстаивать их перед начальством, а также увлечь своими идеями коллектив отделения. Вот почему весь 1980 год припоминается мне каким-то длиннющим марш-броском с полной боевой выкладкой, когда нет ни времени, ни возможности остановиться, оглянуться, передохнуть и подумать: туда ли бежим? Нет ли более короткого и рационального пути? И, вообще приносит ли какую-нибудь реальную пользу та работа, которую мы в прямом смысле слова денно и нощно выполняем с упорством и остервенением, способным вызвать зависть у многих религиозных фанатиков?

Бои на незримом фронте   

Запад есть Запад, Восток есть Восток,
Не встретиться им никогда.
Лишь у подножья престола Божья
В день Страшного Суда.
Редьярд Киплинг

Когда течешь в лаве, не замечаешь жара. И как
увидеть время, если ты в нем?
Юрий Трифонов

С боем кремлевских курантов 31 декабря 1979 года закончился временный, недолгий период разрядки международной напряженности. Советские войска длиннющими колоннами входили в Афганистан, вновь и вновь обостряя противостояние двух систем. Впереди еще будет бойкот Московской Олимпиады капиталистическими странами Запада, «наш ответ» в 1984 году в отношении Олимпиады в Лос-Анжелесе. Естественно, эти политические события привели к обострению идеологических сражений на мутных волнах зарубежных радиостанций, стремившихся представить любое отклонение от официальной линии КПСС и советского государства как протест и «борьбу за демократию с тоталитаризмом и большевистским режимом».
Отношение советской интеллигенции к «западной демократии» в начале 80-х годов теперь уже прошлого века очень хорошо может охарактеризовать «политический» анекдот того времени, популярный в нашей 5-й службе: встречаются на границе Запада и Советского Союза два воробья. Наш воробей, перышко к перышку, наевшись зерна, рассыпанного вдоль дорог, летит на Запад. Навстречу ему с Запада летит худой, истрепанный, с порванным хвостом воробей, который спрашивает советского: «Ты что? Зачем ты туда летишь? Чего тебе не хватает? Вот ты сытый, ухоженный, а я еле ноги оттуда от злых кошек унес…» А наш, советский воробей, игриво шевельнув хвостом, отвечает: «Так ведь почирикать хочется!»
Да, хотелось почирикать советской интеллигенции. Хотелось… Даже ее лучшие, умнейшие представители в условиях советско-партийной идеологии ощущали свою закомплексованность. Интеллигенция, эта «соль соли земли» была (по ее же собственному мнению) недостаточно оценена. Ведь гегемоном в нашей стране считался рабочий класс, который и должна была воспевать эта самая интеллигенция, считавшаяся в обществе развитого социализма всего-навсего «прослойкой». А вот положение «властителя дум», которое занимали творцы на Западе, казалось нашим советским литераторам и художникам почти недосягаемым идеалом. Там на Западе Художники живут богато, имеют прекрасные машины и виллы, свободно переезжают из страны в страну…
Понять, что, например, в Испании в 80-е годы прошлого века было всего 3-4 писателя, позволявших себе жить литературным трудом, у наших доморощенных интеллигентов не получалось!  А ведь только в ленинградском отделении Союза писателей ССС было в те годы почти триста (!!!) членов творческого союза. Не могли (или не хотели?) наши Творцы оценить, что первое в мире государство рабочих и крестьян создало особые, можно сказать почти тепличные условия для своей, подчеркиваю слово, советской интеллигенции. Для той интеллигенции, которая должна была работать на это государство рабочих и крестьян, по сути, говоря, эту интеллигенцию содержавшее.
А кормить разного рода  «низкопоклонцев перед Западом», отщепенцев и антисоветчиков никто не обещал. И не планировал. Поэтому любой литератор, художник, получивший образование и живший в Стране Советов, оказывался перед выбором: либо быть успешным в рамках социалистического реализма, либо обречь себя на творческие и житейские муки ради своих собственных художественных принципов.
Это вполне нормально для того времени. Потому что в то время государственные премии давали за романы типа «Кавалер Золотой Звезды» и такие кинофильмы как «Большая семья». Но, в то же время могли снимать фильмы на полное государственное бюджетное финансирование и Андрей Тарковский, и Сергей Параджанов, и Кира Муратова. Публиковали романы, которыми зачитывались миллионы, Чингиз Айтматов, Виктор Астафьев, Валентин Распутин и другие писатели, чьи взгляды на соцреализм и на советскую действительность далеко расходились с указаниями идеологического отдела ЦК КПСС.
Сейчас же многотысячными тиражами печатают и издают только книги Марининых, Донцовых, Дашковых, Устиновых и иже с ними, не имеющих ничего общего с Художественной Литературой. Ведь сейчас Художник чаще всего работает не на Гегемона, и не для Вечности, а для Рынка, обернувшегося для постперестроечной России обыкновенным Базаром! А за Базар, как говорится, в наше время надо отвечать…
Опишу подробнее одно «дело», реализация которого выдвинет меня в 1980 году на должность начальника отделения, на которой мне впоследствии пришлось заниматься не только любимым Государственным Эрмитажем, но и всеми линиями работы нашего подразделения, включая «около творческую среду», рок-музыкантов, неформальные молодежные группировки.
«Дело» ленинградского поэта Льва Савельевича Друскина было первым в числе непростых оперативных разработок, которые поручали мне лично как исполнителю, отбирая их от сотрудников, не оправдавших надежд нашего энергичного начальника отдела Владимира Петровича А.
Я получил «в работу» материалы на Л.С. Друскина буквально в сентябре 1979 года, как только моим шефам стало ясно, что мой опыт и энтузиазм позволяет накладывать на меня большую поклажу, которую эта трудолюбивая и честолюбивая лошадка обязательно вывезет. До меня Друскиным занимался Павел П., оперуполномоченный нашего отделения, «тихий Паша», постоянно подчеркивающий свою скромность и непритязательность. В то время я еще не знал, что люди, нарочито подчеркивающие свою скромность, особенно предрасположены к гордыне, самовозвеличиванию и зависти. Он «курировал», как принято было говорить в КГБ, ленинградское отделение Союза писателей РСФСР, был журналистом по образованию, что помогало ему находить общий язык с ленинградскими писателями.  За ним был двухгодичный опыт работы в районном отделе, однако, по оценке руководства, дела у него «не шли», он не оправдывал надежд, и дело Друскина, которое, по мнению А., уже давно было ясно, как белый день, никак не приближалось к реализации…
Дело Друскина, действительно, было предельно ясным. Инвалид-колясочник от рождения (полиомиелит, атрофация обеих ног) Лев Друскин, ставший членом секции поэзии Союза Писателей, умел притягивать к себе людей, не отпуская их от себя. Его квартиру, расположенную в центре города, посещали и весьма известные артисты из любимого мной БДТ им. Горького, и члены ленинградских отделений Союзов Писателей и Художников, и известные ученые, литераторы, а также молодые, подающие надежду таланты. Его квартира представляла собой своеобразный литературно-художественный салон, в котором смело, вольно мыслили, а также высказывались о литературе, искусстве, а, точнее о политике КПСС в этих деликатных художественных сферах.
Нет смысла подобно говорить о том, какой была эта «политика» в конце 70-х годов ХХ века: тотальное давление и административно-командный стиль руководства, зажим любого нестандартно, тем более (не дай Бог!) альтернативного официальному партийному курсу мнения. Может быть, эти «фрондерские тары-бары» и не привлекли бы к себе столь пристального внимания моей фирмы, если бы, начиная сначала 1978 года, квартиру Л.С.  Друскина не начали активно посещать американские стажеры-слависты. Среди них, естественно, оказались и представители американских сионистских кругов, а также лица, связанные с идеологическими центрами противника.
Как и следовало в результате этого ожидать, в салон (простите, квартиру Друскина) начала поступать незаконно ввозимая из-за рубежа антисоветская и клеветническая литература, запрещенная к распространению в СССР. Нет, конечно же, в начале это были лишь невинные издания стихов и прозы Марины Цветаевой; столь ценимого нашей интеллигенцией (но неоцененного властями) стихов Иосифа Бродского; не существовавшего для наших поэтических антологий 60-х – 70-х годов прошлого века произведений Николая Гумилева. Наши идейные враги и идеологические противники были отличными профессионалами своего дела. Они прекрасно умели использовать старую библейскую истину о «сладости запретного плода». Они знали, что и в каких целях нужно было делать.
Вскоре  в квартиру Л.С. Друскина начали доставляться (с соблюдением всех необходимых мер конспирации, конечно) такие «крутые» по тем временам произведение А.И. Солженицына, как «Архипелаг ГУЛАГ», «Бодался теленок с дубом» и др.; , книги официально признанного врагом СССР и антисоветчиком А. Авторханова «Загадка смерти Сталина», «Происхождение партократии»; и уж совсем казавшаяся недопустимой даже по своему названию «Сила и бессилие Брежнева».
 Вся эта литература ввозилась в СССР под прикрытием культурного обмена (в частности, через гидов выставки «Сельское хозяйство в США») и даже с использованием привилегий дипломатического иммунитееета (через генеральное консульство США в Ленинграде). Несомненно, что в процессе изучения Друскина и его иностранных связей, было установлено, что, полученную от американцев враждебную литературу, поэт активно распространял среди своего окружения, давая читать, обсуждая и комментируя прочитанное.
Возможно, для сегодняшнего читателя покажется даже странным: что плохого, тем боле криминального было в действиях Друскина? Но не надо забывать, что этот был 1979 год. И что действия Друскина, (пусть писателя, пусть инвалида) формально подпадали под объективную сторону статьи 70 УК РСФСР (антисоветская агитация и пропаганда). Главное, что во всем этом играли свою провокационную роль идеологические центры США и их агентура, а Лев Друскин в качестве «нештатного библиотекаря» был выбран отнюдь не случайно, а с дальним прицелом. Ведь в числе читателей его «общественной библиотеки» было много молодых и солидных ученых, в том числе секретоносителей, допущенных к сведениям, составляющим государственную тайну.
Одним словом, «салон» Друскина, посещение его американцами, создавали нашим противникам благоприятные условия для проведения враждебных акций. Я говорю это безо всякой иронии и улыбки, связанной с «коллективным прозрением», которое пережила в перестроечное время вся страна. Передо мной была поставлена непростая задача: наиболее оптимальным образом задокументировать враждебные действия иностранцев, доказать причастность к незаконному ввозу в СССР антисоветских материалов, а также легализовать факты распространения Друскиным в своем окружении «подрывной» литературы.
Как понял я сразу же после получения «в работу» материалов на Друскина, Владимир Петрович А. рассчитывал придать этому «делу» широкий резонанс и «добиться здесь хорошего результата». А результат он видел ни много, ни мало в возбуждении уголовного дела по статье 70 УК РСФСР, привлечении Друскина в качестве обвиняемого, доказательстве в ходе следствия многочисленных фактов ознакомления с антисоветской и клеветнической литературой ленинградских деятелей культуры им искусства.  Следует сказать сразу и отнюдь не из желания пококетничать и показать свою «смелость и прогрессивность образца 1979 года, но вариант возбуждения уголовного дела в отношении писателя, да еще инвалида, неспособного самостоятельно передвигаться, я отверг сразу, твердо заявив А. что «меня уговаривать на это не следует».
Что касается документации деятельности Л. Друскина и его «салона», то, как мне кажется, удалось найти довольно-таки оригинальный способ «выхода» на писателя Друскина «со стороны». При моем варианте реализации мы смогли и литературу в количестве около 150 экземпляров изъять, и факты ее распространения задокументировать. Кроме того, удалось изобличить иностранцев-стажеров в переправке в СССР подрывной литературы», что позволило МИД СССР сделать представление посольству США.
К тому же в наши руки попала рукопись книги Льва Савельевича под претенциозным названием «Как перед богом», в которой он ведрами выливал грязь на своих собратьев по перу, не стесняясь в выражениях, хаял тогдашнего первого секретаря Обкома КПСС Г.В. Романова. Как нетрудно было установить, рукопись готовилась для возможной последующей публикации за рубежом.  Переслать ее за границу обещали помочь те же «симпатичные американские стажеры», приехавшие в наш город изучать русский язык и российскую культуру, одновременно отрабатывая гонорары тех организаций, которые посылали их в квартиру Друскина, в семьи так называемых «еврейских отказников», «непризнанных» литераторов и правозащитников.
Остальное в реализации материалов на  Друскина было делом техники. Я, как и планировал с самого начала, объявил Льву Савельевичу и его жене Лидии Викторовне официальные предостережения от имени органов КГБ «о негативном характере их действий, способных (при определенных обстоятельствах) перерасти в преступление». У меня не было сомнений, что Друскин, распространяя литературу, в то время признававшуюся как клеветническую и антисоветскую, не имел специальной цели подрыва и ослабления советского государства.
Как подчеркивал сам Друскин и его жена, у них не было ко мне претензий, поскольку я вежливо и корректно вел с ними свои профессиональные беседы (а не допросы), выполняя свой служебный долг. С апреля по декабрь 1980 года мне пришлось быть своего рода опекуном и поверенным в делах Друскина, часто бывать в их квартире на Бронницкой улице и литфондовской даче в поселке Комарово, где меня всегда встречала активная и разговорчивая Лидия Викторовна: «Нет, Вы меня послушайте, как повели себя в отношении Левы эти писатели Ч., Б., и даже Г.!»- восклицала Лидия Викторовна, «Ведь они же предали Леву, сами поставив вопрос о его исключении из Союза Писателей!!!»
 Да, все было, действительно, так. Секретариат ленинградского отделения Союза Писателей гораздо больше был возмущен не фактами распространения антисоветской литературы, не контактами с «подозрительными» иностранцами, а тем, как поэт Друскин в своих мемуарах оценил многих «сильных мира сего» из числа его коллег по писательскому цеху. Рассказывали, что неформальный лидер ленинградской писательской организации того времени Х. вначале вообще был возмущен акцией чекистов в отношении «своего», товарища по перу. Даже когда ему рассказали, как грязно, оскорбительно Друскин описывает в своих записях А.Ч., Ю.Р., своих приятелей Р.и К., он только усмехнулся, сказав: «А что, так оно и есть!» Но когда Серому Кардиналу намекнули, что Друскин не пощадил и его, отметив в своей рукописи, что ОН «особым талантом писателя не отличается, а является лишь способным журналистом» … Расплата за неслыханную дерзость была незамедлительной. Друскин Л.С. по инициативе секретариата был единогласно исключен из Союза Писателей, членов Литфонда, лишен всех писательских прав и привилегий.  Помню, с каким трудом я добивался, в связи с его жалобой, чтобы семью Друскина не выселяли с уже оплаченной им за всё лето 1980 года литфондовской дачи в Комарово…
А, главное, по приказу, точнее, по указанию Писательского Лидера, шестеро членов поэтической секции ЛОСП опубликовали в газете «Вечерний Ленинград» статью «Два лица Льва Друскина», в которой дали резкую отповедь своему бывшему коллеге, довольно-таки объективно оценив его двойную мораль, едкость характера и патологическое тщеславие.
Может быть, это звучит странным, но на меня, вроде бы виновника его бед, у Друскина в тот период обид было меньше, чем на своих коллег-писателей. Конечно же, нельзя было до конца верить искренности этого, в общем-то двуличного человека, но я сочувствовал ему и тому положению, в которое он попал на старости лет. Ведь лишиться к 60 годам всех источников доходов, которые он имел, было очень не просто. Поэтому я настаивал на разрешении выехать Л. Друскину и его семье за рубеж. Пусть и по вызову фиктивного родственника, появившемуся, как говорится, «по заказу». Странно, но потребовалось убеждать своих руководителей в том, что, оставаясь в СССР, инвалид без средств к существованию, да еще поддерживаемый американскими сионистскими центрами, сможет стать совершенно ненужной советской власти «жертвой режима». А за рубежом он особого вреда стране принести просто не сможет, да и, наверное, не захочет.
В общем, я выступал своего рода посредником при выезде Друскина и его семьи за рубеж. Тогда, осенью 1980 года, я искренне верил в полученные от Льва Савельевича по принципу «на слабо» письменные обязательства не участвовать во враждебных СССР акциях, тем более не причинять вреда мне, своему «благодетелю». Более того, жена Друскина  - Лидия «доверительно» говорила мне, что «они выедут, конечно же, не в Израиль, а поселятся в небольшом университетском городке Тюбенгене под Штутгартом (ФРГ), где «Лева будет преподавать русскую литературу и славистику». Она даже намекала мне, что, если я окажусь в Федеративной Германии и мне «будет нужна какая-либо помощь», то я могу на них рассчитывать. Смешно и стыдно вспоминать, но осенью 1983 года, находясь в качестве сотрудника контрразведки в командировке в ФРГ, сидя в концертном зале Штутгарта, я буду покрывался холодным потом, наблюдая, как к моему креслу по длинному проходу подвозят пожилого седого инвалида в коляске… С каким облегчением я вздохнул, увидев совсем другое, незнакомое мне лицо.
За успешную реализацию материалов на Друскина  я был по сути дела назначен на должность начальника отделения. Точнее, это «дело» просто окончательно сформировало обо мне у руководства положительное мнение как о сотруднике, способном преодолевать многочисленные трудности и добиваться поставленных целей. Начальником отделения я стал 13 июня 1980 года, а 20 декабря того же года, ранним утром, после бурно и весело проведенного в Юсуповском Дворце «Дня ЧК», я «провожал» Л.С. Друскина и его семью в аэропорту «Пулково». Я не прощался ним. Мое присутствие было незримым и никем не замеченным. Ничто не дрогнуло в тот день у меня в сердце, хотя впоследствии, по прошествии лет мне не раз становилось больно, когда я вспоминал согбенного старика-инвалида в допотопной коляске, вынужденного не по своей воле улетать куда-то на чужбину…
Заканчивая изложение «дела Л. Друскина, отмечу, что по его итогам были профилактированы органами государственной безопасности его многочисленные знакомые и приятели, являвшиеся читателями библиотеки «салона Друскина», а также были проинформированы, как тогда говорили, «инстанции», читай: Ленинградский Областной комитет КПСС.
Мне и моим коллегам удалось «оставить за кадром» несколько весьма известных в то время актеров и литераторов, активно пользовавшихся «библиотекой» Друскина. Мы, молодые чекисты, реально понимали, что попадание та к о й информации в партийные органы могло стоить этим людям карьеры. Знать бы мне тогда, какой черной неблагодарностью и патологической злобой через много лет отплатит мне народный артист СССР Б., ранее успешно игравший в кино чекистов, а впоследствии ставший ярым демократом. Сколько мерзких слов и колкостей направит он в мой адрес по поводу и без повода, не зная того, что он мог и не остаться в своем Академическом театре, если бы Отдел культуры ОК КПСС знал о нем то, что знали в Управлении КГБ…

Начальник отделения 

Только вперед, только на линию огня!
Николай Островский

Мой служебный рост после перехода в пятую службу, несомненно, был беспрецедентным, причем не только по меркам того времени. Меньше, чем через год после возвращения на оперативную службу молодой человек, еще не достигший 28 лет, со стажем службы в органах государственной безопасности чуть более 5 лет, проходит путь от старшего оперуполномоченного до начальника одного из ведущих отделений 5 службы.
Особенно неожиданным мой «взлет» был для бывших коллег по Следственному отделу из числа не самых больших моих почитателей. По крайней мере, мой друг того времени Виктор Черкесов не раз говорил мне в 1980 году о том, как я «утер нос своим недоброжелателям». Хотя я специально не рвался к власти, не стремился кем-то «командовать» или руководить, но мне, черт возьми, было приятно чувствовать себя оцененным, облеченным доверием руководства и некоторыми властными полномочиями…
При назначении на должность начальника отделения я впервые оказался в кабинете тогдашнего начальника Управления КГБ по Ленинградской области генерал-полковника Носырева Даниила Павловича. Несомненно, это был запоминающийся «визит к генералу» (почему-то память дает ассоциацию с названием детективной повести братьев Вайнеров «Визит к минотавру»).  Носырев, действительно, как генерал и руководитель отличался многими своеобразными чертами, присущими, по-видимому, и многим другим руководителям Административно-Командной Системы. Его стиль хорошо характеризует шутка, ходившая в Управлении, что любимой резолюцией Даниила Павловича на документах является: «Наказать и разобраться».
Зная о том, что для НДП (так звали его за глаза сотрудники) первое впечатление имеет непреходящее значение, я, конечно же, стремился произвести на генерала только положительное впечатление. Генерал осмотрел меня с головы до ног и обратно с ног до головы, как и предупреждали более зрелые сотрудники. Мне были заданы традиционные вопросы о семье, родителях, жизненном пути. После каждого ответа Носырев говорил, что «генералу приятно назначать на руководящую должность такого молодого сотрудника». Носырев не преминул показать мне и всем присутствовавшим при моем назначении свою отличную память: «генерал помнит, что ты хорошо в картинах разбираешься» (имелась в виду встреча в следственном отделе, где я, по указанию В.И. Третьякова, демонстрировал Д.П. Носыреву и его гостям - Ю.Ф. Соловьеву и Б.И. Аристову, первым секретарям ОК и ГК КПСС картины, изъятые по уголовному делу Осипова-Поташинского).
Затем последовали вопросы о моих отношениях с директором Эрмитажа академиком Б.Б. Пиотровским, который, по словам генерала, «на пленуме Обкома в перерыве очень хорошо о сотрудниках КГБ отзывался». В общем, в конце беседы мне было провозглашено, что меня назначают на должность начальника отделения, и был задан последний вопрос: нет ли у меня каких-либо пожеланий? Я предусмотрительно промолчал, уже зная, что многие вопросы и высказывания генералов часто носят чисто риторический характер. Однако НДП переспросил: «может, тебе жилищные условия улучшить надо? Ты же теперь с директором Эрмитажа, учеными и писателями общаться будешь!» Пропустить такой шанс я не мог и скромно высказал пожелание, «если можно, то хотя бы ускорить предоставление отдельной квартиры».
Реакция генерала Носырева была совершенно для меня удивительной: в течение не менее чем десяти минут он «распекал» присутствовавших в кабинете А.П. Корсакова, генерала В.Н. Блеера (1-й заместитель начальника УКГБ ЛО) и начальника 5 службы полковника Полозюка В.И. за то, что они не проявляют должной заботы о сотрудниках. Начальник Управления разошелся: «Ведь он почти год тащит на себе все отделение, как вы сами мне говорили, а живет в коммуналке! А ведь там, наверное, и пьющие люди есть, да? А как же он в коммунальную квартиру академика Петровского* пригласит? Да разве можно, чтобы начальник такого важного отделения, работающего с творческой интеллигенцией, жил в коммунальной квартире? Да сколько раз я вам говорил, что наши сотрудники должны быть абсолютно неподкупны, а, значит, не должны ни в чем нуждаться!.. Да я…, да вы…»
В общем из сказанных в ответ путанных лепетаний (другого слова не подберешь) Александра Петровича Корсакова следовало, что вопрос о предоставлении мне отдельной квартиры, оказывается, уже «практически решен и дело только за ордером» (хотя буквально за месяц до этого на личном  приеме у В.И. П-ка мне было сказано, что  нужно «еще годик-другой  потерпеть»).  Забегая вперед, скажу, что буквально через день после назначения и визита в Носыреву меня вызвали в отдел кадров, где вручили смотровой ордер на отдельную квартиру. Причем мне было сказано, что я могу подождать, когда появятся другие предложения и выбрать квартиру себе по вкусу с точки зрения района и метража, поскольку отделу кадров дали указание «обеспечить» меня жильем в первую очередь и как можно быстрее…
Как, оказывается, просто можно было решить проблему! Ведь для получения отдельной квартиры оказалось мало моих результатов работы по контрабандным делам, когда в пользу государства передавались художественные ценности на миллионы долларов. Было мало реактивного психоза, который пережил мой четырехлетний сын Максим, испуганный в коммунальном коридоре злобной соседкой. Для получения отдельной квартиры нужно было просто «предстать пред ясны очи» генерала-благодетеля, который, пользуясь подходящим случаем, «повоспитывал» в моем присутствии своих подчиненных (в том числе и генералов), продемонстрировав им наличие у него таких качеств, как забота о подчиненных, гуманизм и требовательность.
В завершении аудиенции, уже обрадовав меня решением о назначении, отдав распоряжение о предоставлении моей семье отдельной квартиры, Носырев Д.П. продемонстрировал присутствовавшим (и в первую очередь мне) еще одну грань его весьма своеобразного характера. То ли потому, что у меня было слишком счастливое лицо после известия об отдельной квартире, то ли для того, чтобы мне, как говорится «служба медом не казалась», но начальник Управления, вдруг неожиданно насупившись, спросил: «А что это ты таким лохматым к генералу в кабинет пришел? Или не знал, что будешь руководству представляться?»
На выручку мне бросился В.И. Полозюк, скороговоркой попытавшийся объяснить, что я, действительно, до сегодняшнего дня не знал, что попаду к генералу. Это на самом деле было так, поскольку для визита к НДП мен пришлось «на прокат» брать пиджак с чужого плеча, поскольку в тот день я был одет в куртку с накладными карманами, которая, по общему мнению, могла прийтись не по душе Даниилу Павловичу. Ну, пиджак-то можно было занять, а как быть с длинными кудрями, никак не вписывавшимися в представление об аккуратности старого особиста? Подстричься я не успевал, поскольку о том, что меня вызывают к генералу, мне сообщили буквально за 10 минут до назначенного времени. Конечно, если бы я мог знать, что в приемной у НДП я простою целых полтора часа, я бы успел не один, а два раза подстричься, но…
Мне пришлось лепетать какую-тот ерунду вроде того, что «в приемной работал вентилятор, вот волосы и растрепались» … На что последовала короткая и суровая фраза: «Значит, надо было на руки поплевать и пригладить! Ведь к генералу, ни к кому-нибудь идешь!!!» Снял напряжение тот же В.И. П-к, который постарался перевести вопрос о моих длинных, «не по уставу» волосах в шуточную тональность, отметив, что мне с такой внешностью будет легче работать с творческой интеллигенцией. Носырев в ответ на это только пробурчал, что мне надо знать к кому и каком виде надо приходить.
Признаюсь честно, что на должность начальника отделения на момент июня 1980 года я просто «не тянул». Я не был ни морально, ни теоретически готов к тому, чтобы руководить людьми. Я мог вести за собой своих коллег своим собственным примером, если при этом я сам делал какую-то важную работу. А вот обучать кого-то азам нашего чекистского ремесла еще просто не был готов. Особенно если учесть, что в нашем «молодежном» отделении его начальник - капитан Кошелев П.К. оказался самым младшим по возрасту сотрудником.
Конечно, если рассуждать в сослагательном наклонении, было бы гораздо лучше, если бы в ноябре 1979 года я стал заместителем не первого, а второго отделения первого отдела пятой службы, как это мне первоначально предлагалось.  Утверждаться в новом коллективе начальнику, даже и молодому, всегда легче. Но я не захотел бросать (как это уже было во 2-й службе!) начатое дело Л.С. Друскина, а также полюбившийся мне и, надеюсь, полюбивший меня, Эрмитаж. Тем самым я выбрал более трудный путь утверждения в своем же собственном коллективе, где каждый сотрудник звал меня на «ты» и считал возможным давать советы, рекомендации и, что еще хуже, считать для себя возможным лично решать, нужно или не нужно выполнять мои рекомендации, которые, говоря суконным языком управленцев, являются «приказами и указаниями».
Для новоиспеченного начальника отделения я был недопустимо наивен и не искушен в разного рода конъюнктурах, которые во многом определяли оценку, как моего труда, так и труда нашего коллектива.  Я начал совершенно не с того, с чего следовало начинать: стал пытаться сформировать свое собственное отношение к задачам работы на каждом   участке оперативной деятельности, стремился «заразить» своими идеями и замыслами сотрудников. В то время как мне подсказал молодой (по стажу работы), но зрелый (по знанию конъюнктур) Юрий А., надо было укреплять личные отношения и контакты с начальником нашего отдела Владимиром Петровичем А.  Ведь, по словам Юрия А., «у нас оценивают начальника и его отделение не за результаты работы, а за то, какие отношения у начальника с руководством отдела».
Как ни печально, но это, действительно, оказалось так. Я еще буду подробно описывать «декабрьский кризис» 1981 года, когда для меня впервые остро встал вопрос, смогу ли я остаться на своей должности. Тогда же летом 1980 года я не очень придавал значение многим неприятно коробившим меня чертам своего начальника ВПА. Грубость, бесцеремонность, безапелляционный стиль разговора, категоричность суждений, стремление постоянно «сплачивать» коллектив за счет регулярных выпивок в рабочих кабинетах — все это казалось мне вторичным по отношению к его потрясающей работоспособности, целеустремленности и нацеленности на результат
Я не стал специально «строить» отношения с Владимиром Петровичем, потому что любое проявление лизоблюдства и «Молчалинских» приемов в делании карьеры были мне глубоко противны. В то тоже время я «поплыл по течению», дав возможность ВП втянуть меня в групповые пьянки (до 1979 года я не брал в рот водки, изредка в минимальных дозах употребляя лишь коньяк и шампанское). К тому же я стал перенимать от ВПА и других руководителей тот типичный административно-командный стиль руководства, который царил в те годы не только в управлении КГБ…
План!!! План любой ценой!!! И я «давил» на своих подчиненных, требуя от них выполнения плановых показателей, которые довольно-таки часто волюнтаристски доводились «сверху» тем же Владимиром А. и другими руководителями, а когда не получалось у сотрудников, то я сам делал за них ту или иную работу, наивно рассчитывая на искреннее и правильное понимание моей помощи. Я даже не предполагал того, что чем больше я помогал некоторым из них, тем больше вызывал с их стороны неприязненное и раздраженное отношение к самому себе.
По своей неискушенности, а также из-за увлеченности работой, я не замечал, как умело пользовался Владимир Петрович старым, как мир, иезуитским принципом «разделяй и властвуй», забирая то или иное дело у моего неумелого подчиненного и передавая его лично мне для «доведения до ума». Рано или поздно это должно было привести к кризису внутри коллектива. И этот кризис, умело формируемый ВПА, не заставил себя долго ждать. Но в начале нашему коллективу нужно было решить все оперативные проблемы Олимпийского 1980 года…

Олимпийский год не только для олимпийцев

Мы хотим всем рекордам
Наши звонкие дать имена!
Николай Добронравов

…У них у всех толчковая левая,
 А моя толчковая – правая!
Владимир Высоцкий

Так получилось, что наиболее важные, можно сказать, даже «исторические» результаты в работе (как;, например, создание ленинградского Рок-клуба) были достигнуты нашим отделением в условиях глубокого кризиса моих личных отношений с начальником отдела ВПА. Трудно сейчас сказать, чем запомнился мне 1980 год: как мы беззаветно творчески и профессионально работали или тем, как нам не давали это делать.
Олимпийский 1980 год и реализация материалов на Друскина в определенной степени сплотили наше подразделение, дали мне понимание личных, деловых и моральных качеств сотрудников, с которыми мне приходилось решать задачи обеспечения государственной безопасности на порученных участках работы. Мне казалось в то время, что у нас начал формироваться коллектив единомышленников, имеющих свой, современный взгляд на задачи КГБ в деле противодействия тем самым пресловутым идеологическим диверсиям.
Я искренне радовался тому, что все большее количество моих новоиспеченных подчиненных не хотели быть просто слепыми исполнителями руководящих указаний, не могли работать по принципу «чего изволите».  Мои коллеги уже не желали быть «острым чекистским оружием» в руках партийных идеологов, видели в так называемых «непризнанных» художниках, литераторах и музыкантах, прежде всего людей, советских людей (как принято было тогда говорить), пусть и мыслящих, и говорящих по-другому, чем тогда было принято.
Здесь я начал резко расходиться с моим начальником. Владимир П. вообще не переносил никакого инакомыслия (в том числе и в КГБ). Он предпочитал действовать энергично, не задумываясь о последствиях. На Бронницкой улице художники-авангардисты проводят квартирную выставку? О выставке сообщил «Голос Америки? В частную квартиру стоит очередь посетителей прямо на лестнице, в том числе иностранцы? Нечего думать: выставку закрыть, посетителей разогнать под видом и при помощи милиции. О принятых мерах «по пресечению враждебной акции около творческих элементов» доложить в Обком КПСС.
А я, как начальник отделения, вместе с поддерживавшими меня сотрудниками уже в 1980 Олимпийском году начал проводить в жизнь политику под лозунгом «больше свободы – меньше тайн». Надеюсь, читатель вспомнил эту цитату педагога-новатора Викниксора из любимого мной в детстве кинофильма режиссера Г. Полоки «Республика ШКИД».  Нам удалось убедить руководство Управления КГБ и партийные инстанции в том, что в период проведения Олимпиады нужно организовать официальную выставку художников-авангардистов в Ленинградском Дворце Молодежи. Этого было нелегко добиться, особенно после громкого резонанса от выступлений зарубежных радиоголосов после той самой квартирной выставки на Бронницкой улице, которую мы, чекисты, говоря словами генерала Носырева, «проморгали». Но мы настаивали на том, что официальных выставок «непризнанных» не было в Ленинграде уже более шести лет, а проведение подобной экспозиции в период Олимпиады положительно скажется та имидже страны и «разрядит обстановку в околохудожественной среде».
И эта «официальная выставка неофициального искусства» состоялась! Несмотря на горячие споры приемной комиссии, подозрительно находившей иногда даже в абстрактных полотнах «идеологически вредные» ассоциации.
Вспоминаю, как одна из тогдашних руководительниц Управления культуры Ленгорисполкома шептала мне, указывая на картину под названием «Абориген», которую она предлагала снять с экспозиции: «Ты видишь, на кого этот абориген похож? На Брежнева!!! Картину обязательно нужно снять!» Мне пришлось применить весь свой коммуникативный дар, чтобы убедить эту, в общем-то, очень положительную и трудолюбивую женщину: «Только, пожалуйста, никому больше не говорите о том, что Вам показалось! Представляете, если комиссия снимет картину, то потом художники всему Западу раструбят, что ее сняли только из-за нелепой ассоциации с генеральным секретарем ЦК КПСС! Мы же с Вами на весь мир ославимся!!!» И картину оставили в экспозиции.
В другом случае этой же даме показалось, что в чисто абстрактной композиции одного из художников просматривается на желтом фоне колонны… Смольного: «Сколько здесь белых полосок? Пять? Ты не помнишь, сколько колонн у Смольного?»
Больше всего споров возникло вокруг острохарактерных жанровых картин художника Владимира Овчинникова (ныне признанного мэтра питерского авангарда) и молодого в то время, занозистого и склонного к эпатажу Кирилла Миллера. Каких трудов стоило отстоять полотна В. Овчинникова «Современный Диоген» и «Кающаяся Мария Магдалина», где известные герои были помещены в интерьеры коммунальной квартиры, а персонажи имели все современные атрибуты советского времени. Но насколько же это было талантливо и по лепке живописной формы, и по сюжетам!
С работами К. Миллера получилось немного по-другому. И «на орехи», как шутливо любил говорить мой отец, нам, чекистам, от партийных инстанций все-таки досталось. Увлекшись обсуждением и «снятием» с экспозиции картины «Большой успех», где была изображена старушка с по-идиотски счастливым лицом, несущая на шее связку туалетной бумаги, комиссия проглядела работу «с подтекстом» - «Портрет Леннона с детьми». На холсте собственной персоной был изображен знаменитый руководитель ансамбля «Битлс» Джон Леннон, длинноволосый, одетый в полувоенный френч, сидящий на скамейке. Справа и слева от него сидели двое детей лет пяти-шести с исключительно дебильными лицами.
При приеме выставки комиссией на многих картинах еще не было этикеток и «Портрет Леннона» никаких особенных вопросов не вызвал. Уже через день-два после успешного открытия выставки, очень обрадовавшего художников-авангардистов и всю питерскую интеллигенцию, именно из-за скандала вокруг этой картины экспозиция чудом не была закрыта.
Наши оперативные источники сообщили, что именно вокруг этой картины Кирилла Миллера наиболее активно «вьются» иностранцы, в том числе и разведчики-дипломаты, проявлявшие повышенный интерес к художникам так называемой «второй культуры».
«Портрет Джона Леннона» активно фотографировали, а сам автор постоянно давал возле картины какие-то комментарии. Как выяснилось, «ларчик просто открывался». Название картины было намеренно написано автором с маленькой орфографической ошибкой с одной буквой «н» в фамилии знаменитого битла: «Портрет Ленона с детьми». Затем «чья-то неустановленная рука» (скорее всего самого автора) просто зачеркнула букву «о» в фамилии портретируемого, а сверху надписала букву «и». И получилось… «Портрет Ленина с детьми» (!!!)  И сразу же возникала ассоциация с хрестоматийно известной фотографией, изображавшей вождя мирового пролетариата, отдыхающего в подмосковных Горках, сидя на скамейке с детьми…
Надо ли объяснять, какие эмоции охватили партийных идеологов и работников Управления культуры?! А уж какая реакция была у Владимира Петровича А., который всегда был за то, чтобы «держать и не пущать», и совсем не стремился «разрешать и контролировать». Судьба выставки в буквальном смысле слова висела на волоске. Тогда я решился на шаг, который, с одной стороны, впоследствии поможет мне реализовывать свои оперативные замыслы по действенному контролю за околотворческой средой, а с другой, на многие последующие годы принесет мне и моим близким массу неприятных эмоций и переживаний.
Огромное спасибо заместителю начальника Управления КГБ генералу Блееру В.Н., курировавшему идеологическую контрразведку, который согласился с нашим мнением, что закрытие выставки партийными органами будет только на руку нашим идеологическим врагам. Об этом факте уж точно, говоря словами ушедшего в дни Олимпиады из жизни Владимира Высоцкого, «раструбят по Би-Би-Си». Я заверил генерала Блеера, что смогу лично убедить оргкомитет выставки, состоящий из самих художников-нонконфомистов, самим снять с экспозиции злополучную картину Кирилла Миллера.
Так, благодаря эпатажной шалости (или ловкому коммерческому расчету?) молодого художника, стремившегося, прежде всего, привлечь внимание к своей собственной персоне, а отнюдь не к проведению «подрывной идеологической акции», в жизнь околотворческой среды Ленинграда вошел сотрудник КГБ, «куратор культуры» и «искусствовед в штатском» Коршунов Павел Николаевич. Именно под эти именем меня на протяжении ряда лет знали представители движения «второй культуры». Именно этот оперативный псевдоним на разные лады будут склонять журналисты всех мастей, желающие попинать и помазать грязью будущего Председателя Петроградского районного совет народных депутатов и Главу районной администрации, который, оказывается, был «душителем свобод питерской интеллигенции».
Как и почему появился этот псевдоним? Такие псевдонимы приходилось применять тем сотрудникам органов государственной безопасности, которые по роду своей работы соприкасались с так называемой «негативной средой», способной передать установочные данные оперработника на Запад. Многие сотрудники контрразведки в те годы (да, я думаю, делают это и сейчас) выезжали в зарубежные командировки. Причем всегда выезжали с загранпаспортами на свои настоящие фамилии! Ведь въезд на территорию зарубежного государства сотрудника специальных служб под чужими установочными данными автоматически является составом преступления и поводом для ареста.
Был включен в резерв на такую загранкомандировку в 1981года и я, Кошелев Павел Константинович. И чтобы никто из художников, с кем мне предстояло беседовать, не смог выдать мою истинную фамилию их приятелям из числа установленных разведчиков-дипломатов, мне пришлось воспользоваться вымышленными установочными данными. Павел Николаевич – это, естественно, в честь любимого и уважаемого мной Павла Николаевича Филонова, а вот фамилия Коршунов была взята без какого-то особого смысла. Просто эту фамилию носил один из дальних родственников отца, да и само произношение фамилии «Коршунов» было как-то созвучно с «Кошелев». Никакой многозначительности, а уж тем более зловещности, которую через десять лет припишут мне журналисты, конечно же, и в помине не было. Хотя поводов для шуток в нашей чекистской среде этот выбранный на скорую руку (надо было спешить) псевдоним дал не мало: «Гляди-ка, Паша, у тебя в подразделении под твоим «коршунским крылом» есть и Воронов, и Лебедев и Соловьев. А в Управлении культуры вообще начальник Скворцов, а заместитель Селезнева. Хорошая у тебя стая получается!»
Но тогда, в июле 1980 года выходя один на один, нет, в одиночку на целую «стаю художников», мне было совсем не до шуток. Не знаю, нет, точнее, уже не помню, какие я применял аргументы, как сумел убедить художников, но в результате нелегких и весьма эмоциональных переговоров картину К. Миллера удалось снять силами самого оргкомитета художников, и выставка во Дворце Молодежи не была сорвана. Для меня и моих коллег, пытавшихся убедить руководство, что такие выставки просто жизненно необходимы как для самих художников, так и для зрителей, это было Большой Победой.
Мы сумели доказать художникам и их поклонникам, что они не какие-нибудь «изгои общества», что их творчество оценивают уважаемые ими профессионалы из числа членов Союза Художников, а чекисты, которые вынуждены заниматься  организацией выставок, умеют держать свое слово, если их не провоцировать и «не держать кукиш в кармане».
Лично для меня «олимпийская выставка в ЛДМ» стала важнейшим шагом на пути «легализации» творчества представителей «второй культуры», поскольку уже в то время мы начали проводить организационную и, естественно, оперативную работу по созданию официального клуба для так называемых «непризнанных литераторов» и объединения художников-нонконформистов. О рок-музыкантах в нашей 5-й службе в то время никто даже и не думал.
Мы готовили аналитические документы в партийные инстанции и нашему высшему руководству в Пятое Управление КГБ СССР, в которых показывали объективные причины существования «движения второй культуры», указывали на недостатки в работе творческих союзов с литературной и художественной молодежью; подчеркивали, что подавляющее большинство литераторов и художников в своем творчестве не несут чего-либо враждебного советской власти. Если бы можно было сейчас придать огласке те документы, которые готовили Александр Т., Сергей Н. (впоследствии просто выдавленный Владимиром Петровичем А. из отделения). Думаю, что наш телеведущий передачи «Культурный слой» Лев Лурье кусал бы губы от зависти. До такого уровня глубины анализа творческих, культурологических и социальных процессов ему еще нужно дорасти.
В нашем отделении уже к 1980 году собралась сильная, весьма профессионально подготовленная команда, которая смогла не только «отслеживать процессы», происходящие в среде ленинградской творческой интеллигенции, но уже были готовы управлять этими процессами.
Так случилось, что первым по-настоящему серьезным результатом стало создание ленинградского Рок-клуба.  Никаких наград, поощрений, даже просто положительных оценок ни я, ни мой любимый в то время сотрудник Андрей Т., «по совместительству» занявшийся рок-музыканатами, не получили. Так случилось, что первым по-настоящему серьезным результатом нашего подразделения стало создание ленинградского рок-клуба. Хотя сам рок-клуб, рожденный «в недрах моей системы», стал для меня и моих коллег чем-то вроде «побочного дитя», потому что все основные усилия направлялись в окололитературную и около художественную среду. О рок-музыкантах до поры до времени мы даже не имели понятия.

Чекистский рок образца 1981 года

Родина слышит,
Родина знает…
Из старой советской песни на стихи Евгения Долматовского (музыка Дмитрия Шостаковича)

Когда партия и правительство (читай Политбюро ЦК КПСС) планировали проведение в 1980 году Олимпиады в Москве, конечно же, никто не мог знать, в каких политических условиях будет проводиться этот всемирный праздник спорта. Наши партийные идеологи, заранее думая о приезде в СССР десятков тысяч зарубежных гостей, в том числе из капиталистических стран, желали показать, что в стране победившего социализма «цветут сто цветов».
 Ведь наш советский патриотизм был несравним ни с каким другим национальным патриотизмом, говоря словами поэта революции В.В. Маяковского: у советских собственная гордость – на буржуев смотрим свысока». Не случайно в те годы в ходу была шутка: «Советский Союз – родина слонов». И еще одна шутка того времени: «Советский слон – самый большой слон в мире». К ней можно был шутливо добавить: «Болгарский слон – лучший друг советского слона».
Ну, а если в нашей стране самые крупные слоны, значит у нас и лучшие художники- авангардисты (давайте, организуем для них в дни Олимпиады выставки).  И если на Западе молодежь увлекается рок-музыкой, значит и у нас в Советском Союзе кроме вокально-инструментальных ансамблей типа «Самоцветов», «Голубых гитар» и «Пламя» есть молодежная рок-музыка. Ведь не случайно одним из главных лозунгов того 1980 года был: «Олимпийский год не только для олимпийцев».
Так под патронатом Центрального Комитета ВЛКСМ в 1980 году был проведен Молодежный Рок-фестиваль «Весенние ритмы» в Тбилиси.  Почему для этого «мероприятия» (говоря суконным партийно-советским языком того времени) была выбрана столица Грузии? Сказать трудно. Может, местные товарищи, исходя из специфически грузинского патриотизма-национализма, хотели как-то по-особенному отличиться и доказали в ЦК КПСС, что древнее грузинское многоголосье является прообразом современной рок-баллады? А, может, партийные бонзы рассчитывали, что в горах Кавказа не будет большого резонанса от этой, в общем-то, «абсолютно чуждой для советских людей, с позволения сказать, музыки». Однако все получилось совсем по-другому.
В условиях, когда западный капиталистический мир в знак протеста против ввода советских войск в Афганистан, бойкотировал спортивные соревнования Олимпиады-80, общественное мнение Запада особенно внимательно следило за всеми «около олимпийскими» культурологическими событиями. Рок-фестиваль в Тбилиси получил большой международный резонанс, причем уклон в оценках творчества молодых советских музыкантов в передачах зарубежного радио делался на противопоставлении рок-музыкантов официальной культуре.
Новое для нашей страны музыкальное явление было представлено западным обывателям как форма резкого социального протеста против «заскорузлой партийной культуры». В одной из передач, по-моему, «Голоса Америки» Рок-фестиваль в Тбилиси был представлен чуть ли не как форма несанкционированного властями протеста «молодежного андеграунда», составляющего «реальную оппозицию партийной линии КПСС».
В этих условиях «грузинские товарищи» из числа комсомольских функционеров-карьеристов повели себя вполне предсказуемо. В ЦК КПСС и КГБ СССР полетели докладные записки, в которых организаторы фестиваля, проявляя политическую и партийную бдительность, клеймили ряд музыкантов и рок-групп как «низкопоклонцев перед Западом», пропагандирующих в своем идейно-ущербном творчестве низкопробные ценности западной масс-культуры, чуждой советской молодежи и интеллигенции. Особенно досталось музыкантам из столичных городов Москвы и Ленинграда. О своих доморощенных «кавказских рокерах» грузинские комсомольцы скромно умалчивали.
Естественно, что ленинградский Обком КПСС среагировал незамедлительно, решив подключить к вновь появившейся идеологической проблеме «вооруженный отряд партии» (так в те годы принято было называть нас, чекистов, сотрудников органов государственной безопасности).  Меня вызвали к руководству Управления, где ознакомили с запиской, направленной из ЦК КПСС в Ленинградский обком партии, где содержались выводы об итогах тбилисского Рок-фестиваля. Затем моему подразделению поручили заняться «изучением процессов в среде рок-музыкантов», поставив главную задачу: «недопущение подпольных, несанкционированных концертов с исполнением песен, носящих враждебный советскому строю характер». Звучит в наше время вроде бы нелепо, правда? Но то время это нелепым совсем не казалось. Ведь в прочитанных мной документах приводились весьма интересные высказывания американских советологов-политологов о зарождающемся в СССР движении рок-музыкантов, как потенциальном оппозиционном, протестном движении молодежи, «способном противостоять официальной политической линии КПСС».
Напрасно я пытался доказать, что тема рок-музыки и рок-музыкантов «не вписывается» в рамки нашего отделения, ориентированного в основном на литературную и художественную среду. Безуспешными оказались мои попытки (вполне обоснованные и аргументированные) убедить руководство, что рок-музыкантами надо заняться нашему «студенческому отделению». Приказ, как известно всем, кто хотя бы один день в жизни носил погоны, не обсуждается, а исполняется.

От Рок-фестиваля к Рок-клубу нон-стоп.

«Перемен!» –  требуют наши сердца.
Виктор Цой

Название этой главы пришло мне в голову очень легко, как бы само собой. Ведь от первых криков, аплодисментов и доносов после Рок-фестиваля в Тбилиси до первого концерта ленинградского Рок-клуба в Доме Народного Творчества на улице Рубинштейна прошло чуть более полугода. Первый концерт рок-музыкантов в ЛДНТ состоялся, если мне не изменяет память где-то в марте 1981 года. Как же вышло так, что в то время, когда в Москве со многими участниками тбилисского рок-фестиваля органы КГБ «разбирались», проводя профилактики и срывая самодеятельные (неофициальные) концерты, в городе Ленина, колыбели трех революций, готовилось создание официального клуба для музыкантов, казавшихся совершенно неподходящими для официальной культуры того времени? В этот клуб в дальнейшем потянутся музыканты из многих городов Союза, почувствовав, что именно здесь можно попытаться реализовать себя творчески, поскольку, а Ленинграде такую возможность людям давали. В то время как во многих других городах СССР рок-музыкантов просто давили. Видите, дорогие читатели, как всего лишь одна буква в слове может изменить смысл и содержание действия, а также последствия этого действия…
Линию рок-музыкантов доверено было вести еще молодому, но подающему надежды сотруднику нашего отделения Андрею Т., высокому, крепкому и, как все здоровяки, добродушному человеку. Это направление работы дали ему «в довесок» к «линии около художественной среды», то есть тех самых художников-авангардистов, выставку которых мы так успешно провели в июле 1980 года. Андрей, как и я, был убежденным сторонником «легализации» творчества непризнанных художников, а также литераторов. Поэтому Андрей через контакты со своими оперативными источниками искал, «нащупывал» форму такой официальной организации для художников, а я, Кошелев П.К., в образе Коршунова Павла Николаевича каждую неделю проводил не меньше двух-трех бесед с авторитетными и не очень литераторами, обсуждая с ними возникшую в моей голове идею литературного клуба для «непризнанных». Сама эта организация, получившая в последствии по дате создания наименование «Клуб-81», была придумана мной в результате многочисленных бесед за чашкой кофе с поэтами, прозаиками и эссеистами так называемой «второй культуры» Ленинграда. Может, особенности моей личной биографии, где были нереализованные амбиции актера и режиссера, а также автора-исполнителя собственных песен, помогли мне лучше понять этих, в общем-то, обиженных жизнью и власть предержащими людей. По крайней мере, мое нереализованное юношеское творчество, а также давно преодоленные взгляды юного диссидента-нигилиста помогали мне в установлении контактов с этими людьми.
В этих условиях, учитывая, что ни я, ни Андрей Т.  не стремились в своей жизни кого бы-то ни было «бить по голове», мы вдвоем своеобразным «сдвоенным центром» (если говорить футбольной терминологией) стали противиться идеям начальника отдела ВПА, видевшего решение проблемы в изоляции от музыкантов и от общества в целом его лидеров.  Тем более, что поводов для этого они давали много, поскольку в большинстве своем вели асоциальный образ жизни, в котором алкоголь и наркотики были естественной (для них, а не для советского общества) составляющей.
Возбуждать уголовные дела, сажать, пусть и на законных основаниях рок-музыкантов в колонии мы с Андреем отказались категорически. Хотя выдержать на себе давление В. П. нам пришлось немалое. Ведь главным критерием деятельности оперативных сотрудников органов КГБ в то время являлся результат в работе.  Результатом в те годы привыкли считать в 5-й службе «мероприятия по срыву враждебных акций противника или представителей негативной среды». Значит, тебя могли хвалить и даже поощрять за разогнанные при помощи органов милиции квартирные выставки художников-авангардистов, за сорванный нелегальный рок-концерт, осуждение на 15 суток за пьяный дебош лидера «второй культуры. Тот подход к оперативной работе, который начали предлагать я и сотрудники отделения, требовал изменения не только психологии отношений начальства к оперативным задачам, но, главное, изменения критериев результативности оперативной деятельности.
Рок-клуб создавался не вдруг, и не сразу. Его открытию с помощью комсомольских лидеров Городского комитета ВЛКСМ предшествовала огромная оперативная работа, которая венчалась, как это было принято в те годы, докладом аналитической записки от имени Управления КГБ СССР по Ленинградской области в Областной комитет КПСС. Именно у этих «руководящих органов» было право признать результаты работы положительными.
Здесь не могу не отметить положительную роль начальника Управления КГБ СССР по Ленинградской области генерал-полковника Носырева Д.П., человека зачастую жесткого, старой закалки, но сумевшего поддержать идеи, высказанные совсем еще зелеными «операми». Помню, как на одном из совещаний, на котором отчитывались о своей работе руководители 5-й службы, Носырев резко перебил ВПА, рисовавшего в своем докладе апокалипсические картины распада идеологии и социалистических ценностей.  Владимир Петрович в своей уверенной, безапелляционной манере предлагал «ужесточить меры к разного рода отщепенцам, литературным власовцам, жукам-древоточцам, разлагающим своим, с позволения сказать, искусством советскую интеллигенцию и молодежь».
У меня до сих пор стоит в ушах чуть скрипучий, медленный генеральский голос: «Вы что тут нам картину конца света рисуете? Что это Вы на шестьдесят четвертом году советской власти о врагах советской культуры говорите? Так недолго и до «врагов народа» дойти! Нам партия поставила задачу защищать советских людей, а не репрессировать их, в том числе и всех ваших «непризнанных». Они такие же советские граждане, в конце концов!!!» Я слушал это, молча торжествуя: «Значит, не зря мы пишем «наверх» наши многочисленные «аналитики». Генерал понимает, что лучше дать возможность легального творчества, чем за это же творчество преследовать!»
И сегодня современным звездам рок-эстрады надо бы тысячу раз поклониться ныне скромному банковскому служащему Андрею Т., стараниями, энергией умом и порядочностью которого создавался ленинградский рок-клуб. Причем Андрей остался (впрочем, как и я) при открытии Рок-клуба в тени, хотя именно он «выходил» многочисленными визитами в Горком комсомола решение о проведении на базе Дома Народного Творчества первых официальных рок-концертов. Уже потом первые секретари райкомов комсомола будут стремиться «продвинуть» на будущих рок-фестивалях «свои» коллективы, а из отдельных, наиболее конъюнктурных комсомольских функционеров вырастут первые российские музыкальные продюсеры, люди весьма и весьма материально обеспеченные.
Мы же с Андреем не получили за создание Рок-клуба и, как было отмечено в отчетах Ленинградского Управления КГБ за 1981 год, «нормализацию обстановки в околомузыкальной и около художественной среде» даже устной благодарности руководства. Нет, я, впрочем, кое-что получил. Получил первые шрамы на сердце, первые серьезные разочарования от поступков близких мне сотрудников и первые разочарования от моей Фирмы, точнее, от ее отдельных руководителей. Но это уже тема другой главы моих воспоминаний.

О литературном «Клубе-81» (и не только о нем)

Жребий поэтов – бичи и распятья.
Каждый венчался терновым венцом.
Владислав Ходасевич

Знание оборотной стороны профессии или призвания – это та
цена, которую мы платим за овладение профессиональными навыками.
Джеймс Болдуин

Прежде чем перейти к истории создания так называемого «Клуба-81», объединившего в своих рядах «непризнанных» поэтов, прозаиков и критиков, нужно хотя бы несколькими штрихами обрисовать состояние литературного процесса в начале 80-х годов прошлого века. Напомню тем, кто жил в то время, открою истину для молодых, что Советский Союз в конце 70-х – начале 80-х годов ХХ века с гордостью (и по праву) считался «самой читающей страной мира».
Советская власть (читай, власть коммунистов-большевиков), ликвидировав безграмотность еще в конце 20-х годов, профессионально и идеологически грамотно поставила в стране издательское дело и индустрию полиграфической промышленности.
К концу 30-х годов прошлого века на смену многочисленным частным и кооперативным издательствам пришли хорошо организованные и финансируемые за счет госбюджета многочисленные государственные издательства: «Художественная литература», «Детская литература», «Молодая гвардия» «Учпедгиз», «Воениздат», «Политиздат» и многие другие.
К этому добавлялись десятки ведомственных и «министерских» издательств: «Судостроение», «Музыка», «Химия» и т.д., а каждая Союзная республика имела свое собственное издательство своего ЦК компартии.  Помните, мои сверстники, прекрасные книги зарубежной классики, издававшиеся на желтой газетной бумаге молдавскими издательствами  «Картя Молдавянеску» и «Лумина»? А уж тиражи в те времена были! 30.000, 50.000 и даже 100.000 экземпляров не были чем-то из ряда вон выходящим, а обычной «нормой советской жизни».  Причем книги еще надо было «достать» перед тем, как ты сможешь их купить. Не случайно, приобретая по подписке собрания сочинений, люди отмечались в очередях в течение несколько суток днем и ночью.
В стране действовало «Всесоюзное общество книголюбов», проводившее многочисленные читательские конференции и книжные распродажи. Существовало всесоюзное агентство «Союзпечать», осуществлявшее подписки на собрания сочинений советских, российских и зарубежных писателей (особенно популярным было приложение к журналу «Огонек»). Регулярно многотысячными тиражами выходили так называемые «толстые» журналы, как всесоюзные: «Иностранная литература», «Дружба народов», «Новый мир», «Юность», «Наш современник», «Знамя» и др., так  республиканские  и региональные: «Сибирские огни», «Дон», «Нева», «Звезда» и др. Кроме того,  была целая отрасль всесоюзных, республиканских и региональных журналов для детей и юношества: «Пионер», «Мурзилка», «Веселые картинки», «Ровесник» и др.
Не были забыты  и любители театра, кино, спорта, а также техническая интеллигенция: «Театр», «Искусство кино», «Советский экран», «Спортивные игры», «Физкультура и спорт», «Знание – сила», «Техника – молодежи» и т.д. и. т.п. Один ежегодный каталог «Союзпечати», кажется, состоял  из 150-200 страниц текста, в. котором лишь перечислялись названия печатных изданий и их индексы. Кто скажет после этого, что коммунисты не заботились об удовлетворении духовных потребностей советских людей?
Правда, надо признать, было совершенно естественно, КПСС и Советское правительство, вкладывая бюджетные (народные) средства в издательское дело и полиграфическую промышленность, четко определяла идеологические и нравственные критерии издававшихся произведений литературы. В ЦК КПСС, республиканских Центральных Комитетах, в Областных и Городских комитетах КПСС существовали и активно работали идеологические комитеты и отделы агитации и пропаганды, курировавшие издательскую деятельность.
Кроме того, по всей стране была создана единая структура ГОРЛИТа (Государственного комитета по охране тайн в печати), фактически осуществлявшего, помимо своей основной функции, заявленной в названии, политическую и идеологическую цензуру. Без «литовки» любого произведения литературы, научной статьи, критических заметок была невозможна публикация в буквальном смысле слова ни одной строчки! О том, чтобы издать какое-либо свое произведении за собственный счет не мог мечтать ни лауреат Нобелевской премии М.А. Шолохов, ни даже самый богатый графоман!!!
Но даже на этом трудности на пути издания своих произведений у творческих людей «того времени» не заканчивались. Для того, чтобы увидеть свое собственное, кровное произведение напечатанным, надо было (почти обязательно) являться членом Творческого Союза.  Такой творческий союз был один – Союз Писателей СССР, разделенный на 15 республиканских творческих союзов. И прием в эти Союзы Писателей без одобрения «партийных инстанций» был практически невозможен. А единственным литературным методом, торжествовавшим в СССР, был принцип социалистического реализма»  В основе его лежала знаменитая статья В.И. Ленина «Партийная организация и партийная литература».
Долгие годы после торжества метода социалистического реализма в 30-е годы и после смерти многих видных поэтов и писателей в сталинских лагерях (Осип Мандельштам, Борис Корнилов, Исаак Бабель и др.) печатное слово, направленное против советской власти, казалось просто невозможным. Это особенно было подтверждено знаменитым постановлением ЦК КПСС о журналах «Звезда» и «Ленинград», во исполнение которого были практически оставлены вне издательского и печатного процесса такие литературные корифеи как Анна Ахматова и Михаил Зощенко.
«Хрущевская оттепель» дала дорогу к читателям новым, смелым, нестандартным произведениям Александра Солженицына, Виктора Некрасова, Василя Быкова и других авторов. Но… Оттепель была недолгой. Холодная война между двумя сверхдержавами СССР и США все больше переходила в сферу идеологическую. А для начала любых военных действий всегда и во все времена нужен «законный» повод.
Таким поводом уже на заре «Брежневской эпохи» в 1965 году стали факты публикации в зарубежных изданиях под псевдонимами произведений московских литераторов Синявского и Даниэля. Сейчас факт привлечения этих писателей к уголовной ответственности и осуждение к лишению свободы за публикации своих произведений за рубежом стал общепризнанным символом подавления идеологической свободы и инакомыслия.
После осуждения Синявского и Даниэля в чекистских, да, думаю, впоследствии и в литературных кругах, был популярен такой анекдот. Председателю КГБ того времени В. Семичастному доложили о факте «политически вредных» публикаций за рубежом Синявского и Даниэля. Тот оказался в затруднительном положении, какое принять решение? Кто-то из заместителей предложил воспользоваться достижениями спецподразделения КГБ, способного вызывать духи умерших. Решили «посоветоваться» со Сталиным. Вызвали дух Иосифа Виссарионовича, объяснили ему ситуацию с зарубежными публикациями, спросили, как поступить. «Да, я знаю, есть такой комментатор футбольный – Синявский», – сказал Отец Народов. «Нет, – возражают ему, –это другой Синявский». «А зачем нам два Синявских?» – резонно ответил Вождь, Учитель и Лучший Друг Физкультурников. После этого участь Синявского и Даниэля была решена…
Названное уголовное дело, а также осуждение за тунеядство и ссылка талантливого поэта Иосифа Бродского положили начало своеобразной «охоте на ведьм»: усиленному контролю со стороны партийных органов, аппарата Союза Писателей, так и со стороны органов государственной безопасности за творчеством тех литераторов, которые не вписывались в жесткие рамки социалистического реализма. Особое внимание уделялось тем, кто стремился к публикации своих «ущербных» произведений любой ценой (вплоть до публикации их за границей), что почти приравнивалось – кроме шуток – к измене Родине.
А ведь любой Автор своей литературной рукописи фанатично мечтает увидеть ее опубликованной!!! Поэтому десятки, и даже сотни людей, считавших себя поэтами, прозаиками, эссеистами, как наделенные талантом, так и обделенные им, продолжали писать, создавать, шлифовать свои детища – романы, повести, рассказы, стихи и поэмы, критические статьи, тайно и явно мечтая во что бы то ни стало их опубликовать. Многие из них, после тщетных походов в издательства и журналы, где им отказывали в публикациях, становились на враждебные советской власти позиции. Часто произведения этих авторов отвергались издательствами и редакционными коллегиями журналов просто из-за того, что авторы были лишенными таланта графоманами. Но бывало и так, что эти литературные произведения отвергались потому, что они не вписывались в рамки метода соцреализма, были непохожими на то, что привыкли читать «советские рабочие, крестьяне и советская интеллигенция».
В принципе, редакторы того времени были, по-своему, правы: издавать стотысячными тиражами подобного рода литературу было невозможно. Ведь у членов Союза Писателей (в подавляющем большинстве) вырабатывался по отношению к «непризнанным» литераторам своеобразный «инстинкт невосприятия». Ведь эти «непризнанные» претендовали на Святое: чтобы их тоже считали писателями, а, главное, чтобы «этим не пойми каким писакам» отдавали часть тиражей и журнальные полосы. И «делить пирог» на большее количество претендентов членам официального творческого союза совершенно не хотелось.
Именно поэтому «непризнанные литераторы» стали издавать свои собственные, примитивным способом изготовленные при помощи печатных машинок журналы, получившие очень меткое наименование «самиздатовских». Этот «самиздат» фактически был для партийных функционеров опаснее «тамиздата». Кустарным способом переплетенные листы формата А-4 с текстами, отпечатанными на пишущих, расходились по рукам студентов, преподавателей; технической и творческой интеллигенции, самим фактом своего существования вызывая протест против идеологии, побуждающей людей к такому виду «издательской» деятельности.
В Ленинграде конца 70-х - начала 80-х годов издавалось достаточно много подобного рода «самиздатовских» журналов («Северная почта», «37», «Митин журнал» и другие), среди наиболее известных и длительный период издававшихся – «Часы». Главными редакторами (и фактическими издателями) «Часов» были Борис Иванов и Юрий Новиков, два будущих лидера литературного «Клуба-81», которому в декабре 2006 года как-то тихо, безо всякого ажиотажа исполнилось 25 лет! Юбилею Рок-клуба в этом плане повезло гораздо больше – здесь и внимание всех каналов ТВ, и юбилейный рок-концерт…
В принципе, если бы литераторы не были такими индивидуалистами, что происходило от сути писательского труда, можно было бы провести какую-нибудь официальную литературно-культурологическую конференцию. Ведь в 80-е годы подобного рода квартирные литературные чтения и так называемые «конференции по проблемам второй культуры» были в большой моде. Некоторые из их организаторов, такие как Константин Кузьминский, Юлия Вознесенская Татьяна Горичева впоследствии за рубежом стали настоящими специалистами по «российской андеграундной литературе».
Конечно же, на этих конференциях вольно или невольно «вторая» культура противопоставлялась «первой», официальной (или официозной), то есть «партийной», «совдеповской». «Второкультурники» категорически отрицали принцип партийности для писателей и творческих работников в целом. Члены же Союза Писателей (хотели или не хотели) должны были руководствоваться в своем творчестве постулатами знаменитой статьи В.И. Ленина «Партийная организация и партийная литература». В этой статье вождь мирового пролетариата четко указывал, что писатель при социализме не может быть беспартийным. «Долой литераторов беспартийных, долой литераторов сверхчеловеков!» – призывал основатель советского государства. Получалось, что «вторая культура» как бы уже своим фактом существования выступала против партии коммунистов и ее ведущей роли во всех отраслях жизни советского общества, включая такую тонкую духовную материю, как Литература. А раз так, то внимание и контроль со стороны органов государственной безопасности за «непризнанными литераторами» был гарантирован.
Должен отметить, что сотрудники Ленинградского Управления КГБ, работавшие на этой «ответственной линии» до моего прихода в 5-ю службу, были наиболее профессионально и интеллектуально подготовленными людьми. Александр Т. Был журналистом по профессии, очень начитанным и эрудированным человеком, прекрасно умевшим писать аналитически документы.  Сергей Н. отличался не по годам мудрым подходом к проблемам литераторов, хорошо умел располагать к себе людей и завоевывать их доверие. Но им больше всех «доставалось» от пресловутого Владимира П. А., который чаще требовал не глубины анализа проблемы, а быстрых и эффективных действий по «недопущению», «пресечению» и «ликвидации отрицательных последствий».
Линия работы по «непризнанным литераторам», пожалуй, была самой трудной в нашем отделении. Партийных идеологов больше всего пугали публикации за рубежом, особенно после «Архипелага ГУЛАГ» А. Солженицына и сборника «Метрополь», в котором публиковались кроме москвичей и ленинградские молодые писатели. Не случайно еще в библии сказано: «Вначале было слово…» Действительно, слово было более опасным и острым оружием, чем живопись, скульптура, джаз или рок-музыка. В одном из своих стихотворений замечательный ленинградский поэт Вадим Шефнер сказал: «Словом можно убить, словом можно спасти, словом можно полки за собой повести!»
В Москве, Ленинграде и в других крупных городах в конце 70-х – начале 80-х годов ХХ века обучались и стажировались сотни филологов-славистов и историков из США, Великобритании, Франции, Италии и других стран Европы. Обучение многих оплачивалось различными фондами, общественными и политическими, которые на нашем чекистском языке назывались «идеологическими центрами противника». Ну, как известно, «кто платит, тот заказывает музыку». Вот и приходилось иностранным стажерам славистам да историкам вольно или невольно «отрабатывать» те средства, которые были в них вложены. Некоторые из «стажеров» были прямыми эмиссарами тех самых идеологических центров и, будучи идейными противниками нашего советского государства, работали «по разбору СССР по кирпичам». Для этого «стажеры» посещали разного рода «квартирные чтения» «непризнанных» литераторов, где звучали, а потом обсуждались произведения «молодых гениев питерского андеграунда».  Многие из этих молодых иностранцев искренне считали своим литературоведческим и гражданским долгом вывезти за рубеж рукописи «затираемых коммунистической системой талантов», очень часто эти таланты, ранее практически неизвестные ни партийным руководителям, ни  органам КГБ, поскольку после публикации их произведений за рубежом, их авторы попадали в поле зрения идеологической контрразведки. Вступал в действие закон, хорошо известный физикам: действие порождает противодействие.
В Союзе Писателей такие «молодые таланты» становились (или объявлялись) «отщепенцами», «литературными власовцами». А «органы» начинали «реагировать», как того требовали наши партийные «заказчики». Чем это заканчивалось? По-разному… Кто-то рано или поздно переступал закон и его действия, говоря сухим языком протокола, подпадали под признаки преступления, предусмотренного статьей 70-й Уголовного Кодекса РСФСР (антисоветская агитация и пропаганда).  Кто-то из них спивался, работая сутки через трое операторами газовых котельных, кто-то кончал с собой, кидаясь в шахты метро или по-есенински затягивая петлю на шее. Кто-то, как Сергей Довлатов, расплачивались тем, что «писали в стол», не имея никакой реальной возможности увидеть свои произведения опубликованными у себя на Родине. Некоторые, отчаявшись, или, наоборот, надеясь на лучшее, эту Родину покидали, чтобы писать и публиковаться за рубежом уже на вполне законном основании.
Наша дилемма чекистов-профессионалов была предельно простой: или продолжать «Душить прекрасные порывы»*, видя в этих литераторах и «самиздателях» врагов нашего строя. Или защищать их от провокационных по своей сути действий наших зарубежных противников, стремившихся использовать «проблему непризнанных» в своих интересах, представляя литературные и издательские «разборки» в виде оппозиции советской власти. Сотрудники, курировавшие эту линию за годы моей работы в 5-й службе, также, как и я сам, выбирали это второе, «гуманное» направление. Хотя «держать и не пущать» было по-своему проще, даже эффектнее. Как любил отчитываться Владимир П. А., с металлом в голосе произнося фразу: «за 19... год пресечено … враждебных акций представителей негативной среды в виде конференций по проблемам так называемой «второй» культуры, квартирных выставок художников-авангардистов, неофициальных подпольных концертов рок-музыкантов…»  Я видел, как «душил» ВПА работягу Сергея Н., пытавшегося доказать, что «не нужно видеть в непризнанных литераторах врагов». Я слушал Александра Т., всегда очень хорошо аргументировавшего свои рассуждения о литературном процессе и понимал: нужно идти путем создания «легального объединения» непризнанных литераторов, которое могло бы «социализировать» их в нашей «советской среде, затруднив возможности негативного и враждебного влияния на них зарубежных эмиссаров идеологических центров противника.
Идея «клуба для «непризнанных» витала в воздухе не один год, но как ее реализовать, как сделать, чтобы сами литераторы захотели войти в организацию, которая  будет создаваться «сверху», как суметь договориться с руководством ленинградской писательской организации, горкомом и обкомом КПСС, получить разрешение на «оперативный эксперимент» не только от  руководства УКГБ ЛО, но и от всесильного московского 5-го Управления КГБ! Да. Сделать это было весьма трудно, и препятствий на пути создания «Клуба-81» было много, начиная с позиции начальника отдела ВПА., не склонного к сантиментам и кропотливой профилактической работе. Но… вода точит камень. И Слово, которое было в начале, постепенно, к концу 1981 года стало превращаться в Дело. Правда, для этого мне пришлось произнести не один миллион слов в прозе в многочисленных беседах с литераторами, проходивших в различных кафе и забегаловках, где варили черный кофе – основной продукт питания бедных «непризнанных» литераторов. Возможно, мне помогало в установлении контактов с представителями «второй» культуры то обстоятельство, что в свои школьные годы я тоже был своего рода «непризнанным литератором», писавшим небольшие рассказы и песни собственного сочинения (этих песен у меня было написано аж целых 99 штук!). Правда, какой-то внутренний голос подсказал мне, что литература и бардовские песни не станут моим призванием, и я вовремя «завязал» со своим творчеством. 
У меня и моих сотрудников не было другого выхода, как идти на прямые встречи с «авторитетами» из числа «непризнанных», предлагая им от имени органов государственной безопасности содействие в организации клуба литераторов, дающего легальную возможность публичного чтения своих произведений, с последующей возможностью (может и отдаленной) их официальной публикации.

Слово и дело

Нам не дано предугадать,
Как слово наше отзовется.
Ф.И. Тютчев

Напрасно заинтересованный и искушенный читатель будет ожидать, что бывший чекист Кошелев-Коршунов будет в деталях описывать, смаковать подробности и особенности вербовок оперативных источников (читай: агентов) из среды «непризнанных литераторов». Я не собираюсь никого «сдавать» или «разоблачать», как и не планирую заниматься на страницах этой Рукописи душевным стриптизом. Оценивая события, непосредственным участником которых мне пришлось быть, я хочу руководствоваться известным медицинским принципом: «Не навреди!» Не буду отрицать того, что агенты у нас, сотрудников государственной безопасности, естественно, были. Также не стану отказываться оттого, что, организуя «Клуб-81», мне пришлось изучать оперативный опыт известного жандармского офицера полковника Зубатова. Главное, что у нас оперативников идеологической контрразведки, не оказалось стукачей и провокаторов, или нам удалось достаточно быстро от таких ненадежных помощников избавиться.
Ведь в чем разница между агентом и стукачом (по Кошелеву-Коршунову 80-х годов прошлого века)? Стукач несет в «компетентные органы» чаще всего малозначительную информацию типа «компромата» и «бытовухи», подчас с целью своей карьеры, устраняя конкурента, на которого сам и дает информацию, или руководствуясь иными меркантильными интересами. Агент, как проводник влияния, видит ситуацию,
которая находится в поле зрения спецслужб не только своими глазами, но и глазами оперработника, профессионального контрразведчика. Доверяет как конкретному сотруднику, так и всей системе, убежденно понимая, что делает благое дело, как для своих близких, так и для своей страны. По-другому нельзя получить от человека объективную информацию, нельзя заставить действовать в чужих интересах против своей воли.
Человек, действующий на основе материальной или иной зависимости, никогда не сможет быть ни объективным, ни искренним, ни честным перед самим собой и своим окружением. И я всегда только с положительной стороны, только с благодарностью буду вспоминать тех людей, которые п о в е р и л и в нашу чекистскую искренность и которые д о в е р и л и с ь нам. И никогда, ни при каких обстоятельствах я не подведу этих Достойных Людей, вклад которых в создание «Клуба-81», Товарищества Экспериментального Изобразительного Искусства и «Рок-клуба» был очень значительным. Помогая органам государственной безопасности, эти люди, рискуя быть разоблаченными и ошельмованными в среде своих товарищей, прежде всего, помогали им, непризнанным, отверженным, действуя не ради личной выгоды, веря в идею возможности официальных публикаций для себя и своих друзей.
Но, по-своему, была заслуживающей внимания и роль тех людей, которые после встреч с сотрудниками КГБ вели себя совсем по-иному: «сливали» информацию о содержании встреч иностранцам, перевирали аргументацию оперработников в беседах со своими товарищами, передергивали факты в целях «сбивания лбами» литераторов с официальным Союзом Писателей, провоцировали людей на акции экстремистского толка. «Снимая реакцию», анализируя полученную информацию, мы постепенно научились тому, о чем раньше не могли и мечтать: управлять процессами в около творческой среде города.
Как часто бывает в большом и серьезном деле, не обошлось и без большого везения. И нам (органам госбезопасности) и будущим членам «Клуба-81» очень повезло с тем, что сами «непризнанные» выбрали себе в качестве «художественного руководителя» (или «куратора» от Союза Писателей) доктора филологических наук, писателя и сотрудника Пушкинского Дома Юрия Андреевича Андреева. Признаюсь честно, мы с моими сотрудниками первоначально планировали и обсуждали с руководителями ЛОСП (Ленинградское отделение Союза Писателей) Анатолием Чепуровым и Вольтом Сусловым совсем другую кандидатуру. Андреев Ю.А., которого «непризнанные» уважали за его вклад в развитие клуба авторской песни «Восток», как никто другой оказался удачной кандидатурой для сведения представителей «второй культуры» с руководством культуры официальной. Во-первых, у него был опыт руководства клубом авторской песни, который тоже определенное время власти держали «на дистанции». Во-вторых, он как литературовед открывал для широких читательских масс имена таких «забытых» писателей как В. Ремизов и Е. Замятин. В-третьих, он был больше литературоведом, чем писателем, и поэтому не был заражен «вирусом собственной гениальности», а, значит, был меньше подвержен вкусовщине, столь характерной для крупных писателей. В-четвертых, его кандидатуру удивительно легко приняли партийные руководители Горкома КПСС, в частности Галина Ивановна Баринова, заведующая отделом агитации и пропаганды.
 Об этой сильной, умной, волевой и очень идейно убежденной женщине следует сказать особо. Мне не раз приходилось встречаться с ней лично, и могу сказать, что я проникся к Галине Ивановне, как к человеку и руководителю, глубокой симпатией. Строгая, подтянутая, всегда собранная женщина, внешне она, конечно, могла производить впечатление «партийно-советского сухаря». Но когда ты начинал с ней разговаривать, наблюдая, как она выслушивает собеседника, принимает или отвергает те или иные аргументы, ты видел личность незаурядную, преданную своему партийному делу и понимающую задачи Коммунистической партии гораздо шире и глубже, чем отражалось в передовицах «Правды».
Г.И. Баринова, занимаясь проблемой «непризнанных» со стороны партийных органов, с самого начала поддержала идею литературных чтений и издания сборника членов будущего литературного объединения. Правда, (что было совершенно естественно), четко определила свою позицию: «никакой антисоветчины и негативщины мы в издании не допустим!» Галина Ивановна сделала очень много полезного для литераторов, впоследствии и для художников и рок-музыкантов.
 Не помню точно, но, возможно, не без помощи Бариновой Г.И. новое литературное объединение получило в качестве «крыши над головой» актовый зал музея Федора Ивановича Достоевского. В этом было много плюсов, но были и минусы. Некоторые недоброжелатели и скептики первые заседания «Клуба», открывшегося в конце 1981 года, называли «У идиота», а коллег-писателей приветствовали запросто: «Привет, зубатовцы!», намекая на известного жандармского офицера, с деятельностью которого они пытались ассоциировать и наши чекистские «изыски».
Так или иначе, но в конце 1981 года представители так называемой «второй культуры Ленинграда» начали регулярно приходить на заседания своего литературного объединения, которое как-то естественно стало называться по дате его образования «Клуб-81». Самому официальному открытию «Клуба» предшествовало одно весьма значимое событие, имевшее, как говорили в органах КГБ, «оперативное значение».
Некто В. С-ский, своеобразный московский эмиссар от тамошних «второкультурников», приехал в наш город с целью собрать у наши «непризнанных» литераторов рукописи для нового издания «Метрополя», планировавшегося к изданию за рубежом. Несомненно, наши сотрудники контролировали эту акцию, своевременно получив «сигнал» от московских коллег. Как же торжествовали мои товарищи, и я с ними, когда подавляющее большинство питерских «литературных авторитетов» отказались дать свои произведения для публикации за рубежом. При этом они ссылались на то, что «у нас в городе в ближайшее время будет свей литературное объединение, и мы планируем начать издаваться в Ленинграде». В.С-ский, естественно, не смог довести собранные им рукописи даже до Москвы. Во-первых, по причине ежедневных пьяных возлияний, а, во-вторых, потому, что ленинградские и московские чекисты не дремали и зря свою зарплату не получали.
Работая по предотвращению провокационной акции В. С-ского, я познакомился с моим московским коллегой Александром М., ставшим впоследствии генералом ФСБ, автором нескольких книг. Сегодня мне, так и не ставшему ни генералом, ни даже полковником, приятно вспоминать, как Александр искренне завидовал нам, своим ленинградским коллегам, в том, что мы можем организовать целое литературное объединение «непризнанных» и так эффективно его контролировать. Александр М. предсказывал большое будущее этой нашей реализованной идее, а также искренне желал нам получить к 20 декабря (так называемому празднику «День ЧК») большие поощрения.
На самом деле, к этому самому празднику я чуть было не лишился своей должности. По крайней мере меня впервые попробовали снять с этой руководящей должности за мою активную работу и честное отношение к ней. Потом в моей жизни это не раз повторится. Но «первая съемка» запомнится мне надолго, оставив глубокие шрамы на душе и на сердце.

Заговор 20 декабря 1981 года

Ни в каком старом травнике
Никакого издательства
Не найдете рецепта Вы
От простого предательства.
Олег Митяев

Порядочный человек не может отвечать за пороки и нелепости своего ремесла и из-за них не должен его бросать…
Мишель Монтень

1981 год надолго останется в моей памяти как год, прошедший в борьбе с интригами, конъюнктурами, непомерными амбициями окружавших меня коллег, а также в борьбе за утверждение своего понимания целей и задач работы, своего собственного стиля руководства.
В общем-то, говоря объективно, в начале года я не давал своему антиподу, и, как выяснилось в декабре 1981 года, главному врагу Владимиру Петровичу А. какого-либо серьезного повода для вынашивания планов по моему смещению с должности. Я не был как-то по-особенному дерзок и непреклонен в отстаивании своих взглядов на работу (они только формировались), не ставил громогласно и во всеуслышание вопрос о недопустимости хамского поведения А. по отношению к подчиненным, не клеймил позором созданную ВПА в отделе стройную систему деления сотрудников на «любимчиков» и «мальчиков для порки».
В общем, к началу 1981 года я еще не успел сделать ничего из того, что могло бы побудить А. принять «верное» управленческое решение, направленное на мою дискредитацию как руководителя и подготовку моего смещения… Пожалуй, за исключением одного факта, который, наверное, был очень принципиальным для Владимира Петровича, тонкого знатока руководящих конъюнктур. Речь идет о моей оценке «реализованного» в декабре 1980 года вторым отделением нашего отдела так называемого «дела» ленинградского литературоведа Х.
Сейчас, думаю, не будет каким-либо «страшным криминалом» упомянуть его в своих воспоминаниях, поскольку уже в конце 80-х годов прошлого века в публикациях в тогдашней «Литературной газете» достаточно однозначно было сказано о роли ленинградского Управления КГБ в этом уголовном деле. Не желая выдавать служебных секретов и поливать кого бы-то ни было грязью, скажу одно: я отрицательно оценил форму и методы реализации этих оперативных материалов, которые велись под непосредственным руководством Владимира Петровича А. Для меня несомненным и тогда, и сейчас было, что именно ему в первую очередь должны были быть предъявлены обвинения в нарушении социалистической законности и применении запрещенных приказными требованиями КГБ СССР методов ведения работы. Думаю, что одного такого выступления, даже не носившего характера разоблачения, уже было достаточно для того, чтобы ВПА принял решение о моей будущей судьбе.
К тому же я сумел буквально в самом начале «рокового» для меня 19981 года занять очень неудобную для ВПА позицию в отношении судьбы моего тогдашнего заместителя - В.С., который был первым выбран «жертвой» административно-командного стиля руководства начальника отдела. Я слишком долго и, к раздражению ВПА, аргументировано пытался защищать В.С., снятие которого с должности, на мой взгляд не вызывалось никакой служебной необходимостью, тем самым вставая на пути «имперских» планов человека, для которого, в стиле лучших традиций сталинизма, люди были «винтиками», подручным инструментом для решения задач, «которые ставит перед нами партия и правительство».
Но судьба В.С. была предрешена. Бездушная, заорганизованная, конъюнктурно-политизированная кадровая машина нашего Управления переехала через него, направив с понижением в информационный отдел. Да еще сделав так, что весь этот перевод был оформлен как будто бы по его собственному желанию! До сих пор не могу забыть увиденные в первый и последний раз глаза Виталия, напоминавшие полные скорби и недоумения глаза безвинно побитой собаки…
В.С. сумел мужественно перенести тяготы судьбы и нашей чекистской службы, вновь вернулся на руководящую работу по «пятой линии», где ему вновь, как и мне в те далекие 80-е годы «колебаться вместе с линией партии». Он успешно закончит службу в звании полковника. Мы даже совместно поучаствуем в задержании…террориста.  Но это произойдет через 17 лет, и мы будем в тот период времени совершенно в разных качествах и на разных должностях.
После ухода В.С. с должности моего заместителя, план ВПА был прост. Это место должен был занять Его Человек, который постепенно, желательно в короткие сроки, «подсидит» меня. Таким человеком в глазах ВПА был В.В., еще молодой сотрудник, проработавший в органах КГБ к тому времени около четырех лет. У меня не было с ним приятельских отношений, но не было и столкновений. Правда, летом 1980 ода ВПА отобрал от В.В. в приказном порядке одно дело, предав его мне, несомненно, с целью убить двух зайцев. Во-первых, дело вскоре существенно продвинулось вперед, во-вторых, был вбит клин между двумя сотрудниками, а, значит, В.В. получил повод не любить меня; также как и сам ВПА.
Мои скромные попытки хоть как-либо повлиять на назначение своего заместителя никаких успехов не имели. Хотя и пытался доказать свое право на мнение о том, с кем мне будет более эффективно работать. Я был еще не знал, что лучший способ не портить отношений с нашим Отделом Кадров – это никого и ни о чем не просить, а воспринимать любое (даже самое неразумное и невероятное) назначение с полным олимпийским спокойствием.
Таким образом, моим заместителем стал человек, которого еще вчера я критиковал за недостаточное рвение в работе, неумение преодолевать трудности и достигать конкретных результатов. Естественно, став начальником, он не стал от этого лучшим работником, хотя давать общие указания и требовать исполнения всегда гораздо легче, чем самому реализовывать это на практике. Мы были разными людьми с В.В., хотя по опыту и возрасту были сверстниками. К сожалению, наши требования к коллегам (точнее к подчиненным сотрудникам) были разными. Мне хотелось видеть в каждом увлеченность и безграничную преданность Работе, творческое, инициативное отношение к делу, безо всяких служебных и межличностных конъюнктур. Не случайно уже через пару лет своей руководящей работы я сформулировал для своих подчиненных правило трех «У»: «Убежденность», «Увлеченность», «Усердие». «Только при соединении этих трех «У», - говорил я, - придет четвертое «У»: «Уверенность».
В.В. четко ориентировался на вкусы и пристрастия Владимира Петровича А., проявив себя конформистом. Я же по сути своего характера был нонконформистом. Вот почему между мной и моим заместителем с самых первых дней совместной работы пошли многочисленные споры по подходам к проблемам непризнанных художников, литераторов, рок-музыкантов. В.В. быль готов действовать по старым, проверенным рецептам «держать и не пущать», мне же хотелось видеть в этих изгоях нашей социальной системы, прежде всего людей, а не врагов нашего строя, каковыми они, в подавляющем большинстве, несомненно, не были.
Мой заместитель, а вместе с ним и ориентированные на него сотрудники отделения, не поддержал идей по созданию ленинградского Рок-клуба и творческого объединения непризнанных литераторов «Клуб-81» Не поддержали во многом потому, что видели реакцию и отношение к моим «новациям» нашего начальника отдела, нашего «царя и бога» Владимира Петровича А.
Этот «охранитель социалистической идеологии» мог убедительно заклеймить с трибуны «идеологических врагов», проповедующих экстремизм и возбуждающих негативные процессы. Он очень скептически воспринимал мои попытки доказать, что "эти контингенты творческих деятелей также являются частью советского народа", их самих надо защищать от идеологических диверсий противника, прежде всего создав им нормальные социальные условия для творчества и его реализации. Только так я видел возможность снятия многих политиканских и идеологических проблем, возникших вокруг т.н. "движения второй культуры в Ленинграде".
В общем, уже к лету 1981 года я почувствовал в своем же собственном коллективе реальную оппозицию мне, как начальнику, отрицательно воспринимавшую мои личные, деловые качества, мероприятия по оздоровлению обстановки в около творческих кругах.
Несомненно, их отрицательное отношение во многом определяло чувство зависти, на укрепление которого, подчас, работал и я сам, не умея скрывать своей эмоциональности и увлекаясь демонстрацией своих личных качеств, забывая о том, что любая серость больше всего ненавидит любое проявление личности в окружающих ее серое существо людях. Сегодня, смотря на события 1981 года с высоты прошедших лет, я уже не воспринимаю с такой остротой мелкие и крупные уколы, покусывания, которые организовывали мне мои же сотрудники и заместитель, действовавшие с полного и не всегда только молчаливого одобрения начальника отдела.
В памяти остались только наиболее запавшие в душу примеры несправедливых оценок, унижений, интриг. Не могу забыть, как ВПА орал на меня в присутствии кого-то из коллег: "Мне на... (слово синоним - "наплевать") на твою личную жизнь!" Ты должен выполнять то, что я тебе сказал!" Не могу забыть, как меня заставляли выходить из отпуска, чтобы провести отчетное совещание за I полугодие 1981 года несмотря на то, что в таких случаях, как правило, отчеты проводили заместители. Не могу не только забыть, но не смогу никогда простить себе то, что этот отчет состоялся утром 23 июня 1981 года, несмотря на то что в 4 часа утра в Отрадненской больнице в буквальном смысле слова на моих руках умер мой отец...
Человеческий фактор, человечность, умение понять и вникнуть в чужую душу, умение воспринять чужую боль как свою — все это было абсолютно не известно в нашем I отделе 5 службы того времени. Перед Владимиром Петровичем А. стояла конкретная цель: создать новый, укрупненный отдел, занимающийся контрразведкой в сфере культуры. И я в этих планах оказался просто помехой хотя бы потому, что все время, кстати и некстати для него подчеркивал, что кроме знаний в контрразведке наши сотрудники должны иметь хоть какие-либо представления о культуре...
Мой же начальник придерживался другого мнения: "Никаких специфических особенностей в работе в отделении Кошелева нет!! Я любого на участок Союза Писателей поставлю, и он там будет работать! Главное, уметь руководить подчиненными, а он там разные антимонии про интеллект и эрудицию разводит..." И я все больше и больше входил в конфликт как со своим начальником, так и со своим коллективом, точнее той его частью, которая не хотела ни повышать свою эрудицию, не задумываться над тем, что "бить по голове" (образное выражение того времени) художников, литераторов, музыкантов только за то, что они не нравятся власть предержащим,  по меньшей мере аморально...
Я подвергался все более и более резкой критике и разносам на разного рода совещаниях, вокруг меня и отделения умелыми действиями ВПА и его подручных, в том числе и заместителя  ВВ создавалась атмосфера "неблагополучия", в Управлении все больше и больше стали поговаривать о том, что в "отделении кризис", что "пора менять руководителя", "коллектив практически не выполняет плановые показатели". Руководство службы, а вскоре и Управления все чаще бывали раздраженными, слыша упоминания о нашем отделении. Я все чаще ловил на себе гневные взгляды начальника службы В.И.П-ка.
К декабрю 1981 года я в прямом смысле слова начал жить на таблетках: иногда страшно начинало ломить голову, видимо, от давления, чувствовались и неприятные ощущения в сердце. По крайней мере, в октябре 1981 только героическими усилиями моей жены Людмилы я был поставлен на ноги, когда потерял сознание от сердечного спазма в метро.
Отчетного совещания за 1981 год я ждал, как ждет приговоренный к смерти часа казни. И хотя я "еще трепыхался", пытаясь как-то за счет своих усилий и помощи поддерживавших меня ребят контролировать положение, все, казалось, было предрешено. Ни о каких успехах или достижениях сотрудников отделения ВПА докладов наверх не делал, я же, своеобразно понимая чувство долга и ответственности за порученное дело, никому не жаловался на созданную в коллективе атмосферу нервозности и неуверенности в завтрашнем дне.
Развязка пришла, как и ожидалось в день годового отчетного совещания, состоявшегося 21 декабря 1981 года, в понедельник. Буквально накануне, кажется, 20 или 19 декабря вся наша служба отмечала святой для нас праздник - 64-ю годовщину со дня образования органов ВЧК-КГБ. Празднование проходило во дворце культуры имени Ленсовета по старым добрым традициям, то есть с водкой, коньяком, концертом артистов, танцами... И лишь одно наше отделение из всей службы не могло веселиться и по-настоящему отдаться празднику.
Владимир Петрович А. своим волевым решением перенес наше итоговое совещание на 21 декабря, а, значит, не пройдя "чистилище" годового совещания, никто из нас не мог расслабиться, и предаться радостям праздника. Скажу честно, на этом вечере я не заметил чего-либо странного, за исключением, пожалуй, того, как молодой еще тогда сотрудник ВЖ все лил и лил мне в бокал водку, желая объясниться в неожиданно проявившейся любви.    
   Пожалуй, из всех праздников 20 декабря, в которых мне пришлось участвовать, этот был единственным, который произвел на меня гнетущее впечатление. Никто из членов нашего коллектива не мог ни радоваться, ни расслабиться, ни отвлечься от довлевших над каждым из нас мыслей о том, что готовит нам наше совещание. День 21 декабря 1981 года ответил на этот вопрос.

Один за всех. Все на одного.

И во веки веков
И во все времена:
Трус, изменник
Всегда презираем!
Владимир Высоцкий

Когда верблюды не идут
и дело худо,
Как правило, в начале бьют
переднего верблюда.
Туркменская мудрость

С самого утра понедельника 21 декабря 1981 года в отделении обстановка была настолько нервозной, что практически все, может, за исключением самого молодого, - В.Н., пришедшего в отделение только в сентябре, принимали успокоительные таблетки. Ждали разноса, разгрома, в общем, жуткой критики. Такой, какой еще до этого не было. Я приготовился "умирать, но не сдаваться", рассчитывая, что мне удастся в докладе и в ответах на вопросы хоть как-то отстоять свою позицию в споре с ВПА, убедив генерал-лейтенанта Блеера В.Н.  в правоте своей позиции. За пять минут до начала совещания в мой кабинет буквально влетел старший оперуполномоченный нашего отделения В.В., человек сложный, неоднозначный, по-своему сочувствовавший моим новациям, но, главное, также как и я люто ненавидимый ВПА: "Ничему не удивляйся на совещании! Как бы не было тебе неприятно - терпи! Не дай ввязать себя в скандал. Если будешь вести себя спокойно и уверенно - победишь! Я со своей стороны сделал все, что мог. Помни: спокойствие, еще раз спокойствие и аргументация своих позиций! Только так мы сможем победить ВПА".
Не уверен за точность каждой фразы, скороговоркой выкрикнутой В.В., но смысл передаю точно. По той степени конфиденциальности (и даже конспиративности) доведения до меня этой странной информации я скорее интуитивно, чем как-то определенно понял: идет какая-то серьезная игра, интрига, в которой В.В. на моей стороне или, по крайней мере, как и я против ВПА.
Конечно, можно было бы красиво и высокохудожественно описывать атмосферу этого действительно неординарного совещания, мимику его участников, суфлерские шепотки и потряхивания головой ВПА, явно руководившего своей собственной постановкой... Зачем?.. Может, если бы я писал художественное произведение, или готовил свои записки для какого-нибудь «свободного» издания, стремящегося "разоблачись" негативные явления в органах КГБ в "застойно-брежневскую пору" - тогда другое дело. А так... Достаточно и того, что 21 декабря 1981 года я лицо в лицо увидел Предательство и Предателей. Не знаю только, стоит ли упоминать эти понятия с большой буквы?
 В общем, не желая заинтриговывать непосвященного в "кухню" тех событий читателя, скажу короче: совещание было еще накануне спланировано и подготовлено Владимиром Петровичем А. И не случайно оно переносилось на дату, следующую за праздником. Как выяснилось позже, именно в ДК имени Ленсовета ВПА нашел послушных ему исполнителей, руками которых он рассчитывал убрать меня с должности начальника отделения.
Интрига была рассчитана четко и достаточно продуманно (правда, на уровне общей культуры и воспитания самого ВПА): за рюмкой праздничной водки, под шум оркестра начальнику отдела удалось «завербовать» для своих целей троих сотрудников: Юрия. А., Павла П. и Юрия Б.
Не скажу, что люди были выбраны случайно, нет! Мой начальник не был совсем уж бездарным психологом. Он мог выбирать преданных себе людей, а, значит, формировать из них способных предавать других… Ловко сыграв на обидах и амбициях каждого из названных еще не состоявшихся оперативных работников, он сумел уговорить их на главное: они должны помочь ему убедить генерала Блеера В.Н. в необходимости замены начальника отделения. Только тогда, когда у руля коллектива не будет Кошелева, а будет другой, более достойный человек (кивок в сторону присутствовавшего здесь же В. В-на), каждый из троих будет оценен руководителем отдела так, как они того заслуживают, а не так, как оценивает их этот выскочка, играющий почем зря в эрудита и интеллектуала...
     И вся эта «тайная вечеря» проходила в присутствии жен этих троих «иудушек», а меня в это время увлекал к стойке бара молодой, но уже ранний В.Ж., позже искренне клявшийся, что делал этот от чистого сердца, а не по заданию ВПА или В-на, перед которыми он беззастенчиво подхалимничал... Как выяснилось позже, уже в период "семейных разборок", даже Людмила не была упущена из внимания "заговорщиками". Еще на вечере она с удивлением обратила внимание на то, как неожиданно любезно и активно приглашает ее на . танцы мой заместитель В.В-н. И странным, неприятным, запомнился ей жест Юрия А., показавшего В-ну поднятый кверху палец... Знать бы мне, знать бы Людмиле или кому-либо из честных ребят в нашем отделении, что в это время за столиками, уставленными водкой, начальник отдела  вел свою гнусную агитацию сотрудников за смещение своего руководителя...
Честно говоря, я плохо помню те гадости, которые говорили мне, не глядя в лицо, отводя глаза в сторону Юрий А., Павел П., и Юрий Б.  Следуя совету В.В. и, подчиняясь интуиции, я молча воспринимал наветы, передергивания, просто несправедливости, стремясь как можно спокойнее, и выдержаннее вести это совещание. Нет смысла давать подробный стенографический отчет всего высказанного в тот день. Он у меня, кстати, сохранился, и если бы мне уж очень хотелось украсить свои мемуары, то можно было бы развернуться!
Отмечу только, что Юрий А. выступил после моего доклада первым, пытаясь не очень убедительно оправдать свои собственные огрехи и недостатки в работе. В его второй части выступления, посвященной "обоснованию необходимости смены начальника отделения", меня, пожалуй, наиболее неприятно покоробило то обстоятельство, что он высказал свое отрицательное отношение к моей личности и стилю руководства, с позицией заместителя партгруппорга. Видимо, это было заранее запланировано и согласовано с ВПА.
Расчет «заговорщиков» был прост: атмосфера вокруг отделения мрачная. Если суметь высказать 3-4 мнения о необходимости в качестве единственной меры для улучшения работы, заменить начальника, то, может, никто и не решится протестовать против этого. Кошелев будет возмущаться и защищаться? Что с того? Он, известно, человек эмоциональный, скандалист, постоянно спорит с руководством, если что не по его мнению, от этого в отделении и нет порядка...
Но ВПА и его приспешники просчитались! Как я должен быть благодарен Александру Н., Aндрею  Т., Виталию З., которые не побоялись выразить свое возмущение наветами и нападками в отношении меня. После каждого из 3-х «негативных» выступлений поднимали руку и давали ему отповедь честные, порядочные люда, еще не знавшие, как, при каких обстоятельствах произошел сговор, и еще не зная: отметят ли их положительно за честность и принципиальность или же перечеркнут их карьеру за неслыханную дерзость!
В результате совещание вылилось не в анализ итогов нашей работы, достоинств и недостатков, а в словесную перебранку на тему: "снимать или не снимать Кошелева". Я никогда ни до этого, ни после не видел всегда мудрого и уравновешенного Блеера В.Н. таким внутренне разъяренным. Он очень долго хранил молчание, но когда Владимир Петрович А.  попытался "обобщить" итоги высказываний   его добровольных помощников, делая вывод о замене начальника, Блеер не выдержал.
Насколько я помню, он встал и сказал всего несколько коротких и резких фраз о том, что "это безобразие надо прекратить", что "это не совещание, а черт те что", что "нужно завтра же провести в отделении партгруппу, на которой выдать, как говорится, Богу богово, а Кесарю кесарево". Сказал и вышел из кабинета, подчеркнув всем присутствующим, что совещание закончилось...
Почему-то я запомнил, что после заключительной фразы Блеера я про себя добавил: "А Кесарю - кесарево сечение..." Я был уверен в первые часы после совещания, что вопрос моей судьбы как начальника и как сотрудника КГБ предрешен. Меня запинают ногами. Точно также как пинали на педсовете Отрадненской средней школы в 1968 году. Поэтому сразу же после совещания я ушел с работы. Где и как я бродил до вечера по ленинградским улицам? О чем думал? Увы... Увы... Сейчас я помню это достаточно слабо... Помню только что оставшиеся верными мне сотрудники ждали меня дома, рассказав все, что произошло, моей жене Людмиле и очень беспокоились, чтобы я не сделал с собой каких-нибудь глупостей...
К счастью, глупостей я не сделал, хотя они и лезли мне в голову в тот длинный декабрьский вечер целыми полчищами. Как доказать свою правоту? Как защититься от грубой гнусной клеветы?  Как... Я задыхался от своих вопросов, так и не находя на них достойные ответы. И не знал, и не думал, что в это время мне очень помогает выстоять в споре с ВПА а, в конечном итоге, и победить его, тот самый В.В., так странно подготовивший меня к "неожиданному" ходу совещания. Ларчик открылся просто. В.В. сам рассказал мне на следующий день как за полчаса до начала совещания, Юрий А.  предложил ему принять участие в моем "смещении", заверив, что этот вопрос "уже, согласован" и надо только "поддержать общее мнение". В.В., по его словам, уклонился от прямого ответа, а сам буквально бегом побежал в отдел кадров к курировавшему нашу службу сотруднику Виталию З., хорошо знавшему самодурство ВПА и морально поддерживавшему меня в отстаивании своих принципов и взглядов на работу.
Виталий проявил поразительную оперативность и смелость, сняв трубку прямого телефона с генералом Корсаковым, доложив ему о готовящемся на совещании в нашем отделении заговоре. Корсаков же в свою очередь, успел по телефону предупредить о выявленном им и его кадровым аппаратом "преступном сговоре" начальника отдела и рядовых сотрудников генерала Блеера и начальника 5 службы В.И. П-ка.  Тем самым в процессе совещания я был защищен, а ВПА разоблачен, как мелкий интриган, пакостник, способный на подлые, аморальные методы сведения личных счетов...
К тому же 22 декабря с утра каждый из троих "верных рыцарей" Владимира Петровича А.  были по очереди вызваны Корсаковым, где в процессе скорого, но праведного дознания "раскололись" и даже повинились в совершение против меня лично и дисциплинарного устава Вооруженных Сил СССР прегрешениях!    Павел П., раскаиваясь, как он подчеркивал, больше всех, вообще заявил, что "если бы он знал, что вопрос о снятии Кошелева не только не согласован с руководством, а даже перед ним и не поднимался", он бы "никогда не поднял свой голос против Павла Константиновича, который обладает высокими профессиональными качествами и очень предан делу".
 Короче говоря, придя на работу 22 декабря 1981 года только после обеда к назначенной партгруппе "О микроклимате в коллективе отделения" я уже знал, что припасенное против меня ВПА его "секретное оружие" полностью обезврежено, а, может, чего доброго, будет стрелять по нему самому.

Победа в открытом бою.

И пораженья от победы
Ты сам не в силах отличить…
Борис Пастернак

Опубликование стенограммы этой "знаменитой" партгруппы даже в нынешний период гласности могло бы быть воспринято сенсационно. Столько грязи, мерзости, мелочности и подлости, недостойной не только органов КГБ, а просто воспитанных людей, выплыло в процессе обсуждения. В доказательство того, что это не преувеличение, отмечу, что не менее недели после партгруппы меня буквально затаскивали в свой кабинеты коллеги из числа близких приятелей, где, угощая кофе и сладостями, просили хотя бы в общих чертах рассказать, что же в нашем отделении произошло...
А произошло событие, по тем временам просто неслыханное: весь коллектив отделения, включая и троих "перевертышей" устроил начальнику отдела настоящий "мордодром". ВПА, пришедший на партгруппу с твердой уверенностью "добить" меня, сам оказался как бы в роли обвиняемого, которому высказывали все (или, конечно же, почти все), что думали в лицо члены чекистского коллектива, начиная с начальника отделения, кончая младшим опером. По тем временам "глухого застоя" это было просто неслыханно! Конечно же, мы все, и я прежде всего, должны были быть благодарны за такой наглядный урок демократии начальнику 5 службы полковнику Полозюку В.И., человеку глубоко порядочному, которого просто покоробила эта затея с заговором против начальника отделения, организованным за праздничным застольем.
Не буду занудно и подробно описывать все, что сам высказал в лицо ВПА, что сказали в поддержку меня и в защиту собственного достоинства товарищи по отделению. Приведу в пример лишь одну фразу В.И.П-ка, очень хорошо характеризующую острую атмосферу той партгруппы: "Вы все, начиная с начальника отдела, решившись на такую низость, как закулисный   сговор для «дворцового переворота», оказались в положении хорька, пустившего вонючую струю в воздух, а запах-то ветром отогнало на вас самих... "
За партгруппой последовало не менее острое и эмоциональное совещание по итогам за 1981 год в отделе, где присутствовали все руководители отдела, службы, генерал Блеер. И здесь, как и на партгруппе, главной темой   разговора был конфликт: Владимир Петрович А. – Кошелев.  Причем инициатором такой постановки вопроса был сам ВПА, который вместо чтения отчетного доклада сразу же поставил вопрос о "вотуме доверия" ему как руководителю, поскольку "на вчерашней партгруппе в I отделении с молчаливого согласия начальника службы был организован подрыв авторитета начальника отдела''.  Напрасно спокойный и рассудительный В.Н.Блеер пытался успокоить ВПА, убедить, что никто больше, чем он сам своим поступком не мог нанести ущерб его авторитету. Владимир Петрович закусил удила и, распаляясь все больше и больше, выкрикивал в мой адрес обвинения, претензии и даже оскорбления.
Совещание было безнадежно сорвано. Ни о каком анализе достижений, недоработок и скрытых резервов не могло быть и речи. Притихшие и просто обалдевшие от необычности ситуации начальники отделений, и их заместители с непередаваемым изумлением в глазах следили за перебранкой ВПА с начальником службы, а затем и самим генералом Блеером.   Последний, начиная закипать от внутренней ярости, предложил заканчивать совещание. Скорее из-за привычки к форме, из-за соблюдения своеобразного этикета, он спросил: "Может, кто-то желает что-то высказать?" И хотя в нашей фирме давно известно, что последнее слово на любом совещании, партсобрании принадлежит генералам, я все-таки поднял руку и попросил слова.
Не знаю, точнее не помню сейчас, по прошествии лет, какая сила подняла меня и вдохновила на яркую обличительную речь. Тогда в первый и последний раз в жизни мне позволили (и я позволил сам себе) высказать все, что я думаю о своем начальнике, об организованных им порядках, не имеющих ничего общего с элементарными нормами приличия, не говоря уже о „коммунистической морали."  Меня слушали, не перебивая, в полной тишине, когда слышны были только мой голос и скрежет зубов ВПА.
Я чувствовал, что если я не скажу сейчас то, что я думаю, то я уже не буду иметь возможности высказать это никогда. Я был уверен тогда, что меня все равно уберут, даже несмотря на поддержку коллектива и на то, что руководство не приняло в конфликте сторону ВПА. В своём выступлении я сумел убедительно на примерах доказать, что конфликт ВПА - Кошелев — это не конфликт двух личностей. Это конфликт двух диаметрально противоположных взглядов на цели и задачи подразделения, на формы и методы работы органов госбезопасности. Мне кажется, я высказал все о недопустимых, практически провокационных методах работы ВПА, показал отрицательные идеологические и политические последствия многих "мероприятий", раскрыл созданную Владимиром Петровичем "систему" движения кадров, построенную не на преданности делу, которому мы служим, а на личной преданности ВПА.
Я, буквально задыхаясь, проинформировал генерала о тех положительных достижениях, которые принес Рок-клуб, рассказал о первых шагах клуба «непризнанных литераторов», который уже начал свою работу и который мы (то есть органы КГБ) гарантированно контролировали от любых негативных проявлений.
Я видел, понимал, что о многих положительных достижениях нашего отделения первый заместитель начальника Управления не был информирован. Я эмоционально и убедительно говорил о том, что наш подход к работе среди молодежи и интеллигенции так называемой «второй культуры» идеологически выгоден партийным органам, которые, поддержав наше начинание, только выиграют от этого как внутри страны, так и на международной арене.
Я припомнил ВПА все унижения и оскорбления, которые перенес за два с лишним года, работая с этим монстром. Я…, казалось, дал такую убедительную и уничтожающую характеристику ВПА, что после этого либо его должны были уволить из органов КГБ за аморальность, либо меня должны были разбирать и наказывать за клевету. Ни того, ни другого не последовало. Наука управления – это искусство компромиссов. И по итогам конфликта ВПА -    Кошелев был найден очень своеобразный выход из создавшегося положения.
Я остался начальником своего же отделения! И это, как говорили полушепотом умудренные коллеги, было очевидным признанием моей правоты.  ВПА, рассчитывавший на то, что ему удается стать начальником нового, выделяемого из недр прежнего подразделения т.н. "отдела культуры", этой должности не получил. Он был переведен вместе со своим заместителем начальником другого, так называемого "вузовского" отдела, курировавшего крупнейшие учебные заведения Ленинграда. Из нашего отделения были также переведены на равные должности Юрий А. и мой заместитель В. В-н., как наиболее активные представители оппозиции начальнику отделения. Павел П. и Юрий Б., как «наиболее активно раскаявшиеся» были оставлены в отделении "на пере исправление".
Начальником нашего отдела и заместителем были назначены Евгений А.В-в   и Юрий А. Н-в, начальник второго отделения нашего отдела, специалист по театрам, кино, творческим союзам. Оба начальника были примерно моего стажа работы в органах КГБ, оба достаточно молодые и энергичные. И я искренне и радостно верил, что сейчас я смогу развернуться, добиться задуманных целей, которым мешал ВПА.  Потому что, я уверен, в лице новых начальников я всегда теперь найду понимание и поддержку. Увы... Увы... Впереди меня ждали многие огорчения и paзочарования…

От бульдозерной выставки к Товариществу Экспериментального Изобразительного Искусства (ТЭИИ)

Искусство страшно тем, что каждый
смертный
Себя считает знатоком искусства.
Евг. Евтушенко

Когда, став начальником 1 отделения 1 отдела 5 службы, я начал «изучать оперативную обстановку на линии», (как принято было говорить у чекистов того времени), то подумал, что с направлением работы по художникам-авангардистам мне будет работать легче, чем с другими. Ведь не зря же я два с лишним года посещал университет искусствоведческих знаний в лектории Эрмитажного театра, читал искусствоведческие книги об истории модернизма-авангардизма, изучал тогда еще рукописные дневники самого П.Н. Филонова, любезно предоставленные мне его сестрой Глебовой Евдокией Николаевной.
Мне казалось, что я достаточно хорошо представляю, как развивался художественный процесс за годы советской власти, как утверждался и начал повсеместно торжествовать принцип социалистического реализма. Хорошо помнил из рассказов Е.Н. Глебовой, как восхищался мастерством и талантом Филонова бывший в 30-е годы президентом Академии Художеств Исаак Бродский, желавший за большие деньги приобрести любую работу Филонова. Сам же Павел Николаевич со свойственной ему прямотой критиковал И. Бродского за конъюнктурность в творчестве, чрезмерное увлечение политикой и социальными темами в ущерб Искусству.
  Благодаря работе в следственном отделе по делам о контрабанде, тесному общению с искусствоведами Эрмитажа и Русского музея мои взгляды на творчество художников-авангардистов был не такими примитивными, как формировал в 60-е годы прошлого века сатирический   журнал «Крокодил». В то же время с самого начала работы по этой линии я поддался определенному стереотипу того времени, согласно которому подавляющее большинство т.н. «непризнанных» художников, не входивших в официальный творческий Союз Художников, считались бездарями и недоучками, работающими в абстрактной манере только потому, что не способны к фигуративной живописи и рисунку. К тому же любые нападки «непризнанных» на Союз Художников и метод соцреализма моментально оценивались как «антисоветские или негативные высказывания, порочащие государственный и общественный строй».
Ну и, конечно, раз эти художники не хотели воспевать в своем творчестве «созидательный труд рабочих и крестьян», значит, они ориентировались на «чуждые советским людям западные ценности», а «на Западе художник смотрит туда, где торчат деньги. А деньги всегда торчат из кармана буржуа», – так, если я правильно процитировал по памяти, говорил известный русский художник XIX века Николай Крамской. А если еще мастерские таких художников чуть ли не ежедневно посещались установленными разведчиками-дипломатами США? То тут уж прочь сомнения: «художники-авангардисты являются объектом устремлений противника», стремящегося к сбору политической и социальной информации об обстановке в стране «в целях дестабилизации существующего в СССР строя».
Это потом, значительно позже, уже проведя не одну официальную выставку ленинградских художников-нонконформистов, мы, сотрудники органов госбезопасности, поймем, что в большей степени дипломаты интересовались возможностью приобрести за не слишком большую цену работы тех художников, которые справедливо казались им наиболее талантливыми. Значит, за границей их стоимость будет в несколько раз, даже в десятки раз выше. Дипломатия дипломатией, разведка разведкой, а бизнес он и Советском Союзе должен оставаться бизнесом! Не случайно годы спустя такие художники как Анатолий Белкин, Владимир Овчинников, Глеб Богомолов, Армен Аветисян стали известными мастерами, чьи полотна хранятся не только в зарубежных и российских частных коллекциях, но и в Государственном Русском Музее.
Не обходилось дело, конечно же, и без передачи «зарубежным радиоголосам» негативной информации о бедственном положении в СССР так называемой «второй культуры», находящейся в идеологической и политической оппозиции «коммунистическому официозу».  Эту информацию в последствии «крутили» по разного рода враждебным СССР «радиоголосам», что здорово возбуждало партийно-советские органы, дававшие органа КГБ прямые указания: «разобраться с этими художниками и принять к ним меры!»
  Сейчас любой россиянин, мало-мальски интересующийся историей своей страны в ХХ веке, знает и про «разнос» генеральным секретарем ЦК КПСС Н.С. Хрущевым художников-авангардистов на выставке в Московском Манеже, а также про разгон в 1974 году сотрудниками КГБ и партаппарата при помощи бульдозеров уличной выставки авангардистов на Белевском поле в Москве (она  впоследствии так и вошла в истории под названием  «бульдозерной выставки).  Менее известна, я думаю, работа ленинградских органов КГБ в борьбе за легализацию творчества т.н. непризнанных художников, проводившаяся в 70-80-е годы уже прошлого века.
Еще в начале 70-х годов по инициативе Ленинградского Управления КГБ и тогдашних партийно-советских руководителей были проведены две большие выставки «художников второй культуры» во Дворцах культуры имени Газа и «Невский» (отсюда довольно-таки часто использовавшийся термин «газо-невское движение художников»). Эти выставки, по замыслу партийных идеологов того времени должны были с одной стороны «выпустить пар» для лишенных возможности выставлять (а, значит, и продавать) свои работы художников. С другой, был расчет, что «советские люди, особенно молодежь, даст правильную, негативную оценку этим с позволения сказать произведениям искусства». Однако все получилось совсем иначе.
Выставки, с одной стороны, дали художникам совершенно потрясающую рекламу, и попасть на них можно было, только отстояв многочасовые очереди. С другой стороны, эти выставки, организованные самими властями, сплотили художников, которые стали стремиться найти свои организационные формы в борьбе за свои права, привлекли к проблеме художников и «всей второй культуры» широкое внимание западных средств массовой информации.  Все последующие годы власти стремились проблему «непризнанных художников» просто «замолчать», не привлекать к ней излишнее внимание, «растащить» художников по их мастерским, подвалам и каморкам. Ведь, как пел в те годы еще не признанный всенародно гениальным Владимир Высоцкий: «Настоящих буйных мало, вот и нету вожаков…»
Совершенно не могу (да и не хочу) отвечать за все, что творилось с «непризнанными» художниками «второй культуры» до того дня, когда я по своим должностным обязанностям стал отвечать за это направление работы в 5-й службе Ленинградского Управления КГБ. Хотя, несомненно, на мне, как на сотруднике органов госбезопасности, так и просто как на гражданине своей страны лежит доля ответственности за все, что в этой стране происходило.
 Отдельных художников постарались принять в официальный творческий союз – ленинградское отделение Союза Художников РСФСР (Юрий Люкшин, Геннадий Зубков, Андрей Геннадиев). Других выгоняли с работы, лишали художественных мастерских (официально право на творческую мастерскую в те годы имели только члены творческих союзов). Некоторые мастерские художников странным образом горели…
После «бульдозерной выставки», которая с самого начала планировалась ее организаторами-художниками как акция протеста, попавшая с фотографиями на страницы многих зарубежных изданий, власти больше всего стремились не допускать именно такие «подрывные действия, направленные на дискредитацию советского государственного и общественного строя». Поэтому в 1976 году отношение ленинградских властей к художникам нонконформистам резко ухудшилось после ареста Ю. Рыбакова и О. Волкова, писавших свои «антисоветские и антиправительственные» лозунги на исторических зданиях и памятниках нашего города. Обвиняемые, действительно, были или хотели быть художниками, пусть и бесталанными (высказываю здесь только свое личное мнение), но «вышедшими из той среды».
Поскольку акция Рыбакова-Волкова стала предметом активного смакования на Западе, то партийные органы сразу насторожились. Ну, а КГБ тем более! В отношении «непризнанных» художников и литераторов даже появился термин: «представители негативной среды». И, естественно, партийные органы решили «отложить до лучших времен» проведение выставок художников нонконформистов, а также организацию официальной продажи их произведений, на чем настаивали в своих докладных записках в «инстанции» мои коллеги чекисты.
Художники ответили проведением в 1979 году самой большой квартирной выставки в доме на Бронницкой улице, частично расселенном на капитальный ремонт.  Она состоялась как раз в период моего прихода в 5-ю службу (но я тогда еще не был руководителем отделения). Эта выставка на все лады была представлена на Западе как «акция протеста оппозиционной советской власти интеллигенции». Это, естественно, вызвало раздражение партийных органов и руководства Управления КГБ.
Несколько дней подряд наши сотрудники бились над тем, как «закрыть» эту выставку, как сделать, чтобы ее не посещали зрители, и о ней перестали говорить в западных средствах массовой информации. В ход шло и «неожиданное и случайное» отключение электричества, а также приезд милицейских нарядов, якобы «по вызову соседей, просивших усмирить хулиганов».
Все эти потуги, конечно же, выглядели весьма неубедительно. Известный своей непримиримостью в борьбе с инакомыслием Владимир Петрович А. требовал «принятия серьезных мер, вплоть до» … Ряд организаторов выставки под благовидными предлогами вызывались в различные подразделения Управления КГБ для проведения предупредительно-профилактических бесед. Но… эффективность их была невысокая.
Художники охотно и быстро соглашались с тем, что им самим не нравится, как их творчество и выставку оценивают «враждебные Советскому Союзу радиостанции», но… что же им, художникам, делать, если на официальные выставки  их не допускают по  причинам формализма в их творчестве, а также из-за отсутствия удостоверения члена творческого союза.
Да, легко и быстро признавались некоторые художники: «Мы продали свои работы американским стажерам. Но мы понятия не имеем, связаны они с идеологическими центрами противника и спецслужбами или нет. Они же удостоверений не предъявляли! А продавали мы свои работы только за рубли, доллары, марки ихние нам на фиг не нужны. А ведь жить-то на что-то надо. Кушать ведь каждый день хочется!»
Наслушавшись рассказов своих подчиненных, которыми мне уже с осени 1979 года пришлось руководить, а, значит, отвечать за них, я понял для себя основную задачу в работе по линии «около художественной среды»: мы, сотрудники органов государственной безопасности, должны убедить партийное руководство в решении двух организационных проблем: проведение регулярных официальных выставок художников-авангардистов, и создание условий для продажи их работ через какой-нибудь салон-магазин.
И то, и другое было не так легко реализовать.  Многие лидеры официального Союза Художников категорически не хотели давать возможность выставляться авангардистам-формалистам, так и особенно разрешать легальную продажу их работ. Ведь в то время закупки произведений искусства проводились лишь через официальные бюджетные фонды или через известную Лавку Художников на Невском проспекте. Допустить в святая святых чужаков – ни за что!!!
И, все-таки, уже в Олимпийском 1980 году мои сотрудники, особенно Андрей Т., принявший направление работы по около художественной среде, понимали, что мы не можем продолжать оставаться «пожарной командой по вызову партийных органов». Именно так мы сами все чаще и чаще отзывались о своей работе.
Ведь едва мы успевали «потушить» одну акцию, типа квартирной выставки на Бронницкой улице, как по заказу «партийных инстанций» нам срочно поручали заняться контролем над выпуском так называемых «самодеятельных неофициальных журналов», в которых публиковались произведения литераторов, не принимавшихся в официальные издания по цензурным и художественным критериям. Только-только начинали разбираться с журналами, как поступала команда собрать информацию о зарождающихся молодежных группированиях фашистского толка и т.д. и т. п….
После успешного, в целом, проведения выставки авангардистов в Ленинградском Дворце Молодежи в 1980 году мне удалось сформулировать, прежде всего, для самого себя, а потом и для руководства отдела, службы и Управления совершенно нехитрую задачу. Если мы хотим контролировать процессы, происходящие в так называемой «около творческой среде», нам нужно создать для «непризнанных художников, литераторов и музыкантов официально действующие клубы (или объединения), в которых они могли бы, в соответствии с советскими законами и требованиями идеологии того времени, «творчески реализовывать свои способности». Ну… конечно же, под нашим чекистским оперативным контролем.
Причем прошу не спешить усмехаться современному молодому читателю. Контроль контролю рознь! Я подчеркивал руководству УКГБ: мы должны контролировать и вмешиваться только там и только тогда, когда эти объединения или их члены будут проводить прямую враждебную деятельность против нашего государства. И ни в коем случае «не надо трогать» тех музыкантов, художников и литераторов, которые живут своим творчеством и только им. Пусть специалисты-профессионалы, а также зрители, слушатели и читатели сами дадут этому творчеству оценку.
Мы, оперработники органов государственной безопасности, должны противодействовать попыткам наших идейных и политических противников вовлечь этих «непризнанных» в свою подрывную деятельность.  Создавая представителям так называемой «второй культуры» условия для их творческой деятельности, мы практически выполняем указания КГБ СССР и ЦК КПСС по «устранению причин и условий, порождающих антисоветские враждебные настроения.
У-у-ф… Кажется, я на одном дыхании воспроизвел цитату из «самого себя», вспомнив свои выступления на оперативных совещаниях и партийных собраниях того времени. Таких выступлений, с моей стороны и со стороны коллег, поддерживавших эти начинания, было много. Вода точила камень. В начале, прямо как в Библии, было Слово. Потом это Слово шаг за шагом, поступок за поступком начало превращаться в Дело. Мы умели убеждать не только свое руководство, но и отдельных художников, осознававших, что органы КГБ не являются врагами творческих личностей. Что мы, представители силовых структур, совершенно искренне и бескорыстно хотим ПОМОЧЬ живописцам, графикам и скульпторам, отвергнутым творческими союзами, реализовать себя в Творчестве. И мы сможем сделать это, если… эти люди помогут нам… Только тогда мы СМОЖЕМ помочь художникам!
Убедить в этом людей, обиженных на власть предержащих, зачастую впрямую ушедших не только от социалистического реализма, но и от нашего советского социума, было делом достаточно трудным. Но еще более нелегким делом было убедить своих же коллег, а, особенно, руководителей, поверить нам, что это решение будет более правильным, пусть более трудоемким, нелегким, но, однозначно, более эффективным для интересов той самой государственной безопасности, которую нам поручено было оберегать…
Ну, а художники не всегда и не во всем хотели слепо следовать за нашими такими, казалось, правильными идеями. Среди них, как это всегда бывает, находились и конформисты, и соглашатели, но были и бунтари, и просто провокаторы по призванию. Не всем и не во всем наши чекистские идеи своеобразной «разрядки напряженности» могли понравиться.
И хотя к 1982 году обстановка в около художественной среде «существенно оздоровилась» и практически инициативой самих художников сформировалось Товарищество Экспериментального Изобразительного Искусства (ТЭИИ), существование этого объединения нет раз было под угрозой разгона, распада, расформирования. Причиной этого были позиции нескольких ярких и одиозных личностей, с которыми мне пришлось вступать в буквальном смысле слова в схватку для того, чтобы добиться легализации творчества художников.
Имена этих людей – Юлий Рыбаков и Георгий Михайлов. Каждый из этих персонажей моих воспоминаний принес мне и в годы службы в КГБ и, особенно, впоследствии, большое количество неприятностей. Следы от укусов этих «культуртрегеров нон-конформизма» до сих пор остались шрамами у меня на сердце. И мне не доставляет особого удовольствия вспоминать минуты и часы общения с этими достаточно непорядочными и неискренними людьми
(так я их оценивал тогда, и оцениваю сейчас). Но… как не выкинешь слова из песни, так не выкинуть из художественного процесса 70-х – 80 –х годов ХХ века этих людей, ставших моими оппонентами и даже, наверное, (по их собственной оценке), моими врагами.
К сожалению, у меня не было возможности выбора, и я не могу сказать вслед за бессмертным Оскаром Уйльдом: «Лично я выбираю своих врагов очень тщательно. Среди моих врагов нет ни одного неумного и непорядочного человека».

Лидер художников. Но не художник

Осторожней с бездарностями, особенно, если в их глазах вы видите опасно энергичные искорки гигантомании.
Евгений Евтушенко

Впервые с Юлием Андреевичем Рыбаковым я познакомился, как уже писал, в 1976 году, придя на службу в следственный отдел и попав сразу на реализацию так называемого дела «Пачкунов» – Юлия Рыбакова и Олега Волкова, писавших враждебные советской власти лозунги на стенах домов и памятниках архитектуры нашего прекрасного города.
Юлий Рыбаков считал себя непризнанным художником, работая к моменту ареста художником-плакатистом во Всесоюзном алюминиево-магниевом институте. В качестве участника официальных выставок во дворцах культура имени Газа и «Невский» он известен не был. Никаких особенных художественных талантов за ним не числилось, каких-либо законченных и заслуживающих художественного внимания работ при обыске в его квартире обнаружено не было. Образования профессионального как такого не имел (даже художественную школу при Академии Художеств не закончил).
Зато Юлий активно дружил с «непризнанной» поэтессой Юлией Окуловой (Вознесенской), активно искавшей контакты с лидерами враждебного СССР Народно-Трудового Союза (НТС), проводившего на Западе оголтелую антисоветскую компанию. Ядро НТС того времени составляли, в большинстве бывшие «власовцы», воевавшие в Великую Отечественную против Советской Армии и люто ненавидевшие советскую власть.
Именно Юлия Вознесенская была идеологом этого, в общем-то, весьма дерзкого по тем временам преступления. Она ненавидела советский строй, коммунистическую партию и, не скрывая, восхваляла западную демократию как образ жизни. Правда, сама Юлия Николаевна, восхищаясь западной демократией, жила удивительно грязно. Такой неухоженной, запущенной квартиры я, пожалуй, не видел даже у бомжей и алкоголиков того и нашего времени. Работать на «Софью Васильевну» она принципиально не хотела, поэтому ее двое сыновей-подростков росли вечно голодными детьми, в глазах которых всегда горела искра, как у молодых волчат.
Юлия Вознесенская имела жесткий и, (пусть простит меня читатель), весьма стервозный характер, в чем-то напоминающий характер и даже манеру общения известной эсерки Марии Спиридоновой. По крайней мере, так за глаза ее называли следователи следственного отдела УКГЮ, принимавшие участие в ее допросах. Уговорить на участие в «акции» Юлия Рыбакова оказалось не трудно. Юлий родился после войны в семье его отца, находившегося в ссылке за совершение преступления по пресловутой 58-й статье Уголовного кодекса (антисоветская агитация и пропаганда), если не ошибаюсь за пораженческие настроения и симпатии фашистской Германии. Так что нелюбовь Юлия и Юлии к советской власти была совместной.
Я не играл сколь-нибудь активной роли в расследовании уголовного дела на Ю. Рыбакова и О. Волкова, допрашивая лишь некоторые их связи, а также документируя совершенные друзьями-подельниками общеуголовные преступления. Так, мне пришлось выезжать вместе с обвиняемым Юлием Рыбаковым на места совершения им краж пишущих машинок в зданиях филологического факультета Университета, и института «Союзкурортпроект»; магнитофона и надувного матраса из помещения ВНИИ Технической Эстетики, располагавшегося то время в Инженерном замке; а также радиоприемника из помещения подросткового клуба «Подвиг».
Все эти предметы: пишущие машинки, магнитофон и радиоприемник группа во главе с Юлией Окуловой-Вознесенской планировала использовать для записи «Голоса Америки», «Свободы» и «Немецкой волны» в целях распространения среди населения «правдивой и объективной информации о положении в стране». На самом же деле все эти вещи остались пылиться в их грязных, неубранных квартирах, среди ворохов нестиранного, дурно пахнущего белья и пустых бутылок из-под алкоголя.   Вот только удачно прихваченный Юлием Андреевичем из Инженерного замка надувной матрас пошел в дело. На нем (в надутом состоянии) было очень удобно проводить время со своими многочисленными любовницами.
По итогам расследования уголовного дела на Рыбакова – Волкова картина была весьма неоднозначная. Вроде и лица виновные есть: два изгоя общества, асоциальных по своему образу жизни, ненавидящих советскую власть за то, что «при ней они не смогли состояться как личности» (Юлию Вознесенскую и подругу Рыбакова Наталию Лесниченко решено было из гуманных соображений оставить на свободе). Есть объективная сторона преступления: лозунги и призывы прямого враждебного содержания. Но… где же связь с зарубежными подрывными центрами? Где те листовки и прокламации, которые должны были тысячами экземпляров распространяться среди «забитого совдеповской пропагандой народа»? Их не было из-за… дремучей лености и пьянства фигурантов этого дела.
В общем, на идейных борцов с советской властью ни Ю. Рыбаков, ни тем более О. Волков никак не тянули. В результате оба полу художника, полу антисоветчика, полу героя, полу вандала были осуждены городским судом Ленинграда за совершение общеуголовных преступлений: краж, хулиганства, а также уничтожения и порчи памятников истории и архитектуры. И на долгих шесть лет Юлий Андреевич Рыбаков «выпал» из около художественных процессов города на Неве.
За время отсутствия Юлия в городе, изменилось многое. Во-первых, художникам, благодаря усилиям так нелюбимого им КГБ, начали хоть с какой-то степенью регулярности предоставлять выставки. Во-вторых, покинула опостылевший ей Советский Союз Юлия Вознесенская, эмигрировавшая (опять же не без помощи КГБ) в Федеративную Республику Германия. В-третьих, среди художников появилась устойчивая инициативная группа людей, способных вести переговоры с «инстанциями», отстаивая права всех художников, не прибегая к каким-либо экстремистским акциям. Какое место, где, с кем, в чьих интересах займет «политический отсидент» Юлий Рыбаков?  Р Рыбаков? Это не могло не интересовать руководство нашей 5-й службы.
Так уж получилось, что «заниматься» Ю. Рыбаковым, бывшим «политзаключенным» руководство пятой службы поручило именно моему подразделению. Хотя по всем тогдашним неписанным и писанным чекистским законам и правилам контролировать поведение ранее осужденного антисоветчика должно было то подразделение, которое вело его оперативную разработку и привлекало к уголовной ответственности. Однако, один из бывших руководителей так называемого «разработочного» отдела занимал в те годы должность заместителя начальника 5-й службы, и он прекрасно понимал, сколько проблем и хлопот будет у его лучшего друга, начальника отдела, с такой яркой и нестандартной личностью, как Юлий Рыбаков.
Это человек, большой специалист по «посадкам» антисоветского элемента, получивший за эту работу звание «Почетного чекиста», вкрадчиво, своим тихим голоском, очень убедительно доказал начальнику службы, что «Рыбаковым надо заниматься подразделению Кошелева, поскольку он художник, и к художникам в первую очередь и пойдет. Где же еще контролировать его поведение, как не в его естественной среде»? Сам же, не без совсем покинувшей его искренности, порекомендовал: «Вы ему, Павел Константинович, побольше трудностей создайте. Первым делом в прописке в Ленинграде откажите. Потом поймайте на каком-нибудь нарушении, на пьянке или еще на чем. А там, глядишь, он подумает, да и Вы ему посоветуете: не уехать ли Рыбакову жить за границу»?
Ну, уж дудки!!! Так или примерно так подумал я, подчиняясь уже не в первый раз не самому разумному, но, слава Богу, не незаконному приказу. Выдавливать человека в эмиграцию, когда я еще не забыл согбенной фигуры старика Друскина в инвалидной коляске на взлетной полосе аэродрома Пулково? Нет… мы пойдем другим путем! Кажется, именно такие мысли были у меня в голове в то время. Хотя, если бы знать, сколько зла и неприятностей принесет Юл Рыбаков и его кипучая деятельность и движению художников-авангардистов и лично мне как человеку, может, стоило и прислушаться к совету Почетного Чекиста.
Изучив вместе с Андреем Т. материалы наблюдения за Ю. Рыбаковым в период отбытия им наказания, мы не нашли в них ничего настораживающего. Никаких враждебных проявлений, никакой нелояльности к властям, кроме простых негативных бытовых проявлений в них не было. Мы поверили в то, что перед нами судьба простого человека, загнанного системой, подтолкнувшей его на эмоциональный протест, приведший к преступлению. В этих условиях продолжать загонять его в угол – значит делать из Рыбакова озлобленного врага этой власти.
 Но, ведь он же Художник, или хотя бы хочет быть таковым. А «бить людей по голове», по образному выражению Андрея Т., только за то, что они по-другому смешивают краски и кладут их на холст не в соответствии с инструкциями и рекомендациями Академии Художеств СССР, – этого мы совершенно искренне не желали делать. Даже если за это легче было получить поощрение, чем за кропотливую интеллектуальную работу по выработке художественной политики в отношении художников-авангардистов, которую мы, оперативники, проводили, по сути дела, за партийно-советских функционеров, не желавших, либо не умевших выполнять свои служебные обязанности.
Мы сами пошли на установление с Ю. Рыбаковым прямого контакта, объяснив ему ситуацию в около художественной среде города, предложив ему «социализироваться» путем участия в выставках вновь создаваемого ТЭИИ. Мы не ставили перед собой никаких сверхзадач. Вербовать бывшего антисоветчика Ю Рыбакова было незачем. У нас хватало людей, которые могли контролировать Товарищество Экспериментального Изобразительного Искусства и вести его в интересах, как самих художников, так и партийно-советских властей.
Андрей Т. мечтал о направлении на учебу в Москву с последующей службой в разведке. Ему лишний контакт с «негативным элементом» был совершенно не нужен. Я же руководствовался в тот момент какими-то «Достоевскими страстями», пойдя навстречу («поклонившись») не Юлию Рыбакову, а его «страданию» (почти как старец Зосима в «Братьях Карамазовых»). Поначалу все пошло хорошо, так, как было задумано. Но, как говорится: «Гладко было на бумаге, да забыли про овраги, а по ним ходить»!
Первое время Юл Рыбаков был достаточно неприметен, и не давал поводов для беспокойства. Но… все это было до первой выставки ТЭИИ, где он выставлялся в качестве художника. Я не считал, не считаю, и не имею права считать себя художественным критиком. Но, по праву «искусствоведа в штатском», могу поведать те выводы, которые были сделаны мной тогда, когда зрители увидели работы Рыбакова-художника. Эта выставка была провальной для Юла. Его бездарность и непрофессионализм как художника были столь очевидны, что это не нужно было даже обсуждать. По-моему, это понял и сам Рыбаков, так, как, если мне не изменяет память, в дальнейшем в выставках ТЭИИ он; как художник, участия не принимал. Но зато вся его энергия, зачастую заряженная злобой и завистью, была направлена в административное русло.
И тогда Юл Рыбаков входит в руководящий состав ТЭИИ, стараясь, вначале скромно, а затем все более и более энергично «подмять под себя» правление Товарищества, развернув это объединение не только на решение задач по социализации художников, но и противопоставлению ТЭИИ Союзу Художникам и властям города. Может, это был заказ из ФРГ Юлии Вознесенской, а, возможно, Юл сам понял, что благодаря таким действиям можно создать себе больший авторитет на Западе. Здесь, в Ленинграде он, не будучи дураком, прекрасно понимал, что заслужить авторитет художника ему будет практически невозможно. Не случайно так называемые «художники-старики», прошедшие выставки газо-невского движения совершенно не считались с ним, не видя в нем равного себе в творчестве.
В Рыбакове достаточно быстро проявились задатки будущего успешного политика, такие как популизм, беспринципность, способность лгать, не меняясь в лице, если это ему выгодно; а также совершать подлые поступки, если они наносят вред его противникам.
В принципе, ничего супервредного движению художников-авангардистов Юлу Рыбакову нанести не удалось. Ему бы это не дали сделать не только «всесильные органы», но и сами художники, год от года все более осознававшие свою самодостаточность и способность решать свою судьбу без поддержки «кураторов с Литейного, 4». Однако, Рыбаков попортил нам крови маниакальным стремлением ввести в ТЭИИ «систему противо контрразведывательной обороны». Юлий Рыбаков настойчиво требовал как от членов правления Товарищества, так и о рядовых художников «докладывать в руководящие органы ТЭИИ и ему лично» обо всех вызовах для бесед с оперативными сотрудниками. А на встречи с Коршуновым и его сотрудниками следует ходить только по двое, чтобы «не дать возможности гэбистам себя завербовать». Он даже, кажется, провел эту бредовую «законодательную инициативу» специальным решением правления Товарищества.
Где-то в перестроечном 1985 году Юл написал после одной из моих бесед с правлением ТЭИИ жалобу-донос руководству Управления КГБ «о неправомерных действиях сотрудника Коршунова П.Н., негативно отражающихся на имидже органов государственной безопасности». И мне пришлось стоять навытяжку в кабинетах не очень-то любивших меня новых руководителей 5-й службы, и «отмазываться», доказывая, что «я не верблюд», что «я не враг ни себе, ни органам государственной безопасности». Убеждать, что эта «малява» – простая, но, как оказалось, эффективная попытка скомпрометировать человека, который не давал ему утверждаться в глазах художников и манипулировать ими в своих личных интересах.
Эту «оперативную комбинацию», стоившую мне много крови, Ю. Рыбаков провел совместно с Георгием Николаевичем Михайловым, еще одной достаточно одиозной личностью в около художественной среде Ленинграда 70-х – 80-х годов прошлого века. Но об этом человеке, хочу я или не хочу, но нужно рассказать в отдельной главе своего повествования.
Да, кстати, чуть не забыл! Надо же объяснить читателю, почему я назвал эту главу, посвященную своему антагонисту так, а не иначе: «Лидер художников. Но не художник». Здесь нужно вспомнить очень популярный в 80-е годы «антисоветский» анекдот про Л.И. Брежнева.
Леонид Ильич находится с официальным визитом в США и беседует с президентом Джимми Кратером. Американский президент задает Брежневу загадку: «Сын моего отца, но мне не брат. Кто это»? Брежнев качает головой: «Не знаю» … А Картер весело отвечает: «Да это же я сам»! Л.И. Брежнев, вернувшись в Москву, задает эту загадку идеологу КПСС М.А. Суслову: «Сын моего отца, но мне не брат. Кто это»? Суслов, напрягая свои старые, маразматические мозги отвечает: «Не знаю» … «Да этот же Картер»! – с удовлетворение восклицает Брежнев.
Почему я рассказал читателю этот «застойный» анекдот? Да чтобы объяснить название главы. Ведь в 80-е годы прошлого века многие скептики из числа ленинградских художников-авангардистов с горечью говорили о том, что «лидером авангардистов является чекист Коршунов». А вот один остроумный художник из числа «стариков», с кем меня свела судьба уже в 1988 году, по работе уже в Петроградском райотделе КГБ, рассказал мне этот анекдот в своей интерпретации. Один художник-авангардист спрашивает другого: «Лидер художников-авангардистов, но не художник? Кто это»? Второй, не задумываясь, говорит: «Полковник КГБ Павел Коршунов». Первый художник с ухмылкой отвечает: «Нет, Юлий Рыбаков»!

История Коллекционера и его коллекции (или страсти по Михайлову)

Если бы можно было рассказать  об истории движения художников-авангардистов, не упоминая имени Георгия Михайлова, я бы сделал это с удовольствием. Потому что задевать Жору Михайлова – себе дороже. Думаю, что если бы кто-то  задумался о фиксировании для книги рекордов Гиннеса рекорда по количеству и объему написанных жалоб, то Г.Н. Михайлов, я уверен,  опередил бы всех.  Кляузники и жалобщики советского периода, глава антибюрократической партии, петербургский скандалист Рудольф Каграманов – жалкий приготовишка  в сравнении с Георгием Михайловым.
Вот и сейчас, еще не  написав о Михайлове ни одной строки, не дав     оценки ни одному его поступку, я твердо знаю, что мне следует ждать после возможной публикации этой книги десятков жалоб и исков от этого «неугомонного борца за свою честь и достоинство».
В 70-е годы ХХ века Георгий Николаевич Михайлов, еще достаточно молодой человек работал учителем физики в одной из престижных ленинградских школ. Его серьезным увлечением была фотография. Везде, где бы он не появлялся;  с ним были его дорогие друзья фотоаппараты. Так случилось, что именно с фотоаппаратами он посетил первые выставки художников нон-конформистов во Дворцах культуры имени Газа и «Невский». И то ли он был потрясен увиденными картинами, показавшимися ему  шедеврами мировой живописи, то ли по-коммерчески оценил; что на этом можно заработать, но Михайлов очень быстро установил с художниками плотные контакты; предлагая им по «сходной цене изготовление слайдов с их картин и рисунков. Кроме того, Михайлов предлагал свое посредничество при продаже их произведений искусства «интересующимся людям».
У себя на квартире на шоссе Революции Г. Михайлов организовал своего рода художественный салон, где художники могли демонстрировать свои работы для возможных «солидных» покупателей  в целях последующей продажи. Присеем  художники, чье материальное положение было  зачастую просто плачевным, чаще всего рассчитывались за услуги Михайлова своими же произведениями искусства.  В какие «копейки» (в переносном смысле этого слова) тогда оценивались эти произведения искусства, читатели могут догадываться сами.
Не  знаю точно почему, но Михайлов  попал в поле зрения нашего «разработочного отдела». Видимо, у него и взгляды на советскую власть и действительность были соответствующими, и связи с иностранцами подозрительными, наверное,  были. Точно не знаю. Материалов оперативных в то время в не вел, так что опираюсь только на свои предположения, и сведений, порочащих Михайлова Н.Н. не распространял и не распространяю.
Отмечу только, что уже тогда моими коллегами, занимавшимися изучением Михайлова, делался однозначный и не вызывающий сомнений вывод о том, что он является исключительна склочным, скандальным, патологически неуживчивым человеком.  Он был способен "заколебать" своими жалобами любого, даже самого терпеливого и выдержанного человека, любую партийную, советскую, правовую инстанцию.
В 1979 году, когда я еще работал в следственном отделе, Михайлова приговаривают решением Красногвардейского районного суда к четырем годам лишения свободы за совершение преступления, предусмотренного ст.ст. 153 УК РСФСР (частнопредпринимательская деятельность,  коммерческое посредничество и занятие запрещенным промыслом). Объективная сторона преступления, расследованного органами внутренних дел (конечно, же, не без подачи нашей Фирмы), заключалась в том, что Михайлов Г.Н. получал проценты от организации продажи картин художников-авангардистов, а также изготавливал для продажи цветные слайды с их художественных работ.
И предварительное, и судебное следствие имело много натяжек, обвинение в какой-то момент, грубо говоря, "висело на соплях". Но в 1979 году вопрос социалистической законности не мог стоять выше проблемы политической целесообразности (как любили говорить в то время в нашей чекистской среде) и Г.Михайлов поехал отбывать наказание в Магаданскую область.
Особенностью этого «уголовного дела с политическим окрасом» был следующий факт. Среди художников-авангардистов и интеллигенции города, знакомой с эти процессом, существовало твердое убеждение , что по приговору Красногвардейского народного суда картины и рисунки художников-авангардистов, хранившиеся в квартире Михайлова Г.Н., должны были подлежать уничтожению. Данное обстоятельство, как факт «советского, коммунистического варварства», направленного против искусства оппозиционной «второй» культуры, обсасывался в передачах зарубежных радиоголосов, а; что еще хуже, постоянно педалировался мелкими и крупными провокаторами из числа членов ТЭИИ и представителей так называемой «околотворческой среды».
Важным моментом в истории с Михайловым Г.Н.  был тот факт, что его оперативная составляющая велась  под непосредственным руководством человека, который в начале 80-х годов стал заместителем начальника 5-й службы. И мои отношения с ним с самого начала не сложились. Нет смысла обсуждать сейчас, почему это произошло. То ли я, со своей бьющей ключом энергией,  эрудицией и свободной манерой говорить раздражал этого маленького, не сильного, но чрезвычайно самолюбивого и амбициозного человека. То ли у него были совсем другие взгляды на творческую интеллигенцию и процессы происходящие в ее среде.
Ведь почти всю свою предыдущую чекистскую жизнь Этот Человек выявлял, разрабатывал,  и привлекал к уголовной ответственности «антисоветчиков», многие из которых, в общем-то, таковыми вовсе не являлись. А я, со свойственной себе искренностью и убежденностью в своей правоте, уже несколько лет, используя трибуну, данную мне моей должностью, пытался пропагандировать другие взгляды на идеологию и ее взаимоотношения с уголовным кодексом.
Работая в 5 службе, тем более занимаясь решением задач в т.н."околохудожественной среде" Ленинграда, я не мог не знать о деле Михайлова. Ведь многие художники-авангардисты, с кем мне приходилось общаться, проходили по его уголовному делу в качестве свидетелей или потерпевших. Но никаких оперативных или следственных деталей этого дела я не знал не знакомился с ними. Тому было две причины. Во-первых, организацией ареста Михайлова через милицию в 1979 году занималось совсем другое подразделение, а, во-вторых, само уголовное дело за четыре года отсидки Михайлова постоянно ходило то  по судебным, то по прокурорским инстанциям. Была, пожалуй, и третья причина, почему я даже не стремился вникнуть в детали этого "дела". Очень уж оно казалось "нечисто" сработанным, как в профессиональном оперативном плане, так и с точки зрения применения норм права и документации преступной деятельности Михайлова.
Поэтому в многочисленных разговорах с художниками-авангардистами, даже "непризнанными" поэтами я старался всячески "обходить" тему, связанную с осуждением Михайлова и причастности к этому органов КГБ. Тем более, что любые воспоминания об этом уголовном процессе моментально возбуждали художников-авангардистов, которые к 1984-1985 годах  уже смогли благодаря скрытой от непосвященного глаза помощи органов КГБ более-менее встать на ноги, организовав Товарищество Экспериментального Изобразительного Искусства и проводя регулярную выставочную деятельность. Мог ли я предположить, что уже в 1985 году меня в прямом смысле слова понудят, заставят (прикажут) "заниматься Михайловым"?!
Произошло это довольно-таки своеобразно даже для нашей Фирмы. Летом 1984 года Михайлов вернулся в Ленинград из мест не столь отдаленных. Вернулось, конечно же, вместе с ним из Магадана и его "досье" (назовем это так, чтобы, не дай Бог, не выдать какого-нибудь секрета). Естественно, оно вернулось в то самое подразделение 5 службы УКГБ ЛО, которое и "упаковало" Жору на 4 года (плюс год ему добавили за самовольный выезд  в Ленинград с "химии"). И вот именно тут и начались примитивные и очень несимпатичные интриги, в которые были завязаны два заместителя начальника 5 службы: А.В.Н и А.Н.Ч., который, в 1979 году руководил арестом и осуждением Михайлова. Дело в том, что отделением, куда было возвращено дело Михайлова, руководил любимчик А.Н. Ч.   - некий В.Г., человек, хорошо научившийся выполнять приказы. "Прикажут диссидентов сажать: буду сажать. Прикажут выпускать на свободу: буду выпускать. И чего, тут рассуждать: правильные эти решения или неправильные!" - эта фраза ВГ, произнесенная уже в 1987 году, надолго мне запомнилась.
Тогда, в 1984 году, В.Г. и его доблестное отделение, специализировавшееся на "посадке антисоветчиков" только-только закончило знаменитое дело Валерия Р., распорядителя т.н. "фонда помощи политзаключенным" по Северо-западу СССР.  Михайлов проходил по этому делу свидетелем, да еще и осуществлял через Р.переправку за рубеж на  радиостанцию "Свобода" клеветнических материалов! Ну, и если бы только этим дело и кончалось... Но ведь по решению следственного отдела, руководства УКГБ ЛО и Прокуратуры города было принято решение объявить Михайлову Г.Н. официальное предостережение от имени органов КГБ. А это уже достаточно острое мероприятие (особенно учитывая характеристику его личности)!!!
И в этой ситуации, руководствуясь не служебной, не партийной принципиальностью, а только хитрым, точнее хитрованским расчетом, ВГ, заручившись поддержкой А.Н.Ч. и А.В.Н.,  переправил досье на Михайлова в мое отделение.
Напрасны были мои протесты, возмущения, попытки доказать несправедливость и нелогичность этого "управленческого решения". Доказывать что-то, даже аргументированно, людям, принявшим выгодное для себя решение, абсолютно бессмысленно. Потому что, принимая такое решение, люди руководствуются не логикой, не здравым смыслом, не интересами дела, а чем-то гораздо более важным для них. Личным благополучием, например.
Поэтому ничего хорошего  из беседы с новоиспеченным заместителем начальника службы я не вынес.   Более того, не имея весомых аргументов, полковник, а  впоследствии генерал, нахамил мне, используя арсенал матерных выражений, да еще в присутствии моего же подчиненного!!! С этого времени, с этого спора с ЧАНом (так за глаза в службе его звали),   меня стали не любить уже 2 заместителя службы. Но до размышлений о любви или нелюбви ко мне руководителей тогда было дело? Надо было ведь как-то работать, сохраняя, с одной стороны, свою человеческую честь и достоинство, а, с другой, стараясь не дать Михайлову возбуждать среди художников негативные процессы. А на такие дела Жора был большой мастер.

Страсти по Михайлову 

Название этой главы пришло в голову сразу, не задумываясь. Но, по-моему, оно достаточно адекватно отражает все то, что мне пришлось пережить в связи с этой неординарной и неоднозначной личностью.
Странно, но Михайлов (да еще, пожалуй, Юлий Рыбаков) стали единственными за мою чекистскую карьеру "клиентами", с которыми мне так и не удалось найти нормального человеческого контакта, перевести отношения из  русла конфронтации и взаимного недоверия к диалогу, желанию понять и уважать позицию оппонента. Ранее мне удавалось добиваться такого положения практически всегда. Не случайно мне "доверяли" самые сложные, самые "чреватые последствиями" допросы, обыски, беседы и прочие оперативные мероприятия, требовавшие,  помимо чисто  оперативных качеств,  умения построить отношения с людьми без надрыва, скандала, жалоб в высшие инстанции да еще бы и с пользой для интересов государственной безопасности.
Так случилось, что с самой первой встречи мои отношения с Михайловым стали носить характер конфликта. Я, честное слово, могу с полной ответственностью и искренностью сказать, что виноват в этом   Георгий Николаевич, который, выражаясь искренним и честным детским языком "сам первый начал". Наше знакомство произошло в приемной Управления КГБ, куда Г.Н. был вызван для объявления ему официального предостережения. Я поручил эту не самую приятную миссию своему сотруднику В.Ж.,  предварительно несколько раз проинструктировав и о характере Михайлова и о его действиях на случай возможных провокаций. Не в моих правилах было, да и остается, перепоручать что-то серьезное и рискованное сотрудникам. Видит Бог, я лез во многие, скажем так, горячие точки, стараясь личным примером показать молодым сотрудникам; что и как надо делать.
В ситуации с Жорой все объяснялось достаточно просто: объявлять предостережение можно было только от своего имени, не пользуясь документами прикрытия. Поэтому мы выбрали для этой цели В.Ж. , не рисковавшего своей расшифровкой, уговорившись, что в случае провокационного поведения (читай - скандала) со стороны Михайлова,  он должен вызвать своего начальника - Коршунова Павла Николаевича (сиречь меня). Продержался Виктор в приемной один на один с Михайловым очень недолго, думаю не более 10 минут. Как сейчас помню, что, когда он звонил, приглашая меня придти, у него, кажется, даже зубы были сведены от негодования и возмущения, которым он не рисковал дать выход.
Мои личные впечатления от встречи с Михайловым полностью совпадали с ранее полученной на него характеристикой. Шизоидный тип психопатического поведения, способный вести диалог только на тему своего «безвинного осуждения», к тому же "выстреливающий" по меньшей мере 600 слов в минуту, абсолютно не слушая   никаких, даже самых достойных и мудрых аргументов собеседника. Мне так и не удалось успокоить его тогда в приемной, где он разбушевался по поводу «интриг и фабрикаций», учиняемых ему органами госбезопасности аж, кажется с 1969 года. Напрасно я пытался убедить этого, безусловно, на мой взгляд, психически нездорового человека, в том, что и я, и мой сотрудник "не занимались его делом", что мы не знаем деталей и фактов процессуальных нарушений при его осуждении (что было чистейшей правдой).
Пытаться говорить с Жорой с позиции разума,  было бессмысленно. Не испортить с ним отношения, завоевать его симпатии и сохранить, хотя бы на время, хороший контакт с ним, можно было при одном-единственном условии: нужно было полностью соглашаться с ним в оценке его   осуждений, а также того, что он является безусловным, бесподобным альтруистом, бессребреником, подвижником, добрым гением для художников-авангардистов без которого они, несомненно, просто бы все вымерли... Но с этим так трудно было согласиться, сохраняя свое собственное достоинство, разум, а также служебную и человеческую позицию по отношение к бедным (на тот период времени) авангардистам.
И все-таки мы расстались почти что дружески. Я сумел-таки снять с Михайлова напряжение, убедить его в том, что ни я, ни один из моих сотрудников не принимал участия в "фабрикации его дела". Более того, я прочел ему нечто вроде лекции, на тему: "Краткое введение в обстановку в околохудожественной среде Ленинграда в 1980-1984 г.г.". Помню, что Жора даже позволил себе снисходительно похвалить «органы» за их позицию по отношению к художникам, сумев, правда, несколько неожиданно приписать себе заслугу такого положения вещей. "Да, я вижу, что ГБ (государственная безопасность - ПК), изменила, благодаря моему уголовному делу,  позицию по отношению к художникам к  лучшему". В то же время он стал требовать от меня (естественно, как бы в доказательство моей порядочности и либерализма), чтобы я "добился пересмотра его дела" и, прежде всего,  заклеймил позором "варварский приговор" об уничтожении картин из его коллекции. Я предусмотрительно (и, как оказалось, не зря) уклонился от дачи таких заверений.
Результат нашей "милой беседы" не заставил себя долго ждать. Буквально через неделю я был вызван сразу к двум заместителям начальника 5 службы товалищам А.В.Н.  и А.Н.Ч., где от меня потребовали объяснений, на каком основании я признал Михайлову на беседе в приемной, что он был осужден незаконно, что уничтожение картин было бездумным, преступным актом советского правосудия, и что только благодаря незаконной репрессии Михайлова Г.Н. органы КГБ при поддержке учреждений культуры изменили свое отношение к проблеме непризнанных художников. От таких заявлений, да еще подкрепленных предъявленными мне письменными информациями "достоверных источников" я даже несколько оскорбился.
По крайней мере такого наглого и очевидного передергивания фактов я не ожидал. От объяснений с двумя друзьями-заместителями осталось только чувство омерзения,    поскольку никакие разумные ссылки на факты в расчет не принимались. Тогда я еще не знал, что стиль этих обоих руководителей как раз и заключался в том, чтобы принизить, даже унизить подчиненного, доказав ему его несостоятельность, глупость, запугать человека всеми возможными и невозможными неприятностями, чтобы потом полностью подчинить себе, заставить выполнять их,  а (не дай Бог!) свою волю. Именно поэтому и Ч., и Н. любили подбирать в свои подразделения разного рода проштрафившихся сотрудников, которые постепенно, благодаря их поддержке, вырастали не только в "хороших" оперативников,  но_даже в руководители. Одним из таких людей стал  мой бывший подчиненный, в начале доказавший в 1981 году, что он способен предавать, а затем, благодаря личной преданности А.Н.Ч.,   выдвинутый на руководящую работу. Да... тогда я еще не знал, что в органах КГБ очень часто ценят не истинную преданность Делу, а личную "преданность сановному Иван Ивановичу", а также способность по его руководящей указке предавать и подставлять тех людей, кто ему лично не угоден...
Но... чувство омерзения, оставшееся после беседы с «коммунистами-руководителями», сменилось у меня чувствами негодования и растерянности, когда я сам через свои "независимые_источники" получил подтверждение информации о том, что Михайлов, действительно, изображает в выгодном ему свете результаты нашей беседы в приемной УКГБ ЛО. Может, было бы полбеды, если бы Жора только этим и ограничился. В конце-концов у В.И.П., начальника 5 службы того времени, хватила и ума и порядочности, чтобы отделять зерна от плевел, а правду от лжи. Но ведь Михайлов повел самую настоящую борьбу за восстановление своего лидирующего положения среди художников-авангардистов Ленинграда.
Этот человек ни при каких обстоятельствах не мог и не хотел оставаться на вторых ролях. Если в конце 70-х годов он был  хозяином ведущего художественного "квартирного" салона Ленинграда, то сейчас он хотел претендовать по меньшей мере, на председательское кресло в Товариществе Экспериментального Изобразительного Искусства, где он мог бы манипулировать и управлять, широкими массами художников так, как ему хотелось и так, как ему было бы выгодно...
И началась сложная, многоплановая борьба между мной и Михайловым за  право влиять на обстановку в околохудожественной среде. Борьба, в которой одна сторона (Михайлов) могла и применяла любые методы (вплоть до провокаций,   дезинформации и подлогов). А другая (т.е. органы КГБ в лице меня и моего отделения) стремилась отделить Михайлова (применяя для того только законные средства) от "широкой массы художников", которых этот полуполитический авантюрист стремился ввергнуть в художественные и идеологические интриги, преследуя единственную цель: зарабатывание  себе политического и материального капитала.
Думаю, что не стоит слишком подробно описывать фабулу борьбы за умы и души художников, развернувшейся между Михайловым и ленинградским управлением КГБ (последнее в этой борьбе представлял автор этих строк и его сотрудники). Отмечу только одно: ни у меня, ни у ребят из нашего отделения не было никакого желания "душить" Жору только за то, что он по сути своей нонконформист, делец и интриган. Вынужденно принимая дело на Михайлова, я твердо решил для себя не влезать при его ведении ни в какие авантюры. К этому располагало мое знание тех последствий, которые повлекло первое осуждение  Михайлова. Вся эмигрантская пресса, начиная с антисоветской, заканчивая идеологически нейтральной, на все голоса склоняла варварские, незаконные действия следственных и судебных органов, которые "по указке Ленинградского КГБ упрятали за решетку известного советского коллекционера" только лишь за его альтруистическую деятельность по оказанию помощи художникам". И хотя награды за "успешное" осуждение Михайлова, были сотрудниками и руководителями УКГБ ЛО получены, тем не менее, было общеизвестно, что "дело Михайлова нечистое", поскольку при его ведении нарушались уголовно-процессуальные нормы, а также "торчали уши" органов КГБ, совершенно очевидно руководивших следствием.
В подтверждении того, что мне не хотелось "задевать" Михайлова при условии, если он сам не будет совершать ничего противозаконного, сошлюсь на один пример. Почти одновременно с материалами на Жору мне в отделение буквально "впихнули" досье на некоего Х., осужденного за незаконное хранение наркотиков. Это «дело»  впоследствии не единожды осужденное в прессе как пример беззакония и вмешательства органов КГБ в дела правосудия, было мне неплохо известно, поскольку оно велось в параллельном отделении под руководством печально известного  мне Владимира Петровича А.  В свое время, в 1980 году я отказался принять участие в его реализации, высказав ВПА лишь кое-что (далеко не все), что я думаю, о методах его ведения.
Получив материалы на А.  после его "отсидки" и я, и сотрудник отделения Б.Т., твердо убежденные в полной невиновности А., сделали все возможное, чтобы никак, ничем дополнительно не ущемить его права, а также не запачкать честь органов КГКГБ и  свои имена продолжением любых форм и видов незаконных действий по ототношению к этому,  пусть и неоднозначно характеризующемуся, но все-таки не совершавшему никакого преступления человеку. Позднее нам удалось (мне и Б.Т.) убедить  А.В.Н.   в необходимости прекращения ведения материалов на А.,    поскольку он никакой враждебной антисоветской деятельностью не занимался.
Сейчас, в начале ХХ1  века всем россиянам стало легче дышать, думать и говорить. Горбачевская перестройка, в купе с ельцинской демократией, развалившие великую страну СССР  и предавшие ее советскую  Идеологию, дали россиянам, хотя бы право на гласность, собственное мнение и плюрализм.  А в те  годы в антисоветчики могли  записывать людей уже просто за их нестандартное, критическое отношение к различным маразматическим сторонам нашей жизни. А  если еще такой человек знакомился с изданной за рубежом так называемой "подрывной" литературой, да еще к тому же знакомил с ней других. Да встречался с разного рода иностранцами и "передавал им информацию" по обстановке в нашей стране. То тут держись! Мимо бдительных охранников идеологии застойного социализма пройти было почти невозможно...
Но я отвлекся, слишком много внимания уделив примеру того, что я не был "кровожадным вампиром", каким уже много  лет пытается представить меня Михайлов. Просто так сложилось, что сама личность Михайлова, его поступки и действия в среде художников-авангардистов Ленинграда заставляли меня идти на ответные меры, направленные, прежде всего на защиту органов КГБ, себя, а, в конечном итоге, и самих художников.
Прежде всего, я попытался уличить Михайлова в искажении содержания беседы в приемной, поскольку михайловская  трактовка моих оценок его уголовного дела давала ему политические дивиденды, а меня ссорила со своими же коллегами, которым очень не хотелось бы "вспоминать ошибки прошлого". На этом пути я получил первые неприятности и шишки, набитые на «деле Михайлова» Жора, используя поддержку Юлия Рыбакова, активного члена ТЭИИ, организовал письмо-жалобу большой группы художников в УКГБ ЛО, где я представлялся как лицо, «грубо клевещущее на Михайлова и искажающее, фактическую сторону его уголовного дела». И мне вновь пришлось объясняться с А.В.Н, который долго и нудно (как умел только он!) "воспитывал" меня за то, что я "даю повод для жалоб". И тут же (одновременно с критикой) А.В.Н.  требовал от меня принятия решительных мер по "пресечению негативного влияния Михайлова на членов ТЭИИ". Но как, как пресечь это влияние, если Жора пользовался у художников большим авторитетом, а подавляющее большинство членов товарищества было убеждено, что дело Михайлова фабриковалось, а часть картин из его коллекции уже варварски уничтожена...
Выход из создавшегося положения был найден неожиданно и, в основном, благодаря героическим усилиям самого молодого и, самого, пожалуй, талантливого из всех сотрудников нашего отделения за период моей работы в качестве его начальника. Этот парень  сумел от корки  до корки изучить уголовное дело Михайлова, находившееся в архиве Красногвардейского суда, и выяснить, что, оказывается,  решения об уничтожении хранившихся в его квартире картин художников просто... не было! Оказалось, что уже более 5 лет Михайлов, явно манипулируя нечеткой формулировкой приговора районного нарсуда,  вводит в заблуждение и художников, и органы КГБ, и мировое общественное мнение!!! Причем вводит в заблуждение осознанно, твердо зная, что определение Ленгорсуда абсолютно однозначно решило судьбу картин: "коллекцию Михайлова Г.Н. конфисковать в доход государства, а картины, являющиеся собственностью художников, раздать их авторам".
Вот это была новость! В нее с трудом поверили даже Ч. и Н.; «руководившие» осуждением Михайлова,  и так и не удосужившиеся узнать в деталях формулировку приговора, определяющую судьбу изъятых у него картин. С такой информацией было уже легче бороться даже с таким авантюристом как Жора. И мы приняли единственно верное решение: постараться раздать через судебного исполнителя картины их хозяевам - художникам-авангардистам. А коллекцию самого Михайлова распродать на аукционе, продемонстрировав этим и мировой общественности, что произведения искусства в СССР не только не уничтожаются по приговору судов, но даже могут и продаваться с торгов (как раз именно во исполнение судебного приговора).
Но задуманному нами не суждено было сбыться.  Г. Михайлов  сразу же понял по «телодвижениям» судебного исполнителя, что в случае раздачи картин художникам и передачи их в суд может быть в миг развеян миф о его "гонимости" и страданиях. И он, пользуясь тем, что все картины были по-прежнему в его квартире (где хранились все время, пока он отбывал наказание) подменил работы художников, которые он должен был сдать в суд. В руки судебному исполнителю он передает по количеству нужные цифры акварелей и масляных работ из числа "почеркушек" художников, ничего общего не имевших с теми, что у него изымались. И, естественно, не имеющими никакой художественной и материальной ценности. От художников различными обманными путями получает и отдает их в суд расписки, что они лично от него получили все свои работы и что претензий к Михайлову не имеют.
Одновременно с этим Михайлов в это же время с хорошей материальной выгодой продает некоторые картины из своей коллекции французские туристам, налаживает связь с заграницей, готовит заключение фиктивного брака с француженкой в целях организации связи с НТС и радиостанцией "Свобода", где он собирался быть главным корреспондентом, освещающим вопросы художественной жизни города.  Это, естественно, никак не входило в планы руководства 5-й службы, да и в мои, признаюсь, тоже. Тогда "дело" Михайлова подошло к своему логическому концу, который отрыгивался мне много лет. Михайлов был вновь привлечен к уголовной ответственности. Но привлечен по закону, без натяжек и допусков.

Судьба коллекции (или последнее дело Михайлова)

Уголовное дело в отношении Михайлова было возбуждено Красногвардейским   РУВД в октябре 1985 года. В начале ему вменялась в вину 184 статья УК РСФСР (уничтожение и отчуждение  имущества, подвергнутого описи или аресту,  позднее, когда дело было направлено на доследование в следственный отдел ГУВД,  – статья 93 УК РСФСР (хищение государственного имущества путем мошенничества). Нет смысла описывать все перипетии следствия, двух судебных разбирательств, в процессе которых Жора в буквальном смысле слова "заколебал" двух следователей, двух судей и трех прокуроров. Для иллюстрации лишь отмечу, что за год пребывания в следственном изоляторе он написал более 50 (!) жалоб в различные инстанции на разных должностных лиц, а свое последнее слово в Василеостровском суде он читал с перерывом почти 2 рабочих дня (около 8,5 часов!).
Отмечу, пожалуй, еще одну подробность, как говорят следователи, "имеющую значение для дела". Перед самым возбуждением уголовного дела мы дали Михайлову шанс принять соломоново решение, прекратив свою клеветническую кампанию очернительства органов КГБ и ленинградских судебных инстанций. Пользуясь очередной "коллективной" жалобой художников в УКГБ ЛО в защиту   Михайлова (писал, которую, несомненно, сам Жора), нам удалось  убедить руководство разрешить нам дать ответ на эту жалобу общему собранию художников - членов ТЭИИ.
В августе 1985 года,  более чем за месяц до возбуждения уголовного дела на Михайлова, мы продемонстрировали пришедшим на встречу  нам художникам те "шедевры", которые Жора сдал судебному исполнителю для конфискации, а также показали их же собственные расписки о получении картин от Михайлова (все это официальным путем было взято во временное пользование из Красногвардейского народного суда). Кроме этого, собранию ТЭИИ были предъявлены официально заверенные копии определений суда о конфискации коллекции Михайлова, из которых было любому здравомыслящему человеку (даже если он художник-нонконформист) становилось  ясно, что никакого уничтожения картин не было и быть не могло.
Впечатление на художников эта встреча произвела очень сильное. Особенно когда, демонстрируя «почеркушки», я  перечислял названия работ сидевших в зале художников, которые должны были лежать в суде, отданные Михайловым. Помню дикий ироническо-истерический крик одной художницы, когда я демонстрировал какую-то мазню маслом: "Я узнала, это шедевр Володи Овчинникова". Сам же Володя произнес что-то не вполне печатное, не желая признавать, что его работа лежит в груде этого художественного мусора, с которым мы, чекисты, демонстративно бережно и осторожно обращались.
Та августовская встреча была нашей победой. Художники отвернулись от Михайлова, как бы прозрев и увидев его многолетний обман. Не случайно во время допросов милицейским следователем, даже испытывая огромное сочувствие к Михайлову, сидевшему в следственном изоляторе, они в подавляющем большинстве давали правдивые показания. А разве можно недооценить тот факт, что эти страдальцы, своего рода     изгои в нашей художественной культуре,  смогли получить назад свою собственность,  свои картины от инициативного следователя, и то  только 6 лет спустя их временной передачи Михайлову?! Словом, от окончания уголовного дела на Михайлова я не ждал никак не разочарования, а, наоборот, положительных результатов, как для художников, так и для идеологической контрразведки.
Нашими планами предусматривалось проведение контр пропагандистских мероприятий на Запад, в которых Михайлов разоблачался бы как жулик, обманувший свое государство на сумму, исчисляемую пятизначными цифрами, а также как политиканствующий авантюрист, обманувший мировое общественное мнение (особенно эмиграцию) в целях организации своей защиты как "жертвы советского режима". Это "дело" могло приобрести в глазах Запада совсем другой оборот. Ведь у них там и премьер-министров, а иногда (правда, не ежегодно, даже не раз в пятилетку) и президентов судят за обман финансовых органов и неуплату налогов. Но... наши планы были разрушены в одночасье. Точнее за каких-то два – два с половиной часа.
Произошло это 2 октября 1986 года, после обеда, ближе к концу дня. Я не мог защитить свое "детище", а точнее, свою позицию, потому что вернулся в Управление после 18-00 с какого-то очередного важного мероприятия, еще не зная, что уже с половины четвертого К.И.В.,    старший помощник прокурора города Ленинграда, попереременно общаясь то с руководством 5-й службы, то Управления, успешно "разваливает" обвинение по делу Михайлова Г.Н.
Роль этой умной,  властной женщины  в принятии  парадоксального  (и с правовой точки зрения безграмотного) решения,  для меня до сих пор никакой логикой и здравым смыслом необъяснимы. Причины ее "рвения" могли носить только "дьявольский", заинтересованный характер. Фактов у меня для каких-либо обвинений в ее адрес нет, но сама ситуация наводит на серьезные размышления. На следующий день    3  октября в городском суде должно было состояться рассмотрение кассационной жалобы Михайлова на приговор Василеостровского суда, по которому он был приговорен по части 3 статьи 93 УК РСФСР к шести годам лишения  свободы.
Днем 2 октября 1986 года в служебный кабинет К.И.В. в Прокуратуре города пришла со слезной жалобой (кстати, устной) мать Михайлова, умолявшая  К.Н.В. помочь пересмотреть дело сына, освободив его из заключения.
По словам самой К.И..В., мать ссылалась, что дело Жоры - это козни органов КГБ, а если он будет выпущен на свободу, то тихо уедет за границу к своей жене француженке (с которой он заключил брак в тюрьме) и никому не будет мешать. Я цитирую по памяти эти слова, говорившиеся мне К.И.В., как аргументация того, что меру наказания Михайлову надо было снизить, отпустив его на свободу, В этом она убеждала (и убедила) и руководство Управления КГБ и Ленгорсуда, очень туманно мотивировав это натяжками в квалификации его деяния. Поразителен тот факт, что до визита  к ней матери Михайлова, К.И.В. не только уголовного дела в руках не держала, но даже и в общих чертах не слышала формулы обвинения, не анализировала совокупность    собранных по делу доказательств. А ведь за ходом его следственного и судебного рассмотрения надзирало несколько прокуроров, начиная от районного, кончая республиканским уровнем.
Особо возмутителен для меня в  тот момент был факт вмешательства К. в дело Михайлова потому, что она совершенно не была никогда специалистом в квалификации такого преступления как мошенничество. К тому же, своими действиями она просто грубо нарушила законность, дойдя до того, что просто по телефону дала указание молодому прокурору, курировавшему обвинение в Ленгорсуде, изъять из обвинения 4 или 5 наиболее ценных картин, перейти на менее строгую часть статьи 93 и попросить  ему снизить лишение свободы до I года и месяца. Это ее указание я  совершенно случайно услышал  собственными ушами, войдя в кабинет А.Н.Ч., где К. в его присутствии звонила по телефону  прокурору. Напрасны были мои метания и попытки доказать что-то 26 октября, напрасно с утра 27-го я пытался про.....рваться к Блееру, чтобы доказать, что такое вмешательство в уголовное дело будет иметь далеко идущие последствия. Слово Катуковой, "главного юриста" в УКГБ ЛО было законом. Почему? До сих пор не могу найти причины. Хотя уже позже в прокуратуре города мне довелось узнать, что по слухам И.В. находится в теплых, очень теплых, если не сказать больше, отношениях с генерал-полковником товарищем Носыревым Д.П. Напрасно я пытался хоть как-то исправить ситуацию, взывая к здравому смыслу К.И.В.. Здравого смысла быть не могло, потому что, заказывая прокурору I год и I месяц лишения свободы для Михайлова, Катукова не учла одной детали (которую знать не могла, т.к. даже не открывала уголовное дело), что Жора к этому времени уже провел в следственном изоляторе I год I месяц и 15 дней!!! До сих пор Катукова прячет от меня лицо при встрече, как спрятала тогда, когда я ей сказал об этой ее "ошибке", подчеркнув ее  незнание материалов дела. А сам Георгий Михайлов, написавший за последующие годы еще около, наверное, ста жалоб, ни разу (что удивительно и для него нехарактерно) никого не упрекнул за то,  что «пересидел» лишние 15 дней по приговору городского суда!
"Развал" дела Михайлова просто подавил меня. В день, когда он был выпушен на свободу, я записал в ежедневнике: "Ну и новость!!! «Клиента» практически амнистируют! А за что!!!???" Руководству же 5-й службы я  прямо заявил, что  не вижу теперь путей и направлений работы "по Михайлову" и практически отказываюсь что-либо делать в отношении этого человека. Может, это было, как теперь мне и самому кажется, от отчаяния, свойственной мне эмоциональности, но, все-таки,  прежде всего это была демонстрация моей честной и четкой позиции: "Не прислушались к моему мнению и знанию деталей дела? Приняли волевое решение? Хорошо! Но увольте меня отвечать за все отрицательные последствия этого решения.
Наивный! Я еще не знал тогда (поняв это гораздо позже), что уже в то время у нового начальника 5 службы К.Н.В. в полном согласии с его славными заместителями было принято решение при первом удобном случае избавиться от непомерно строптивого начальника отделения, способного, правда, организовать работу и добиться результатов, но и готового вслух заявить о принятом руководством неправильном и непродуманном pешeнии. Политическая обстановка в стране, в связи с новой политикой гласности М.С. Горбачева, уже не требовала столь пристального контроля за околотворческой средой. Да и обстановка на этих линиях работы благодаря действию официально зарегистрированных объединений, уже не была такой напряженной , как раньше. Значит, и не было потребности в таком руководителе и сотруднике, каким последние годы был в 5-й службе Кошелев Павел Константинович.
Тем не менее, я сам пришел на помощь своим "угнетателям", заявив в личной  беседе с начальником 5-й службы К.Н.В.  24 ноября 1986 года, что прошу меня перевести на равную должность в другое подразделение. В ежедневнике появилась запись: "Сказал, что больше терпеть не могу..." А на следующий день я вынужден был записать: "Неприятное известие о том, как меня ценят..." Дело в том, что К.Н.В.,  как тонкий дипломат, дав мне выговориться, и даже посочувствовав в том, что я "действительно много трудился на одном месте, устал и заслуживаю даже повышения", но... убедительно (на его взгляд) объяснил, что мест для моего передвижения в службе нет... Но он любезно разрешил мне обратиться, например, к В.И.П. (бывшему тогда начальником 2-й, контрразведывательной службы), чтобы "поискать" себе подходящую должность.
Я в тот же день поросился на встречу с П - ком. Виталий Иванович, выслушав мои мытарства последнего года, понял все достаточно быстро и был искренним, как никогда ранее: "Знаешь, Павел, тебе, конечно, надо уходить из 5-й службы... Ты слишком выделяешься как личность своей эрудицией, интеллектом, особенно перед такими начальниками, как К., Н. и Ч.  Да и начальник отдела тебя, я смотрю, все больше подставляет. Он ведь и при мне этим делом занимался. А сам ведь продвигается и утверждается только за счет твоего профессионализма и работоспособности. Сам ведь он ничего предложить нового, оригинального не может, не умеет".
В.И.П. сходу предложил мне ни много ни мало место заместителя начальника отдела по борьбе с контрабандой. Мог ли я мечтать об этом? Мог. Считая, что я вполне смог бы соответствовать этой должности. Но я не спешил, как говорится, "раскатывать губу", предвкушая легкий «исход» из 5-й службы, зная, что В.И.П. должен любое назначение согласовать с кадрами. Теми кадрами, которые решают все, и где главным Богом или его наместником на Земле был А.П.Корсаков. Поэтому я не очень удивился, когда уже на другой день узнал от В.И., что Корсаков не одобряет это предложение. Удивило и даже больно задело меня за живое другое: та оценка меня как профессионала, высказанная П - ку Александром Петровичем. Оказывается, я по представлению генерала, неплохой работник, но абсолютно никакой руководитель. И что сам Корсаков уже "давно не видит меня на руководящей работе, а планирует использовать где-нибудь в действующем резерве.
Эта оценка кадрового генерала окончательно убедила в том, что я давно чувствовал, но не хотел сам для себя признавать:  мои непосредственные начальники «докладывают наверх» информацию о достижениях нашего отделения и обо мне, как его начальнике так, как им  выгодно. Они, с одной стороны были заинтересованы в моей кипучей энергии, а, значит, и в результатах работы. С другой стороны, они категорически противились  любой возможности моего «руководящего продвижения». Не дай Бог Кошелев с его энергией, интеллектом  эрудицией в большие начальники продвинется. Он же всем потом покоя не даст! Он всю службу под свою дудку плясать заставит!
Не знаю, точно так, или примерно так рассуждали мои начальники, но уже в конце 1986 года я понял, что ни карьеры, ни (что было для меня важнее) нормальной работы в I отделении I отдела 5 службы у меня уже не будет. Я не сумел "найти" себе в управлении подходящего, достойного места начальника отделения, а идти в кадры и проситься в действующий резерв "под корягу" (как иногда у нас иронически говорили), я был не готов. Наверное, я еще не был окончательно душевно и физически сломлен. Надеюсь, что остаюсь и сейчас только сломанным, поломанным, но не сломленным человеком !!!
10 декабря 1986 года я провел в отделении свой восьмой (!) по счету годовой отчет. "Полурозовый" - так я назвал его в своих записях. Знал ли я тогда, догадывался, что этот годовой отчет будет последним на этом рабочем месте? Скорее всего, да. Было предчувствие того, что 1987 год принесет какие-то перемены. Вероятно, что к лучшему.
Что удастся найти новое место, в котором можно было бы реализовать все свои положительные качества с пользой для дела. В своем любимом (а иногда и проклятом!) I отделении I отдела 5 службы я уже не чаял добиться чего-либо героического. Слишком тяжел был гнет интриг, недоверия и раздражительности, идущей по вертикали от руководства службы. Слишком трудно было заново формировать коллектив сотрудников, самых опытных из которых постоянно забирали на повышение, отправляли на учебу в Москву. Уже не было того «драйва» (как модно говорить сейчас) от управления процессами в околотворческой  среде, которая все больше и больше начинала жить своею жизнью, уже не оглядываясь на всесильные органы КГБ, которые, оказав помощь на первом этапе, уже, в общем-то, становились совсем-совсем ненужными ни писателям, ни художникам, ни рок-музыкантам…
10 декабря 1986 года я провел в отделении свой 8-й по счету годовой отчет. "Полурозовый" - так я назвал его в своих записях. Знал ли я тогда, догадывался, что этот отчет будет последним на этом рабочем месте? Скорее всего, да. Было предчувствие того, что 1987 год принесет какие-то перемены. Вероятно, что к лучшему. Что удастся найти новое место, в котором можно было бы реализовать все свои положительные качества с пользой для дела. В своем любимом (а иногда и проклятом!) I отделении I отдела 5 службы я уже не чаял добиться чего-либо героического. Слишком тяжел был гнет интриг, недоверия и раздражительности, идущей по вертикали.

Залп «Авроры»

Читатель, особенно  дотошно желающий прочитать что-нибудь «остренькое» про КГБ 70-х – 80-х  годов  прошлого века, наверняка, уже обратил внимание, что в моей рукописи практически нет никакой информации о тех или иных «оперативных» мероприятиях, проводимых сотрудниками нашего отделения  в ленинградских отделения Союзов Художников и Писателей. Спешу успокоить потенциальных любителей «жареного»: такой информации вы не найдете на страницах этой рукописи, которая еще не стала книгой. Главная причина этого в отсутствии интересных, заслуживающих внимания  и воспоминаний фактов.
За годы моей работы в 5-й службе, пожалуй, только «дело Друскина» стало запоминающимся событием в жизни ленинградских творческих союзов, заслуживающим упоминания в моих воспоминаниях. Да, с отдельными писателями и художниками моим сотрудникам и  лично мне приходилось  проводить предупредительно-профилактические беседы, но все это было за совершение действий, не выходящих за рамки  так называемого «интеллигентского фрондерства». Никаких ярких «враждебных проявлений» с 1979 по 1987 годы по линии творческих союзов Ленинграда отмечено не было. Пожалуй, за исключением одного проявления, которое, с одной стороны подпадало под определение «идеологической диверсии», а, с другой, выглядело как абсолютно обычное проявление литературно-издательской деятельности. Речь идет об истории выхода из печати  декабрьского 12-го номера журнала «Аврора» за 1981 год.
Общественно-политический литературно-художественный журнал ЦК ВЛКСМ, Союза писателей СССР и Союза писателей РСФСР «Аврора» издавался с июля 1969 года. Он был особенно популярен среди студенческой молодежи Ленинграда и Северо-Западного региона страны. В нем довольно-таки часто дебютировали начинающие писатели  и поэты. В отличие от «Звезды» и  «Невы» этот журнал имел меньший формат и был как бы подемократичнее. В нем реже печатались произведения «крупных форм», такие, как романы, а, если так можно сказать, специализировался на публикациях коротких рассказов.
 Вот и в 12-м номере «Авроры» за 1981 год были опубликованы рассказы Алексея Ливеровского, Герберта Кемоклидзе, Александра Житинского, Николая Тропникова и Виктора Голявкина, которым предшествовала  статья известного ленинградского   литературного критика Владимира Кавторина « О рассказах и рассказчиках этого номера».
Кроме упомянутых рассказов в номере журнала были опубликованы стихи Александра Люлина и Михаила Яснова, а  также ряд литературоведческих и критических статей, в, частности,  интересное интервью с журналистом и автором-исполнителем Юрием Визбором о его творчестве и о песнях «современных менестрелей». Ну, и, конечно же, в журнале  присутствовал раздел юмора «Акселерат» («юмористическая газета для молодых и ранних»).
Однако, пусть не обидятся на меня все названные выше авторы, не их произведения  стали предметом активного обсуждения, казалось, всей литературной общественности Ленинграда, а также работников Обкома и Горкома КПСС и Управления КГБ СССР по Ленинградской области.
Дело в том, что 19 декабря 1981 года исполнялось 75 лет со дня рождения Леонида Ильича Брежнева, лидера СССР того времени. В связи с этим на оборотной стороне обложки красовалась репродукция с картины Д. Налбандяна «Выступление Л.И. Брежнева на конференции в Хельсинки», выполненная в стиле «парадного портрета времен социалистического реализма»;а также  был выведен заголовок: «К семидесятипятилетию Генерального секретаря ЦК КПСС, Председателя Президиума Верховного Совета СССР Леонида Ильича Брежнева». Под репродукцией картины, как и положено было в то время, была приведена удачная цитата из выступления Леонида Ильича: «Отстаивая мир, мы работаем не только для ныне живущих людей, не только для наших детей и внуков; мы работаем для счастья десятков будущих поколений».
А теперь, уважаемый читатель,  минутку внимания! На семьдесят пятой странице журнала «Аврора» можно  было прочитать рассказ известного ленинградского детского писателя Виктора Голявкина  под весьма символичным названием «Юбилейная речь». Еще более удивительным было содержание рассказа, занимавшего всю семьдесят пятую страницу. Рискну привести его полностью, чтобы читатели сами имели возможность оценить и содержание рассказа и те ассоциации, которые он, естественно, вызывал в том далеком 1981 году.
      
Виктор Голявкин Юбилейная речь
Трудно представить себе, что этот чудесный писатель жив. Не верится, что он ходит по улицам вместе с нами. Кажется, будто он умер. Ведь он написал столько книг! Любой человек, написав столько книг, давно бы лежал в могиле. Но этот – поистине нечеловек! Он живет и не думает умирать, к всеобщему удивлению. Большинство считает, что он давно умер – так велико восхищение этим талантом. Ведь Бальзак, Достоевский, Толстой давно на том свете, как и другие великие классики. Его место там, рядом с ними. Он заслужил эту честь! Вот оно сидит передо мной, краснощекий  и толстый и трудно поверить, что он умрет. И он сам, наверное, в это не верит. Но он безусловно умрет, как пить дать. Ему поставят огромный памятник, а его именем назовут ипподром – он так любил лошадей. Могилу его обнесут решеткой. Так что он может не волноваться. Мы увидим его барельеф на решетке.
Позавчера я услышал, что он скончался. Сообщение сделал моя дочка, любившая пошутить. Я, не скрою, почувствовал радость и гордость за нашего друга-товарища.
- Наконец-то, - воскликнул я, - он займет свое место в литературе!
Радость была преждевременна. Ног я думаю, долго нам не придется ждать. Он нас не разочарует. Мы все верим в него. Мы пожелаем ему закончить труды, которые он еще не закончил, и поскорее обрадовать  нас. (Аплодисменты.)
 Весь этот текст был отпечатан ни много, ни мало в количестве 160.000 экземпляров, как было указано в выходных данных журнала «Аврора»! Думаю,  даже молодой читатель, тем более тот, кто был уже зрелым в «годы застоя», поймут, какие ассоциации и с какой политической личность возникали после прочтения рассказа в то время. Так случилось, что лично мне не пришлось заниматься «расследованием» этого инцидента. Основную работу по «дознанию» совместно с партийными органами  провел Павел П., курировавший в то время ленинградское отделение Союза Писателей РСФСР.
В очень короткий промежуток времени было выяснено, что писатель Виктор Голявкин, чьи детские рассказы («Болтуны», «Шишки») были чрезвычайно популярны в 60-е годы прошлого века, уже несколько лет тяжело болел, будучи прикованным к постели. Его жена носила в редакции журналов ранее написанные им произведения, чтобы получить хоть какие-то средства к существованию. К таким рассказам относились совсем коротенькая «Юбилейная речь» и «Непробиваемый» (Этот рассказ был чуть длиннее и не вызывал, слава Богу, никаких негативных ассоциаций, хотя и имел довольно-таки броское название.
Как сумел выяснить наш сотрудник Павел П., сам профессиональный журналист, рассказ «Юбилейная речь» был написан Голявкиным давно, лет 20 до его издания и лежал «в столе». Прототипом героя,  которому автор произносил «Юбилейную речь» был писатель Михаил Шолохов, которого очень не любил Виктор Голявкин, как и многие его товарищи по перу, не достигшие тех вершин, на какие взобрался бывший казак из станицы Вешенская. Эта информация не вызывала сомнений.
 Но вот  найти человека, который бы осознанно взял бы на себя ответственность за публикацию «Юбилейной речи» именно на 75-й странице не удалось ни нашему сотруднику Павлу П., ни партийным руководителям  из отделов агитации и пропаганды Обкома и Горкома КПСС. Никто добровольно не признался в содеянном, но (надо отдать должное работникам редакции журнала «Аврора») никто никого и не заложил. От главного редактора журнала писателя Глеба Горышина  пытались в Смольном добиться того, чтобы он признал виновной в поразительном «ляпе» ответственного секретаря журнала – Магду Иосифовну Алексееву, на которую в партийных инстанциях уже давненько был зуб, как на человека, способного на подобные «подколы». За несколько лет до инцидента с Юбилейной речью» М.И. Алексеева принимала участие в публикации стихов, в которых оплакивался расстрел царской семьи, что по идеологическим канонам того времени было расценено как «идеологически вредная, ущербная публикация».
Сама Магда Алексеева на все расспросы поднимала глаза к небу и говорила, что не понимает, как этот можно подумать, будто кто-то специально мог поместить «такой рассказ» именно на 75-ю страницу: «Да ни у кого из нас никаких двусмысленных намерений не было. А появление «Юбилейной речи» на 75-й странице журнала – просто случайность!» Как мне помнится, никаких санкций к М.И. Алексеевой по итогам этого «залпа «Авроры» не  применялось. Не исключаю, что ситуацию старалась «замять» тогдашний член редколлегии журнала «Аврора» В.И. Матвиенко, возглавлявшая в те годы горком ВЛКСМ. Большую часть тиража, как мне известно, удалось изъять, а в Москве в Кремле эта история с публикацией , по-видимому, не стала широко известной.
В 90-е годы, во время работв в должности главы администрации Петроградского района Санкт-Петербурга, я неоднократно буду встречаться с М.И. Алексеевой, работавшей в качестве главного редактора издававшейся в то время газеты «Спорт. Человек. Время». Но сколько я не заглядывал в её черные и хитрые глаза, так и не нашел ответа на давно мучавший меня вопрос: кто придумал такой блестящий «ляп», который, на мой взгляд, достоин того, чтобы быть описанным не только в книге моих воспоминаний; но и в каких-то более серьезных политических и культурологических исследованиях. 
Но лукавые, вечно насмешливые глаза М.И. Алексеевой не давали однозначного ответа. А спросить впрямую я считал неудобным. Может, сама Магда Иосифовна или кто-то из её близких сообщат современной российской общественности, как в «брежневские застойные годы» удавалось иногда весьма и весьма  оригинально и безнаказанно пошутить…

Культурно Массовая работа по чекистский 

При нашем «расставании» в январе 1982 года мой бывший нелюбимый (и не любивший меня) начальник Владимир Петрович А., возглавивший так называемый «вузовский отдел» со злобой сказал: «Ты, Кошелев, не радуйся. Ты думаешь,  за свой литературный клуб «Почетного чекиста» получить? Черта с два! Шею ты со своим клубом сломаешь»!!! Интересно, что, в общем-то,  этот желчный, сильный человек оказался дважды оракулом: «Почетного чекиста» я за «Клуб-81», естественно, не получил, а шею я сломаю позже, причем одной из причин моей будущей травмы станет мое гипертрофированно преданное отношение к делам своей службы в интересах государственной безопасности.
Первое испытание моих нервов, а также профессионализма и умения «держать удар» члены «Клуба-81» устроили мне уже летом 1982 года, когда инициативная группа вновь созданного литературного объединения явилась  в приемную Управления КГБ с требованием объяснений по поводу ареста активиста «Клуба» некоего Ростислава Евдокимова, который был привлечен к уголовной ответственности по ст. 70 УК РСФСР (антисоветская агитация и пропаганда) вместе с Вячеславом Евдокимовым. Им вменялось в вину, как обычно создание и распространение антисоветских документов первого  «независимого профсоюза».
Для меня реализация этого дела  так называемым «разработочным» отделом нашей 5-й службы была совершенно неожиданной и даже просто шокирующей. Мои коллеги длительное время готовили арест людей, являвшихся близкими друзьями «непризнанных»  литераторов и художников, даже не предупредив меня, и не задумываясь о последствиях этого уголовного дела для моих непростых профилактических мероприятий в «Клубе-81», легальная работа которого уже начала приносить первые положительные плоды. А тут аресты, обыски и вызовы на допросы в следственный отдел литераторов и художников, которые были близкими друзьями Евдокимова и Долинина!
Естественно, что сразу же нашлись люди, которые дали всему происшедшему самое простое и самое идеологически вредное объяснение: «Ну, вот! КГБ нас «зубатовскими» методами собрало в одну кучу, чтобы лучше  через свою агентуру контролировать, а теперь начинают сажать по одному!!!»  В результате «официальный» приход правления «Клуба-81» в приемную КГБ с требованием разъяснений причин ареста их товарищей некоторые нелюбившие меня руководители пытались представить почти как «враждебную  акцию» со стороны представителей «негативной» среды. Каких усилий мне стоило убедить членов правления «Клуба-81» Б. Иванова, Ю. Новикова, И. Адамацкого и Н. Подольского,  что арест Р. Евдокимова и В. Долинина «не моих рук дело» и что это, пусть и громкое,  уголовное дело по «политической» статье не должно негативно сказаться на проводимых «непризнанными» литераторами открытых литературных чтениях и, главное, подготовке к официальному изданию первого литературного сборника членов «Клуба».
Но, как оказалось, еще  труднее было убедить своих собственных коллег из числа моих «оперативных оппонентов», не желавших совершенно считаться с планами нашего подразделения «по  нормализации обстановки в околотворческих кругах города». И я продолжал, доказывая правоту своей оперативной, политической и  идеологической позиции, наживать врагов в лице начальников параллельных отделов, которые не могли так, как я свободно и красноречиво излагать свои мысли, но зато «знали, как нужно выявлять, разрабатывать и сажать». В последствии  мне и моим сотрудникам придется доказать, что и мы умеем делать то же самое, а вот смогли бы мои оппоненты так выстроить оперативные и официальные отношения с литераторами и художниками того времени, я не уверен.
Подготовка к изданию сборника литературных произведений литераторов-членов «Клуба-81» шла очень тяжело. Скажу честно, после реализации оперативных материалов на Р. Евдокимова и В. Долинина Обком и Горком КПСС вообще где-то пол года даже не хотели обсуждать эту тему. Сколько усилий, дипломатического такта и умения убеждать пришлось применить  В.Н. Блееру и начальнику 5-й службы В.И. П-ку, чтобы уже в 1983 году «партийные инстанции» согласились рассмотреть макет подготовленного сборника, получившего, на мой взгляд, весьма удачное и символическое название «Круг». Хотя лично мне пришлось за это название бороться, доказывая в дискуссиях с тогдашними цензорами, что никаких ассоциация с романом «В круге первом» А. И. Солженицына у авторов и составителей не было.
Огромную роль в пробивании издания литературного сборника членов «Клуба-81» сыграл его руководитель от ленинградской писательской организации  Юрий Андреевич Андреев, проявивший себя и как хороший организатор и как тонкий дипломат-переговорщик, сумевший наладить хороший деловой контакт с Г.И. Бариновой, представлявшей в этом сложном «издательском процессе»  партийное руководство города.
И, тем не менее, издание сборника в издательстве «Советский писатель» неимоверно затягивалось. В своем ежедневнике за 1984 год я обнаружил весьма красноречивую запись: «26 июля 1984 года. Самая неприятная новость за 10 лет службы в органах КГБ: не будет сборника «Клуба-81». И тут же внизу приписка другими чернилами от 7.02.1986 года: «А в ноябре 1985 года  сборник «Круг» выходит из печати!!!»  До сих пор в моей библиотеке хранится экземпляр книги, врученной мне членами правления «Клуба», с автографами всех авторов: «Павел Николаевич, на титульном листе  сборника надлежало быть еще одному имени человека, которому мы благодарны»… Тридцать четыре автора, входивших в литературный «Клуб-81» опубликовали в сборнике «Круг» свои произведения, многие из них впервые в жизни. Составителями круга выступили два соредактора «самиздатовского» журнала «Часы» Борис Иванов и Юрий Новиков.   Художественной оформление книги осуществил  художник Юрий Дышленко, член «Товарищества Экспериментального Изобразительного Искусства». На вклейке книг были помещены фотографии петербургских пейзажей, сделанных фотохудожником Борисом Смеловым. Творческий руководитель  «Клуба-81 Юрий Андреевич Андреев во вступительной статье к сборнику  дал характеристику круга творческих поисков членов возглавляемого им  творческого объединения.  Сборник состоял из 312 страниц текста и был выпущен тиражом в 10.000 экземпляров. И это при  имевшихся в те времена строгих лимитах на бумагу!
Характерно то, что ленинградские партийные инстанции тянули с изданием сборника «Круг» до самого начала горбачевской перестройки, хотя руководители КПСС города и области не могли не оценить того, что, начиная с 1981 года,  в городе не было осуществлено никаких негативных или враждебных акций с участием представителей окололитературной среды.
«Клуб-81» к этому времени «обзавелся» двумя весьма неплохими помещениями, полученными не без помощи органов госбезопасности. В одном из них на улице Петра Лаврова (ныне – Фурштадская) первый этаж   дома номер 5, проводились литературные вечера. В другом, в мансарде на проспекте Чернышевского обосновалась театральная студия «Пятая стена»  под руководством Эрика Горошевского, ставшая своего рода театральной секцией при «Клубе-81». А еще  при «Клубе» со своим ансамблем «утюгофонов» жил и работал наш питерский Моцарт – Божий  Человек Сергей Курехин.
Мои «официальные» контакты с членами литературного клуба стали столь обычным явлением, что я и сам не заметил, как потихоньку начал решать для «бедных литераторов» их бытовые проблемы. То жену переводчика К. помогу трудоустроить, то поэта Х. от вытрезвителя спасу. А однажды мне даже пришлось  «отбивать» от милиции Сергея Курехина, которого наши доблестные стражи порядка поймали в знаменитом в те годы кафе «Сайгон» одетым в какой-то френч, напомнившим нашим питерским «ментам» фашистскую форму…
Тогда с этим в нашем городе было строго. Человек, выкрикнувший нацистское приветствие или носивший свастику не долго бы погулял по улицам Ленинграда.  Помню, как в олимпийском 1980 году моим  сотрудникам и мне пришлось работать по поручению партийных инстанций по профилактике и разложению двух первых профашистских группировок с красивыми названиями «Русские нацисты» и «Вива Дуче». Примечательно, что членами этих немногочисленных группировок были не выходцы из бедных, неблагополучных семей, к каковым, в основном;  относятся современные скинхеды, а напротив, представители так называемой золотой молодежи, имевшей хорошие карманные деньги, и проводившей время в знаменитом кафе «Север» на Невском проспекте.
Мне пришлось много беседовать с этими пацанами, профилактировать их от имени органов госбезопасности, и они объяснили, что свои первые «политические лозунги» - «Ленинград для  ленинградцев» и «Россия для русских» он выдвинули после того, как кафе стали заполнять молодые кавказские ребята, дети многочисленных подпольных цеховиков, в короткие сроки становившихся на Кавказе миллионерами.  «А что нам делать, товарищ капитан,  если у них  денег с собой целые чемодана, что они наших девушек покупают. Да еще, когда их много, объединившись, наших ребят по одиночке избивают!»
В те годы нам, сотрудникам органов государственной безопасности, удалось в короткий срок разложить эти первые очаги будущей «коричневой чумы». Мы докладывали в Обком и дальше в ЦК КПСС наши предложение о проведении патриотического воспитания, «о необходимости уделять внимание профилактике проблем зарождения фашистских идей в средних школах и особенно ПТУ».  Но,  как показала сама жизнь, ни правоохранительные органы, ни учреждения образования и воспитания оказались не готовыми достойно противостоять этому страшному по своим последствиям для современной России явлению.
А, ведь казалось, что в те годы государство, партия, которая так напоминает мне нынешнюю партию власти (где все за, никто не против, все одобряют и обожают своего руководителя) делали очень и очень много для духовно воспитания «широких слоев населения». Вспоминаю, что мне, после уходя из комитета комсомола Ленинградского Управления КГБ не удалось остаться без общественной нагрузки. Читатель, возможно улыбнется, но в течение нескольких лет автор этих строк был… заместителем председателя культкомиссии УКГБ ЛО. Председателем этого общественного органа был, как и положено, более умудренный сотрудник П.А.Г. в звании подполковника, ну, а мне предстояло стать «мотором» этой организации, призванной «повышать культурный уровень офицеров, сотрудников Управления и членов их семей, способствовать организации культурного досуга и расширению кругозора коммунистов и беспартийных».
Думаю, что многие ветераны-чекисты, часть из которых еще служит у управлении ФСБ по Санкт-Петербургу и Ленинградской области, помнят и обеспечение их детей на новогодние каникулы билетами и подарками в городской Дом Пионеров, Театр Юного Зрителя и цирк. Ну, а разве можно забыть коллективные походы в театры имени Ленсовета и Комиссаржевской, Малый оперный и Кировский, и в знаменитый БДТ имени Горького, возглавляемый сами Георгием Александровичем Товстоноговым!  При этом если на афише спектакля, отпечатанной строго в двадцати экземплярах, написано: «Спектакль для сотрудников Управления КГБ СССР по Ленинградской области». С одним из таких спектаклей был связан забавный эпизод, своего рода анекдот, который потом стал широко известен в театральных кругах. На моей судьбе и лично отношению ко мне руководства этот случай оставил огромный отпечаток.
Первый спектакль «только для чекистов и членов их семей» был организован нашей культкомиссией где-то в 1978-1979 году в театре имени Комиссаржевской. Это была премьера спектакля  по пьесе А.К. Толстого «Царь Федор Иоаннович» в постановке известного в стране режиссера Рубена Агамирзяна. Спектакль прошел «на ура». Маленьким черным пятнышком оказалось лишь завершающее выступление на сцене театра, в котором наш председатель культкомиссии Петр А.Г. должен был (в соответствии с согласованным сценарием) поблагодарить под аплодисменты зала труппу театра и вручить «на память об этом незабываемом вечере» Рубену Агамирзяну наш подарок. Подарком оказалось небольшое (сантиметров  40 в высоту)  скульптурное изображение памятника Ф.Э. Дзержинскому, стоящего в полный рост в своей грубой солдатской шинели (копия памятника в Москве на Лубянской площади). Такого рода мини-копии памятников, бюстов Ленина, Кирова были в большой моде в те годы, они широко продавались в магазинах «Художественные промыслы». В нижней части фигуры была сделана гравировка.
И надо же было Петру А., видному, красивому мужчине, умеющему говорить хорошо, с опытом публичных выступлений, сказать фразу: «На память об этом незабываемо вечере мы вручаем коллективу театра этот бюст Феликса ЭдмундовичаДзержинского»!  Первыми среагировали на оговорку Г. его коллеги-разведчики, занимавшие два первых ряда балкона. Именно оттуда раздался естественный, но очень неуместный смех, испортивший в какой-то степени патетику финального аккорда мероприятия. Понять людей можно, и случившееся подчеркивает, что чекисты 70-80-х годов прошлого века были не зацикленными «тупарями», а раскованными людьми с хорошим чувством юмора.
Петр А. очень расстраивался, поскольку уже на другой день и его, и меня «по-доброму» подкалывали сотрудники, особенно те, кому не досталось билетов театр: «Ну, что вручили вчера театру бюст в полный рост?!» А ведь как назло ровно через три недели у нас запланирован «культпоход» в театр имени Ленсовета на «забойный» спектакль того времени «Интервью в Буэнос-Айресе», а в качестве подарка подготовлен… точно такое же скульптурное изображение  Феликса Дзержинского! Ведь денег своих у культкомиссии не было, а подарки дали «с барского плеча» парткома. Как мне было известно, наш  «кадровый Бог» А.П. Корсаков; лично планировавший посещение с членами своей семьи этого спектакля дал команду: «Пусть вступает секретарь парткома».
И вот здесь получилось то, что в последствии получилось. Секретарь  парткома, умудренный и убеленный сединами Алексей Алексеевич К., почетный чекист и заслуженный человек уклонился от похода в театр под каким-то предлогом, сказав своему старому приятелю Петру А.Г.: «Ну, куда мне с моим тихим голоском на сцене выступать. Давай, Петя, я с Корсаковым переговорю, чтобы снова ты выступил. Голос у тебя поставленный, громкий и говоришь ты хорошо, ну, а что «про бюст сказал», так это же  оговорка, с кем не бывает». Я видел, как воспрянул Петр А., готовый «реабилитироваться» перед сослуживцами. Но тут в разговор «неудачно влез» недавно избранный освобожденным заместителем секретаря парторганизации УКГБ ЛО по идеологии Виктор В. Р.: «Так давайте я выступлю, я всегда у себя во Всеволожском райкоме на сцене выступал»! В.Р. пришел в наше Управление по так называемому партийному набору с должности, по-моему, второго секретаря Всеволожского райкома КПСС Ленинградской области. Был он человеком добродушным, общительным и; самое главное, не вредным, хотя оперативная работа у него не очень-то задалась, вот его и «двинули» в партком». Петру Г. ничего не оставалось, как согласиться, но с условием, что текст выступления будет утверждать лично он, как «отвечающий за культурно-массовое» мероприятие».
Я не участвовал «в утверждении текста выступления», а только передал моим двум уважаемым коллегам коробку с нашим сувениром. Знаю, что Петр А. особенно подчеркивал В.Р., чтобы он ни в коем случае не употребил термина бюст», рекомендовав, с моей подачи словосочетание «скульптурное изображение». В дальнейшем, насколько мне было известно, опростоволосившийся в театре имени Комиссаржевской Петр Г., репетировал выступление Виктора Р. несколько раз, поскольку чувствовал свою личную ответственность за «идеологическую составляющую» нашего культурно-массового мероприятия.
Знать бы заранее, к чему приведет выступление  человека, которого мы представим в театре как заместителя секретаря партийной организации Управления КГБ по идеологии!  Первое действие спектакля произвело на всех присутствовавших в зале, даже на тех, кто смотрел спектакль не в первый раз, огромное эмоциональное впечатление. Уверенная режиссура в сочетании с прекрасной игрой  таких актеров как Алиса Фрейндлих, Игорь Владимиров, Леонид Дьячков, молодых, но очень популярных в те годы Ирины Мазуркевич и Михаила Боярского, не могла не покорить сердца зрителей из числа сотрудников КГБ и членов их семей. Всех особенно покоряли песни-зонги в исполнении дуэта А. Фрейндлих – М. Боярский.  А.П. Корсаков даже «дал добро» на неформальную встречу с режиссером театра И.П. Владимировым и актерами после спектакля, санкционировав приобретение в буфете «бутылочки коньяка», что свидетельствовало о том, что мероприятие завершается успешно. Но никто из присутствовавших в зале еще не знал, какой запоминающейся будет последняя мизансцена…
После окончания спектакля и положенных по этому случаю громких и продолжительных аплодисментов я с Виктором В-м Р. должны были выйти на сцену перед всей труппой, участвовавшей в спектакле, и вручить наш скромный подарок со словами  благодарности режиссеру и артистам театра. Моя функция была вспомогательной: я должен был держать в руках «скульптурное изображение» в  фирменной коробке, которую мне предстояло открыть, передав Виктору Р. в момент завершения его речи, после чего «наш памятный сувенир» вручался Игорю Петровичу Владимирову.
Весь наш сценарий пошел насмарку уже с первых слов Виктора Р., поскольку первый смех в зале раздался уже после того, как наш партайгеноссе произнес: «Разрешите от имени коллектива сотрудников Управления и парткома поблагодарить славный театральный коллектив, которым руководит»…  Этот глагол был употреблен с ударением на третьем слоге, но в то время Генеральным секретарем был еще не М.С. Горбачев запомнившийся своим безграмотным «начать» и у коммунистов-чекистов это слово вызвало первые смешки. Затем Виктор В. Р. назвал Владимирова И.П. «заслуженным артистом СССР» (с ударением опять же на третьем слоге!); в  то время как режиссер  театра был народным артистом Российской Федерации, что вызвало смешки уже у стоящих на сцене актеров.
Ну, а дальше наш доморощенный оратор вообще пошел в разнос, начав путать имя-отчество и фамилию режиссера театра:
- …хотим поблагодарить Игоря Владимировича, Петро…- (из зала раздаются уже не только смешки, но и громкие подсказки),  - и хотим вручить коллективу театра на память монументскульптуру -  ( в зале взрыв хохота)  нашего железного Вождя (опять смех), нашего железного Феликса; Феликса (из зала начинают уже громко кричать фамилию первого председателя ЧК)… Дзержинского…
У меня, кажется, вся кровь ударила в голову, я физически  чувствовал что свое красное лицо, горевшее от  стыда и позора. Мои друзья потом рассказали мне, что в какой-то момент, не дождавшись окончания речи В.Р. я каким-то неестественной «деревянной» походкой подошел к нему и передал ему в руки то, что он только что назвал монументскульптурой, после чего резко развернулся и ушел со сцены. Я стоял за кулисами, испытывая жуткое чувство стыда за себя, за свою чекистскую контору, за всех (черт из побери!) партийных начальников и уже (к счастью для себя) не видел, как В.Р., держа за голову Ф.Э. Дзержинского (точнее, его «монументскульптуру), размахивая в воздухе «железным Феликсом» заканчивает свою беспредельно запутанную речь, которой (или мне это показалось?) уже начали тихо посвистывать.
В ответном слове Игорь Петрович Владимиров в изящной манере, с хорошим чувством юмора и даром импровизации «сглаживает ситуацию» и получает от зрителей шквал аплодисментов.  Актеры, уходя со сцены, сразу же за кулисами разражаются громким гомерическим хохотом, который  сразу же прерывается, как только в глубине закулисья они видят мою печальную фигуру. А Виктор В.Р., как ни в чем ни бывало, подходит к бледному как мел Петру А. Г.  и  стоящему рядом с ним Корсакову и  говорит: «Ну, что, а где мы с режиссером встречаться будем?» Я предусмотрительно стоял подальше, поэтому и не услышал слов, которые буквально прошипел в ответ А.П. Корсаков, естественно отменивший все неформальные встречи.
Я же в этот момент поступал так, как мне подсказывал мой внутренний голос, а  не служебная субординация и  «инстинкт самосохранения чекиста». Я организовал небольшое застолье в кабинете главного режиссера театра, в котором приняли участие почти все актеры, задействованные в спектакле директор театра В. Венгеров и двое моих коллег, курировавших так называемую театральную линию. Я не преследовал этим своим поступком никаких специальных целей, за исключением желания сгладить чувство неловкости после незадачливого финала. И в своем слове, произнесенном за рюмкой коньяка, я не сказал ничего плохого ни в адрес  нашей правящей партии КПСС, ни в адрес своих руководителей, отметив только что нам, чекистам, привычнее выступать не на сцене, «а совсем в другом разговорном жанре», которым мы лучше владеем профессионально».
Наша скромная вечеринка прошла неформально и по-доброму, но, по видимому кто-то из двух моих коллег «стукнул» о ее содержании Корсакову А.П. не совсем  в том (или совсем не в том) контексте.  И через пару дней я испытал на себе все эмоции неправедного гнева Александра Петровича. Этот незаурядный человек, как и подавляющее большинство представителей административно-командной системы,  был воспитан по принципу: «Ты начальник – я дурак. Я начальник – ты дурак», а также «Тот прав, у кого больше прав». И после этого на долгие-долгие годы я буду ощущать по отношению к себе со стороны Корсакова А.П. несправедливое и предубежденное ко мне отношение.  Еще ни один раз мне придется испытать мое личное «горе от ума» и разного рода неприятности за мое «свободное владение русским языком».
А на другой день после спектакля я был невольным свидетелем «выяснения отношений» между Петром Г. и  заместителем секретаря парткома Виктором Р., который, казалось, был  единственным из всех чекистов, побывавших на спектакле «Интервью в Буэнос-Айресе», не испытывавших чувства неловкости.
- Ты что, Виктор, не мог слово «руководить» на «возглавляет» заменить? Я же с тобой три раза репетировал, а ты все свое талдычил: «руководит, руководит» (с ударением на третьем слоге);почти кричал Г.
- Так ведь слово очень хорошее!
- А почему ты отчество и фамилию Дзержинского забыл? Тебе же из зала начали подсказывать!!!
- Нет, Петя, ты тут извини! Это же я паузу делал. Там же у тебя в тексте тире было!
- Ну, а какого… ты Феликса монументскульптурой назвал?  Тебе же Кошелев говорил: «скульптурное изображение»…
- Нет, Петя, ты извини, там же на коробке было написано «Монументскульптура»…
Дальше уже шли слова, которые любой, даже самый интеллигентный россиянин хорошо знает, но старается в приличном обществе не употреблять. А я смотрел на В.Р. и с ужасом понимал, что этот, в общем-то, случайно попавший в КГБ человек, даже не понял, что на коробке было написано фирменное наименование завода-изготовителя: завод «Монументскульптура». С этого дня и  до конца службы у В.Р. было фирменное заглазное прозвище «Монументскульптура».
Вспоминать сколько времени обсуждался наш «театральный провал» в артистически и богемных кругах, мне сейчас даже не хочется. Кажется артисты всех ленинградских театрах знали эту историю, правда, как обычно бывает, с изрядной долей искажения и «более поздними собственными домыслами».  Отмечу только, что после «Интервью в Буэнос-Айресе» по окончании спектаклей для сотрудников Управления КГБ мы уже никогда не произносили речей. По видимому, Корсаков А.П. уже не хотел рисковать. Просто на сцену выносилась корзина цветов, и зал дружно аплодировал. Став начальником отделения в 5-й службе, я уже не мог  очень много времени уделять общественной работе в культкомиссии, и «мне дали вольную». Но в самой 5-й службе и потом в Петроградском районном отделе УКГБ мне еще не раз придется заниматься культурно-массовой работой. И еще не раз вокруг этой «работы» будут возникать те или иные забавные  сюжеты. Чтобы не утомлять читателей приведу только еще один случай, заслуживающий описания.
Осенью 1984 года волей случая я возобновил свое знакомство с певцом и музыкантом Александром Розенбаумом, набиравшим в то время огромную популярность. В наши студенческие годы мы были шапочно знакомы, поскольку я довольно-таки часто бывал в общежитии Первого Ленинградского Медицинского Института, где в общих компаниях видел этого тогда еще совсем не лысого, а молодого, патлатого человека, певшего песни собственного сочинения. К 1984 году у Александра уже была всесоюзная слава, но, в основном, построенная на пиратских (тогда говорили «подпольных») записях песен так называемого «блатного одесского цикла». Летом 1984 года за подобного рода левые концерты на Украине киевские «менты» попытались привлечь Александра к уголовной ответственности. Все это было «на полном серьезе» и Сашей уже начали «заниматься» сотрудники питерского ОБХСС. Мне удалось замять все эти дела, причем я действовал не только в частном порядке, а был вынужден выходить на руководство своей 5-й службы и даже Управления, чтобы убедить «шефов», что это осуждение «может иметь негативные последствия и обострить обстановку в националистических еврейских кругах». Александр же в то время с гордостью называл себя (по крайней мере в разговорах со мной) «самым русским евреем.
Мне удалось не только спасти Александра от тюрьмы, но и стать его своего рода «идеологическим телохранителем», дававшим «правильные советы» и  даже в какой-то степени быть его продюсером (тогда, впрочем, такого слова еще не знали). Так мне удалось организовать несколько важных, этапных выступления А. Розенбаума, которые, в конце-концов вывели его на телевидение в популярнейшую в тот время  передачу «Вокруг смеха». В последствии я подал ему идею и оказал реальную помощь в его командировке с концертами в Афганистан, куда его в начале категорически не хотели брать по… тем же самым «идеологическим мотивам».
А началось все с выступления актера и певца А.  Розенбаума на празднике «День ЧК» 20 декабря 1984 года, проводившемся 5-й службой в ресторане Дома Писателей имени Маяковского. Я объяснил Саше как важно ему «отметиться» перед нашими генералами, а уже потом перед членами ленинградской писательской организации (этот концерт, «продюсером» которого также буду я, с успехом пройдет уже в 1985 году). Мы тщательно отобрали  репертуар, включив в него «на закуску» песню под названием «Зенит» – чемпион!», написанную Сашей специально для чествования наших питерских футболистов, в том году впервые ставших чемпионами СССР. А. Розенбаум хотел е исполнить в СКК имени Ленина, где по окончании сезона чествовали его любимую команду, с футболистами которой Александр был очень дружен. Но… Идеология в 1984 году была партийной идеологией. И заведующий отделом культуры Горкома КПСС собственноручно вычеркнул Розенбаума из числа участников концерта, и на сцену СКК Саше выйти не дали. Надо ли говорить с каким вдохновением Александр исполнял для нас, чекистов, пусть и сидящих за столиками с водкой и закуской свою песню, пусть и написанную «на случай», но однозначно, что от души:
«…На выезде решающем мы взяли все, что можно,
И, между дел, из Кубка попрошен был «Спартак».
Немного отдохнули, «Шахтер» сломали тоже,
И «Металлист» последним лег под бело-синий флаг!

«Зенит» - чемпион»!!! Ревут трибуны,
И флаг бело-синий в небо взмыл!
«Зенит» - ты не баловень Фортуны.
Ты честно и по праву победил!!!»

Могут ли себе представить и поверить сегодняшние читатели, люди нового поколения России, что уже после концерта, когда Александр Розенбаум вместе с другими  артистами – участниками праздничного концерта сидел за столиками, поднимая тост с моими коллегами «За наш «Зенит!», меня за соседним столиком спрашивал матерый полковник, ставший, кажется, впоследствии генералом: «Паша, а какой бело-синий флаг этот… Розенбаум имел в виду? Не флаг ли государства Израиль?» И мне пришлось долго и убедительно доказывать, призывая в свидетели других коллег, что «Розенбаум имел в виду флаг футбольного клуба «Зенит», который как раз имеет бело-синие цвета»…
Да… Много «разного-своеобразного» происходило в те годы, предшествующие Перестройке. Но и я, и мои коллеги продолжали служить нашей стране по тем принципам , которые я сформулировал в своем выступлении-эспромте на том же празднике «Дня ЧК»20 декабря 1984 года:
«Мы работаем в здании на Литейном, 4, которое известно всем ленинградцам. Но над входом в него нет никаких вывесок, никаких объявлений. Только на дверях, которые мы открываем каждое утро, приходя на службу написано: «От себя». И мы понимаем; что наш долг отдать «от себя» все наши силы, знания, энергию служении. Защиты безопасностим нашего государства. А когда мы поздно вечером, а иногда и ночью покидаем дом, в котором работаем, мы видим на двери надпись: «К себе». И мы знаем, что мы возвращаемся к себе домой, туда, где нас всегда ждут преданные нам жены и любимые дети,  и где нас ждут короткие минуты отдыха от нашего нелегкого труда. И на завтра утром мы вновь приходим к зданию на Литейном проспекте дом 4,  мы знаем, что мы вновь должны отдать «От себя» все, что требует Родина для защиты ее покоя и безопасности»…
Начиная с 1985 года, мне все труднее и труднее становилось отдавать своей Службе, своему Делу «все от себя».  А еще труднее мне стал даваться «путь к себе», а ведь я еще продолжал оставаться в душе романтиком, искренне верившим словам поэта Николая Добронравова, положенным на музыку его супруги Александры Пахмутовой: «Чтоб тебя на земле не теряли, постарайся себя не терять»…

Вдали от Родины. Во имя Родины.

Мы трудную службу сегодня несем
Вдали от России, вдали от России…
Михаил Матусовский

Я уже объяснял потенциальному читателю этой Рукописи, Которая Ещё Не Стала Книгой, почему в 1980 году перед деятелями так называемой второй культуры Ленинграда предстал сотрудник КГБ по фамилии Коршунов. В 1980 году, отслужив в органах государственной безопасности уже шесть лет, я впервые был включен в резерв на отправление  в «краткосрочную загранкомандировку».
Выезжать можно было только под своей фамилией. Легендировать нужно было лишь место моей работы. А поскольку мне предстояло в 1981 году выезжать в Италию, «сопровождая» труппу из 30 солистов балета Кировского театра, то своим «легендированным местом работы» я выбрал… Управление культуры Ленгорисполкома. Причем я предпочел «скромную» должность заместителя начальника управления музеев. Этот «выбор» был хорошо продуман:  я неплохо был образован с точки зрения знания истории  искусств, а в делах театральных, был, несомненно,  менее искушенным человеком.
Попасть в зарубежную командировку, пусть и «краткосрочную» по тем временам было крайне престижно. Ведь в те годы это было одной из немногих возможностей «увидеть мир» и приобрести за рубежом такие вожделенные и дефицитные в СССР «товары широкого импортного потребления». Хорошую стереосистему, видеомагнитофон в начале 80-х годов прошлого века в Советском Союзе приобрести было практически невозможно. Даже при весьма неплохой по те временам заработной плате офицера органов КГБ. Напомню для тех, кто не жил в те годы: импортные фирменные джинсы в СССР в те годы стоили от 100 до 200 рублей! Практически пара штанов из парусины, придуманных покорителями американского Дикого Запада стоила больше месячной зарплаты квалифицированного инженера!!!
Что уж тут говорить о ценах на сложную бытовую технику западного производства. Западные  кассетные магнитофоны, радиоприемники только-только начавшие появляться «видаки» был доступны лишь представителям торговой элиты, фарцовщикам, да подпольным цеховикам. Состояние рынка «верхней и нижней одежды» я описывать не берусь, поскольку никогда не считал себя специалистом по моде, модельной одежде и обуви.
Вот почему в органах государственной безопасности того времени направление  в краткосрочную загранкомандировку сотрудника считалось в какой-то степени даже поощрением. Таким поощрением для меня стала командирвка  с балетной труппой Кировского (ныне Мариинского) театра на три недели в Италию. Организатором наших гастролей  выступил не коммерческий импресарио, а общество дружбы «Италия – СССР». Для нас, артистов и администраторов, участвовавших в гастролях это означало лишь одно:  финансовая составляющая командировки будет минимальной (кажется, участник поездки получал эквивалент 20 $ в день в качестве суточных, на которые должен был питаться). Но для меня, впервые в жизни выезжавшего в «настоящую» капиталистическую страну это не имело принципиального значения. Тем более, что Италия с её памятниками истории  и архитектуры, великолепными музеями для меня была просто воплощенной мечтой. И я искренне заранее радовался, что смогу увидеть Венецию, Флоренцию, Пизу, Падую и Геную.
Меня даже не смущал тот факт, что год с лишним назад в зарубежной поездке «остались» (то есть отказались вернуться на Родину) очередные артисты  Кировского театра. И что эти гастроли рассматривались Обкомом КПСС и руководством Управления КГБ как своего рода проверочные: а можно ли пускать за рубеж на серьезные длительные гастроли труппу этого театра? Ведь факты невозвращения  артистов из стран так называемого «свободного мира» рассматривались как серьезные ЧП, за которые наказывали  партийных, советских и чекистских руководителей. Ведь в уголовном кодексе Российской Федерации 1961 года было предусмотрено особо опасное государственное преступление: «Измена Родине  в форме отказа возвратиться  в СССР» (статья 64 УК РСФСР). А, раз так, наши  идеологические противники, естественно, стремились склонить к невозвращению тех или иных «морально неустойчивых артистов». Ведь они, противники, получали на этой почве хороший пропагандистский эффект: таланты выбирают «свободный мир». К тому же в театральных коллективах, в разного рода горисполкомах и облисполкомах, обкомах и райкомах КПСС делались соответствующие «оргвыводы» по конкретным «виновникам».
Общее отношение к фактам невозвращения в СССР в те советские годы характеризует анекдот того  времени. В Большом театре в Москве после очередного «невозвращения» артистов сняли с должности директора театра. Вновь назначенный руководитель Большого на первой встрече с коллективом говорит труппе: «Я обращаюсь к вам, актерам, главным людям в театре. Ведь, как показали  события последнего времени, директора в театр приходят и уходят, а актеры остаются!» Этому популярному среди артистической богемы было придумано продолжение. В ответном слове  прима-балерина театра обращается к новому директору: «Мы хотим заверить Вас, нашего нового директора: какие бы трудности и проблемы не переживал наш театр, но мы, актеры, будем ездить за границу до последнего»…
Не стану в нудных подробностях и деталях  описывать, почему с творческими коллективами советских артистов за рубеж традиционно выезжали работники партийного аппарата и сотрудники КГБ. Думающий читатель, надеюсь, и сам поймет для чего «партийные бонзы», по заказу которых писался  уголовный кодекс и формировалась идеология, придумали такую своеобразную форму контроля и «оперативного присмотра» за деятелями советской культуры. С началом Перестройки и изменением отношения к выезду на постоянное жительство за рубеж как к обычному явлению (а не измене Родине), надобность в подобного рода командировках отпала сама собой. И слава Богу!
Тогда же, в далеком 1981 году, мне, конечно же, пришлось глубоко и всесторонне изучать всех артистов, выезжающих в Италию, в том числе и на предмет «возможного вынашивания изменнических намерений». И если бы у меня. Как у офицера КГБ, готовящегося к зарубежной командировке, возникли подозрения в отношении какого-либо артиста, то городская «комиссия по выездам», возглавляемая партийными работниками, по негласному представлению органов КГБ, несомненно, отвела бы этого человека от загранпоездки. Ведь никто не хотел, чтобы зарубежные гастроли советских артистов заканчивались ЧП, подобными невозвращению Михаила Барышникова или балетных супругов Годунова и Власовой. Тем более, что наши зарубежные оппоненты «не дремали» и вовсю работали по «Проекту невозвращение». Видимо, итоги их работы оценивались «сдельно» и, как говорится, «по конечному результату».
Похоже, что наша поездка в Италию была своеобразной «разведкой боем» как для наших идеологических противников, так и для наших партийных руководителей. Обоим сторонам  было интересно в рамках локальных, абсолютно «некоммерческих» гастролей посмотреть, «чем дышат» солисты знаменитого Кировского театра. И можно ли их посылать на большие, серьезные гастроли. Ведь те маленькие города в Италии, в которых нам приходилось выступать (типа Реджо-нель-Эмилия, Фьезоле, Кастеланчелло) даже не  имели достойных сценических площадок. И нашим прославленным солистам, таким как  Ирина Колпакова,  Галина Комлева, Алла Сизова, Елена Евтеева, Татьяна и  Сергей Бережные, Вадим Гуляев и Наталья Большакова, Анатолий Емец, Андрей Босов и др. пришлось выступать практически на сценах «городских домов культуры».
Обком и Горком КПСС даже не соизволил предложить своей собственной кандидатуры в качестве руководителя гастрольного коллектива, любезно «разрешив» директору Кировского театра того времени Максиму Эдуардовичу Крастину быть официальным руководителем нашей группы. Художественное руководство гастролями осуществлял бывший в то время главным балетмейстером театра Олег Михайлович Виноградов. Мне была уготована роль заместителя руководителя гастролей, можно сказать главного администратора.
Во Флоренции, с которой начиналась наша гастрольная поездка, я сумел блестяще отработать свою «легенду прикрытия»;где мне в художественных галереях Уфицци и Питти удастся продемонрстрировать и для итальянцев и  для наших «балетных» достаточно глубокие знания изобразительного искусства Эпохи Возрождения. Артисты искренне восхищались моими знаниями, которые казались для них, наверняка, просто энциклопедическими: Павел Константинович, а Вы про картины это долго учили?» Я отшучивался, говоря полушепотом (чтобы не услышали «итальянские коллеги»): «Да двадцать девять лет жизни на изучение Эпохи Возрождения потратил»…
В целом поездка в Италию с небольшой труппой не доставила мне больших проблем. Мне удалось наладить хорошие отношения с руководством театра М.Э. Крастиным, О.М. Виноградовым и тогда еще совсем молодым Валерием Абиссаловичем  Гергиевым. Простые и открытые отношения установились у меня и с солистами балета, адский труд которых я научился понимать и уважать за эти три «итальянские недели». Некоторое беспокойство доставили мне действия полиции и спецслужб в отношении нашей группы и лично меня, как человека, который мог попасть под облик сопровождающего группу сотрудника контрразведки. Но это было вполне объяснимо: наши гастроли проходили сразу же после покушения турецкого террориста Агджи на Папу Римского Иоанна Павла II. Поэтому в каждом городе наша группа подвергалась жесткому полицейскому контролю, включавшему в себя грубые негласные досмотры вещей в гостиницах и даже.. наружное наблюдение.
Скажу честно, это не самое большое удовольствие, убедиться, что за тобой, любующимся красотами итальянской архитектуры, ведется наблюдение и тебя «передают с рук на руки» молодые спортивного вида ребята, смотрящие на тебя жестким сверлящим взглядом. В остальном Италия заполнилась мен своим потрясающим солнцем и чистым-чистым голубым небом, обилием фруктов, вина и песен. И я мог считать, что мое «боевое крещение» в период этих зарубежных гастролей состоялось. Правда, год спустя на двухмесячные  гастроли балетной труппы Кировского театра  в Париж поехал не я, а другой сотрудник, к тому времени ставший моим начальником и  уже потому только имевшим  больше шансов на такое доверие-поощрение. Мне же в 1982 году нужно быдло заниматься «контролем за процессами в окололитературной и околохудожественной среде», отдавая все силы организации новых выставок художников, организовавшихся в Товарищество Экспериментального Изобразительного Искусства, а также согласовывать с Горкомом КПС подготовку к изданию официального литературного сборника членов «Клуба-81».
Следующей моей загранкомандировкой будет участие в юбилейных гастролях в честь 200-летия Кировского (Мариинского) театра  под руководством маэстро Юрия Хатуевича Темирканова. Эта поездка была значительно интереснее и сложнее во всех смыслах: политическом организационном и  оперативном… Мне пришлось быть, говоря «чекистским языком», руководителем оперативной группы, в которую, кроме меня самого входил  еще один сотрудник. А, значит, степень моей личной и профессиональной ответственности увеличивалась.
За время этих гастролей, длившихся полтора месяца, мне пришлось двадцать четыре часа в сутки проводить  внутри коллектива симфонического оркестра Кировского театра (120 человек). За это время наш оркестр дал десятки концертов в Австрии, Федеративной Республике Германии,  Швейцарии, а также Германской Демократической Республике. Режим гастролей, организованных западногерманской частной компанией, был крайне напряженным: ежедневные переезды из города в город в автобусах практически не оставляли нам свободного времени. Четырнадцать городов, двадцать четыре концерта – это были весьма напряженные гастроли. А если еще учесть, что в начале сентября 1983 года, когда мы прилетели в спокойную и сытую Вену, весь  «западный мир» в прямом смысле слова криком кричал о «зверствах коммунистов», сбивших над территорией СССР южно-корейский «Боинг», в котором погибли сотни пассажиров…
Думаю, что даже современные читатели поймут меня, в каких условиях антисоветской, антирусской истерии начались наши гастроли. «Кто позволил этим русским убийцам открывать музыкальный сезон в «Мюзиквирайне?» - под такими заголовками выходили в эти дни австрийские газеты после наших первых концертов в самом престиж ном концертном зале австрийской столицы. Даже в витрине магазина, торгующего знаменитым венским марципаном, музыканты могли наблюдать реакцию австрийцев на инцидент с южно-корейским самолетом. В качестве своего рода политической скульптуры-карикатуры, а также своеобразной рекламы в витрине была выставлена фигура Ю.В. Адропова, в то время Генерального секретаря ЦК КПСС, изготовленная из… марципана. Лицо генсека было перекошено гримасой ненависти, а вместо пальцев  рук у фигуры были крылатые русские ракеты. Нужно ли еще добавлять какие-то примеры, чтобы пояснить читателям, что с самого начала нашу группу «плотно опекали» спецслужбы и полиция трех европейских капиталистических стран…
Отмечу только, что за двенадцать дней наших гастролей в ФРГ ни на один из наших концертов, проходивших с огромным успехом у публики, не смогли приехать представители советского посольства, расположенного в то время в Бонне. Причина была простой:  дипломаты (а, значит, и мои коллеги, которые должны были «выйти с нами на связь» в одном из немецких городов) запрашивали  полицию о своем выезде из столицы. Против их выезда не возражали,  но с формулировкой, что «полиция не дает гарантий безопасности советским дипломатам», намекая на «возмущение немецких обывателей» варварскими действиями советских войск ПВО, сбивших южно-корейский «Боинг».
В последнюю ночь, которую мы проводили в ФРГ в баварском городке Иншгольштадте, накануне нашего переезда в «нейтральную» Швейцарию артистам  нашего коллектива устроили небольшую, но весьма чувствительную провокацию. Утром за ранним завтраком валторнист Борис Ш., будучи в крайне возбужденном состоянии, сообщил мне, что ночью в их номер, расположенный на третьем этаже гостиницы, через открытое окно, с крыши здания бассейна, примыкающего к отелю, залез неизвестный. Этого человека спугнули Борис Ш. и его сосед по номеру, поскольку оба артиста проснулись от постороннего шума. Они даже сообщили в рецепцию о проникновении в их номер. Но, главное и самое неприятное они узнали уже утром, когда Борис Ш.  обнаружил, что из его куртки, висевшей на стуле возле открытого окна,  пропал его заграничный паспорт гражданина СССР.
Ш. был настолько напуган и растерян, что забыл обо всех рекомендациях, дававшихся артистам перед выездом  за рубеж. Музыканты не должны были своими  действиями «засвечивать» сотрудников КГБ, о наличии которых в составе группы они были поставлены в известность. Мне и моему коллеге Александру К., будущему крупному руководителю Ленинградского Управления ФСБ и правительства ленинградской области пришлось реагировать незамедлительно. Времени на раскачку не было совсем, поскольку уже через час нашей группе предстоял восьмичасовой переезд на четырех больших автобусах в Швейцарию, и любая задержка с отъездом могла крайне негативно сказаться на дальнейшем ходе гастролей.
Уже через несколько минут, после обращения в рецепцию отеля мы с Александром узнали, что дежурный портье поле ночного звонка Бориса Ш. вызывал местную полицию, которая задержала возле отеля  подозрительного молодо человека. Как выяснилось, в скором времени полиция… отпустила задержанного, поскольку при нем не было обнаружено никаких улик, свидетельствующих о совершении им хищения из номера советских музыкантов.
Мы с Александром К., используя  наиболее активных  и инициативных артистов оркестра, организовали осмотр территории  вокруг отеля, где мог подняться на крышу бассейна неизвестный нам злоумышленник. Мы приняли в этих мероприятиях самое активное участие, не задумычываясь о  том, что наша активность может «расшифровать» нас, как сотрудников контрразведки, в глазах немецких спецслужб. Эта работа, направленная на поиск паспорта Ш., который мог быть выброшенным неизвестным, не дала никакого результата. А время неумолимо приближалось к назначенному сроку отъезда…
 Нас начали торопить организаторы гастролей, среди которых особую активность проявляла переводчик-референт Мария С., в отношении которой у нас с Александром К. были серьезные подозрения  о ее связи с западногерманскими спецслужбами: «Павел Константинович, давайте принимать мудрое решение. Пусть вся группа выезжает без промедления по намеченному маршруту в Швейцарию, а Борис Ш. останется здесь в Ингольштадте, до получения дубликата паспорта. Я готова остаться с ним и оказать  ему всемерное содействие. А потом, после получения нового паспорта, Ш. присоединится ко всей группе в Швейцарии». Я категорически высказался против  этой идеи. Меня однозначно и безоговорочно поддержала руководитель нашей гастрольной группы Марта Петровна Мудрова, в то время второй секретарь Октябрьского райкома КПСС, женщина  исключительно выдержанная, и, оправдывая свою фамилию, мудрая. Сам Борис Ш. просто умолял нас не оставлять его одного в совершенно незнакомом ему городе, де нет советского консульства…
По согласованию с М.П. Мудровой я информирую по телефону он нашем происшествии советское посольство в Бонне. Дипломаты, в том числе, как я понял, и мои коллеги, подключаются к переговорам с полицией Ингольштадта. Вскоре выясняется, что полиция не может проникнуть  в квартиру к неизвестному нам злоумышленнику, поскольку он, по словам одного из полицейских начальников, «забаррикадировался в квартире». Я обращаюсь к приехавшему в отель  начальнику местной полиции с гневным обвинениями в непрофессионализме и безответственном отношении к  служебным обязанностям. Я не забываю упомянуть о  том, что инцидент с проникновением в номер наших артистов происходит в лучшем отеле города. Я выговариваю полицейскому за то,  что его подчиненные, задержав злоумышленника, отпустили его, даже не проверив у заявителей (советских артистов) пропало ли у них что-нибудь ценное…
Мария С., поджав свои по-немецки тонкие губы, переводит полицейскому чину мои жестко высказываемые претензии. Я вижу гнев и ненависть на лицах этих людей, но я без колебаний повторяю: «Пока не будет обнаружен паспорт Бориса Ш., коллектив оркестра гостиницу не покинет и в Швейцарию не выедет. Даже если это приведет к срыву запланированного на завтра концерта в Локарно»…  Не знаю, может быть, именно наша жесткая позиция так повлияла на ситуацию, но где-то через час с лишним в гостинцу приехали полицейские, которые передали руководителям гастролей паспорт Бориса Ш., давая какие-то туманные объяснения о том, как они изъяли его в квартире молодого немца, оказавшегося, с их слов, наркоманом.
С опоздание на три с лишним часа мы выехали в Швейцарию. И у меня, и у моего коллеги Александра К. остались очень неприятные впечатления о происшедшем инциденте и возникли дурные предчувствия, что это происшествие – не последнее за наши и без того непростые гастроли…
Предчувствия не подвели нас, в общем-то, еще молодых чекистов, не успевших получить даже первой медали «За 10 лет безупречной службы». 7 октября 1983 года коллектив нашего оркестра должен был покидать столицу Швейцарии – Берн, чтобы уже вечером того же дня  дать последний концерт в швейцарском Цюрихе. А уже утром 8 октября 1983 года кавалькада из четырех наших автобусов должна была выехать из Швейцарии, пересечь всю ФРГ и приехать (за один день) в столицу ГДР – Берлин, где нам предстояло дать концерт в честь национального праздника ГДР.
Утро 7 октября 1983 года выдалось как-то по-особому суетным. Как всегда за завтраком я здоровался с артистами, задавая какие-то вопросы о самочувствии, настроении, улыбался и… старался почувствовать атмосферу в коллективе. Меня сразу же насторожили многочисленные жалобы музыкантов на  то, что в их номера рано утром без стука пытались входить горничные и какие-то мужчины, не очень-то похожие на технических работников гостиницы. Мы с Александром К. обменялись по этому поводу с своими  мнениями, договорившись повысить свою бдительность, предполагая, что в конце «западной» части гастролей самое время, с точки зрения наших противников, «сделать гадость этим русским».
«Гадость» не заставила себя долго ждать. Уже при отъезде от гостинцы,  я увидел сквозь зеркало заднего вида нашего автобуса, что следующий за нами автобус под номером «2», почему-то отъехавший последним, останавливает привычным взмахом жезла швейцарский полицейский. Оглянувшись, через заднее стекло я успел увидеть, как к этому автобусу со всех сторон бегут полицейские в форме. Все мои дальнейшие действия я осуществлял «на подкорке». Я скомандовал нашему водителю Вальтеру на смешанном английско-немецком языке остановиться и открыть дверь. Я быстро выскочил из автобуса  и побежал в сторону «своих», явно попавших в какую-то еще непонятную мне беду. И я успел  прорваться к автобусу номер «2» через уже закрывающееся кольцо полицейского оцепления.
Успев войти в автобус через переднюю дверь, я мгновенно зрительно оценил ситуацию: наш автобус окружен плотным кольцом швейцарских полицейских в форме, вооруженных пистолетами, которые, к счастью, они держат в своих кобурах. Не давая войти в автобус полицейскому в штатском, явно старшему среди всех остальных,  в первые же минуты выясняю с помощью нашего переводчика Антона С., сотрудника управления культуры, что «швейцарской полиции поступил сигнал, что в автобусе находятся люди, которые накануне посетили бернский книжный магазин,  из кассы которого после этого пропала  крупная сумма денег». Полицейский настаивает, чтобы мы допустили его   сотрудников в автобус для производства досмотра вещей, «успокаивая меня», что если деньги не будут обнаружены, мы «сможем спокойно ехать дальше».
На эти слова я даже не реагирую. Я понимаю, что деньги, возможно, уже подброшены в один из чемоданов или в сумку музыкантов.  Я почти с самого начала  отверг версию о том, что наши артисты, действительно, могли украсть деньги, да еще крупную сумму из кассы магазина. После обнаружения денег оправдываться и что-либо доказывать будет крайне трудно. Поставив в дверях автобуса самого крупного по телосложению музыканта Валентна Байкова, я провожу своё экспресс-расследование»: «Внимание! Кто из музыкантов вчера заходил в книжный магазин напротив гостиницы?» Уже через минуту я узнал, что в магазине, действительно были трое музыкантов, двое из которых друзья-товарищи ударники Владимир Яковлев и Рубен Рамазян купили по своей собственной традиции книгу о столице Швейцарии. Третьим вместе с ними заходил в магазин, но не делал покупок Михаил Яковлевич Мельников, заслуженный, уважаемый человек, валторнист, к тому же секретарь партийной организации оркестра. Мне становится все понятным: «Это провокация! Эти люди никогда не смогли бы совершить кражу».
Я быстро сообщаю присутствующим в автобусе музыкантам, какие подозрения имеет в отношении них швейцарская полиция и тут же инструктирую их: «Запомните, если в ваших вещах будет найдена крупная сумма денег, говорите что эти деньги вам предал лично я, заместитель руководителя гастролей. Пусть полиция разбирается со мной, а не с вами. Думаю, что у них хватит ума, чтобы не сослаться на то, что номера денежных купюр в магазине были переписаны». Музыканты кивают головой в знак согласия.  Я призываю всех присутствующих в автобусе проявить выдержку и спокойствие, подчеркнув, что «мы не будем уступать наглым попыткам полиции провести досмотр без санкции прокурора. Не волнуйтесь. Я веду с полицией официальные переговоры от имени руководства гастрольной труппы».
И я, действительно, вел эти весьма и весьма непростые переговоры. Причем, практически находясь в условиях полной изоляции. Все наши автобусы остановились, однако Александру К. не дал подойти к нам один из швейцарских полицейских, остановив его криком «Хальт!» и угрожающим движением автоматом. Слава Богу, я успел  докричаться до Александра, коротко объяснив  ему ситуацию и дав указание срочно связываться с нашим советским посольством в Берне для приглашения на место задержание советских артистов нашего консула.
Марту Петровну Мудрову также не пустили к нашему блокированному полицией автобусу, а через некоторое время просто увели «для переговоров» в полицейский участок. Где  она в одиночестве провела почти что три с лишним часа, не имея никакой информации о том, как развивается ситуация в блокированном полицией автобусе. А ситуация эта развивалась стремительно и однозначно против советских артистов…
Моим переводчиком в переговорах со штатским полицейским выступала… Мария С., та самая немка, в отношении которой у нашей контрразведки были данные о е связях со спецслужбами ФРГ. Причина этого обстоятельства была внешне простой: Антон С. под влиянием психологического стресса в прямом смысле слова «перестал понимать немецкий язык», хотя, возможно, специфика швейцарского диалекта могла создавать трудности перевода. Мария С. с самого начала заняла позицию швейцарской стороны: «Павел Константинович, Вы не правы. Вы же юрист по образованию и знаете: автобус не пользуется правом экстерриториальности. У полиции есть законное основание произвести досмотр без санкции прокурора, поскольку потерпевшие прямо указывают, что в автобусе есть люди, которых они подозревают». Беседуя с Марией С., я был напряжен, тщательно наблюдая за всем, что происходило вокруг. И, когда Мария указал мне рукой в сторону молодых кареглазых, черноволосых продавщиц, я «иду в атаку»: «Да что Вы мне говорите! Я видел этих женщин, это же наши бывшие соотечественницы, уехавшие из СССР по каналу еврейской эмиграции!» Мария С. пытается мне возразить, но «раскалывается»: «Ну, и что из того, что они бывшие советские гражданки? Это не имеет никакого значения!» «Да, не имеет, но если учесть, что неделю назад такие же бывшие советские  граждане из организации «Узники Сиона» забросали камнями посольство СССР, причем ранили гулявшего на территории представительства ребенка!» -  я ссылаюсь на общеизвестную  информацию, полученную в посольстве. «Но, господин Кошелев», - Мария С. пытается что-то сказать, но я не оставляю ей шансов: «Вот что, Мария, Вы все прекрасно понимаете. Это антисоветская провокация. И она даже приурочена ко Дню Советской Конституции. Какие такие большие суммы денег могли быть в небольшом книжном магазине, да еще с утра? В общем, не мешайте, а лучше помогите разобраться с этим инцидентом. А то ведь мы сорвем концерт в Цюрихе, и тогда Ваша фирма понесет огромные убытки». Мария С., действительно пугается, чувствуя по моей безапелляционности, что «эти русские, действительно, могут сорвать последний концерт, а тогда… И она предпочитает занять позицию человека, стремящегося «замять» инцидент и разрядить обстановку.
Почти полтора часа я препираюсь в разговорах с различными чинами швейцарской полиции, но ничто не помогает, даже появление советского консула. В конце концов, доблестные швейцарские полицейские физически, применяя насилие, продавливают стоявших в дверях автобуса артистов и приказывают водителю въехать на территорию полицейского управления.  Там события  разворачивались стремительно. Всем артистам было предложено выйти из автобуса и … построиться вдоль стены. Рядом с автобусом находились, сторожа нас, советских музыкантов два полицейских с овчарками и автоматами на груди. «Как в концлагере», - только и произнес скрипач Марк Иршаи,  видимо, на генетическом уровне ощущавший подобную ситуацию. Присутствовавшие там же две продавщицы, еврейки по национальности, опознали артистов Яковлева и Рамазяна, которых полиция сразу же увела, несмотря на мои протесты и требования, чтобы я, как заместитель руководителя гастролей,  был с ними. «Будет достаточно консула. Вы не являетесь лицом, имеющим здесь юрисдикцию. Ведите себя прилично, если не хотите остаться в Швейцарии на срок заключения!» - сказал полицейский через переводчицу Марию С. Здесь, в этих стенах он чувствовал себя Хозяином. И мне пришлось замолчать, основные усилия направив на успокоение музыкантов, среди которых нашлись люди, запаниковавшие от простого и давно известного человеческого чувства – Страха.
- Павел  Константинович, Павел Константинович, ну… Вы же этой полиции объясните, что мы не причем?  Вы же сможете с ними договориться? Они же знают,  кто Вы такой; Вы же нас защитите, правда, Вы же нам на собрании говорили про Ашу функцию защищать нас в случае… - Борис Т. напуган так, что ему нужно быть уверенным в том, что кто-то другой «прикроет» его, снимет все проблемы. Я подбадриваю его какими-то бумажными словами, а сам думаю только о том, что будут делать с уведенными в здание полицейского участка артистами эти «демократы в штатском». Бориса Т. ставит на место  авторитетный артист Николай Алканов: «Ты что; Боря, заткнись…Ты что, не понимаешь, как ты Павла Константиновича можешь подставить? Ему же здесь такое могут устроить»…
Да… Я совершенно уже не задумываюсь, что мне «могут сделать» мои местные коллеги, у которых по результатам моего поведения не было, наверняка, никаких сомнений о том, кто в составе нашей группы является сотрудником спецслужб. Я вынужден был вести себя жестко и ярко, поводов для «ухода в тень» уже не могло быть. Тем более, что полицейские, войдя в автобус, начали досмотр личных вещей музыкантов, даже без их присутствия. Я включил все свои скромные на тот момент знания английского языка, чтобы попытаться усовестить представителей швейцарского правосудия: «Господа! Проведение  обыска вещей, без участия обыскиваемых, противоречит элементарным нормам правосудия. Я заявляю, что в случае обнаружения денег или иных ценностей в автобусе, мы будем расценивать это не как юридически установленный факт, а как провокацию!»   
 Мои  гневные филиппики выкриками протеста поддержали  все присутствовавшие здесь музыканты. Еще бы: в автобусе на полках оставались наиболее ценные инструменты – скрипки, с которыми настоящие музыканты-скрипачи никогда не расстаются. А здесь  какие-то чужие, наглые, одетые в форму люди открывали футляры их скрипок, своими грубыми руками трогали их  инструменты: «Осторожнее, что вы делаете?! Вы же варвары, господа! Та нельзя обращаться с инструментами!!!» - я слышу выкрики М. Иршаи, Б. Фельдмана и В. Кержакова.
           Но, как ни странно, полицейские, закончив досмотр самого автобуса, даже не проявляют интереса к нашему багажу. Заметно, что они спешат и, как будто совершают свои действия формально. Проходит совсем немного времени и из внутреннего помещения здания полицейского участка выводят Владимира Яковлева и Рубена Рамазяна. Я подбегаю к ним  и спрашиваю: «Что с Вами делали? Вас обыскивали, допрашивали? Каковы результаты?» Подавленные, но отнюдь не запуганные музыканты, сохраняющие свое достоинство, рассказывают, что их подвергли церемонии унизительного обыска с раздеванием догола и осмотром всех естественных полостей на теле человека… Никаких документов, санкционирующих такого рода обыск предъявлено не было. Также как не было и никаких понятых, а также присутствия советского консула…
Я почти бегом приближаюсь к главному полицейскому чину, руководившему всей этой грязной операцией. Я, кажется, готов вцепиться в горло этому сытому толстобрюхому швейцарскому господину и кричу по-английски, тверд зная, что он понимает, о чем я говорю:
- Где Ваша хваленая швейцарская демократия? Это так Вы понимаете права человека? Да это же фашистские методы!
 Лицо холеного  швейцарца в мгновение вспыхивает пунцовым цветом. Еще бы, принять обвинения в фашистских методах, да еще от какого-то  мальчишки. Мне в тот момент только-только исполнился 31 год, а швейцарцу явно за 50…  Офицер хватает за руку постоянно присутствующую вместе с нами Марию С. и кричит мне через переводчика:
- Не смейте обсуждать нашу демократию! Мы действовали в строгом соответствии с нашими законами, и если бы лично Вы не препятствовали нам, все артисты давно бы уже уехали и сидели в каких-нибудь цюрихских пивных!!!
Я, с некоторой долей сомнения, начинаю понимать, что нас отпускают, и продолжаю «гнуть свою линию»:
- Значит, Ваши подозрения не подтвердились?
Офицер кивает головой, он даже не хочет говорить на эту тему.
- Ну, тогда я требую принесения  извинений артистам Яковлеву и Рамазяну, а также всем музыкантам. Ведь мы провели в полицейской блокаде почти пять часов!
Мне кажется; что  этот толстый швейцарец даже подпрыгнул. Он говорил так быстро, буквально захлебываясь от негодования своими собственными словами и  слюной:
- Никаких извинений не будет! Мы действовали по закону. По нашему швейцарскому закону. Скажите спасибо, что я не арестовал лично вас за неуважение к Правосудию. Вы ведь юрист и должны понимать, что значит оскорблять  Правосудие и препятствовать  его исполнению…
Толстяк, кажется, еще что-то говорит, но я совершено не слушаю его, а уже даю команду артистам садиться в автобус. Мы победили. Мы все, советские артисты, победили, не уронив своего достоинства и честим страны, которую представляли на гастролях. Неожиданно к автобусу подводят М.П. Мудрову, которая, как оказалось, все это время посидела в полицейском участке, беседуя с каким-то чиновником «вокруг да около» наших гастролей. Она не имела никакой информации о том, что происходит с артистами, и ей буквально пять минут назад сказали, что «досмотр закончен, все артисты свободны, и вы можете ехать на концерт в Цюрих».
Мария С. настаивает на том, чтобы мы незамедлительно выезжали:
- В Цюрихе вас ждет маэстро Темирканов и он очень волнуется…
До концерта остается чуть более трех часов. Но ведь никто из 120 членов делегации даже не обедал. И вообще, как можно в таких условиях. После такого психологического стресса давать концерт, причем без репетиции, поскольку времени на неё просто не будет…
Замечательная, прекрасная Марта Петровна в очередной раз оправдывает свою фамилию и принимает решение  ехать в советское посольство в Берне где в это время уже начался торжественный прием, организованный послом СССР для иностранных дипломатов в честь годовщины нашей Конституции. Ведь сегодня – национальный праздник нашей страны!
Посол лично встретил нашу делегацию. Да-да, весь коллектив театра, который на автобусах въехал во внутренний двор здания посольства и в полном составе поднялся в зал для приемов. За давностью времени я не смогу дословно воспроизвести слова Посла Советского Союза, но общий смысл передам точно. Посол сказал,  что он гордится тем, с каким достоинством и выдержкой музыканты «перенесли это тяжелое испытание.» Он выразил всем нам глубокую благодарность «от имени советского правительства» и в конце попросил, чтобы мы, пусть и усталые, пусть и голодные поехали в Цюрих и дали там концерт, чтобы «показать этим швейцарцам наш советский характер». А потом всем музыкантам и руководителям был предложен бокал шампанского за Советскую Конституцию и за Нашу Победу.
По пути в Цюрих нас сопровождали сотрудники посольства, в том числе и мои коллеги по службе в органах государственной безопасности. Нам раздали бутерброды и минеральную воду – времени на обед просто не было! Первые пол часа дороги мои товарищи по автобуму пытались расспрашивать меня, что же произошло, как развивались события вокруг их товарищей. Первое время я рассказываю, вспоминаю, а потом как по знаку откуда-то свыше говорю: «Всё. Все расспросы потом. Нам еще надо концерт пережить, да ночь продержаться. Я сейчас посплю. Имею право», - и я проваливаюсь на час с лишним глубокого, но очень нервного сна.
Проснувшись, я узнал,  что наши автобусы попали в огромную пробку. Ещё бы – ведь это была пятница! И мы со всей очевидностью опаздывали к началу концерта, на который в Цюрихе, этой банковской столице Швейцарии были прожданы все билеты. К счастью, автобусы был радиофицированы, и с руководством театра была достигнута договоренность об изменении программы: в первом отделении, пока мы подъезжали, выступал солист Михаил Плетнев, давая фортепьянный концерт, а во втором наш оркестр должен был исполнить 5-ю Симфонию П.И.Чайковского.
Музыканты переодевались в концертные фраки прямо в автобусе и выходили на сцену прямо без репетиции. Юрий Хатуевич Темирканов, с которым я очень подружился за время этих гастролей, встречал наши автобусы у здания концертного зала и обнимал каждого артиста, проходящего мимо него. Ему тоже пришлось пережить несколько часов томительного ожидания, когда он, начисто лишенный объективной информации думал и гадал: украли или нет его музыканты эти злосчастные швейцарские франки. Сейчас он узнал, что его оркестр блестяще проявил себя в условиях тяжкого психологического испытания. И поэтому искусство управления оркестром в этот день было самым проникновенным, воодушевленно-вдохновенным за всю длинную гастрольную поездку. А наверху амфитеатра, которым были расположены места для музыкантов самыми громким  (в прямом смысле этого слова) я яркими были звуки литавров Владимира Яковлева и рубена Рамазяна, завершавших коду 5-й Симфонии.
После спектакля мы селились в последней «западной» гостинице. Ведь уже к вечеру 8 октября 1983 года мы должны были пересечь две границы и оказаться в Берлине. В нашем, демократическом Берлине. Вместе с нами ночь в отеле  проводят трое сотрудников посольства. Это  мои коллеги. Мы оговариваем друг с другом «способы связи»  и желаем спокойной ночи. Мне рекомендуют быть особенно бдительным. Если за прошедшей провокацией стоят  спецслужбы или сионистские организации, то мне, с учетом моего активного поведения, не стоит расслабляться.
В номере моих новых, обретенных в этой поездке друзей, Валентина Байкова (валторна) и Николая Алканова (виолончель) мы вскрываем последние консервы, чтобы хоть как-то перекусить. Знаменитую кашу из металлического термоса Николая надо было готовить заранее, еще до обычной дневной репетиции. Неожиданно в номер заходит заведующий оркестром Филипп Арсеньевич Жемков, кажется, чуть-чуть навеселе и, обнимая меня,  предлагает выпить тио ли за боевое крещение, то ли за боевые заслуги… Мои друзья выражают удивление: откуда спиртное? Ведь, кажется, у всех автистов «запасы с Родины» закончились уже минимум неделю назад. Филипп Арсеньевич хитро подмигивает и открывает запечатанную фабричным способом бутылку «Боржоми», наливая в мой стакан прозрачную жидкость. Я залпом выпиваю этот «боржоми». О, ужас!
Я ощущаю на языке характерное, ни с чем не сравнимое ощущение спирта-ректификата!!! Меня спасло только умение надолго задерживать дыхание и огромный кусок говяжьей тушенки, протянутый мне Валентином Байковым.
Все, на сегодня приключений хватит. Пора спать! И я проваливаюсь в глубокий сон очень и очень усталого человека.
Рано утром мы в суете собирались в дальнюю дорогу. Собирались как можно организованнее, строго соблюдая дисциплину и понимая ответственность момента. Перед самой посадкой в автобусы кто-то из провожавших нас  дипломатов принес руководителям нашей делегации местную бульварную газетенку под названием «Блик», в которой на первой странице мы увидели фотографию нашего заблокированного полицией автобуса и небольшую, но очень гадкую заметку в стиле «швейцарской демократии». В ней сообщалось, что вчера бернская полиция задержала автобус с русскими музыкантами из Ленинграда по подозрению в краже денег из книжного магазина. Задержание было произведено по заявлению администрации магазина. После многочасовых переговоров и препятствий со стороны русских в осуществлении расследования, автобус и багаж были  досмотрены силами криминальной полиции Берна, однако денег обнаружено не было…
После прочтения этой заметки у меня, да и у многих моих товарищей по гастрольной группе на языке было одно лишь слово: «сволочи». Но какими сволочами швейцарцы оказались на самом деле я узнал лишь на следующий день поздним вечером, когда при разгрузке вещей возле отеля «Штадт-Берлин» я обнаружу отсутствие своей сумки, в которой находились значительное количество сувениров для родственников и коллег, в том числе прекрасный английский чай, который я приобретал в магазине советского торгпредства в Вене.
Всю поездку к этой сумке и моему чемодану проявляли повышенный интерес, перерывая их с особой тщательностью и цинизмом в период моего отсутствия в номере чуть ли не каждый третий день гастролей. Я буду очень расстроен, но через два с лишним месяца мою сумку (по договоренности с руководством фирмы, организовавшей наши гастроли) мне привезет солист оперы Кировскоо театра Сергей Лейферкус. Все вещи будут на своих местах. За исключением того, что банки с чаем будут другого сорта… Мои «западные коллеги» просчитались: никаких микропленок ни в чае, ни в кофе, ни в своих карманах я в СССР из этой поездки не привозил.
А в Берлине по приезду наши музыканты устроили грандиозный «сабантуй» в ресторане гостиницы. Ведь наконец-то можно было за свои деньги нормально пообедать и даже выпить! Ведь в Австрии, ФРГ и Швейцарии наши артисты питались консервами и полуфабрикатами только потому, что экономили деньги для приобретения  одежды для себя и членов своих семей, а также сувениров для товарищей. А в ГДР, кроме суточных, положенных на питание, каждому члену труппы еще разрешили обменять на восточногерманские марки целых триста рублей. Так что мы были богаты, как Крёзы и гуляли, как поется в известной песне Саши Розенбаума о музыканте Моне, «на свои»…
Из всей «восточногерманской» части гастролей мне запомнились лишь два момента. Первый, когда мы с Александром К. в воскресенье утром 9 октября «прорывались» в посольство СССР в ГДР, убедив дежурных в нашей «срочной необходимости связаться по аппарату ВЧ с руководством Ленинградского Управления КГБ для доклада важной оперативной информации». Как нам тогда удалось это сделать – просто ума не приложу. И я никогда не забуду потрясения заместителя начальника 5-й службы А.В.Н., когда он услышал в трубке мой голос и  первые фразы доклада о нашем «бернском инциденте». Оказалось,  что он только что прибыл  в здание на Литейном, 4, чтобы ознакомиться с шифртелеграммой нашего посольства в Швейцарии и еще не до конца понял, живы мы и здоровы, или уже находимся в швейцарском полицейском участке.
Второй запоминающийся эпизод произошел вечером того же дня , когда я поздним вечером возвращался из гостей от супругов Тренч, моих берлинских коллег из Министерства Государственной Безопасности. Я заранее созвонился с Карен и Йоханом и сообщил им, что три дня проведу в Берлине. Встреча была интересной и даже теплой. Так случилось, что Йохан не встретил меня в отеле, и я сам добирался до их квартиры на метро. Мы много говорили о «гнусных империалистах», устраивающих провокации и «ненавидящих наш социализм». Вот только ужина мне эти хорошие, но все-таки немецкие ребята не предложили. Не догадались. А съесть столько маленьких канапе, стоявших в тарелке на журнальном столике, сколько мне хотелось, оказалось не очень ловко. Я очень быстро заметил, что на тарелках у Карен, Йохана и еще одного немецкого коллеги Юргена лежали по две «шпажки», которые были воткнуты в канапе, а у меня уже штук пять или шесть.  А ведь я приехал  к ним в гости, по словам Карен, как Санта-Клаус: «О, Павел, здесь и водка, и книга о русских иконах. И ты всё это возил полтора месяца по Европе?!»
Я возвращался в отель «Штадт-Берлин» на машине такси, которую оплачивал сам, «злым  и голодным». Нет, пожалуй, только голодным. Никакой злости на немецких друзей у меня не было. Я даже с улыбкой вспоминал, как Карен, прежде чем подать гостю свое нехитрое угощение, в начале накормила своего кота. Да… Мы были и оставались очень разными в своих привычках и традициях. И у меня уже хватало мудрости на это не обижаться и, как говорится, не брать в голову.
 Но есть хотелось очень. Ведь за два дня 8 и 9 октября мы лишь два раза завтракали  и доедали что-то из рыбных консервов (обеда по условиям гастрольного контракта нам было почему-то не положено).  И я думал, а где я смогу так поздно «что-нибудь съесть». Однако, войдя в вестибюль отеля, я был замечен многочисленными членами нашей делегации, которые уже активно проедали (и пропивали) полученные утром «суточные». И это был, наверное, первый и последний случай в моей жизни, когда меня. Рассказавшего в шутливой форме о моих немецких «канапушках» кормили и поили «на убой» музыканты оркестра, ставшие мне после 7 октября 1983 года гораздо более близкими. Хотя ни с кем из артистов оркестра я тогда, и за все последующие годы так и не перешел на «ты». Мы пили и закусывали, вспоминая наш бернский инцидент, много шутя по этому поводу. Иногда удачно, а иногда не очень. Я выслушивал комплименты и восхищения в свой адрес за «истинно бойцовское поведение», за которое «несомненно, надо награждать правительственными наградами».
Гастроли закончатся в Лейпциге, и закончатся спокойно. Я не получу за эту командировку ни правительственной награды, ни даже устной благодарности начальника Управления КГБ. Более того, меня после этого ни разу не включат в резерв в загранкомандировки с коллективом Кировского театра, хотя мои отношения с руководителями театра будут, на мой взгляд, просто отличными. Чья-то невидимая рука будет отводить меня от любой работы или дела, которое могло бы дать мне возможность достичь серьезного результата.  В частности, после наших  информаций в 5-е Управление и партийные инстанции  о серьезных проблемах в организации хранения в Государственного Эрмитаже (особенно так называемых «эшелонных фондов») этот музей будет в приказном порядке вновь передан… в Дзержинский райотдел, где им будет заниматься сотрудник, загруженный еще тремя музеями и четырьмя творческими коллективами!
Нет, я еще сумею побывать за рубежом от своей «Фирмы». И все под той же «старой легендой» работника отдела ИЗО Главного Управления Культуры Ленгорисполкома. В 1984 году это будет недельная поездка в Италию в составе специализированной туристической группы сотрудников Государственного Эрмитажа. Но я не считаю для себя возможным описывать эту весьма необычную и хорошо запомнившуюся мне командировку, в процессе которой я выполнял конкретное контрразведывательное задание в целях получения полной и достоверной информации о уголовному делу на, расследовавшемуся в этот период времени следственным отделом нашего  Управления. Думаю, читателю понятно, что я не считаю для себя возможным по прошествии даже почти что четверти века рассказывать о том,  что я делал и как выполнял свое  «конкретное задание». Пусть я расскажу о том, то  мне довелось сделать  когда-нибудь на встрече с молодыми сотрудниками органов ФСБ, если они когда-либо у меня будут. А выдавать служебные тайны даже того «старого» КГБ я не собираюсь.
Ну, а в сентябре- октябре 1986 года я в составе группы солистов Ленинградского Мюзик-Холла из 30 человек под руководством Ильи Яковлевича Рахлина совершу необычный вояж по маршруту: Сейшельские острова – Танзания – Эфиопия. До сих пор я не очень-то понимаю политический и культурологический эффект от этих гастролей, поведенных практически полностью за счет Госконцерта СССР. Также как не до конца понимаю, почему именно я был включен в загранпоездку с этим коллективом. Один дружески настроенный ко мне сотрудник, ранее выезжавший с Мюзик-Холлом за границу, посоветовал мне, по возможности, отказаться  от этой поездки, сказав, что она, наверняка, может стать для меня последней (также как когда-то стала для него). Но я привык никогда не уклоняться от даваемых мне заданий, если видел их нужность и осознавал важность.
Да… Мой «очередной оракул» оказался прав. Эта поездка, действительно, стала для меня последней загранкомандировкой в органах государственной безопасности. Ведь на цветущих, благоухающих Сейшельских островах в нашей группе произошло ЧП:  двое артистов, супруги Юрий Краснов и Любовь Писаренкова обратились в посольство США с просьбой предоставить им  политическое убежище. Ситуация, в которой внутри коллектива произошел бытовой конфликт, была достаточно обычной для жизни  «гастрольных артистов». А вот то, что американские дипломаты проявят интерес к заурядным цирковым артистам, было не очень обычным явлением. Скорее всего, наши  «американские коллеги», к которым неожиданно для них обратились артисты, решили «отомстить» советским разведчикам-дипломатам, которые буквально за неделю до нашего  инцидента помогли президенту  Сейшельских островов Альберу Рене  предотвратить очередную попытку государственного переворота в этой маленькой островной стране, имевшей стратегическое положение в Индийском океане. Благодаря бдительности и профессионализму небольшого советского посольства в порт Виктория зашел для пополнения запасов воды Большой Десантный Корабль  Тихоокеанского флота, несущий службу в акватории Индийского океана. И наши моряки группами из пяти человек были выпущены в увольнение на берег… После этого американский план «дворцового переворота» можно было выбрасывать в корзину.
А ровно через неделю после этого американцам представился шанс «отыграться». Ведь от них зависело: выдать супружескую пару артистов по запросу Советского посольства, или принять решение о предоставлении Краснову и Писаренковой политического убежища в США. И американцы воспользовались своим шансом, чтобы  «щелкнуть по носу этих русских».
Конечно, это событие, происшедшее всего лишь по истечению первой трети гастролей, произвело и на меня, и на всех остальных артистов гнетущее впечатление. Почти три недели, проведенные после «Сейшельского рая» в голодных, нищих, антисанитарных Танзании и  Эфиопии мы, естественно, не могли забыть этого неприятного происшествия. Хотя все артисты как могли, поддерживали друг друга. Как прекрасно в Аддис-Абебе (Эфиопия) 10 октября 1986 года  мы отметили день рождения Ильи Рахлина и 25-летие создания Мюзик-Холла. Думаю, что мое пародийное исполнение песни собственного сочинения «под Ольгу Вардашеву» заняло достойное место в театральном капустнике, который был сыгран на сцене советского культурного центра. И, все-таки,  полушутя, полусерьезно при возвращении на Родину нам пришлось петь самую грустную песню гастрольных коллективов, вернувшихся из-за рубежа  в неполном составе: «Здравствуй, мама, возвратились мы не все»…    
В последствии, встречаясь на Родине, мы делились впечатлениями: кто какие взыскания получил за наших «невозвращенцев».  Досталось и секретарю партийной организации Мюзик-Холла Нариману Давтяну, и секретарю комсомольской организации Владимиру Савинову и, конечно же, художественному руководителю  театра народному артисту России Илье Рахлину, принявшему «отщепенцев»  в коллектив. Как ни странно, легче всех «отделался» я, оперработник, в задачу которого и входило предотвращение такого рода «невозвращений».   Хотели было задержать присвоение  воинского звания подполковника, отозвав документы из Москвы, а в это время звание как раз и присвоили. 
То ли мои объяснения бытового мотива невозвращения были очень убедительны, то ли уже горбачевская Перестройка  повлияла, но мне даже не объявили выговора.  Правда,  от возможных поездок за рубеж по линии органов госбезопасности отлучили, как я быстро понял, надолго, может быть, даже навсегда. Но, главное, не очень-то любившие меня  за мою извечную активность, эрудированность и «непрогибаемость» руководители 5-й службы использовали мой «Сейшельский прокол»   для того, чтобы не дать  мне никакого служебного роста.
Впрочем, я уже сам реально ощущал,  что моя карьера в 5-й службе подходит к концу. Я уже не мог «колебаться вместе с линией» так, как раньше.  Все чаще и чаще я задавал сам себе и (что гораздо хуже) своему руководству неудобные и острые вопросы о тех или иных решениях генерального секретаря ЦК КПСС М.С. Горбачева, со всей для меня очевидностью разваливавшего СССР и содружество социалистических государств. Думаю, что моя последняя заграничная «гастроль» приблизила и усугубила мой кризис непонимания между мной  моими руководителями, который привел к тому, что я покинул 5-ю службу…               

Обрыв на 5-й линии

Переворот в мозгу из края в  край.
В пространстве много трещин и  смещений.
Владимир Высоцкий

Не потеряй  веру в тумане
Да и себя  не потеряй…
Владимир Высоцкий

1987 год начался для меня и для моих коллег по отделению очень и очень неопределенно. Уже заканчивался второй год Горбачевской перестройки, о которой очень хорошо было сказано в одном анекдоте того времени. Армянское радио спрашивают: «Что такое Перестройка»? Армянское радио отвечает: «Это как штормовой ветер в тайге. Верхушки деревьев качает, а внизу на земле тишина, только шишки сверху падают»!
Про Перестройку, которую нужно было начинать с самих себя,  нам хотя бы объясняли на партсобраниях, а вот как быть с Гласностью? Точнее, с ее пределами? На эти вопросы не давали ответов наши многолетние заказчики – Партийные Органы. Их главный лидер – М.С. Горбачев мотался по «странам западной демократии», очаровывая их лидеров своей гибкостью ума и пропагандой общечеловеческих ценностей, по ходу, между делом с искренней улыбкой то ли сумасшедшего, то ли маньяка-разрушителя, сдавая наши государственные и военные секреты и предавая Западу наших союзников.
Попутно наш Генеральный секретарь легализовал через кооперативы разного рода цеховиков, из которых впоследствии и вышли многие наши  российские олигархи, закладывая бомбу под давно  обобществленные государственные предприятия, создавая условия  (или планируя) будущий развал Военно-промышленного Комплекса и всей советской экономики.
Я не хочу выглядеть в своих воспоминаниях каким-то уж «совсем необычным чекистом», но М.С. Горбачев с первых дней своего пребывания во главе КПСС и Советского государства не вызывал у меня ни  восторгов, ни даже каких-то особых симпатий.
Возможно, на это повлияло его поведение в первый свой приезд в Ленинград в мае 1985 года. Я не мог принять за чистую монету ту потрясающую показуху, которая сопровождала его «спонтанные» встречи с населением.
Не могу забыть рассказы своих коллег, плотной стеной окруживших Горбачева, Раису Максимовну и их свиту у Московского вокзала. К Генеральному секретарю ЦК КПСС обратился какой-то случайно «прорвавшийся к телу» лидера СССР мужичонка-работяга: «Михаил Сергеевич! А водка не подорожает»? «Нет. Цену на водку мы не поднимем, - уверенно отвечает тот, кого через несколько месяцев будут с издевкой называть «минеральным секретарем», - а вот с вином, с этой бормотухой, которая травит народ, мы будем бороться. Надо больше выпускать соков для населения».  И так далее, и  так далее…
Говорил Михаил Сергеевич своим южным говорком легко и свободно, уверенно и оптимистично, производя положительное впечатление, точно также как другой уроженец юга России Виталий Мутко говорит сейчас о перспективах российского футбола. Только я не очень верил первому уже тогда. А второму не верю сейчас тем более. И первый, и второй лидеры с такой легкостью могли найти тысячи оправданий, чтобы объяснить, «по каким объективным причинам» не удалось достичь того, что намечали, почему «хотели, как лучше, а опять получилось, как всегда». Что-то положительное по результатам «бурной дельности» подобных демагогов произойти может, но не благодаря им, а, скорее, вопреки. А свою личную жизнь подобного рода руководители для себя и своих близких обеспечить не забудут!
Увы… демагоги всегда, везде, на любой должности остаются демагогами. Потому, что  их поддерживает, подогревает абсолютная уверенность в своей правоте и … безнаказанности. Ведь если бы они хоть ненадолго задумывались, что им  придется «отвечать за базар»! Жаль, что мы, народ российский, вынуждены слушать и надеяться. Ведь, даже если не  Веришь, то все равно, хоть немного, но Надеешься…
Не могу не вспомнить свой экспресс-диалог на каком-то серьезном  партхозактиве с секретарем партийной организации о том, что «я не понимаю положительных перспектив антиалкогольной компании». Мне казалось, что я убедительно на примерах США показал, какие негативные последствия порождает такая политика. Я рассказал о бутлегерстве, теневой экономике и даже организованной преступности, которые могут реально появиться  у нас в стране.  Партайгеноссе отвечал, (точнее, мычал), что-то не очень убедительное, но похожее на передовицу утренней «Правды».
Тогда другой коллега с места выкрикнул вопрос о том самом ленинградце-работяге, задавшем  лично генсеку вопрос о цене на водку: «А, что же, выходит, Горбачев работягу обманул? Пообещал, что водка не подорожает, а вернулся в Москву и через   неделю цены на алкоголь повысил»! Ответ партийного секретаря был столь же неожиданным, сколь  и нелепым: «А, может,  Михаил Сергеевич тогда еще не знал?...»
Не знал, да… не знал… Или, дай Бог, не ведал, что творит наш последний Генеральный секретарь ЦК КПСС, к каждому слову которого и даже его дыханию прислушивались окружавшие его партийные функционеры, старавшиеся всегда поддакнуть, а не возразить, а тем более не спорить.
Мое внутреннее состояние того времени очень хорошо характеризуют афоризмы собственного сочинения, пришедшие мне в голову буквальном смысле слова откуда-то «сверху», наверное,  с потолка знаменитого Красного Зала на Литейном проспекте дом 4, где я в числе других  старших офицеров Управления КГБ был участником какого-то очень важного партийно-служебного совещания, посвященного перестройке.
Я слушал слова коммунистов-руководителей о «крутом переломе истории», о « необходимости «перестройки нашего мышления» и о значении «человеческого фактора в управленческих процессах», невольно вспоминая ТО, что эти генералы и полковники от госбезопасности говорили и проповедовали еще вчера, и я начал сочинять, нет, даже не
сочинять, а произносить «про себя» (вслух это говорить было бы небезопасно) «СКЕПТИЦИЗМЫ».  Эти афоризмы легко уложились у меня в разделы: «Вера. Надежда. Любовь.
 Процитирую некоторые из них.
«ВЕРА»:
Верил в торжество добра и справедливости. Другие не верили и торжествовали.
Верил, что все, в конце концов, встанет на свои места. Но его начальник тут же поставил его на место.
«ЛЮБОВЬ»:
Всегда любил говорить только правду. Именно за это его и не любили.
«НАДЕЖДА»:
Безнадежно надеялся доказать свою надежность безнадежным.
Этот последний «каламбуризм-скептицизм» очень хорошо раскрывает мои взаимоотношения с тогдашним руководством 5-й службы УКГБ ЛО.
Вот в таких условиях идеологической  управленческой неопределенности мне с моими сотрудниками  пришлось столкнуться с проявлениями акциями первых так называемых «неформальных объединений». О необходимости «развития самодеятельной инициативы масс» Михаил Сергеевич говорил много, и, как обычно, не очень внятно. Думаю, что он пытался «прогибаться» перед Западом, демонстрируя, что в СССР «перестраивающиеся» КПСС и Комсомол уже не имеют монополии на объединение населения в общественные организации. Но он, как обычно, выдвигая свои инициативы, не предвидел последствий их реализации. Возможно, он был искренне уверен (или, точно, гарантированно зал), что при его жизни ему отвечать за свои действия не придется.
Весь наш коллектив в первые три месяца 1987 год много внимания уделяли самосовершенствованию, переосмысливанию происходящих в стране и в городе политических, социальных и идеологических процессов. Мы много спорили, многое отметали из старых, обветшавших оценок, стереотипов. Мы росли, мы учились, мы думали по-новому, осмысляя новое время. Не случайно на совещаниях, в процессе работы мы попытались  обратить внимание нашего руководства на проблему неформальных группирований, причем не только со стороны идеологических, но и оперативных аспектов.
 Однако, нам, а точнее,  мне, как начальнику отделения, просто "щелкали по носу", который я совал "не туда, куда следует". Поскольку «еще не было команды об этом думать». А когда команда последовала, то думать уже было поздновато. Думать надо было раньше, когда мои сотрудники  писали докладные записки, делали анализ восприятия  «перестроечных мероприятий» для «инстанций». Однако,  очень часто нашу информацию  «приглаживали», «смягчали», а, однажды, я услышал от одного коммуниста-руководителя  вообще редкий перл перестраховочного мышления: «Что ты от меня хочешь? Как я могу докладывать ЭТУ острую информацию Блееру, когда  я не знаю, что он по этому поводу думает»?!  После этого совершенно бессмысленными и абсолютно неэффективными были мои резонные  возражения о том, как можно узнать мнение генерала Блеера В.Н. о каком-либо  явлении, о котором у него нет ровно никакого представления?
Вот так и «молчали в тряпочку» мои начальники, когда в мартовские дни 1987 года практически  вначале стихийно, а, затем, организованно у гостиницы «Англетер»,  предназначенной чиновниками  Ленгорисполкома к сносу, возникло противостояние милиции и молодых ленинградцев, протестующих  против несогласованного с общественностью уничтожения памятника истории и  архитектуры.
Никому неизвестный в то время историк Алексей Ковалев (будущий депутат Ленсовета и  Законодательного собрания Санкт- Петербурга)  ярко  и убедительно призывал художников, поэтов, студентов и просто прохожих присоединяться к акции группы «Спасение», протестующей против варварского сноса и уничтожения исторического памятника. Как быстро вокруг этого искреннего в своем порыве человека и его товарищей стали собираться «отверженные всех мастей», включая потенциальных провокаторов!   Создавалась реальная угроза того, что этой толпой людей начнут  управлять такие  однозначно  враждебные к советской власти  люди, как Юлий Рыбаков.
Противостояние, длившееся несколько дней, стало предметом обсуждения на всех западных радиоголосах. Власти, я имею в виду Ленгорисполком и Горком КПСС, оказались совершенно не  готовы к диалогу с народом. Не вышли к протестующим, стоящим в своеобразном пикете, не тогдашний председатель городского исполнительного комитета Ходырев В.Я, ни секретарь Ленгорисполкома Матвиенко В.И, отвечавшая в то время за охрану памятников архитектуры.
Только после длительного «нажима» с моей стороны на свое руководство  уже не с просьбами, а с требованиями «доложить в партийные инстанции» истинное положение дел вокруг «Англетера», были предприняты попытки «войти ив диалог» с «протестантами», как их стали называть за глаза власть предержащие. И, как всегда, как обычно бывало (и бывает сейчас), в любой стране, власть обманула народ. Ну, если и не весь народ, то хотя бы представителей этого народа из числа жителей Ленинграда.
Пока заместитель председателя Ленгорисполкома по строительству Борис Суровцев объяснял митингующим, собравшимся специально в зале Дворца Культуры Связи, экономическую и техническую необходимость сноса здания в связи с запланированным капитальным ремонтом гостиничного комплекса «Астория», силы милиции оттеснили от ограждения «Англетера» оставшихся   немногочисленных пикетчиков, а строители по команде из Исполкома направленным взрывом разрушили здание.
Не буду в подробностях описывать реакцию молодых людей, обоснованно считавших себя обманутыми  и оскорбленными  в своих лучших чувствах. Несколько дней подряд уже после сноса здания  возле Исаакиевского собора продолжал проходить стихийный митинг, направленный уже не против сноса исторического здания, а против властей города, способных идти на обман  и совершенно не считаться с общественным мнением.
Мое отделение самым активным образом «работало по этому митингу». Мы должны были действовать, чтобы не допустить перерастания англетеровского "противостояния" в массовые беспорядки. То, что "Движение "Англетер" даст начало политизации многочисленных неформальных объединений, было ясно для сотрудников I отделения I отдела 5 службы уже с конца 1986 года, когда мы пытались "достучаться" до    высоких кабинетов, передав наверх  нашу обеспокоенность, которая чуть позже стала всеобщей обеспокоенностью. Ho… во   истину "пророков нет в Отечестве своем..." А если они появляется, то их, как показывает история, ссылают (например, Овидий),     или распинают (Иисус Христос), или сжигают на кострах (Джордано Бруно, Саванарола, Жанна Д' Арк).  Мне, как пророку «внутрислужбинского» масштаба, просто повезло, особенно в сравнении с сожженными старшими товарищами: меня, после моих пророчеств о будущем противостоянии неформалов городским властям, на  квартальном совещании I апреля 1987 года с молчаливого согласия прокуроров, присяжных  и других участников процесса приговорили к ссылке. К ссылке в один из райотделов города.

Квартальный отчет за 8 лет безупречной службы

Ну, так что тут говорить, что тут спрашивать?
Вот, стою я перед вами, словно голенький.
Александр Галич

Часто нас заменяют другими,
Чтобы мы не мешали вранью.
Владимир Высоцкий

Квартальное совещание 1 апреля 1987  года было последним, которое я провел в 5-й службе. Всего же за 8 лет и I день работы в этом подразделении,  я,  в качестве его руководителя, провел 30 отчетных совещаний. Думаю, если бы  в УКГБ Л0 регистрировались рекорды по типу книги рекордов Гинесса, у меня бы были шансы в эту книгу попасть. Ведь должность начальника отделения была в управлении КГБ самой сложной, самой напряженной руководящей должность, которую, как любил говорить мой начальник Евгений В.,  «надо суметь как можно быстрее перерасти».
Чем возбудил я своих "горячо любимых шефов" на этом совещании? Причем настолько сильно возбудил, что, как было подсчитано нашими сотрудниками, А.В. .  перебил меня за время доклада 11 (!) раз.  Наверное, больше всего я возбудил, да и возмутил руководство службы тем, что начал смело, без оглядки на руководство и без  "подстраховки" говорить то, что думаю  об организации работы, о критериях оценки эффективности результатов  подразделения и отдельных сотрудников, о наших вопиющих недостатках во взаимодействии с партийными и советскими органами при решении серьезных идеологических проблем, в которые мы зачастую "влезаем" по указаниям партийного аппарата, фактически подменяя собой идеологические органы и решая отнюдь не контрразведывательные задачи.
На примере развития событий вокруг планировавшегося сноса гостиницы "Англетер" я показал, насколько неэффективным и неподготовленным к событиям сегодняшнего времени демократизации и гласности оказался наш механизм информирования партийных инстанций. Фактически я бросил упрек (если не вызов) руководству 5-й службы, высказав тезис о том, что при более гибком реагировании на ход событий на Исаакиевской площади, более мобильном взаимодействии с Обкомом КПСС и Ленгорисполкомом этих событий, имевших негативные последствия, можно было бы вообще не допустить или свести до минимума их отрицательный эффект. Не буду более подробно вводить читателя в нашу оперативную кухню, отмечу только, что совещание носило взрывной характер еще и потому, что меня поддержали в моих оценках многие сотрудники отделения: В.П., Б.Т., Е.Л., заместитель начальника отделения Юрий Олегович Д.
Совещание было "горячим", о чем говорит и нервозность А.В.Н.,  перебивавшего мой доклад и попытки его, а также  начальника отдела в своих выступлениях поставить мои  выводы под сомнение. Невозмутимым (внешне, по крайней мере) оказался лишь начальник службы К.Н.В., правильно понявший мою оговорку, что "доклад построен в соответствии с методическими рекомендациями руководства службы",  то есть, личными его указаниями о том, где и как вскрывать недостатки). Он никак внешне не выразил недовольства моими выводами, подчеркнул, что "доклад, как всегда, у Павла Константиновича аргументирован и интересно построен''. В конце выступления К.Н.В. заключил, что "по некоторым его выводам, носящим спорный характер, мы будем иметь с Павлом Константиновичем беседу у Блеера 15 апреля". Последняя фраза, несмотря на спокойный тон, прозвучала немного зловеще. Так расценил эту фразу не только я, но и весь оперативный состав отделения, который сразу же по окончании совещания в полном составе (за исключением нашего "индивидуалиста" Е.Л.)  по одиночке поднялся ко мне в кабинет, чтобы этим выразить мне сочувствие и поддержку.
Я  понимал, что доживаю в службе последние месяцы и от этого, как ни странно, стал чувствовать себя увереннее и раскованнее.19 апреля я должен был уезжать вместе с женой Людмилой  в санаторий в Палангу, поскольку ее состояние здоровья было очень неважным, да и мне очень хотелось отдохнуть, отключиться от дерганой работы 5-й службы.  Ведь в этот период времени наши руководители никак не могли определить свое место и задачи  в связи с резкими переменами в политической и идеологической жизни страны. 15 апреля я записываю в еженедельнике: «Жду беседы, а ее переносят», а в пятницу 17 апреля, в свой последний рабочий   день перед   отпуском: "Беседа была, а было ли от нее удовлетворение?" И эта запись полностью соответствует моим чувствам  в тот день.
Я действительно имел долгую (более чем полуторачасовую) беседу с первым заместителем начальника Управления. В этой беседе Владимир Николаевич Блеер, как бы давал мне возможность высказать все, что я хочу, но в то же время деликатно показывал мне, что высказывать все, что я хочу, не нужно. Он в мягкой форме продемонстрировал мне, что знает об основе моего конфликта с А.В.Н., выслушал внимательно (но без комментариев) суть моих "нестыковок" с руководством отдела и службы в оценках "Англетеровских событий" и... неожиданно для меня самого сделал предложение перейти на должность начальника 2 отделения I отдела 5 службы (на место уходившего в так называемый «действующий резерв» Юрия Б.
Блеер объяснил мне это предложение тем, что знает о моей усталости от работы в I отделении, о разговоре с начальником 5-й службы    и его согласии на мой уход в другое подразделение. Он же высказывает мне свое желание, «не терять меня в 5 службе».  По оценке генерала в новом подразделении, пусть и на равнозначной  должности,  я смогу продемонстрировать свои лучшие качества. Еще бы: в мою сферу тогда входили бы все театры города, "Ленфильм", спортивные организации, союзы театральных деятелей и кинематографистов, линия культурного обмена с  зарубежными   странами. К тому же Блеер мне дал понять, что пребывание А.В.Н. у руля 5-й службы не будет бесконечным.
Короче, в конце этого разговора я дал свое согласие на этот перевод, получив от Блеера пожелание хорошего отдыха, а также заверения, что все организационные вопросы по моему переводу будут решаться уже в мае, после выхода из отпуска. Отдыхал я с хорошим настроением, радуясь, что санаторий достаточно поправляет здоровье Людмилы, а также предвкушая после возвращения из отпуска положительного изменения в своем служебном статусе. Людмила, которой я (теперь уже, к сожалению) рассказал о предложении Блеера, была рада, что я уйду с дерганого и неблагодарного участка «околотворческой интеллигенции», рассчитывая (и небезосновательно), что во втором отделении у меня будет значительно больше   шансов на зарубежные поездки с творческими коллективами, количеством которых я, по сравнению с другими руководителями,  избалован не был.
Каково же было мое удивление негодование и растерянность, когда, вернувшись в Ленинград,  еще не выйдя из отпуска на работу, я узнал от одного своего  сотрудника, что по всей службе и Управлению ходят слухи о моем переводе заместителем начальника Смольнинского райотдела. В день моего выхода на службу эти слухи приобрели «овеществленный» вид: два руководящих сотрудника 5 службы А.Б и О.З., встретив меня в коридоре, спросили: "Ну, Паша, как дела на новом месте в райотделе?" Это было для меня подтверждением того,  что эти "'слухи" имеют реальную почву подготовленного или уже принятого кадрового решения, раз мои коллеги-руководители считали,  что я уже работаю на новом месте, в то время, как я находился в отпуске! Я "ринулся"    в кабинет начальника отдела, задав ему впрямую вопрос о том, что означают эти слухи. Тем более, что руководство отдела и службы     с любезного согласия Блеера были проинформированы мной о содержании моей беседы с генералом.
Ответ был неожиданным и обескураживающим:  "Знаешь,  я тоже слышал разговоры о твоем переводе в райотдел,  но официально мне ничего не известно,  и никто ни из руководства,  ни из отдела кадров со мной переговоров не вел".  Сказано это было с непробиваемой уверенностью и неподражаемо сыгранной искренностью. В  то же время он  посоветовал мне от души и от чистого сердца, конечно,  не ходить ни к К.Н.В.  ,  ни к А.В.Н., чтобы найти ответ на мучавший меня вопрос. Думаю,  "ход мысли"      его был предельно ясен:  он хотел быть "чистым" передо мной, желая сделать   вид,  что он никакого отношения к изменению предложения о моем новом назначении не имеет, одновременно давая мне понять, что это не он,  a руководство службы  "выпихивает" меня работать в райотдел.
Не вижу смысла в дальнейшем подробном описании обстоятельств моего перевода в Петроградский  (а не в Смольнинский, как намечалось ранее)  райотдел.  Скажу только,  что пойти напрямую к Блееру и спросить его о столь неожиданно диаметральном изменении своего решения у меня не было возможности,  т.к. сам Владимир Николаевич с середины мая находился в отпуске.
Может, мне стоило дождаться его возвращения, как-то "протянуть время", но я принял другое решение. Принял в принципе сам, хотя разного уровня кадровики и обрабатывали меня, убеждая в целесообразности и полезности моего перехода в райотдел. Я решил плюнуть на все, точнее на 5-ю службу. Больше не бороться, не искать правды там, где ее нет,  и никогда не было. Воистину «трудно найти черную кошку в темной комнате, особенно если ее там нет»... Перед официальным изданием приказа о моем переводе "по горизонтали" (как модно было тогда говорить) я вновь, уже в последний раз в своей чекистской биографии предстал перед  Александром Петровичем Корсаковым. Он, если говорить вкратце, как принято у кадровиков, заверил меня, что назначение меня заместителем начальника Петроградского райотдела УКГБ  - это определенное повышение и доверие, которое мне следует оправдать. В положительном случае в ближайший год-два я буду повышен на полковничью должность. Корсаков также подчеркнул, что меня направляют именно в Петроградский районный отдел не случайно, а чтобы я "смог научиться у Патрушева (начальника отдела) умению ладить с людьми, не вызывая конфликтов". Я вполне искренне пообещал это Корсакову. Спорить с ним о чем-либо или доказывать, что лучший способ не вызывать конфликтов - это снизить требовательность к подчиннным, мне просто не хотелось.
Я решил покориться судьбе, уже нисколько не веря в то, что в рамках пятой службы мне хоть как-то удастся исправить сложившуюся и по моей и, далеко не моей,  вине сомнительную репутацию. Рассчитывал, что на новом месте в райотделе   смогу вновь утвердить себя и как начальник и как оперативный сотрудник. Не знаю, чем это было вызвано тогда, в июне 1987 года, но я, уходя из службы, уже не жалел ни о возможных загранкомандировках, ни об общении с любимым мной контингентом творческой интеллигенции. Я был морально и психологически выжат, как лимон. И, почти наверняка, не смог бы уже, "колебаться вместе с линией партии" (точнее, партийного аппарата) так, как пришлось это делать, начиная с осени 1987 года моему преемнику Ю.А.Н.. Но я не ожидал, что 8 лет и I день работы в 5-й службе будут мне так дороги, что моя адаптация в райотделе окажется отнюдь не легкой.

Петроградский районный отдел

И не остановиться, и не сменить ноги…
Владимир Высоцкий

Мое    врастание в специфику работы райотдела было и простым, и сложным одновременно. С одной стороны, я не испытывая никаких профессиональных трудностей или проблем при освоении своего нового участка работы. Опыта оперативной и руководящей работы для нормального функционирования как чекиста-профессионала на новом месте вполне хватало. Помню, как меня удивлял первое время "поток" молодых сотрудников, зачастивших в мой кабинет за советами. С  другой стороны, возникали трудности чисто морального толка, носившие, в основном, не объективный, а субъективный, психологический характер.
 Буквально первые 2-3 месяца я чуть ли не силой заставлял себя, при выходе из-под  арки своего дома на улице Чайковского, поворачивать не налево к зданию Управления КГБ на Литейном, дом 4, а направо - к остановке автобуса, который должен доставить меня на улицу Скороходова, туда, где я теперь постоянно работал. Помню, как тяжело  переживал не два, не три, а месяцев семь-восемь каждый свой приезд в Управление.  Как близки были мне все "управленческие" и "службинские"  новости, проблемы, по каждой из них мне хотелось писать и высказывать свое мнение, а мнение это уже никому не было интересно, сколь бы оригинальным и самобытным оно ни было...  Видимо, это были трудности "обрыва пуповины", как сказал однажды мой приятель о своем бракоразводном процессе. Теперь на примере своего, я лишний   раз убеждаюсь в том, что не умею, не научился рвать прежние связи, забывать и отбрасывать в сторону как ненужное то, что еще  вчера занимало всю твою жизнь, а сегодня, действительно, стало не твоим, а чужим.
Первое время я  пытался "по инерции" высказывать на совещаниях руководящего состава свое мнение по тем вопросам, в которых считал себя специалистом. Например, о неформальных объединениях. Чем вызывал гнев, раздражение многих лиц, начиная от Юрия Н., до К.Н.В. и А.В.Н.  После  каждого выступления Юрий Н.  почти с пеной на губах доказывал мне, что "ситуация уже изменилась", и что я теперь "не ориентируюсь в специфике обстановки".
Хотя мои выступления на совещаниях руководящего состава "приглянулись" новому начальнику Управления товарищу Прилукову Виталию Михайловичу (в прошлом партийному работнику), не очень искушенному в оперативной специфике т.н. "5-й линии". Помню, что уже весной 1988 года, оказавшись в выходной день в его кабинете на срочном докладе, я имел с ним почти двухчасовую беседу о том, "каково ваше личное мнение об организации работы по неформальным группированиям"? Прилуков даже восхитился моим «правильным пониманием»  проблемы, посетовав на то, что К.Н.В. и А.В.Н.  очень уж осторожничают в оценках и действиях", а также искренне удивившись тому, что я работаю в райотделе, а  не в 5-й службе. Узнав, что мой перевод из Управления в райотделе был его первым кадровым приказом, он впрямую высказал мнение, что "здесь не обошлось без зависти", обещав мне подумать о моем более эффективном использовании и обязательно посетить наш отдел. Увы… первое обещание было, видимо, столь же быстро забыто, как и второе, хотя наш коллектив и жил около месяца ежедневным ожиданием приезда "высокого гостя". Но  уже к весне 1988 года я практически не рассчитывал на какое-либо изменение моего служебного статуса, поняв, что до тех пор, пока в пятой службе не сменится руководство, мне обратного хода в это подразделение не будет.
И надо было жить и работать. Обучать и воспитывать молодых сотрудников, получая от этого моральное удовлетворение. Проводить оперативно-розыскные мероприятия, обеспечивать экономическую безопасность и защищать государственную тайну на режимных промышленных предприятиях. Если честно признаться,  я  не получал особого удовлетворения  от работы, но хотя бы искренне радовался,  что мой начальник меня не подставляет, что с ним, как со сверстником,  можно легко обсуждать любые проблемы.  Даже если наши точки зрения на те или иные вопросы не совпадали. Не стану подробно описывать работу в Петроградском районном отделе.  Хотя у меня и наших сотрудников были неплохие результаты в поиске и задержании убийц московского сотрудника центрального аппарата КГБ, а  также по пресечению контрабандного вывоза в Финляндию через Выборгскую таможню картин покойного художника-авангардиста Михнова-Войтенко. Правда, полного удовлетворения эти результаты работы уже не приносили. Ведь наш обвиняемый в контрабанде художественных ценностей Л., бывший бармен одной из интуристовских гостиниц, постоянно живший  в Финляндии,  делавший свой «художественный бизнес» на незаконном вывозе для продажи за рубежом работ питерских авангардистов, даже не получил за свои деяния реального срока лишения свободы. Уже пришло время работы профессиональных адвокатов,  за хорошие гонорары разваливающих обвинения и «отмазывающих» от правосудия своих клиентов. Кроме того, как оказалось, для руководства Государственного Русского Музея, откуда мы брали экспертов, Владимир Л. был…меценатом, оказывавшим музею материальную помощь при проведении выставок (!).   И руководители музея, вместо содействия оперативникам, пытавшимся не дать вывезти за рубеж наше художественное достояние, выражали недовольство тем, что наши действия «очень похожи на рецидивы 37-го года»…
Тогда я еще не догадывался, что это только начало негативного отношения к сотрудникам органов государственной безопасности в целом и лично ко мне, так много сделавшему для Русского Музея. Гораздо позже я пойму, что эта реакция была естественной для тогдашних руководителей музея, крайне недовольных моей активностью и информированностью по вопросам возможной подмены в самом музее работ П.Н. Филонова.  Ведь эта сокровищница русского искусства, как и многие другие российские музеи в этот период времени начинали становиться не только культурно-просветительскими учреждениями, но и коммерческими предприятиями, приносящими немалую прибыль. А люди, зарабатывающие большие деньги, естественно, не любят правоохранительные органы, которые им в этом препятствуют своим назойливым и скрупулезным контролем.
Я уже не был тем динамично-энергичным фанатом работы, как это было в 5-й службе. Я приближался к своему 37-летию, Критическому возрасту, когда многие люди (в основном, мужчины) осознают, что карьера уже не состоялась, и не состоится никогда. И я пытался, как мог, вернуть долги моей семье, на долгие годы забытой мной в период работы в 5-й службе.
В 1988 году я получил земельный участок в садоводстве, а в 1989 году приобрел с использованием кредита и заемных денег свою первую в жизни автомашину – «Жигули» ВАЗ-61063. Летом-осенью 1989 года  активно работал все выходные, раскорчевывая «свой» земельный участок из шести соток на Лемболовской возвышенности, планируя со следующего 1990 года приступить к строительству дачного домика.
Меня радовали ежедневные занятия физкультурой по вторникам, когда на футбольном поле сходились команды двух начальников: Патрушева и Кошелева. Несмотря на то, что Николай Платонович усилил свой состав другом своей молодости Борисом Грызловым, прекрасным футболистом, я радовался, что моя команда побеждала чуть чаще. Я забивал много голов и чувствовал себя в прекрасной физической форме.
Но… беда вновь пришла, «откуда не ждали», говоря словами Аркадия Гайдара из «Сказки о Мальчише-Кибальчише».

Великий перелом местного значения

Опять ты смеешься, а слезы в глазах,
Уже не вернешься ты прежним назад.
Друзья отвернутся, изменит жена:
Беда никогда не приходит одна.
Юрий Кукин

И вот лежу я на спине, весь загипсованный,
Каждый член у меня  расфасованный.
Владимир Высоцкий

Мне и сейчас, по прошествии 20 с лишним лет после случившегося, нелегко не только писать, но и вспоминать эти события. Казалось, что к лету 1989 года я успокоился, «отошел» от переживаний несправедливостей и неудовлетворенности итогами работы в 5-й службе.  Мечтал о будущем дачном доме, занимался лечение жены (у нее были последствия черепно-мозговой травмы), воспитывал 15-летнего сына, переживавшего период «трудного возраста».
У меня не было конфликтов на работе, я, кажется, усмирил свою гордыню, научившись  по-ахматовски «просто, тихо жить». И… вот при таких обстоятельствах, казалось бы, полного семейного и служебного штиля в субботу 14 октября 1989 года я услышал от своей жены  Людмилы ТО, что в одно мгновение и на очень долгое время вывело меня из себя, а также  из состояния покоя.
В этот день я узнал причины душевного кризиса моей жены.  До этого дня я предполагал, что ее нервное, возбужденное состояние объяснялось страшной головной болью, являющейся последствием черепно-мозговой травмы. В этот день… нет, мне достаточно трудно сформулировать, ЧТО и КАК сказала мне в тот октябрьский день 1989 года моя (теперь уже много лет бывшая) жена. Рискну процитировать  отрывки из своих «дневниково-мемуарных» записей 1989 года, которые я вел под общим названием «Критический возраст».

«14 октября 1989 года
20 часов 45 минут

Место, где пишутся эти строки, почти по-гоголевски
«никому не известно», а времени, кажется, «вообще не было»…

Не хочется, но невольно приходится переходить на дневник. Дневник, который имеет самое прямое отношение к названию моих мемуаров. Сейчас, когда я уединился в четырех, пусть и не самых комфортабельных, но стенах, я не могу думать ни о чем другом, кроме того, что уже более  полусуток занимает все мои мысли и чувства.
Сегодня прояснились причины Людмилиного душевного кризиса. Она хочет развода. У нее есть человек, которого она любит. Этот человек, естественно, не я. Мне пришлось  вывести  ее на это признание, потому что уже несколько дней подкоркой чувствовал, что ее настроение, раздражительность, невосприятие меня - это не очередная блажь или последствие моих очередных психических глупостей. Это гораздо серьезнее... Мне уже сказано о необходимости обмена квартиры на двухкомнатную и комнату, о том, что машина, предпочтительно, должна остаться у Людмилы, как мамин подарок, и... Да о чем я? Зачем? Что тут вообще говорить о каких-либо вещах, когда вот уже 12 часов, почти что без отвлечений мозг сверлит одна и та же неотвязчивая мысль: "Фиаско... Фиаско... Фиаско во всех сферах: и на работе, и в личной жизни... Вот  он - закономерный финал мемуаров о "Критическом возрасте". Тем более, что душевный разрыв с Людмилой как раз и пришелся на мой день рождения, впервые отмеченный не с радостью, а с каким-то тяжелым ощущением безрадостности и безысходности.
Как объяснить то, что произошло? Не знаю... Не сумею... Наверное, в письменном виде не получится. Как бы близко к истине, к фактам, и ощущениям нас обоих не высказать свои мысли, все равно это не будет Полной Правдой. Скажу только, стараясь быть максимально честным. Я не виню Людмилу. По крайней мере, главным виновником того, что произошло, нужно назвать меня. Конечно же, так и подмывает сделать очень удобный вывод о том, что  изменению, а  теперь и полному разрыву наших отношений, во многом способствовала моя Работа, мое гипертрофированное преданное отношение к ней.
Помню, когда меня зачисляли на службу, мои  товарищи по факультету говорили Людмиле: "Ты теперь должна стать  настоящей "декабристкой". Все жены чекистов становятся истинными "декабристками". Она с присущей ей прямотой отвечала, что "декабристкой" становиться не намерена, что очень удивляло и огорчало меня. Стыдно вспомнить, но сколько глупых, ненужных ссор, конфликтов, неприятных, почти патологических сцен возникало на почве "непонимания" Людмилой важности  и серьезности моей работы. Как гневался, доходил до дрожи, белого каления, возмущался я тем, что Людмила проявляет непонимание важности моего Дела, не растворяется в нем и в моем к нему отношении.
Удивительно ли, что сейчас, когда она прекрасно понимает, что я переосмыслил, пересмотрел свое отношение к своей работе, испытал глубочайшие разочарования, пришел к кризису; удивительно, ли, что она, издерганная болезнями, моим вечным "комплексом ослика Иа", найдя, повстречав душевно близкого человека, решает попытаться вновь обрести счастье, спокойствие, благополучие. То самое вожделенное для любой женщины спокойствие и благополучие, которого со мной не было долгих 20 лет и, видимо, не будет в отведенное для нас Судьбой время... Как я был слеп, глуп, недальновиден. Ведь можно, нужно было почувствовать за последние 2 года, что предел ее терпения уже наступил, что нельзя больше перенапрягать ее, подключая к своим неоднократно повторенным переживаниям. Можно было бы, если не сердцем, то умом прикинуть, что ее терпение, нервы, не резиновые, и возлагать на них новый груз проблем, забот, переживаний уже просто нельзя.
Нет смысла копаться в нашем грязном семейном белье.  У каждой, даже самой блестяще выглядящей семейной пары это грязное белье, как говорится, «имеет место быть». Каждый из нас (как; впрочем и из других расстающихся супругов) смог бы привести  немало примеров, чтобы доказать свою чистоту  и виновность  другого. Вопрос только в том, найдется ли такой третейский судья, у кого хватит ума, терпения и душевных сил,  чтобы взвесить все "за" и "против", и вынести одной стороне вердикт, а другой оправдательный приговор.
Уж лучше я сам признаюсь, что получил то, что заслужил. Может, только за исключением брошенного вскользь обвинения Людмилы, что я никогда не любил её. Этого обвинения я не могу принять и не приму. Может, сложность, трепетность и неуловимость этого чувства, о котором столько много сказано и написано, как раз и состоит в том, что каждый понимает его по-своему, в меру отпущенных ему природой страстей, эмоций, человеческих качеств. С обязательной поправкой на свойственный почти каждому человеку эгоизм, себялюбие.
А приму я все. И оценку того, что не был по отношению к Людмиле настоящим мужчиной, оставаясь мальчиком 17 лет, впервые повстречавший свою единственную и неповторимую любовь, которую сам же и растерял, не оценив, не сумев сберечь. Приму, как бы это ни было тяжко, прискорбно  все те обиды, оскорбления, которые я нанес Людмиле. И не буду вспоминать  "реестра ее ошибок". Не буду. Не смогу, даже если захочу. Какой смысл? Я слишком хорошо знаю Людмилу, ее характер. Поэтому, нет никакого смысла надеяться, мол, что-то может измениться, заставить ее передумать. Нет смысла высказывать в ее адрес даже обоснованные  упреки в том, что можно было бы хоть как-то быть чуть-чуть помилосерднее, ограничившись лишь сочувствием бывшему самому близкому человеку в том, что ему придется в 37 лет все-все-все-все-все начинать с начала...
А капитала-то никакого не накоплено...
О материальном (в марксовом понимании этого слова) не говорю: кроме долгов и кредитов нет ничего. Кроме мебели и автомобиля, которые еще предстоит делить… А о душевном капитале? Ведь, как оказалось, из всей записной книжки с трудом сумел выбрать лишь одного человека, кому смог позвонить в самый тяжелый час раздумий, чтобы поделиться своим горем и хоть как-то получить поддержку. И что же?:  "Да, конечно, понимаю, если это серьезно. Надо, несомненно, увидеться. Да, Ну, звони на неделе, давай, обязательно встретимся. Хочешь, давай через Стаса. А то у меня сейчас авария водопровода в суде, надо бегать ее ликвидировать..."
Черт возьми!!! Осталось еще, не дай бог, завтра понять, что я не нужен Максиму и... Что тогда?!!!? Что?! Что?! Что?! Что?! Что?! Что?! Путаются мысли, чувства, ощущения.  Что делать?! Что делать?! Что де-ла-ть?!!?!!?!!?
Как вернуть хоть какую-то веру в то, что твое будущее будет интересным, нужным себе, ближним и людям, что оно принесет радость и благополучие?! Что сделаю? Как поступлю? Не знаю... Может, я завтра на коленях буду умолять Людмилу смилостивиться надо мной... А, может»
Вот такой поток сознания был доверен мною бумаге в день Покрова Божьей матери (об этом церковном празднике я узнал гораздо позднее) 14 октября 1989 года. А что потом? События начали развиваться стремительно. Уже на другой день, в воскресенье 15 октября, не найдя понимания с моим 15-летним сыном Максимом,  занявшим, как это часто бывает при разводах, позицию матери, я принимаю решение уехать на два дня в Киев; куда меня влекли весьма призрачные надежды на взаимопонимание в трудную минуту.
«Дорога и работа – вот лекарство для потерпевших катастрофу душ», - так писала  поэтесса Юлия Друнина.  Я выбрал дорогу, поскольку был уверен, что работа не станет для меня радикальным лекарством. Уже в 7 утра 16 октября 1989 года я сел в автомобиль и по Киевскому шоссе направился в матерь городов российских.
О, как мне стало хорошо на яркой, красочной осенней трассе. Я пел песни, встречая каждый город, область, республику, спешил до ночи преодолеть эти 1200 километров,  рассчитывая, что к  среде 18 октября я вернусь назад. Дорога, люди, которых приходилось подвозить, успокоили меня, вывели из "крайнего" состояния вселили спокойствие и уверенность в то, что жизнь продолжается…
Я не задумывался о возможных отрицательных последствиях, потому что формально «отпросился» на два дня, которые мне были необходимы, как воздух, поскольку, говоря словами любимого мной Владимира Высоцкого, «я от себя бежал, как от чахотки». И, поскольку, «двери наших мозгов посрывало с петель», мне жизненно необходимо было «проветрить мозги». Я был уверен, что вернусь в Питер другим человеком, который Знает, Что Ему Предстоит и знает, Что Ему Делать.
Увы…, увы…, Судьба или Господь Бог распорядились иначе. Не доехав меньше двухсот километров до Киева, я попал в аварию на небольшом мосту через реку Тюрюху, протекающую возле Гомеля. Когда, за несколько минут до часа «Ч» (авария произошла 16 октября 1989 года в 19 часов 05  минут), большой грузовой КАМАЗ с прицепом «оттер» меня возле поста ГАИ, уже тогда я напрягся, подумав, как странно ведет себя этот водитель.
Более двух километров я пытался обогнать грузовик, с которого сыпался на дорогу то ли асфальт, то ли щебень, а водитель упорно препятствовал моему обгону. И вот… я атакую! Выехав в левый ряд,  повышаю скорость, но водитель грузовика также повышает скорость, мешая моему обгону. Скорость уже под 90-100 километров в час.  И вдруг…КАМАЗ резко сбавляет скорость, а я, двигающийся в левом ряду, вижу перед собой резко вырывающуюся из полумрака опору Тюрюхского моста. Я успеваю вывернуть руль вправо и подумать: «Слава Богу»! И в то же мгновение резкий удар в левое крыло, звон разбитых стекол, удар по голове,  и последняя перед потерей сознания  оборванная мысль: «Как легко»…
 Затем я ощущаю, что двигаюсь, нет, не двигаюсь,  просто лечу с огромной скоростью вперед в какую-то светящуюся, закручивающуюся  воронку под абсолютно неземную космическую музыку.  И…  прихожу в себя от услышанного звука милицейской сирены. С возвращением сознания возвращается и чувство юмора: «Неужели ангелы с сиреной»? – только иуспеваю подумать. И тут я понимаю, что попал в аварию, что у моей машины полный бак горючего, и две двадцатилитровые канистры бензина в багажнике. Возможно, через мгновение будет взрыв…
В эти гновения «на подкорке» вспоминаются все советы опытных инструкторов из школы КГБ, обучавших меня вождению: «вырубить» ключ зажигания»!!! Я  тянусь к ключу (или к тому месту, где он должен быть), режу руку об острые края разорванного металла и еще не понимаю, что машина от удара о бордюр моста разорвана в клочья, а крыша моего автомобиля провалилась почти до пола.
И, повинуясь инстинкту самосохранения, а также, проявляя волю к жизни,  я выползаю в правую дверь из-под обломков того, что еще совсем недавно называлось новым автомобилем, обхожу уже дымящийся капот, чтобы отключить зажигание. Я не могу стоять на ногах, держусь, только опираясь на горячий капот автомобиля. Ко мне бегут два инспектора ГАИ, я слышу, как будто издалека, из другого мира  родные русские матерные слова, показываю   подбежавшим ко мне милиционерам мое служебное удостоверение: «Подполковник КГБ Кошелев из Лениграда. При мне табельное оружие и важные документы. Срочно вызывайте дежурного по Управлению КГБ»…
Дальнейшее я помню, как в тумане или в замедленной съемке. Я ползаю (ходить и стоять  не могу) по останкам машины и вокруг нее, собирая свои вещи, особенно стараясь сохранить бывшие при мне дневниковые записи. Я вижу, точнее, понимаю, что «пролетел» после удара и предпринятого мной торможения весь мост, длиной не менее 30 метров, и мой автомобиль, точнее, его останки, стоят в  правом ряду в сторону, противоположную моему движению. Я нахожусь, несомненно, в болевом и психологическом шоке, я очень возбужден,  но позволяю себе расслабиться только после передачи оружия и всех документов (на имя Кошелева, Коршунова и… разных других) прибывшему дежурному по Гомельскому Управлению КГБ Белоруссии.
Успокаиваюсь я только после того, как дежурный хирург районной больницы, куда меня доставили коллеги-чекисты, нажав мне на шею, которую я все время поддерживал руками,  констатирует: «У Вас перелом шейных позвонков. Вам нельзя двигаться. Вас может парализовать, если произойдет ущемление нервов»!
Ночь с 16 на 17 октября 1989 года и  день 17 октября стали, наверное, самыми трудными в моей жизни. Уже в областной больнице я ощутил дикую, «ядерную» боль. Не могу забыть свои  первые впечатления, когда утром, проснулся в палате отделения травматологии от дикой боли, возникавшей от малейшего движения и  от страшного чувства жажды: «Эй, кто тут  есть! Умоляю, дайте попить, я не могу поднять ни голову, ни  руку».
Ответ двух мужчин, лежавших на соседних кроватях, и до этого мирно беседовавших о последних футбольных новостях, был потрясающим по своей простоте и пронзительности: «Подожди! Сейчас медсестру вызовем. Мы помочь не можем. Мы оба парализованные».
Как ни странно, отчаяние первых минут прошло быстро. Да, Паша, у тебя распалась семья, ты разбил машину, купленную в долг, ты лишен возможности передвигаться, и твое будущее в плане здоровья очень туманно. Хорошо. Будешь проявлять волю, Сделаешь все, что скажут врачи, чтобы встать на ноги. Раздроблены плюсневые кости левой стопы? Ерунда. Срастутся! Ты еще в футбол поиграешь, ведь у тебя правая нога «забойная»! А шея? Что с шеей, доктор? Нужен сложный рентген, чтобы определить характер переломов? Это очень и очень болезненно? Делайте! Буду терпеть…
Терпеть мне пришлось больше двух месяцев, пройдя, в общей сложности через пять разных больничных учреждений. От Гомельской областной больницы до Всесоюзного НИИ травматологии и ортопедии.
Спасибо, огромное спасибо заведующему отделением травматологии Гомельской областной больницы Дятлову Михаилу Михайловичу. Он не только тщательно контролировал, как гипсовали мне ногу, но, главное, сумел сделать удачную рентгенограмму и лично сделал мне гипсовую иммобилизацию, вправив вручную подвывих шестого шейного позвонка. Как рисковал он, будучи врачом. Как рисковал я, будучи пациентом. Сколько моих «позвоночных»  товарищей по несчастью остались полностью или частично парализованными только от одного подвывиха. А у меня были сломаны дужки и остистые отростки
5-го и 7-го позвонков…
Уже 21 октября 1989 года мои коллеги, совместно с Людмилой,   привезли меня на поезде в Ленинград, где я был госпитализирован в шестиместную палату в клинике нейрохирургии Военно-Медицинской Академии. После Военно-Медицинской Академии был стационар Управления КГБ СССР по Ленинградской области, а за ним ВНИИ травматологии и ортопедии имени Вредена. Именно в этом институте меня окончательно поставили на ноги.
Первые недели после аварии я представлял ужасное зрелище. С загипсованной до колена левой ногой, на костылях или в коляске-каталке, с полностью загипсованным торсом и головой. Внешне я очень напоминал знаменитого Шарикова из булгаковского «Собачьего сердца». С той лишь разницей, что мои глаза, наверное, значительно больше напоминали глаза побитой собаки, чем у пресловутого Полиграф Полиграфыча.
Самым страшным было осознать, что я потерял не только здоровье, жену и семью, но и честное имя в глазах сослуживцев. В некогда родной мне 5-й службе нашелся человек (или человечек) из числа бывших моих подчиненных, который открыто произнес фразу, якобы услышанную им от руководства: «Обстоятельства аварии Кошелева слишком сомнительные. Поэтому не стоит посещать его в больнице». И (увы-увы) за два с лишним месяца моих больничных мытарств меня, действительно, не проведал ни  один из моих бывших сотрудников или начальников, с кем я вместе «колебался на 5-й линии». За исключением Самого Способного, который уже учился в это время в Москве в Краснознаменном институте Первого Главного Управления КГБ (ныне – Служба Внешней Разведки). Я никогда не забуду его Поступка, но сам просил его «больше не подставляться».
А вот сотрудники Петроградского районного отдела УКГБ в прямом смысл слова «носили меня на руках», перенося на носилках и катая в кресле-каталке, поддерживали меня морально. Разве можно забыть детские рисунки и записку, переданную мне в больницу Сергеем М., написанную его старшим  сыном Сашей, желавшим  «дяде Паше скорейшего выздоровления», чтобы я снова смог привести своих коллег на экскурсию в Государственный Эрмитаж, который произвел на  мальчишку-подростка огромное впечатление.
Благодаря усилиям Сергея  Н. и Н.П. Патрушева я был  переведен в НИИ травматологии, где меня, действительно, лечили и вылечили. А ведь в стационаре Управления КГБ меня, скорее, не лечили, а «разрабатывали», пытаясь понять мотивы спонтанного выезда из Ленинграда, а также все нюансы моих семейных отношений с Людмилой. Я же вел себя, как и положено было вы такой ситуации мужику, пытавшемуся защитить честь своей семьи и «не выносить сор из избы». Может именно мои «фантазии», нелогичные, путаные ответы на вопросы психиатров и кадровиков привели к тому, что после моей болезни  в Управлении поговаривали о том, что «Кошелев тронулся умом». Эту информацию, которая почему-то вышла за пределы нашего Большого Дома, впоследствии успешно подхватят мои будущие политические противники из числа так называемых «демократов-реформаторов».

Прижизненная реабилитация

Мерило человека – это то, как он переносит несчастья.
Плутарх
Знают это и якут, и чукча,
Как патроны сберегая дни:
Дорого обходятся нам чувства –
Жизнь короче делают они.
Евгений Евтушенко

Я вышел из своей последней больницы сразу же после 20 декабря 1989 года, то есть Дня ЧК, который впервые за 15 лет я не отмечал в кругу своих коллег. Хотя праздник мне в этот день организовали. Мои друзья по следственному отделу Валерий А. и Виктор Ч. принесли мне в больничную палату медаль «За 15 лет безупречной службы». Это была моя последняя награда в органах КГБ. И очень приятно было ее получить из рук друзей, не забывших, не отказавшихся, не пренебрегших…
По прошествии времени я четко осознаю, что мой «великий прелом местного значения» позволил мне не только испытать на прочность самого себя, но и своих друзей. Не случайно же гласит казахская поговорка: «Плохой друг как тень: в солнечную погоду беги от него – не убежишь, в пасмурную погоду ищи – не найдешь»! Уже многие годы над моим  рабочим столом дома висит рисунок художника Г., который он принес мне в больничную палату, как только узнал о моей болезни. С рисунка на меня смотрят  мудрые и страдающие глаза Иисуса Христа, пережившего гораздо большие  страдания, чем довелось мне. А слова, сказанные мне в тот момент Истинным Другом, я запомнил на всю оставшуюся жизнь…
Также не смогу забыть поведения Александра Розенбаума, к тому времени достигшего вершины своей популярности после того, как я, говоря его же словами, «отмазал его от тюрьмы». Первый раз я позвонил ему из Военно-Медицинской Академии. Позвонил из таксофона, к которому меня подкатили в кресле-каталке. Я сообщил Саше о своем диагнозе, где лечусь,  и попросил прийти в палату. Не ради себя, нет! Я уже был уверен в том, что «выкарабкаюсь», просто: «Саша, послушай, у нас в палате лежит  майор-афганец, Николай, вертолетчик. У него опухоль мозга, почти неизлечимая. Так он все вспоминает, как летал с тобой на вертолете в Афганистане. Приди, поддержи парня»!
Повторно я позвонил Александру Яковлевичу уже через месяц из стационара Управления КГБ, когда уже мог совершенно свободно передвигаться на костылях. Я сообщил ему, что Николай умер прямо в палате, а у меня дела идут на поправку. Заодно привет от медсестры Татьяны передал, которую он воспел в своей песне про «скорую помощь».  Эта Таня теперь делала уколы мне и моим  сотоварищам, вспоминая иногда работу со знаменитым теперь бардом на «первой «гвардейской» подстанции «скорой помощи». Саша повторно заверил меня, что «обязательно проведает», профессионально поинтересовавшись степенью моих переломов С-6 и С-7.
Третий раз я набрал домашний номер  популярного певца уже в декабре 1989 года, сообщив, что продолжаю лечение во ВНИИ травматологии и ортопедии имени Вредена. Но я уже не просил о посещении меня в больнице. Я позвонил для того, чтобы дать выход своим эмоциям, напомнив звезде нашей эстрады, как я бросал все дела и бежал отпаивать его коньяком после публикации в «Комсомольской правде» разгромной для него статьи под заголовком «Песни контрабандой». Я напомнил Александру Яковлевичу, как он  попал на телевидение на передачу «Вокруг смеха», как писал и согласовывал целую неделю шифротелеграмму на имя начальника Пятого Управления КГБ СССР, в которой доказывал возможность разрешения выезда автору-исполнителю
Розенбауму А.Я. в составе концертной бригады в Афганистан…
 Да… Много еще чего было сделано для этого человека, тогда еще не забуревшего до нынешней «бронзово-депутатской» степени. А тогда я сказал Александру фразу, которую он,наверняка, помнит до сих пор: «Саша, ты перестал быть врачом скорой помощи». Я обидел его этой фразой, несомненно. И я искренне рад тому, что это сделал. Потому, что в дальнейшем (так распорядится Судьба), я еще не раз буду нужен этому человеку. И еще не раз, когда он будет нужен мне, подтвердится тот факт, что он перестал быть Врачом Скорой Помощи…
Но… как это часто бывает в жизни, те, кто могли помочь – не помогали. А те, кто, казалось, ничем помочь не могли, приходили на помощь, и просто, без аффектаций, подставляли плечо, или просто протягивали руку поддержки. Именно так, совершено неожиданно для себя, я получил предложение Михаила Б. пожить в его комнате в коммунальной квартире на Большом проспекте Петроградской стороны, «пока у меня все в личной жизни не устаканится». Это предложение и эта поддержка дорогого стоила. Ведь вернуться в дом, где мне стали чужими когда-то самые близкие люди, было бы для меня очень тяжелым испытанием.
Разве возможно забыть совершенно неожиданный приход в гости ко мне, больному, голодному и одинокому университетского друга Сергея Соловьева, который песнями под гитару, шутками, анекдотами и принесенной с собой водкой буквально «вытащил» меня из глубокой психологической депрессии.
Впереди у меня были еще не менее трех месяцев реабилитации, с весьма неясными перспективами потенциальной инвалидности и возможным увольнением из органов КГБ по состоянию здоровья, безо всякой пенсии и с туманными перспективами трудоустройства.
Действительность же превзошла все ожидания. Если в последних числах декабря 1989 года я был надломленным, но не сломавшимся человеком, то уже в середине января 1990 года я был активным бойцом предвыборной компании в городе Ленинграде, участвующим в формировании политического будущего моего любимого города и его Петроградского района.

Мои выборы. Мой выбор

Как все мы веселы бываем и угрюмы,
Но если надо выбирать и выбор труден…
Владимир Высоцкий

Информацию о том, что меня выдвигают в Научно-производственном объединении «Азимут» в качестве кандидата в депутаты Петроградского районного совета народных депутатов, я получил в декабре 1989 года, еще лежа в больнице во ВНИИ травматологи и ортопедии. Отнесся я к этому вначале абсолютно не серьезно. Ну, да. Ну, выступал я перед сотрудниками этого НПО в рамках программы «КГБ и гласность». Возможно, понравился своей открытостью, нестандартностью мышления и ответов на «острые» вопросы. Что из того?
Ведь я еще помнил, как «воспитывал» меня мой начальник за то, что я высказал в «Азимуте» крамольную (по тем временам) мысль о том, что «по моему мнению, органы государственной безопасности должны подчиняться не КПСС, а высшему органу законодательной власти – Верховному Совету СССР». И что теперь? Становиться депутатом? Зачем? Ради чего?
И здесь мои друзья, не отвернувшиеся и не отказавшиеся от меня, подсказали: «выдвигайся! Пока ты кандидат в депутаты тебе обеспечена поддержка руководства. Ты же, по сути, полпред органов КГБ! Ведь тебе еще и больничный надо будет продлевать, и реабилитацию в санатории неплохо было бы пройти. Так что, не рассуждай! Вперед на собрание по выдвижению»!!!
Великое спасибо Пал Палычу А., нашему сотруднику, занимавшему в те годы должность заместителя генерального директора по режиму НПО «Азимут». Он так грамотно и четко организовал собрание, что мне не пришлось особенно трудно на этой встрече с выдвигавшим меня трудовым коллективом. Хотя в те годы Гласности, люди уже совершенно не боялись негативно высказываться об органах государственной безопасности, зная, что им за это ничего плохого не будет. 
Мне пришлось прибыть на то январское собрание 1990 года в НПО «Азимут» в кожано-металлическом корсете, поддерживающем мои переломанные позвонки, поэтому самым каверзным вопросом оказалось беспокойство о моем здоровье. Ответить помогло чувство юмора: «Если бы эти выборы были в США, я бы призвал вас голосовать за самого блестящего кандидата! Что касается  вашего беспокойства о моем здоровье – тот это излишне. На отделении травматологии  я прошел лечение и реабилитацию с двукратным опережением графика.  Так же активно я планирую работать и в качестве депутата». Я был выдвинут практически единогласно. Против проголосовал лишь один сотрудник, являвшийся… сыном моего коллеги по Ленинградскому Управлению КГБ. После этого было нужно организовать свою собственную избирательную компанию. К счастью, у себя на службе, будучи еще на больничном, я имел полную поддержку, прежде всего со стороны начальника райотдела Патрушева Н.П., также выдвигавшегося кандидатом в депутаты райсовета. Мне достался 51-й избирательный округ, в который входило пять домов, расположенных на углу улиц Чапаева, Котовского, Пинского переулка и Петроградской набережной, зажатых между заводами «Вибратор», НПО «Дальняя связь», фабриками имени Луначарского, «Древтехдетаь» и трамвайным парком имени Блохина.
Не вижу смысла подробно описывать свою «избирательную компанию». Это было время первых, возможно, и последних понастоящему демократических выборов, когда кандидаты имели равные шансы, поскольку никто еще не только не думал, но даже не знал, что в избирательную компанию можно «вкладывать деньги», что голоса избирателей можно «покупать», а конкурентов можно компрометировать при помощи так называемого «черного пиара».
Я не «подбирал» себе специально участка полегче и поудобнее, а получил то, что досталось, хотя значительное количество работников райисполкома и  райкома КПСС, а также сотрудники прокуратуры «выбрали» себе казавшиеся им удобными одномандатные округа, где они были единственными кандидатами.   
На моем  же  округе, помимо меня  было еще три конкурента. Два из них были работниками  жилищно-коммунального хозяйства района (они выдвигались, естественно, по разнарядке райкома КПСС), а также жительница одного из домов на избирательном участке, заместитель директора Гардинно-Кружевного Объединения Щетинина Алевтина Васильевна. Именно с ней после многочисленных встреч с населением и общественностью микрорайона я вышел во второй тур голосования, получив наибольшее количество голосов. Впоследствии мы очень подружились, и на долгие годы будем испытывать друг к другу взаимное уважение.
Для меня эта избирательная компаниястала частью моей реабилитации после перенесенных травм: физической и духовной.  Самое дорогое  и лучшее, что я вспоминаю  сейчас, уже 18 лет спустя, это то, что 2 февраля 1990 года я повстречал на своем жизненном пути Ольгу Треухову, ставшую мне самым близким и дорогим человеком. Именно Оля стала мне самым мудрым,  надежным другом. Именно она была главным специалистом, осуществлявшим мою медицинскую и психологическую реабилитацию, собрав по кусочкам мое больное  тело и израненную душу. Именно Ольга стала моим главным советником и начальником моего предвыборного штаба.
Только благодаря Олиной моральной поддержке, я сумел перед вторым туром голосования обойти все квартиры моего избирательного участка, что позволило мне 18 марта 1990 года быть избранным депутатом Петроградского районного совета народных депутатов. Уже на другой день 19 марта, собранный в дорогу моей Оленькой, я улетел в санаторий КГБ СССР в город Цхалтубо (Грузинская ССР), где мне предстояло пройти последний этап посттравматической реабилитации за счет лечения знаменитыми грузинскими радоновыми ванными.
Эти весенние двадцать четыре дня в санатории стали для меня очень важным этапом, причем не только в физическом восстановлении после травмы. Вновь научиться ходить, стараясь не хромать, а также поворачивать голову вверх-вниз и справа-налево оказалось гораздо проще, чем морально собраться после потрясения, постигшего меня на семейном фронте. Этот отдых, да еще добрейшие и нежные письма моей Оленьки помогли мне не озлобиться, «отойти душой», подготовиться к возвращению на мою чекистскую службу, взаимоотношения с которой представлялись мне тогда весьма в туманном свете.
23 апреля 1990 года я вернулся на свое рабоче еместо в Петроградский районный отдел Управления КГБ СССР по Ленинградской области. Вернулся после шести месяцев больниц, реабилитационных центров, санатория и предвыборных баталий. Так сложилось, что я не успел провести ни одного оперативного мероприятия, ни одной служебной встречи. В этот же день я был вызван на совещание с вновь избранными депутатами-коммунистами в Петроградский райком КПСС и активно включился в работу по подготовке первой сессии Петроградского райсовета ХХI созыва.

Перемена участи

…Я все равно паду на ней
На той единственной гражданской.
И комиссары в пыльных шлемах
Склонятся молча надо мной…
Булат Окуджава

Это совещание в райкоме КПСС запомнилось мне надолго и, возможно, послужило первым толчком к обдумыванию планов моей будущей  политической карьеры. Совещание вел новый (для меня) первый секретарь Петроградского РК КПСС Юрий Евгеньевич Раков. Предыдущий первый секретарь райкома Валентин Александрович Морошкин, спокойный, вдумчивый человек, начисто лишенный руководящего чванства, ушел, как принято было говорить в то время, «на хозяйственную работу».
 О Ракове Ю.Е. я слышал только из телевизионных передач, увиденных в больницах. Знал, что он является руководителем некоего Объединенного Фронта Трудящихся (ОФТ), выступающего с позиций резкой критики политики М.С. Горбачева. Помогала Ракову в ведении совещания секретарь райкома партии по идеологии, хорошо известная мне Тамара Ильинична В.
Первое, что резко удивило меня, то обстоятельство, что в президиуме собрания, помимо секретарей райкома сидели трое военных в званиях капитана, подполковника и генерал-майора. Я даже про себя (то есть не вслух) пошутил: «Что, у нас в районе военное положение уже ввели»? Среди остальных присутствующих депутатов-коммунистов я смог узнать только лишь сотрудников районного управления внутренних дел. С некоторыми из них я был знаком по работе в райотделе УКГБ, отдельных узнал в лицо, поскольку почти все они были, естественно, в форме. Главной темой совещания было обсуждение «политической ситуации» в составе будущего райсовета.
Как стало понятно достаточно быстро из рассказа Ю.Е. Ракова, «ситуация в нашем райсовете наиболее острая из всех районов города». Оказывается, так называемые «демократы» (это слово звучало, конечно же,  иронично-негативно) «поставили» на наш район, имея план, ни много, ни мало, как «выбрать в Петроградском районе свой «демократический» Президиум  во главе со «своим» Председателем райсовета».
Эти «демократы», оказывается, уже кое в чем преуспели. На мартовских выборах в райсовет были провалены все кандидаты из числа работников райкома КПСС и райисполкома, «а вот лидер «демократов», депутат городского совета  Ю.И. Вдовин одержал на выборах в райсовет убедительную победу и теперь «формирует команду по организации его избрания  Председателем совета». Дальнейшее, высказанное первым секретарем  Раковым Ю.Е. и тогда еще неизвестным мне Генералом, начальником одного из районных военных училищ, выглядело четко и ясно: мы – коммунисты должны сплотиться, оказать сопротивление этой «вакханалии демократии» и выдвинуть из своих рядов достойного кандидата, который и должен в итоге стать Председателем Петроградского районного совета народных депутатов.
Я всматривался в лица присутствовавших на этом совещании людей: в основном среднего возраста и  уже не молодых. Я увидел то, чего не видели и не смогли увидеть наши партийные бонзы. У этих людей, очень разных по своему жизненному и профессиональному опыту  уже не было того  годами устоявшегося «единогласия» и «единомыслия». В глубине глаз было скрыто сомнение в правильности того, что говорили партийные функционеры, а, в отдельных случаях,  проблескивали  даже искорки протеста, который пока просто не высказывался вслух.
Еще более удивила меня кандидатура, предложенная, по-моему, Т.И. Власовой. Сотрудник одного из режимных предприятий, крепко сбитый парень (честное слово, так и хочется сказать «мужик») с простым русским лицом, не очень-то изможденным сомнениями и размышлениями очень запросто, уверенно сказал: «Если партия прикажет, я вступлю в бой со всеми этими «демократами». И доверие партии оправдаю»! Проявили желание и готовность «вступить в бой» (читай, быть избранными на должность Председателя райсовета) и все сидевшие в президиуме военные, правда, с оговоркой, что им «еще службу служить надо».
По-хорошему удивило выступление доцента ЛЭТИ, заместителя декана одного из факультетов, практически моего ровесника. Он, пожалуй, был единственным, кто «не махал шашками», а мудро и рассудительно говорил о том, как непросто будет осуществить планы, обсуждаемые в райкоме КПСС. Он оказался также единственным, кто проявил умение слушать чужое мнение, спокойно, без надрыва отстаивать  свою собственную позицию. Не случайно по окончании совещания Ю.Е. Раков пригласил «доцента» к себе в кабинет, чтобы поближе с ним познакомиться.
На этом совещании я занимал столь несвойственную себе позицию наблюдателя. Я не выступил. Не бросил реплики. Не дал никаких комментариев. Только лишний раз убедился сам для себя, насколько КПСС в лице ее функционеров потеряла влияние не только на «широкие массы советского народа», но и просто на рядовых коммунистов. Даже заведующий идеологическим отделом Петроградского райкома КПСС  Владимир Игоревич Федоров, казавшийся мне достаточно мудрым, идеологически подкованным и незашоренным человеком, на этом совещании говорил какими-то штампами и лозунгами, явно не понимая, что с таким арсеналом победу на выборах в райсовете одержать невозможно.
Скажу честно, после этого совещания никаких мыслей о моем личном участии в борьбе за должность Председателя райсовета у меня не возникло. Эта идея  пришла первый раз мне в голову чуть позже, через день или два, когда состоялось первое установочное собрание депутатов райсовета, которое проводилось организационным отделом Петроградского райисполкома.
Вот уж на этом-то собрании всю инициативу в свои руки  взяли так называемые «демократы». Нина Н., яркая говорливая молодая женщина со связями в «демократическом»  Ленсовете; Юрий Иннокентьевич Вдовин – депутат двух советов (Городского и районного), уже имевший хороший опыт «внутрисоветовских» интриг; Николай С., историк и специалист по организации работы представительных органов власти; юрист Михаил С., критикующий советско-партийную систему; диссидент и член неформального клуба «Перестройка» Михаил Д., не скрывающий своих антикоммунистических взглядов и многие, многие другие.
При столкновении с этими яркими и незаурядными личностями мои «товарищи по партии» как-то в миг сникли и даже… растерялись. Ведь весь опыт партийно-аппаратной работы опирался на единоначалие и единогласие. А здесь, в этом пестром, разношерстном составе депутатов никаким единообразием и единогласием даже и не пахло! Часто тот, у кого был громче голос, кто был нахрапистей, имел двух-трех друзей-депутатов, способных в нужный момент прейти на крик, тот и доказывал свою «правоту». Ведь все решения должны были приниматься голосованием,  и (что было совершенно не привычно для многих коммунистов) решения принимались не единогласно, а большинством голосов.
Вспоминаю, какие были округлившиеся глаза и встревоженные лица у сотрудников орготдела, до этого привыкших работать с номенклатурно «выбранными» из одного кандидата депутатами, каждый из которых был предварительно проверен, изучен и утвержден в райкоме КПСС. «Новые демократы» в основном были из среды  таких же аутсайдеров, какими были мои бывшие «клиенты» из числа «непризнанных» художников, литераторов и музыкантов, поэтому мне было достаточно легко найти с ними общий язык. Это и помогло мне на этом весьма бурном собрании оказаться в роли своего рода «толмача-переводчика» между социально адаптированными депутатами и представителями «новой демократической волны», многие из которых смогли пройти в депутатский корпус лишь на волне безудержной критики КПСС и «совдеповских порядков».
Я невольно, в очередной раз становился «своим среди чужих», и, видя это, от меня начинали отворачиваться «свои», для которых я начинал выглядеть «чужим среди своих». Но я уже ничего не мог с собой поделать. Сработал профессиональный инстинкт: «не допустить негативных процессов», «локализовать отрицательное влияние враждебно настроенных лидеров» и так далее и тому подобное…
В первые день-два собраний депутатов, когда  еще не разобрались «кто есть кто», некоторые «демократы» принимали меня за «своего», пока не узнали место моей постоянной службы. А некоторые «упертые» коммунисты стали упрекать меня  в том,  что я «заигрываю с этим отребьем».
Как бы то ни было, но уже в начале  первой сессии ХХ1 созыва совета народных депутатов Петроградского района депутат Кошелев П.К. (51-й избирательный округ)  начал проявлять большую общественную активность, возглавив такой важный рабочий орган, как секретариат сессии. Наша сессия длилась удивительно долго, что было непривычно для видавших виды аппаратных работников райисполкома.
Ведь до этих «демократических» выборов все было просто: сессию и вопросы для рассмотрения на ней готовил исполнительный комитет. Решения были заранее подготовлены и согласованы в партийных инстанциях. Выступающие, а также тексты их речей с трибуны сессии также заранее подготавливались и согласовывались. А тут… все стремятся попасть на трибуну, все лезут со своими инициативами, зачастую пренебрегая протоколом и порядком постановки вопросов.
Чего стоило только голосование по инициативе депутата-коммуниста и историка по совместительству Николая С. по «Декларации Петроградского райсовета о принятии на себя всей полноты власти в районе». Кажется, мы потратили на обсуждение этого вопроса добрых три дня! А ведь нам, депутатам, предстояло (в соответствии с новым горбачевским законом) выбрать два новых важнейших органа «районной власти» –  Президиум районного совета и Председателя районного совета. Причем Президиуму, как коллегиальному органу депутатской власти, в промежутке между сессиями принадлежала вся полнота власти представительного органа, а Председатель районного совета становился высшим должностным лицом  района, непосредственно отвечающим за работу как депутатского корпуса, так и районного исполнительного комитета. 
Именно вокруг выборов Председателя райсовета ожидалась наиболее ожесточенная борьба между так называемым «демократическим крылом» совета и депутатами-коммунистами.  Я не мог остаться в стороне от этой борьбы, неожиданно для многих (и даже для самого себя), приняв решение участвовать в  выборах на пост председателя районного совета.

Избрание.

Выбери меня, выбери меня,
Птица счастья завтрашнего дня!
Н. Добронравов.

Слава голову кружит,
Власть сердца щекочет.
Грош цена тому, кто встать
Над другим захочет…
Булат Окуджава

Выставив свою кандидатуру на выборы в качестве кандидата на пост Председателя Петроградского районного совета, я в тот момент, признаюсь честно, совершенно не задумывался обо всех отрицательных последствиях этого шага. Я знал, что получил «благословление» своего шефа – начальника райотдела УКГБ Патрушева Н.П., и мне было этого достаточно. Предположить в тот момент, что вокруг моей скромной персоны возникнут конфликты и коллизии городского, даже всероссийского масштаба, я в то время не мог.
Во время выборов, выходя на встречи с населением, обходя все квартиры на моем избирательном участке, я не скрывал своего чекистского прошлого, смело и решительно отстаивал в дискуссиях позицию органов госбезопасности, в подавляющем большинстве случаев убеждал или побеждал своих оппонентов. Это подтвердилось по итогам голосования.
Но просчитать, смоделировать (как было принято у оперативников), что мои бывшие «клиенты» по работе в 5-й службе уже стали в нашей стране не «изгоями-аутсайдерами», а «вершителями судеб», я не мог. Так же,  как не мог просчитать беспомощность партийно-советских органов (точнее, их аппарата) перед этим наглым, самоуверенным напором воинствующих дилетантов.
Выдвигаясь в кандидаты, я еще не знал, или не очень понял, что делать это без согласованной поддержки райкома КПСС – почти безумная идея. Не случайно депутат Владимир  С., доцент ЛЭТИ, получивший поддержку Ю. Ракова после знаменитого собрания депутатов-коммунистов в райкоме КПСС сочувственно спросил меня: «А ты не боишься, что тебя при обсуждении и голосовании будут бить и «свои» и «чужие»? Ведь ты, я вижу, занимаешь позицию как бы на нейтральной полосе, посредине.  А по нейтральной полосе палят из всех орудий с обеих сторон»… Я не помню дословно, что я ответил этому человеку, показавшемуся мне весьма симпатичным по своим  взглядам на жизнь и политику, но смысл передаю точно: «А, может, после того, как меня «убьют» и «те» и «другие», ко всем придет понимание, что истина-то всегда лежит посредине. Время крайностей для нашей страны должно пройти. Нельзя же так кидаться в политике и в жизни: то влево, то вправо». С такой политической платформой «центриста» я вышел на трибуну сессии.
В своем выступлении, положенном мне, как кандидату, я, прежде всего,  подчеркнул, что все мы, сидящие в зале депутаты райсовета, имеем равную легитимность, независимо от своего  служебного положения, статуса, опыта, возраста и политических взглядов. Жители доверили нам решать все важнейшие проблемы жизнеобеспечения района. Население района совершенно не заинтересовано в том,  чтобы наш райсовет превращался за деньги налогоплательщиков в «политический клуб», цель которого выяснить: «кто кого лучше – коммунисты или «демократы». 
Для населения Петроградского района, оказавшего нам доверие, избрав своими депутатами, важно, прежде всего: кто лучше может вникать в социальные проблемы жителей, и кто может предложить правильные пути решения этих проблем, а, главное, преодолевая трудности, р е ш и т  эти проблемы. Поэтому, на мой взгляд, председателем райсовета должен стать не лидер одной из противоборствующих групп, возглавляющий политическую борьбу, а человек, способный выслушивать все мнения, независимо от своих личных пристрастий, и умеющий обобщить и предложить президиуму и сессии райсовета наиболее оптимальное управленческое решение. Моя программа социально-экономического развития района будет состоять из ваших депутатских программ, прошедших обсуждение и одобренных в профильных комиссиях.
В ответ на прозвучавшую в мой адрес критику со стороны ряда депутатов от так называемого «демократического крыла» по поводу моей службы в органах государственной безопасности, заявляю следующее: в любом обществе, капиталистическом или социалистическом  есть функция защиты интересов государственной безопасности. Эта профессия не является преступной или асоциальной по определению. В «цивилизованном обществе» вообще не может быть преступных профессий, даже таких, как профессия тюремщика или палача. Главное: не использовать свою профессию в преступных целях.
К сожалению, в преступных целях можно использовать и такие благородные профессии, как врач или учитель. Проходя службу в органах государственной безопасности, я служил государству и  народу. Мне не за что просить покаяния, потому что, даже осуществляя такие процессуальные действия как задержание, арест, обыск, я действовал в рамках существующего законодательства, не нарушая законности и не унижая людей, их гражданских и политических прав.
Мое выступление, думаю, было вполне убедительным, но для победы его было недостаточно. Помогло мне,  как ни странно, то обстоятельство, что на собрании депутатов-коммунистов я не проявил никакой активности и не был «отмечен» первым секретарем райкома Раковым Ю.Е.
Один из кандидатов на пост Председателя совета – Михаил Д., представлявший «демократическое крыло», выступил с разоблачительной информацией о том, как «райком КПСС пытался оказать влияние на демократические выборы Председателя райсовета», давая прямые указания депутатам-коммунистам за кого и против кого голосовать.
Как выяснилось в ходе бурных предвыборных дебатов, кто-то из присутствовавших на том собрании в райкоме партии коммунистов оказался ренегатом и «сдал» Юрию Вдовину и  его «демократической» команде информацию о потугах коммунистических партаппаратчиков «протащить своего кандидата». В результате Владимиру С. было уже невозможно «отмыться» от того, что он «райкомовский ставленник», и он потерял все шансы на победу. В отношении же меня честный до патологии Михаил Д. заявил «Кошелев выдвигается по своей инициативе и официальной поддержки райкома КПСС не имеет». Кроме того, Михаил Д. снял свою кандидатуру, призвав всех «демократов» отдать свои голоса в пользу Юрия Вдовина.
Результаты тайного голосования 17 мая 1990 года оказались достаточно неожиданными для меня и шокирующими для «демократов»: кандидат на пост председателя райсовета Кошелев П.К. набрал 54 голоса, что составляло ровно 50% плюс один голос от числа избранных депутатов, что являлось достаточным для  признания кандидата избранным на пост Председателя!
Казалось, счетной комиссии осталось совершить простое, можно сказать, процедурное мероприятие: проголосовать за утверждение протокола № 2 счетной комиссии, подтверждающего итоги голосования. Однако, не тут-то было! Все-таки райсовет был для многих депутатов, прежде всего,  ареной политической борьбы, а не местом реализации своих планов по переустройству России. В момент постановки на голосование вопроса об утверждении протокола № 2 счетной комиссии лидер «демократической группировки» в райсовете Ю.И. Вдовин призвал своих соратников покинуть заседание сессии, тем самым, добившись того состояния, когда на сессии не стало кворума депутатов. Значит, любые решения  сессии, принятые в условиях отсутствия кворума, становились нелегитимными.
Два или три дня в нашем райсовете длился своего рода «политический кризис», когда депутаты являлись утром в зал заседаний, но не могли начать работу из-за отсутствия кворума. Ход этот был, несомненно, придуман самим Ю.И. Вдовиным и его товарищами по Ленсовету, мечтавшими «продвинуть» своего представителя на столь важную и почетную должность. Постепенно у депутатов, приходивших на сессию и вынужденных часами ждать возможного начала работы, эта ситуация начала вызывать раздражение. Причем у наиболее социализированной части – депутатов-коммунистов, среди которых были и военные, и директора предприятий, начало зреть недовольство как против ненавистного им «демократа» Ю. Вдовина, так и против не очень понятного им «коммуниста-чекиста Кошелева, заигрывающего с этими демократами». Уже начали звучать предложения о проведении повторного выдвижения кандидатур на пост Председателя райсовета (но уже без депутатов Вдовина и Кошелева, ставших для совета своеобразным яблоком раздора).
Отдельные депутаты Ленинградского городского совета пытались оказать на меня мягкое давление, в целях склонить к добровольному отказу от итогов выборов. Вспоминаю свой диалог с депутатом горсовета Александром Ш., пытавшимся призвать меня отказаться от итогов голосования: «Вы понимаете, Павел Константинович; мы верим в Вашу искренность. Мы наводили справки, и знаем, что Вас  не очень-то поддерживает руководство Вашей чекистской конторы. Но мы не можем позволить, чтобы в районе, где первый секретарь райкома КПСС Юрий Раков, ярый коммунист, Председателем райсовета избрали чекиста, пусть  и демократически настроенного»…
В качестве компромисса за мой отказ от признания итогов голосования  мне предлагали должность… освобожденного заместителя председателя райсовета. Я однозначно отказался от предложенных мне компромиссов в виде сделок с собственной совестью: «Простите, но я не могу пренебречь  доверием, оказанным мне депутатами.  Голосование было тайным,  я не знаю, кто отдал мне свои голоса: коммунисты или беспартийные; прогрессисты или ретрограды».
В этот кризисный момент меня неожиданно поддержал… Анатолий Александрович Собчак, в те майские дни сам баллотировавшийся в депутаты Ленсовета  по просьбе его  так называемого «демократического крыла», с тем, чтобы стать Председателем Ленсовета. В состоявшемся с Собчаком  телефоном  разговоре будущий мэр города однозначно занял позицию законности, рекомендовав мне  «не уступать демагогическому давлению», а выставить группу депутатов, срывающих заседания сессии, перед лицом общественности как «политических интриганов и демагогов, пытающихся манипулировать законодательством Российской Федерации».
Развязка «политического кризиса» в Петроградском райсовете была быстрой и неожиданной. Группа депутатов, поддерживающая Вдовина Ю.И., (в ней было около 30 человек), согласилась вернуться на сессию и принять участие в утверждении протокола № 2 счетной комиссии по итогам голосования за кандидатов на на пост Председателя райсовета. Правда, они предложили  утверждать протокол… поименным голосованием.
Напрасны были мои возражения, занесенные в протокол сессии, о том, что «это издевательство над законом  о районных советах и здравым смыслом», поскольку мои политические противники тем самым, по сути, проводят выборы председателя райсовета открытым голосованием, что впрямую противоречит закону.
Однако,  депутаты, независимо от их политических взглядов и опыта, настолько устали  от этой конфронтации, что готовы были на что угодно, лишь бы эта бесконечная сессия (к слову, длившаяся с перерывами целых 26 рабочих дней!) наконец-то скорее закончилась! Итог поименного голосования по утверждению протокола   № 2 счетной комиссии был триумфальным для Ю.И. Вдовина и его соратников: за утверждение протокола проголосовало 53 человека (остальные были против или воздержались). То есть, мне не хватило одного (!!!) голоса, чтобы быть официально избранным Председателем райсовета. Значит, предстояло повторное выдвижение кандидатур, повторное представление программ кандидатов, повторное обсуждение претендентов на высокий пост и  тайное голосование.
В это время в зале заседаний на Большой Монетной улице дом 19 уже появились так хорошо известные мне по моей работе в 5-й службе УКГБ ЛО Юлий Рыбаков и… до боли знакомый мне Георгий Михайлов. В это же время в зале начали устанавливать аппаратуру съемочная группа радиостанции «Свобода» и какой-то другой, не запомнившейся мне зарубежной телекомпании.
Ко мне подошел мой главный политический противник  Юрий Вдовин и вкрадчиво, с проникновенным ехидством спросил, указывая пальцем на Г. Михайлова, уже дающего интервью корреспонденту «Свободы»: «Ну, что, Павел Николаевич. Вы повторно будете выдвигаться или как»? Я ответил коротко, как выдохнул: «Буду»!
 Ответил, не задумываясь о последствиях, будучи охваченным азартом борьбы, в которой я ни в коем случае не хотел уступать: «Да. Пусть они агитируют голосовать против меня. Но я не дам унизить себя и органы государственной безопасности этим лжедемократам. Не позволю безнаказанно поливать себя грязью.  Обязательно отвечу и Ю. Рыбакову, и Г. Михайлову, и любому, кто посмеет препятствовать моему выдвижению, попытается «отбивать голоса» моих избирателей.
Процедура выдвижения и голосования  были назначены на вторую половину дня 24 мая 1990 года. До этого на сессии был объявлен перерыв, а еще утром через дежурного по райотделу до меня довели информацию о том, что мне надлежит явиться в \Управление на Литейный, 4 для беседы с новым начальником Управления кадров В.Н. Теглевым, чтобы обсудить итоги моей автомобильной аварии, состоявшееся прошлой осенью. У меня даже возникло намерение «сгонять» в перерыве в Управление, но, к счастью, мой начальник Патрушев Н.П. и по совместительству также депутат нашего райсовета, дал мне совет «не ездить в Управление, а сосредоточиться на предвыборной борьбе».
Кроме того, Патрушев пообещал мне возможную поддержку депутатов-коммунистов, в то же время, подчеркнув, что «они не все положительно к Кошелеву относятся». Как бы то ни было, я буду за это благодарен Николаю до конца жизни. Ведь гораздо позже я узнал, что к Теглеву меня приглашали для ознакомления с приказом о моем понижении в должности до старшего оперуполномоченного 10 отдела (архив Управления) и объявления выговора  с формулировкой «за самовольно оставление части с личным оружием на руках»…
Не буду объяснять причины такой нелюбви ко мне бывшего партайгеноссе Кировского района, негативные личные качества которого мне были хорошо известны. Знаю точно лишь одно: такого унижения, тем более от неуважаемого мною человека, без году неделя как пришедшего с партийной работы в Управление КГБ, я бы не перенес. Мне также станет известно где-то в конце лета 1990 года, что этот злополучный приказ будет отменен и уничтожен генерал-лейтенантом Курковым А.А., расценившим мое избрание на пост Председателя райсовета, «как героический поступок и победу органов государственной безопасности».
Но в тот момент 24 мая 1990 года мне было не до размышлений о героизме, хотя, возможно, я вспоминал про себя в те минуты любимые в молодости стихи о солдатах на передовой линии фронта: «Не до ордена. Была бы Родина с ежедневными Бородино»…
Я мысленно продумывал, что обо мне негативного могут сказать мои оппоненты, и готовил  свои контраргументы. Я старался вести себя со всеми депутатами как можно спокойнее, улыбчивее и добрее. Во время обеда я как бы ненароком больше общался именно со своими заклятыми противниками, но не потому, что рассчитывал расположить их, а потому, что чувствовал, видел, как следят за мной, за моим поведением «нейтральные» депутаты, еще колеблющиеся в своем выборе.
Я видел, как Рыбаков, Михайлов и еще другие, неизвестные мне  лица пытались в кулуарах сессии «обрабатывать» отдельных депутатов, рассказывая обо мне какие-то, несомненно, компрометирующие факты. Видя это, я намеренно подходил и к Рыбакову, и к Михайлову, к  профилактированному мной от имени органов КГБ ученым-химиком А. В – м, заводил с ними совершенно нейтральные беседы, демонстрируя депутатам  спокойное, уравновешенное и доброжелательное отношение к своим оппонентам.
И когда я услышал из дальнего угла актового зала крик «нейтрального» депутата Эрика Г.: «Перестаньте на меня давить! Я сам определюсь, кого мне выбирать»!!! – я понял, что сегодня меня выберут Председателем райсовета.  Выберут, если я смогу выстоять и не дрогнуть под напором любой критики и обвинений. Если я буду собран и сосредоточен, И если я смогу хлестко и смело отвечать на любые претензии в свой адрес. Тем более что двенадцатый пункт регламента нашего райсовета давал мне право на трехминутное выступление  в ответ на критику любого оппонента. Я решил для себя, что, независимо от хода выборов  и результатов голосования, воспользуюсь этим правом для защиты своей чести и достоинства, а, значит, для защиты чести своей Фирмы, которой я верно служил пятнадцать лет, несмотря на то, что она не всегда отвечала мне своей взаимностью при оценке результатов моего труда.
Ход обсуждения кандидатур показал, что наши «районные демократы» не зря тратили время, срывая заседания сессии. Моя чекистская биография была ими хорошо изучена. На этих выборах против меня выступали не с общими словами о «плохом КГБ», а делали упор  на применение мной, как сотрудником госбезопасности, «аморальных методов давления на ленинградскую интеллигенцию».
 В выступлениях Ю. Рыбакова и Г. Михайлова я был представлен как «главный душитель культуры города», преследовавший инакомыслящих. Они добились предоставления слова также некоему А.В -му., профилактированному  мной в 1980 году за распространение антисоветской литературы по так называемому «делу Льва Друскина». Это научный сотрудник  занудно и  долго, читая по бумажке,  рассказывал о том, как «Кошелев ломал судьбы представителей интеллигенции».
Я сидел на своем рабочем месте в секретариате сессии и записывал, записывал в блокнот все хлесткие обвинения в свой адрес, тут же делая пометки о том, как лучше возразить на эту критику, выставив в невыгодном свете  этих людей, представляющихся депутатам как «борцы за справедливость и демократию». Прекрасный повод для контраргумента дал мне мой главный конкурент Ю.И. Вдовин, в запале своих эмоциональных филиппик договорившийся до следующей фразы: «Я жизнь положу на то, чтобы чекист не стал Председателем райсовета»!
В своем программном выступлении мне, кажется, удалось не только сформулировать свое видение  работы райсовета, но и дать объяснение специфики моей работы по 5-й линии, в частности наличия у меня оперативного псевдонима «Коршунов». Мне удалось особо подчеркнуть в своем выступлении,  что «как сотрудник органов госбезопасности я боролся не с ленинградской интеллигенцией, а теми ее представителями, которые, в целях подрыв нашего государства, совершали конкретные преступные действия, подпадающие под соответствующие статьи Уголовного Кодекса Российской Федерации».
Но главные аргументы я держал про запас для своего выступления «в ответ на критику», правильно использовав положения Регламента сессии райсовета, поскольку «ответ на критику» должен был даваться в конце всех прений, непосредственно перед голосованием.
Не стану утомлять читателей описание всех моих аргументов, высказанных в течение 10 минут, выделенных мне в ответ на критику целых пяти или семи оппонентов, (хотя стенограмма тех выступлений имеется в моем личном архиве). Отмечу только наиболее важное, принципиальное в моем прямом столкновении с моими «политическими противниками».
Начав выступления с ответа на критику Ю. Рыбакова, я  с самого начала сказал: «У Юлия Андреевича есть причины плохо  ко мне относиться  и даже ненавидеть. Дело в том, что, став депутатом Верховного совета РСФСР, Рыбаков позиционирует себя  как идейного и политического борца с советской властью, осужденного за свою позитивную диссидентскую деятельность. На самом же деле, он преследует меня в отместку за то, что именно мне, молодому, начинающему следователю было поручено документировать многочисленные кражи, совершенные им и его соучастником Волковым в 1975-1976 годах».
Я подчеркнул, что Ю. Рыбаков был осужден не по знаменитой 70-й статье  УК РСФСР (антисоветская агитация и пропаганда), а за уничтожение и порчу памятников истории и архитектуры, а также кражи государственного имущества. Доведя эту информацию до депутатов, я использовал продуманный мной полемический прием, обратившись напрямую в зал к Ю. Рыбакову: «Разве не по этим статьям Уголовного Кодекса Вы были осуждены, Юлий Андреевич»? «Да, по этим, - воскликнул Рыбаков, - но»… Его попытки как-то оправдаться и возразить уже никто не стал слушать, а я продолжал «раздевать» его на глазах десятков людей, в течение нескольких часов наблюдавших за ходом заседания сессии райсовета как за каким-нибудь театральны шоу.
«Да, Юлий Андреевич Рыбаков  ненавидел КПСС и советскую власть, - продолжал я свое выступление, - и он стремился бороться с ней. Но, когда он ниже спины скульптуры Геракла в Александровском саду написал масляной зеленой краской «Долой КПСС!» то для меня, как для следователя, как  для жителя нашего прекрасного города он стал не политическим борцом, а бездушным вандалом. Потому что скульптура Геракла и все части его тела охраняются государством, как памятник истории и культуры. А вандализм против памятников  истории и архитектуры карается в любой, даже самой демократической стране мира».
Конечно же, я продумал каждое свое слово, главной задачей ставя перед собой развенчание моих критиков в глазах депутатов. Да, я использовал элементы политического перехлеста: лозунг «Долой КПСС» Рыбаков с Волковым написали, естественно, на постаменте скульптуры Геракла.  Но ведь постамент расположен ниже спины античного героя, правда? Так что же несоответствующее истине было в моей реплике? А как могла подействовать на депутатов Петроградского райсовета информация о том,  что на реставрацию Государева бастиона Петропавловской крепости, который «был испакощен этими пачкунами псевдодиссидентами» ушло более десяти тысяч рублей денег налогоплательщиков? А эти налогоплательщики – наши с вами избиратели, жители Петроградского района!
Дальнейшее краткое описание «вредительских» действий Рыбакова в среде художников-авангардистов можно  было уже и не делать. Оставалось только связать  его «деяния» с неистовым желанием прославиться на Западе в качестве борца с Советской властью, а также бросить в зал в лицо Рыбакову реплику: «А не Вы ли, Юлий Андреевич, пригласили на сессию телеоператоров своих друзей (или хозяев?) с радиостанции «Свобода»?   
Ответ уже не имел абсолютно никакого значения. Я только побаивался, чтобы отдельные рьяные депутаты-коммунисты не начали ломать камеры иностранцам, которые, почуяв неладное,  заволновались, ощущая себя очень неуютно, несмотря на полученную официальную аккредитацию. Расправившись с одним противником, я, используя метод знаменитого гладиатора Спартака, переключаюсь на следующего – Георгия Михайлова.
Начал с того же заявления, что у «Михайлова есть причины меня не любить, а, возможно, даже ненавидеть». Но тут же оговорился, что к первому осуждению Михайлова, о котором Жора долго и нудно рассказывал депутатам я не имею и не имел никакого отношения, поскольку в то время не работал в 5-й службе. Затем я поведал о том, как произошло мое знакомство с Г. Михайловым в приемной Управления КГБ, где «я объявлял Михайлову официальное предостережение от имени органов госбезопасности за совершение действий, подпадающих под признаки статьи 64 УК РСФСР (измена Родине в форме оказания помощи зарубежному государству в проведении враждебной деятельности против СССР)».
Дальше  развил мысль о том, что «не могу в силу закрытости информации, описать все деяния, совершенные Михайловым», но обратил внимание депутатов на то, что сам Михайлов в своем длинном и путаном выступлении так и не смог четко сказать, в чем он обвиняет меня как сотрудника спецслужб, но, однозначно, испытывает ко мне глубокую личную неприязнь.
Последним нужно было дать ответ представителю научной интеллигенции А.В-му, приведенному на сессию буквально за руку Юлием Рыбаковым. Это было очень важным, потому что среди депутатов было человек пятнадцать, работавших в режимных НИИ и имевших форму допуска к секретным сведениям. Такой же допуск в 1980 году, когда я его профилактировал, имел и А.В-й.
Я напомнил ему об этом обстоятельстве и о подписке, которую А.В. давал в первом отделе своего химического НИИ, где он брал на себя обязательства докладывать обо всех своих контактах с иностранцами. . Затем я очень кратко рассказал, как идеологические центры противника осуществляли «комплектование» библиотеки Л.С. Друскина, используя для этого стажеров, связанных со спецслужбами. А затем напрямую обратился в зал к сидящему там А.В. с такими словами: «Вспомните, неуважаемый А.В., как тряслись у Вас руки, когда я   только профилактировал  Вас от имени органов КГБ за распространение и чтение подрывной литературы и контакты с подозрительными иностранцами. Вспомните,  что я предупредил Вас и сказал, что верю в Вашу порядочность и не сообщаю о факте профилактики на Вашу работу. А что было бы, если бы я  сделал то, что формально мне было положено сделать: проинформировал режимно-секретный орган Вашего института о связях с иностранцами, подозревавшимися в сотрудничестве со спецслужбами Запада? Как Вы считаете, неуважаемый А.В., кандидат химических наук В. продолжил бы свою работу в режимном институте в течение этих десяти лет? Молчите…
А сейчас, когда Вы оформили пенсию, живете на даче, воспитываете внуков, зная, что Вам за это ничего плохого не будет, приходите на сессию райсовета и сводите счеты с офицером, который тогда отнесся к Вам по-человечески, дал возможность жить и трудиться. Фи…, неуважаемый А.В., фи… Неинтеллигентно  это»…
Жестко? Да! А разве не также жестко, жестоко и подло вели себя люди, гордо называвшие себя «демократами». Ведь за несколько дней  до этого голосования наш районный депутат А.Б. пытался «вбросить» среди депутатов «компромат» на Кошелева, касающийся «конфликта в его семье». В своем  «демократическом раже» он даже дошел до слежки за моим сыном Максимом, школьником девятого класса…
Оставалось только закончить выступление. Как? Чем? Я вспомнил, что «высмеять, рассмешить – значит победить». Эту незатейливую формулировку сам когда-то «выдал» на чекистской учебе, посвященной психологии установления контактов с людьми. И я закончил свое выступление следующим: «Ну, в конце по поводу заявления Юрия Иннокентьевича о том, что «он жизнь положит, чтобы чекист не стал председателем райсовета». К сожалению, Юрий Иннокентьевич, я не могу дать Вам для этих целей пистолет с двумя патронами». Фраза была провокационной, но Вдовин, будучи эмоциональным человеком, не уловил ее опасности и с места выкрикнул: «Почему с двумя патронами»? 
Я быстро среагировал: «Потому  что, если Вы честный человек, как все время заявляете, то первой пулей Вы должны убить меня, а второй застрелиться сами, действительно положив жизнь, чтобы чекист не стал Председателем райсовета». Смех в зале, смеется, кажется, даже сам Вдовин, хотя и делает это сквозь зубы, оценив придуманный мною ход. И уже  последнее, на выдохе: «Но если главным для нас, депутатов, которым люди доверили решать свои судьбы,  является стремление перебить друг друга, то грош нам цена как депутатам и политикам»…
Все… Можно сойти с трибуны, взять у счетной комиссии бюллетень, быстро проголосовать за себя самого (да! да! у меня есть такое право!) и спокойно, не спеша пройти куда-то в самые отдаленные коридоры здания Петроградского исполкома, на ходу улыбаясь депутатам райсовета, в чьих руках сейчас находилась моя судьба. Все… ты сделал все, что мог, и что должен был сделать. Даже если ты проиграешь, Паша, ты уже победил. Ты не дал себя унизить и подмять. Ты отстоял честь своей Фирмы. А выбраться на пост Председателя райсовета ты никому не обещал. Правда, и тебе никто не обещал, что тебя на этот пост выберут.
Но… не обещали, а… ВЫБРАЛИ!!! Председатель счетной комиссии депутат Петр Дирьгин объявляет итоги выборов по 13 кандидатурам. После моей фамилии звучат цифры: «за» 56 депутатов, «против» - 41». И…зал разражается продолжительными аплодисментами. Будто через какой-то густой туман я слышу голос председателя счетной комиссии: «В соответствии с порядком проведения выборов Председателя Петроградского районного совета, Председателем Петроградского районного совета избран депутат Кошелев, набравший более половины голосов избранных в совет депутатов».
Меня приглашают занять место председателя  сессии в Президиуме. Я устал. Очень устал. Так устал, что даже не могу понять: рад ли  тому, что произошло. Я смотрю в зал и вижу по улыбкам лица тех людей, кто отдал мне свои голоса, кто отказал мне поддержку и доверие. На другие лица я стараюсь не смотреть. Быстрым шагом покидают зал Ю. Вдовин, Ю. Рыбаков и Г. Михайлов, снимают со штативов
 свои камеры телеоператоры, они тоже устали.
Я благодарю ВСЕХ депутатов за доверие, которое они мне оказали, и обещаю оправдать его, отдав все свои силы, знания и умения налаживанию деловой и конструктивной атмосферы в работе Петроградского райсовета для достижения целей, которые ставят перед нами наши избиратели. Я объявляю перерыв в сессии на один день.  И в абсолютном одиночестве иду на кольцо 98-го автобуса, чтобы быстрее приехать в уже ставшую родной маленькую однокомнатную квартирку Оли на Светлановском проспекте, где я за чашкой чая рассказываю итоги выборной борьбы человеку, ставшему мне самым близким и дорогим за последние месяцы.
Ни я, ни Ольгушок в тот тихий вечер без шампанского и фейерверков даже не предполагали, что сегодняшняя «политическая победа» – лишь начало многолетним испытаниям и переживаниям на неожиданно обретенной для меня новой государственной службе.
Никаких торжеств и банкетов по случаю моего избрания Председателем райсовета не было. Как не было и каких-то особых поздравлений от «лица общественности и руководящих инстанций». Не было также публикаций в прессе и сообщений по радио и телевидению о моем избрании. Героем газетных полос я стану чуть позже, когда мои политические противники, не сумевшие сорвать мое избрание Председателем совета, начнут активную работу по моему смещению с этой должности.
День 25 мая 1990 года я провел в кабинете бывшего председателя Петроградского райисполкома Щекина В.Д, решившего добровольно покинуть этот пост, не дожидаясь обсуждения его кандидатуры, как он сказал, «на арене цирка» (имелась в виду сессия райсовета). День прошел в беседах и консультациях с работниками исполкома, поскольку одной из моих новых многочисленных задач, как вновь избранного Председателя райсовета, являлось формирование и исполнительного органа власти – Исполкома, отвечающего за все стороны жизнеобеспечения и жизнедеятельности района.
Уже в первый день возобновленной сессии райсовета мне, как его Председателю, придется разъяснять «демократически настроенным» депутатам острую необходимость отправки в наш подшефный Тосненский район области автомобилей и работников наших промышленных предприятий, необходимых сельчанам для проведения прополки овощей.
Я решил руководствоваться в своей работе древним японским принципом: «Пусть цветут сто цветов». Меня избрали Председателем райсовета, в котором имеются депутаты, проповедующие разные политические взгляды, поэтому я должен выслушивать мнение каждого депутата. Но общим для нас критерием оценки должны стать реальные дела, направленные на улучшение условий жизни жителей нашего любимого Петроградского района.  В мою задачу входило ведение сессии, я обязан был соблюдать регламент, а также иные положения, принятые сессией для всех депутатов.
Многие мои коллеги-депутаты, особенно из числа «истинных коммунистов», были другого мнения. Оказав мне не только доверие, но и реальную помощь при выборах на должность Председателя райсовета, они считали вправе требовать от меня, прежде всего «распределения руководящих должностей» в Президиуме райсовета, формировавшемуся из председателей постоянных комиссий районного совета.
Убедить некоторых особо рьяных моих «товарищей по партии» в том, что они «не совсем правы», было чрезвычайно трудно, потому что, в основном, это были генералы в прямом или переносном смысле этого слова, привыкшие давать команды, а не дискутировать, а, тем более, кого-то в чем-то убеждать. Но их, привыкших всю свою сознательную жизнь к работе «в системе», еще «подогревал» районный комитет КПСС, требовавший «результата». А результат, конечно же, с точки зрения первого секретаря Ю. Е. Ракова мог и должен был быть одним: недопущение представителей «Народного фронта» и любых других «демократов» на руководящие должности в райсовете, а, тем более, в Исполкоме. Я же занимал по этому поводу совсем другую позицию…

Борьба за демократию и борьба с «демократами»

 Разберись, кто ты – трус
 Иль избранник судьбы.
 И попробуй на вкус
Настоящей борьбы.
Владимир Высоцкий

Я не красный и не белый,
Я не правый и не левый.
Я хочу, чтоб в этом мире
Созидали и любили.
Александр Вологин

В свои тридцать семь лет, отслужив верой и правдой делу защиты государственной безопасности, потеряв семью и переломав себе шейные позвонки, я – увы – по-прежнему оставался романтиком, свято верившим по Высоцкому в «чистоту снегов и слов», а также идей всеобщей Справедливости, Доброты, Свободы, Равенства, Братства. Сейчас, в свои пятьдесят пять лет, я еще остаюсь романтиком в душе, но твердо знаю что с романтизмом как таковым в политике и в управленческой сфере нашей России покончено навсегда.
Пришло время жестких прагматиков, твердо знающих за Что, и за Сколько они работают. Ине, как и многим моим коллегам-депутатам 90-х годов уже прошлого века приходилось работать за Идею. Причем эту идею Справедливости, Свободы, Равенства и Братства, почти каждый из 120 депутатов райсовета понимал по-своему.
Уже выборы моего заместителя и Президиума совета показали наличие в райсовете как левой, так и правой оппозиции. Правда, очень трудно четко определить, кого считать левыми, а кого правыми: коммунистов или «народофронтовцев».
Сессия райсовета к великому удовольствию «Крыла Ю.И. Вдовина» «забаллотировала» выборы в качестве заместителя Председателя райсовета моего сверстника по возрасту Сергея Петровича Л., который приглянулся мне с первых дней работы как мудрый, сдержанный и деловитый депутат. Зато та же сессия утвердила без особых проблем кандидатуру, казалось бы, нейтрального, беспартийного Игоря Юрьевича З., оказавшегося на деле достаточно жестким и непоколебимым человеком, которого в скором времени начали «кусать» как коммунисты, так и «демократы», не сумев добиться от него благорасположения и так называемой лояльности.
Очень скоро и я начал получать упреки от депутатов-коммунистов в своей политической нелояльности: «Что это ты, Павел Константинович, с этими «дерьмократами» заигрываешь? Что это они постоянно у тебя на трибуну сессии лезут? Да ты их заткни, чтоб и слышно не было»! И мне приходилось терпеливо разъяснять уважаемому по возрасту и статусу депутату, бывшему генералу, что каждый депутат в соответствии с регламентом имеет равное право голоса, и что нужно более активными быть самим коммунистам, делая свои предложения по резолюциям и проектам документов. А еще не стесняться лишний раз подойти к микрофону, и сделать предложение о прекращении прений, а я тогда поставлю этот вопрос на голосование.
Действительно, часто бывало так, что при обсуждении тех или иных социальных вопросов «народофронтовцы», бывшие в прошлом в своем большинстве аутсайдерами нашего советского социума, проявляли гораздо больше активности, чем умудренные опытом «коммунисты-руководители», которым, кроме заседаний сессии, длившихся целыми неделями, нужно еще было успевать руководить своими трудовыми или воинскими коллективами.
Вот и получалось иногда, что «закоперщиками» тех или иных инициатив выступали не те, кто умнее и опытнее, а те, кто активнее, пробивнее и горластее. Именно таким образом «левому крылу» райсовета удалось  провести решение о выборах нового председателя райисполкома на конкурсной основе. Во многом это решение было продиктовано желанием попытаться противопоставить кандидатуру председателя исполкома мне - бывшему чекисту, ставшему Председателем райсовета.
Об этом эпизоде работы райсовета и моей роли в этом вопросе стоит рассказать поподробнее.

Бомба для Председателя

И начался его подвиги напрасные,
С баб-ягами никчемушная борьба…
Владимир Высоцкий

Наша сессия длилась, казалось, бесконечно.  Президиум райсовета нам удалось сформировать более-менее работоспособным (пусть и с участием отдельных наиболее толковых представителей «Народного фронта»). А вот с формированием нового состава Исполкома у нас с самого начала возникли существенные трудности.
Прежний председатель Исполкома оставил свой пост, не желая доказывать никому свой профессионализм и порядочность. К тому же Валерий Дмитриевич Щ. понимал, что его могут «забаллотировать» не только депутаты-демократы, но депутаты-коммунисты, которых против Председателя Исполкома настраивал первый секретарь райкома КПСС Раков Ю.Е., стремившийся снять В.Д.Щ. с занимаемой должности из-за личной конфронтации, возникшей между этими двумя сильными личностями.
В этом конфликте между Раковым и Щ., я лично симпатизировал председателю исполкома, видя его ответственное отношение к работе и умение руководить командой профессионалов. Но… мне вновь приходилось «колебаться вместе с линией». Депутаты хотели перемен, прежде всего, в руководстве исполкома, и, особенно, в работе такого  важного его подразделения, как отдел учета и распределения жилой площади (ОУРЖ).
Бывшую начальницу ОУРЖ, ушедшую со службы по собственному желанию, все, кому не лень, обвиняли (как всегда у депутатов того времени, голословно) во всех смертных грехах, связанных со злоупотреблением жилой площадью. Еще бы, наверное, не меньше чем две трети депутатов проживали в коммунальных квартирах и, естественно, мечтали об улучшении своих жилищных условий. В общем, сказанная когда-то Михаилом Булгаковым гениальная фраза: «Люди они хорошие, но их испортил квартирный вопрос,» – идеально подходила к характеристике депутатов Петроградского райсовета.
Не случайно за пост председателя жилищной комиссии райсовета велась наиболее острая борьба. Многие депутаты не могли понять логики моего поведения, когда я настаивал на выборах на этот пост моего политического оппонента Михаила Дудченко, диссидентствующего человека, придерживавшегося очень строгих принципов подчеркнутой, почти патологической честности и правдивости. Я гораздо меньше боялся получить в Президиуме своего противника, чем заложить основу для возможного скандала о злоупотреблении депутатскими полномочиями или коррупции при распределении жилья.
Президиум совета, только-только начавший свою конкретную работу, еще шарахающийся в своих оценках, должен был определить процедуру рассмотрения кандидатур на пост председателя Петроградского исполкома на конкурсной основе. К счастью, мне и поддерживавшим меня депутатам, стоящим «на платформе здравого смысла», удалось сформировать специальную конкурсную комиссию из числа наиболее умудренных профессиональным и жизненным опытом депутатов, в основном директоров и главных специалистов промышленных предприятий. Конкурс был объявлен по всем правилам – через публикацию в газете. И комиссия начала свою работу…
С первых же встреч с первыми же кандидатами стало ясно, что сама идея подбирать человека на такую должность на конкурсной основе не выдерживает критики. К нам приходили и авантюрист-одиночка, желавший (как тот думал) получить уголовно-правовую неприкосновенность, и просто летун-неудачник, сменивший к своим сорока годам пятнадцать рабочих мест, и просто спивающийся человек, пришедший в сопровождении двух друзей-собутыльников. С большим трудом нам удалось набрать из 11 претендентов трех человек, которых конкурсная комиссия рекомендовала сессии райсовета для рассмотрения и утверждения. Попытки «представителей демократического крыла» вынести на обсуждение сессии всех 11 (!) кандидатов с трудом, но все-таки удалось отмести.
Не стоит утомлять читателя описанием самого процесса обсуждения кандидатов, приводить примеры глупых вопросов депутатов и удачных ответов кандидатов
Для меня этот конкурс, а также его результаты, и чем вообще завершилась эта история, навсегда остались примером как не надо принимать решения, прикрываясь тем, что впоследствии будет названо термином «коллективная безответственность».
Председателем Исполкома стал Евгений И. С-й, выходец из ВПК, длительный период времени работавший в одном из ленинградских НПО, связанных с космическими разработками. Один из наиболее понравившихся конкурсной комиссии Аркадий Н. Б-ко стал первым заместителем, взвалившим на себя груз жилищно-коммунального хозяйства района. Остальные заместители подобрались как из числа участников конкурса, так и из числа лично знакомых новому Председателю Исполкома людей.
В июле 1990 года, концу уже второй сессии, начавшейся почти сразу после окончания первой, были утверждены все руководители отделов и управлений исполнительного комитета. Практически на все должности удалось подобрать и утвердить достойных, профессионально подготовленных кандидатов.  В большей степени это были новые люди, потому что «старые» сотрудники исполкома чаще предпочитали  находить новые места работы, не желая работать под контролем и давление так называемых «депутатов новой формации».
В правовых рамках «исполняющего обязанности» остался лишь начальник РОНО.  Членам «группы Вдовина» удалось «завалить» кандидата, в отношении которого, по их мнению, был «компромат».  Опытная, мудрая директор гимназии П. была «прокачена» при голосовании т.н. «демократами» только из-за того, что три года из своей тридцатилетней педагогической практики работала инструктором  райкома КПСС.
До сих пор помню язвительную, двусмысленную, интеллигентно-иезуитскую улыбку депутата Б.С., которая озарила его лицо, после краткого диалога с претендентом на управленческую должность.
Депутат Б.С.:
- Уважаемая Светлана Г-на,  пожалуйста, уточните, а три года вашей работы в качестве инструктора райкома КПСС были зачтены в Ваш педагогический стаж?
Директор гимназии П-на С.Г.:
- Да, по-моему, зачтены…
Депутат Б.С.:
- Спасибо.
И все. Можно отойти от микрофона, подарив «своим» ту самую торжествующую улыбку, означавшую, наверное, то, что он выявил врага, пытавшегося скрыть о них, демократов, какой-то очень важный (возможно, только для них) факт биографии. Проходит голосование. И… Светлане Г. не достает для утверждения буквально двух-трех голосов. Это означает, что накануне начала  нового учебного года РОНО останется без сильного, опытного и профессионального руководителя.
Казалось, что, сформировав к середине сентября Исполком, у нас с исполнительной ветвью власти пойдет нормальная работа. Но, как говорится в русской поговорке, «гладко было на бумаге, да забыли про овраги, а по ним ходить». Очень скоро проявились проблемы, как управленческого, так и психологического свойства, заложенные в самом порядке «конкурного выбора» председателя исполкома, а также наличии нового представительного органа райсовета – Президиума, о деятельности которого я планирую рассказать в следующей главе.
Наш новый председатель исполкома источал из себя доброжелательность и улыбчивость при общении со всеми группами депутатов. Еще бы! Он ведь помнил, что они за него голосовали. А, значит, как дали ему свои голоса, так могут поставить вопрос и о недоверии!!! На ежедневную рутинную работу с аппаратом исполкома и прямыми подчиненными у него оставалось все меньше и меньше времени. Все чаще и чаще он пропадал в Ленгорисполкоме, где, по его словам, «устанавливал нужные для района контакты». А на чтение документов исполкома и особенно ежедневной почты, приносившей сотни жалоб жителей района на жилищные условия, состояние жилого фонда и социальную несправедливость у нашего обаятельного Е.С. просто не оставалось времени.
Толстые папки с документами целыми днями возились им с работы домой и обратно в его большом кожаном портфеле. Дошло до того что по вине Е.С. были просрочены несколько контрольных карт Ленгорисполкома (то есть жалоб, находившихся на особом контроле). Ну, конечно же, такого разгильдяйства я, как человек, еще в КГБ имевший реноме «жесткого начальника», терпеть не мог. И вынужден был вмешаться, проведя с Председателем Исполкома «воспитательную беседу». Ответная реакция была достаточно своеобразной:  Е.С. еще больше стал «сближаться» с депутатами, особое внимание обращая не на реализацию комплексного плана социально-экономического развития Петроградского района (что было его главным поручением от имени сессии совета), а решением  тех или иных бытовых или лично-служебных проблем наиболее активных депутатов.
Неформальный авторитет Председателя Исполкома рос от одной до другой услуги. Ведь Исполком выделял жилую площадь, проводил регистрацию частных предприятий, распределял бюджетные и внебюджетные ассигнования. Среди некоторых депутатов, которые наиболее быстро «срослись» с руководством Исполкома уже начали обсуждаться идеи о выдвижении Е.С. в депутаты райсовета. В случае, если бы это произошло, следующим шагом нашей «античекистской оппозиции» можно было ожидать предложения об объединении двух должностей: Председателя райсовета и Председателя исполкома. Я четко просчитал в тот критический момент, что многие мои противники с удовольствием сделают выбор не в мою пользу. И я  вновь вынужден был вступить в борьбу. В борьбу за выживание, в борьбу за справедливость.
Честно говоря, Е.С. сам помог мне, признавшись моему заместителю И.З. в своих «грехах», которые как я правильно просчитал, не должны были ему простить депутаты, как со стороны коммунистов, так и со стороны демократов. Кроме того Е.С. сделал И.З. тонкий намек, что после многочисленных поездок в Ленгорисполком, он понял, «как мы будем зарабатывать». Для этого Исполком должен учреждать коммерческие структуры, внося в их уставной фонд бюджетные деньги и помещения, а «мы будем входить в наблюдательные советы при этих структурах, получая по итогам работы по решению собрания акционеров официальные  денежные вознаграждения». 
К чести Игоря З., он не только «не купился» на это предложение, довел эту информацию до меня и членов Президиума, но и принял активное участие   в сборе сведений о том, сколько подобных коммерческих структур учредил Исполком во главе с его Председателем, и какие им были даны преференции. Среди этих преференций был и освобождение от налогов решением Исполкома, и   льготная аренда и т.п.
Завершением моей первой «политической схватки» в райсовете стал закономерный финал: уход Председателя исполкома Е.С. с занимаемой должности на основании его личного заявления, вызванного «резким ухудшением состояния здоровья». Сессии оставалось только утвердить это решение, что и было сделано, к искреннему огорчению моих «демократических» оппонентов, уже потиравших руки от ожидания резких столкновений на сессии между двумя Председателями – Райсовета и Райисполкома. Так получилось, что «бомба для председателя», которую всю вторую сессию закладывали под меня, взорвалась под другим председателем – Председателем Исполкома.
Эта ситуация стала для меня первым наглядным уроком, из которого я усвоил: если хочешь руководить, принимать решения  и доводить их до реализации, ты должен помнить, что твои подчиненные должны быть не только высокопрофессиональны и энергичны, а должны еще быть честны и лояльны по отношению к тебе, как руководителю. Потому что, при  определенных условиях подчиненные могут «подставить» начальника или даже «сдать» его, сами же уклонившись о ответственности, даже если поступки, за которые наказывают или «снимают» начальника, совершили они сами.
Еще я понял одну очень простую вещь: никто из депутатов нашего райсовета не будет, просто не захочет вникать во все тонкости и трудности работы их Председателя. Они, не задумываясь, откажут этому Председателю в доверии, если он оступится, ошибется или, как они будут считать, «не оправдает их доверия».

Борьба за демократию и борьба с «демократами»

Разберись, кто ты – трус
Иль избранник судьбы.
И попробуй на вкус
Настоящей борьбы.
Владимир Высоцкий

Я не красный и не белый,
Я не правый и не левый.
Я хочу, чтоб в этом мире
Созидали и любили.
Александр Вологин

В свои тридцать семь лет, отслужив верой и правдой делу защиты государственной безопасности, потеряв семью и переломав себе шейные позвонки, я – увы – по-прежнему оставался романтиком, свято верившим по Высоцкому в «чистоту снегов и слов», а также идей всеобщей Справедливости, Доброты, Свободы, Равенства, Братства. Сейчас, в свои пятьдесят пять лет, я еще остаюсь романтиком в душе, но твердо знаю что с романтизмом как таковым в политике и в управленческой сфере нашей России покончено навсегда.
Пришло время жестких прагматиков, твердо знающих за Что, и за Сколько они работают. Ине, как и многим моим коллегам-депутатам 90-х годов уже прошлого века приходилось работать за Идею. Причем эту идею  Справедливости, Свободы, Равенства и Братства, почти каждый из 120 депутатов райсовета понимал по-своему.
Уже выборы моего заместителя  и Президиума совета показали наличие в райсовете как левой, так и правой оппозиции. Правда, очень трудно четко определить, кого считать левыми, а кого правыми: коммунистов или «народофронтовцев».
Сессия райсовета к великому удовольствию «Крыла Ю.И. Вдовина» «забаллотировала» выборы в качестве заместителя Председателя райсовета моего сверстника по возрасту  Сергея Петровича Л., который приглянулся мне с первых дней работы как мудрый, сдержанный и деловитый депутат. Зато та же сессия  утвердила без особых проблем кандидатуру, казалось бы, нейтрального, беспартийного Игоря Юрьевича З., оказавшегося на деле достаточно жестким и непоколебимым человеком, которого в скором времени начали «кусать» как коммунисты, так и «демократы», не сумев добиться от него благорасположения и так называемой лояльности.
Очень скоро и я начал получать упреки от депутатов-коммунистов в своей политической нелояльности: «Что это ты, Павел Константинович, с этими «дерьмократами» заигрываешь? Что это они постоянно у тебя на трибуну  сессии лезут? Да ты их заткни, чтоб и слышно не было»! И мне приходилось терпеливо разъяснять уважаемому по возрасту и статусу депутату, бывшему генералу, что каждый депутат в соответствии с регламентом имеет равное право голоса, и что нужно более активными быть самим коммунистам, делая свои предложения по резолюциям и проектам документов. А еще не стесняться лишний раз подойти к микрофону, и сделать предложение о прекращении прений, а я тогда поставлю этот вопрос на голосование.
Действительно, часто бывало так, что при обсуждении тех или иных социальных вопросов «народофронтовцы», бывшие в прошлом в своем большинстве аутсайдерами нашего советского социума, проявляли гораздо больше активности, чем умудренные опытом «коммунисты-руководители», которым, кроме заседаний сессии, длившихся целыми неделями, нужно еще было успевать руководить своими трудовыми или воинскими коллективами.
Вот и получалось иногда, что «закоперщиками» тех или иных инициатив выступали не те, кто умнее и опытнее, а те, кто активнее, пробивнее и горластее. Именно таким образом «левому крылу» райсовета удалось  провести решение о выборах нового председателя райисполкома на конкурсной основе. Во многом это решение было продиктовано желанием попытаться противопоставить кандидатуру председателя исполкома мне - бывшему чекисту, ставшему Председателем райсовета.
Об этом эпизоде работы райсовета и моей роли в этом вопросе стоит рассказать поподробнее.

Сижу в президиуме,  а счастья нет

Блажен муж, который не ходит
на совет нечестивых, и не стоит
на пути грешных, и  не сидит в
собрании развратителей, но в
законе Господа воля его, и
о законе Его размышляет он день и
Ночь!
Первый псалом Давида

Президиум Петроградского райсовета оказался довольно-таки пестрым по своему составу, хотя, признаюсь 17 лет спустя, мне, как опытному чекисту–оперативнику, удалось добиться при его формировании главного: преимущества в голосах людей здравых, и управляемых (с которыми можно договориться) над так называемыми «народнофронтовскими демократическими крикунами». Я проявил, не буду скрывать, определенную оперативную изощренность и добился, уже, будучи Председателем райсовета, избрания на должности председателя комиссии по гласности именно лидера «демократов».
Некая Н.Н., «страшно активная» молодая женщина, являвшаяся помощником одного из известных депутатов-демократов Ленсовета, просто мечтала о своем  почетном месте в Президиуме райсовета. Хотя я понимал, что крови она мне попортит немало, мой собственный оперативно-политический прогноз оказался верным. Кроме  как критиковать, делать замечания, «тихо подкалывать»  и объединять оппозицию, эта женщина ничего другого не умела, а, главное, как оказалось, и не хотела делать.
Очень скоро у Н.Н. начались проблемы внутри своей собственной комиссии по гласности, в которую вошли не только демократы-оппозиционеры, но также депутаты с другими политическими взглядами и гражданской позицией. Запомнилась эта яркая демократка многим депутатам и лично мне проектом решения 1-й и гражданской позицией. Запомнилась эта яркая демократка многим депутатам и лично мне проектом решения 1-й сессии райсовета ХХI созыва от 13 июля 1990 года, которым она предлагала убрать движение грузового транспорта с улицы Куйбышева, на которой она сама в то время проживала. Дело, несомненно, благородное, но … как-то уж очень сильно попахивающее личной заинтересованностью.
Нелегко, неоднозначно складывались взаимоотношения с председателем комиссии по культуре Н.С., аскетичным, легко возбудимым человеком, своим поведением в райсовете напоминавшим (не хочу сказать копировавшим) поведение академика А. Сахарова на съезде народных депутатов СССР. Будучи коммунистом, стоявшим на так называемой «демократической платформе», он достаточно часто «смыкался» с депутатами из «Народного фронта». При его умении говорить, аргументировать свою позицию, часто подкрепленную цитатами классиков, с ним было очень и очень непросто спорить, а, тем более, убеждать или переубеждать.
Председатель жилищной комиссии – депутат Михаил Д. однозначно производил впечатление неподкупного борца за социальную справедливость и ликвидацию любых гражданских привилегий. Но его патологическая ненависть к коммунистам и органам КГБ, а также иногда вспыхивающие в уголках глаз безумные искорки, никогда не позволяли мне расслабиться в его присутствии, не давали забыть о его диагнозе в районном ПНД и о возможной непредсказуемости его действий. И, все-таки, даже несмотря на его «демократические выверты» мне очень часто удавалось использовать  принципиальность и порядочность М.Д., направляя его энергию на пробивание нужных райсовету решений.
Я дал краткую характеристику лишь трем наиболее «ярким» представителям «оппозиционного крыла» Президиума райсовета. Нет смысла характеризовать остальных, в особенности тех, кто у себя на работе занимал достойное должностное положение. Эти люди умели и привыкли работать. Но они  терялись, когда сталкивались с прямым, зачастую наглым давлением оппонентов-дилетантов, научившихся доказывать свою «правоту» криком и трескучими фразами о «социальной справедливости» и  «диктате номенклатуры». К тому же эти люди годами, десятилетиями воспитывались в условиях, когда «за нас все решали те, кто был выше». Многие из них беспомощно смотрели, как кипят страсти при обсуждении вопросов на Президиуме райсовета, заглядывая мне в лицо преданными глазами, как бы спрашивая: «Ну, когда же кончится все  это безобразие? Павел Константинович, ставьте скорее вопрос на голосование! Мы поддержим Вашу позицию»!!!
Заседания Президиума райсовета, в соответствии с принятым нами  регламентом,  были  открытыми, и поэтому на обсуждении мог присутствовать любой депутат. Этим, по мнению «демократов», обеспечивалась гласность и (как сказали бы в наше время) «прозрачность» работы Президиума. Естественно, что депутатам, работающим по восемь часов на своей основной работе, да еще и являющихся руководителями, было не до посещений Президиума. Ну, а разного рода аутсайдеры, своеобразные «депутатские люмпены», приходили в райсовет на заседания Президиума, как на работу.
Многие из таких «люмпенов» пытались  правдами и неправдами добиться статуса «освобожденных депутатов», но я и мои соратники «стояли насмерть», не давая возможности провести через сессию такой правовой статус депутата. С легкой руки симпатичного депутата-коммуниста С. В-ва  им было дано прозвище «балдагоны». Эти, в общем-то обиженные Богом и судьбой люди, сутками слонялись по зданию райсовета очень часто лишь с одной главной целью: где-нибудь  выпить чашку кофе или чая, лучше бы с печеньем, а, еще лучше бы, с бутербродиком (естественно, за счет бесплатного угощения). 
Незабываемым примером «балдагона» и «демократа» не только для меня, но и для подавляющего большинства депутатов, является по сию пору пример Михаила С. «Депутат по … округу югист» - именно так начинал все свои выступления этот низенький вечно нечесаный и плохо выглаженный, тогда еще молодой человек, искренне веривший, что «пришел в районный парламент заниматься большой политикой». Он очень любил навязать «господину председательствующему Кошелеву» дискуссию  о «мажоритарной системе выборов Итальянской республики», всегда выступая очень долго, амбициозно и… от этого очень неубедительно. Его друг и соратник Дмитри М., до своего депутатства работавший плотником в жилконторе, вообще иногда объяснял свой приход в райсовет простой, как правда, фразой: «Пойду на Президиум Кошелеву нервы помотаю». И мотал, еще как мотал!!!
Какое же это было счастье, сидеть в таком Президиуме? Да и не просто сидеть, а работать, причём, отвечая за результаты работы этого коллегиального органа не только перед сессией райсовета, но и перед населением района  в лице различных общественных организаций, потоком хлынувшие в наш райсовет с жизненно важными вопросами, требующими внимания, решения, а, главное, денег, которые в промежутке между сессиями райсовета и делил, в основном, наш Президиум.
 Похожая ситуация была и в других районных советах. Говорю об этом уверенно потому, что с самого начала со своим заместителем И.З. принял активное участие в формировании и работе такого органа, как «Координационный совет районных советов Ленинграда». Причем, смею утверждать, что в этом координационном совете и в Ленсовете наш с И.З. рейтинг был значительно выше, чем в родном Петроградском райсовете. Но это уж совершенно естественно: «Пророков нет в Отечестве своем»… На координационном совете мы делились нашим опытом, искренне старались выработать новые пути развития советской демократии и утвердить истинную демократию в наших районных советах. Особое внимание было уделено такой проблеме как «разграничение полномочий» между Ленсоветом и районными советами города.
Не могу не вспомнить анекдот того времени, как никакой другой хорошо отражающий суть советской системы представительных органов власти. Анекдот проходил по разряду «антисоветских» или, как минимум, «враждебных». Рассказывать его было нужно с грузинским акцентом. У меня, как у чекиста-оперативника, это получалось достаточно хорошо.
Один грузин приходит к другому и спрашивает:
-  Гиви, ти ни можыш дат мнэ взаймы пят баранов? Дочка замуш видаю, шяшлик диелат нада!
- Слюшай, я ни магу дат тибэ баранов, но магу дат савет: пойди к Автандилу!
- Автандил! Дай мнэ взаймы пят баранов, шяшлик диелать нада. Дочка замуш видаю.
-  Я ни магу дат тибэ баранов, но магу дат савет: иди к Гоги.
Грузин идет к Гоги:
- Гоги! Дай мнэ взаймы пят баранов. Дочка замуш видаю, шяшлик диелать нада.
- Слюшай, я ни магу дат тибэ баранов, но магу дать савет: пайди к Зурабу…
Да што ви всэ мнэ савэты дайотэ. Мнэ ни савэты нужны, а бараны!
- Слюшай! А ты в какой странэ жывош? В странэ савэтов или в странэ баранов?
Мы все, депутаты разных уровней и их избиратели продолжали жить в 1990 году в стране Советов, которую наш первый и последний Президент М.С. Горбачев «вел туда, он знал куда». Вряд ли можно предположить, что этот человек, плоть от плоти советской системы не понимал, КУДА он ведет страну и ее политическую систему – советы народных депутатов. То, что происходило на районных и городских уровнях советской власти по всей стране, я уверен, могло привести лишь к тому, к чему, в конечном счете, и привело: к развалу страны.
Та система громоздких, многочисленных советов, от поселкового до Верховного, численностью от десятков до тысяч  человек, могла быть работоспособной лишь в то время, когда все голосовали «за» и на сессию совет собирался два раза в год. Причем все важные и значимые вопросы были подготовлены исполнительным комитетом совета  соответствующего уровня, пройдя предварительную «обкатку» и одобрение в соответствующем районном, городском или областном партийном комитете.
Сессии 1990-1993 годов по всей стране съели огромные бюджетные деньги, на которые можно было бы организовать, я думаю, хорошее пенсионное обеспечение ветеранам, тем, кто с оружием в руках защитил в Великую Отечественную войну эту советскую власть. Тогда, в 90-е годы прошлого века, ветераны стали  первыми жертвами этой советской власти,  в одночасье, ради никем не понятых «реформ», были лишены достойного стариковского состояния, всех прежних «советских» льгот и денежных сбережений. А ведь практически все депутаты всех уровней той советской власти 90-х годов были избраны именно  этими ветеранами пенсионерами, приученными власти доверять и ходить на выборы.
В этих условиях «кризиса советской власти» Миша С., этот «демократ-балдагон» мог совершено спокойно и безнаказанно заявить на Президиуме Петроградского районного совета его Председателю в ответ на упреки в том, что он, депутат, отказывается проводить приемы избирателей: «Видите ли, господин Пгедседатель. Мои избигатели оказались дгемучим коммунягами, с котогыми я гадикально гасхожусь по взглядах на политику. Я не считаю себя обязанным пгинимать их по их дугацким бытовым вопгосам».
А вот получать денежное вознаграждение в сумме 150 рублей в качестве «компенсации депутатской деятельности» он для себя считал возможным. И лишить Михаила С. этих денег не могли ни Председатель  совета, ни Президиум, а лишь сессия, на которой это решение так и не удалось провести, так как своеобразная «депутатская солидарность» не поддавалась никакой логике и должна была бы стать предметом отдельных психологических исследований.
Так, три или четыре сессии подряд, Прокурор Петроградского района, депутат нашего же райсовета Валерий Васильевич Ф., грамотный юрист, мудрый, принципиальный человек подавал представление о лишении депутатских полномочий  депутата Виктора Б.., в отношении которого было установлено, что документы его выдвижения в жилконторе  были сфальсифицированы им самим, а собрания жильцов по выдвижению кандидата в депутаты не было как такового. Увы… Увы…  Для принятия законного решения о лишении депутатского мандата В.Б. всегда не хватало голосов. Может, потому, что и другие депутаты сами выдвигались подобным образом по «липовым» протоколом несостоявшихся собраний трудовых коллективов и общественных организаций?
А ни с чем несравнимая «логика» депутатских дискуссий и обсуждений в первом, втором, чуть ли не в двадцать пятом чтении проекта решениря, которые  выхолащивали суть делового предложения, а, в отдельных случаях, чуть ли не меняли его  смысл на прямо противоположный? Помню, как я чуть ли не за грудки хватал «депутатов-демократов», с каждым из которых в отдельности я до заседания Президиума оговорил  суть предложений райсобеса о выделении финансирования дополнительных должностей социальных работников по оформлении ветеранам-пенсионерам военной инвалидности. Вопрос был «завален» по результатам обсуждения: «Что ж вы, каждый по отдельности обещали мне эту инициативу поддержать, а  голосовать – так выступили «против»? Ответ «депутата-демократа» был  вне критики, также как и вне логики: «Да, я сам, как депутат, был и остаюсь «за», но мы же пообсуждали вопрос, и так вышло, что мы все стали «против».
Заседания Президиума проходили еженедельно и длились от трех до четырех с половиной часов. Это была большая психо-эмоциональная нагрузка. После этих заседаний я приезжал домой, где меня ждала верная и преданная Ольга, совершенно опустошенным. И Оля раз за разом выступала в роли моей «армии спасения», вновь и вновь собирая меня по частям, давая мудрые советы, выступая в качестве строгого, но в то же время самого доброжелательного критика.
Вспоминаю, что в 1990 году заседания Президиума райсовета с легкой руки кого-то из работников аппарата Исполкома назывались «бесплатными цирковыми представлениями». На этих «цирковых представлениях» я, как председатель райсовета, был «весь вечер на манеже». Мне приходилось выступать на этом «манеже» во всех цирковых профессиях: и жонглера (жонглируя словами, стремясь заворожить политических оппонентов); и эквилибриста-акробата,  ловко проводившего свою линию, не задевая никого из своих противников; и укротителя, бесстрашно выходящего на манеж с разъяренными хищниками, которые готовы тебя растерзать, а в результате выполняют твои команды (нет, просьбы) и решения.
Но при всех трудностях «сидения в Президиуме» работа по проведению сессий Петроградского райсовета была значительно сложнее и ответственнее. Ведь если на Президиуме райсовета мне, как бывшему чекисту, можно было «попортить кровь», то на сессии райсовета можно было попытаться снять меня с должности Председателя райсовета…

На сессиях, на сессиях жилось мне очень весело!

Если хочешь сойти с ума,
Лучше способа нет.
Юрий Кукин

Название этой главы придумалось как-то само-собой по ассоциации со словами старинной и очень популярной в годы моей молодости песни: «От сессии до сессии живут студенты весело, А сессия всего два раза в год». Как «весело» мне жилось «от сессии до сессии» я уже описал, рассказав о работе Президиума райсовета. А вот на сессиях мне жилось, как говорится, «значительно веселее».
Первая сессия Петроградского райсовета, начавшаяся 3 мая 1990 года, окончилась где-то в середине июня. Уже 2 июля 1990 года началась вторая сессия, на которой мы должны были утверждать структуру райсовета, его аппарата, а также утвердить структуру Райисполкома, его Председателя и заместителей, начальников отделов и управлений. Всего в повестке дня второй сессии Петроградского райсовета ХХI созыва было целых 19 (!) вопросов. За все эти вопросы, за их подготовку и качество я, как Председатель этого совета, нес персональную ответственность.
К моменту начала второй сессии в составе депутатского корпуса появились новые «фигуранты», поскольку завершились дополнительные выборы в тех округах, где ранее выборы не состоялись. За них, вновь выбранных депутатов, началась самая настоящая война, в какую группировку их привлечь: «за» Кошелева или «против». Группировка, оппозиционная чекисту-председателю, уже на второй сессии оформилась в официально зарегистрированную фракцию под красивым названием «Демократическая позиция» (иронически названная кем-то из райсоветовских острословов «демпозой»). Эта «демпоза» (или «Демократическая позиция») начала планомерные атаки на любые инициативы и предложения, исходящие от Председателя райсовета, депутатов-коммунистов или представителей аппарата Исполкома.
Эти люди, среди которых были в основном обиженные демократы-аутсайдеры, ничего не добившиеся в жизни при советской власти,  не сумевшие получить должности в райсовете, в прямом смысл слова срывали деловую и конструктивную работу райсовета. Они любыми путями  стремились «задергать» председательствующих на сессии (то есть меня и моего заместителя Игоря З.) мелкими процедурными вопросами и формальным крючкотворством, затягивая и «забалтывая» решение деловых вопросов.
Координационный совет (КС) группы «Демократическая позиция», где роль первых скрипок играли депутат Ю.И. Вдовин и Ннина Н., председатель районной комиссии по гласности, забрасывали Президиум совета и сессию многочисленными письмами, обращениями и жалобами, рассмотрение которых и ответы на них отрывали массу времени. Цель всех этих «демократических» вывертов была проста: максимально парализовать эффективность работы райсовета, обвинив в низкой эффективности деятельности депутатского корпуса Председателя райсовета – чекиста-коммуниста Кошелева П.К.
Эти люди не были заинтересованы в спокойном, деловом рассмотрении вопросов, да и в самих результатах работы. Они, эти результаты, их, по большому счету, не интересовали. Будучи с ног до головы политизированными людьми, они мечтали лишь об одном: как можно сильнее «уесть» этого выскочку-чекиста, сумевшего стать Председателем райсовета, а лучше бы добиться его добровольного ухода с этого поста, или снятия за какие-нибудь грехи с должности Председателя решением сессии совета. А для этого все средства хороши.
Приведу, не желая утомлять читателей, лишь один характерный пример из методов «Демократической позиции» (лучше бы написать «демпозы»). Ранним утром одного из дней второй сессии ХХI созыва «депутат-подкольщик» (не путать с подпольщиком!) Евгений Г. вносит предложение по повестке дня сессии: «Предлагаю внести в повестку дня  сессии вопрос о переименовании улицы Скороходова, на которой расположено здание Петросовета», - (так «скромно» депутаты-демократы любили называть наш районный совет), - в улицу имени Павла Кошелева». Реплики из зала: «Зачем? Почему?» Евгений Г. с иезуитской улыбкой: «Объясняю. Наша улица назван в честь Александра Касторовича Скороходова, который был после Октябрьского переворота председателем Петросовета, а также был Председателем Петроградской Чрезвычайной Комиссии.  Сейчас председателем Петросовета является чекист Павел Кошелев, так что мое предложение совершенно логично и обоснованно».
Сессия не успевает ничего осмыслить, как я беру слово в качестве депутата от 51-го избирательного округа и, почти как профессиональный теннисист бью в сторону Евгения Г. «обратный кросс»: «Вношу альтернативное предложение. Поскольку председателей Петросовета могут переизбирать, а чекисты могут заканчивать свою службу, чтобы не переименовывать улицу многократно, тратя на это деньги, предлагаю вернуть ей первоначальное историческое название – Большая Монетная». Хохот в зале, крики одобрения. В результате, после реплик и перебранки со стороны других депутатов Евгений Г. снимает свое предложение. Уф… отбился! Но час работы совета как-никак украден…
Рискну прослыть  чересчур многословным, но приведу полностью текст информационного письма № 2, распространенного на второй сессии Райсовета  от имени «Демпозы». Думаю, из его содержания понятно, чего хотели добиться  эти «самые демократические депутаты». Орфография и пунктуация документа сохранена.

ИНФОРМАЦИОННОЕ ПИСЬМО № 2

За прошедшее время продолжается численный рост группы «ДЕМОКРАТИЧЕСКАЯ ПОЗИЦИЯ». Ныне она насчитывает 23 члена с решающим голосом и 1 – с совещательным.
Группа продолжала работу по подготовке документов и материалов к осенней сессии районного совета. Тщательной проработке подвергнуты проекты СТРУКТУРЫ и РЕГЛАМЕНТА СОВЕТА.
Координационный Совет (КС) вынужден отметить, что депутатам Петроградского районного совета последнее время упорно навязывается мнение о причастности членов группы «ДЕМОКРАТИЧЕСКАЯ  ПОЗИЦИЯ» к появившимся в печати  и на телевидении материалам о председателе  Совета П.К. Кошелеве. От имени группы, КС заявляет по данному вопросу решительный протест и отмечает, что ни на одном из состоявшихся заседаний группы подобная тема не обсуждалась.
КС напоминает, что группа «ДЕМОКРАТИЧЕСКАЯ ПОЗИЦИЯ» была создана для «упрочения дмократических основ управления и повышения эффективности работы Совета в целом, защиты прав меньшинства, чести и достоинства каждого депутата».
Вместе с тем КС СЧИТАЕТ, что каждый член группы, в соответствии с законом о статусе народных депутатов в СССР, имеет право на выражение своего частного мнения через средства массовой информации. За подобные частные выступления группа «ДЕМОКРАТИЧЕСКАЯ ПОЗИЦИЯ» ответственности не несет.
От лица группы КС заявляет о готовности поддержать любые демократические, конструктивные действия председателя Совета.
УЧИТЫВАЯ ВОЗРАСТАЮЩУЮ ДЕЗОРГАНИЗАЦИЮ РАБОТЫ СОВЕТА И ЕГО ОРГАНОВ В УСЛОВИЯХ ОТСУТСТВИЯ ОСНОВНЫХ ОРГАНИЗАЦИОННО-НОРМАТИВНЫХ ДОКУМЕНТОВ (в частности, утвержденных сессией Положений о Президиуме и о Постоянных комиссиях и т.д.), КООРДИНАЦИОННЫЙ СОВЕТ  ГРУППЫ ОБРАЩАЕТСЯ КО ВСЕМ ДЕПУТАТАМ ПЕТРОГРАДСКОГО РАЙОННОГО СОВЕТА С ПРИЗЫВОМ НЕ ПОЗДНЕЕ 10 СЕНТЯБРЯ СОБРАТЬСЯ НА ЧРЕЗВЫЧАЙНУЮ СЕССИЮ ДЛЯ УТВЕРЖДЕНИЯ  ПРАВОВОЙ БАЗЫ, НЕОБХОДИМОЙ ДЛЯ НОРМАЛЬНОЙ ДЕЯТЕЛЬНОСТИ СОВЕТА, ОКОНЧАНИЕ РАБОТЫ НЕЗАВЕШЕННОЙ ВТОРОЙ СЕССИИ ПРЕДЛАГАЕМ ПЕРЕНЕСТИ НА 15 ОКТЯБРЯ 1990 г.

Координационный совет
группы «ДЕМОКРАТИЧЕСКАЯ ПОЗИЦИЯ»
21 августа 1990 года.

Главная суть появления этого документа предельно проста: «Демократическая позиция», сама срывавшая принятие важных документов, регламентирующих работу райсовета, стремится как можно дольше «затянуть» работу самой продолжительной из всех наших  сессий в надежде на то, что удастся подключить Ленсовет и самого вновь избранного Председателя городского совета А.А. Собчака к «разборкам» в Петроградском райсовете, где все «беды демократии» проистекают из-за избрания чекиста Председателем совета. А, вот если мы его общими усилиями уберем, тогда: «…пойдет у нас мелодия не та.// У нас запляшут лес и горы»! Я думаю, читатель сам вспомнил, что эти строки я взял из бессмертной крыловской басни «Квартет».
Но… шло время. Сессия меняла сессию. И, чем дальше мы, депутаты, отходили от разработки регламентов, положений, процедурных моментов, тем больше скучнели наши «новые демократы», тем труднее становилось им «подкалывать» своего Председателя и громко заявлять о своей позиции, которой у них по содержательным вопросам, в общем-то, и не было. Уже совершенно неожиданно звучит в мою пользу выступление на сессии нашего «непоколебимо-принципиального» демократа Михаила Д.: «Вы знаете мою отрицательную позицию по поводу избрания Кошелева Председателем совета, но, к его чести,  он демонстрирует очень хорошие организационные способности. Я сам видел, как он сел в кабинет, ранее занимавшийся Председателем исполкома, и в один день освоил, кому, куда  можно позвонить и в районе, и в городе по любому вопросу жизнеобеспечения Петроградского района».

«Чекистское многоборье» (Спринтер или стайер?)

Удар! Удар!! Еще удар!
Опять удар и вот…
Владимир Высоцкий

Я бегу, бегу, бегу, бегу, бегу, бегу, бегу…
Владимир Высоцкий

Буквально на второй день после избрания меня Председателем райсовета у меня состоялся очень интересный и запоминающийся диалог с депутатом  Владимиром С., одним из самых умных в нашем райсовете, но так пострадавшим на выборах из-за обвинения  в «тайной связи» с руководством райкома КПСС.
В.С.:
- Послушай, а ты выдержишь ТО, что теперь придется взять на себя? Ты кто по своим жизненным характеристикам, стайер или спринтер?
Мой ответ был кратким, как выстрел:
- Я многоборец!
Сказав это, я еще не подозревал, сколько этапов своеобразного «депутатско-чекистского многоборья» мне придется пройти, сколько энергии, нервов и сил у меня отберет эта борьба за свое честное имя, борьба, в которой  на меня возложат, казалось, все грехи органов госбезопасности за все годы их существования.
Действительно, я имею право сказать на страницах этой рукописи, что в 1990-1991 годах я, Кошелев Павел Константинович, был в городе Ленинграде, наверное, наиболее часто упоминавшимся на страницах местной прессы чекистом, после, пожалуй, Феликса Дзержинского и Лаврентия Берия. Первые публикации в ленинградских газетах с негативными отзывами  о чекисте и «душителе свобод» Кошелеве П.К. появились  буквально через несколько дней после моего избрания.
Я запомнил и  сохранил первую публикацию в газете «Невский курьер» (издание Ленинградского Народного Фронта) под зловещим названием «КГБ без маски». За этой статьей последовали десятки новых, в основном,  в газетах так называемой «демократической ориентации», каковыми в те годы были газеты «Смена» и «Невское время». «Кошелев понервничал», «Новые подвиги Геракла», «Кошелиада. Последняя глава? (Подполковник КГБ как «светоч» местной демократии)», – только по названиям статей можно сделать вывод, что они были направлены на то, чтобы «завести» меня, выбить из «рабочего состояния», поссорить меня с Председателем городского совета народных депутатов Анатолием Александровичем Собчаком.
Скажу честно, первые статьи больно задевали и вызывали недоумение своим безудержным критиканством и … необъективностью. Меня удивляло, как журналисты, даже не видевшие меня никогда в лицо, могут писать со слов Рыбаковых, Михайловых, варшавских злобные филиппики, не давая анализа тем или иным фактам, устно пересказанных им моими политическими противниками. Первое время я даже пытался как-то поговорить, объясниться с некоторыми из журналистов, зарабатывавших себе в те годы на хлеб насущный хлесткими статьями о монстре подполковнике КГБ с двойной фамилией, Кошелев-Коршунов. Но вскоре я убедился: говорить с этими людьми на уровне логики было бессмысленно.  Эти молодые журналисты были также заражены злобой и ненавистью ко всему советскому (а иногда и русскому), как и мои бывшие «клиенты», гордившиеся тем, что боролись с советской властью, разрушая Советское государство – Союз Советских Социалистических республик.
Мы были, действительно, врагами. Я, по роду своей работы и своим убеждениям, защищал это государство, стремясь изменить в нем то, что мне не нравилось, а они стремились любыми путями его разрушить, твердо зная, что в этом советском государстве им нет пути «наверх», а быть на вторых ролях эти амбициозные и злобные люди не хотели.
Из всех первых газетных публикаций обо мне выходило, что подполковник КГБ Кошелев-Коршунов выглядел совершенно ненормальным монстром сталинской формации, который чуть ли не сам лично не только профилактировал представителей творческой интеллигенции, но и допрашивал, пытал, осуждал, преследовал. Это мнение формировалось не только через прессу, но и передавалось в «устном жанре» на многочисленных «тусовках» деятелей культуры.
Очень характерен в этом смысле эпизод из моих личных взаимоотношений с одним известным питерским композитором и его женой, популярным музыкальным критиком. Где-то уже в 2000 году,  в период моей работы в Комитете по культуре администрации Петербурга, эта яркая и самобытная женщина сказала мне: «Знаете, Пашечка, мы с мужем в целом хорошо к Вам относимся, мы видим, сколько Вы сделали для культуры и Петроградского района и города, но Ваши выступления на суде против Иосифа Бродского мы с Владиком Вам все равно простить не можем». Каково же было удивление этой умной и политически ориентированной женщины, когда я напомнил ей свой год рождения и доказал, что в год суда над «тунеядцем Бродским» я учился, кажется, в шестом классе Отрадненской средней школы и слыхом не слыхивал об этом гениальном поэте, будущем лауреате Нобелевской премии. «Правда, да что Вы; Павел Константинович, но в наших  кругах все абсолютно убеждены, что этим общественным обвинителем Бродского были именно Вы»! - искренне вскрикнула обаятельная интеллигентная женщина.
А чего стоит сцена в курилке Мариинского Дворца в 1990 году, где я принимал участие в каком-то из заседаний, на котором обсуждались пути дальнейшего развития органов представительной власти? Я удачно подбросил реплику в «монолог о демократии» известного депутата Г., являвшегося авторитетом в вопросах местного самоуправления. «Отличная мысль, очень умная и своевременная. Вы правильно понимаете направление развития демократии. А Вы, коллега, из какого райсовета»? – чуть-чуть свысока, слегка демонстрируя свое превосходство, сказал депутат Ленсовета. «Из Петроградского», – кратко ответил я. «Да что вы, вы же там с ума сошли, какого-тот ветерана-чекиста Председателем райсовета избрали»! – воскликнул депутат-демократ. После этих слов я с улыбкой, под смех присутствующих, протянул ему свою визитную карточку: «Позвольте представиться, Председатель Петроградского районного совета Кошелев. А Вы не можете мне дать справку, что я правильно понимаю направление развития российской демократии. Для моих районных депутатов. Хорошо»? Немая сцена… Смешки окружающих нас коллег-депутатов. Перекур закончен. Мы идем продолжать обсуждение путей развития нашей многострадальной российской демократии.
Не скажу, что моя фамилия появлялась в прессе в те первые годы моей новой государственной службы только в негативном свете. Нет! Вместе с моими коллегами, Председателями районных советов Ленинграда, мы участвовали в различных «круглых столах», проводимых нашими питерскими газетами. Я сохранил «для истории» материалы такого «круглого стола», опубликованные в газете «Вечерний Ленинград» под названием «Танго накануне зимы», где я высказывал свои предложения по реорганизации жилищной системы и обеспечению жителей города нормальным теплоснабжением. Правда, потом мне стало известно, что журналисту, опубликовавшему материалы «круглого стола», «досталось на орехи» от его начальников: «Зачем напечатал высказывания этого чекиста»?
А как умело монтировали телевизионные сюжеты некоторые тележурналисты-демократы? Об этом я узнал где-то осенью 1990 года, когда мне пришлось принять участие в передаче от имени итальянско-российской фирмы «Райфл-Петроград» фирменной джинсовой одежды детям-подросткам из малообеспеченных и многодетных семей.  Телевидение пригласили (и, по-видимому, оплатили) итальянцы, заинтересованные в рекламе. Мне же пришлось взять на себя инициативу подбора одежды для совершенно растерявшихся при виде фирменных джинсов и курток-варёнок питерских подростков: «Ну, что стесняешься? Подходи, меряй! Нравится? Забирай подарок. Что нужно сказать? Правильно, спасибо»… Вечером, сидя перед телевизором, я смотрел телесюжет об этом событии по самому объективному и самому независимому «пятому каналу» и… тихо удивлялся. Я видел свою спину, свои руки, надевавшие на детей куртки, даже слышал где-то в глубине свой голос, забиваемый голосом диктора, но… не увидел себя самого. Позднее я узнал, что указание «вырезать» мое присутствие дала чуть ли не самая главная телевизионная демократка нашего города – Белла Алексеевна Куркова. Вот так! Демократия – для демократов!!! А с чекистами, дайте нам время, мы еще разберемся!
Хочется оставить след в своей рукописи об одном событии, происшедшем весной 1991 года в здании Ленинградского Управления КГБ на Литейном проспекте, дом 4. Тогдашний начальник Управления генерал-лейтенант Курков Анатолий Алексеевич (Бога ради, прошу не путать его с Б.А. Курковой, родственником которой он не был) решил провести встречу с депутатами-чекистами различных уровней советов. Таких набралось что-то около 20 человек. Среди них были депутаты городского совета, а также райсоветов. Председатель райсовета был один я. Многие депутаты-чекисты продолжали свою службу, некоторые, как и я, числились «за кадрами», находясь на выборных освобожденных должностях. Генерал Курков по своим взглядам был убежденный коммунист. Как чекист и руководитель он пользовался исключительным уважением подчиненных за истинную преданность делу, справедливость, порядочность и полное отсутствие «начальственного фанфаронства».
Твердо уверен, что эту встречу Анатолий Алексеевич проводил не по чьему-то «указанию сверху», а по собственной инициативе, желая, возможно для себя, понять, куда идет эта советская власть, которую он, будучи офицером-чекистом, защищал всю свою сознательную жизнь. Генерал сделал свое вступительное слово и пригласил на трибуну одного из городских депутатов. Очень скоро между А.А. Курковым и выступающим возникла словесная перепалка. Генерал упрекал депутата в том, что он «ведет себя в Ленсовете ненаступательно», сдавая позиции разного рода «демагогам от демократии».
В дальнейшем ход встречи грозил пойти вразнос: генерал не услышал от своих подчиненных, являющихся, по его мнению, «солдатами партии», того, что хотел услышать. Он требовал от депутатов жесткой борьбы с любыми попытками использовать депутатскую трибуну для нападок на КПСС и критики советской власти. Он «завелся» и уже не рассуждал, не беседовал с нами, его подчиненными, а, скорее, «давал указания». В этот момент я попросил слова и взял инициативу на себя.
Не вспомню точно, слово в слово, что говорил, но я сделал все возможное в своем выступлении, чтобы объяснить уважаемому мной и всеми нами генералу, что «времена изменились», что одной идейной убежденности и активности для проведения в предельно политизированных советах правильной партийной политики мало. Привел примеры, когда лидеры коммунистических фракций в городе и в районах совершают очевидные «ляпы», проводя инициативы, поддерживать которые просто нельзя. На примере своих выборов и повседневной работы в райсовете я постарался убедить генерала Куркова в том, что только таким повседневным, тяжким трудом можно что-то изменить к лучшему в работе советов народных депутатов.
Я призвал своих коллег, вышедших на авансцену политической жизни города, не стесняться общаться с прессой и телевидением, даже несмотря на их заведомую недоброжелательность: «Мы должны своим поведение, своей общественно-политической работой сломать в глазах честных советских граждан негативный стереотип чекиста-профессионала, навязанный им так называемыми «псевдодемократами».
Не уверен в точности своих слов, но общий контекст передал верно. Генерал закончил встречу на более спокойной ноте. Мне удалось (в очередной раз!) примирить, казалось, непримиримые позиции. Ну, а генерал Курков запомнил эту встречу и летом того же 1991 года рекомендовал лояльным к КПСС и КГБ тележурналистам взять у меня интервью для телевизионной передачи «КГБ - час ответа».
Об этой передаче, вышедшей еще до развала СССР, до событий ГКЧП много говорили и спорили в Ленинграде. Сам Анатолий Алексеевич Курков очень убедительно выглядел в ней, ну, а мне досталась особая роль. Хотя некоторые мои друзья советовали «не лезть на рожон», «не высовываться», поскольку многие уже начали забывать к этому времени о моем чекистском прошлом, я вышел на съемки этой телепередачи, как говорили средневековые рыцари, «с открытым забралом».
Съемки проходили без дублей в Приморском парке Победы на Крестовском острове возле старого причала дачи Белосельских-Белозерских. Тележурналист Анатолий Громов гарантировал, что не будет при помощи монтажа и комментариев менять содержание моих ответов на вопросы ведущего. Но предупредил, что вопросы будут жесткие…
Сейчас не смогу, да в этом и нет необходимости, повторить все, что мне удалось сказать в ответ на каверзные вопросы телеведущего. Скажу только, что у меня получилось кратко дать оценку всем моим направлениям оперативной и следственной работы в органах КГБ, а также постараться убедить телезрителей, что я, и тысячи моих коллег решали важные государственные задачи, действуя в соответствии и строго по законам того времени.
Я, как мне представляется, сумел доказать, что люди, выступающие с жесткими нападками на КГБ, прежде всего пытаются подорвать основы нашей государственности, ослабить нашу страну. Эти люди, говорил я, сеют зло. У них нет искреннего желания «во всем дойти до самой сути». Они, эти «новые демократы» очень напоминают большевиков времен Октябрьской революции и гражданской войны. Они слишком убеждены в своей непогрешимости, они злы и жестоки, они не несут добра людям, которые доверились им, выдвинув в депутаты.
Я закончил свое выступление обращением к этим псевдодемократам, пытающимся призвать КГБ и его сотрудников к ответу: «Как говорит японская поговорка, если вы сеете зубы дракона на вспаханном поле, не ожидайте, что заколосится рожь. Вырастут дракончики»! Эту поговорку я придумал сам в процессе съемки, как это часто у меня бывает, экспромтом. Но я верил, что в этой телепередаче она прозвучала уместно.
Много лет позже один уважаемый генерал М., с кем мне довелось вместе служить, расскажет, что эту телевизионную передачу он увидел в далеком Израиле, с которым СССР в те годы только-только устанавливали дипломатические отношения, а генерал работал в первой советской резидентуре на Земле Обетованной. Генерал выразил мне искреннее восхищением моей позиций и умением «держать удары». Эта оценка, честно признаюсь, дорогого стоила…
Но мое «чекистское многоборье» в 1991 году только-только начиналось. Впереди были выборы мэра города и реорганизация органов исполнительной власти. Мне, в общем-то, поначалу неожиданно для себя самого, пришлось активно включиться в эту работу, в эту борьбу. Ввел меня в нее (или втянул?) никто иной, как тогда еще мало кому известный помощник   Председателя Ленсовета Анатолия Собчака скромный подполковник разведки Владимир Владимирович Путин…

Выборы мэра Ленинграда

Мы выбираем, нас выбирают.
Как это часто не совпадает!
Михаил Танич

На людей, чьи поступки в сильной степени зависят от настроения, нельзя возлагать никакой серьезной ответственности.
Стефан Цвейг

Политическая ситуация в Ленинграде к весне 1991 года претерпела определенные изменения. В самом демократическом в стране Ленсовете образовалась устойчивая оппозиция председателю городского совета Анатолию Собчаку. Членами оппозиции стали, как это ни покажется странным, наиболее «демократически настроенные» депутаты. Причины этого, казалось бы неожиданного явления, просты.  «Демократы» сами призвали Собчака баллотироваться на выборы в горсовет, видя лишь его своим лидером и Председателем. Однако очень скоро они  разочаровались в своем демократическом кумире.
Безграничная амбициозность, фанаберия, безапелляционность суждений, стремление унизить своего оппонента, столь характерные для поведения А.А. Собчака, очень скоро начали вызывать раздражение и неприятие со стороны «депутатов-демократов», да и не только их.
Откуда только взялся у демократа Собчака ни с чем несравнимый авторитарный стиль руководства, пренебрежение к депутатским регламентам, положениям, уставам. Этот, в общем-то умный человек, всю свою жизнь считавший себя недооцененным, начал громить в первую очередь тех людей, которые поддержали на выборах его самого. Как саркастично Собчак мог  высмеять на сессии депутатов-демократов типа Марины Салье, Виталия Скойбеды или Андрея Болтянского!!!
Естественно, что «обиженные» Собчаком депутаты старались отвечать ему тем же, постоянно «подкусывая» своего Председателя за те или иные ошибки. Это не могло не надоесть Анатолию Александровичу, недовольному как положением в Ленсовете, так и в Ленгорисполкоме, возглавляемом в то время бывшим народным депутатом Верховного Совета СССР Александром Александровичем Щелкановым, которого сам Собчак на эту должность и пригласил. Анатолий Александрович принимает решение провести реорганизацию органов исполнительной власти, назначив на 12 июня 1991 года выборы мэра Ленинграда, естественно, рассчитывая быть избранны на этот высший пост исполнительной власти.
Особых конкурентов у А.А. Собчака, снискавшего к тому времени огромную популярность своими яркими выступлениями на съезде народных депутатов СССР, в общем-то, не было. Главным оппонентом от коммунистической партии выступил Юрий Константинович Севенард, главный строитель знаменитой ленинградской дамбы, которую так называемые «демократы» сделали невесть каким жупелом «советского застойного маразма». Прошло более 15 лет, и сейчас эту трижды проклятую «демократами» дамбу достраивает, наверное, уже третье или четвертое поколение строителей, многие из которых, я думаю, на этой стройке озолотились.
Так что у Собчака, в сравнении с Севенардом были значительно лучшие шансы. Тем более, одновременно проходили выборы Президента Российской Федерации, на которых безоговорочно лидировал Б.Н. Ельцин, ассоциировавшийся для всех как соратник А. Собчака. Но… Анатолию Александровичу еще нужно было выстроить свою избирательную компанию. А вот с этим-то у него и его окружения  оказались проблемы.
Свою первую предвыборную встречу председатель Ленсовета решил провести в «пролетарском» Невском районе с рабочими и служащими Невского машиностроительного объединения имени Ленина. Встреча, как вскоре стало известно всем в городе, закончилась провалом. Анатолий Александрович, в свойственной ему «демократической манере», минут на сорок опоздал в здание Дворца Культуры «Невский», где его ждали более тысячи работников Объединения. Анатолий Собчак нравоучительно прочитал присутствующим лекцию о внутреннем положении страны и города, доведенных до такого состояния коммунистами (забыв, что в зале сидели сотни коммунистов-рабочих). Затем, отвечая на многочисленные вопросы из зала, в основном о хлебе насущном, наш «профессор Собчак» просто «поплыл», демонстрируя не только плохое знание городских, социальных и коммунальных проблем, а также абсолютное незнание жизни простых людей. Ведь жизнь «профессора права» (как любил сам себя называть Собчак) в те годы очень отличалась от жизни рабочего машиностроительного завода. В общем, по городу очень быстро распространился слух о том, что «первый блин» избирательной компании А. Собчака явно вышел комом.
Через пару дней после этого в моем кабинете в конце рабочего дня появился помощник Собчака Владимир Путин. Мы закрылись в комнате отдыха, Владимир выставил на стол бутылку виски и объяснил, что  приехал за советом: как вести избирательную компанию Собчака, как сделать, чтобы она была эффективной, и привела к положительному результату – избранию Собчака мэром Ленинграда.
Я начал с того, что провел «работу над ошибками» по поводу встречи в Невском районе: «Разве можно было Собчака один на один к рабочим выпускать?  Да он же типичный интеллигент-профессор, который даже не знает, на каких деревьях растут буханки хлеба, а на каких батоны! Может ли он понять рабочих, которые по нескольку месяцев не получают зарплаты? Да еще говорил с ними, наверняка, менторским тоном, свысока, а это сейчас не проходит»!
Затем я предложил свою схему встреч председателя Ленсовета в районах: «Смотри, Володя, вот в этом кабинете вокруг стола для совещаний стоит 18 стульев, да еще вдоль стен столько же. Слушай: в день встречи в нашем районе ты привозишь сюда Собчака без единой минуты опоздания. За этим столом, куда Собчак сядет вместе со мной, как председательствующим, будут находиться порядка двадцати директоров районного «крупняка».
Собчак коротко, не более 20 минут выступает перед ними, делая упор на свою экономическую программу, дающую бо;льшую самостоятельность предприятиям. И ни в коем случае не критикует ни коммунистов, ни номенклатуру. Помни, Володя, все руководители, которые будут сидеть перед Собчаком – коммунисты и представители номенклатуры. Затем Анатолий Александрович отвечает на вопросы собравшихся и отмечает две-три «болевые точки» в жизни района, которые он планирует решить, когда станет мэром города (эти «точки» и пути их решения мы подскажем ему заранее). После, в конце встречи, Собчак просит одного-двух наиболее авторитетных руководителей (заранее мной подготовленных и согласованных) дать согласие стать его
доверенными лицами. Потом мы делаем объезд района по согласованному маршруту, причем Собчака во время объезда сопровождает специально подготовленная пресса, которая даст нужное освещение в печати».
«Подожди, а разве у нас не будет встречи на предприятиях»? – спрашивает меня Владимир Путин.  «А зачем они нужны? Кроме директоров мы пригласим в мой кабинет на встречу с Собчаком редакторов многотиражных газет и заводских радиопрограмм, конечно же, проверенных и лояльных будущему мэру. А они через свои средства массовой информации донесут до рабочих и служащих программу кандидата на пост мэра, да еще и директора какой-нибудь положительный комментарий об итогах встречи дадут»…
Я продолжал дальше, планируя, как кандидат в мэры посетит Крестовский остров, где предложит свой план расселения старых; ветхих, аварийных домов. Как А.А. Собчак обратит внимание на состояние дорожного покрытия района и (очень желательно) выделит дополнительные деньги из городского бюджета на ремонт перекрестков с трамвайными путями.  А завершим мы день пребывания в Петроградском районе главного кандидата на пост мэра города встречей с депутатским активом и руководителями общественных организаций, где А. Собчак расскажет, как он собирается улучшать жизнь наших горожан, обязательно опираясь на районных депутатов и лидеров общественных организаций.
Еще я сумел убедить В. Путина в целесообразности привлечения  А. Собчаком в вице-мэры военного контр-адмирала В.Н. Щербакова, а также рекомендовал в доверенные лица депутата нашего райсовета Михаила Михайловича Боброва. Предварительно мне пришлось рассказать Владимиру Владимировичу романтически-героическую историю о том, как молодой выпускник школы М. Бобров в 1941 году укрывал шпиль Петропавловской крепости и другие высотные доминанты  Ленинграда. Естественно, все мои предложения мотивировались привлечением на сторону «нашего» кандидата А.А. Собчака голосов военных, коммунистов и ветеранов-блокадников.
В.В. Путин, по-моему, был доволен тем, что он услышал. По крайней мере, через несколько дней после нашей встречи визит А.А. Собчака в Петроградский район прошел точь-в-точь по сценарию, разработанному мной на той «исторической» встрече. Этот визит был по-настоящему спешным. Но это было не все, чего хотел от меня В. Путин, а, значит, и А. Собчак. Владимир попросил меня свести его со всеми председателями районных советов, с тем, чтобы получить у них поддержку Собчака, как кандидата  на пост мэра города.
Мне не составило большого труда собрать в одной из частных саун Петроградского района практически всех председателей райсоветов. Ведь к этому времени у меня с ними сложились хорошие деловые и человеческие отношения. На этой встрече между ее участниками  была достигнута договоренность о том, что за поддержку А.А. Собчака на выборах  председатели райсоветов будут назначены мэром на вновь вводимые должности глав районных администраций. К слову сказать, в последующем  эти договоренности будут почти на сто процентов выполнены.       Исключение составит  лишь Анатолий К., бывший тогда председателем К-го райсовета, хотя он  со всеми «членами команды Собчака» примет участие в торжественном банкете от имени мэра города на государственной даче К-5. Но… банкет банкетом, а должность должностью. Именно тогда, на примере т ого, как поступили с Анатолием К. я впервые убедился в том, что сильные мира сего далеко не всегда ведут себя по-джентльменски, выполняя данные ими обещания.
Но тогда, весной 1991 года,  включившись в борьбу за выборы в качестве мэра города А.А. Собчака, я совершенно не задумывался о том, выполнит он свои обещания, и как сложатся мои будущие отношения с  этой незаурядной и непростой личностью. Я просто и легко сделал то, о чем меня просил мой коллега Владимир Путин, искренне не видя другой достойной кандидатуры на пост мэра города, кроме Анатолия Собчака. Я даже не предполагал, что мое участие в избирательной компании А. Собчака вызовет новый поток газетных публикаций, выступлений и протестов так называемой «демократической общественности».

Чекистское многоборье (продолжение)

Прежде чем сделать очередной шаг в своей управленческой карьере с должности Председателя райсовета на должность Главы районной администрации, нужно было еще на этой должности Председателя райсовета удержаться. Ведь 21 мая 1991 года начиналась 5-я сессия  Петроградскго райсовета ХХI созыва, на которой заслушивался отчет о работе за год меня  и моего заместителя.  На этом отчете можно было бы попытаться (в очередной раз!) «спихнуть» меня с поста Председателя райсовета.
Не скрою, я нервничал, переживал, заранее тщательно готовил свой доклад, стараясь к минимуму свести столь любимые мною в публичных выступлениях экспромты. Даже сейчас, перечитывая свои записи того времени, я удивляюсь, как мне удалось вырасти как публичному руководителю за этот первый год работы в райсовете.
Не стану описывать ни структуру доклада, ни отмеченные достижения. Для некоторых депутатов, только и ждавших «отмашки», когда мождно будет начать обсуждение отчета и наброситься на Кошелева, содержание изложенной мной информации не имело ровным счетом никакого значения. В истерических выступлениях депутатов Нины .Н., Михаила .С., Елены М.  звучали, в основном, междометия и прилагательные: «Ах! Такого положения нельзя больше терпеть»! «Плохая, несистемная работа Президиума вызывает неудовлетворение»… И так далее, и тому подобное…
Из всех выступлений депутатов, в том числе, где мне и моему заместителю Игорю З. пели панегирики, мне дороже всех стало выступление моего заклятого врага – депутат В. Гр., бывшего свидетеля по уголовному делу Г. Михайлова. Приведу его по собственной стенографической записи: «Меня не упрекнешь в приверженности МВД-КГБ. Я против участия КГБ и МВД в работе совета. Я понял за этот год, почему диссидентам было трудно, так как Павел Константинович очень высокоорганизованный человек. Я увидел большой уровень профессионализма Кошелева, не увидел крупных ошибок. Он высокий профессионал. Я думаю, что когда-нибудь он будет председателем КГБ, а не депутатом». Спасибо, спасибо Вам, Виктор Иванович, за столь высокую оценку! Но как же Вы проглядели будущего директора ФСБ Николая Платоновича Патрушева, сидевшего в том же зале на соседних депутатских местах того же Петроградского райсовета!!!
Я же в то время совершенно не задумывался ни о какой карьере в КГБ, твердо полагая, что она для меня закончилась. Меня все больше и больше увлекала моя новая работа, где я мог реализовать себя во благо живого реального дела и во благо людей, с которыми я регулярно общался на депутатских приемах, в общественных организациях, школах, институтах и на предприятиях.
Попытки «снять» меня с должности председателя райсовета на 5-й сессии не увенчались успехом, хотя нервов  мне помотали мои оппоненты предостаточно. 12 июня 1991 года Анатолий Александрович Собчак был триумфально избран мэром  Ленинграда и приступил к формированию новой структуры правительства нашего города. Я был настолько изможден предвыборной работой и прошедшей сессией, что, проигнорировав советы  ближайших товарищей, 10 июля 1991 года улетел с Ольгой в санаторий в Сочи, предпочтя издалека наблюдать за политической борьбой по назначению глав районных администраций.
Впрочем, никакой политической борьбы для меня,  как для подавляющего большинства моих коллег уже не было. Моя кандидатура на пост главы районной администрации была рекомендована мэру Собчаку А.А. Президиумом нашего районного совета. И… теперь все зависело только от самого мэра: или принять мою кандидатуру, или же ее отклонить. Я решил, что лучше всего будет дождаться решения своей судьбы на берегу теплого моря, где я не бывал уже много лет.
Находясь в санатории, я периодически созванивался с Председателем  нашего Петроградского исполкома А.Н. Б-ко, который рассчитывал после моего назначения на должность главы районной администрации стать моим первым заместителем. Он тщательно и подробно информировал меня  о появлении «гадких публикаций» в газетах «Смена» и «Невское время», детально описывал опубликованную в газете карикатуру, в которой обыгрывался мой чекистский псевдоним «Коршунов». На рисунке были изображены две пожилые женщины, которые испуганно смотрят на летящую над ними птицу. Одна из них говорит: «Не бойся, это наш, районный».
Я стоически, стараясь быть как можно более спокойным, переносил все эти испытания, отказываясь досрочно возвращаться из санатория. Потом что верил, чувствовал: еще одна, две публикации и мои враги выдохнутся. Им уже нечего и не о чем будет писать и говорить. А решение  вопроса о моем назначении  - за А.А. Собчаком.  Не может быть, чтобы В. Путин, мой коллега не объяснил своему шефу того, какой вклад я внес в эти выборы.
Однако, в день моего возвращения  в Ленинград 8 августа 1991 года в газете «Невское время» вышла статья «Кошелиада». Последняя глава? Подполковник КГБ как «светоч» местной демократии». Эта статья достаточно больно задела меня, главным образом потому, что в ней впервые наряду с упреками в моих чекистских заслугах в борьбе с  честными и порядочными диссидентами звучали намеки на коррупцию в подчиненном мне Исполкоме, а также приводились, факты (пусть и неубедительные, немотивированные) неправильного, по мнению авторов,  расходования бюджетных средств.
Тогда я еще не знал, что это  только начало новой волны гадких публикаций. «Новым демократам», которые, в основном, и  рвались к власти, чтобы «порулить финансами и инвестициями», очень хотелось, чтобы их заклятый враг, чекист Кошелев  был запачкан в каком-нибудь коррупционном скандале. Как известно профессионалам уголовного розыска, первым фразу «Держи вора», ! кричит сам вор, чтобы отвлечь от себя внимание. Стать я заканчивалась достаточно зловеще, и из приведенных ниже строк будет понятно, что она впрямую была адресована мэру Собчаку, чтобы сорвать мое назначение: «К Собчаку же обращаются депутаты райсовета, пишут об опасности тандема Кошелев – Б-ко. И мы пишем очередную главу изрядно надоевшей «кошелиады» по той же причине. Было уже немало публикаций, в цивилизованных странах их хватило бы с лихвой, чтобы снять вопрос с повестки дня. У нас он по-прежнему дебатируется – у Павла Константиновича есть  изрядные шансы стать районным мэром. Так чью же победу мы праздновали на выборах? И какую  демократию преподнесут нам  подполковники КГБ»?
К моему  счастью, публикация опоздала, по-видимому, буквально на один день. 9 августа 1991 года было обнародовано распоряжение мэра Ленинграда А. А. Собчака, в котором я, наряду с другими  моими коллегами, был назначен на новую высшую должность районной исполнительной власти – Главы администрации Петроградского района. 
В мой жизни государственного служащего начинался новый, неизведанный этап, в который органично войдут две попытки государственного переворота (1991 и 1993 годов), международный спортивный форум «Игры Доброй Воли», троекратное снятие меня с должности и троекратное возвращение на нее, борьба с социальными проблемам и некомпетентными руководителями и многое- многое другое, что и составило мою биографию, давшую мне почву для этих Воспоминаний…

Из огня да в полымя (жаркий август 1991 года)

Измятыми  знаменами горды,
Воспалены талантливою речью, – 
Расталкивая спины и зады,
Одни стремились в первые ряды –
И первыми ложились под картечью.
Владимир Высоцкий

Вернувшись из отпуска, проведенного в Сочи, и узнав о своем назначении на должность Главы Петроградской районной администрации, я не успел в первый момент осознать все перемены в моей жизни. Ведь депутаты райсовета были еще на летних каникулах, и потому мне  рано было думать о выходе из депутатского корпуса. С другой стороны, у меня не было времени на раскачку, поскольку с момента моего назначения потек двухмесячный срок на ликвидацию  старого аппарата райисполкома и формирование новой структуры администрации. К тому же август месяц всегда для всех служб жизнеобеспечения города и районов был важнейшим и определяющим для подготовки к зиме  ( испытания теплотрасс и котельных, сдача внутренних тепловых сетей после реконструкции, завершение подготовки зданий школ к новому учебному году и т.п.).
Так что времени на обдумывание моих управленческих «ходов» у меня практически не было. За первые десять дней работы я, по сути дела, лишь успел назначить первым заместителем А.Н. Б-ко, а также только начал вникать в основные задачи, стоящие передо мной, как перед руководителем исполнительной власти моего любимого района. Тем более, что, в отличие от должности Председателя Исполкома, Глава администрации не возглавлял никакого коллегиального органа, а, в соответствии с положением о мэрии города, единоначально принимал свои решения и нес персональную ответственность за их юридические и социальные последствия.
На понедельник 19 августа 1991 года я назначил первое заседание так называемого Совета районной администрации,  посвященного животрепещущей теме – распределению жилья. По результатам этого заседания, члены которого обладали правом совещательного голоса, я, как руководитель администрации должен был подписать порядка пятидесяти ордеров на отдельные квартиры для жителей Петроградского района.
Утро 19 августа 1991 года, казалось, ничем не отличалось от обычного рабочего понедельника. Я  проснулся по будильнику в однокомнатной квартире на Светлановском проспекте, принадлежавшей моей жене Треуховой Ольге. Сама хозяйка квартиры уже давно была в пути на работу в родной для нее Государственный институт прикладной химии. На плите еще не остыл завтрак, приготовленный моей любимой и любящей женой, на столе лежала записка, в которой Оля в теплых и нежных фразах выражала мне поддержку в моем очередном начинании, желала мне хорошего дня. В постскриптуме было сказано: «Слушай радио. В Москве создали какую-то комиссию по выводу страны из кризиса. Тебе это интересно. Твоя Ольга».
Не помню точно, в какой момент, то ли стоя в душе, то ли добривая щеки, я услышал то самое первое сообщение о создании в стране ГКЧП. Первая мысль, которая пришла мне в голову, была об Ольге: «Какая же ты счастливая, девочка моя, если в ежедневной суете добывания хлеба насущного путем отоваривания талонов, ты не поняла, что в стране происходит антиконституционный государственный переворот».
Дальнейшие события происходили,  как в ускоренной съемке в кино. Я выбежал из дома и искренне удивился, увидев, что меня у подъезда ожидает мой служебный автомобиль с автобазы мэрии и Обкома КПСС: «Интересно, автобаза не перекрыта. Значит, все городские руководители всех рангов могут легко добраться до своих рабочих мест. Странно… На месте ГКЧПистов я бы блокировал движение всего служебного транспорта». Прибыв в рабочий кабинет, попытался связаться с Мариинским Дворцом, районным отделом КГБ, районной прокуратурой. Везде встречаю недоумение и отсутствие каких-либо указаний к пониманию ситуации. 
В 9 часов 30 минут утра начиню запланированное заседание по распределению жилья. Надо работать! Моих решений ждут десятки семей Петроградского района. Им нужно решать их жилищные проблемы, не зависимо от того какая в стране идет борьба за власть в высших эшелонах. Им не интересно, что решением ГКЧП «разного рода мэрии признаны незаконными образованиями». Им нужны ордера на жилье, которое необходимо для жизни,  положено им по закону: «Так что, Павел Константинович; не трепыхайся, а решай. Решай, и работай на благо жителей твоего района, которым ты призван служить. А что будет с тобой в условиях Официального Государственного Переворота? Об этом ты узнаешь позже. Тебе сообщат!»
Так или примерно так я думал в эти часы и минуты. Наконец-то в приемную администрации раздался звонок из только-только формируемого аппарата мэрии, и я  был приглашен в мэрию на совещание.
Обстановка вокруг Мариинского дворца  слегка напоминала кадры из старых фильмов про революцию. Люди толпились кучками, что-то оживленно обсуждая. Вход во дворец был перекрыт милицией и металлическими ограждениями. На коротком совещании, где были собраны главы районных администраций, нам была доведена оценка политической ситуации, сделанная  Президентом Российской Федерации Б.Н. Ельциным и мэром Ленинграда Собчаком А.А., находившимся на тот момент в Москве. Провозглашение ГКЧП объявлялось, естественно; антиконституционным и незаконным. Нас, как представителей исполнительной власти, призывали к неподчинению  приказам ГКЧП и принятию всех необходимых мер по обеспечению общественного порядка и безопасности на вверенных нам территориях.
Мы получили  на руки текст обращения Б.Н. Ельцина к гражданам России и СССРРР, после чего мы все вернулись на свои рабочие места в районы. Глав районных администраций предупредили, что мэр  Ленинграда А.А. Собчак уже возвращается в город, где выступит с разъяснениями политической ситуации в стране и лично будет руководить  работой по стабилизации обстановки в Ленинграде.
Я возвращался в здание администрации, обдумывая план своих действий, но… неожиданно мне пришлось переменить все свои планы. В моей приемной меня поджидал одетый в полевую форму  генерал-майор Щ., начальник одного из военных училищ, дислоцированных на территории района, являвшийся к тому же депутатом райсовета.
Честно говоря, я не ждал от этой встречи ничего хорошего, поскольку мои взаимоотношения с этим человеком за период работы в райсовете  стали носить натянутый характер. Щ. был по-генеральски прямолинеен и амбициозен. В своей жизни он умел только отдавать приказы, ни секунды не сомневаясь, что их должны исполнять. Он не вписывался в новую «демократическую» жизнь райсовета, не понимал моих действий по объединению депутатов разных политических взглядов. Не хочу обидеть этого, в общем-то, сильного, преданного армии и стране человека, но он был типичным производным старой советской армейской системы. Он, 51-летний генерал, твердо знал еще с курсантских времен, что «наше дело правое», что, «если враг не сдается, его уничтожают», а «приказы старших по званию не обсуждаются, а выполняются».
Мои заместители И.Ю.З-н (по райсовету) и А.Н. Б-ко (по администрации) успели рассказать мне, что в соседнем с нашим здании Райкома КПС состоялось какое-то заседание, районного подразделения ГКЧП, откуда и пришел генерал Щ.    Генерал был по-военному краток, предложив мне и моим заместителям прибыть в здание его училища, расположенное по соседству с администрацией для встречи с руководителем районной комиссии по чрезвычайной ситуации. Цель встречи: обсуждение вопросов, связанных с соблюдением общественного прядка и безопасности в районе, и нормального функционирования всех предприятий жизнеобеспечения.
Времени на размышление у меня практически не было. Я звоню в приемную А.А. Собчака и сообщаю, что вступаю в контакт с руководителем районной комиссии ГКЧП, не забыв заручиться санкцией на эти действия со стороны работников аппарата мэра. Попутно я информирую об обстановке в районе и о лояльности властям и закону всех представителей районных силовых структур. Успеваю сообщить о стихийно возникшем пикете из числа гражданских лиц перед входом в телецентр на улице Чапыгина. Напоследок говорю о том, что не очень уверен в том, что вернусь из военного училища на свое рабочее место, после того, как ознакомлю членов районной ГКЧП с оценкой политической ситуации со стороны Ельцина Б.Н. и Собчака А.А.
Встреча в военном училище, на закрытой, охраняемой территории произвела на меня весьма гнетущее впечатление. В моей памяти хорошо отпечатались воспоминания о действиях военной хунты в Чили в 1973 году. Хотя я убеждал сам себя в том, что мне и моим близким ничего не должно грозить, но все-таки внутренне напряжен был исключительно, прежде всего, потому, что не понимал  в начале, какую роль уготовили мне мои военные коллеги, и какие они имеют распоряжения относительно администрации и ее Главы. Ведь в телевизионном и радиообращении руководства ГКЧП четко звучало, что все вновь образованные  органы власти, такие, как мэрии, должны быть признаны незаконными.
Ждать пришлось недолго. На заседании, проходившем в военном училище, «парадом командовал» генерал-лейтенант Б., окруженный свитой не менее двух десятков старших офицеров. Из людей гражданских за длинным столом зала  заседаний находились помимо меня и двух моих заместителей прокурор района, депутат райсовета Ф., а также первый секретарь Петроградского райкома КПСС Тамара И. В-ва, энергичная женщина, идеолог по своей партийной специализации. Ей и принадлежала, как мне показалось, главная роль (кроме, конечно же, генерал-лейтенанта) на этом совещании. Плюс, конечно, хозяином положения чувствовал себя генерал Щ., поскольку все происходящее вершилось, как говорится, «на его территории».
Генерал-лейтенант Б. обозначил цель нашего совещания как «определение порядка исполнения указаний и предписаний ГКЧП в рамках действующего законодательства». По его словам, на нас, представителей советской власти, должна была лечь обязанность «оформлять надлежащим законным порядком те решения, которые будет принимать под его руководством районная комиссия по чрезвычайному положению». И… здесь неожиданно для генерала оказалось, что никто из присутствующих «штатских», за исключением Тамары И. В-вой, не хотел исполнять подобного рода обязанности.
Первыми завелись мы с Игорем Ю.З.: «А каковы законные основания существования подобной комиссии по чрезвычайному положению? Мы представляем законно избранную и законно назначенную власть. Каковы официальные полномочия у Вас, товарищ генерал-лейтенант?» В ответ мы услышали от Тамары И. лишь не слишком убедительные слова о «необходимости исправлять ситуацию в стране, потому что она носит уже критический характер». Очень быстро ход совещания превратился из обсуждения в нечто, похожее на депутатскую перебранку.
«А раз Вы, Павел Константинович, не хотите сотрудничать с чрезвычайной комиссией, то Вы нам и не нужны. У нас есть председатель Исполкома Аркадий Н. Б-ко», – это уже слово берет генерал Щ. «Нет, нет! – поспешно отвечает Аркадий Б-ко, - я уже не председатель Исполкома. Исполком находится в стадии ликвидации. Я являюсь, согласно распоряжению Главы районной администрации, заместителем Павла Константиновича Кошелева». Генерал Б. пытается призвать в союзники районного прокурора, а тот просто заявляет, что у него нет юридических полномочий и законных прав участвовать в подобных совещаниях, затем… встает и покидает здание военного училища. Я начинаю понимать одну простую и по-своему горькую истину: «Даже переворот у нас в России нормально организовать не могут»…
Генерал-лейтенант Б. слегка растерян, он говорит, что «не понимает, почему возникают такие проблемы». После несколько раз повторенных мной настойчивых просьб, он прерывает совещание, и мы остаемся с ним один на один. Генерал уже гораздо больше напряжен, чем я в начале совещания. Я перехожу в атаку, требую от него продемонстрировать хоть какой-нибудь законный приказ о его назначении в качестве руководителя районной ГКЧП. Генерал Б. начинает почти оправдываться: «Я не понимаю, мне сказали, что в Петроградском районе проблем быть не должно. Там Председатель совета и Глава нормальный мужик, чекист»… Я не берусь без ложной патетики воспроизвести свои слова, которые шли, действительно, от самого сердца, но смысл их был такой: «Разве Вы не понимаете, что вся эта затея ГКЧП – ужасная авантюра, от нее до кровопролития, до гражданской войны – один шаг. А Вы хотите меня как ширму использовать? Лучше уж смещайте или арестовывайте, если у Вас такие полномочия есть. Но, подумайте, уважаемый В-й П-ч, о последствиях. Вы тут курсантов с оружием хотите посылать, чтобы телецентр под контроль брать, а там уже баррикады возводят! Кто отвечать будет, если чья-то кровь прольется»?! И еще, и еще в таком же духе я говорил генералу о том, о чем думал в те минуты. Уйти от ответственности, «выйти из схватки» я не думал и не пытался.
Я понимал, что мне предстоит испить до дна ту чашу, которая мне уготована  Всевышним. Но стать «шестеркой», «винтиком» даже в условиях, когда было совершенно не понятно, на чьей стороне Сила я не хотел. Я хотел и старался оставаться на той стороне, где была Правда и Законность.
С большим трудом мы договорились с генералом не предпринимать никаких скоропалительных действий, которые могут обострить ситуацию в районе. Я предложил ему доложить своему командованию о ситуации в районе, а я проведу консультации со своим руководством, в том числе в Управлении КГБ. Генерал этому предложению очень обрадовался. Он знал, что я еще продолжаю оставаться в кадрах действующим сотрудником органов госбезопасности, и высказал мнение, что «это очень разумно, уточнить ситуацию через руководство Управления КГБ». Я также убедил генерала Б. повременить с его появлением в здании районного совета, нарисовав ему устрашающие картины возможных физически столкновений с депутатами-демократами, способными спровоцировать военных на «непрогнозируемые действия».
Вернувшись в здание администрации вместе со своими заместителями, мы стали действовать абсолютно на свой страх и риск. И действовали решительно. Я приказал взять здание райсовета под вооруженную охрану милиции. Таким же образом были взяты под официальную охрану Петроградского РУВД задания телецентра на улице Чапыгина и здании телевизионного передающего центра (телевышки) на Аптекарском проспекте.
О факте встречи в военном училище, о содержании совещания и о попытке введения на территории района режима чрезвычайного положения я лично доложил мэру Ленинграда А.А. Собчаку, который использовал полученную от меня информацию в переговорах с командующим ленинградским военным округом.  Еще я провел свои собственные, личные переговоры по аппарату правительственной связи со своим «вторым начальником» – генерал-лейтенантом Курковым А.А., начальником Управления КГБ СССР по Ленинградской области. Из этого разговора стало ясно, что порядочнейший человек и офицер Анатолий Алексеевич Курков не собирается предпринимать каких-либо действий по исполнению приказов ГКЧП, понимая незаконность этой самопровозглашенной структуры. И он не отдаст никаких приказов своим сотрудникам, способных обострить ситуацию в городе. До сих пор жалею лишь о том, что не смог найти подходящих аргументов, чтобы А.А. Курков сделал официальное заявление о своей позиции. Я даже уговаривал его прийти в Мариинский дворец выступить на чрезвычайной сессии Ленсовета, как это сделал начальник Главного Управления Внутренних Дел А.Г. Крамарев. Напрасно… у меня ничего не получилось. И честный, преданный коммунистической партии и социалистической законности генерал поплатился за это нежелание делать публичные заявления своей должностью. Но я уверен, что в те августовские дни путча 1991 года чекист, генерал, коммунист и руководитель Анатолий Алексеевич Курков совершил один из главных и достойных поступков в своей жизни. Он не дал пролиться невинной крови, не совершил преступления перед данной стране и людям присягой…
Нет смысла в деталях описывать все три дня «переворота, который не состоялся». Мой кабинет, ставший своеобразным штабом, круглые сутки был наполнен депутатами райсовета из числа тех, кто принял для себя решение проявить активное сопротивление попытке государственного переворота. Среди них были не только записные «демократы», но и коммунисты, и беспартийные. Мы внимательно следили за любой информацией о событиях в Москве, слушали сообщения по радио о том, что происходит в Мариинском дворце и вокруг Ленинграда.
Мне пришлось неоднократно выезжать на улицу Чапыгина, перекрытую стихийно организованными баррикадами, а также к телевышке, где сутками напролет дежурили люди, по зову сердца пришедшие защищать демократию и не дать совершиться незаконному военному перевороту. Я руководил этими людьми,  старался поддержать их морально, доставлял питание, добровольно предоставляемое предпринимателями района. Эти люди признавали меня, как своего руководителя, несмотря на то, что у многих вначале возникала негативная реакция: «Кошелев? Тот самый чекист? Значит, Вы с нами»?
 Лидерами среди этих людей, представлявших собой своеобразный «живой щит», очень скоро стали с нашей подачи воины-афганцы, умевшие взять на себя ответственные решения и не паниковать. Но среди защитников телецентра были и ученые, и предприниматели, и рабочие, и студенты. Это были люди искреннего порыва. Мне больше всего на свете в эти три дня, проведенных без сна и отдыха, хотелось одного: чтобы никто из этих людей, ни я сам, ни мои коллеги-депутаты не стали жертвами этой авантюры, закончившейся сколь победоносно, столь и печально. Августовский путч стал прологом развала Великой Страны – Союза Советских Социалистических Республик.
В те времена еще не было радиотелефонов, поэтому у меня не было возможности сообщать Оле достаточно часто, где я нахожусь, что делаю, как себя чувствую. Знаю, что все эти три тревожных дня она ловила по радио каждую новость о событиях в нашем городе и в Москве. Знаю, что она звонила в наш импровизированный штаб, когда ей сообщили, что я «вместе с генералом Щ. пошел на совещание в военное училище». А когда она ночью 20 августа позвонила в администрацию, услышав по радио, что  в центр города идут танки, ей сообщили: «Павел Константинович на своей машине повез в Мариинский дворец депутатов»… Нужно ли говорить какие-то особые слова о том, что пережила эта преданная и любящая женщина? Наверное нет. По крайней мере именно 22 августа 1991 года, отоспавшись у себя дома после трех бесконечных суток «пребывания на капитанском мостике» Петроградского района, я увидел у моей любимой жены первую ярко выступившую седину…
Ну, а буквально через день-два после неудавшегося путча начались, как это принято у нас в России, «разборки полетов». И, как это часто бывает, членами комиссий по «разборкам» были люди, не участвовавшие в самих событиях. Знаю по рассказам своих коллег-чекистов, как свирепствовали в Управлении КГБ в августе 1991 года депутаты Ленгорсовета в поисках крамолы и секретных шифртелеграмм.
Появились такие представители и в здании нашей районной администрации опросить главу администрации чекиста Кошелева о его роли в организации путча. Надо было видеть лицо депутата-демократа нашего райсовета Валерия Л., члена «Народного фронта», когда он кричал своим друзьям-демократам: «Что Вы здесь хотите накопать? А где были вы сами в эти дни? Да Павел Константинович проявил себя прекрасным организатором, он лично руководил и депутатами, и администрацией, и людьми на баррикадах, реально противодействуя ГКЧП! А то, что вы его на митинге на Дворцовой площади не видели, так это не имеет никакого значения!»
Да… я, действительно, не был на митинге, состоявшемся на Дворцовой площади 20 августа. Сейчас уже и не вспомню, что помешало мне «отметиться» для всего честного мира и демократов в том числе, что я не стал на сторону путчистов. Мне это было в то время не столь важно. Я понимал уже в первые часы путча, что если он будет успешным, генералы мне не простят и припомнят мою позицию, занятую на совещании в военном училище. По факту же получилось все наоборот.
Днем 22 августа 1991 года, отсыпаясь в своей квартире после бессонных ночей, я был разбужен телефонным звонком генерал-лейтенанта Б., просившего меня о срочной встрече. В полусонном состоянии я собрался и вышел из дома, где, сидя в своей служебной «Волге», меня ждал растерянный и взволнованный генерал. Оказывается, его уже вызывают в военную прокуратуру и в комиссию Ленсовета. «А ведь ничего не было. Мы же не делали ничего противозаконного. Правда? А Ваш заместитель Павел Константинович, этот Игорь, говорит все совсем неправильно, обвиняет нас с генералом Щ. чуть ли не в действиях по подрыву конституционного строя», – мой собеседник с надеждой смотрит мне прямо в лицо, желая узнать, что буду говорить я в этой «комиссии по расследованию». Про свои дела и приказы командования он все расскажет сам. А вот если я придам ситуации какую-нибудь «неправильную окраску», то… понятно, чем дело может закончиться: «Ведь этим «демократам» хоть кого-то нужно с должности сместить, звания лишить, позором заклеймить»!
Я чувствую себя очень усталым и внутренне опустошенным. сам еще не зная, кто и как будет определять мою судьбу. Я почти «сплю на ходу», но все-таки успокаиваю генерала: «Все будет нормально. Игорь З. мог и ошибаться. Он же не участвовал во всех переговорах. Никакого ГКЧП в Петроградском районе не было. И ничего антиконституционного не происходило. Это может и прокурор района, депутат райсовета Ф. подтвердить. Езжайте домой, товарищ генерал-лейтенант. Я вот отосплюсь, завтра буду на работе и, если спросят, дам правдивые и правильные показания».
Я не совершил в те далекие августовские дни ни подвига, ни подлости. И, слава Богу! Может, это мелочь, но я могу гордиться тем, что из-за этого по-идиотски организованного, бездарного путча, вздыбившего всю страну и приведшего к распаду СССР, на территории «вверенного мне района» не пролилась ни одна капля крови, не был снят с работы и службы ни один руководитель, ни один военачальник.
К моему счастью никто не стал (или не смог) выставить в негативном свете  перед «демократической общественностью» и мэром города А. Собчаком мою скромную персону. Думаю, что если бы я дал для этого в те дни августовского путча 1991 года хоть малейший повод,  мэр Собчак вряд ли бы стал меня щадить или «прикрывать», с удовольствием сняв меня с моей только-только обретенной весьма престижной должности.
Депутатами райсовета я был даже представлен, в числе других, особенно отличившихся депутатов-демократов к правительственной награде: медали «Защитнику Свободной России». Этой награды ни я, ни  другие депутаты райсовета, естественно, не получили, но отнеслись к этому по-разному. Депутаты – с огорчением.  Я со вздохом облегчения. Как говорил Марк Твен: «Лучше заслужить награду, и не получить ее, чем получить награду незаслуженно». Ведь еще до отправки документов в Москву мне пришлось получить несколько писем протеста против моего выдвижения, в том числе из знаменитой «Международной амнистии», а также пару очередных пасквильных статей в прессе о душителе демократии Кошелеве-Коршунове, «претендующем на медаль «Защитнику Свободной России».
Но все-таки в память о жарких августовских днях у меня хранится медаль, связанная со Свободной Россией. Я получил ее как председатель оргкомитета первого международного российско-американского турнира по контактному каратэ под не самым удачным названием «Освобожденная Россия». Ее организаторы, бывшие подпольные каратисты, нуждались в моих деловых, организаторских качествах и связях.
Турнир, прошедший сразу же после событий ГКЧП во дворце спорта «Юбилейный», пользовался колоссальным успехом. Я с удовольствием храню врученную мне символическую золотую медаль,  а также портрет американского координатора турнира, знаменитого актера Сильвестра Сталлоне с надписью по-английски: «Thank you for the great honor»

Геракл районного масштаба

Сердце, сердце, что случилось?
И.-В. Гете

Человека легче всего съесть, когда он болен или уехал отдыхать. Ведь он сам не знает, кто его съел, и с ним можно сохранить прекраснейшие отношения.
Евгений Шварц

Название этой главы может выглядеть несколько претенциозно, если не знать причины, почему я предпочел именно этот заголовок. А связано оно с очередной пачкающей меня статьей под названием «Новые подвиги Геракла» в так полюбившей меня газете «Невское время». Статья вышла 10 октября 1991 года как раз к началу 6-й сессии райсовета, где самое время было нашим депутатам-демократам, «выжившим» во время ГКЧП, нанести по чекисту-коммунисту Кошелеву, которого теперь можно (и нужно) было снять с должности председателя райсовета. А, может, если получится, то и добиться от А. Собчака моего снятия с должности Главы районной администрации. Количество врагов, желавших моего «снятия» к этому времени существенно увеличилось.
Формируя новый состав аппарата администрации района, я  смело и решительно стал избавляться от тех людей, в профессионализме и порядочности которых не был уверен. У меня появился шанс использовать эту реорганизацию структуры власти для смелого обновления состава руководителей, И я решил этим шансом воспользоваться. Так, я не взял на работу в администрацию двух бывших заместителей председателя  Исполкома Ю.А. Я-на и В.В. С-го. Мое решение  было обдуманным и опиралось как на собственное мнение, и на оценку их труда, личных и деловых качеств бывшим Председателем Исполкома А.Н. Б-ко, оказавшим мне на первом этапе моего становления как управленца-хозяйственника огромную помощь.
Именно эти «обиженные» чиновники, пришедшие в Исполком в 1990 году, которые только-только присосались, нет, простите, привыкли к  административным полномочиям, написали на меня «заяву» в адрес сессии райсовета на несправедливые, по их мнению, действия новоиспеченного главы администрации. Они снабдили депутатов разного рода фактами и фактиками, которые, если ими хорошо поманипулировать, могли выглядеть связанными со злоупотреблением служебным положением со стороны меня, как Председателя райсовета.
Начало статьи не давало никаких сомнений относительно того, для чего и для кого ее опубликовали. Уверен, что уже утром,  в день выхода газеты, она лежала на столе мэра города А.А. Собчака: «Августовская публикация в «Н.В.» последствий не имела и на решение мэра  не повлияла. Председатель Петроградского райсовета, а в прошлом подполковник КГБ Павел Кошелев был благополучно назначен главой администрации. Что ж, у Анатолия Александровича могло и не хватить времени ознакомиться с тем номером «Невского времени». Удивительно другое: из Петроградского района не пришло ни одного гневного письма с угрозами подать в суд, не раздалось, как бывает в таких случаях, ни одного протестующего звонка. С фактами злоупотребления властью со стороны Кошелева и некоторых его нынешних коллег, о которых писала газета, видимо, согласились. И тем ограничились. А Павел Константинович Кошелев, не встречая фактически никакого сопротивления, продолжает уже в новом качестве – главы района – удивлять и потрясать своими недюжинными  способностями большого политика и руководителя».
Я прошу прощения у возможных читателей за столь длинную цитату, но я хотел лишь подчеркнуть всю очевидность и провокационность как предыдущих, так и этой, а также многих других последующих «поливающих» меня публикаций. В то время «гласности и демократии» газеты, еще не до конца приватизированные, были под прочным контролем комиссии  по гласности Ленинградского городского совета, председателем которой в то время был … Юрий Иннокентьевич Вдовин! Исходя из этого, любому непредвзятому читателю станет понятно, кто «заказывал музыку»  газете «Невское время»…
Главное, чего хотели достичь авторы: втянуть меня в перебранку, в судебные тяжбы, которые давали бы повод для других, дополнительных статей. Эти новые публикации   уже не могли бы пройти мимо внимания А. Собчака, которому все это рано или поздно должно было надоесть. И… тогда он принял бы долгожданное для моих врагов решение: сместить меня с должности Главы администрации района. Это должно было стать победой всех этих «депутатов-демократов», журналистов, молодых начинающих коррупционеров, вышедших из неформального клуба «Перестройка» и уже проникших  в правительственные структуры города и страны. Всех этих людей раздражал, не мог не раздражать бывший чекист-идеолог, знавший о них много гадкого и компрометирующего,  тем более сам достигший определенных вершин власти.
После упомянутых первых строк статьи автор приводил факты, «наговоренные» ему «обижаемыми» Кошелевым людьми. Тут и завистливое упоминание о моей «тронной речи»  перед Патриархом Всея Руси Алексием II, хотя «подполковник КГБ Кошелев любовью к церкви никогда не пылал». И фактики о приобретении личной машины и получении гаража в Приморском районе, где «…тамошний Председатель райсовета – коллега Кошелева по КГБ, - так сказать, однополчане». И вообще, несусветное  - о выстроенной за месяц даче Кошелева, где, наверное, приложил руку бывший председатель Исполкома А.Н. Б-ко, ведь «он в прошлом – руководитель  треста по строительству дач и садовых домиков».
Ничтоже сумняшеся, автор намекает об алкогольных возлияниях по случаю Дня Депутата, собственного дня рождения Кошелева 26 сентября и сообщает читателям о том, что «не всякий молодой организм выдержит такую нагрузку… Как результат – 27 сентября Кошелев переезжает в двухместную палату в приемном покое больницы имени Свердлова, принимает там по нескольку человек в день и продолжает производить новые непредсказуемые назначения, формируя районную администрацию. Потрясающая работоспособность»!
Ну, а дальше автору, не удосужившемуся ни сообщить, ни поинтересоваться диагнозом больного, остается только выписать последнюю, наверняка, смертельную «пилюлю»: «Вполне возможно, что к упомянутым фактам нужно еще какое-то количество доказательств, чтобы, не опасаясь последствий, произнести применительно к руководству Петроградского района слово «коррупция». Того, что уже известно, может и не хватить для суда, но неужели этого все еще не достаточно для мэра? Не пора ли Анатолию Александровичу объяснить свою симпатию к человеку, разрушавшему судьбы писателей и художников в годы застоя, а теперь взявшегося вернуть время своей молодости на территорию одного из районов Санкт-Петербурга»?
Эту статью я читал, действительно, лежа на больничной койке больницы имени Свердлова. Первоначальный диагноз при моей госпитализации был «инфаркт». Затем его сменили на «ишемическую болезнь сердца  и предынфарктное состояние».  В больнице, куда я был доставлен прямо из рабочего кабинета, я провел почти три недели. Я на самом деле принимал там сотрудников и подписывал распоряжения о новых назначениях в администрации. Это почти единственное, что было правдивым в той грязной газетной «заказухе».  9 октября 1991 года истекал двухмесячный срок, отводившийся по законодательству на ликвидацию старого Исполкома. Я должен, обязан был уложиться в этот срок. Независимо от того, был ли я болен или здоров…
А сердце, мое сердце, совершенно неожиданно для меня  стало давать сбои. Сказалась огромная психическая нагрузка последних месяцев: активная работа в избирательной команде мэра, переживания по поводу предстоящего назначения на должность главы администрации, ГКЧП с его невероятным эмоциональным напряжением, а затем интенсивная работа по формированию новой структуры администрации, к тому же проходившая на фоне сдачи школ к новому учебному году и завершения подготовки жилого фонда района к зиме… Сегодня, многие годы спустя, я думаю о том, что это мое счастье, что я попал в больницу «всего лишь» с сердечным приступом, а не с инсультом. Выдержать такое напряжение было достаточно трудно и абсолютно здоровому человеку, а ведь я менее двух лет назад прошел через страшную автомобильною катастрофу…
Эта осень  1991 года была, пожалуй, за все годы моей государственной службы, наверное, одним из самых трудных испытаний. Ведь передо мной стояло «задач громадье», а физическое состояние было ужасным. Я задыхался, даже поднимаясь на два лестничных полета. Сделать три-четыре приседания для меня в это время было гораздо труднее, чем раньше пробежать «на всех парах» на лыжах десять километров. Меня осматривали и консультировали лучшие специалисты города: профессора Петров и Алмазов, но в особенностях моей кардиограммы и строения сердца было не очень-то просто разобраться. В результате было установлено, что у меня врожденное утолщение межжелудочковой перегородки, по-научному называемое «ассиметричной кардиомиопатией», вызывающей сердечную аритмию и способной совершенно неожиданно уложить меня на больничную койку.
И все-таки воля к победе, воспитанная годами службы в органах госбезопасности и игрой в футбол, любимой игрой мальчишек 60-х годов прошлого века, сделали свое дело. Уже к концу октября я твердо встал на ноги и вышел на работу полный желания расчистить «авгиевы конюшни» старой исполкомовской системы, то есть я по-настоящему был готов совершить «новые подвиги Геракла». И хотя за время моей болезни на 6-й сессии райсовета депутаты в мое отсутствие освободили меня от должности Председателя райсовета, я не очень сильно об этом переживал.
Я смотрел вперед, и  уже видел, как можно и нужно сформировать профессиональную команду своих  единомышленников, способную по-новому организовать работу администрации: без взяток, без бюрократизма и волокиты. Мы сможем, мы обязательно станем командой, открыто смотрящей в глаза жителям района, ради которых мы исполняем свои обязанности. Все двурушники, приспособленцы и мздоимцы будут с корнем вырваны с нашего петроградского поля! И, как ни странно, при полном отсутствии опыта хозяйственной управленческой работы, у меня это дело стало получаться!!!
А как же  газета «Невское время» и ее статья, порочащая мое честное имя? Я отвечу этим псевдодемократам. Но не через суд, ни через газету, а поступлю иначе и воспользуюсь достижениями новой, постперестроечной демократии. Я стойко перенесу все гнусные выступления на 6-й сессии бывших заместителей Председателя Исполкома Я-на и С-го, а также с терпением и достоинством переживу двухмесячную работу специальной депутатской комиссии, расследующей факты, изложенные в статье «Новые подвиги Геракла» и выступлениях уволенных по сокращению штатов бывших работников Исполкома.
 Я твердо знаю, как и когда я отвечу на инсинуации в мой адрес.  Я уверен в себе, и в том, что разобью эти вздорные обвинения. И  даже рад тому, что создана депутатская комиссия и что она будет докладывать результаты своей работы 7-й сессии ХХI созыва. Значит, у меня будет возможность открыто, под протокол камня на камне не оставить от этих голословных обвинений, добившись официального решения сессии, которое дезавуирует эту газетную статью.
Нет, конечно же, осенью 1991 года я занимался  по своей работе не только этой «подковерной борьбой». На меня навалились все текущие проблемы жизни района: и запуск многочисленных петроградских котельных, и проблемы горячего питания школьников, и снабжение продовольствием  магазинов райпищеторга и многое, многое другое. Но все это было обычной, рутинной работой. А сессии райсовета, «бои местного значения» на депутатском Президиуме совета за бюджетные поправки и другие принципиальные решения, стали, несомненно,  более яркими воспоминаниями о начале моей карьеры в качестве Главы районной администрации.
Седьмая сессия райсовета стала для меня первой, когда я сидел не в  президиуме, а в зале, уже не руководя депутатским собранием. Это было единственной разницей, потому что для определенной (все более редеющей) группы депутатов, я по-прежнему оставался главной мишенью. Новый председатель райсовета – подполковник советской армии А.А. В-в, курсовой офицер Академии имени Можайского стал, как это часто бывает при выборах, компромиссной фигурой.
Я был заранее уверен в том, что кто бы ни был выбран на пост председателя райсовета, у меня рано или поздно возникнут с этим человеком противоречия и столкновения. Так была в то время сформирована сама структура власти, что она должна была порождать конфликт между властью представительской (законодательной) и исполнительной. В конечном итоге это и приведет осенью 1993 года к противостоянию Президента России и Верховного Совета страны и к последующему роспуску советов всех уровней. Не случайно, еще лежа больнице, в конце сентября 1991 года я дал указание Б-ко как можно быстрее завершать ремонт трех этажей в здании по Кировскому проспекту дом 26/28, расположенных прямо под музеем-квартирой С.М. Кирова, чтобы готовить переезд в это здание районной администрации. Я твердо знал, что «два медведя в одной берлоге не живут».
Уже при подготовке к 7-й сессии, когда члены «депутатской комиссии по расследованию» (в которую входили только мои противники) беседовали со мной и даже моей женой Ольгой, я понимал, что «факты не подтверждаются», а материалов для скандальных выводов нет вообще. Не случайно итоги работы комиссии не стал докладывать ее председатель Г.А. Г-в, пятидесятитрехлетний ведущий научный сотрудник одного из оборонных НИИ, едкий, завистливый человек. Он стоял на политических позициях «Народного фронта» и критики КПСС, в которую его за годы службы в НИИ так и не приняли, исходя из его отрицательных личных человеческих качеств.
Доклад поручили делать депутату Э.П. Г-еву, человеку ответственному, но малообразованному и удивительно косноязычному. Вначале депутаты слушали достаточно внимательно, особенно про личную жизнь Кошелева. Но вскоре в зале послышались вздохи разочарования, когда Г-ев сообщил о том, что «машина Кошелева приобретена не Кошелевым, а женой Кошелева в добрачный период и через личные связи». Рассказ о даче Кошелева на земельном участке в 6 соток в садоводстве «Новожилово», где еще даже нет электричества, никак не тянул на выводы о коррупции. Но не очень умный, но честный депутат продолжал: «земельный участок раскорчеван Кошелевым собственными силами еще в период службы в КГБ, что подтверждают соседи – технолог В. и аппаратчица Т.»  Далее Г-ев со всеми подробностями рассказал, что «дом Кошелева еще не достроен, и его строит кооператив, не зарегистрированный в Петроградском районе», дальше… Да стоит ли описывать информацию, изложенную дальше?
После завершения доклада депутатской комиссии я добиваюсь своего десятиминутного выступления с ответом на критику (в соответствии с регламентом райсовета).  Тут уж я позволил себе посчитаться со своими врагами по полной программе! Я с самого начала достаточно жестко заявил, что в нашем совете есть депутаты, которые своей главной целью избрали не служение своим избирателем, а личную борьбу со мной, уже не как с должностным лицом райсовета и администрации, а по сути как с личностью, для чего эти, «с позволения сказать демократы», используют любые методы.
Далее я начал задавать вопросы депутатам: «Скажите, господа  депутаты, а есть у гражданина Кошелева, не у должностного лица, а у гражданина, право приобрести автомашину, гараж, построить дом, если он делает это на свои заработанные и накопленные деньги? Почему, на каком основании эти факты становятся предметом депутатского расследования? По какому праву депутат Г.А. Г-в вмешивается в мою личную жизнь, звонит на работу моей жене, ее руководству, в общественные организации и собирает информацию о том, что им известно о покупке машины, гаража и строительстве дома? А им, оказывается, ничего не известно даже о ее замужестве! Да по какому такому праву, неуважаемый депутат Г-в, Вы «разъясняете» сослуживцам моей жены, как ей не повезло с мужем, оказавшимся таким «ужасным человеком». А что за добрачные-внебрачные связи моей супруги  упоминал докладчик?  Сказал бы уж прямо, как ответила ему моя жена: «Я купила машину, когда Павел Константинович со мной рядом не лежал»! Смех в зале, а раз они смеются, значит, смеются над моими противниками, значит, я побеждаю.
И я продолжаю атаковать. В ответ на реплику с места Г.А. Г-ва о том, что я, наверное, помогал деньгами моей будущей жене при покупке машины, я резко, даже зло отвечаю: «А какое Ваше соб…, простите, депутатское дело, какой женщине и как я помогу деньгами? Может, я Вашей жене  деньгами помогу, если она об этом попросит, что в этом незаконного? Вам ведь, господа, жареные факты нужны, правда? Так почему не доложили сессии, что я раскорчевывал участок в садоводстве с привлечением рабского детского труда? Да! Да! Я сына несовершеннолетнего заставлял работать, а он не хотел»…
Нет смысла приводить все остальные мои аргументы и «подколы» депутатов. В результате заслушивания итогов работы депутатской комиссии, сессией было принято решение № 231 от 25 декабря 1991 года, в котором в пункте 4 говорилось: Признать, что факты, изложенные в статье «Новые похождения Геракла», касающиеся личной жизни Кошелева П.К., не подтвердились  и не носят признаков злоупотребления служебным положением».
Это решение сессии я направил в газету «Невское время» с предложением прекратить необоснованные нападки в мой адрес. В противном случае я придам огласке это решение сессии или подам. в суд иск о защите чести и достоинства, который, благодаря официальному документу райсовета, будет, несомненно, выигран. Тогда для депутатов, автора статьи и газеты эта история закончится полным фиаско…
Впрочем, 1991 год завершился еще одной публикацией о моей скромной персоне, имевшей весьма значительный общественный резонанс и своеобразные последствия. В мой кабинет Главы районной администрации неожиданно, по своей инициативе, пришел журналист газеты «Час пик» Лев Корсунский, один из старейших «акул пера» нашего города, ставшего к тому времени усилиями мэра Собчака Санкт-Петербургом.
Лев Юрьевич, проявив неожиданно для меня глубокие знания моей биографии, предложил дать ему, как он выразился «смелое и честное  интервью», после которого, по его словам, уже не будет негативных публикаций о моем чекистском прошлом. Я не стал долго колебаться, ответив согласием. Мое интервью под довольно-таки скандально звучащим заголовком «Следователь, которого любили обвиняемые и евреи» вышло 9 декабря 1991 года в № 49 (94) газеты «Час пик».
В этом интервью я, как мог (и как мне позволил журналист), пытался объяснить свою гражданскую позицию в тот период времени, когда я был чекистом и сейчас, когда мэр города А.А. Собчак доверил мне руководство Петроградским районом. В ответах на непростые вопросы  Л. Корсунского мне удалось (впервые!) объяснить свои чувства, в том числе и о чувстве покаяния за годы службы в КГБ, а также рассказать  о своем поведении в дни введения в стране ГКЧП.
Не скрою, не все меня удовлетворило  в этой публикации. Пришлось мне услышать и едкие шуточки от своих коллег-чекистов: «Что Вы, Павел Константинович, о своем крещении упомянули? Может, Вы еще и в церковь ходите»? Да… я ходил в церковь к причастию, исповедовался в своих грехах. Я принес свое покаяние тем, перед кем у меня было чувство вины. Но я не мог, не хотел, чтобы из моего глубоко личного покаяния разного рода демократы-карьеристы устраивали аутодофе. Как мог, я пытался рассказать об этом  интервью не самой симпатичной мне газете. Что получилось? Не мне судить… только, действительно, после этого интервью новых публикаций, в которых пытались бы мне припомнить мое чекистское прошлое, а также огульно ошельмовать меня за мою службу в органах госбезопасности, больше не было.
Думаю, пора заканчивать уже и так изрядно затянувшуюся главу, получившую звучный заголовок. Заканчивался 1991 год. У меня впереди было еще семь с лишним лет работы «Гераклом районного масштаба». И если тот самый античный Геракл после совершения своих двенадцать подвигов был взят на Олимп, где жил наравне с богами, то я уже в 1991 году в глубине своего  уже больного сердца понимал, что рано или поздно мне придется  опуститься на грешную землю. Потому что, после совершенной мною очистки Авгиевых конюшен  бывшего исполкома, а также победы над Гидрой райсовета, я все больше и больше начал отдаляться от тогдашних смольнинских Олимпийцев. Я не совпадал с этими людьми «по группе крови»: во взглядах на жизнь, на людей, ради которых мы работали, на деньги и материальные блага, которые все больше и больше становились главной желанной целью для нового постсоветского класса чиновников и депутатов.
Я еще не знал тогда, что мне придется сразиться и победить самого Немейского льва (А.А. Собчака), и что эта победа, если и принесет мне  славу, то не даст радости  и удовлетворения. Я не знал, не мог знать, сколько тяжелых испытаний ждут меня в моей личной жизни в 1992 году…

Подполковник на генеральской должности. Становление

Важно не только выстоять, но и
Восторжествовать.
Уильям Фолкнер

Начинается отделка щенка по капитана…
Александр Грин

Первые месяцы после назначения на пост Главы администрации Петроградского района мне абсолютно некогда было задумываться о  перспективах моей будущей карьеры. Ежедневная напряженная работа забирала все свободное  время, все физически и нравственные силы. Кроме продолжающейся борьбы с оппозицией в райсовете, мне пришлось еще преодолевать сопротивление внутри коллектива Администрации, сформированного во многом из старого Исполкома, привыкшего жить и работать в иных социальных условиях, в ином темпе, с другим пониманием персональной ответственности за порученное дело. Довести до этих людей, неожиданно для себя ставших мне подчиненными, мои требования к работе и е результату оказалось не так уж и легко.
Это были не молодые оперативники, которым можно было говорить про Убежденность. Увлеченность и Усердие.  К тому же эти люди  привыкли строить взаимоотношения с начальством не по букве Уставов Вооруженных Сил, ни даже по нормам Кодекса законов о труде.  Многие из них поднаторели в подковерных интригах аппаратных взаимоотношений, учесть которые подчас было гораздо важнее любых Кодексов и административных структур. Разобраться в этих хитросплетениях за короткий срок было невозможно, поэтому я понабивал достаточное количество синяков и шишек в свои первые два года работы на своем «высоком и ответственном посту».
Тем не менее, с самого начала мне удалось «пришпорить» всех сотрудников Администрации, заставив работать в более напряженном темпе. Вместо двух заседаний районного Исполкома в месяц, я ввел в качестве обязательного требования проведение еженедельных заседаний так называемого Совета Администрации, коллегиального совещательного органа при Главе администрации, помогающего ему (то есть мне) принимать правильные решения.
Это означало, что Петроградский район успевал выдавать большее количество ордеров на столь долгожданное и все более труднодоступное  бесплатное социальное жилье, а также успевал в боле короткие сроки регистрировать вновь создаваемые частные предприятия: ТОО, ОАО, ЗАО  и проч. К нам в район бурным потоком  хлынули новые предприниматели, оценившие, что здесь, на Петроградской стороне без волокиты и  бюрократических проволочек они получат регистрацию своего бизнеса, заплатив за это меньшие суммы, чем в других районах города.
Я вникал в новую для себя работу и старался выбирать свои собственные ориентиры и приоритеты. Выбрать эти приоритеты, а также стиль работы  мне во многом помогли сами жители района, а также наиболее близкие депутаты. Рискну процитировать письмо, пришедшее в районную администрацию на мое имя в 1991 году от ветерана Великой Отечественной войны Могилевского Давида Шулимовича (лексика и орфография сохранены):
«Уважаемый товарищ Кошелев! Я обратил внимание на Вашу популярность в средствах информации. Они копают под Вас по идеологическим и политическим основаниям. Однако никто не ставит под вопрос организаторские способности и деловые качества. Если это означает, что с деловыми качествами все в порядке, то именно на Вас можно рассчитывать, когда требуется сделать что-то реальное для народа. У меня есть предложение по улучшению снабжения продовольствием. Прошу Вас прочитать и использовать, если посчитаете, что это  реально. Д. Могилевский».
Ветеран Великой Отечественной войны предлагал свои варианты снабжения района продовольствием, в частности, картошкой. Кое-что из этих предложений  взял на вооружение наш вновь созданный отдел торговли и продовольствия. Я не поленился и  созвонился по телефону с ветераном, поблагодарил его за поддержку и интересные предложения. Давид Шулимович был очень рад проявленному к нему интересу, в ответ прислал мне еще одно письмо, часть из которого также хочу процитировать:
«Приоритеты на ближайшее время.  Общая ситуация скверная и продолжает ухудшаться. Возможности, однако, есть всегда. Вопрос – как разумно их использовать. Первоочередное значение имеют действия, направленные на увеличение возможностей власти, хотя конечная цель, разумеется, улучшение положения народа. Возможности власти определяются, главным образом, доверием народа и контролем над материальными стимулами. Что касается первого, главное внимание следует уделить пенсионерам. Во-первых, их много. Во-вторых, голосуют они более активно, чем остальные. В случае новых выборов, которые возможны в любой момент, голоса пенсионеров могут решить все. И, в-третьих, нужно им, в общем, немного. Сделать для них нечто удовлетворяющее намного проще, чем для остальных. Так что социальная политика должна быть ориентирована, прежде всего на пенсионеров. Соображения по поводу материального стимула изложу отдельно. Здесь же замечания общего характера. Теперь ни у кого ничего не выходит. Чтобы переломить, надо на определенное время сконцентрировать усилия на мероприятиях малого масштаба. Пусть получится немного, но чтобы вышло наверняка и притом быстро. Это лучше, чем ввязываться в крупные проекты, которые могут провалиться, а обнаружится это не сразу. Не стоит упрямиться. Если какое-то дело, казавшееся простым, наталкивается на неожиданные препятствия, которые не преодолеваются с ходу, лучше бросить и взяться за что-то другое, простое и быстрое. Когда же будет накоплен положительный опыт и будет набрана уверенность, легче будут решать крупные вопросы».
Давид Шулимович давал мне советы проводить социологические наблюдения и опросы с тем чтобы «держать руку на пульсе» с точки зрения оценки деятельности администрации населением. Я запомнил и принял на вооружение эти советы. Также как и рекомендации депутата-коммуниста Артура Артуровича Келлера, полковника медицинской службы в отставке. Он очень убедительно, на конкретных примерах рекомендовал мне организовать свою работу в стиле столь любимого ветеранами нашего города Сергея Мироновича Кирова, смело появлявшегося без охраны и сопровождающих его лиц в самых горячих точках города: на рынках, в магазинах, питейных заведениях, где строго спрашивал с нарушающих права граждан чиновников  наводил порядок. «За эту простоту общения и справедливость Сергея Мироновича очень полюбили ленинградцы, полюбят и Вас, Павел Константинович, если Вы  учтете эти советы, и будете помогать простым людям». Не знаю, сбылось ли предсказание Артура Артуровича, да мне, пожалуй, и не очень удобно давать самому себе оценку, но тот факт, что уже девять лет после моего  ухода из районной администрации жители района, встречая меня  на улице, предлагают вернуться на должность районного Главы, говорит о многом…
По крайней мере, советы  быть ближе к простым людям и их проблемам, помогать эти проблемы решать, я, безусловно, выполнил. Руководящее чванство и поведенческая заносчивость  были мне не по нутру с самого раннего детства. На всю жизнь запомнил слова отца, услышанные, когда я бы еще ребенком: «Запомни: чем человек умнее и образованнее, тем  он проще в общении с людьми». Сегодня  могу уверенно сказать, что я выполнил этот завет отца.
Использовать методы Сергея Мироновича Кирова мне приходилось по-разному: и самому проверять разрешения на торговлю в многочисленных киосках, заполнивших город в начале 90-х годов прошлого века, и заниматься  «разборками» на Сытном рынке с его директором и неформальными хозяевами из числа жителей закавказских республик.
 Не могу забыть эпизода, происшедшего вечером 29 января 1992 года на Большом проспекте Петроградской стороны. В одном из гастрономов продавали куриные окорочка, за которыми выстроилась огромная очередь. Покупка этих американских окорочков, метко названных «ножками Буша», в период тотального продуктового дефицита и продовольственных талонов считалась большой удачей. Окорочка закончились, но люди, стоявшие  в очереди, требовали, чтобы им продали продукты. Стихийно (или по воле определенных организаторов) разъяренные домохозяйки вышли на Большой проспект Петроградской стороны и перекрыли движение автотранспорта и троллейбусов по этой важной транспортной магистрали.
Я узнал о происшествии по телефону от руководства  районного управления внутренних дел. Времени на раздумье не было. Уже через десять минут, захватив с собой нескольких сотрудников администрации и депутатов, я был на Большом проспекте. Сейчас, по прошествии многих лет,  понимаю, что выходить к разъяренной толпе людей, называть свою должность и призывать их разойтись, было «безумством храбрых» (говоря словами пролетарского писателя М. Горького).
Тем не менее, я «ринулся в бой» даже не задумываясь об угрозе толпы, которая, как известно, бывает,  удивительно жестокой и неуправляемой. Хотя о неуправляемости разгневанных женщин можно было бы и поспорить, поскольку в толпе среди людей, перекрывавших движение троллейбусов и автобусов, я увидел несколько человек, еще совсем недавно работавших инструкторами Петроградского районного комитета КПСС…
Мои эмоциональные выступления, произнесенные с капота грузовика, конечно же, не могли успокоить людей, более двух часов подряд препятствовавших движению автотранспорта по важнейшей городской магистрали. Решающим в локализации конфликта стала информация о том, что в гастроном на углу улицы Ленина и Большого проспекта по приказу из мэрии, также участвовавшей в ликвидации конфликта, подвезли тушки кур и мясо. Женщины, вышедшие на Большой проспект и мешавшие движению транспорта, рванулись в магазин. По Большому проспекту вновь, вначале медленно, а потом в обычном режиме поехали машины. Я смог увидеть себя поздно вечером по телевидению в знаменитой в те годы информационной передаче «600 секунд», получив положительные оценки ее ведущего А. Невзорова, который в то время не питал симпатий к тогдашнему городскому начальству.
1992 год положил начало моим международным контактам как государственного служащего. Если за период работы в качестве Председателя райсовета я буквально раза два общался с иностранцами, посещавшими райсовет, то уже с 1992 года международное сотрудничество стало одним из важных направлений моей работы. В будущем мною и моими сотрудниками будут установлены побратимские связи с районом Тиргартен города Берлина (Германия), городами Ханко и Лахти Финляндия),  и даже муниципалитетом Западного Голливуда (Лос-Анжелес, США).
Ну а пока май 1992 года ознаменовался для меня  триумфальным выездом в швейцарский город Фрибург в составе официальной делегации вместе с военным оркестром Военно-Космической Академии имени Можайского. Инициатором приглашения оркестра в Швейцарию был депутат городского совета Фрибурга Жак Б., увидевший большой политический эффект в приезде военных музыкантов из России в Швейцарию на столетний юбилей городского любительского духового оркестра Фрибурга «Юнион инструменталь». Еще бы! Со времен легендарного А.В. Суворова по сытому и ухоженному Фрибургу не маршировали русские солдаты. Да еще такие, которые прекрасно исполняют военную духовую музыку!
Главным мотором этого международного визита с российской стороны выступила заведующая отделом культуры Петроградской администрации Оксана Мазнюк, молодая, энергичная женщина, обладавшая хорошими организаторскими способностями и глубокими знаниями в сфере культуры и искусства. Благодаря ее усилиям поездка, казавшаяся в начале невозможной, стала реальностью. Конечно же, пришлось потрудиться и мне, используя все свои знания и связи, особенно касавшиеся оформления загранпаспортов и виз для более чем тридцати военнослужащих, которые, в подавляющем большинстве, впервые в жизни оказались за границей. Не могу не вспомнить словами благодарности начальника Академии имени Можайского генерал-лейтенанта Чичеватова Николая Максимовича, проявившего мудрость и гражданское мужество, дав свое согласие на выезд оркестра за границу.
Успех военных музыкантов из России в маленьком швейцарском Фрибурге был просто ошеломляющим! Мастерство военного оркестра из Санкт-Петербурга просто покорило швейцарцев. Наш оркестр дал пять выступлений, а также участвовал в уличном параде духовых оркестров, где пользовался наибольшей популярностью. Делегация нашего Петроградского района Петербурга, которую я имел честь возглавлять, была принята мэром и депутатами городского собрания. В торжественном параде в честь столетнего юбилея городского духового оркестра приняла участи  делегация посольства России в Швейцарии во главе с послом З.В. Новожиловой. По результатам наших «гастролей» дирижер военного оркестра Академии имени Можайского Александр Иванович Макаров, прекрасный музыкант и человек был представлен сверх должности к званию полковника.
Наша администрация в июле 1992 года прекрасно приняла в нашем городе музыкантов швейцарского «Юнион Инструменталь» с ответным визитом. Мы смогли организовать уличный концерт швейцарцев на самой Дворцовой площади! Музыканты из Фрибурга и сопровождавшие их депутаты были в восторге от предложенной нами культурной программы. Однако после отъезда швейцарцев у меня остались довольно- таки неприятные впечатления. На одном из банкетов официальный переводчик  фрибургской делегации и организатор культурного обмена Жак Б. в состоянии подпития «раскрыл» швейцарским депутатам городского совета «секрет» моего «страшного чекистского прошлого», что вызвало шок у слабонервных швейцарцев. К тому же этот молодой филолог-русист  с удивительным цинизмом поведал о том, что он «выбрал Петроградский район и оркестр Академии имени Можайского» только лишь из-за моего чекистского прошлого, поскольку «просчитал», что именно мне удастся «пробить» выезд российских военных в Швейцарию.
Это событие оставило в моей еще не успевшей очерстветь душе очень неприятный осадок. Но гораздо более тяжкие чувства пришлось испытать и Ольге, и мне в связи с драматической развязкой нашего ожидания рождения ребенка. Ничто, казалось, не предвещало даже намека на плохой исход Олиной беременности. Однако, вместо  радости и счастья от появления в нашем доме младенца, мы с Олей перенесли трагедию смерти нашей долгожданной, но оказавшейся неспособной жить в этом мире дочери…
Не могу, не сумею описать всю трагичность этого события особенно для Ольги. Я имел возможность заглушать боль утраты и досады своей ежедневной изматывающей работой, а она долгие недели  оставалась один на один со своим горем и несчастьем. Никогда не забуду того добра и поддержки, которую оказал Оле в эти нелегкие для нее дни мой университетский друг Сергей Соловьев, который по нескольку раз в день звонил ей по телефону, разговаривая на разные, подчас придуманные им самим темы, морально поддерживая моего Ольгушка. Именно тогда, а еще когда Сергей в 1993 году скоропостижно уйдет из жизни, я пойму, какой у меня был друг. Настоящий Друг. С большой буквы. Не случайно уже более четырнадцати лет в моих рабочих кабинетах, которые мне, естественно, пришлось менять, стоит последняя прижизненная фотография Сергея Анатольевич Соловьева, моего близкого друга…
В том же 1992 году у меня довольно-таки неожиданно появились друзья из стана так называемого «главного противника» (так в годы моей чекистской службы именовались Соединенные Штаты Америки). Летом 1992 года состоялось мое знакомство с вице-консулом Генерального Консульства США Джефри Д. и генеральным консулом  США Джеком Госнелом.
Знакомство с Джефри произошло на приеме, состоявшмся  на государственной даче К-4, которую в тот период времени арендовало у Главного Управления Внутренних Дел Акционерное общество «Каменный остров». Генеральный директор АО немец Франц Зедельмайер любил собирать для неформальных встреч питерских «силовиков», предпринимателей, государственных чиновников и дипломатов. Мое знакомство с Джефри выглядело совершенно естественным, и ни у кого другого не вызвало бы никаких сомнений. Но… я все-таки  еще был чекистом, причем не успевшим уйти в запас, и по двум-трем фразам, ответам на вопросы, я понял, что передо мной мой коллега из ЦРУ.
   На том самом приеме было, думаю, почти с десяток моих коллег, в основном разведчиков, работавших в тот период времени в различных государственных учреждениях как у нас в КГБ говорили «под прикрытием». Кстати, один из них и представил меня Джефри Д. во время нашего разговора. Я был, несомненно, интересен Джефри Д., поскольку моя биография чекиста, ставшего Председателем райсовета и Главой администрации, была широко известна.
Как выяснилось, Джефри жил в доме дипломатов  на улице Подковырова в родном для меня Петроградском районе.  В процессе беседы Джефри Д. пригласил меня поиграть в теннис  на кортах в Приморском парке победы. Я согласился и уже на следующий день  играл в паре с Джефри, а против нас играла молодая американка  и мужчина около 45 лет, представившийся мне просто и без изысков: «Джек». После успешной игры мой новоиспеченный знакомый Джек предложил «выпить у него пива». Я сел в машину Джека, Джефри в свою, и мы поехали, на ходу обсуждая с Джеком перипетии закончившейся игры. Каково же было мое изумление, когда  мой новый знакомый, сидевший за рулем в шортах и футболке, подъехал к особняку на Гродненском переулке, над которым развевался звездно-полосатый американский флаг. На мой удивленный вопрос, куда мы приехали, Джек спокойно ответил: «Ко мне в резиденцию. Я ведь генеральный консул США».
Джек Госнел оказался удивительно приятным в общении человеком, умным, с отличным чувством юмора, хорошо знающим русский язык. Он удивительно остроумно вплетал в свою речь русские поговорки. В первый же мой визит в резиденцию (впоследствии их будут десятки) Джек познакомил меня со своей женой Ин-Ми, кореянкой и с тремя своими очаровательными девочками-подростками.
Мы продолжили наши занятия теннисом, а я стал постоянным участником приемов в генеральном консульстве США. Моя «фирма» заняла в отношении моих контактов с американскими дипломатами своеобразную позицию «невмешательства» то есть полного отсутствия к этим контактам какого-либо интереса. В это время я практически перестал быть  сотрудником органов государственной безопасности, начав получать весьма скромную пенсию, которая все-таки согревала мне душу, давая дополнительный доход.
Я понимал, что в определенной степени являюсь  объектом изучения со стороны американцев, но  твердо знал, что из этого общения они не получают никакой информации, которая могла бы быть использована в ущерб нашей стране. Поэтому мне довольно-таки часто в беседах с  Джеком Госнелом, Джефри Д. и вице-консулом Эндрю Г. приходилось «заводить рака за камень», избегая прямых ответов на остро поставленные политические вопросы, высказывая, как правило, свое мнение. А именно это мое мнение, как я скоро понял,   интересовало американцев. Они видели во мне бывшего сотрудника органов государственной безопасности, патриотически настроенного, волей судьбы вышедшего на авансцену политической жизни (по крайней мере на уровне своего района и города). Я, как мог, безо всяких оперативных заданий и согласований стремился довести до американских дипломатов «политически выгодную» для России информацию.
Мои же бывшие коллеги делали вид, что не замечали моих контактов с иностранцами, которые не могли не заинтересовать наши специальные службы. Впрочем, после развала СССР и фактического запрета КПСС эти спецслужбы переживали  свое весьма и весьма нелегкое время. Сколько переименований и реорганизаций произошло буквально за год с небольшим после Беловежского предательства и распада СССР! Люди  не успевали следить за тем, как переименовывались «органы» в 1991-1992 годах, как уходила «старая гвардия»  руководителей.  В Петербурге на смену профессионалу и порядочнейшему человеку А.А. Куркову пришел депутат Верховного Совета Степашин Сергей Вадимович, в прошлом специалист по истории марксизма-ленинизма, сумевший быстро «переодеться» в демократические одежды.
Я сам попросил аудиенции с новым начальником Управления, предпочитая, чтобы он сам составил собственное представление о моей личности, а не судил обо мне понаслышке по газетным публикациям. Идея моя была правильной, но практически оказалась нереализуемой. У Степашина уже было обо мне свое (точнее, конечно же, чужое) типично «демократическое» мнение. Он с нескрываемым равнодушием, в пол уха выслушал, чем мне приходится заниматься в качестве Главы районной администрации, с какими трудностями приходится сталкиваться. Его совершенно не заинтересовала моя информация  о фактах коррупции в сфере жилищно-коммунального хозяйства, с которыми мне пришлось столкнуться. Его также оставили равнодушным мои предложения об участии органов государственной безопасности в борьбе с так называемой «жилищной мафией».
Степашин С.В. вообще всю беседу вел расслабленно-благодушно, не стесняясь позевывать (он только утром вернулся из командировки в Москву). В итоге, выслушав (не слушая) меня, Сергей Вадимович, мой ровесник по году рождения, очень спокойно и кратко  изложил свое резюме. Обо мне он много слышал от депутатов Верховного совета Российской Федерации (Ю. Рыбакова, Б. Курковой, М. Молоствова, О. Басилашвили), поэтому  я ему «понятен от начала и  до конца». Мне было сказано, что я являюсь «прошлым органов госбезопасности», от которого он, С.В. Степашин «будет решительно избавляться». Он также выразил удивление, почему меня до сих пор не уволили из кадров сотрудников МФБ (Министерства Федеральной Безопасности), но эту ошибку он обещал исправить. 
Мне ничего не оставалось делать, как вежливо поблагодарить за  прием и покинуть здание на Литейном проспекте дом 4. Доказать свою «надежность» этому «безнадежному» «дилетанту от демократии»  было невозможно и бессмысленно. Уже через месяц-полтора после моей встречи со Степашиным я официально оформил свой «развод» с органами государственной безопасности.
Позднее один из моих бывших коллег, в тот период времени приближенный к Степашину С.В., сообщил мне, что сказал новоиспеченный «генерал от демократии» после встречи с подполковником Кошелевым-Коршуновым: «Ну, и фрукт! Может, его посадить»? Мне нет повода сомневаться в правдивости слов бывшего коллеги, тем более что он рассказал мне об этом лет пять или шесть спустя, когда уже сам был «на гражданке» на встрече членов нашего клуба офицеров запаса КГБ. В то время уже всем нашим коллегам было ясно, какую подлую роль сыграли в ослаблении органов государственной безопасности  разного рода Степашины, Бакатины, Савостьяновы в купе с нашими бывшими «клиентами», ненавидевшими советскую власть,  КГБ, а также Россию, которую они стали представлять в Высшем законодательном органе власти, не по уму и не  по заслугам получив свое должностное положение.
В 1992 году я стал пенсионером органов государственной безопасности, в сорок лет получив право называться ветераном своей некогда любимой организации, с которой у меня продолжали выстраиваться не самые легкие отношения. Если я чуть ли не каждую неделю бывал в генеральном консульстве США, знакомясь и общаясь с сенаторами  конгрессменами, то в Большой Дом я  впервые попал, пожалуй, лишь в 1995 году, когда начальником Управления стал друг моей чекистской молодости Виктор Васильевич Черкесов. Но об этом событии у меня будет возможность рассказать позже.
А пока я продолжал свою работу в качестве Главы  администрации Петроградского района, набираясь управленческого опыта, совершая ошибки и исправляя их по ходу работы. Мои взаимоотношения с депутатами того периода времени  лучше всего могут представить несколько цитат из моих записных книжек: «29 апреля 1992 года, среда. Очередной гнусный спектакль на Президиуме райсовета. 13 мая 1992 года, среда. Впадаю в гнев из-за «подлянок» руководства райсовета. 14 мая 1992 года, четверг. Какой спектакль разыгрывают нам в райсовете (бюджет). 10 июня 1992 года, среда. В очередной раз борюсь (и побеждаю) со своими недругами на Президиуме райсовета. Интересно, сколько же еще?!...  16 сентября 1992 года, среда. Последний Президиум перед очередной «съемкой» (сессией). Выигран ли он, проигран ли?! 27 января 1993 года, среда. Какой еще подлости можно ждать от В.А.А. и райсовета»?!...
Да…в райсовете продолжали кипеть политические страсти, борьба за властные полномочия в Президиуме, за влияние на Председателя райсовета и бюджетные ассигнования. Конечно же, депутатам хотелось оказывать давление на Главу районной администрации, держать его «под прессом», поскольку держать меня «на крюке» было невозможно. Депутаты отвечали за формирование районного бюджета, а также за расходование так называемых внебюджетных фондов, поэтому мне и моим коллегам приходилось «ходить на поклон» в Президиум райсовета минимум один раз в неделю (заседания проводились по средам). Предварительно иногда приходилось провести встречи с тремя-четырьмя  членами Президиума, чтобы убедить их в целесообразности тех или иных предложений, исходивших от районной администрации.
Добиться расположения депутатов не всегда было легко. Часто приходилось идти на  компромиссы. Вы, депутаты, соглашаетесь финансировать нам, администрации, дополнительные ставки сотрудников отдела социального обеспечения (в целях улучшения обслуживания пенсионеров). Хорошо! Тогда администрация не будет возражать против выделения Президиумом огромной (на конец 1991 года) суммы в 200.000 рублей на ремонтные работы в ленинградском филиале «Института истории России»  Академии Наук, где в то время работал заместитель Председателя райсовета, наш принципиальный и кристально честный демократ Николай С.  И бюджетные деньги были выделены, несмотря на то, что петербургский филиал института был учреждением федерального бюджетного финансирования.
А еще почти тридцать депутатов райсовета уже в первые  год – полтора работы активно занялись частным бизнесом, регистрируя в районе через администрацию различные ООО, ОАО и АОЗТ. Ну, и, конечно, все эти предприятия нуждались  в помещениях под аренду (под офисы, склады и торговые площади), а, значит, между депутатами и районной администрацией велась борьба за эти помещения, особенно, за порядок их предоставления.
Именно поэтому Глава администрации любого района Санкт-Петербурга не мог чувствовать себя в районе полновластным хозяином. Хотел он этого или не хотел, но он должен был выстраивать взаимоотношения с   депутатами райсовета, с его Президиумом и лично Председателем совета. Легко было только тем Главам районных администраций, которым удалось «провести» на сессии «на должность Председателя «своего человека», способного к деловому обсуждению и решению вопросов.
К концу 1992 года, как мне кажется сейчас (и казалось тогда), я уже встал крепко на ноги как государственный служащий (слово «чиновник» я всегда не любил), возглавляющий исполнительную власть района. Благодаря своей природной энергии и энтузиазму, я заставлял все быстрее вращаться  маховики исполнительной власти, обращая особое внимание на то, чтобы от этого вращения была реальная отдача.
У нас в районе остро стоит жилищная проблема? Что ж; помимо плановых приемов по записи с подготовкой и анализом дел учета очередников на жилье, я буду проводить  по субботам «открытые приемы», куда люди смогут прийти без предварительной записи. Жители района смогут оставить свои письменные заявления лично Главе администрации, которые им же лично и будут рассмотрены. Это были нелегкие в физическом и моральном плане испытания. Мой личный рекорд подобных приемов был 45 (!!!) человек за длинный-предлинный рабочий субботний день. После таких приемов я приходил домой совершенно опустошенный, абсолютно неспособный к занятию какими-либо домашними делами.
  Рос, постепенно, и мой внешний авторитет.  Не случайно многие коллеги  и сотрудники за моей спиной шептались о том, «какой интерес к району и к Кошелеву проявляют иностранцы. Смотрите, редкую неделю в администрации какой-нибудь зарубежной делегации не бывает». Да, мой кабинет, помимо генерального консула США, посещали генеральный консул Германии, генконсулы Дании, Италии. Я бывал на многочисленных дипломатических приемах, участвовал во встречах с послом США в России Томасом Пикерингом, деловых завтраках с послом по особым поручениям Полом Бремером III и многими другими. Благодаря  моим связям в генеральном консульстве США я был отобран представителями Мэрилендского университета для месячной стажировки в США после успешно пройденного собеседования  и тестирования, у  Элизабет Такер, директора программ «Центра  обучения взрослых». Американцев значительно больше, чем представителей мэрии, заинтересовали мои идеи проведения комплексного капитального ремонта  исторических зданий в центре Петроградской стороны и на Крестовском острове, которые должны были создать благоприятнее условия для привлечения к этим работам частного капитала. При  этом мною предусматривалась важнейшая на тот момент, да, пожалуй, актуальная и сейчас, задача расселения в отдельные квартиры жителей аварийного и ветхого жилого фонда.
К слову сказать, не желая кого-то обидеть или возвысить себя самого, но тогдашний вице-мэр по жилищно-коммунальному хозяйству Правительства Петербурга Владимир Анатольевич Яковлев подобное тестирование не прошел и для обучение в США не был рекомендован. Как объясняли американцы: «Мы отбираем только тех, кто способен мыслить по-новому, перспективно и не заражен вирусом советской бюрократии».
  Для того, чтобы полететь в конце января 1993 года в США, надо было лишь получить разрешение  мэра  города А.А. Собчака. Мне удалось это сделать благодаря помощи тогдашнего начальника Управления кадров, ныне - увы -  покойного, Владимира Майорова, обучавшегося на два года позже меня на юридическом факультете ЛГУ. Володя сделал все, чтобы убедить А.А. Собчака, как важно, чтобы в США обучались представители  мэрии, обратив  особое внимание на то, что американцы сами отбирали кандидатов, поскольку обучение шло за счет AID (Агентство Международного Развития). Из мэрии в число кандидатов попал один Глава Петроградской районной администрации, в то время как депутаты Ленсовета были  представлены в делегации аж в количестве четырех человек!
В результате А.А. Собчак дал согласие на мой выезд и даже лично проинструктировал меня пред поездкой, строго наказав довести до американцев информацию, что все вопросы застройки и реконструкции города нужно решать не в Ленсовете, а в Мэрии.  В этот период времени Собчак уже начал продвигать идею проведения в Санкт-Петербурге в 1994 году «Игр Доброй Воли», поэтому он очень заинтересованно отнесся к моей идее комплексной застройки Крестовского острова с ликвидацией там старых домов барачного типа и постройкой комфортабельной Олимпийской деревни для спортсменов, которая в последствии станет жильем для горожан.
Таким образом, я стал стажером «Центра обучения взрослых» при Университете штата Мэриленд и 30 января 1993 года в составе учебной группы таких же, как и я, слушателей вылетел в Новый Свет…

1993 год. Учеба в Америке. Экзамены в России

Я вчера закончил ковку,
Я два плана залудил,
И в загранкомандировку
От завода уходил.
Владимир Высоцкий

Мы все учились понемногу
Чему-нибудь и как-нибудь…
А.С. Пушкин

С членами нашей учебной группы, состоявшей из 20 человек,  я практически начал знакомиться в самолете американской авиакомпании «Дельта». В составе делегации были, в основном, москвичи и петербуржцы, причем (редкий случай!) питерцев было больше! Среди нас были депутаты, архитекторы, строители; юристы, финансисты, начинающие риэлтеры и один представитель исполнительных органов власти (Ваш покорный слуга). Все участники семинара «Жилищная политика в США: проблемы и решения»  в той или иной  степени были связаны со строительством, реконструкцией и обслуживанием жилого фонда в России. Целью нашего семинара было изучение опыта США  в этой сфере жизнедеятельности, для последующего использования в  жизни современной России.
Мое включение в состав делегации было вполне оправданным. Ведь и первый мой выезд в Штаты в апреле 1991 года был связан с проектом строительства на территории района пятизвездной гостиницы «Шератон», которую совместно с тогдашним Управлением гостиниц Ленгорисполкома планировала возвести американская строительная и риэлтерская компания «Тишман Спайер Проперти» на углу Кронверкского проспекта и Введенской улицы. Увы…Увы… Этот проект, который мог стать очень выгодным для нашего города, был успешно «торпедирован» нашей российской бюрократией и тогдашней политической неразберихой. Только сейчас, семнадцать лет спустя,  на этом месте завершается строительство жилого дома. Но как это далеко от тех перспективных планов застройки и реконструкции прилегающей территории, которые были в те годы у российско-американского предприятия «Парк-отель».
В 1993 году в США еще не прошла эйфория  любви и интереса к России. Нет, настоящей любви и интереса  к нашей стране у космополитичных до мозга костей американцев, никогда не было и не будет. Но интерес к стране, которую совсем недавно они  боялись и ненавидели, был в те годы огромный, а знания о реальной жизни в России были у американцев минимальными.
Условия проживания и обучения в «Центре образования взрослых» при Университете штата Мэриленд были весьма комфортными. Мы жили в университетском кампусе (городке), расположенном в пригороде Вашингтона, столицы США в небольших двухместных номерах. В центр города можно было добраться на метро. Мы были обеспечены бесплатным (причем очень качественным и обильным) питанием. На месяц нашего пребывания  мы получили по 500 долларов на каждого на «карманные расходы», а также еще 100 долларов на человека для возможного приобретения книг и канцелярских принадлежностей. Так что некоторые из нас чувствовали себя богатыми, как Крезы. К тому же в нашем распоряжении был бесплатный  бассейн и спортивный зал университета. В выходные дни мы зачастую становились гостями наших профессоров и преподавателей, посещая их дома, где проводились типично американские «party», на которых мы, гости из России, становились центром внимания.
Но все-таки  главным для нас были традиционные лекции и семинары, многие из которых были выездными. Мы посетили не один десяток строящихся домов и коттеджных поселков, побывали на нескольких заводах, изготавливающих стройматериалы. Посещали офисы риэлтерских контор, общались с успешными жилищными брокерами, делившимися с нами, еще  очень наивными в вопросах оценки и продажи недвижимости, своими профессиональными секретами. Вспоминаю свои  впечатления от посещения обслуживающей жилищный фонд компании «Fanny May», где нам демонстрировали процесс обучения рабочих, осуществляющих обслуживание зданий и жилых квартир.
Каждый рабочий фирмы после  четырехмесячного обучения, оплачиваемого  за счет  самого рабочего, получал навыки плотника, электрика, кровельщика и плиточника. Причем этому рабочему надлежало  осуществлять типовые ремонтные работы типовым методом, чтобы после него другой рабочий мог также снять кран, поменять плитку в ванной, установить раму или дверное полотно. Не забуду ответа на мой вопрос, который дал наш бывший соотечественник В., в прошлом инженер НИИ: «Главное, чтобы ничего не делать с нашим обычным русским творчеством, Все должно быть выполнено однообразно. И все»!
Николай Ж., депутат Законодательного собрания, в прошлом сам работник жилищно-коммунального хозяйства, рассуждал: «У нас тоже в ТПО ЖХ тоже  есть образцовая мастерская. Ну, здесь только все поприличнее. Да сантехник трешку с жильцов не вымогает». Меня, как Главу районной администрации, интересовали финансовые вопросы. Почему у нас в России, бывшем Советском Союзе, жилищно-коммунальное хозяйство было в вечном запустении и считалось  по природе своей дотационным. А почему здесь, в Соединенных Штатах Америки, эксплуатация муниципального жилья приносит прибыль? Почему у нас в Петербурге, где только-только начиналось элитное жилищное строительство,  все «новые русские» мечтали  о «социально однородном заселении нового дома», а в США застройщик  был обязан передать часть жилья малоимущим, которые будут оплачивать свое в нем проживание за счет государственных субсидий?
Много, очень много «почему», «отчего», «как это получается» было задано нами за этот месяц не только американским преподавателям и специалистам, но и самим себе. Ведь долгими вечерами в студенческом общежитии мы собирались по русской традиции в маленьких комнатах большими компаниями, курили, пили водку,  пели песни и… разговаривали. Разговаривали и беседовали о том, что узнали, увидели, поняли.
Американцы, несомненно, изучали нас. Не случайно из моей чекистской молодости я запомнил, что Агентство Международного Развития активно используется и финансируется американскими спецслужбами. Еще в самолете нам сообщили, как наши американские «благодетели»  разбили нас по парам  для совместного проживания. Самостоятельный «обмен» номерами без санкции менеджера  нашей стажировки очаровательного Марка Х., прекрасно владеющего русским языком,  был запрещен. Я был поселен, что казалось вполне естественным,  с действующим (на тот момент) полковником Российской армии Александром Мядзелецем, старшим преподавателем кафедры стратегии Артиллерийской Академии.
Александр Михайлович волей судьбы в то  время возглавлял Акционерное Общество «Корпус», которому были выделены значительные по размерам участки земли под Санкт-Петербургом для строительства жилых домов для российских военнослужащих, выводимых с территории Восточной Европы. Мы, к счастью, очень подружились  с Александром и не дали представителям  американских спецслужб никаких поводов для анализа заслуживающей внимания оперативной информации. Все разговоры в номере у нас касались детей, строящихся дачных домов, да обсуждения просмотренных по ТВ тупых американских боевиков, которые я пытался Александру переводить. В этой поездке я поставил перед собой задачу заговорить по-английски, несмотря на то, что все лекции и семинары шли под синхронный перевод. В принципе, мне удалось добиться своего: в сорок лет начать говорить более-менее свободно по-английски.
Мне много дала эта стажировка в Мэрилендском университете для становления как руководителя. Это  не только новые контакты и связи среди американских бизнесменов-застройщиков. Стажировка научила меня новым методам в искусстве спора и дискуссиях. До сих пор храню у себя учебник «Основы менеджмента», изданный на русском языке. Одним из авторов учебного пособия являлся известный американский экономист Майкл Хеддури, жена которого Джилл Хеддури преподавала нам в Мэрилендском университете и была экспертом по жилищному законодательству Верхового Совета Российской Федерации. Учебник был подарен мне в знак признания моих практических знаний по учету и распределению жилья в Санкт-Петербурге. Джил Хеддури  признала, что таких людей, как я, не хватало в рабочей группе, принимавшей ново российское законодательство по жилью. Зато в этой рабочей группе, как я понял, было достаточно лоббистов, заботившихся не о решении проблем жилья простых россиян, а о создании наиболее благоприятных условий для скупки жилой площади вновь создававшимися  риэлтерскими конторами и продажи земельных участков недобросовестным застройщикам.
У меня, моих  товарищей по учебе, с которыми мы в последствии несколько раз всей группой встречались, остались двойственные впечатления от результатов этой стажировки. С одной стороны мы все,  представлявшие в основном государственные структуры, смогли получить новые и очень важные для нас  знания об ипотеке, о практике оформления закладных при  оформлении ипотечных кредитов, о новых формах работы по рентабельной эксплуатации жилья. С другой стороны почти никому из нас не удалось  внедрить эти знания в нашем городе, нашей стране в течение долгих 15 лет, прошедших после нашего обучения. Даже Александр Вахмистров, ставший через несколько лет после этой стажировки вице-губернатором Санкт-Петербурга по строительству, не может похвастаться  ни широкой программой строительства социального жилья, ни отработанной системой ипотечного кредитования, ни  организованной системой конкурентного технического обслуживания зданий, находящихся в ведении города.
Следующей группе, обучавшейся  Мэрилендском университете после нас, повезло больше. Ее костяк  составляли предприниматели, выбравшие для себя  новые (для России) профессии застройщиков, риэлтеров и девелоперов. Из этой группы вышли многие  руководители риэлтерских агентств и компаний-застройщиков. В частности, успешный генеральный директор фирмы RBI Эдуард Тиктинский обучался у тех же преподавателей в том же университете всего лишь на пол года позже нашей группы.
В родной Питер я прилетел в марте 1993 года, еще успев побывать на западном побережье США в Сан-Франциско, куда был приглашен американскими застройщиками, заинтересованными в сотрудничестве с Россией. Я вернулся из Нового Света более закаленным и более уверенным  себе, скорее по-русски, чем по-американски.
Мой верный первый заместитель Аркадий Никитич Б-ко встретил меня двумя высокими стопками дел и документов, которые надо было подписать. Этот человек, прекрасно умевший организовать свою и чужую работу, умел делать все. Абсолютно все. Кроме принятия самостоятельных решений. Когда на первом же большом заседании Совета Администрации после моего возвращения я назначил его  председателем комиссии, отвечающей за призыв на воинскую службу Аркадий Никитич публично «взбрыкнул»: «Это не вопрос компетенции первого заместителя. Тут нужно принимать высокие решения. Это должны делать только Вы, Павел Константинович, как первое лицо администрации».
Я спокойно, тоном, не терпящим возражений, сказал, что первый заместитель – это человек, способный и обязанный принимать решения. Поэтому председателем районной призывной комиссии будет он. Б-ко, по-видимому, нервничая, воскликнул: «Если Вы меня назначите, то я подам заявление об уходе»! Я также спокойно (даже удивляясь самому себе) произнес: «Не хотите работать, неся ответственность? Хотите подать заявление об уходе? Подавайте! Не будем превращать совещание в «семейные разборки».
Заявление об уходе с должности первого заместителя Аркадий Никитич принес мне  на следующий день во вторник 23 марта 1993 года, сразу же  после ознакомления с приказом о его назначении председателем районной призывной комиссии. Я смотрел в лицо этого зрелого, опытного руководителя, которому  всего лишь несколько дней назад исполнилось 56 лет. И задал всего лишь один вопрос: «Вы хорошо подумали о последствиях этого поступка»? «Да», – не очень уверенно ответил Аркадий Никитич. «Хорошо. Я удовлетворяю Ваше желание. Хотя мне жаль терять Вас  как толкового работника», – и сразу же подписал заявление, вернув его Б-ко. Не могу описать степень растерянности этого уже немолодого человека. Но… у него тоже был характер. Он понял, что я не боюсь остаться один без такого помощника, понял, что я уже вырос  как руководитель и как личность. 
Аркадий Никитич как-то согнулся в плечах, взял подписанное мной заявление и понес регистрировать его в кадры. По взаимному соглашению сторон он покинул администрацию, не отрабатывая положенные две недели, сдав все свои дела и документацию буквально за три-четыре дня. До сих пор только добрым словом вспоминаю этого человека, очень много сделавшего для моего становления как руководителя. Но  ни разу, ни одного дня не пожалел о своем поступке. Уступи  тогда  Аркадию Никитичу, уговори остаться, отмени свое решение и… все. Не стал бы я никогда тем руководителем, каким стал впоследствии. Не мне судить: плохим или хорошим. Но не стал бы Руководителем. А быть Начальником и Руководителем, как показывает мой более чем тридцатилетний опыт руководящей работы, не одно и то же. Кто этого не понимает, тот, по-видимому,  сделавшись Начальником, еще не сумел стать Руководителем.
Год 1993-й, начавшийся для меня с открытия Америки, был  для города и для страны годом испытаний. В стране все больше и больше напрягалась политическая ситуация. С самого начала года стало ощущаться  все более нарастающее противостояние между представительной и исполнительной ветвями власти. В Москве  это было персонифицировано в дуэли Б. Ельцин – Р. Хасбулатов, а в Петербурге из-за отсутствия яркой личности  в руководстве городского совета, это противостояние проходило по оси: мэр города А. Собчак – тележурналист Александр Невзоров.
Не вспомню точно, как, почему эти две яркие личности начали открыто враждовать друг с другом. Было ли виной тому поведение супруги мэра Людмилы Нарусовой на входивших в моду светских раутах, или что-то другое, не знаю. Отмечу только, что редкая информационная передача «600 секунд» не задевала «городничего Собчака» и его супругу, «даму в тюрбане». Зная эмоциональный характер Анатолия Александровича, я понимал, как это его «заводит». Думаю, что сама Людмила Борисовна откровенно ненавидела  А. Невзорова, и  хорошо дополнительно заводила своего супруга, по совместительству мэра Санкт-Петербурга.
В результате взаимных упреков, нападок, подробностей которых сейчас уже и не упомнишь, в конце марта 1993 горда информационная передача «600 секунд» на пятом канале Петербургского телевидения была закрыта. Это известие вызвало бурную реакцию определенной части  населения.  Буквально на следующий день у здания телецентра на улице Чапыгина начали возникать стихийные, а позднее уже хорошо организованные   митинги протеста. Люди требовали вернуть в эфир любимую информационную передачу и обожаемого ими тележурналиста. Дело, как это часто бывает, дошло до столкновения митингующих (в основном пожилых людей, старой коммунистической закалки) с милицией, охранявшей здание телецентра. Старики, вооруженные палками, были готовы насмерть стоять за любимого журналиста Сашу Невзорова, смело  разоблачающего разного рода «руководящих шишек». Как Глава администрации района, я не мог быть в стороне от этих событий, поэтому несколько вечеров подряд  провел на улице Чапыгина, где взаимодействовал с нашей районной милицией, на которую выпала нелегкая миссия: не допустить беспорядков возле телецентра.
К счастью, 2 апреля 1993 года вечернее «противостояние» телезрителей и милиции, достигшее, казалось накануне крайней точки кипения, закончилось. Людям объявили, что  телепередача «600 секунд» возвращается в эфир. Мог возвращаться домой и я, усталый, задерганный чиновник, удовлетворенный не решением телевизионного начальства, а  фактом того, что удалось не допустить кровопролития на вверенной мне территории района.
Мое возвращение домой не принесло мне никакой радости. Я узнал, что  в те минуты, когда мне пришлось метаться  между митингующими людьми и сотрудниками милиции, призывая и тех, и других к выдержке и спокойствию, в своей квартире на Охте скоропостижно скончалась моя мама… Я понимал, что моей вины  в этой смерти ет, что в 77 лет многие ветераны уходят из жизни от инфарктов и инсультов. И все-таки… Мне было как-то не по себе оттого, что я, как обычно, был весь погружен в свою «социально направленную» работу, не додавая своей родной  маме того тепла и   заботы, каких она заслуживала.
Все, что мне оставалось сделать, это отдать моей маме последний долг и сделать так, чтобы местом ее последнего упокоения стала могила рядом с ее мужем и моим отцом на скромном кладбище города Отрадное Кировского района Ленинградской области…
В субботу 10 апреля 1993 года мы с Олей посетили квартиру моей родной сестры Гали, где наша мама жила последние годы с дочерью, внуком и внучкой. Пришли, чтобы помянуть маму-Фаю по православному обычаю на 9-й день после смерти. Я принес в дом моей старшей сестры книгу афоризмов, собранных мной за последние двадцать лет жизни, и изданную благодаря  безвозмездной и  искренней помощи директора Фабрики «Светоч»  Анатолия Марковича Минькова.
Сестра, племянник и племянница с интересом перебирали страницы сборника под красивым древнегреческим названием «Апофтегмы» (рекомендация редактора), а я сокрушался, что мама не успела порадоваться  этому успеху ее «младшенького». Каково же было мое  изумление, когда мамина соседка и подруга по коротанию  старости Н. сказала, что «слава Богу, Петровна про эту книгу очередной плохой статьи не прочитала. Я ей специально эту газету не дала, где тебя, Павел, за эту книгу ругают». Дальше мне пришлось (вольно или невольно), даже поминая родную маму, вести свое расследование. Действительно, как оказалось 31 марта 1993 года в газете «Смена» была опубликована статья некоей Богословской под зловещим названием «Убить дракона». В этой статье автор, вроде бы случайно купивший в Доме Книги брошюру с афоризмами, пишет о том, что узнал, что собирателем-составителем этой книги является пресловутый «полковник КГБ Кошелев-Коршунов», который, по-видимому,     собирал эти изречения, чтобы лучше играть перед деятелями культуры Ленинграда образ интеллигентного человека…
Как только не поизгалялась автор статьи над приведенными к книге цитатами, обыгрывая, как их будет читать «юноша, обдумывающий житье»! Вывод Е. Богословской, этой совершенно незнакомой мне женщины, был безапелляционным и по-журналистски хлестким: «Думаю, что и Жак Превер, и Сенека, и Джордж Байрон, и Ницше, и все остальные цитируемые, если бы могли, убрали бы свои имена, и свои мысли из кошелевского сборника».
Тогда, в 1993 году я досадовал и переживал, что, казалось, неглупые люди так могут не понимать, точнее даже не желать понимать других людей, их судьбы и внутренние переживания. Тогда я еще не мог понять, что эти люди, гордо называвшие себя «демократами», бывшие аутсайдерами в партийно-советское время, непогрешимо уверены в своей монополии на истину. Цель они перед собой ставили предельно простую: очернить, оболгать, отодвинуть от управления и от власти людей, которые знали им истинную цену  и могли помешать в главном – вожделенном желании дорваться до властных полномочий, благодаря которым они займут свое достойное место в этом мире.
Ради этого подобного рода журналисты, политологи, депутаты будут с пеной у рта призывать Б. Ельцина в октябре 1993 года расстреливать в Белом Доме парламент своей страны, бить в литавры при проведении якобы экономических реформ А. Чубайса.  Они будут приветствовать решение Президента В.В. Путина об отмене выборов губернаторов и оправдывать новые думские законы о выборах, превращающих все избирательные права россиян в сплошную профанацию.
Тогда я еще не понимал, что Средства Массовой Информации очень скоро станут одним из выгоднейших видов бизнеса, а также так называемой «Четвертой Властью», с удовольствием обслуживающей (естественно, за деньги) все остальные ветви власти, при условии, что они будут создавать для этих СМИ  идеальные условия существования…

«Герой нашего времени»
 
Ах, обмануть меня не трудно,
Я сам обманываться рад…
А.С. Пушкин

1993 год принесет  мне еще один, возможно, последний удар по моей репутации, нанесенный за мое чекистское прошлое. В дальнейшем, если меня и будут пинать и кусать разного рода «журналюги», то они уже будут предпочитать искать намеки на личный интерес, коррупцию или злоупотребление  должностным положением. В те тяжелые,  голодные годы начала 90-х прошлого ХХ века,  я не давал для свои врагов такого рода поводов, стойко перенося все тяготы новой службы, работая, не считаясь ни со своим личным временем, которого практически не было, ни со здоровьем, состоянием которого я уже не мог похвастаться…
 Еще в 1992 году я дал согласие на съемку Йоркширскому телевидению  (Великобритания), режиссер которого по имени Кевин Сим снимал цикл документальных фильмов под общим названием «Письма из Петербурга». Я поверил жителю «родины джентльменов», что съемочный материал будет демонстрироваться только в Великобритании, что К. Сима интересует не только мое чекистское прошлое, а то, как я сейчас, будучи Главой районной администрации, решаю сложные социальные проблемы, как помогаю выживать в это нелегкое время ветеранам Великой Отечественной войны и блокадникам.
Я не почувствовал, не увидел в действиях режиссера и продюсера какого-либо двойного дна. Это были люди из другого мира. Мужчина и женщина, приехавшие из далекой, благополучной Великобритании, попав в страну, переживавшую экономический и продовольственный кризисы. Я надеялся, что, согласившись сняться у англичан, мне удастся, прежде всего, сказать правду о том, как и почему мне пришлось заниматься в органах КГБ проблемами непризнанных художников и литераторов, а также довести до этих сытых, ничего не понимающих  англичан, какие острые социальные проблемы стоят сейчас перед людьми в России, как непросто работать  в новой администрации в условиях экономического кризиса  и распада старых управленческих структур.
 У меня, в принципе, ничто не вызвало недоверия или подозрений. Кевин Сим с удовольствием согласился снять не только мое посещение художественного салона авангардного искусства, где мы рассуждали о судьбах «русского андеграунда» 70-х - 80-х годов, но  и прием по жилищным вопросам Главы администрации, встречи ветеранов-блокадников. Большой кусок интервью по замыслу режиссера был снят в нашей новой квартире на улице Куйбышева на фоне коробок с книгами и посудой, которые мы просто физически не успели разобрать. Режиссер высказал свое мнение, что этот интерьер поможет ему донести до западного зрителя перемены, происходящие в России, где все с молниеносной быстротой перестраивается, где вся жизнь того времени проходила в условиях «сидения на чемоданах и коробках».
Сюжеты были сняты, англичане растворились, как лондонский туман,  я уже совсем забыл об этом эпизоде, потому что жизнь не стояла на месте. Коробки и чемоданы были разобраны, талоны на продукты питания  к этому времени были отменены, и мне некогда было вспоминать о каких-то англичанах «полуторагодовалой давности».  В мой кабинет в то время все чаще звонили американцы, немцы, финны и шведы и отнюдь не по вопросам моей бывшей службы в органах КГБ, а предлагая те или иные проекты делового сотрудничества.
И вот в один из июньских дней 1993 года в нашу с Олей квартиру позвонил кто-то из Олиных знакомых и с волнением в голосе призвал нас включить один из каналов центрального телевидения,  где в передаче «Пресс-клуб» «будут показывать телевизионный сюжет про Павла».
Увиденное на экране не могло не возмутить и не огорчить. Куда делись фрагменты съемки моей бурной деятельности на посту Главы администрации района во время приема граждан, встреч с ветеранами и с детьми в детском доме? Эти кадры проскакивали короткими секундами, без звука, без титров и комментариев. Зато после моих рассуждений в художественном салоне, на выставке авангардистов (кстати, достаточно «порезанных» и отредактированных в угоду авторам) выступали мои «идеологические противники»: Юлий Рыбаков, Борис Иванов, Игорь Адамацкий. Каждый из этих людей  давал мне уже знакомые характеристики «душителя свобод», «сатрапа коммунистической партии» и проч. и проч., стремился в той или иной степени опорочить мою нынешнюю работу в администрации, в очередной раз привлекая внимание А.А. Собчака к тому, что он опирается  «на худшие силы  из бывшего КГБ, запачкавшего себя перед своим народом и мировой общественностью».
Фильм достаточно претенциозно был назван «Герой нашего времени». Именно вокруг этого названия после окончания фильма шло обсуждение журналистов дискуссионного «Пресс-клуба», в котором участвовал его автор – режиссер Кевин Сим. Время стерло из памяти  детали «моего обсуждения». Помню точно, что больше всех старался ныне покойный Юрий Щекочихин, стремившийся навязать всем свою позицию, что «именно такие чекисты сейчас являются героями нашего времени». Были высказаны и упреки А. Собчаку за его неумение разбираться в людях, и… Да чего там только не было! Не было только элементарного: желания вникнуть и понять. Человека, Ситуацию. Время, в которое мы жили и живем сейчас.
Лишь один из журналистов попытался  порассуждать о том, что,  «у героя фильма, правда, есть способности выполнять свою нынешнюю работу, может быть, даже талант»… Но его быстро «заткнули», переведя тему  обсуждения на необходимость принятия закона о люстрации, который бы запретил бывшим  сотрудникам органов КГБ занимать должности в государственном аппарате. Я тупо сидело перед телевизором, повторяя про себя фразу, придуманную еще во время службы в КГБ, когда меня «поливали» за мое служебное рвение некоторые из бывших начальников:  «Безнадежно надеялся доказать свою надежность безнадежным»…
Тогда, в тот день я еще не знал, какой острый след оставила у моего шефа А.А. Собчака эта телепередача. Наверное,  тогда он впервые серьезно задумался о целесообразности снятия меня с должности Главы районной администрации. Может, даже для моего же блага и спокойствия. Но до того дня, когда А.А. Собчак решится реализовать свои планы, пройдет еще долгих два года. Пока в стране продолжается экономический кризис, пока ветераны Великой Отечественной и блокадники еще ориентированы на старые коммунистические идеалы и нужно уметь находить с этими людьми общий язык, я продолжал оставаться нужным Анатолию Александровичу Собчаку. Мэру нашего города пока нужны люди, способные собой закрывать амбразуры. В дальнейшем ему станут нужны коммерсанты и менеджеры, пусть не способные находить контакты с людьми, все чаще именуемыми «электоратом», но  умеющие принести реальный доход и выгоду из занимаемого ими служебного положения…

Прощай, власть советская!!!

Смело мы в бой пойдем
За власть советов…
И как один умрем
В борьбе за это!!!
Революционная песня «Варшавянка»

1993 год стал годом кризиса власти   советов на всех  уровнях. Верховный Совет Российской Федерации конфликтовал в лице его председателя Руслана Имрановича Хасбулатова с Президентом России Борисом Николаевичем Ельциным. Наш петербургский городской совет (по привычке все еще иногда называвшийся Ленсоветом) активно враждовал с мэром Петербурга А.А. Собчаком. О своих непростых отношениях с родным Петроградским райсоветом я написал, думаю, достаточно. Я был рад хотя бы тому, что в нашем районе не дошло до того, что осенью 1992 года произошло в Василеостровском  районе, где конфронтация лидеров предстательной и исполнительной власти дошла до того, что сессия райсовета объявила вотум недоверия Главе администрации Василеостровского района Губарю Е.Н.
Не хочу превращаться в политолога и заниматься глубоким анализом причин этого системного политического кризиса. Я уже писал о том, что многочисленные советы всех уровней могли успешно работать в  старое коммунистическое время, когда собирались  на сессии два-три раза в год и за день-два заседаний принимали единогласно решения по важнейшим социально-экономическим проблемам, которые готовились аппаратом исполкома.
Избрание по всей стране в 1990 году многотысячной армии новых депутатов-чиновников, желающих работать в качестве депутатов на постоянной, оплачиваемой основе, легло, прежде всего, тяжелым бременем на государственный бюджет. Аппарат чиновничества вырастал  в разы за очень короткое время. Тысячи тысяч энергичных, убежденных в своей избранности и в правоте свои политических взглядов, искали для себя поле своей деятельности, где они могли бы применить свою кипучую энергию.
Как правило, из всех возможных сфер деятельности, депутаты выбирали три:  Распределять, Разрешать (Зпррещать), Контролировать. Примерно этим же хотела заниматься исполнительная власть, за одним исключением: эта власть не очень хотела,  чтобы контролировали ее. Поэтому на всех уровнях противостояния двух ветвей власти  начали возникать столкновения по вопросам распределения бюджета и распоряжения денежными счетами. Каждой из ветвей власти хотелось монополизировать новую  сферу в жизни России – распоряжение государственным имуществом. И тут началась война суверенитетов!
Вспоминаю, сколько споров, доходящих до хрипоты и почти до драки, происходило на так называемом Координационном Совете районных советов, где должно было осуществиться разделение полномочий  между  горсоветом и райсоветами города. Помню, что когда кто-то из городских депутатов начал категорически отказываться признавать права районов на распоряжение имуществом (зданиями, землей, встроенными помещениями в жилых домах) я, в  присущей себе манере, пошутил: «Раз так, то Петроградский район, имеющий свой богатый бюджет, поднимет мосты и отделится от Санкт-Петербурга, провозгласив свою «Островную республику Петроград». Телевидение с телевышкой  у нас свое, мы сообщим о нашей независимости всему миру. У нас есть и свои войска противовоздушной обороны – Зенитно-Ракетное Училище. Академия имени Можайского – наша дальняя космическая разведка. Крейсер «Аврора» - наш военно-морской флот. Монетный Двор будет чеканить нам свои деньги. Мы сразу предложим через наш районный Парламент создать  Ассоциацию Островных Государств. Нас поддержит и Великобритания и Япония»… Это была, конечно же, всего лишь шутка, к тому же сказанная в «курилке» Ленсовета. Но, ведь находились же горячие головы, которые на уровне районов объявляли своей собственностью и недра, и воздушное пространство и транспорт. И даже решения «законным образом» по этому поводу принимали.
Несомненно, политическая система Советов народных депутатов нуждалась в реформировании. Как нуждалась в правовом регулировании и власть Президента, и многочисленных губернаторов и Президентов республик в составе Российской Федерации. Любая власть, прежде всего, думает о своем укреплении. А укрепление власти  в нашей стране всегда начиналось с создания новых аппаратных структур, которые начали расти, как грибы, подчас безо всяких нормативных документов, регламентирующих их деятельность. Это не могло не возмущать депутатов, которые стремились передавать эти  настроения своим избирателям, то есть народу. Ну, а когда Руслан Имранович Хасбулатов начал к тому же и «заводить» депутатов, науськивая их на не самого идеального Президента Б.Н. Ельцина, запахло грозой…
Уже к осени 1993 года  в стране начало ощущаться приближение политического кризиса. В сентябре  1993 года нападки Хасбулатова Р.И. на Ельцина стали такими острыми, что в воздухе запахло импичментом. Коммунисты в Верховном Совете были готовы  объединиться с Р.И. Хасбулатовым и демократами, недовольными  правлением Ельцина Б.Н. и его окружения. У нас на сессии Петроградского райсовета в октябре 1993 года даже рассматривали проект заявления райсовета с призывом устранить институт президентства, как «являющийся нетрадиционно формой государственного правления для России», а самого Ельцина Б.Н. привлечь к уголовной ответственности за измену Родине.
Текст заявления считаю нужным опубликовать в этой книге, не ссылаясь на автора проекта и фамилии 10 депутатов, его подписавших (грамматика и лексика документа сохранены).

ПЕТРОГРАДСКИЙ РАЙОННЫ СОВЕТ
НАРОДНЫХ  ДЕРПУТАТОВ

28 сентября 1993 года                Санкт- Петербург

Петроградский районный Совет народных депутатов заявляет о полной поддержке действий Верховного Совета Российской Федерации по защите конституции, советского государственного строя, пресечению попытки государственного переворота. Нашему народу нужна экономическая и социальная стабильность, правое государство.
Действия бывшего президента Российской Федерации Б.Н. Ельцина, направленные на развал Державы, экономики, армии и страны, попытку ликвидировать Советы, являющих собой форму представительной демократии, расцениваем как государственное преступление. Обращаемся к прокуратуре РФ с настоятельной просьбой рассмотреть вопрос о привлечении к уголовной ответственности Б.Н. Ельцина и лиц из его окружения (ст.ст. 64, 69, ;70 УК РСФСР).
Считаем ошибочным учреждение института президентства являющегося  нетрадиционной формой государственно правления для России.  Необходимо местные органы власти исполнительной (мэрии, районные администрации) подчинить исключительно местным советам народных депутатов.
От имени своих избирателей требуем от Верховного Совета Российской Федерации и Правительства РФ принятия  неотложных мер по стабилизации цен и обузданию преступности. Остановить развал промышленности, сельского хозяйства, науки, обороноспособности Родины.

По поручению сессии Совета

Председатель Совета                А.А. В –в

Проект подготовлен
Деп……. (..-й округ).

Незадолго до знаменитых и печально известных событий 4 октября 1993 года я, совершенно неожиданно для себя, принял участие в одной встрече с Председателем Верховного Совета Российской Федерации Р.И. Хасбулатовым. Это было в конце сентября 1993 года. Председатель  Верховного Совета Российской Федерации прибыл в Санкт-Петербург с большой свитой чтобы провестил встречу с депутатами местных советов в актовом зале Таврического дворца, где к тому времени уже была размещена Межпарламентская Ассамблея стран СНГ.
В те дни я долечивал дома  свою ангину, поэтому приглашение с курьером райсовета было доставлено мне прямо на дом. Я приехал в Таврический  за двадцать минут до  указанного в приглашении времени и… увидел огромное количество городских и районных депутатов, покидающих здание дворца. Встреча депутатов с Хасбулатовым уже закончилась. Я даже не очень-то успел сообразить, что же произошло, когда увидел выходящего и своей служебной машины  генерального директора  судостроительного объединения «Алмаз» А.П. Королева. Оказалось, что у него на руках точно такое же приглашение, как и у меня, и он его получил через Петроградский райсовет. Позже я выяснил, что совершенно случайно сотрудники райсовета по ошибке выписали мне пропуск не на встречу Хасбулатова с депутатским корпусом, а на узкое совещание с участием буквально 30-40  человек из числа директоров питерского «крупняка».*
Многих директоров, не только своего района, я знал лично, поэтому у меня не было никаких комплексов или проблем в общении. Я сел во втором ряду по соседству с А.П. Королевым и тогдашним директором «Кировского завода» П.Г. Семененко. Мы беседовали между собой, ожидая появления  Хасбулатова. Неожиданно в мою сторону повернулся человек, одиноко сидевший  в первом ряду. Мы встретились глазами и сразу же узнали друг друга. К моему удивлению этим человеком оказался Сергей Вадимович Степашин, в то время занимавший, кажется, пост председателя комитета по безопасности Верховного Совета РФ.
Мы поздоровались друг с другом и Степашин С. В., скорее машинально,  спросил, как я поживаю.  Я почти также машинально, но, хорошо помня нашу  предыдущую встречу, ответил: «Поживаю. Пытаюсь бороться с жилищной мафией. К сожалению, в одиночку, без поддержки  органов госбезопасности». Ответ Степашина был быстрым и чрезвычайно двусмысленным. То ли он неудачно пошутил, то ли сказал то, что давно для себя осознал как руководство к действию: «А чего с ней, мафией бороться? Она бессмертна! Мафию можно только возглавить»!!! Почти в  тот же момент в зал вошел Хасбулатов и Степашин пересел к нему за стол президиума.
Реакция на фразу Степашина у покойного ныне П.Г. Семененко была такой: «А кто этот мужик,  который такую глупость про мафию сморозил»? Я ответил, назвав должность и звание бывшего успешного преподавателя марксизма-ленинизма. Семененко и Королев  только многозначительно переглянулись, молча покачав головами. Из выступления Хасбулатова перед промышленниками, которое оказалось более откровенным,; чем  его встреча  с депутатами, мне стало ясно, что этот аскетичный, низкорослый  человек, готовит государственный дворцовый переворот. Целью его визита в Петербург, очевидно, было прощупывание «настроения масс» и подготовка общественного мнения к будущим решительным действиям  со стороны Верховного Совета, которые не заставили себя долго ждать.
Уже 3 октября из Москвы начали  приходить тревожные вести о захвате телецентра Альбертом Макашовым и его соратниками, о столкновениях в Московской городской думе, о танках, блокирующих здание Белого дома, в котором находились парламентарии, вставшие в оппозицию к Президенту Ельцину Б.Н.
День 4 октября 1993 года, который, я уверен, надо признавать днем национального траура, я встретил на работе. И встретил весьма напряженно. После утреннего совещания мне пришлось  участвовать  в объезде района по вопросам благоустройства. К этому времени подобные объезды у нас в администрации проводились регулярно и посвящены были, в основном, организации мелкорозничной торговли и уборке внутридворовых территорий. Вернувшись в администрацию, я узнал о событиях в Москве, где танки российской армии уже стреляли по Белому дому, в котором находились депутаты законно избранного российского Парламента.
Я, как и миллионы россиян, прильнул к экрану  телевизора, где увидел страшные кадры, показанные нам американскими телеоператорами. По нашему петербургскому телеканалу ярая демократка Бэлла Алексеевна Куркова уже вела в прямом эфире ток-шоу, «поддерживающее действия законно избранного Президента России Ельцина». В студии находились известные деятели культуры, журналисты, депутаты и даже отдельные чиновники, которые наперебой осуждали провокационные действия коммунистов, организовавших в Москве беспорядки. Все эти «демократы», среди которых особенно выделялся депутатствующий актер-демократ Олег Басилашвили, прямо-таки с пеной у рта призывавший Ельцина «не щадить, а уничтожать бунтовщиков». К сожалению, среди сидящих в студии, подкладывающих хворостинки в костер, людей я увидел  и своего коллегу, главу администрации одного из районов,  которого до этого момента я считал за порядочного человека.
Мною владели в те часы два чувства: чувство душевной опустошенности и чувство омерзения. Неужели мне «посчастливилось» дожить до кровопролития, венчающего завершение кризиса двух ветвей власти, двух конкретных людей, поднятых на самый верх российской власти и оказавшихся готовыми заплатить за эту власть чужой кровью…  Лучше всего мое психологическое состояние в тот момент может отразить краткая запись в моем ежедневнике, сделанная в день 4 октября 1993 года: «Как тяжко и муторно на душе оттого, что происходит в стране, в городе, в районе (стояние между ОМОНом и демонстрантами)».
Сотрудники администрации ходили по коридорам и кабинетам как-то по-особому тихо и неприметно, даже разговаривая вполголоса. На меня очень сильно впечатление произвел телефонный разговор  с моим сыном Максимом. Девятнадцатилетний мальчишка, студент юридического факультета Петербургского университета говорил то, что думает, без оглядки на должности и политическую ситуацию. Я сам воспитывал этого мальчика, пытаясь заложить в его детскую душу свои собственные взгляды на Справедливость, Порядочность, Долг перед Родиной.… Для Максима, говорившего то, что он думает, а не то, что ему «заливали» в уши по телевизору Курковы и Басилашвили, не было сомнений в преступном и аморальном характере всего происходящего в Москве.
В принципе,  не было таких сомнений и у меня. Отличие в наших взглядах на события у Белого дома в Москве было в одном: он мог говорить об этом все, что думает, и он мог делать все, что хочет. А я должен был исполнять свой служебный долг, независимо от своих  взглядов, сомнений и настроения. Мой сегодняшний долг требовал от меня, как и в тревожные дни ГКЧП в августе 1991 года одного: «не допустить кровопролития на территории вверенного мне района».
Уже к концу рабочего дня  начальник  Петроградского РУВД полковник милиции Плужник А.М. сообщил мне о том, что у «Гостиного Двора» в Центральном районе  происходит стихийный митинг протеста против расстрела Белого дома. Его организатор – один из лидеров коммунистической партии Виктор Тюлькин. Люди, участвующие в митинге, выражают возмущение развязанным в Москве кровопролитием и еще больше выражают недовольство однобоким представлением московских  событий на петербургском телевидении. Среди митингующих раздаются призывы идти к телецентру и требовать допустить их лидеров в прямой эфир для изложения их оценки событий в Москве.
Александр Макарович, честный милицейский офицер, настоящий служака, с тревогой сообщил мне, что к улице Чапыгина по требованию Бэлы Курковой стягиваются силы петербургского ОМОНа, а с раннего утра во дворе телецентра стоят три бронетранспортера с экипажами солдат-срочников, которым никто не ставит их боевую задачу и уже почти пол суток никто не кормит. Вызваны солдаты той же Б.А. Курковой «на всякий случай». И не дай Бог, если случай представится, как будут вести себя мальчишки с оружием в руках, когда на них пойдет толпа разъяренных демонстрантов?...
Мы с А.М. Плужником поняли друг друга с полуслова: если демонстранты дойдут до улицы Чапыгина – то столкновения с ОМОНом, а, может,  и с войсками, не избежать. Мы договорились с Александром Макаровичем, что каждый по своим каналам доложит своему руководству наши опасения, а потом мы вновь соберемся у меня в кабинете для обсуждения дальнейших планов действий.
Ситуация разворачивалась стремительно.  Кажется, мы едва успели доложить нашу обеспокоенность «наверх», как прошла информация о том, что демонстранты во главе с В. Тюлькиным в количестве не мене 300 человек двинулись от «Гостиного двора» в сторону телецентра. Напрасны были мои звонки начальникам Управлений ФСБ и ГУВД. Каждый из этих уважаемых руководителей-профессионалов, выслушав мои опасения о возможном столкновении демонстрантов с вооруженной милицией у телецентра на улице Чапыгина, уклонился от принятия решения о перекрытии движения для демонстрантов.
Нет, эти руководители, хорошо знакомые мне, выслушали   меня, даже согласились с тем, что «надо что-то делать», но… после этого разговора я не смог дозвониться ни одному из них. Радиотелефонов в то время на вооружении силовых структур и районных администраций  просто не было, а приемные соединить с генералами  не могли из-за… отсутствия руководителей на рабочем месте. Так это было на самом деле или не так, я не знаю. Возможно, генералы, один из которых был из числа самых близких друзей моей чекистской молодости, поступили абсолютно правильно.  Однако, в эти мгновения я принимал свои собственные решения не только головой, но и сердцем, почти также как три года спустя  политтехнологи будут призывать россиян «голосовать сердцем» за президента-алкоголика Б.Н. Ельцина.
Я представил, что, возможно, в этой толпе  возмущенных людей может идти мой сын Максим. Явственно представил, что может произойти, когда толпа людей, среди которых могут быть и вооруженные, войдут в соприкосновение с молоденькими солдатами, сидящими за пулеметами в бронетранспортерах. Кто обвинит молоденького, необстрелянного солдата, что он, действуя инстинктивно, защищая себя самого, откроет огонь на поражение…
Решения приходили в голову молниеносно. Я сажусь в машину и выезжаю в сторону Троицкого моста, куда уже подошли демонстранты. Я уже знаю, что приказа перекрыть движение, «завернуть» демонстрантов в сторону от Каменноостровского проспекта нет и не будет. Демонстранты беспрепятственно смогут дойти до улицы Чапыгина. А там… Нет, не хочется думать, что будет там и потом…
На спуске с Троицкого моста я встречаю колонну демонстрантов.  Люди идут молча, и от этого более зловещим кажется их движение. Это не толпа. Это люди,; организованные своим осознанием несправедливости, и готовые отстаивать свои права быть понятыми или хотя бы услышанными. Я подхожу к Тюлькину: «Виктор Аркадьевич! Я Глава администрации Петроградского района Кошелев. Должен Вас предупредить, что Вы ведете людей на ОМОН и вооруженных солдат. Возможно кровопролитие, и эта кровь будет на Вашей совести». Тюлькин отвечает мне своим низким грудным голосом, напоминая мне какого-нибудь революционного матроса из старых кинофильмов про Октябрьскую революцию: «Кровь, если она прольется, также как кровь парламентариев и мирных граждан, пролитая в Москве, будет на совести нынешней власти, которая боится свободы слова, и которая отказала мне, официальному лидеру партии в выступлении в прямом эфире. Мы идем не воевать и не провоцировать столкновение с войсками. Мы идем требовать реализации нашего права на свободу слова. Если меня и моих товарищей допустят до телепередачи прямого эфира, которая сейчас идет по пятому каналу, то мы разойдемся мирно». Сказано просто, весомо и ответственно. Я договариваюсь с Тюлькиным, что поеду в телецентр и попытаюсь договориться  с руководством телевидения о предоставлении ему телеэфира.
Я мигом домчался до телецентра, поднялся на этаж, где находились кабинеты руководства. По пути успеваю увидеть и напряженный, настроенный на боевую схватку ОМОН, и усталых, растерянных, голодных молоденьких солдат на бронетранспортере: «Дяденька, у Вас закурить нету»? В коридоре я встретил Виктора Д., одного из заместителей Б.А. Курковой, нормального, грамотного руководителя, прошедшего хорошую школу Смольного. Объясняю ему ситуацию. Он моментально реагирует: «Правильно. Надо дать возможность выступить Тюлькину, чтобы остальные успокоились, и не допустить столкновения демонстрантов с ОМОН. Идем к Курковой»!
Реакция Бэлы Алексеевны была более чем неадекватной.  Она впала с истерику, она визжала, брызгая, в прямом смысле этого слова, слюной, крича, что не допустит на телевидение никого из  этой «проклятой оппозиции», и что моя «задача вместе с органами милиции и армией обеспечить безопасность телецентра, а не ходатайствовать за коммунягу Тюлькина»! Объяснить что-либо этой патологически напуганной демократке  было не возможно. Мне показалось, что я даже обонянием ощущал её патологический страх. Кажется, я что-то сказал о том, на чью совесть может пасть кровь  невинных людей, и пошел из кабинета Б. Курковой к выходу. Меня догнал молодой, талантливый тележурналист Игорь Апухтин: «Подождите, Павел Константинович!  Я с Вами. Давайте, я возьму с собой камеру, может, нам удастся как-то успокоить людей».
В этот момент я совершенно не думал, как и чем я рискую, выходя к возмущенным, нет, уже разъяренным людям, вставая между ними и ОМОНом, уже готовым по первому приказу ринуться на толпу, применяя резиновые дубинки, с чьей-то легкой руки ласково названые «демократизаторами». Только успел подумать, что это парень, Игорь Апухтин, оказался очень приличным человеком. Мы с Тюлькиным переговорили, стоя посредине между ОМОНом и демонстрантами. Я сообщил Виктору Аркадьевичу о том, что на телевидение его не пустят, а также сказал, что только он  может сейчас убедить людей не идти на столкновение с органами правопорядка, только он сейчас может не допустить кровопролития. Игорь Апухтин снимал наши переговоры, делая вид, что эти кадры идут в прямой эфир.
Виктор Тюлькин обратился к бойцам ОМОН с призывом осознать, что они сейчас служат неправому делу. Он даже стал собирать в кепку деньги  от своих соратников, которые демонстративно, под «съемку» И. Апухтина положил перед омоновцами. Мы с полковником Плужником  напряженно ожидали,; чем закончится это противостояние, стоя между ОМОНом и демонстрантами.
К моему счастью, Виктор Аркадьевич Тюлькин также оказался порядочным человеком, способным держать свое слово. Мне вообще в этот день везло на встречи с порядочными и смелыми людьми (все остальные предпочитали говорить со мной по телефону). Прошло не более четверти часа, и люди, пришедшие к телецентру по призыву их руководителя В.А. Тюлькина, разошлись. Я заехал на свое рабочее место на Каменноостровском проспекте дом 26/28 для того, чтобы доложить дежурному по мэрии, чем закончились события.
Я не успел еще набрать номер дежурного в Смольном, как зазвенел мой прямой телефон. Это была Ольга: «Что ты делаешь!? Ты хочешь, чтобы твои дети остались сиротами? Ты же обещал мне не рисковать, не влезать в истории. Что ты мне говоришь, что ничего не делал? Ведь Бэлла Куркова сейчас в прямом эфире  сказала, что к ней приходил Глава Петроградского района Кошелев, который требовал допустить в прямой эфир Тюлькина. Зачем, зачем ты опять рискуешь собой, зачем»? Ольга плакала, а я, я не знал, что сказать ей, как объяснить, зачем  опять полез на рожон, зная, что у меня дома беременная жена, которая (хвала Всевышнему!) ожидает двойню.
Эх… я, действительно, рисковал собой, действуя в соответствии со словами комсомольской песни: «Раньше думай о Родине, а потом о себе»! Нет, я уже лечу домой, потому что дежурному по мэрии информация о событиях у телецентра уже доложена.. Сейчас куплю букет цветов для моей Оли, и она меня простит, поймет…
 Я уже начал закрывать дверь своего кабинета, как вдруг зазвенел телефон правительственной связи. В трубке я  услышал мужской голос, представившийся сотрудником администрации Президента России. Взволнованным голосом мой собеседник спрашивает меня, какова обстановка вокруг телецентра, что сделано для недопущения демонстрантов в здание телецентра. Я понимаю, что Бэлла Куркова успела позвонить за помощью даже в Москву в администрацию Президента Б.Н. Ельцина. Как могу, успокаиваю представителя президентской администрации, убеждая его, что «все в порядке, с демонстрантами удалось договориться». Человек из Москвы не может поверить и все переспрашивает, «какими силами удалось справиться с демонстрантами»? Я пытаюсь подчеркнуть положительную роль начальника РУВД полковника Плужника, но… Собеседник, убедившись в том, что «все в порядке», что телецентру ничто не угрожает, быстро сворачивает разговор, поскольку ему  нужно «все срочно доложить наверх».
Мне осталось только купить букет цветов Оле, что я и пытаюсь сделать, остановив свою служебную машину возле станции метро «Горьковская». Наверное, запас моего везения в этот день закончился.  Я вступил в спор с продавцом цветов, явно азербайджанцем по национальности. Он неприкрыто хамит мне, я жестко отвечаю (запас моей дипломатичности, видимо, уже за этот день закончился). Продавец зовет на помощь своих земляков, ко мне угрожающе приближаются пятеро человек, кричащих мне на плохом русском языке угрозы. Здесь ко мне возвращается инстинкт самосохранения и чувство опасности. Я оглядываюсь, и понимаю, что мне не помогут  ни сотрудник ГАИ, штрафующий возле памятника Горькому  очередного незадачливого частника, ни красная корочка Главы районной администрации. Я уступаю. И отступаю. Ухожу от столкновения. Сегодня я должен прийти домой живым и здоровым. Желательно, не только сегодня.
Дальнейшие события  октября – ноября 1993 года,; к счастью, были не столь напряженны и трагичны. Мне, как и другим моим коллегам, главам районных администраций Петербурга, пришлось опечатывать  здание райсовета, принимать на баланс районной администрации имущество ликвидированного представительного органа власти, помогать определять судьбы освобожденных депутатов и работников аппарата райсовета. У меня не было времени переживать за распущенный райсовет. Поздней осенью 1993 года я вел переговоры об установлении дружественных отношений с районом Тиргартен бывшего Западного, а теперь уже единого, Берлина.
Уже  12 декабря 1993 года состоялись выборы в новый представительный орган государственной власти России – Государственную Думу, а также всероссийский референдум по  принятию новой конституции страны, которую практически никто из населения к моменту ее принятия и не читал, и даже не видел, поскольку проект Конституции не был распечатан. . На смену  большому Ленсовету – Петросовету придет Законодательное собрание Санкт-Петербурга,; состоящее из 50 депутатов, работающих на постоянной, профессиональной основе. До выборов в районах органов местного самоуправления будет еще долгих 4 года.
Скажу честно,  в те жаркие месяцы конца 1993 года лично я еще не очень-то осознавал, что с роспуском советов народных депутатов завершилась целая эпоха в жизни нашей страны. Эпоха, которая называлась «советской властью».

«Игры острой боли» (год 1994)

Мы хотим всем рекордам
Наши звонкие дать имена!
Н. Добронравов

1994 год, вошедший в историю Санкт-Петербурга проведением знаменитых на тот период времени «Игр Доброй Воли», начался для меня и моей семьи просто триумфально: 8 февраля 1994 года на свет появились наши сыновья-двойняшки Константин и Антон. Оля и я были, казалось, на седьмом небе от счастья. Оле уже было 39 с лишним лет, и мы еще так хорошо помнили  трагедию, которая вошла в нашу молодую семью с потерей дочери-младенца…
Мне было без малого 42 года, и я буквально летал на крыльях, вновь ощущая себя молодым папой. На свет появился еще один Константин Павлович Кошелев, носящий имя моего отца, а, значит, у меня появились шансы увидеть, подержать на руках,  еще одного Павла Константиновича Кошелева. Что касается Антона Павловича, то мы почти не думали о Чехове, просто придумывая имена, мне вспомнился один из героев бессмертного «Мойдодыра» К. Чуковского – Крокодил, который «с Тотошей и Кокошей по аллее проходил».  Только через несколько месяцев после рождения наших «твинсят», заглянув то ли в святцы, то ли в знаменитую книгу «Ты и твое имя», мы узнали, что Антоний с древнееврейского означает «данный взамен»…
Итак, начало 1994 года в нашей семье было победоносным. Победа эта была достигнута огромным трудом и колоссальным напряжением. Мы тогда еще не знали, что для нашей семьи, особенно для Оли, это только начало многолетнего напряженного труда по воспитанию, обучению и становлению наших сыновей. А я еще не осознал, что в только-только начавшемся 1994 году мне предстоит пройти еще одно нелегкое испытание: быть в числе главных организаторов и лиц, ответственных за проведение в Санкт-Петербурге летних спортивных «Игр Доброй Воли».
Первенство проведения подобного спортивного форума принадлежало американскому предпринимателю Теду Тернеру, который сумел после знаменитых бойкотов Олимпийских игр в Москве (1980) и Лос-Анжелесе (1984) организовать проведение в родной для себя Атланте (штат Джорджия, США) в 1990 году первых Игр Доброй Воли. Эти игры ни в коем случае не могли заменить собой  спортивные Олимпийские игры, но были со всей очевидностью и искренностью направлены на поддержку  и сохранения Олимпийского движения. Хотя, думаю, что после участия СССР и стран социалистического содружества приняли участие в Сеульской Олимпиаде 1988 года, а также распада в 1991  Советского Союза, движению олимпийцев уже ничто не угрожало.
Несомненно,  Тед Тернер, как удачливый предприниматель, ориентировался на прибыль, которую он, не сомневаюсь, получил в прямом или косвенном смысле этого слова. На что ориентировался мэр Санкт-Петербурга А.А. Собчак, провозглашая еще в 1992 году  идею проведения  Игр Доброй Воли в нашем городе? Скорее всего, на то же самое, на что и его новый американский приятель Тед Тернер. Собчак  рассчитывал на поднятие  своего авторитета в международном масштабе, а также, думаю,  предполагал «заработать» на ремонте и реконструкции спортивных сооружений, проводимых, в основном, за счет бюджета Петербурга. По крайней мере, об этом, точно, думали  и этого, несомненно, желали люди из его окружения, наперебой восхвалявшие «гениальную идею» Собчака, совершенно не думая, какая дыра в городском бюджете образуется  от этих «Игр Острой Боли», как эти соревнования были метко названы в народе.
Говоря объективно, условий для проведения в нашем городе такого рода  спортивного форума в 1994 году не было никаких. За исключением административного ресурса мэра А. Собчака и его правительственной команды. Экономическая ситуация в городе и в стране была плачевной. Резкий спад промышленного производства, глубочайшая инфляция, усугубленная чубайсовскими «реформами» типа лохотрона с «ваучерной приватизацией», породили  нищету и безработицу, которых ранее не знали, да и не могли знать миллионы советских людей.
Народ страны, когда-то гордившейся своими  спортивными достижениями, был вынужден ежедневно думать о добывании хлеба насущного. Ни о какой поддержке идеи проведения «Игр Доброй Воли» в широких массах населения Санкт-Птербурга не могло идти и речи. Людям было просто не до этих «игр».    Информация о том, какие  спортивные соревнования и на каких спортивных площадках будут проводиться, была минимальной. Осанну будущим спортивным ристалищам  пели только всегда и во всем угодливые средства массовой информации, которые  в тот период времени мало кто читал. Некогда самому читающему в мире народу было уже не до подписок на газеты и журналы. Техническое состояние  многих спортивных объектов, где должны  были проводиться  соревнования, было просто ужасающим. Нужны были огромные денежные средства для проведения ремонтно-восстановительных работ. И они щедро  нашлись в городском бюджете, который на 1994 год утверждался едино начально мэрией, поскольку горсовет был успешно распущен после печально известных событий октября 1993 года…  Бюджет 1994 года был назван «консолидированным» (идея тогдашнего вице-мэра по финансам А.Л. Кудрина), согласно этому бюджету районы не имели своей доходной части, а получали деньги практически «по сметной схеме» от города, ну, а город, в этих условиях, конечно же, особой щедрости не проявлял. Очень не просто стало  решать текущие задачи жизнеобеспечения  районов их главам администраций…
Так получилось, что львиная доля всех спортивных соревнований программы Игр проводилась в моем родном Петроградском районе. Задействованы были такие спортивные объекты как Дворец Спорта «Юбилейный», стадионы имени Кирова и имени Ленина (ныне «Петровский»), Центральный Яхт-клуб, гребной канал и даже пляж Петропавловской крепости (для проведения соревнований по пляжному волейболу). Из спортивных объектов за пределами Петроградского района готовились к ИДВ лишь бассейн СКА (плавание), Зимний стадион  (тяжелая атлетика)  СКК имени Ленина (спортивная и художественная гимнастика).
Кроме того, мне, как Главе  администрации Петроградского района, предстояло организовать и провести  большой объем работ по асфальтированию дорог и ремонту фасадов домов по маршрутам следования  спортсменов и официальных гостей Игр Доброй Воли. Что и говорить, работа предстояла большая и нелегкая. Но я, казалось, действительно, в эти месяцы не ходил, а летал, вдохновленный рождением в моей семье сыновей-двойняшек.
На работу по подготовке района к Играм были мобилизованы все силы,  у меня не было ни на минуту сомнения, что мы вместе, несомненно, решим поставленные перед коллективом администрации и районными службами задачи. Хотя трудностей в работе оказалось немало. Прежде всего все работы по ремонту фасадов пришлось выполнять в пределах скудного (к тому времени)  районного бюджета. Большинство предприятий так называемой «оборонки», некогда формировавших доходную часть  бюджета района, уже «лежали на боку». Торгово-закупочные кооперативы и разного рода ООО, выросшие, как грибы, за первые горды становления новой России, больше думали, как уйти от налогов, а не как их заплатить государству.
И все-таки, несмотря на нехватку денежных средств, Петроградский район и его Глава достойно пережили трудности подготовки к Играм Острой Боли. Я вспоминаю, как на очередном объезде района тогдашний вице-мэр В.А. Яковлев, курировавший городское коммунальное хозяйство, указывает мне на плохой внешний вид фасада здания на Большом проспекте Петроградской стороны. Ровно через неделю, во время следующего объезда, я обращаю внимание Яковлева В.А. на этот дом. «Ну и что»? – устало говорит человек, который через два года станет губернатором города. «Как что? – отвечаю я – Ведь фасад дома покрашен»! «А»…- протягивает Яковлев, - и тут же указывает мне на плохой внешний вид другого дома, который может вызвать негативную реакцию у зарубежных гостей спортивного форума…
В последние дни перед началом Игр Доброй Воли мне пришлось  почти в прямом смысле этого слова мобилизовать курсантов военных училищ, а также работников районной жилищной сферы на бесплатные «общественные работы» по уборке строительного мусора на стадионе имени Кирова, где планировалось проведение торжественной церемонии открытия Игр. Сотни людей бесплатно трудились ради не очень-то понятной им идеи, и мне приходилось тратить много усилий, чтобы убедить их,  вдохновить на «трудовые подвиги». Мой приезд к стадиону имени Кирова  с коробками бутербродов и ящиками пива для дворников Петроградского района были лишь небольшой компенсацией для этих трудяг, которые, в общем-то и выполняли те задачи, которые ставили передо мной в Смольном.
От выполнения или невыполнения этих задач по работе на спортивных объектах Игр могла зависеть моя личная судьба государственного чиновника.  Ведь летом 1994 года мне впервые стали открыто намекать (или грозить?) о возможном снятии с должности Главы районной администрации в случае плохой  готовности спортивных сооружений к ИДВ. Пытаться объяснить А.А. Собчаку, что я могу  отвечать только за благоустройство района, чистоту улиц и общественный порядок в районе, было бессмысленно. Окружавшие Собчака  прихлебатели из числа некоторых его заместителей великолепно изучили особенности характера своего «шефа» и легко могли  манипулировать настроением Собчака. Ведь  он так и не сумел за весь свой период работы в должности мэра  уяснить структуру городских служб жизнеобеспечения и не очень-то вдавался в такие детали как, кто  из чиновников за какое направление работы  несет ответственность.
Нет смысла подробно описывать спортивные достижения этих петербургских Игр Доброй Воли. Возможно, они и были, но, вернее всего, для спортсменов это были тренировочные соревнования с элементами туристической поездки в один из красивейших городов мира. Особого интереса у жителей Петербурга Игры также не вызвали. Достаточно сказать, что продажа билетов на торжественную церемонию открытия и закрытия Игр успешно… провалилась. Люди просто не имели ни желания, ни денежных средств, чтобы приобрести дорогостоящие билеты на красивое зрелище.
Выход был найден как всегда простой и эффективный: в Смольном были собраны Главы районных администраций, которым были выданы билеты для обязательной реализации. По счастью, количество билетов  было определено в соответствии с количеством населения, проживающего на территории района. Благодаря этому мне удалось выполнить это «важнейшее поручение Смольного». Мне удалось «напрячь» спонсоров из числа предпринимателей района, оплативших билеты, которые я раздал тем самым дворникам и техникам-смотрителям, которые ударно бесплатно трудились на благоустройстве спортивных объектов.
Церемонии открытия и закрытия Игр оказались, действительно,  достаточно красочными. На них присутствовали, как и положено и как хотелось мэру А. Собчаку, различные ВИП-персоны и иностранные дипломаты. После церемоний открытия-закрытия были шикарные примы с богатыми фуршетными столами в Таврическом Дворце и гостинице «Прибалтийская», на которых Анатолий Александрович произносил яркие, пламенные речи, имея возможность продемонстрировать себя как гостеприимного хозяина во всей красе.
В виду полного отсутствия в тот период времени в нашем городе (да и в стране в целом) какой-либо оппозиции, никаких негативных оценок  Игр Доброй Воли не звучало. Некоторые горожане даже с удовлетворением отмечали, что «хоть город подремонтировали и почистили». А вот, сколько денег было потрачено из городского бюджета на экипировку волонтеров, судей, обслуживающего персонала и официальных лиц и спортсменов ИДВ, похоже, навсегда останется в тайне. Ведь всю эту амуницию, приобретенную по дешевке, по всей видимости, Тедом Тернером, в течение месяцев бесплатно раздавали в штабе Игр Доброй Воли, расположенном в здании бывшего Петроградского райкома КПСС на Большой Монетной улице дом 19.
А в какую круглую сумму обошлись многочисленные  дорогие подарки, выручавшиеся мэром от имени города почетным гостям ИДВ? Ну, об этом у меня практически не было времени думать в то время. Ведь период подготовки  и проведения Игр вылился для меня  в бесконечную эстафетную гонку, в которой я только-только успевал ежедневно проходить этапы: Смольный – районная администрация –  стадионы – казенный дачный домик, арендованный в Мельничном Ручье, где жила в то время моя семья. В последнюю точку моей ежедневной изнуряющей эстафеты я приезжал чаще всего глубокой ночью, когда мои сыновья уже благополучно спали, а Ольга еще заканчивала ежедневную рутину.
Напряженная работа в период подготовки и проведения Игр Доброй Воли закалила меня как руководителя, сплотила наш коллектив администрации, но, в то же время принесла и определенные отрицательные последствия. Думаю, что начало моего настоящего конфликта с мэром А. Собчаком, который впоследствии приведет к моему незаконному увольнению и суду с мэром города, было заложено именно в период работы по Играм Доброй Воли. Слишком часто я не соглашался с мэром, слишком остро спорил с его заместителями В. Яковлевым, В. Малышевым и особенно В. Мутко, отвечавшим за работу по подготовке и проведению Игр. Думаю, что именно эти люди, двое из которых были в прошлом моими коллегами главами районных администраций, выбрали меня «крайним» на случай неудач в проведении соревнований и  неуспеха Игр.   
Именно они заложили Собчаку негативное восприятие меня как личности, причем делали это без какого-то злого умысла или подлости.  Просто эти до мозга костей «аппаратные люди» инстинктивно защищали себя от возможной критики и недовольства шефа, умело «переводя стрелку» на строптивого Главу администрации, у которого «не все хорошо получается в районе».
Я получал все больший  и больший управленческий  опыт, но  по-прежнему был не силен в аппаратных играх и интригах, так и не став «аппаратным человеком», членом «обоймы». К сожалению, рядом со мной  уже не было ушедшего из жизни друга Сергея Соловьева, способного «навести для меня мосты» с начальником аппарата мэра Виктором Кручининым, как это делал Сергей в  первые годы моей службы на посту Главы администрации района.  К  тому же после рождения детей я практически не задерживался на «чиновничьих тусовках», стремясь как можно быстрее вернуться домой, чтобы хоть как-то помочь Оле в воспитании совсем еще маленьких детей. А именно на таких «неформальных мероприятиях» и выстраивались отношения между членами «команды Собчака», многие из которой в будущем займут ведущие посты и должности в правительственных кругах не только Петербурга, но даже России.
Я уже начал свой собственный «крестный путь», который должен был для меня закончиться закономерным снятием с должности. Но и Анатолий Александрович Собчак, так любивший  и прекрасно выступавший  на международном уровне  в 1994 году в период проведения Игр Доброй Воли, сам заложил основу своего будущего поражения в избирательной компании 1996 года по выборам губернатора Санкт-Петербурга…

Год большого футбола.

Мяч затаился в стриженой траве.
Секунда-пауза на поле и в эфире.
Они играют по системе «дубль вэ»,
А нам плевать, у нас «четыре-два-четыре»
Владимир Высоцкий

Мэр Санкт-Петербурга Анатолий Александрович Собчак не любил футбол. И совершенно в нем не разбирался. Но он быстро понял, (или ему подсказали), что футбол любят тысячи его избирателей. И что футбол, точнее шоу вокруг футбола, могут принести ему большие политические дивиденды. В отличие от А.А. Собчака, я любил футбол, играл в эту замечательную игру с раннего детства,  болел, конечно же, за наш питерский многострадальный «Зенит», с 1964 года регулярно посещая футбольные матчи. До сих пор с гордостью вспоминаю, что  свои первые в жизни  деньги я заработал на стадионе имени Кирова, когда весь футбольный сезон 1965 года я со своим другом Виктором Ясельским «крутил счет» на табло этого стадиона, получая по одному рублю за игру и имея бесплатный пропуск на все матчи!
Хотя мне не удалось достичь в этом виде спорта больших высот, я всегда и при любой возможности был готов выйти на футбольное поле, даже после всех своих автомобильных переломов. Потому что для меня ощущения от хорошего удара по звонкому,  хорошо накачанному мячу было сродни лучшим воспоминаниям детства и юности. Вот почему я продолжал  занятия футболом уже и после своих сорока лет, не считаясь с важностью своего должностного положения.
Впервые в качестве «должностного лица» я вышел на футбольное поле родного для меня стадиона «Динамо» в составе объединенной  сборной Ленсовета и мэрии города 31 мая 1992 года на спортивном  празднике, посвященном 50-летнему юбилею блокадного футбольного матча. Наша объединенная сборная (кстати, сыгравшая за свою историю лишь этот один-единственный матч!) должна была встречаться  со сборной журналистов петербургских газет. Я решил скромно выступить в амплуа правого защитника, хорошо освоенного мной в  детских и юношеских командах. В период службы в КГБ я уже играл в полузащите, и  в нападении, довольно-таки часто забивая голы, несмотря на то, что особой техникой и мастерством никогда не мог похвастаться. Зато нехватку техники я всегда компенсировал повышенной самоотдачей на футбольном поле, выносливостью и волей к победе. Не случайно, не будучи лучшим по игре,  еще в детских и юношеских командах я был  капитаном и «заводилой» на поле.
В том моем первом «официальном» матче все было иначе. В команде, состоявшей практически из одних депутатов Горсовета, капитанствовал Игорь Артемьев, в то время председатель планово-бюджетной  комиссии. Кроме меня от мэрии на поле вышел только-только назначенный на пост вице-мэра по торговле  Лев Витальевич Савенков. Наш мэр  А.А. Собчак по каким-то ему одному ведомым причинам не удостоил это спортивное  мероприятие своего посещения. К тому же наша команда; совершенно не сыгранная, в самом начале встречи пропустила гол и была вынуждена  отыгрываться. Журналисты были  моложе, динамичнее, гораздо лучше двигались по полю с мячом и без мяча.
Мы безнадежно проигрывали с разницей в один мяч, но в конце матча получили право на  угловой, который пошел подавать Лев Савенков, в свои молодые годы профессионально игравший за дубль известной в те годы команды СКА (Одесса). Скорее интуитивно, чем осознанно, я двинулся в штрафную площадку, показывая рукой  перед собой  то место, куда следует подать мяч. Савенков разбегается, подает и… О, чудо! Мяч летит к правому от меня углу вратарской площадки, куда двигаюсь и я, никем не прикрытый. Мгновение, и я, набегая, бодаю опускающийся мяч головой, направляя его в правый от себя угол ворот. Гол?! Нет!!! Вратарь журналистов, седовласый спортивный обозреватель «Вечернего Петербурга» Валентин Семенов,  в каком-то немыслимом броске парирует мой удар, достав мяч в самой нижней точке в углу ворот…
Я испытываю сложный «коктейль чувств»,  в которых досада  смешивается с чувством гордости за  мой маленький «подвиг защитника». Звучит финальный свисток и мы, игроки команд-соперниц, еще долго в душевой  и раздевалке обсуждаем перипетии  прошедшего матча. Все восхищаются  отчаянным броском В. Семенова, благодаря которому журналисты одержали победу. Он с гордостью демонстрирует приз лучшего игрока матча.
Журналисты записывают в свои блокноты фамилии депутатов, принимавших  участие в матче: «для точности отражения в завтрашних газетных статьях». Когда доходит очередь до меня, я называю свою фамилию и должность. «Как, Вы тот самый Кошелев, который из КГБ?» – чья-то журналистская фраза  повисла в воздухе.  «Да, тот самый. А что, раз тот самый, нелюбимый журналистами Кошелев, так и писать обо мне не будете? Я ведь против Вячеслава Чичина  корректно играл, по ногам не бил. Хотя его «Невское время» меня грязью вдоволь поливало»… – я сказал эти слова, не надеясь получить ответ. В раздевалке возникла неловкая пауза. Кто-то на полуслове обрывает сообщение о том, где состоится послематчевый фуршет. Я стараюсь сгладить возникшее положение: «Ну, спасибо всем  за игру. Простите, спешу. У меня еще объезд района по благоустройству намечен».
На следующий день в понедельник 1 июня 1992 года мой верный помощник Ю.Н Щербаков (ныне, увы, покойный), докладывая мне городскую прессу за текущий день, сообщил: «В «Вечернем Петербурге» на второй странице опубликована статья: «Генерал Степашин – Георгий Михайлов: Давай пожмем друг другу руки». В этой статье Вас, Павел Константинович, опять «поливают», но Вы не расстраивайтесь»!
Быстро пробежав глазами статью, я, действительно, не стал расстраиваться. Ведь я уже знал, что  собой представляет «перевертыш» генерал Степашин. А личные негативные качества Георгия Михайлова были мне известны давно. Поэтому ни удивляться, ни огорчаться за написанную в статье очередную галиматью я не стал. А вот, перевернув страницу и увидев отчет о вчерашнем спортивном празднике на стадионе «Динамо», я издал нечто похожее на «победный вопль»: я увидел фотографию, на которой   наношу удар головой по воротам команды журналистов. Исполнилась моя детская мечта – увидеть свое фото в качестве футболиста на страницах центральной прессы!!! Интересно, узнал ли меня на фото в трусах и футболке Георгий Михайлов, радостно потирающий руки, читая свою очередную «заказуху», выставляющую его, как обычно, в самом выгодном свете борца за права и свободы художников, страдающих от  патологически злых сотрудников КГБ…
Так своеобразно завершился мой дебют футболиста-чекиста-чиновника. Только год с лишним спустя «большой футбол» вновь вошел в мою чиновничью жизнь. Нет, все это время я продолжал  двигаться, еженедельно участвуя в играх таких же, как и я, сорокалетних ветеранов, для которых футбол был частью жизни, с которой, несмотря на возраст, не хотелось расставаться. Мы играли на Крестовском острове на стадионе «Нева, тогда еще не застроенном элитными дорогими домами. Летом на поле на маленькие ворота. Зимой в зале. Играли, обычно, пять на пять.  Думаю, что среди игроков я был, говоря лермонтовскими словами, «не из последних удальцов». Хотя, конечно, мелкооскольчатый перелом левой стопы и сломанные шейные позвонки не всегда способствовали росту моего мастерства.
Благодаря наличию у меня футбольных друзей, среди которых  были и предприниматели, мне удалось стать одним из создателей сборной мэрии Санкт-Петербурга по футболу. Это произошло в 1993 году, когда 14 сентября этого года на базе Петроградского района проводился семинар глав районных администраций по вопросам работы с молодежью. Курировал подготовку семинара от Смольного Валерий Иванович Малышев, к этому времени уже сменивший должность Главы администрации Московского района на кабинет вице-мэра, курирующего работу районных администраций.
Я предложил В. Малышеву кроме демонстрации опыта работы районного комитета по делам молодежи и подростковых клубов, завершить семинар на районном футбольном празднике для подростков «Кожаный мяч», где апофеозом должна стать футбольная встреча между сборной пятнадцатилетних подростков Петроградского района и сборной глав районных администраций. Я сообщил, что уже заказал спортивную форму (кроме обуви) как для своих коллег, так и для мальчишек. На мою удачу Малышев с восторгом принял эту идею, пообещав «обязать всех глав играть в  футбол в бесспорном порядке». Он заказал себе футболку с номером 10 и поинтересовался: «заказан ли счет, и где будет проходить фуршет по окончании семинара». Насчет «заказа счета» я отшутился, сказав, что если победим мы, главы администраций, я буду гордиться тем, что мы еще физически что-то можем, а если победят  подростки нашего района, то я буду гордиться тем, что они самые непобедимы в городе.
Праздник футбола получился на славу! Футбольный матч  выдался упорным. Наши петроградские мальчишки проявили себя во всей красе, забив в наши ворота два мяча. Мы смогли ответить лишь одним. Гол забил Назим Султатнов,  предприниматель и мой постоянный партнер по футболу. Впоследствии он неоднократно поддержит будущую сборную правительства Петербурга материально. Участника матча получили памятные  сувениры, оставили себе на память спортивную форму. Мэру города А.А. Собчаку я преподнес фотографию нашей команды с автографами всех участников матча. Эта фотография нашла свое место в приемной мэра в Смольном. Возможно, именно этот матч в купе с все возрастающим влиянием на А. Собчака Валерия Малышева, подтолкнули мэра учредить и провести в декабре 1994 года  футбольный турнир на «Кубок мэра».
Еще в период проведения  Игр Доброй Воли А.А. Собчак делал публичные заявления о проведении товарищеского матча между сборными правительства Москвы и Петербурга. Однако мэр Москвы Юрий Михайлович Лужков, большой поклонник футбола, дипломатично уклонился от сделанного ему предложения, по-видимому, не желая подобной акцией поддерживать Игры, да и самого мэра Собчака, которого крепкий хозяйственник Лужков, мягко говоря, не очень-то жаловал.  Сам Собчак, благодаря влиянию на него Малышева В.И.  уже «загорелся» идеей проведения турнира, где могли бы принять участие сборная правительства Петербурга, банкиров и предпринимателей города, артистов и звезд эстрады, а также, команда Ю. Лужкова.
По замыслу  А. Собчака-В. Малышева турнир должен быть проведен за два дня в зале Спортивно-концертного комплекса на проспекте Гагарина, где 10 лет назад наш родной «Зенит» стал чемпионом СССР. Весь турнир должен быть проведен на внебюджетные деньги спонсоров, а для зрителей планировался бесплатный концерт звезд российской эстрады. Весь турнир должен был выглядеть как яркое, красочное театральное шоу, подготовленное и проведенное для простых горожан, будущих избирателей.
Дело  было за малым: создать сборную правительства, которая могла бы мало-мальски сыграть в футбол и не осрамиться. Задачу формирования команды  Собчак А.А. поручил своим заместителям В.И. Малышеву и В.Л. Мутко, которые и «подключили» меня к «селекционной работе».
Задача мне была поставлена простая: найти среди работников мэрии чиновников, желательно достаточно высокого должностного положения, которые умели бы прилично играть в футбол. В результате моих «усилий» в сборную мэрии был привлечен прекрасный вратарь – Сергей Николаевич Копий, племянник известного питерского футболиста, ранее игравший профессионально в воротах дубля ленинградского «Динамо». Он с большим удовольствием променял свою работу в налоговой инспекции на должность заместителя начальника финансового управления Петроградского района. К счастью, образование финансиста у него было, также как личные и деловые качества руководителя.
Мой друг и коллега Евгений Владимирович Никольский практически сразу и надолго занял место в основном составе сборной мэрии на позиции правого полузащитника. Евгений вообще был очень спортивным человеком, прекрасно игравшим в баскетбол, волейбол, а также оказавшимся отличным пловцом, бегуном и стрелком. Не случайно на будущих спартакиадах правительства Санкт-Петербурга сборная Приморского района будет неизменно занимать первое место. Ну, а сборная Петроградского района с моим скромным полуинвалидным участием неизменное второе…
Мне удалось также найти в недрах созданного Комитета по управлению городским имуществом (КУГИ) двух своих бывших коллег по Управлению КГБ, с которыми я не раз встречался на футбольных полях стадиона «Динамо». Александр Г., а также; в особенности, Сергей И., с учетом их возраста и офицерской физической подготовки существенно усилили нашу команду.
Не бездействовал и В. И. Малышев, который шел другим путем: он находил бывших профессиональных футболистов и устраивал их инструкторами по физической культуре в спорткомитет своего родного Московского района, где председательствовал убеленный сединами Павел Семенович Архипов, в молодые годы игравший в футбол за команды мастеров. Так в нашей команде появились форварды-бомбардиры: Александр Ж., Валерий Я., Александр М., которые могли за несколько минут пребывания на поле решить исход матча в пользу сборной мэрии.
Турнир на «Кубок мэра» проходил в Спортивно-Концертном Комплексе «Петровский» (еще недавно носившем название СКК имени Ленина) 24 и 25 декабря 1994 года. О том, как воспринимался турнир «спортивной общественностью», сошлюсь на статью Бориса Ходоровского в газете «Смена» за 22 декабря 1994 года под весьма примечательным названием «Мэрские игры как венец спортивного сезона». Автор с присущей себе едкостью (но и объективностью тоже) пишет о том, каких сумасшедших денег стоит это «спортивное шоу», организованное предпринимателем Борисом Киселевым, подчеркивая, что у футбольного «Зенита» не нашлось денег и спонсоров для проведения в СКК матча в честь десятилетия со дня чемпионства. Журналист, смотря в корень, рассказал о том, что все добровольные спонсоры получат льготы от Таможенного комитета России, председатель которого входит в оргкомитет Турнира, приводя примеры, как в городе из-за отсутствия финансирования прекращают свое существования команды мастеров…
И все-таки турнир, на котором за два дня побывало более двадцати тысяч зрителей, даже в отсутствие сборной Москвы во главе с Лужковым, был признан всеми успешным. Обладателем «Кубка мэра» (как и было запланировано в Смольном) стала сборная мэрии. Наша команда в первый день соревнований со счетом 2:0 обыграла сборную банкиров и предпринимателей города, в финале с таким же счетом 2:0 сборную артистов России. Банкиры  в первый день пытались не слишком активно протестовать против наличия в нашей сборной «инструкторов спорткомитета», а артисты спокойно восприняли свою участь, тем более, что первый гол в их ворота на первой же минуте великолепным ударом с линии штрафной площади забил вице-мэр  Валерий Малышев, высокий грузный мужчина, еще не до конца забывший навыки своей футбольной молодости…
Мой вклад простого правого защитника в нашу победу был достаточно скромным: два удачных подката, прием на себя мяча со штрафного  в «стенке», да легкая травма, полученная в единоборстве с одним известным банкиром, ныне долларовым миллионером. У каждого из участников турнира осталась на память футбольная форма от спонсора «Союзконтракта», и я был рад своей первой в жизни заслуженно полученной золотой медали, которую по всем правилам «обмывали» в раздевалке с товарищами по команде. Да еще на память осталось большое количество фотографий в компании со знаменитым артистами, судьями, членами правительства, многие из которых лишь для проформы переоделись в спортивную амуницию.
Мэр Собчак мудро уклонился от прямого участия в соревнованиях, ограничившись введением мяча в игру в первом матче. Запомнилась, пожалуй, еще атмосфера в раздевалке нашей команды, где мэр А. А. Собчак стремился «воодушевить» нас на победу. Тогда я еще не понял, будучи увлеченным спортивной борьбой, как прочно успела внедриться в мэрии атмосфера чинопочитания и «прогиба» перед первым лицом города. Это очень хорошо заметно, когда рассматриваешь фотографии, сделанные в раздевалке. Уже на этих фотографиях заметно, какой внутренний психологический конфликт лежал между мной и мэром Собчаком. Достаточно внимательно посмотреть на наши лица, чтобы понять: между этими людьми рано или поздно произойдет столкновение двух характеров, двух личностей, двух разных взглядов на саму природу власти и властных взаимоотношений между людьми.
Но до этого открытого противостояния будет еще целый год. Год, заполненный разного рода футболом: спортивным и мэрским, футболом в удовольствие и по принуждению...
Уже в январе 1995 года сборная мэрии вновь вышла на футбольное поле, правда, на этот раз для игры в мини-футбол в спортивном комплексе «Смена», готовящем юных футболистов для большого футбола. Мы принимали участие в турнире, где нашей командой руководил легендарный тренер – Герман Семенович Зонин. До сих пор не могу забыть  слов его похвалы за то, что правильно выполнил тренерскую установку, «отработав» на площадке  «до седьмого пота и голевого результата».
Для тренера Зонина не было авторитетов на футбольном поле. Там надо было играть и все свои силы отдавать игре, а не «делать» результат путем «закулисных переговоров». Для меня было истинным удовольствием принять участие в этом турнире «местного значения», где нашей командой руководил Мастер, умеющий поставить задачу и вдохновить игроков: «Кошелев, беги, меняй Малышева.  Видишь, он тачку возит!!! Ну, и что, что он вице-мэр? На поле двигаться надо, играть на результат»!
Да… на футбольном поле надо было, действительно, играть на результат.  Вопрос в том, какой результат хотели получить организаторы  футбольных шоу-турниров? Чаще всего это были пиаровские акции, вроде той, какую организовала мэрия 14 мая 1995 года в СКК «Петровский» в дни проведения  в нашем городе спортивного турнира с красивым названием «Спартакиада народов СНГ».  Этот турнир проводил спорткомитет мэрии Санкт-Петербурга, возглавляемый в то время известным олимпийским чемпионом по конькобежному спорту Евгением Куликовым. Спартакиада была посвящена 50-летию победы советского народа  над фашистской Германией.
Сама спортивная составляющая соревнований не имела, как и Игры Доброй Воли, сколь-нибудь большого значения, но политически это мероприятие выглядело весьма привлекательно. Завершить спортивную часть соревнований в СКК решили футбольным матчем сборных ветеранов Санкт-Петербурга и Союза Независимых Государств. В составе питерской команды выступали известные в прошлом «зенитовцы», в том числе и чемпионы СССР 1984 года. За сборную СНГ играли ветераны киевского и тбилисского «Динамо», московских «Спартака» и ЦСКА.
Буквально накануне матча вечером в пресс-клубе турнира Валерию Малышеву, вице-мэру и руководителю аппарата мэрии пришла в голову мысль украсить этот матч еще одним «маленьким футбольным шоу». Он предложил аккредитованным на турнире журналистам в перерыве футбольного матча  пробить серию пенальти в ворота команды мэрии города. Журналисты, принимавшие предложения под рюмку коньяка, с удовольствием согласились, а я поздним вечером получил  по телефону указание В.И. Малышева срочно найти  и привезти на следующий день в спорткомплекс «Петровский» главу Приморского района Е. Никольского и нашего вратаря С. Копия, а также быть готовым лично пробить пенальти.
Уже на стадионе  я узнал, что В.И. Малышев «переиграл» условия соревнований с журналистами. Сборная правительства должна  бить пенальти в ворота, защищаемые Евгением Рудаковым, вратарем сборной СНГ, в прошлом голкипером киевского «Динамо» и сборной СССР! Журналисты будут бить одиннадцатиметровые штрафные в ворота Владимира Пронина, вратаря сборной ветеранов «Зенита». Кроме того, Валерий Малышев по праву старшего по должности огласил состав исполнителей пенальти: «Валерий Малышев, Юрий Новолодский, Евгений Никольский, Виталий Мутко и Александр Турчак». Последней была названа  фамилия уважаемого в городе генерального директора Научно-производственного объединения «Ленинец», человека, любившего футбол и близко знавшего В. Малышева по работе в Московском райкоме КПСС.
Видя мою «кислую» реакцию, Малышев тут же добавляет: «Кошелев и Копий  также переодеваются и выходят на футбольное поле как запасные». Не стану описывать всю мою реакцию на решение Валерия Ивановича. Я сумел скрыть свои истинные чувства. Подобного рода «вводы» в состав нашей команды  были и раньше, будут в большом  количестве и в будущем. Я вынужден был подчиниться и вышел на разминку с особым настроем, заряженный хорошей спортивной злостью.
Более десяти тысяч зрителей пришло на футбольный матч бывших футбольных звезд Советского Союза. Они совершенно не планировали смотреть, как бьют пенальти неизвестные им журналисты и малоизвестные чиновники. Но поглядеть на дуэль двух некогда любимых вратарей им было, несомненно, интересно. Сборная мэрии, в которой своими большими животами выделялись два вице-мэра (В. Малышев и Ю. Новолодский), а также «красный директор» А. Турчак, вызвала много шуток и насмешек с трибун спортивного комплекса. Журналисты все, как назло, были молодыми, поджарыми  и излучали уверенность в своей победе.
Результат соревнований  был столь же драматичным, сколь и увлекательным. Евгений Рудаков, оказавшийся вблизи просто гигантом,  длинными-длинными руками с легкостью отбил два пенальти, неудачно пробитых В. Малышевым и А. Турчаком. Юрий Новолодский пустил мяч «в небо», ударив намного выше ворот. Виталий Мутко и  Женя Никольский свои пенальти уверенно забили. К нашему счастью,  Владимир Пронин творил чудеса, вытащив из углов ворот три (!) мяча из пяти пробитых в его ворота. Очередь, действительно, доходит до запасных. Малышев  дает команду (это он умел делать хорошо!) бить мне. Передо мной бьет журналист. Удар!  Бывший вратарь «Зенита» «тащит» мяч из левого нижнего угла. Теперь внимание всего стадиона приковано ко мне. Если  мне удастся забить –  то команда  правительства будет объявлена победителем.
Я сосредотачиваюсь настолько, что практически не слышу шума трибун и реплик моих товарищей по команде. Успеваю лишь заметить ободряющий взгляд моего друга Евгения Никольского и очень-очень растерянное лицо Валерия Малышева. Устанавливаю мяч, отхожу от него для разбега  и осматриваю ворота, выбирая, в какой угол бить. Искренне удивляюсь: какой он большой, высокий  этот Евгений Рудаков, блещущий золотом вставных зубов и сединой большой круглой головы. Изо всех сил стараюсь показать  этому «Кинг-Конгу», что буду бить в правый от него и, естественно, левый от себя угол. На подсознании я решаю, что если он хоть немного двинется в эту сторону,  поменяю направление удара на противоположный угол.
Разбег… Контролируя лежащий на точке мяч, я периферическим зрением вижу, что Рудаков двинулся ногами и туловищем  в правый от себя угол. Я чуть- чуть отклоняю влево корпус, выворачиваю правую ударную ногу, а затем прицельно бью «щечкой» в правую от себя девятку. Успеваю увидеть, что Рудаков упал на правое колено, в то время, как мяч  влетает в сетку противоположного угла. Г-о-о-л!!! Я победно вскидываю вверх руки и тут же попадаю в объятия своих товарищей по команде. Я испытываю ни с чем не сравнимое чувство триумфа, с трудом понимаю, что аплодисменты зрителей адресованы не только команде мэрии, но и лично мне, забившему решающий гол. Через несколько минут после моего спортивного успеха  мне вручают вместе со своими товарищами  золотую медаль участника Спартакиады Содружества Независимых Государств, которую мы тут же идем «обмывать»  в пресс-бар СКК…
Матч ветеранов, в котором  после первого тайма был счет 1:1, закончился – увы – поражением наших земляков. На гол моего любимца Владимира Клементьева сборная СНГ ответила двумя голами А. Колядко, голами С. Родионова и М. Мачаидзе. В итоге 4:1 в пользу  сборной СНГ и победа сборной правительства Петербурга по пенальти.
Свою третью в жизни золотую медаль как футболист я получу очень скоро – 27 мая 1995 года на стадионе «Петровский», где пройдет второй двухдневный турнир на «Кубок мэра» по футболу. Наша сборная опять одолеет  в финале артистов, на этот раз по пенальти. По решению нашего капитана В. Малышева в этот раз я не буду бить пенальти. Валере так хотелось реабилитироваться за свою «осечку». Он будет, как мальчишка, радоваться своему забитому штрафному. Буду радоваться и я, держа в руках  над головой переходящий кубок мэра. Держал, еще не зная, что это будет последний розыгрыш Кубка Мэра. Потому что уже ровно год спустя я буду с мэром совершенно в разных командах, поддерживая на выборах  на должность губернатора Санкт-Петербурга Владимира Яковлева, который принципиально не станет поддерживать «традиции футбольных шоу», установленные А. Собчаком. На память  об этом турнире у меня остались газеты, где я стою с кубком и золотой медалью, а также фотографии с артистами А. Розенбаумом, М. Боярским, Б. Клюевым, Н. Еременко и другими.
А еще 4 июня 1995 года футбол дал мне прекрасную возможность  поквитаться с отдельными «журналюгами» из числа моих «всегдашних» врагов. Ведь даже после шоу с пенальти на матче ветеранов футбола в СКК в газете «Час пик» мой гол был описан (так хочется добавить и «окакан») примерно в таких фразах: «Пенальти били по сценарию, утвержденному в Смольном.  Вначале журналисты и чиновники Смольного забили одинаковое количество мячей, а, затем, к мячу подошел известный в прошлом чекист Кошелев-Коршунов, Глава администрации Петроградского района и согласованно «развел» вратаря сборной СНГ Евгения Рудакова, забив решающий гол».
4 июня 1995 года на стадионе «Динамо» проводился День Футбола», посвященный  53-й годовщине  блокадного футбольного матча. В программе праздника, кроме возложения цветов к мемориальной доске и чествования его участников были футбольный матч ветеранов «Зенита» и «Динамо», а также матч с участием  сборных журналистов Санкт-Петербурга и мэрии города. Наш настрой на игру с «акулами пера» был особенным. Хотя перед нами были, в основном, спортивные журналисты, но каждый из нас, чиновников, имел свой счет к прессе нашего города и ее представителям – журналистам.
Поэтому мы старались играть с полной самоотдачей, выиграв первый тайм со счетом 1:0. Я отыграл весь первый тайм без замены на месте правого защитника, не позволив моему сопернику ни разу прорваться по краю к нашей штрафной площади. Второй тайм я начал, сидя на скамейке запасных, организуя бурное «боление» за нашу команду. К моему удивлению, на трибунах стадиона «Динамо» оказалось много ветеранов Петроградского района, лично знавших меня по работе с ветеранскими общественными организациями.
Во втором тайме игра у нашей команды, как говорится, «пошла» и в ворота журналистов полетели один за одним безответные мячи: 2:0, 3:0, 4:0, 5:0!!! Игра стала напоминать избиение младенцев. Журналистская команда «рассыпалась», отдав центр поля, не успевая перекрывать зоны в защите. В этот момент мен предложили выйти на поле на позицию центрального форварда, которую до этого занимал Александр Михайлов, инструктор физкультуры Московского района и игрок известной в городе мужской команды «Московская застава».
Как же легко было играть впереди, а не в защите, особенно, когда над командой не довлел счет, а соперник позволял нам почти беспрепятственно играть в пас. Я сделал два-три  удачных открывания, пару раз дал точные передачи на партнеров и вскоре поймал кураж. Евгений Никольский прервал передачу журналистов, играя на месте правого полузащитника, дал пас мне в зону центрального круга. Я принял мяч и провел его несколько метров в сторону ворот соперника,  затем дал пас в разрез на правый край на нашего быстрого нападающего Александра Журавлева, а сам, что есть силы, побежал к штрафной площадке соперника, надеясь, что Александр сумеет обыграть левого защитника и даст мне пас под удар.
Все так и получилось. Саша  умелым финтом обошел защитника и под углом стал приближаться к воротам соперника, а я, с криком: «Журавлик, дай»! врываюсь в штрафную площадь. Александр не жадничает, а мягко откидывает мяч мне под удар. Я, набегая, со всей силы бью примерно с десяти метров куда-то по центру ворот. Мяч от моего пушечного удара влетает в сетку, потому, что вратарь  даже не успевает среагировать, чтобы поднять руки. Зато в то же  мгновение мы победно вскидываем руки мы с Александром Журавлевым и бежим в центр поля  обниматься с нашими товарищами. За спиной я слышу сказанные с какой-то странной обидой слова вратаря  сборной журналистов: «Зачем так сильно-то»?
С трибун я слышу одобрительные крики моих родных районных ветеранов: «Так их, так этих журналистов, Павел Константинович, - и, уже обращаясь к своим товарищам-болельщикам, - Это ведь наш районный Глава – Кошелев. Ведь про него журналисты столько гадостей писали. Правильно он им засандалил»!
Матч заканчивается. Мы выиграли со счетом 6:0. Это победа. Это разгром, который соперниками запомнится очень и очень надолго. После этой игры для многих журналистов в их памяти я останусь форвардом-бомбардиром.
1995 год можно, по праву, назвать годом большого футбола. Мне вспоминается еще один матч со сборной топ-менеджеров московского «Онэксим-банка»,  проведенный по их просьбе в честь открытия в Питере «Балтонэксим-банка». Матч проходил весной 1995 года  в зале спортивной школы «Смена. Я был искренне удивлен  тому количеству дорогих «Мереседесов», «БМВ» и джипов, которые можно было увидеть в тот день возле спорткомплекса. На футбольном поле  и банкиры, и мы, чиновники, среди которых в тот день как никогда было много «профессиональных» футболистов, были, естественно, в трусах  и футболках, поэтому  определить, какой уровень банковского топ-менеджемента нам противостоял, было достаточно трудно. Зато группу поддержки банкиров представляли длинноногие дивы, одетые не просто модно и дорого, а с каким-то даже вызывающи шиком.
После матча, закончившегося боевой, результативной ничьей, и душа, принятого в замызганных  душевых, мы увидели наших соперников совершенно преображенными. Они вышли к послематчевому фуршету, оплаченному банком, в исключительно шикарных костюмах с дорогими галстуками и золотыми запонками, а также   швейцарскими часами-скелетонами; украшенными бриллиантами. Мы, питерские чиновники, с учетом выходного дня, которым пришлось пожертвовать  ради «политического футбола», были одеты в основном в джинсы, свитера и куртки.
Фуршет не мог не поразить, даже членов правительства Санкт-Петербурга. Стол, накрытый по специальному заказу официантами  гостиницы «Европа», ломился от изысканных яств. Черная и красная икра были в прямом смысле этого слова в бочонках, крабы, мидии и даже устрицы просто поражали какой-то внеземной, точнее говоря, не  российской роскошью. Не говоря уже о наименованиях и качестве напитков и десерта. Лично я, уже успевший побывать и в странах Европы, и в США, не знал даже в то время названий этих коньяков, вин и шампанского.
Валерий Малышев, единственный, кто из нас был в костюме с галстуком, видимо, зная о предстоящем фуршете, произнес приветственную речь и вручил от имени сборной мэрии команде банка весьма скромные сувениры: вымпелы, календари, записные книжки, ручки и другую канцелярию. Все эти сувениры я по поручению того же Малышева добыл на фабрике «Светоч». В своем ответном слове  старший представитель банка поблагодарил правительство города за содействие в открытии филиала банка и за честную, яркую футбольную игру. Его ответные сувениры, врученные каждому игроку, напоминали подарки восточных деспотов: коньяк, шампанское, водка, бельгийский шоколад, французские консервы, немецкое печенье, мясо, сыр и… чего только не было в больших фирменных мешках! Дома я подсчитала, что сумма «сувенира» тянула  примерно на полторы-две моих месячных зарплаты Главы районной администрации.
А какие интересные разговоры происходили во время фуршета! «Это Вы мне с носка из-под защитника в дальний нижний угол ударили»? – говорит мне элегантно одетый молодой мужчина лет 30-33, во время матча игравший вратарем наших соперников. «Да, я. Позвольте представиться – Глава администрации Петрогадского района Санкт-Петербурга», –  скромно отвечаю я. И добавляю: « А Вы великолепно мяч из угла «вытащили». «Спасибо, - протягивая мне визитную карточку, - Заместитель председателя правления «Онэксим банка». А Вы где футболом занимались»?
Совсем по-другому, боле деловито, «без понтов», в рабочем, как говорится, порядке проходил наш футбольный матч со сборной Министерства по Чрезвычайным Ситуациям во главе с Сергеем Шойгу. Здесь не было богатых подарков, сувениров. Шойгу прежде всего интересовал сам футбол как таковой. На поле он «не отмечался», а играл, «пахал» как говорят футболисты. И травму получил «рабочую». А на знакомства, обмены визитками, реверансы друг другу у него просто не было времени. После матча с командой С.К. Шойгу я подумал, что с этим парнем я бы с удовольствием играл или работал в одной команде.
Но такие матчи были, скорее, исключением. В основном, наш «ветеранский» футбол стал все больше и больше приобретать характер спортивно-концертного шоу. Такие шоу-турниры прекрасно умел организовывать в те годы предприниматель из Пушкина Борис Леонидович Киселев. Он уже в 1994 году был одним из главных организаторов первого «Кубка Мэра». А еще Борис был известен тем, что 19 августа 1991 года он не отменил, а провел в Павловске, несмотря на запрет ГКЧП, футбольный турнир с участием звезд российской эстрады, театра и кино. Этот турнир стал для Павловска и Бориса Киселева традиционным. В 1995 году Борис Леонидович убедил мэра Собчака сделать «Кубок 19 августа» общегородским мероприятием, финал которого надо провести на стадионе «Петровский», пригласив для участия в концерте и в футбольном шоу лучших артистов.
К этому времени мои  отношения с мэром города А.А. Собчаком становились все более и более натянутыми. Здесь сказались и история с банкетом в честь годовщины свадьбы Аллы Пугачевой и Филиппа Киркорова, а также, в особенности, события вокруг реконструкции и благоустройства вновь названой мэром Австрийской площади. Об этих событиях я расскажу  позднее в другой главе своего повествования. А пока я был вынужден констатировать, что моя активность в этом футбольном турнире, где выступали и зарубежные дипломаты, аккредитованные в Санкт-Петербурге и сборные парламентариев Гамбурга и Ростова-на-Дону, сильная команда таможни, была не очень-то по душе мэру Великого Города.
Об изменившемся ко мне не в лучшую сторону отношении мэра я почувствовал по поведению близкого окружения мэра: вице-губернаторов Малышева и Мутко, начальника аппарата Собчака Виктора Кручинина. Покойный Сергей Соловьев, сам прошедший хорошую «аппаратную школу», будучи начальником секретариата бывшего Председателя Ленгорисполкома В.Я. Ходырева, не раз говорил мне: «Следи за изменением отношения к тебе работников аппарата. Как только почувствуешь охлаждение или, не дай Бог, небрежное отношение к себе, бей тревогу! Значит, к тебе изменилось в худшую сторону отношение Шефа! Смотри, как эти люди с тобой здороваются. Не отворачиваются ли демонстративно, не уклоняются ли от рукопожатия. Все это признаки «наезда» на тебя со стороны Высокого начальства».
Уже перед этим турниром, который должен был завершаться на территории «вверенного мне района», я заметил, как настороженно относятся ко мне  эти «аппаратные люди», стараясь держаться на почтительном расстоянии. Спортивная составляющая турнира складывалась для нашей команды достаточно просто. Наша команда легко переиграла на стадионе в Павловске в день открытия турнира сборную депутатов и правительства Ростовской области во главе со знаменитым в прошлом штангистом-тяжеловесом Василием Алексеевым. На другой день на стадионе «Приморец» мы в очень тяжелой борьбе вырвали победу у сборной иностранных дипломатов.
Мне пришлось  физически «выложиться» в этих двух матчах, выступая, как обычно, в амплуа правого защитника. В тот период времени я был в хорошей физической форме, много двигался, поскольку регулярно (еженедельно) играл в футбол в компании  себе подобных ветеранов, которым было за 35-40 лет. И все-таки игра с дипломатами не обошлась без инцидента. Мне пришлось опекать быстрого и молодого по возрасту игрока, сотрудника чешского консульства, который несколько раз пытался в быстром прорыве по краю ворваться в нашу штрафную площадь. Несколько раз мне удавалось за счет правильно выбранной позиции не дать чеху принять мяч или отобрать его.
Но однажды во втором тайме капитан команды дипломатов, хорошо знакомый мне высоченный немец, вице-консул ГК Германии Корд-Майер Клодт дал чеху прекрасный пас «на выход». Со своим мелкооскольчатым переломом стопы я не мог бежать так резво, как было нужно, чтобы догнать тридцатилетнего чеха и быть первым «на мяче». Я рванулся за нападающим и попытался (в качестве последнего шанса) возле боковой бровки выбить мяч в подкате в аут. Но… нападающий был моложе и проворнее, он успел  протолкнуть мяч вперед, и моя нога влетела в его опорную ногу. Свисток судьи, штрафной в сторону наших ворот, и я получаю вполне заслуженную желтую карточку.
Но, самое удивительное, с трибуны вскакивает  мэр Собчак, подбегает к бровке, кричит мне что-то неприятное, называя «футбольным хулиганом». Я не очень обращаю на это вынимание в пылу игры, тем более, что я извинился перед мои соперником, и он по-прежнему продолжает «бороздить» свою бровку. Во всяком случае, я не дал этому парню выйти один на один с вратарем, что было бы гораздо хуже чем неопасный штрафной и моя желтая карточка. Очень скоро после этого эпизода меня меняют на другого игрока, как я уже потом понимаю, «по инициативе мэра города», который, все еще не успокоившись, кидает на меня гневные взгляды. Кстати, а может, совсем не кстати, с подачи этого чеха (когда я уже сидел на скамейке запасных) нам забили  гол. Но, к счастью, мы сохранили преимущество в один мяч,  вышли в финал турнира.
В финале на стадионе «Петровский» нам противостояла очень сильная, хорошо сыгранная команда Северо-Западного  таможенного управления во главе с самим начальником СЗТУ Владимиром Борисовичем Бобковым (ныне покойным). Упорный поединок, в котором я провел на поле почти весь первый тайм, закончился нулевой ничьей. В серии послематчевых пенальти победа оказалась за таможенниками, которые «взяли Кубок». Я не был включен в число бьющих пенальти. Как мне показалось, Валерий Малышев сделал это не случайно, а с оглядкой на мэра. Хотя Валерий прекрасно знал, что в критических ситуациях я умею собираться.
Но тогда мне было некогда рассуждать и расстраиваться из-за таких глупостей, как второе место в турнире. Район нужно было готовить к зиме,  делать это приходилось в условиях существенных «дыр» в бюджете, одна из которых (самая большая) в 250.000 долларов США возникла из-за финансирования районом проекта реконструкции и переименования Австрийской площади, курировавшегося лично мэром города А. А. Собчаком и его супругой Л. Б. Нарусовой.

Танцы на Австрийской площади и вокруг нее

Удивительный вальс
Мне сыграл Ленинград…
Александр Дольский

История появления на карте Петербурга Австрийской площади довольно-таки необычна. Где-то в 1994 году в период, кажется, подготовки к Играм Доброй Воли, я ехал  из Смольного вместе с мэром Петербурга Анатолием Собчаком в его автомашине в сторону Каменного острова. Разговор шел о районных делах, о недостатках консолидированного бюджета, введенного А.Л. Кудриным, при котором районы жили, практически, по смете, спущенной «сверху» и были лишены каких-либо стимулов пополнения бюджета, а также о положении ветеранов войны и блокадников.
Я высказал мысль о недовольстве ветеранов Великой Отечественной войны решением мэрии о переименовании площади Мира в Сенную. Ведь для ветеранов войны за этот  долгожданный мир было отдано более 20 миллионов человеческих жизней. Мэр начал возражать, доказывая правильность и обоснованность этого решения. Неожиданно мне в голову пришла мысль: «Анатолий Александрович! Может, это и совершенно правильно, вернуть Сенной площади ее историческое название. Но давайте вернем ветеранам Великой Отечественной войны «Площадь мира»!
Я предлагаю остановить машину на круглой безымянной площади на углу Кировского проспекта и улицы Мира и провожу небольшую краеведческую экскурсию: Вот видите, Анатолий Александрович, эта площадь на углу с улицей Мира не имеет названия. Бывшее название улицы – Оружейная. Глубоко символично, что после Великой отечественной войны ее переименовывают в улицу Мира. На этой улице расположено самое мирное из всех военных училищ». «Как это – самое мирное из военных»? – Собчак искренне удивлен. «А ведь это зенитно-ракетное училище. Зенитки не являются оружием наступления, они защищают мирное небо над головой горожан. Представляете, как можно красиво обыграть появление площади Мира на правительственной магистрали, ведущей к резиденциям на Каменном острове? А району город выделит деньги на реставрацию фасадов исторических домов на площади», – я, кажется, делаю все возможное, чтобы убедить мэра.
Продолжаю «генерировать идеи», говоря о том, что торжественную церемонию переименования можно будет провести в мае 1995 года накануне 50-летия Великой Победы. Я говорю, говорю, говорю, в мэр задумчиво слушает, размышляет о чем-то своем и… неожиданно отвечает: «Нет. Мы поступим по-другому. Послезавтра я улетаю в Париж и предложу мэру Парижа Жаку Шираку принять участие в инвестициях в эту площадь и в здания, расположенные на ней. И мы назовем эту площадь «Площадью Согласия»!
После этих слов даже я, никогда не стеснявшийся никаких авторитетов, и говоривший всегда то, что думаю, потерял дар речи. «Причем здесь «Согласие»? С чем «Согласие»? И  какое отношение к этому имеют французские инвестиции»? – так думал я, пытаясь подобрать контраргументы Собчаку. Но, услышав об указании мэра помощникам о переименовании Кировского проспекта, я замолчал. «Кошелев! Как назывался Кировский проспект  до революции? – властно спрашивает мэр  Великого Города. «Каменностровский», – коротко отвечаю я, кляня себя за проявленную инициативу: «Дурак, чего добился? Теперь Кировский проспект переименуют, а ветераны ведь не к Собчаку, а к тебе будут с жалобами приходить»!
Буквально на следующий день после описанной встречи я получил указание от аппарата Собчака прислать в мэрию историческую справку о площади и стоящих на ней зданиях, а также фотографии площади во всех возможных ракурсах. Я выполнил это поручение, предусмотрительно оставив себе копии фотографий. Как выяснилось позже, это было не лишним, потому что переговоры у Собчака в Париже ничем не завершились.  Несколькими месяцами спустя аппарат мэра вновь  повторил мне  задачу по  сбору информации о Безымянной площади. На этот раз у мэра возникла идея назвать ее площадью Барселоны, поскольку  в это время он готовил свой визит в Испанию. Собчак рассчитывал, что бизнесмены провинции Каталония профинансируют реконструкцию площади. Не знаю,  как и чем закончились эти  переговоры Собчака, но после его поездки в Испанию к этой идее больше не возвращались.
Я уже начал забывать об этих «мэрских причудах». Перед районом  и его администрацией стояли более прозаичные задачи: пережить очередную зиму в условиях дефицита бюджета (Игры Доброй Воли очень негативно сказались на финансировании жилищно-коммунального хозяйства города). Поддержать ветеранов Великой Отечественной войны  накануне 50-летия Победы над фашисткой Германией. Начать программу работ по благоустройству дворов Петроградской стороны. Да и мало ли какие проблемы остро стояли перед администрацией и в народном образовании, и в здравоохранении, и в работе с молодежью…
А вместе с тем «история с переименованием» получила неожиданное продолжение. После очередного визита Собчака и его супруги, на этот раз уже в Австрию, меня опять «дернули» в приемную мэра, а затем в Комитет по внешним связям, где поручили возглавить рабочую группу по изучению вопроса об открытии в Петроградском районе на Безымянной площади так называемого «Венского уголка» (в некоторых документах он назывался «Австрийским уголком»). В КВС мне удалось выяснить, что во время визита в Вену и общения с канцлером Враницки и бургомистром Вены наш мэр показал им фотографии нашей площади, отметив, что она очень напоминает отдельные уголки австрийской столицы. С этим было нельзя не согласиться, потому что архитектура начала ХХ века была весьма и весьма сходной во многих европейских столицах. Стиль модерн (югендстиль, арт-нуово) был модным направлением того времени, вот почему в Петербурге можно легко найти здания, напоминающие  Париж,  Вену,  Берлин. 
Поначалу я  спокойно отнесся к этой работе, поскольку первые встречи проводились в Комитете по внешним связям, и от меня не требовалось никой работы, кроме представления  очередных исторических справок, фотографий и данных по количеству проживающих  жильцов и характеристики жилой площади в домах, попадающих в зону «Венского уголка». Позднее, когда координатором проекта стала лично супруга  мэра Л.Б. Нарусова и наши «деловые встречи» перекочевали в банкетный зал гостиницы «Англетер»,  я стал ощущатьать какую-то тревогу.
Вокруг «проекта» шла не совсем понятная мне «игра», в которой были задействованы неоднократные выезды Нарусовой в Вену. Мне несколько раз сообщали, что я «тоже буду включен в состав выезжающей в Австрию «рабочей группы». В «игру» вокруг «Венского уголка» включился австрийский предприниматель г-н Грасси, компания которого «ГМХ» получила подряд на реконструкцию питерского аэровокзала. Этот господин, по словам Нарусовой, должен был стать «инвестором проекта», вот почему в моем кабинете и на чаепитиях с неизменными венскими булочками в «Англетере» все чаще стал появляться некий Иво Грим, прекрасно говорящий по-русски сотрудник фирмы г-на Грасси.
Своим внешним видом и поведением этот человек напоминал провокатора из старого советского фильма про войну, засланного гестапо нашим советским подпольщикам. Я спинным мозгом ощущал, что этот проект, независимо от  того, будет ли он реализован, является коммерческим предприятием группы лиц, его возглавляющих. Но  никак не мог понять, какую роль готовят мне  в этом проекте. То, что я буду «не в деле», я ни секунды не сомневался, потому что к этому времени образ жизни мэра, а также ряда его заместителей существенно и, что главное, заметно отличался от моего и группы моих коллег-глав районных администраций, тянувших на себе воз черновой работы по жизнеобеспечению своих районов.
Иво Грим, постепенно ставший главным доверенным лицом Людмилы Борисовны Нарусовой увозил с собой в Австрию данные о количестве аварийных балконов и эркеров в  домах на будущей «Австрийской площади», поэтажные планы зданий, где уже планировалось размещать будущие  офисы австрийских фирм. Правда, я удивлялся тому, почему не просчитывается потребное количество жилой площади, необходимой для расселения  жильцов коммунальных квартир в этих домах. Но мне отвечали, что это будет сделано позже. Вначале надо провести решение соответствующих органов власти австрийской столицы. А до этого наша российская сторона (т.е. Петроградская районная администрация) должна подготовить смету расходов на ремонтно-восстановительные работы на площади. К весне 1995 горда такая смета была подготовлена Управлением заказчика администрации Петроградского района. Она составляла, с учетом ремонта  фасадов, аварийных балконов, кровли домов, укладки асфальта более 1,5 миллиардов неденоминированных рублей, что составляло по курсу на тот период времени около 250.000 долларов США.
Команда о начале работ на Австрийской площади пришла из мэрии очень внезапно и, как всегда, сверхсрочно. На 17 июня 1995 года уже была намечена торжественная церемония открытия «Австрийской площади» в Санкт-Петербурге, на которую должен был прибыть лично канцлер Австрии Враницки с супругой и еще какие-то высокие австрийские гости. Господин Иво Грим долго и путано объяснял мне, что бургомистрам города Вены уже принял решение выделить деньги на ремонтные работы на будущей «Австрийской площади», но решение о выделении денег  может быть официально оформлено на сессии депутатов только где-то в начале июня 1995 года. Поэтому я «смело могу начинать работы», а мне, то есть району, за эти работы обязательно заплатят. Эти заверения меня не очень-то убедили. Я хорошо знал, как депутаты относятся к исполнительной власти, и, кто знает, примут ли они решение о финансировании работ в каком-то  далеком Петроградском районе Петербурга?
Я поехал в Смольный, чтобы получить четкое и ясное разъяснение: есть ли решение  об открытии Австрийской площади и определен ли источник финансирования ремонтных работ. «Сказки братьев Гримм» уже не производили на меня такого неизгладимого впечатления, как в детстве. Я хотел получить четкое указание: проводить или не проводить ремонтно-строительные работы, а  также из каких источников они будут финансироваться. Тут за дело взялась решительная и энергичная Л.Б. Нарусова. Она понимала, что на весь объем работ (совсем не маленький) оставалось всего лишь полтора месяца, да еще при условии, как минимум, двухсменной работы! И г-жа Нарусова лично занялась  согласованием возможности использования бюджетных денег Петроградского района для работ по благоустройству будущей «Австрийской площади».
В результате я получил такие согласования и разрешение начать ремонтные работы на бюджетные деньги, при условии гарантий Комитета по Внешним Связям и самого мэра Санкт-Петербурга г-на Собчака А.А., что австрийская сторона к моменту окончания работ и официального открытия «Австрийской площади» переведет в районный бюджет необходимую сумму, тем самым, компенсировав наши затраты.
Не буду описывать героическую работу А.О. «Фасадремсрой», организованную через Управление заказчика Петроградского района, негосударственную строительную структуру, возглавляемую бывшим заместителем главы районной администрации Эдуардом Корюновичем Арутюняном. Работа велась в две смены, а перед самим торжественным открытием «Австрийской площади» даже в три смены! Отметить следует лишь одно: работы делались качественно, хотя и в диком темпе. Но подавляющему большинству строителей, в прошлом строителям Коммунизма, было не привыкать сдавать  объекты к Красным датам, Съездам и Юбилеям.
Две чугунных рекламных тумбы, привезенных самолетом прямо из Вены, устанавливали в ночь перед открытием в буквальном смысле слова вручную  на дымящийся асфальт. Работа велась под руководством и с непосредственным участием нашего начальника отдела районного хозяйства Юрия Григорьевича Орлова, лично орудовавшего огромным ломом. Не уходил с площади все последние дни накануне ее открытия  и районный архитектор – Александр Павлович Викторов, ныне главный архитектор Санкт-Петербурга. Он отвечал за соответствие выполненных работ нормативам Комитета по охране памятников архитектуры.
Для проведения торжественной  церемонии районным отделом культуры был приглашен высокопрофессиональный режиссер, мастер постановки массовых праздников Олег Леонидович Орлов, кандидатура которого была весьма одобрена
г-жой Нарусовой. К сожалению,  в большей степени для меня, кандидатура  ведущей торжественной церемонии, тележурналистки Натальи Антоновой вызвала у супруги мэра  приступы непонятной мне (но, возможно, оправданной) ревности. Наталья Антонова  в качестве своеобразного «подарка» от мэра Петербурга Собчака впоследствии получила в аренду большое помещение на Австрийской площади, где открыла принадлежащий ей магазин эксклюзивной одежды «Самодарь».
Площадь была  прекрасно украшена подвешенными по периметру шариками, наполненными гелием, которые, по замыслу режиссера должны были в самый торжественный момент открытия новонареченной площади взмыть в небо. Флагштоки были украшены флагами России и Австрии, под белыми покрывалами; которые предстояло сдернуть, ждали своего часа таблички с надписью на немецком и русском языках «Австрийская площадь».
Общую картину дополняли две афишных тумбы, две телефонных будки и 6 урн, привезенных  специально из Австрии, и являвшихся типично австрийскими аксессуарами.
Сама церемония открытия Австрийской площади прошла  красочно и торжественно. Звучали речи крупных политиков – мэра Санкт-Петербурга А. Собчака и канцлера Австрии Враницки, гремела австрийская музыка, в вихре венских вальсов кружили на площади профессиональные танцоры и г-н Собчак с г-жой Враницки. Присутствовавшим на торжественной церемонии жителям Петроградского района ассистенты раздавали типичные австрийские сладости. Казалось, все прошло хорошо. Даже лучше, чем можно было ожидать. Церемония  открытия Австрийской площади была широко освещена по городскому телеканалу и в петербургской прессе. Правда, некоторые  газеты преподносили информацию в несколько своеобразной манере.
Но, это уже были издержки демократии. Мэр Санкт-Петербурга сам должен был думать о том, что не всем журналистам и политикам может понравиться пышная и дорогостоящая церемония, оплачиваемая за счет бюджета, и которая, в принципе, ничего не давала простым горожанам, то есть избирателям. Но мэр Санкт-Петербурга руководствовался какими-то иными, только одному ему известными двигательными мотивами этой, в общем-то, чисто пиаровской акции. А я должен был думать, как компенсировать бюджету возникший долг в сумме 250.000 долларов США. И вот здесь наши интересы  с мэром Собчаком резко разошлись.
После того, как бравурно отзвучала музыка духовых оркестров на Австрийской площади, практически все участники подготовки акции (и сотрудники Комитета по внешним связям, и руководители австрийской фирмы «ГМХ», и г-жа Нарусова) моментально потеряли интерес к Австрийской площади как таковой. Что уж тут говорить о долге австрийской стороны за проведенные работы! Для меня же и моих сотрудников районной администрации вопрос закрытия «дыры» в районном бюджете отнюдь не был безразличен. Все попытки достучаться в кабинеты вице-мэров по финансам и внешним связям, для получения ответа на вопрос «когда и от кого придут деньги»,  не дали абсолютно никаких результатов. Меня выслушивали, со мной соглашались,  и… ничего не предпринимали.
В то время я еще не осознал, что этот, вновь зарождающийся стиль работы  российского чиновничества,  станет впоследствии чрезвычайно популярным ввиду своей универсальности. Ведь «голова продолжала болеть» только у меня, заинтересованного в возврате денег в районный бюджет. Она совершенно не болела у людей, которые по роду своей службы должны были мне помочь, но совершенно не желали этого делать. У меня не осталось никакого выхода, кроме как написать на имя АА. Собчака письмо, в котором изложить возникшие проблемы,  и попросить оказать содействие в компенсации затрат с австрийской стороны. Резолюция А.А. Собчака на моем письме от № 3/890 от 13 июля 1995 года поручала  вице-мэру по внешним связям  В.В. Путину оказать содействие администрации Петроградского района в возврате денег от австрийской стороны.
Сейчас, за давностью прошедшего времени мне уже и не перечислить все мытарства, связанных с хождением по кабинетам моих коллег, среди которых были и мои сослуживцы  по органам государственной безопасности. Могу сказать только одно: мне подтвердили, что австрийская сторона, в лице бургомистрата Вены, выражает готовность оплатить все виды работ, проведенных на вновь нареченной Австрийской площади, но австрийцы просят представить документы, подтверждающие выполнение работ. Мои сотрудники очень быстро подготовили копии договоров, смет, актов приемки работ и платежных поручений, оплаченных районной администрацией по результатам исполненных договоров. Все необходимые документы были отправлены в Австрию, и мне стало казаться, что ситуация с долгом за Австрийскую площадь вскоре успешно разрешится. Но, я не мог предположить, что  события для меня начнут развиваться также  быстро, стремительно и головокружительно, как в том венском вальсе, который мэр Собчак танцевал на Австрийской площади…

Предложение, от которого нельзя было отказаться

Я из повиновения вышел…
Владимир Высоцкий

Последние числа августа 1995 года  были для меня, как и для любого Главы районной администрации весьма и весьма напряженными. Эти дни за годы моей работы во главе Петроградского района традиционно были посвящены последним «штрихам» по подготовке к новому учебному году. Об этом не мог не знать, срочно вызывая меня 31 августа 1995 года к себе в Смольный, вице-мэр Петербурга Валерий Иванович Малышев.
Отказать такому высокому руководителю даже накануне 1 сентября  я не мог. Тем более, что  не ожидал никакого особенного подвоха от этой встречи.  Мне казалось, что у меня  с Валерием сложились  неплохие взаимоотношения. Мы были почти ровесниками (Валера был  всего на два года старше меня),  оба были заядлыми футболистами, оба были не лишены чувства юмора, любили пошутить и побалагурить.
Правда, Валерий не очень-то одобрял, когда ему казалось, что кто-то в его присутствии проявлял слишком много инициативы и становился центром компании. Поэтому он частенько, правда, всегда в шутливой форме, «наезжал» на меня в компаниях глав администраций, требуя «снизить активность в соответствии с занимаемой должностью». Но я относил все это не к личным антипатиям Малышева ко мне, а к издержкам  его партийно-аппаратного прошлого. Валерий делал карьеру в Московском РК КПСС и дорос до должности, по-моему, 2-го секретаря райкома. В 1990 году он стал Председателем  московского райсовета народных депутатов, в 1991 году – Главой Московской районной администрации, а через год с небольшим был приглашен Собчаком на должность вице-мэра в правительство города. 
Разговор с Малышевым В.И. потряс меня неожиданностью сделанного мне предложения. Вице-губернатор предложил мне перейти на работу в… заявочный комитет Олимпиады-2004 на должность… технического директора. Свою логику он выразил примерно так:
Заявка Санкт-Петербурга на проведение Олимпиады -2004  имеет огромное политическое значение, и работать в этом направлении – огромный почет и ответственность.
Кошелев П.К., по мнению мэра и его, Малышева В.И., накопил большой управленческий опыт, в том числе опыт общения с иностранцами.
Немаловажно, по мнению Малышева В.И. (и мэра Собчака А.А.), что Кошелев П.К. хорошо владеет английским языком. Мэр города до сих пор  помнит, как я  свободно и легко общался в день открытия  Игр Доброй Воли с Тедом Тернером и его женой Джейн Фондой, ожидая приезда Собчака А.А.
При принятии решения о предложении Кошелеву П.К. новой должности учитывается также то, что он отлично знает Петроградский район, где будут расположены основные спортивные объекты будущей Олимпиады, а также обладает опытом  организации соревнований Игр Доброй Воли.
Не буду повторяться, что предложение Малышева В.И. потрясло меня своей неожиданностью. Во-первых, я еще ничего не знал об идее мэра Собчака принять  участие  в заявочной компании на проведение летней Олимпиады 2004 года. Во-вторых, я абсолютно не был уверен в том, что эта очередная «межгалактическая идея» Собчака будет иметь поддержку в Москве, и может стать реальной для Международного Олимпийского Комитета. Кроме того,  в тот момент совершенно не представлял своей роли в каких-либо  других структурах, кроме органов государственной власти и управления, которым я отдал  к тому времени уже 21 год беспрерывной, и, надеюсь, безупречной службы.
Между мной и Малышевым завязался своеобразный диалог, в котором я высказывал свои обоснованные сомнения и возражения против сделанного мне предложения, а Малышев В.И., не очень заботясь об аргументации, настойчиво убеждал меня  в необходимости перехода. В течение разговора, длившегося не менее часа, я узнал, что «первым лицом» в работе заявочного Комитета «Олимпиады-2004» будет сам В.И. Малышев, но он будет вести эту работу на неосвобожденной основе. Вот почему он заинтересован в моей кандидатуре, поскольку ему будет легко и удобно со мной работать. К тому же заявочный комитет разместится в здании бывшего Петроградского райкома КПСС (особняк светлейшего князя А. Горчакова), который надо будет отреставрировать, поскольку его будут посещать многие иностранные ВИП-персоны.
Было сказано, наверняка, еще много чего-то важного и, по мнению Малышева, убедительно доказывающего целесообразность и необходимость моего перехода на предложенную должность. Ответа на мой аргумент, что я не хочу покидать государственную службу, и просил бы, в случае моего согласия, откомандировать меня в заявочный комитет до 1997 года, я так и не получил.
Я не дал Валерию Малышеву согласия на сделанное им предложение, даже, несмотря на его ссылку, что «вопрос моего перевода согласован с мэром Собчаком. Тем не менее, Валерий, почти поокуджавовски, «не оставлял стараний» уговорить меня «работать на Олимпиаду». Уже на другой день 1 сентября 1995 года Малышев по своей инициативе неожиданно приехал в Петроградский район, чтобы продолжить склонять меня к переходу в заявочный комитет Олимпиады-2004. Он приехал не один, а с первым заместителем Национального Олимпийского Комитета России Козловским А.А. Александр Александрович оказался высоким, седовласым, импозантным мужчиной около 50 лет, с элегантной седой бородкой. Малышев объяснил, что «Сан Саныч буквально на день приехал в Питер» и очень хочет лично познакомиться с кандидатом на ответственную должность в заявочном комитете Олимпиады, то есть со мной. Они так спешили, что приехал прямо во Дворец имени Ленсовета, где я готовился принять участие в торжественной церемонии, посвященной началу нового учебного года, которую поводила знаменитая уже тогда 56-я гимназия, лучшая школа года России.
До начала церемонии, проходившей в виде неформального, красочного шоу, мы успели перекинуться тремя-четырьмя фразами после официального знакомства, договорившись «все деловые вопросы обсудить за обедом» по окончании официального мероприятия. Во время церемонии, где мне  предстояло выступать от имени районной администрации, я на сцене экспромтом спел песню В. Высоцкого «Братские могилы». Это было естественно, поскольку в 56-й гимназии поют не только ученики, но и учителя. А.А. Козловский пришел прямо-таки в восторг от увиденного им зрелища, привычного для  меня и родителей учеников этой известной в Петербурге гимназии. Он даже попросился выйти на сцену и выступил с приветственным словом в адрес учителей, учеников и их родителей. Он проявил себя славным, неформальным человеком, способным искренне восхищаться и радоваться чужим успехам.
За обедом, организованным мной по окончании торжественного мероприятия, А.А. Козловский объяснил мне мою  сверхзадачу. По его словам, лично я и весь заявочный комитет должны ни много, ни мало добиться того, чтобы склонить на свою сторону большинство членов МОК, которые будут голосовать в 1997 году при выборе будущей столицы Олимпиады 2004 года. Малышев, больше слушая Козловского, старался  добавлять важные, по его мнению, аргументы, заключавшиеся в том, что я «смогу много ездить за рубеж, особенно в Швейцарию, где расположен Международный Олимпийский Комитет».
Между мной и Козловским возник хороший психологический контакт. Он очень быстро, по-деловому реагировал на мои вопросы, быстро анализировал вновь полученную информацию и предлагал свои варианты решений. В частности, он полностью поддержал мою идею о том, что я должен занять должность Генерального директора Заявочного Комитета (Малышев в этом варианте становился Президентом Оргкомитета). Козловский  поддержал мою мысль об откомандировании меня с государственной службы приказом мэра Собчака, согласившись с тем, что я должен иметь возможность вернуться на государственную службу. Малышев же жестко стоял на своем: должность «только технического директора», а «все вопросы возвращения на государственную службу под гарантию честного слова мэра Собчака».
В конце разговора, оставшись один на один с Козловским, я услышал его откровения: «Я ничего не понимаю у вас в Питере. Мэр подсовывает мне своего сорокапятилетнего заместителя, который выглядит на все шестьдесят пять, а мыслит и говорит какими-то старыми партийными формулировками с двадцать второго съезда КПСС. В Вашем лице я вижу нужного мне и Делу человека, но я не понимаю, почему Вам ни в одном вопросе не идут навстречу»! Наш разговор закончился ничем. Я не дал согласия Малышеву и Козловскому, предложив, «если моя кандидатура так нужна Петербургу для работы по Олимпиаде», перенести разговор в кабинет мэра города А.А. Собчака. Малышев В.И. обещал «подумать над этим предложением».
Через день или два после беседы с Малышевым и Козловским я узнал, что вице-мэр Малышев В.И. улетел в США в олимпийский город Солт-Лейк-Сити, где он планировал в течение двух месяцев учить английский язык и знакомиться  с опытом подготовки к Олимпийским играм. Я вздохнул спокойно: ну, значит, от меня отстали! Напрасно…  Уже на следующий день  после отлета Малышева в США, 5 сентября 1995 года, рано утром в моем кабинете требовательно и тревожно зазвонил телефон прямой связи с мэром города…
А. Собчак довольно-таки редко звонил мне по телефону прямой связи, делая это только по очень важным вопросам. Последний раз это было весной 1995 года, когда он хотел отметить первую годовщину свадьбы Аллы Пугачевой и Филиппа Киркорова. С первого мгновения, услышав голос шефа, я понял, что он находится в состоянии глубокого, яростного гнева. Или, как говорят юристы-криминалисты, «в состоянии сильного душевного волнения».
Мэр говорил очень громко, почти кричал. Он хотел услышать от меня, «почему Вы неделю назад дали согласие перейти на работу в заявочный комитет Олимпиады-2004, а вчера отказались»?
Я, как мог,  максимально спокойно и мотивированно попытался ответить мэру, что не давал согласия на свой переход, высказав сомнения о целесообразности такого решения. Однако, Собчак не слушал и не слышал меня… Он был настолько разгневан, что не просил, а требовал, чтобы я «написал заявление о переводе в заявочный комитет Олимпиады-2004». В ответ на мои мотивированные возражения и попытки перевести разговор  в рамки диалога, я услышал фразу, о зловещем смысле которой я не раз буду задумываться в последующие десять месяцев: «Слушайте, Кошелев, Вы не мальчик, Вы все должны понимать. Так вот: или Вы завтра пишете заявление о переходе на другую работу, или пеняйте на себя! Я с треском сниму Вас с Вашей должности»! В ответ на мою попытку возразить, что у меня нет нарушений и упущений, мэр сказал свою самую зловещую фразу: «Любой чиновник может взять взятку, провороваться или, в конце концов, с ним можно сделать все; что угодно»! Я отвечаю за точность фразы, потому что уже через несколько часов, эти угрозы мэра начнут в отношении меня претворяться в жизнь.
В конце этого рабочего дня в моем графике Главы районной администрации значился «прием организаций». Как правило, это была не самая трудная работа, в отличие от приема граждан, где люди несли свою боль, отчаяние и, подчас, безнадежность своих жилищных проблем, самых острых проблем нашей социальной жизни. На прием организаций приходили директора разных коммерческих структур, а также промышленных предприятий района, которым было надо решить какие-то правовые или организационные вопросы на территории Петроградского района. Обычно за один двухчасовой прием я успевал принять 6-8 руководителей разного рода фирм. Это прием, казалось, не предвещал мне никаких проблем,  может, за исключением одной. В приемную должен был прийти мой родной брат Виктор со своим начальником, который, если мне не изменяет память обращался ко мне с письменным ходатайством со своей работы о продлении аренды гаража в Петроградском районе, где он проживал. Но я уже примерно знал, как я буду решать эту гаражную проблему, и не испытывал никакой тревоги по этому поводу.
Начинался прием вообще, казалось, просто. Первой на приеме была женщина, директор магазина электротоваров на Большом проспекте (назовем ее для соблюдения этических моментов «С.»). Эту энергичную, деловую даму я знал уже около двух лет, когда началась первая волна приватизации. Ее магазин был одним из первых так называемых арендных коллективов. Эта «С.» была в хороших отношениях с бывшим начальником отдела торговли Петроградского райисполкома, работавшей в 1995 году в качестве моего заместителя.  Проблема «С.» выглядела следующим образом: она создала  на базе арендного коллектива ООО, выкупила, в соответствии с законодательством того времени государственное имущество магазина, а сейчас хотела подать документы в КУГИ для выкупа помещения, в котором находился магазин в собственность ООО. Действовавшее на тот момент федеральное законодательство и нормативные акты Санкт-Петербурга позволяли ей это сделать.
Решение вопроса находилось в компетенции города – решение  о разрешении на выкуп помещения должна была принимать, по-моему, специальная комиссия КУГИ. «С.» напомнила мне о своем вкладе в благотворительные акции, посвященные ветеранам Великой Отечественной войны, детским домам и, что было совершенно естественно, попросила оказать содействие  в решении ее проблемы. Я экономил время, вопрос был для меня ясен: «Знаете, решение принимает город, но я готов подписать письмо в поддержку Вашей заявки, в котором мы отразим вклад Вашей фирмы в благотворительную деятельность в районе. Давайте, я поручу моему заместителю подготовить такое письмо и направить его в КУГИ»…
Я поворачиваюсь на своем вращающемся кресле (у всех руководителей; как правило, кресла вращаются) к телефонному пульту соединяясь с О.Т., моим заместителем по торговле, устно передаю ей мое поручение, а сам ручкой заполняю контрольную карту приема, выводя на ней своим не очень-то разборчивым почерком резолюцию-поручение. И тут…
И тут боковым зрением я вижу, как «С.» достает из своей сумочки нечто похожее на белый конверт и подкладывает его на противоположной стороне стола под пластиковые лотки для бумаг, которые всегда у меня были заполнены текущими документами, находившимися на рассмотрении. Почти одновременно с этим «С.» встает, и, выражая скороговоркой  благодарности в мой адрес, начинает двигаться к выходу. Я действую на каком-то автоматизме: «Что это?» «Ну, это, понимаете, благодарность, ну, любой труд должен быть вознагражден», - лепечет «С»., спиной двигаясь к выходу из кабинета.
Я хватаю конверт, в два прыжка догоняю «С.» почти у двери и буквально всовываю в ее руки конверт, из которого торчат характерные зеленые бумажки с лицом американского президента. Директор магазина почему-то (в тот момент я еще не успел осознать почему) пихает мне конверт обратно, пытаясь засунуть его в нагрудный карман рубашки (во время приема я был без пиджака). Я пихаю ей конверт обратно, толкаю в грудь, говорю ей, нет, кажется, кричу что-то очень злое и неприятное и буквально выталкиваю «С.» из своего кабинета.
 В проеме двери я успеваю увидеть и своего брата, и народного артиста России Илью Рахлина, с которым я очень дружил. Присутствие этих близким  людей сдерживает меня  от поступка, который я обдумывал совершить за те секунды «борьбы с конвертом»:  громко оповестить сидевшего в приемной секретаря  и всех остальных присутствующих о только что совершенной «С.» провокационной попытке дать мне взятку.
Все описанное мной событие с провокацией взятки длилось в прямом смысле слова считанные секунды. Но  за эти секунды я успел о многом подумать: как защитить себя от этой Провокации, как защитить себя и не оскандалиться в глазах близких людей (именно поэтому я отказался  от привлечения внимания людей, сидевших в приемной). Однако, оставшись на какие-то минуты один в кабинете, я вдруг вспомнил утренний разговор с мэром Собчаком и… похолодел от ужаса. Я был на грани возможного «задержания  с поличным при получении взятки». Ведь не случайно Собчак в запальчивости кричал мне в трубку, что «любой чиновник может взять взятку». Мне тут же вспомнились двое рабочих-электриков  со стремянкой, которых я перед самым приемом видел на лестнице в здании администрации. Почему-то они показались мне странными, или подозрительными?
Плохо помню, как довел до конца этот запомнившийся мне прием организаций. В одно мгновение я осознал, и сделал для себя вывод о том, что эта Провокация была абсолютно не случайной. И не потому, что за все предыдущие годы моей работы у меня не было даже намека на подобную ситуацию. Я был уверен, что не дал ни малейшего повода, ни «С.», ни сотням других людей, посещавших мой кабинет, что я надеюсь, рассчитываю или жду их «благодарности». Как бывший оперативник я каким-то «спинным мозгом» почувствовал за всем этим происшедшим событием «ментовский сценарий».  И я зримо представил, что было бы, если бы я не заметил руки «С.» и если бы конверт с валютой был обнаружен в моем кабинете после ее официального приема!
И тут у меня  по моему поломанному позвоночнику пробежал как бы разряд тока: «Все!!! Я держал конверт в руках! Я оставил на нем свои отпечатки пальцев! Теперь, если задаться целью, его можно подбросить мне  в кабинет или в личные вещи (портфель, плащ и т.п.) И тогда при наличии письменного заявления гражданки «С.» в правоохранительные органы о моем вымогательстве у нее взятки мне будет не отвертеться…И я начинаю действовать. Быстро и решительно. Так, как мне подсказывала моя интуиция и мой бывший чекистский опыт.
Я провожу беседы со своим верным и преданным секретарем Валентиной Ивановной.  Вызываю своего заместителя О.Т. и рассказываю ей о происшедшей ситуации. Я «легализую», говоря чекистским языком, факт проведенной в отношении меня Провокации и прошу, нет, требую от моего близкого окружения принять меры по защите себя и меня от возможных подобных действий в будущем. Все эти разговоры я записываю на мини-кассеты на лежащем у меня в кармане диктофоне. Что это? Проявление застарелой чекисткой шпиономании или внезапной шизофрении? Или лихорадочное стремление получить «вещественные доказательства» моей непричастности к коррупции? Возможно и то, и другое, и третье… Но тогда у меня не было времени размышлять над такими психологическими изысками. Мне надо было действовать.
Уже на следующий день 6 сентября я добиваюсь приема у начальника аппарата  мэра СанктПетербурга Виктора Кручинина в его смольнинском кабинете.  В потайном кармане пиджака тот же бытовой диктофон, который должен зафиксировать наш разговор. Зафиксировать на тот случай, если провокации в отношении меня будут продолжены.
С первых минут разговора я пошел в наступление: кратко рассказал о том, как меня подставил В.И Малышев, которому я не дал своего согласия на переход в оргкомитет «Олимпиады-2004», а затем изложил суть разговора с Собчаком, который угрожал мне, в случае отказа от добровольного ухода с должности. Затем я рассказал о событиях вчерашнего дня, когда мне в прямом смысле «навязывали взятку», не забыв помянуть и про виденных мной электриков, которых, как оказалось, никто не вызывал, и которые ничего не чинили.
К моему удивлению, Виктор совершенно не стремился разубедить меня в том, что между звонком Собчака и провокацией с взяткой нет никакой причинно-следственной связи. Кручинин постарался перевести беседу  в русло «задушевности» и «доброжелательности» по отношению ко мне. Он, конечно же, напомнил мне, что «у нас был общий друг Сергей Соловьев, который, по словам Кручинина, «дал бы правильный совет – не упираться и добровольно уйти с должности». Возможно, упоминание о Сергее было не  самым удачным аргументом В. Кручинина, несомненно, отрабатывавшего поручение А. Собчака «уговорить» меня на уход с занимаемой должности.
Начальник аппарата мэра долго рассуждал о том, что «у Собчака, в отношении тебя, Паша, уже сформировано негативное мнение, и его уже не изменить». Затем он начал пространно рассуждать о том, что, если я не хочу идти в оргкомитет Олимпиады-2004, то «можно подумать о какой-нибудь другой должности, например о должности председателя комитета по обращениям и жалобам населения». При  этом приводились достаточно неубедительные, на мой взгляд, аргументы о том, что «смена работы поможет изменить у Собчака мнение о тебе, но позволит остаться в обойме руководителей».
Не могу вспомнить дословно, что я отвечал Виктору Кручинину. Но то, что я возразил против сравнения самого себя с патроном в обойме, это  помню точно: «Патроны в обойме расстреливают. Они всегда являются расходным материалом. Когда есть приказ – патронов не жалеют. Я думал, что мы, Главы районных  администраций, для Собчака нечто большее, чем патроны в обойме»!
Как бы то ни  было, но, по-видимому, мой напор и моя энергетика как-то повлияли на Кручинина. На  следующий день 7 сентября 1995 года я был принят мэром Санкт-Петербурга А.А. Собчаком. Кручинин организовал эту встречу, взяв с меня обещание,  не рассказывать  мэру о ситуации с попыткой навязать мне взятку. Значительно позже я понял, с чем это было связано, когда узнал, кому была обещана моя должность уже в сентябре 1995 года и какие «крутые» связи были у этого человека в руководстве ГУВД нашего города.
Разговор с мэром не был долгим, также как не был деловым и конструктивным. Собчак в своей обычной манере университетского профессора-оратора слушал только себя самого, абсолютно не обращая внимания на аргументы собеседника. Не случайно в университетские годы, будучи студентами, в наших капустниках мы высмеивали таких профессоров: «В юридической науке по этому поводу есть  два мнения: мое и неправильное»! Из монолога Собчака следовало, что в Петроградском районе под моим руководством «все плохо». А он, как мэр, уже не может дальше терпеть эту ситуацию, и вынужден искать мне другое место работы, тут же предложив должность председателя комитета по рассмотрению обращений и жалоб населения.
Я сдержал обещание, данное Кручинину, и не стал упоминать о провокации с взяткой. Однако, я не мог позволить себе  согласиться и признать, что в «в районе все плохо». И, как это бывало многократно в мои чекистские годы, стал приводить аргументы, стараясь переубедить мэра. А уж как покойный мэр Собчак не любил выслушивать чужие  мнения, тем более признавать их правоту! И все-таки, мне показалось, что по итогам этого разговора я чуть-чуть поколебал позицию Собчака. Все-таки в конце разговора он признал часть моих аргументов, высказанных не без некоторых ораторских аллегорий: «Анатолий Александрович! Я член Вашей команды. Я был в числе первых, кто поддержал Вас на выборах и внес в эти выборы значительный вклад. Как член команды, как профессионал я могу играть, если сравнивать с футболом, на любой позиции, Даже могу, если нужно для дела, сидеть на скамейке запасных. Но я не хочу и не могу быть футбольным мячом, который пинают кому-то лично в угоду. Я убежден, что  нужен и Петроградскому району. и Вам для работы именно на должности главы администрации. И я буду стараться  не только активно работать, но и демонстрировать  эту работу, как мэру, так и окружающим».
Мой разговор с мэром закончился ничем. Продолжая говорить «футбольным языком», мы сыграли вничью, хотя у Собчака и было территориальное преимущество. Главный вывод, который я сделал для себя  после этой беседы, что я не должен. нет, мне просто нельзя сейчас уходить добровольно ни в какой комитет по жалобам. Сделав это, я признаю факты своей якобы плохой работы. И не только своей, а всего коллектива администрации. А этого нельзя делать, если я не хочу надломиться и перестать уважать себя. Так или примерно так я объяснял свою позицию  любимой и преданной жене Ольге, посвящая ее во все перипетии моей служебной ситуации.
Сколько мудрости, добра и терпения проявила эта женщина, мой самый близкий тогда и сейчас человек, которой приходилось в практически в одиночку «поднимать» двух полуторагодовалых сыновей. Она, моя Оля, которой был нужен я, и, прежде всего, как Человек, а не его Должность, очень-очень поддержала меня. Не стала отговаривать или переубеждать, понимая, что если я уступлю, то перестану уважать сам себя,  перестану быть в ее и в своих собственных глазах Победителем. Именно это слово из ее уст было для  меня самым дорогим и самым высоким комплиментом в жизни.

Внимание, съемка!!!

Идет охота на волков,
Идет охота!
Владимир Высоцкий

А вы знаете, Мамыкина снимают.
За разврат его, за пьянство, за дебош.
Владимир Высоцкий

Начиная свою карьеру Главы районной администрации, я как-то совсем не задумывался о том, могут ли меня снять с этой  должности. Что касается поста Председателя Петроградского районного совета народных депутатов – тут было все ясно. Меня хотели снять с этой должности уже на следующий день после избрания. Мне много пришлось бороться со своими политическими оппонентами, отстаивая личную гражданскую позицию и право быть самим собой,  и я как-то… привык к тому, что меня хотят и могут снять с моей высокой и почетной должности. Возможно, эта привычка негативно отразилась для меня уже в тот период, когда я стал исполнять обязанности Главы районной администрации. Первое время, до 1993 года, когда пришлось ощущать на себе давление райсовета, я еще по привычке держался «в позе боксера», будучи готовым ежедневно отразить  агрессивные атаки политических оппонентов из состава Президиума райсовета.
Когда советы в нашей новой ельцинской России приказали долго жить, я как-то расслабился, увлекшись Работой, которую ежедневно и ежечасно приходилось делать, героически преодолевая разного рода трудности и несуразности нашей постсоветской жизни. Я оказался психологически не готов к тому, как себя вести, если вдруг тебя начинают снимать с работы, но не в открытой политической борьбе (как это было на Президиумах и сессиях райсовета), а тонким аппаратным путем, когда тебя не атакуют в лоб, и не бьют открыто, а кусают, подначивают и травят втихомолку, при этом, говоря тебе в глаза ласковые, приятные слова, и даже улыбаясь. К сожалению (или к счастью?), за пять с лишним лет работы «государственного чиновника районного звена», я так и не сумел стать истинным аппаратчиком. Более того, разного рода аппаратные «игры» и «правила» были мне глубоко неприятны и даже неприемлемы. Ведь не случайно за весь период службы в органах КГБ  я также не вписывался в номенклатурные стереотипы.
Несроста Сергей Соловьев, хорошо знавший мои человеческие качества, и хорошо «чувствовавший меня», так старался защитить  мою скромную руководящую персону от возможных подводных камней аппаратных игр. Но в сентябре 1995 года Сергея уже не было  в живых на этом свете, и он уже не мог дать мне совета или поддержать, когда мне пришлось  общаться с его бывшим подчиненным по аппарату Председателя Ленгорисполкома Виктором Кручининым.
Этот человек, уже несколько лет руководивший аппаратом мэра Санкт-Петербурга А.А. Собчака, обладал огромным неформальным авторитетом и влиянием. Он, несомненно, мог формировать и изменять мнение Собчака на ту  или иную проблему, на ту ли иную личность. Поэтому я не был удивлен, когда через несколько дней после запомнившейся мне беседы с мэром города был приглашен на беседу  с начальником его аппарата. Эта встреча, согласно моим дневниковым записям того времени, состоялась 15 сентября 1995 года. Запись об этом ушедшем в историю дне гласила: «Любимый начальник аппарата мэра ставит мне от имени мэра ультиматум»… Время стерло из памяти детали разговора, оставив лишь их общий тон и основное содержание.
Виктор в беседе со мной был неожиданно резок и даже крут. Он заявил, что время  переговоров и проволочек прошло, и что мне пора принять решение и осознать: либо я подчиняюсь  требованиям  мэра добровольно покинуть свой пост, либо… Меня с треском увольняют. На мой естественный вопрос: «За что»? – я получил  такой же естественный ответ до мозга костей аппаратного человека: «Ты ведь, Паша, не мальчик. Ты знаешь, был бы человек, а статья найдется»! Кроме того, Виктор Кручинин уже в «доброжелательной» форме сообщил мне, что предложение вице-мэра В.И. Малышева о работе в заявочном комитете  Олимпиады-2004 делалось мне именно в связи с тем, что мэром «уже было принято решение о моем однозначном снятии с должности Главы администрации».
Не помню, сколько мне было дано дней на исполнение этого ультиматума. Даже  дословно не помню, что сказал в ответ Виктору Кручинину. Кажется, что прозвучало примерно следующее: «Виктор! Я, действительно, не мальчик. Но и не пацан, который всего боится, и с которым можно говорить с позиции силового давления. За свою жизнь практически никогда не делал каких-либо  поступков по принуждению и привык сам принимать решения, делая это осознанно, а не под давлением. Я не услышал ни от тебя, ни от мэра каких-либо достойных аргументов, чем моя работа вас не устраивает. А пугать меня не надо. Потому что  мне не за что бояться. На провокацию с взяткой я не попался. А грехов, которые бы «тянули на статью  УК» у меня нет. Так что передай мэру, что со мной нужно договариваться, а не пугать ультиматумами. Тем более, что ни по работе, ни в личном плане я мэра никогда не подставлял».
На другой день после этого разговора с Кручининым я «загремел» в Военно-медицинскую академию с очередным сердечным приступом то ли аритмии, то ли ишемии. В тот период времени сердечная диагностика еще не достигла сегодняшних вершин и разобраться в моем непростом «сердечном диагнозе» врачи в то время еще окончательно не могли. Не мог разобраться и я в сложившемся у меня положении. Поэтому лихорадочно искал выхода из неприятной ситуации. Сегодня, более двенадцати лет спустя после тех событий, я перечитываю свои записи в ежедневнике 1995 года: «Меня в очередной раз начали снимать с работы. Что-то надо срочно сделать».
Среди запланированных мной мероприятий были и встречи с моими бывшими руководителями из числа генералитета.  Были также беседы и с тогдашними «генералами»: вице-мэром Путиным В.В. и начальником Управления ФСБ В.В. Черкесовым. Я не забыл также и руководство городского совета, а также представителя Президента РФ в Санкт-Петербурге. Увы-увы-увы… Все переговоры, все усилия оказались тщетны.  В лучшем случае я получал сочувствие, в худшем – безразличие к моей судьбе. Уже тогда, в 1995 году началось ускоренное расслоение и разделение среди чиновников, военных и представителей силовых структур на «своих» и «чужих»;   на людей, «допущенных в ближний круг» и тех, кто к этому «ближнему кругу» никогда не мог приблизиться и не мог быть допущен…
Я искренне не понимал, что мною было «сделано не так», почему мне нужно подчиниться по сути дела прихоти мэра, поступившись своими принципами, честным именем и положением. Меня не смогли убедить даже объяснения моего бывшего сослуживца В.В. Путина,  говорившего мне что-то не очень понятное о «вертикали власти» и о «лояльности руководству». Аргументы типа «начальник всегда прав» меня никогда не убеждали. А поверить, понять, принять как данность то, что моя должность, мой государственный пост кому-то уже обещан или, хуже того, уже продан, я, воспитанный  лучших советских традициях, никак не мог. Более того, я пытался доказать мэру,  его ближайшему окружению, что «у меня в районе есть успехи».
Лихорадочно и с остервенением я организовывал работы по благоустройству конкурсного объекта во дворах домов № 26-28 по улице Куйбышева, убеждая Кручинина и Путина, что «это будет новое слово в комплексном благоустройстве города», где органично будут сочетаться гаражи, детские площадки,  садовая скульптура и озеленение. Даже находясь в больнице, продолжал работать, писал на имя мэра служебные записки, в которых убеждал Собчака в необходимости установки детских игровых комплексов, доказывая полезность и эффективность  этой работы для будущих выборов мэра, с точки зрения привлечения на свою сторону избирателей. Напрасно… Напрасно… Напрасно…
Уже гораздо позже я узнал, что ни одна из моих записок мэру так и не будет доложена аккуратными и исполнительными «аппаратными людьми». А итоги конкурса благоустройства, где Петроградский район за нестандартную, оригинальную реконструкцию дворов будет признан в числе лучших, будут лично отменены Собчаком А.А., чтобы не оценивать положительно столь нелюбимого им Главу администрации Кошелева…
В чем же причина такого неприятия меня, как личности? Каковы двигательные мотивы Анатолия Собчака? Попробую порассуждать на эту тему, дав свои, личные оценки и не впопыхах и «по горячим следам», а «с высоты прошедших лет».

Конфликт двух отличников.

Ну, что ж, мне поделом и по делам,
Не мы, лишь первые пятерки получают.
Не надо подходить к чужим столам,
И отзываться, если окликают.
Владимир Высоцкий

В моей жизни Анатолий Александрович Собчак (тогда еще доцент, а не профессор) появился где-то в 1971 году, во время учебы на юридическом факультете Ленинградского университета. Он читал для нашего курса спецкурс лекций по теме «Хозяйственное право». Запомнился он мне, в основном, своими немыслимыми светлыми пиджаками в крупную клетку и подчеркнутым, неестественным аристократизмом манер. В отличие  от подавляющего большинства истинных профессоров того времени Собчак стремился «преподнести» себя, нарочито подчеркивая дистанцию, отделяющую его от нас, простых студентов. В те годы А.А. Собчак, только что приехавший в Ленинград из Ставропольского края, был еще «кюном» (кандидатом юридических наук) и только-только готовился к защите докторской диссертации на кафедре гражданского права, возглавляемой в те годы, не побоюсь этого слова, таким светилом правоведения как доктор юридических наук Олимпиад Соломонович Иоффе.
Точно помню, что на кафедре гражданского права, где, по-моему, было наибольшее количество докторов наук, появление А. Собчака с его фанфаронскими манерами, приняли весьма прохладно. Да и на нашем курсе этот доцент не нашел себя большого количества поклонников. Другое дело – курс В.В. Путина, учившийся на год позже нас. Собчак, если мне не изменяет память, получил, в качестве общественной нагрузки от партбюро, кураторство над этим курсом. Это было важным для будущего Профессора, мечтавшего о вступлении в КПСС, партийным поручением. Естественно, у него сложились более близкие отношения со студентами юрфака ЛГУ 1970-1975 годов учебы. Именно поэтому для Владимира Владимировича Путина, Анатолий Александрович Собчак, ставший к 1990 году доктором наук и профессором, действительно, был авторитетом.
Думаю, что В.В. Путин, начавший свою политическую карьеру с должности помощника Председателя Ленсовета, донес до своего шефа в общих чертах роль, которую я сыграл при организации выборов Собчака в качестве мэра города. Благодаря этому я и получил должность Главы районной администрации в августе 1991 года. В дальнейшем  между мной и Собчаком не было человека, который бы «выстраивал наши отношения». Владимир Владимирович не был мне близким другом ни по годам учебы на юридическом факультете, ни за время службы в Ленинградском Управлении КГБ. Поэтому никаких обязательств передо мной тогдашний вице-мэр Санкт-Петербурга и нынешний Президент России не имел.
А мэр Санкт-Петербурга А.А. Собчак имел полное право самостоятельно формировать свое мнение о подчиненных. В отношении меня это мнение формировалось, скорее всего,  из оценок тех или иных деятелей культуры, с которыми так любил общаться Анатолий Александрович. И, конечно же, злобные, желчные отзывы обо мне как о «страшном чекисте» актера Олега Басилашвили имели для мэра Собчака куда большее значение, чем  положительные отзывы обо мне, как о руководителе и человеке, со стороны лидеров организаций ветеранов войны и блокадников. Думаю, что  к 1995 году мэр Собчак устал слушать упреки за то, что он держит в своей команде «такого страшного человека».
К тому же во время нашего активного общения в период проведения Игр Доброй Воли, а также во время официальных приемов, я явственно ощущал почти неприкрытую ревность со стороны Собчака в мой адрес. Чего стоило его раздражение в июле 1994 года, когда мне пришлось в течение сорока минут «развлекать» Теда Тернера и Джейн Фонду, беседуя с ними по-английски, ожидая, как обычно, опаздывающего на церемонию мэра.  А его раздражение, когда он слышал от меня какие-то остроумные реплики? Ведь большинство  людей из окружения Собчака, включая его заместителей, предпочитали в общении с мэром помалкивать, занимая позицию благодарных слушателей.  Мне же так и не удалось научиться этому аппаратному «искусству прогиба», и  вел я себя так, как вел всегда: естественно и независимо. Сохраняя дистанцию и субординацию, но, не унижаясь до прямой и грубой лести и неискренних комплиментов, которые так любил покойный Анатолий Александрович.
Весной 1995 года, задолго до начала «процедуры моего  снятия» с должности Главы районной администрации, между мной, Собчаком и его супругой Нарусовой произошел довольно-таки забавный эпизод. Связан он был с отмечанием первой годовщины со дня свадьбы Аллы Пугачевой и Филиппа Киркорова. Как известно, в 1994 году мэр Собчак лично зарегистрировал брак Пугачевой и Киркорова в Петербургском Дворце Бракосочетаний, сделав это в нарушение существующего в стране порядка регистрации браков. Для «профессора права» А. Собчака, ставшего мэром Санкт-Петербурга и Политиком Российского Масштаба, это было совершенно естественным проявлением отношения к Законам. В марте 1995 года «звездная пара» находилась в Петербурге, проживая на государственной даче К-5 на Каменном острове. Мэру и его супруге пришла в голову идея отметить годовщину свадьбы, «организовав шашлычок на природе». Вот тут-тот мэр Собчак и вспомнил обо мне и его прошлогоднем визите в ресторан грузинской кухни «Пиросмани», что на Большом проспекте Петроградской стороны.
Мэр позвонил мне (редкий случай!) по прямому телефону и объяснил, что он «хотел бы угостить Филиппа и Аллу на даче К-5 шашлычком», а затем попросил (а не приказал), могу ли я завтра к вечеру доставить  штук 8-10 шашлыков на дачу К-5, если я «сохранил хорошие отношения с хозяином ресторана». У меня не было времени обдумывать подоплеку этого предложения, и, естественно, ответил что «готов оказать содействие мэру, поскольку продолжаю поддерживать с хозяином ресторана хорошие отношения». Однако, доставлять шашлыки на машине в резиденцию… Они же должны быть горячими, прямо с мангала. Тем более, что ресторан «Пиросмани» был знаменит в то время не только своей хорошей кухней, но еще и великолепным интерьером.
В общем, слово за слово,  мы с мэром пришли к решению о том, что я договорюсь с хозяином ресторана, уважаемым бизнесменом Юрием С. о «возможном резервировании пары столиков на вечер 15 марта». Мэр не забыл напомнить мне о том, что у него «нет своего личного счета представительских расходов». Я поспешил уверить Собчака, что хозяин ресторана, надеюсь, будет рад оказать эту небольшую любезность мэру города. Координатором этого «скромного проекта» Собчак назначил свою супругу Л.Б. Нарусову.
Не буду тратить время на расписывание всех тонкостей переговоров по организации этой «скромной семейной вечеринки». На следующий день в разделе «Светская хроника» газета «Час пик» опишет, как Филипп и Алла, прогуливаясь по Большому проспекту Петроградской стороны, случайно заглянули в приглянувшийся им грузинский ресторан «Пиросмани», где в узком кругу близких друзей (Валерия Леонтьева, мэра Собчака и его супруги) скромно отметили первую годовщину своей свадьбы.
На самом деле, хозяин ресторана Юрий С., после переговоров с «координатором проекта» Нарусовой Л.Б., сам принял решение  о закрытии ресторана для посетителей. А участниками «скромного» ужина  стали еще порядка 40 (!) человек из окружения Примадонны и ее молодого супруга, в состав которых входили журналисты, телевизионщики и еще какие-то неведомые мне халявщики, которые вели себя абсолютно непотребно. Примадонна, встреченная мной (согласно указания-рекомендации Нарусовой) шикарным букетом роз, разразилась в адрес этих «прихлебателей» отборным трехэтажным матом.
Мэр Собчак, сидя за столиком, стоящим на воде, вместе с молодоженами, чувствовал себя абсолютно счастливым человеком, позволяющим себе делать «маленькие подарки великим талантам». В тот день я не почувствовал со стороны Собчака и Нарусовой к себе какого-то плохого отношения, ведь я решил для них «маленькую проблему» так, как они этого хотели. А вот  несколько дней спустя после этого «семейного ужина» я вместе с хозяином ресторана Юрием С. испытал на себе всю силу «барского гнева».
В воскресенье 19 марта1995 года  Валерий Леонтьев, принимавший участие в «торжестве»,  пригласил Собчака с супругой, а также меня и хозяина ресторана «Пиросмани» (с супругами) на свой сольный концерт  в БКЗ «Октябрьский», который он давал в день своего 45-летия. После концерта предполагался «узкий» фуршет для ВИП-персон, приглашенных самим именинником. И я, и хозяин «Пиросмани», были приглашены В. Леонтьевым, несомненно, в знак благодарности за «скромный ужин» в честь годовщины свадьбы его друзей – Пугачевой и Киркорова, где сам Леонтьев выступал в роли  посаженного отца.
Нас с Юрием С. и нашими женами усадила на самые почетные места в партере рядом с Собчаком и Нарусовой лично директор БКЗ, сообщив, где и когда после окончания концерта состоится фуршет в честь звезды нашей российской эстрады. Я общался перед концертом и в перерыве, в основном, с Юрием С., его супругой и моей мудрой, преданной женой Ольгой, которая сразу же обратила мое внимание, что «Собчак исключительно не в духе», рекомендовав «пока к нему не подходить». Может, он «разойдется» в процессе фуршета, так как Анатолий Александрович очень любил «бенифисировать» на таких мероприятиях.
Юрий С. рассказал мне, что  «скромный ужин звездной пары», слава Богу, закончился, слава Богу, без мордобоев и скандалов, хотя ему, интеллигентному кавказскому человеку было трудно подбирать слова, чтобы описать свои впечатления от общения с «эстрадной богемой». Хозяин «Пиросмани» рассказал мне, что Собчак был очень доволен вечером, неоднократно благодарил его, как хозяина ресторана затратившего значительные финансовые средства. Однако, буквально через несколько дней после этого мэр города передал своим распоряжением землю на Приморском проспекте, находившуюся в ведении фирмы Юрия С., совершено другой компании, директор которой, по его словам, «нашел путь к Собчаку».
Юрий С. советовался со мной, как лучше оговорить с Собчаком  вопрос об отмене этого решения, тем более, что его юристы подготовили все документы, подтверждающие преимущественные права Юрия С. на эту землю, позволяющие, в случае необходимости выиграть арбитражный процесс. Я, наблюдая за мэром, и, помня о замечаниях Ольги, дал совет Юрию С. поднять этот вопрос в личной беседе с мэром уже только после концерта на фуршете, когда «Собчак будет в настроении» и сможет вникнуть в суть юридического спора вокруг земельного участка.
Увы-увы… Ситуация стала развиваться совершенно по другому сценарию. Сразу же после концерта,  еще до начала фуршета, где мы должны были чествовать в качестве именинника Валерия Леонтьева между Собчаком и Юрием С. состоялся разговор о принятом мэром решении, связанном с передачей земли другому хозяйствующему субъекту. Реакция  мэра Собчака в ответ на выслушанные объяснения Юрия С. была фантастически эмоциональной! Он кричал, нет, он просто орал на человека, который  всего несколько дней назад оказал ему, мэру, значительную услугу. Тон выкриков Собчака в адрес Юрия С. можно было охарактеризовать лишь одним словом: «хамство».  Мэр выкрикивал слова негодования в адрес абсолютно ни в чем невиновного человека в злобной, несдержанной форме, от которой в буквальном смысле слова вздрогнули все присутствующие. Собчак А.А., как обычно, не приводил никаких аргументов, напирая на то, что «не Ваше дело обсуждать законность принятых мной решений» и угрожая всеми возможными неприятностями, если Юрий С. «вздумает судиться с самим мэром».
Инцидент закончился тем, что бледный от справедливого негодования Юрий С., публично оскорбленный мэром города в присутствии своей жены и посторонних людей, покинул помещение, не дождавшись начала фуршета. Мы с Олей под благовидным предлогом последовали вслед за ним, так и не поздравив с днем рождения симпатичного мне певца и человека Валерии Леонтьева. Но оставаться рядом с Собчаком и делать вид, как будто ничего не произошло, было выше моих сил. Думаю, что  этот  «демарш» не остался незамеченным  А.А. Собчаком и его супругой Нарусовой Л.Б., и, возможно, стал  еще одной гирькой на чаше весов в пользу моего снятия с занимаемой должности. Другие, более крупные и мелкие добавили люди из ближайшего окружения  Собчака и его супруги. В частности, особую активность проявила Нина К.; предприниматель, активно помогавшая Нарусовой Л.. в расселении соседних с апартаментами мэра коммунальных квартир, расположенных на набережной Мойки.
Сейчас уже не могу и вспомнить, почему меня  невзлюбила эта властная и не очень хорошо воспитанная женщина. Наверное, ей хватило того, что она не увидела во мне «нужного прогиба», которого она требовала от всех чиновников, к кому она приходила «решать вопросы» от имени Людмилы Борисовны и в интересах супруги мэра. К слову сказать, в последствии, после перевыборов Собчака г-жу К. будут неоднократно допрашивать по уголовным делам о злоупотреблениях свои положением смольнинских чиновников, а также склонять в многочисленных публикациях в средствах массовой информации, описывающих действия Собчака и Нарусовой, направленных на личное обогащение.
Как бы то ни было, но к концу сентября 1995 года вокруг меня завязался тугой узелок интриги чиновников Смольного, который было очень непросто развязать. Надо ли удивляться, что мое сердце начало негативно реагировать на эту дикую психоэмоциональную нагрузку?

С больного Главы на здорового…

Если я заболею, к врачам обращаться не стану…
 Обращусь я к друзьям, не сочтите, что это в бреду.   
Ярослав Смеляков

Слава Богу, мой дружище, есть у нас враги.
Значит, есть, наверное, друзья!
Юрий Визбор

Первое известие о моем снятии с работы я получил, находясь в клинике факультетской терапии ВМА имени Кирова. В газете «Смена» за 6 октября 1995 года была опубликована статья корреспондента Алексея Орешкина, повествующая о последних новостях из Смольного, в которой сообщалось, что «мэром Петербурга принято решение об освобождении от занимаемой должности главы администрации Петроградского района  Кошелева П.К.». Уже на следующий день, 7 октября 1995 года, еще находясь на больничном, я демонстративно приехал в парк «300-летия Петербурга», где проводился субботник для сотрудников Смольного, которые должны были сажать деревья к будущему Юбилею города. Своим участием в субботнике и посадкой персональной липы (дерева, конечно же) я хотел доказать своим коллегам из Смольного и присутствовавшим на мероприятии журналистам почти по Марку Твену, что «слухи о моем снятии с должности сильно преувеличены». Я даже добился от редактора «Смены» публикации, в которой факт  моего снятия был опровергнут. Но я еще не до конца осознавал, как туго затянулась петля интриги по моему снятию с должности Главы районной администрации…
Буквально через несколько дней меня выписали из Военно-Медицинской Академии, хотя цикл лечения капельницами еще не был завершен. Уже  значительно позже я узнал, что это было сделано по прямому указанию начальника Академии доктора-кардиолога В. Шевченко, которого об этом попросил… мэр Собчак! Оказывается, Анатолий Александрович не оставил своих планов по моему «снятию», но он понимал, что увольнение человека, находящегося на излечении, является незаконным. Или, по крайней мере, это осознавали люди из окружения Собчака, понимавшие, что «голыми руками Кошелева не взять».
В связи с этим, за первые две недели октября 1995 года в район были направлены, казалось, все возможные комиссии, ставившие перед собой одну цель: «накопать компромат» на строптивого Главу администрации. Люди, относившиеся ко мне с сочувствием, намекали, что особенно тщательно исследуется акт Контрольно-Ревизионного Управления (КРУ) Министерства финансов РФ, которым в июне 1995 года была завершена плановая проверка нашей районной администрации. Я спокойно встретил это известие, поскольку твердо знал, что основные недостатки, выявленные КРУ, были устранены в ходе проверки, а лица, допустившие  упущения были наказаны мной по итогам ревизии в дисциплинарном порядке. Однако, я недооценил активности  смольнинских чиновников, выполнявших социальный заказ самого мэра Собчака.
Интересно вспомнить эпизод, происшедший на одном из заседаний правительства в Смольном в октябре 1995 года. Накануне правительства я посетил приемную мэра, высказав В. Кручинину просьбу «повстречаться с шефом для поиска компромисса в наших взаимоотношениях». Виктор отказал мне в этой просьбе, сказав,  «мэр тебя примет  только с заявлением об уходе». У меня не было сомнений в том, что Кручинин доложит своему шефу о моем визите. Как же мне было интересно услышать, когда в конце заседания правительства Анатолий Александрович в своей обычной менторской манере самовлюбленного лектора, вместо завершения заседания начал рассуждать о том, что «отдельные главы администраций не понимают принципа вертикали власти. Совсем не хотят подчиняться и уходить со своих постов. Их, уж, казалось, как Иванушку-Дурачка на лопату сажают и в печь кладут, а они ногами упираются. А в районе ни по одному вопросу ничего не делается»!
Не стану по прошествии многих лет изгаляться над не самой удачной аллегорией, придуманной мэром Собчаком. Ведь в этом случае он ставил себя на место Бабы-Яги, которую, как известно всем, кто в детстве слушал русские сказки, саму сварили в этой печи. Помню только (и нахожу этому подтверждение), что в своей рабочей тетради я записал: «А Иванушка-Дурачок является символом несгибаемости и мудрости русского народа»! Но, скажу честно, рассуждать в то время, символом чего тогда являлся  я, Кошелев Павел Константинович, которого любыми средствами пытались ошельмовать и снять с работы, было особенно некогда. Тем более, что уже через три недели работы и жизни в условиях психологического стресса мне опять «поплохело» с моим сердцем,  и мне пришлось лечь на лечение в знаменитую 122-ю медсанчасть, главный врач которой, друг моей стройотрядовской молодости Яков Александрович Накатис твердо пообещал лучшее диагностическое обследование и лучшую терапию, которая должна поставить меня на ноги.
Первую неделю больничного я рвался на работу, где мои сотрудники готовили сдачу конкурсного объекта на улице Куйбышева 26-28. Я был уверен, что наш район должен занять одно из призовых мест, поскольку сделанную работу нельзя было не оценить положительно. Каким же ударом для меня стало известие о том, что мэр Собчак лично «вычеркнул Кошелева» (а с ним и весь Петроградский район с его администрацией) с абсолютно заслуженного второго места в городском конкурсе благоустройства. К счастью, премии за работу по конкурсному объекту он лишил лишь меня одного, чем доказал лишний раз и мне и моим сотрудникам, что никакого понятия о справедливости и объективности у нашего «профессора права» не было и нет.
И все-таки, я сохранял где-то до конца октября – начала ноября 1995 года призрачные надежды на то, что мне удастся «договориться» с Собчаком. Я нашел людей, которые передали ему  предложение оставить меня в покое и дать возможность найти работу и уйти с должности не «под давлением сверху», а добровольно, перейдя на работу в какую-нибудь коммерческую структуру. Увы…  Я оказался, как обычно, излишне наивен и искренен. В ответ на это предложение моих посредников,  мэр Собчак, как стало мне известно, дал указание своему окружению «препятствовать трудоустройству Кошелева в любые солидные фирмы». В довершение ко всему, Собчак прислал  в районную администрацию подписанное лично им письмо, в котором мне запрещалось, находясь на больничном, «проводить какие-либо совещания, принимать управленческие решения и даже появляться в здании районной администрации». Моим подчиненные  этим письмом обязывались докладывать в мэрию о фактах допущенных мной нарушений этого указания. Конечно, такой «нажим» не мог не сказаться на моем внутреннем состоянии. Но гораздо неприятнее для меня и моих близких сказались результаты проведенной мне в клинике коронарографии.
Мой лечащий врач, профессор Т. убедительно доказал мне, что с точностью установить диагноз и причину моих сердечных недомоганий без такой новой (для того времени) процедуры как коронарография будет просто невозможно. К тому же при проведении этой, на взгляд профессора,  простой процедуры можно будет в случае обнаружения «бляшек» в кровеносных сосудах легко и просто «разбить» их, не прибегая к хирургическому  вмешательству. Суть процедуры коронарографии, имевшей многолетнюю практику на Западе, но еще очень часто применяемой в то время в России, была проста. Пациенту через бедренную артерию в кровеносные сосуды запускается зонд, в который впрыскивается контрастное вещество, позволяющее на экране монитора впрямую наблюдать и даже фотографировать состояние сердечно-сосудистой системы человека. В случае обнаружения «бляшек» или сужений сосудов при помощи запускаемой  внутрь зонда «торпеды» имеется возможность их уничтожения и восстановления сузившихся сосудов, вызывающих сердечную ишемию. Вся эта операция проводится без наркоза и скальпеля.
Со спокойной душой я решился на проведение этой процедуры, честно говоря, не очень-то понимая  риска ее проведения, даже не зная, что бедренная артерия расположена не на бедре (что я предполагал), а в паху, куда гораздо болезненнее и неприятнее загонять большую иглу, через которую вставляют катетор. Я хорошо психологически подготовился к коронарографии,  даже уступил свое место в очереди пожилой даме, которая сильно нервничала, как мне объяснил медперсонал.
У меня была уверенность в моих докторах. Эта уверенность не покидала меня до того самого мгновения, когда в меня, распластанного на операционном столе, в мои сердечные сосуды вплеснули контрастное вещество…  Ощущение было таким, как будто у меня начала закипать кровь. Мое тело ( я видел это своими глазами) начало покрываться   крупными темными пятнами, меня начало колотить… На мое счастье у доктора Дмитрия Б., проходившего стажировку в США, уже  имевшего значительный опыт коронарографических операций, была  очень быстрая реакция: «У пациента аллергия на урографин! Вы что, ….. мать, ни …. проб на аллергию не делали?! Срочно вколоть в   вену …..(название лекарства)».
Что в меня вкалывали и в каком количестве, сказать не могу. Знаю только, что я отчетливо осознал, что в очередной раз в моей жизни  нахожусь у черты, из-за которой очень трудно, почти невозможно вернуться. Мне оставалось лишь молить Господа, чтобы он сохранил мне жизнь. Не паниковать, не дергаться ни руками, ни ногами, в которые мне поспешно загоняли иголки, через которые из шприцев вводили какие-то антиаллергены, обезболивающие и успокаивающие лекарства. Судя по лексике доктора Б., свободно владевшего английским языком, русский командный и русский матерный  он не забыл. Или вовремя для меня и моей будущей жизни вспомнил.
Все закончилось благополучно. У меня оказались (тьфу-тьфу-тьфу, чтоб не сглазить) на момент проведения коронарографии хорошие, чистые сосуды. Но в течение трех дней, проведенных в кардиореанимации, а также последующего реабилитационного лечения, я стал все больше и больше задумываться: а зачем мне нужна вся эта борьба с Собчаком? Борьба за свое честное имя и за Справедливость, представление о которой у меня и у мэра Собчака были абсолютно противоположными. Для меня Справедливым всегда было то, что Законно. А для него Справедливым было то, что казалось лично ему Целесообразным. Не случайно профессор Собчак так любил в частных разговорах произносить со своей характерной недоброй усмешкой любимую им сентенцию: «Закон – это право сильного!»
 Я даже перечитал некогда любимые в молодости стихи Байрона, чтобы вспомнить и зафиксировать актуальные для меня в конце 1995 года слова:
«Я врагов своих низко не ставлю,
Но в борьбе одного против всех
Навлекать их всеобщую травлю
Так же глупо, как верить в успех».

Увольнение без собственного желания

Сильный грозит пальцем, слабый кулаком.
Неизвестный
 
Не удержишься ты наверху,
Ты стремительно падаешь вниз…
Владимир Высоцкий

Выйдя из больницы в конце декабря 1995 года, еще оставаясь на больничном я сделал последние попытки через моих друзей (теперь уже, похоже, бывших) из числа вице-губернаторов найти хоть какой-то компромисс с А.А. Собчаком. Увы-увы…  Ни один из этих людей не захотел пойти мне навстречу и помочь. Не называю фамилий этих людей по очень простым причинам. Некоторых из них нет в живых, а некоторые занимают в нашей стране столь высокое положение, что мне как-то неудобно напоминать этим государственным мужам, что когда они были просто людьми, которые имели возможность помочь некогда их другу и коллеге, вся вина которого заключалась  в том, что он просто не нравился мэру города и его жене. Думается, что вертикаль власти в нашей стране, точнее ее понимание, начало закладываться именно в нашем городе, именно в те годы…
У меня хватило душевных сил и запаса энергии провести традиционную новогоднюю вечеринку для сотрудников районной администрации, где я, как обычно, шутил и «вел» мероприятие, уже понимая, что, наверное, в ближайшее время мне не придется руководить этими людьми, ставя перед ними масштабные задачи и вдохновляя на достижение положительных результатов в работе.
30 декабря 1995 года ранним утром я пошел к причастию в ставший мне за последние годы чрезвычайно близким Князь-Владимирский собор. После исповеди, причастия и церковной службы я вышел из Храма спокойным и уверенным в себе человеком. Я принял для себя очень простое решение: пусть мэр города сделает то, что он хочет сделать, я смогу достойно пережить посылаемые мне Господом испытания. И оттого,  что меня снимут с моей престижной должности, я не стану ничуть ни лучше, ни хуже. Пусть будет, что будет Главное – это остаться самим собой, сохранив свое человеческое достоинство. А работу и применение своим способностям я найду.
Новый 1996 год я встретил у себя дома в кругу семьи – преданной и верной жены Ольги и  тещи Валентины Герасимовны Треуховой. Дети, которым еще не исполнилось двух лет, спокойно спали под бой курантов в своей кроватке. Никто из членов нашей семьи не знал, не мог знать, какие испытания, эмоции и переживания  принесет нам наступающий 1996 год.
3  января я вышел на свою службу, приступив к исполнению обязанностей Главы Петроградской районной администрации.  Но мне не дали возможности «порулить». Уже в двенадцать часов дня в кабинете начальника Управления кадров мэрии Санкт-Петербурга В.А. Овчинникова меня ознакомили с распоряжением мэра А.А. Собчака № 11-р от 3.01.1996 года, в котором сообщалось о моем увольнении с занимаемой должности по части 1 статьи 254 Кодекса Законов о труде Российской Федерации за «однократное грубое нарушение» допущенное по результатам  проверки КРУ Минфина.
Мне ничего не оставалось, как только достойно принять это очередное испытание. На приказе за № 11-р (так много важных кадровых приказов издал Собчак в первый рабочий день года!) я написал: «С приказом не согласен; т.к. он не основан на законе и фактических обстоятельствах». Из текста приказа мне сразу же стало ясно, что он должен был быть подписан еще в 1995 году. Помощники Собчака даже не удосужились внести изменения в текст, или же просто не успели это сделать, поскольку их торопил сам мэр.
Вернувшись в здание районной администрации на Каменноостровском проспекте дом 26/28, я сообщил своим заместителям о своем увольнении. Никаких прощаний с  рыданиями и вздохами не было и в помине. Оставшееся до конца рабочего дня время, а также вечер я посвятил сбору своих вещей и документов, которые мне хотелось оставить на память о своей работе в районной администрации. Никаких «срочных» и «выгодных для себя» распоряжений я не подписывал. Мне даже не пришло в голову, что в этот последний день можно что-то успеть сделать «для себя».  Точно также я буду вести себя и в апреле 1999 года, когда окончательно покину районную администрацию. Хотя мне и намекали на то, что, «может быть, надо постараться  успеть что-то сделать для себя»… Все, что успел сделать «для себя», - это вывезти из своего служебного кабинета  в помещение арендованного мною  гаража  несколько коробок с документами, многие из которых помогают мне при написании этих воспоминаний.
Утром 4 января 1996 года я проснулся довольно поздно. Проснулся впервые за последние шесть лет, не неся никакой личной и служебной ответственности за то, что происходит в Петроградском районе. Я перестал быть «ответственным работником», а, значит,  перестал нести ответственность за свою личную работу и работу своих подчиненных. Перестал отвечать за все, «что творится на земле, под землей и над землей в Петроградском районе». Так любил говорить о работе Главы администрации в то время еще живой и вполне здоровый В.И. Малышев, сам поработавший не один год на посту Главы администрации Московского района. День 4 января был, наверное, одним из самых долгих дней в моей жизни.

Глава, не склонивший головы.

Но телефон молчит,
И пуст почтовый ящик…
Александр Розенбаум

Не клонись-ка ты, головушка,
От тревог и от тоски…
Булат Окуджава

Первые дни после увольнения запомнились мне какой-то  потрясающей, почти звенящей тишиной  в моей квартире. Телефон, действительно молчал, как в песне некогда спасенного мной от тюрьмы Саши Розенбаума. Я старательно стремился занять себя  простыми, но очень важными домашними заботами, такими, как вынос мусора и прогулки с детьми в детской коляске на игровой площадке конкурсного объекта на улице Куйбышева 26/28…
Оказалось, что у моей жены Оли, ведущей хозяйство, которую иногда, шутя, я называл «главой администрации семьи», огромная нагрузка. И у меня (в кои-то веки!) и то, благодаря увольнению, появилась возможность хоть как-то ее разгрузить, помочь ей по хозяйству и воспитанию детей. Описать, как моя Оля смогла поддержать меня  в эти самые трудные первые дни после увольнения, не смогу. Не хватит литературного таланта. Эти чувства и мгновения  истинного, бескорыстного благородства, ее самоотречения останутся в глубине моего сердца и моей памяти. Только я могу помнить и воспринять интонацию простых, казалось бы, слов, которые она произнесла в те дни: «Ничего, Павлик, как-нибудь выживем. Прорвемся»! И я был уверен после этих простых  и незатейливых слов поддержки  любящего человека, что мы, действительно, «прорвемся». Хотя реальность оказалась несколько жестче  и непредвиденнее, чем мне казалось в первые дни 1996 года…
Все мои попытки переговоров о возможном трудоустройстве в коммерческих структурах заканчивались одинаково по двум вариантам сценариев: либо мне обещали перезвонить через день-два и после этого не звонили вообще, либо мне честно говорили, что не смогут дать работу. «Нет, Павел Константинович, Вы поймите меня правильно. Вы лично мне глубоко симпатичны. У Вас такой опыт руководящей работы и такие связи. Но…  Вы понимаете, если Вы станете ту меня работать, то Собчак не даст мне в нашем городе ни одного заказа, я не смогу подписать в администрации Петербурга ни одного разрешительного документа», - так или примерно так  мне говорили еще недавно «обожавшие» меня новые российские предприниматели. От этих объяснений мне, совершенно очевидно, не становилось легче, потому что через две-три недели после увольнения я вдруг начал ощущать вокруг себя гнетущую пустоту, вводившую в столь непривычное и нехарактерное для меня состояние апатии. Выйти из этого состояния  мне помогли…  мои стародавние враги из числа журналистов газет «Час пик», «Невское время и «Смена».
«Доигрался».  «Кошелев давал взаймы направо и налево». «Скандал. Глава снята мэром за растрату»? Под такими заголовками через неделю с небольшим после моего увольнения начали выходить статьи в петербургских «демократических газетах». В этих публикациях на разные голоса обсуждались  комментарии моего увольнения, данные А. Собчаком после окончания очередного заседания правительства. Отвечая на вопрос одного из журналистов, мэр в свойственной ему манере смешал в одну кучу все, что обо мне знал и думал. А знания профессора Собчака чаще всего оказывались весьма приблизительными… 
Из газетных публикаций выходило, что глава администрации Петроградского района «уже давно не справлялся ни с одной из своих обязанностей», да к тому же проверка КРУ Минфина выявила факт передачи «известному своей ненадежностью банку «Кредит-Петербург» двух миллиардов рублей бюджетных средств*, которые пропали в связи с объявлением банка банкротом». Ну, это уже было слишком! Я готов был расстаться с государственной службой, забыв и о мэре Собчаке, и его окружении, как о кошмарном сне. Но уйти, вывалянным в пухе и перьях гнусных газетных публикаций с упреками и намеками на воровство и коррупцию, я не мог.
Уже 13 января 1996 года я дал первый ответ А. Собчаку в газете «Смена», где под заголовком «Павел Кошелев не собирается сдаваться» была помещена статья журналиста Алексея Орешкина, оказавшегося при всем своем своеобразии человеком, способным объективно оценивать предъявленные ему факты и документы. А затем я нанес визит в столь не любившую меня (и, признаюсь, нелюбимую мной) газету «Час пик», где продемонстрировал документы, касающиеся депозита в банке «Кредит-Петербург», не оставлявшие сомнений в том, что они были подписаны человеком из числа руководителей финансового управления района. Кроме того, я документально подтвердил, что усилиями моих заместителей и моими стараниями все деньги в конце декабря 1995 года  были возвращены в районный бюджет.
В результате 16 января 1996 года в «Часе пик» появилась короткая статья «Павел Кошелев не считает себя побежденным». В ней сообщалось о предъявленных мной документах, опровергающих публичные заявления Собчака, и говорилось о моих планах обратиться за защитой моих гражданских и трудовых прав в Законодательное Собрание Петербурга и в судебные инстанции. Я принял решение: я буду судиться с мэрией Санкт-Петербурга и лично мэром Собчаком, я докажу свою невиновность, а, значит, и незаконность  своего увольнения. А после этого, я, несомненно, уйду. Как это сделали до меня судившиеся  Собчаком  Дмитрий Филиппов (глава налоговой инспекции города) и Вячеслав Щербаков (бывший вице-мэр Петербурга).
Решение о том, чтобы судиться с мэром и доказать свою невиновность в финансовых нарушениях особенно окрепло у меня после одной попытки неудачного трудоустройства. Мои знакомые американские бизнесмены сделали мне предложение о высокооплачиваемой работе в должности генерального директора телекоммуникационной компании. Однако им сообщили в КУГИ,  являвшимся одним из акционеров компании, что «Кошелев является персоной нон-грата» и не будет утвержден представителем мэрии на собрании акционеров. Я «просчитал», что когда смогу одержать победу над Собчаком, да еще выиграю у него и у газеты «Час пик» иск в защиту чести и достоинства, то смогу, в «обмен на мой уход с должности» нормально трудоустроиться, как это сделали и Д. Филиппов и В. Щебаков, на позицию которых я ориентировался.
Если бы я тогда знал, как знаю сейчас, что на этом пути я ни один раз буду рисковать и своим здоровьем, и свободой, и даже жизнью, вряд ли бы я решился подать это исковое заявление. Хотя, признаюсь честно, начав свою борьбу, я  с самого начала рассчитывал на компромиссы и на поиски посредников между мной и закусившим удила мэром, не осознавшим, что за пять  месяцев до губернаторских выборов ему совершенно не нужен судебный процесс с бывшим главой администрации  из числа в прошлом сторонников Собчака на предыдущих выборах 1991 года.
Моей главной надеждой был поиск посредников среди депутатов Законодательного собрания Санкт-Петербурга. Поэтому уже 15 января 1995 года я направил в комиссию по вопросам правопорядка и законности Законодательного собрания Санкт-Петербурга свое заявление, в котором просил «о защите своих трудовых, гражданских и политических прав, грубо нарушенных мэром нашего города Собчаком А.А.».  В этом заявлении я подробно изложил подоплеку и обстоятельства моего увольнения, просил депутатскую комиссию «заслушать мои объяснения и изучить представленные мной документы, а также запросит Мэрию и подвергнуть экспертной оценке обстоятельства моего увольнения». В тексте заявления я писал о том, что мое обращение к депутатам не является актом мести мэру города, а «является формой продолжения моей открытой борьбы за отстаивание своих принципиальных требований, направленных во благо района, Главой администрации которого я являлся».
Результат рассмотрения моего обращения в депутатскую комиссию оказался… нулевым. Ни один из ее  членов не счел для себя нужным глубоко вникать  в представленные мной аргументы, тем более предлагать какие-либо посреднические услуги между мной и Собчаком. Уважаемый мной генерал, председатель комиссии, с соблюдением всех требований в месячный срок рассмотрел мое заявление, пригласив меня на заседание. Но никаких решений, оценок и  письменных ответов на свое обращение я не получил. Глядя в глаза депутатов, многих из которых я хорошо знал лично, я видел, что эти люди не хотят брать на себя какую-либо ответственность, тем более доказывать и даже подтверждать незаконность действий мэра города Собчака. Мне были даны бесплатные, а, значит, самые правильные, советы: обращаться в суд и в прокуратуру. Я вежливо ответил, что именно так и сделал и покинул величественное здание Мариинского дворца, понимая, что здесь мне больше делать нечего. Я не держал зла на депутатов. Они оказались, прежде всего, людьми. Людьми, думающими не только о своих избирателях и их проблемах, но и о своей судьбе, и о своем будущем. И, правда, если бы их обращение к Собчаку по поводу заявления Кошелева испортило бы их карьеру и  сказалось на их депутатском статусе, как бы они смогли в будущем помогать своим избирателям?
Ситуация с подачей иска в суд оказалась в чем-то похожей. В Петроградском народном суде, куда я попытался подать иск по месту моего жительства, мне отказали в его приеме, сославшись на необходимость обращения в Смольнинский суд Центрального района города, по месту нахождения ответчика – мэрии Санкт-Петербурга. В Смольнинском райсуде мой иск не приняли по какой-то надуманной причине, и я оказался вынужденным идти на прием к Председателю городского суда В.И. Полуднякову с заявлением, в котором содержалась просьба принять мое исковое заявление в горсуд для рассмотрения по первой инстанции. На мое счастье  Владимир Иванович оказался не только хорошим юристом, но и порядочным и мудрым человеком.  В результате мой иск был принят и я оказался «в состоянии судебного спора» с самим мэром Санкт-Петербурга!

Встать, суд идет!

Да здравствует наш суд, самый гуманный суд в мире!
Из кинофильма «Кавказская пленница»

Моя первая встреча с судьей Маковецкой  Е.И. состоялась 14 февраля 1996 года. Это было так называемое «предварительное слушание». В этот день я понял, что мне просто повезло с судьей. Маковецкая оказалась исключительно профессиональным, корректным и мудрым юристом. Правда, этот день был омрачен для меня новостью о том, что в Петроградском районе назначен новый Глава администрации.  Им стал некий Пайкин Борис Романович. До работы в администрации Смольного он был… директором ресторана  при петербургском Доме Архитектора. По тем временам такое назначение выглядело более чем неожиданным. По слухам, его назначению содействовала лично Л.Б. Нарусова, которой Пайкин сумел оказать какие-то важные услуги. Поговаривали о старых «спекулятивны делах» Пайкина, мать которого была в партийно-советские годы заведующей Голубым залом «Гостиного Двора», где одевалась городская номенклатура того времени.  Работники администрации активно обсуждали внешний вид нового главы: огромную толстую золотую цепь на шее и наличие двух охранников-телохранителей.
Но мне было не до сбора и анализа «компромата» на Б.Р. Пайкина. После его появления на должности Главы районной администрации, мне стало все ясно, почему и для чего А.А. Собчак так спешил «убрать меня из района». Мне было нужно как можно скорее выиграть суд, доказав свою невиновность и незаконность увольнения. А дальше? Дальше будет видно, как поступать.
Следует особо отметить  роль в подготовке и проведении судебного процесса моих адвокатов. На первом этапе мне оказал (причем совершено безвозмездно) огромную помощь еще молодой юрист Павел Юрьевич Малявкин, будущий супруг юриста нашей районной администрации Алисы Тимониной. Именно из-за того, что Алисе Владимировне пришлось в суде стать нашим «процессуальным противником» Павлу пришлось  покинуть процесс. Его место заняла  интеллигентная, высокопрофессиональная и исключительно скрупулезная Татьяна Геннадьевна Преснецова, адвокат 15-й юридической консультации. Ее рекомендовал мне мой университетский однокурсник Георгий Одабашян, работавший с Преснецовой в одной адвокатской конторе.
Оба адвоката  проделали исключительно важную и большую работу по подготовке к суду документов и линии защиты. Им удалось в отдельных случаях «умерить мой темперамент» и ввести его в нужное для вынесения положительного для нас решения русло. Я должен признать, с чувством искренней благодарности, что вклад моих адвокатов  в нашу общую победу в городском суде был решающим.
Судебные заседания по моему иску о восстановлении на работе и взыскании среднего заработка за время вынужденного прогула и возмещении морального ущерба длились с перерывами 15 дней с 3 по 18 марта 1996 года. Во время судебных слушаний  я имел большую моральную поддержу в лице представителей ветеранских организаций и районного общества «жителей блокадного Ленинграда». Эти люди, знавшие меня по реальным делам и помощи ветеранам, которую  наша администрация сумела организовать в районе, пришли в зал судебного заседания по своей воле, без какого-нибудь принуждения или корысти. Своим присутствием и поведением, они, несомненно, оказывали влияние и на Председателя судебного заседания и на представителя городской прокуратуры. В кулуарах ветераны давали мне самую положительную оценку как руководителю, истинно заботящемуся об интересах жителей района, делающему много позитивного для улучшения жизни простых горожан, ветеранов войны и труда.
С самого первого дня судебного слушания  я понял, что мэр города и его окружение, по-видимому, «не обрабатывало» судью. Представитель ответчика, юрисконсульт Борис К., пытался доказать обоснованность и законность моего увольнения как-то пассивно, «без огонька» и уверенности в правоте своей позиции. Чувствовалось, что мои адвокаты, и я сам значительно лучше подготовились к процессу, постоянно ставя в тупик представителя мэрии своими вопросами. Нам удалось «загнать в тупик» Бориса К., когда попеременно два адвоката и истец спрашивали: «Скажите, в чем же заключается однократное грубое нарушение Кошелева»? «Пожалуйста, уточните, за какое грубое нарушение, отмеченное в акте КРУ, уволен истец»? «Вы можете указать конкретную страницу акта КРУ Минфина, на которой говорится о грубом нарушении, за которое я был уволен»?
Борис К., несомненно, и однозначно «поплыл» уже после первого дня судебных слушаний, как «плывет» боксер, попавший в нокдаун уже в первом раунде. Из этого состояния он не смог выйти уже до конца процесса. И, пусть поверят мне читатели этих воспоминаний, в глазах судьи очень жалкими и неубедительными выглядели слова юриста мэрии, высказанные в судебных прениях: «Однократное грубое нарушение Кошелева П.К. заключается в систематическом слабом контроле за работой своих подчиненных в бухгалтерии и управлении делами». Моя позиция, наоборот, укреплялась день ото дня. Прежде всего, за счет скрупулезного анализа акта КРУ и отмеченных в нем недостатков (ни один из которых не подпадал под определение грубого). Затем, за счет представления документов, свидетельствующих об устранении недостатков еще в ходе проверки. А также  благодаря представлению в суд должностных обязанностей работников администрации и распоряжения Главы Петроградской районной администрации о наказании лиц, виновных в допущенных нарушениях. Не были оставлены без внимания судьей и аргументы моих адвокатов, что перед увольнением от меня не были истребованы письменные объяснения по фактам моих нарушений, а также то, что мне неоднократно отказывалось в личной встрече с мэром для обсуждения причин и обстоятельств моего увольнения.
Апофеозом судебного следствия явилось предъявления со стороны моих адвокатов и меня  лично документов, свидетельствующих о том, что мэром Санкт-Петербурга так и не были утверждены… должностные инструкции глав районных администраций. А раз по вине мэра у меня не было положения о должностных обязанностях, значит; нельзя определить, какие из них я «однократно грубо нарушил». Так что судебные прения, состоявшиеся 17 марта 1996 года, были практически однозначно выиграны стороной,  представлявшей истца. К этому следует добавить, что мои исковые требования поддержал участвовавший в процессе представитель городской прокуратуры. На 18 марта 1996 года было назначено завершение процесса, когда судья Маковецкая Е.И. должна была вынести решение по существу моего иска. Я уже практически не сомневался, что решение будет в мою пользу. Я даже вспомнил, что в этот день, отмеченный в календаре как День Парижской Коммуны, шесть лет назад я был выбран депутатом. А, значит, этот день является для меня Днем Победы.
Утром в понедельник 18 марта 1996 года я приехал в здание городского суда задолго до начала объявленного времени заседания, на котором судья должна была вынести решение. Я присел на скамью в коридоре, приготовившись к ожиданию начала заседания. Мимо меня в зал прошла судья Маковецкая, с которой я вежливо поздоровался. Я уже практически не волновался, понимая, что все, что можно было сделать в судебном заседании, уже сделано. И сейчас, я был в этом уверен,  у судьи нет иного выхода, как вынести решение о признании моего увольнения незаконным. Однако, оказалось, что мне предстоит пройти еще одно непростое испытание, о котором я не могу не рассказать.
Минут через пять-семь после входа в свой кабинет судья Маковецкая вышла из него, уже облаченная в судейскую мантию, и спросила: «Павел Константинович, а Вы не желаете переговорить с Владимиром Ивановичем Полудняковым»? Точность цитаты я гарантирую. Фраза была сказана очень продуманно и очень мудро. Не председатель городского суда хотел поговорить со мной, и не судья Маковецкая предлагала мне за час до вынесения  судебного решения переговорить с высшим  должностным лицом городского суда. А просто меня спрашивали: не хочу ли я переговорить с В.И. Полудняковым?. Отказаться, уклониться от этой встречи означало продемонстрировать свою гордыню и выразить неуважение к суду. Хотя и Маковецкая, и я, и, несомненно, В.И. Полудняков понимали щекотливость ситуации, которая никакими нормами гражданско-процессуального законодательства не была предусмотрена. Я думаю, что не нанесу вреда уважаемому мной заслуженному юристу Российской Федерации В.И. Полуднякову, почетному пенсионеру, если расскажу о содержании нашего разговора. Без него у читателя этих воспоминаний не будет полного представления ни о правосудии в Петербурге образца 1996 года, ни о позиции мэра города в судебном конфликте со своим бывшим подчиненным.
Владимир Иванович ждал меня и принял вполне достаточно радушно. Он был откровенен. Отметив «некую необычность беседы», Полудняков прямо заявил, что сегодня рано утром ему звонил находящийся в очередной зарубежной командировке мэр Собчак, который «хотел уточнить ситуацию по иску Кошелева и спрашивал, насколько велики шансы у бывшего главы администрации на восстановление».  Далее Владимир Иванович сказал, что он знает о содержании судебных прений и понимает, что по закону увольнение следует признавать незаконным. Но… «Павел Константинович, я не могу Вас ни о чем просить, но… все-таки, если есть какая-нибудь возможность компромисса. Собчак очень не хочет, чтобы его распоряжение было отменено судебным решением.  И возможно ли какое-то мировое соглашение»?- так деликатно сформулировал Полудняков свою просьбу.
Лишь на мгновение во мне появилось волнение, которое тут же сменилось  полной уверенностью в своей Победе: ведь Полудняков, если бы он мог приказать Маковецкой, уже отдал бы ей приказ отказать мне в иске! А раз он ведет со мной «задушевные» беседы, значит, либо Маковецкая отказывается поддаваться давлению, либо он сам не хочет участвовать в таком неприкрытом давлении на суд, именуемом среди юристов простыми словами: «нарушение законности».
Я постарался в своих ответных словах ничем не обидеть ни В.И. Полуднякова, ни судью Маковецкую. Я понимал, что все, что я скажу, будет, естественно, передано А.А. Собчаку. Поэтому я взвешенно и спокойно сказал, что сожалею об этом процессе, который не прибавляет авторитета ни мне, ни мэру города. Но у меня не осталось другого выхода.  Мэр Собчак категорически отказывался от встреч со мной, а его окружение,  стремясь ему угодить, выдавало желаемые факты за действительные, тем самым «подставляя» мэра. Я понимаю, что работать друг с другом мы не сможем. Но после состоявшихся судебных прений, которые были полностью проиграны представителем мэрии, не сумевшим доказать обоснованность и законность увольнения, я не вижу причин не вынести решения суда в мою пользу. Тем более, что в зал заседания, наверняка, уже пришли десятки ветеранов из Петроградского района (упоминание о такой активности публики заметно взволновало Полуднякова). Свой монолог я закончил словами о том, что надеюсь  найти компромисс с Собчаком, придя к нему с решением о моем восстановлении. И этим компромиссом может быть его помощь как мэра в моем трудоустройстве за пределами Смольного. Сейчас, как я понимаю, мэр мне никаких компромиссов не предлагает.
В.И. Полудняков , выслушав меня, сказал, что моя позиция ему понятна и «она вызывает уважение». Он только сожалеет о том, что «процесс зашел слишком далеко, когда уже поздно заключать мировое соглашение». Далее Владимир Иванович  прямо заявил, что он «не будет вмешиваться в ход процесса и принятия правосудного решения». Он также выразил надежду, что я «не буду держать на него зла, особенно если в будущем стану каким-нибудь важным человеком». Мы расстались дружески и я поспешил в зал заседания, где буквально через час судья Маковецкая Е.И. зачитала решение о признании моего увольнения от 3 января 1996 года незаконным и подлежащем отмене. Я восстанавливался в должности Главы администрации Петроградского района. Решение в части восстановления  на работе подлежало немедленному исполнению.
После оглашения  судебного решения  в зале раздались аплодисменты. Так выражали свои чувства многочисленные ветераны Великой Отечественной войны и блокадники, искренне желавшие моего возвращения на должность руководителя района. Я тоже был рад, но отнюдь не оптимистически, понимая, что длительный период поработать и поруководить районом мне не дадут. Но я даже в самых худших раскладах не  мог предположить, какие  мытарства мне предстоит пережить после  этой  судебной победы…
            
«Двуглавый» район или «Бои без правил».

Не оставляйте стараний, Маэстро!
Булат Окуджава

Как же нам надумать
Компромисс?
Через нашу дурость
Разошлись.
Александр Генкин

Ровно в девять часов утра 19 марта 1996 года я появился в некогда «своей» приемной районной администрации, держа в руках копию  решения суда о моем восстановлении  в должности Главы районной администрации. Я абсолютно «застал врасплох» новоиспеченного Главу районной администрации Бориса Романовича Пайкина, поскольку он оказался совершенно не информирован о состоявшемся накануне судебном решении. На какое-то время Пайкин даже растерялся. Причем до такой степени, что ему пытался прийти на помощь его охранник, которого я тут же поставил на место. Не помню точно,  что и как я ему сказал, но сказал, похоже, достаточно веско, поскольку после этого никогда ни один из пайкинских охранников не вступал со мной в полемику.
Мы с Пайкиным не менее часа просидели в некогда бывшем моем кабинете, с той лишь разницей, что он занимал кресло руководителя, а я посетителя. Стараясь не слишком переходить грань корректности, чтобы не быть обвиненным в наглости или самоуправстве, я предложил Борису Романовичу проинформировать о состоявшемся решении суда начальника аппарата мэра В.А. Кручинина  и начальника Управления кадров В.А. Овчинникова. Реакция обоих чиновников была, мягко говоря, растерянная. Похоже, они еще не успели узнать от юридического управления мэрии, что суд  их юристом проигран. Мэр по-прежнему был в командировке, поэтому никаких руководящих указаний эти вершители чиновничьих судеб не получали. А что может быть хуже для аппаратного человека, как отсутствие каких-либо руководящих указаний Шефа?! Это же самый крутой стресс, какой только можно себе  представить! Кто возьмет на себя ответственность допустить Кошелева на рабочее место, как этого требует закон и решение суда? Да никто!!! Вот и пришлось мне практически  до обеда не давать работать не только «бывшему Главе администрации» Пайкину,; но и моим уважаемым руководителям в Смольном.
Мы с Пайкиным Б.Р. общими усилиями направили в Смольный две или три копии судебных решений, которые были переданы и отдел кадров, и в аппарат Собчака, и исполняющему обязанности мэра В.В. Путину. Сам Владимир Владимирович, не помню уж точно по каким причинам, уклонился от телефонных переговоров со мной, ограничившись разговором с Пайкиным, который объяснил и.о. мэра «двусмысленность возникшей ситуации».
Я не испытывал к человеку, занимавшему мое кресло, какой-либо особой неприязни.  У меня было  много информации негативного и даже компрометирующего содержания  об этом человеке, который, несомненно, ни по каким параметрам не подходил для занимаемой им должности государственного служащего. Я даже совершенно не задумывался  о ходивших по Смольному слухах, в какую сумму обошлась ему эта должность, и кому он эту сумму платил. Как известно еще из Библии, тайное рано или поздно становится явным. Мне просто было нужно хоть на несколько дней, хоть на день вернуться в это самое мое кресло. Вернуться, чтобы расстаться с Собчаком и его окружением, которое, я был уверен, вступит со мной в переговоры. Однако, ситуация продолжила развиваться по совсем не запланированному мной сценарию.
Где-то к двум или трем часам дня я был вызван  к В.А. Овчинникову «для обсуждения практических действий по реализации судебного решения». В кабинете  начальника Управления кадров в Смольном я был ознакомлен с распоряжением исполняющего обязанности мэра В.В. Путина № 235-р от 19 марта 1996 года. В распоряжении констатировался факт отмены решением суда  от 18 марта 1996 года ранее наложенного на меня взыскания – увольнения от должности.  В то же время этим приказом со ссылкой на статью 14 пункт 2 Федерального Закона Российской Федерации «Об основах государственной службы Российской Федерации» «до решения вопроса о дисциплинарной ответственности» я отстранялся от исполнения обязанностей Главы администрации Петроградского района «на один месяц с сохранением денежного содержания». Я не мог не заметить, что приказ не содержит упоминания о моем восстановлении в должности Главы администрации, а также не определяет судьбы Б.Р. Пайкина, который как бы тоже продолжал оставаться… Главой администрации Петроградского района. Но В. Овчинников, выглядевший очень испуганно, немного заискивая передо мной, сказал, что «это сейчас не имеет значения», раз я «готов к компромиссам».  Ведь «через пару дней вернется мэр, и он все утрясет». Ведь никто не собирается «игнорировать решение суда».
Овчинников В.А. даже милостиво предложил мне «сидеть дома, не ходя на работу, и ждать решения Собчака». Я предусмотрительно ответил, что лучше я буду ежедневно выходить на работу, чтобы меня не уволили за прогул. А сидеть я буду в своем бывшем рабочем кабинете Председателя райсовета  на Большой Монетной дом 17. Хотя я заверил Овчинникова , что не буду вмешиваться в оперативную деятельность администрации. Я вообще не хочу ни с кем воевать. Я хочу, чтобы у меня было честное имя, не запачканное слухами и несправедливыми обвинениями. И чтобы у меня было свое достойное место работы, которое я мог бы занять без помех со стороны мэра, а; лучше бы, с его помощью. Владимир Овчинников заверил, что именно так все и будет. Но не тут-то было…
Не знаю, ЧТО и  КТО помешал поиску того самого Компромисса, который, казалось очевидным, был нужен и мэру Собчаку и мне, готовому уйти с государственной службы, но не охаянным и ославленным, а как минимум просто сохранившим свое собственное достоинство. Скорее всего, мэр Собчака был так уверен и самоуверен в себе, да, к  тому же, имел, наверное, какие-то обязательства перед Пайкиным, что ни через день, ни через два после моего восстановления по суду, никаких предложений о помощи в поиске работы, а также о назначении встречи с мэром мне не поступило. Напротив, в аппарат мэра и в районную администрацию поступило указание о запрете на любые контакты с Кошелевым, который «ни одного дня Главой администрации не будет». Район, с легкой  руки мэра ставший «двуглавым», стал объектом внимания и интереса падких до сенсаций журналистов, разразившихся целым потоком статей, описывавших беспрецедентный случай «нового двоевластия»: «Две главы в Петроградском районе» («Вечерний Петербург», 20.03.1996), «Павел Кошелев восстановлен в должности»; («Час Пик», 20.03.1996); «Петроградский район стал двуглавым» («Смена» 20.03.1996); «Глава администрации был уволен незаконно» («Санкт-Петербургские ведомости», 20.03.1996); «Кошелев исполняет свои обязанности, Пайкин свои» («Невское время», 21.03.1996).
И все-таки, признаюсь честно, я продолжал поиски возможных посредников, способных «уладить» мои отношения с мэром как говорится «мирным путем». И,  я уверен, мы обо всем  могли бы договориться с мэром, если бы мой личный, частный конфликт с А.А. Собчаком не стал частью «антимэрской компании, которую давно, исподволь готовили люди, искренне желавшие смещения Собчака с поста главы города. И люди эти, занимавшие достаточно высокие посты в Москве, уже «дали отмашку» и журналистам и правоохранительным органам начать «мочить» мэра Собчака. Начало этого политического спектакля было положено ни раньше, ни позже, как в Международный День Театра – 27 марта 1996 года. В этот день в петербургской газете «Час Пик» была опубликована статья корреспондента Льва Корсунского под весьма звонким заголовком: «Ремонт  для господина Председателя ценою в триста пятьдесят миллионов рублей».
Даже самый поверхностный анализ содержания статьи и изложенных в ней фактов не оставлял сомнения в ее «заказном» характере. Для меня уже после прочтения первых строк стало ясно, что журналисту Корсунскому «слили» информацию, которая однозначно в политических целях компрометировала Председателя
 Законодательного собрания города Юрия Кравцова, активно поддерживавшего мэра Собчака на предстоящих выборах губернатора Санкт-Петербурга. Не случайно статья, повествующая о ремонте приватизированной квартиры Кравцова Ю.А. за  счет средств городского бюджета (около 70.000 $ по тогдашнему курсу) заканчивалась ничем не завуалированным призывом: «Где ты, ОБЭП* милицейского Главка? Ау»! И этот призыв, естественно или запланировано был услышан. В тот же день 27 марта в моем уединенном кабинете на Большой Монетной улице дом 17 появился оперативник из того самого ОБЭП. На мою беду квартира Юрия Анатольевича Кравцова была расположена в… Петроградском районе  в доме № 42 по Зверинской улице.
          Скажу честно, в этой беседе мне пришлось крутиться, как ужу на сковородке. В статье были упомянуты мои прямые подчиненные: заместитель  главы администрации Н. и начальник Управления заказчика А.; участвовавшие в организации работ и освоении денег на ремонт квартиры Председателя ЗАКС Кравцова, поступивших из департамента по содержанию жилого фонда мэрии. Я лихорадочно искал свою линию поведения, понимая, что участие в этих «кравцовских» разборках может помешать мне поиску компромисса с Собчаком, который, несомненно, станет защищать своего политического союзника. В то же время, мне приходилось учитывать, что оперативник, фамилию которого я за давностью лет забыл, был хорошо информирован о том, что я «никаким боком» не участвовал в этой афере. Он даже похвалил меня за то, что я, будучи на больничном, и узнав о факте ремонта, дал негативную оценку действий Н. и А., как носящих незаконный характер. Из чего я сделал вывод, что информация  была «сдана» не в газету, а, скорее всего, в ОБЭП, который и «заказал» газетную публикацию. Нет смысла сейчас рассуждать, кто «сдал», тем более что  Н. и А., в целом добропорядочные профессиональные люди, ныне – увы – уже не живут на этом свете.
Действуя  по поручению из Смольного, зная мои требования и щепетильность, они еще в сентябре-октябре 1995 года, каждый

Власть не дают. Власть берут.

Власть исходит от народа.
Но куда она приводит.
И откуда происходит.
До чего ж она доводит?
Владимир Высоцкий

Мои отношения с вице-мэром Яковлевым В.А. на тот период времени были ни теплыми, ни холодными, ни близкими, ни отчужденными. Большую часть вопросов по жилищно-коммунальному хозяйству я решал с Яковлевым через своего заместителя по строительству и содержанию жилищного фонда Вячеслава А-ча Н., который в свое время был мне  самим Яковлевым  рекомендован, как его бывший сослуживец по работе в одном из строительных трестов. Этот самый Н. и был главным действующим  лицом в организации ремонта квартиры председателя ЗАКС Кравцова Ю.А.   
Я предполагаю, что Н. были поставлены задачи и рекомендовано не информировать о производимых работах Главу администрации Кошелева, которого, наверное, скоро снимут с работы. Однако Вячеслав А. перестраховался, особенно после того, как в октябре 1995 года газета «Смена» принесла мне извинения за дезинформацию о якобы подписанном приказе о моем увольнении. Н. решил рассказать мне о том,  какие работы ведутся на частной квартире Кравцова Ю.А., каким подрядчиком и на какие деньги. Кода я спросил его, зачем он мне это рассказывает, если его просили меня в известность не ставить, Н. бесхитростно ответил: «Ну, я же знаю Ваш характер. Если Вы сами об этом узнаете, Вы же мне голову оторвете, что я делал работы без Вашего разрешения». Мой ответ был резким и коротким: «Ну, тогда я не даю Вам на  эти работы разрешения! А когда выйду с больничного, буду разбираться с этой «темной историей»!
Как уже знает читатель, у меня е было  ни одного шанса разобраться с этой историей, поскольку меня уволили 3 января 1996 года в первые  часы  выхода на работу после болезни. Уверен, что о моей реакции на информацию о «нехорошей квартире» Юрия Кравцова Н. поставил в известность вице-мэра Яковлева В.А.  Тот, не исключаю, еще осенью 1995 года проинформировал об этом Собчака А.А. и самого Ю. А. Кравцова. А уже в марте 1996 года, фактически встав в оппозицию мэру города, вице-мэр Яковлев В.А. заявил о своем желании выдвигаться на выборах в качестве кандидата на пост губернатора города. И (кто знает?), может быть, Яковлев В.А. и был одним из заказчиков статьи о квартире Кравцова Ю.А. в газете «Час пик»? Возможно, от него  прошла информация в петербургский ОБЭП, что «Кошелев в курсе этого ремонта и он его категорически не одобрял».
Это предположение я делаю на основании того, что через несколько дней после начала скандала с публикацией в «Часе пик» о незаконном ремонте квартиры Кравцова вице-мэр Яковлев В.А через посредников назначил мне конспиративную встречу. Она состоялась поздним вечером в палате «люкс» больницы имени Свердлова, куда Яковлев лег сразу же после объявления о своем выдвижении в качестве кандидата на пост губернатора. Именно там, в больничной палате будущий губернатор Санкт-Петербурга формировал свой избирательный штаб.
Владимир Анатольевич практически без вступлений и какой-то психологической подготовки предложил мне войти в его избирательный штаб, оказав ему помощь в выборах на пост губернатора Санкт-Петербурга. Свое  предложение и «мой интерес» он мотивировал предельно просто: «Собчак никогда ни на день не восстановит Вас в должности Главы администрации, поскольку не может снять с работы Пайкина. А рассчитывать на предложение какой-либо достойной работы с его стороны Вам не приходится. Все приличные места в совместных предприятиях и западных фирмах уже распределены между вице-мэрами и начальниками Управлений на случай поражения Собчака. Никто не будет думать о Вас в ущерб самому себе».
После этого вступления Яковлев В.А. предложил мне использовать своей авторитет среди ветеранов войны, труда, блокадников, курсантов Академии имени Можайского и зенитно-ракетного училища в целях агитации на выборах губернатора за него, а не за действующего мэра Собчака. В случае своей победы Владимир Анатольевич  любезно обещал… восстановить меня в должности Главы районной администрации. Скажу честно,  вначале я не очень-то серьезно воспринял предложение «больного вице-мэра». Даже проявил себя как «Фома неверующий», задавая вопросы о наличии поддержки кандидатуры Яковлева в Москве, а также о позиции в отношении его кандидатуры директоров промышленных предприятий и глав районных администраций. К чести Яковлева, на все «неудобные» вопросы он отвечал уверено, терпеливо и, главное, убедительно. Его даже не смутил мой вопрос о том, что по слухам Б. Пайкин был советником (на общественных началах) самого Яковлева В.А. Ответ был таким: «Да, он числился моим советником, но его назначение было чисто формальным и сделано по просьбе вице-мэра Х., являющегося приятелем Пайкина. Меня с этим человеком ничто не связывает.
Как мне помнится, я «не бросился в объятия Яковлева» с нашей первой встречи, взяв тайм-аут, потому что все еще рассчитывал «договориться с мэром» через подобранных мной посредников. Но, публикации в «Часе Пик» и в других газетах, а также начавшийся ажиотаж вокруг готовящихся выборов, уже назначенных на 19 мая 1996 года, сделали свое дело. Мэру Собчаку и его  окружению было совершенно не до меня. А вот господин Пайкин, почувствовав угрозу  своему положению, развернул против меня  потрясающую активность. Используя свои  близкие отношения с тогдашним начальником ГУВД генералом Лоскутовым Ю.Н., он начал в отношении меня «сбор компромата».  В этом «ментовском беспределе» был задействован и лидер  его «крыши» бандит по кличке «Крупа» (от фамилии Крупин). В середине апреля в мою квартиру раздалось несколько типично бандитских, хамских звонков с угрозами мне и Ольге, если я продолжу ходить на свое рабочее место.
У меня был ограниченный арсенал средств собственной защиты. 9 апреля 1996 года я собрал в российско-американском пресс-центре в Доме Журналиста на Невском проспекте пресс конференцию, на которой ознакомил представителей прессы с решением суда о моем восстановлении и объяснил  причины «двоевластия» в районе. Кроме того,  рассказал об угрозах физического насилия в адрес себя и своих близких, которым я подвергаюсь; а также подчеркнул (в большей степени для Собчака),  что борюсь не за свою должность, с которой я готов расстаться, а за свое честное имя. К сожалению, журналисты все услышали и поняли по-своему,  и даже позлорадствовавали  на страницах «демократических» газет; что «бывший гэбист Кошелев боится за жизнь своих близких и свою собственную».
 Окончательное решение прийти в команду Яковлева В.А. сформировалось у меня после того, как я в течение недели после 10 апреля пытался безуспешно попасть на прием в Прокуратуру города, ГУВД и даже УФСБ, где начальником был мой бывший друг, а теперь генерал Виктор Черкесов. Ни в одной из этих правоохранительных структур, куда я обращался  по поводу угроз физического насилия, меня не принял ни один чиновник. В Прокуратуре и ГУВ были приняты и зарегистрированы мои письменные заявления, ответы на которые, предельно формальные, я получу значительно позже,  уже после губернаторских выборов в июне 1996 года. Когда мэр Собчак  уже будет… бывшим мэром, а губернатором города станет В.А. Яковлев, в команде которого я сыграю свою, думаю, далеко не последнюю роль.
К 19 апреля 1996 года, сроку окончания моего отстранения от должности, я уже активно работал в команде В.А. Яковлева под руководством его мудрой, хитрой и исключительно деловитой жены – Ирины Ивановны Яковлевой. Я совершено искренне восхищаюсь этой женщиной, несмотря на то, что именно она  определила в будущем мою судьбу, решив отлучить от государственной службы. Эта женщина достойна восхищения, поскольку смогла из простого и вполне заурядного прораба-строителя Яковлева В.А. сделать  политика и управленца российского масштаба. Именно с Ириной Ивановной я обсуждал свои шаги по агитации среди ветеранов войны, коммунистов и военнослужащих Петроградского района. С нею я согласовывал и свою «операцию по захвату власти», намеченную на 22 апреля 1996 года.

Захват власти. Апрельский переворот

В захвате всегда есть скорость:
«Даешь! Разберем потом»!
Сергей Есенин

Последние дни своего «отстранения» от должности я проводил на больничном,  отвлекая  тем самым от себя внимание и Собчака, и его окружения. В пятницу 19 апреля 1996 года я закрыл свой больничный лист, чтобы с понедельника 22 апреля 1996 года приступить к работе. Два выходных дня ушли на подготовку «чекистско-войсковой операции» по мирному «захвату власти» а Петроградском районе. В понедельник 22 апреля (аккурат в день рождения вождя мирового пролетариата В.И. Ленина) я запланировал свой выход на работу в должности Главы администрации Петроградского района. Подготовил я это мероприятие по-чекистски тщательно, продумав каждое свое действие и его возможные последствия. Не буду раскрывать все свои «оперативные» секреты и людей, согласившихся мне помочь, а лучше постараюсь коротко описать цепь событий, а также  к чему они привели.
Руководящий состав администрации, пришедший к девяти часам утра в зал заседаний на привычную для них утреннюю «понедельничную» оперативку, увидел на дверях зала приказ за подписью… Главы администрации района Кошелева П.К. В приказе говорилось о приступлении к исполнению своих обязанностей  в связи с решением городского суда от 18 марта 1996 года и истечении срока моего месячного отстранения от должности. Я сидел во главе стола, всем своим видом выражая спокойствие и уверенность в себе.
Ровно в 9 часов 15 минут я начал совещание. Присутствующие на нем руководители были почти в буквальном смысле слова ни живы, ни  мертвы, ожидая, что же произойдет, когда в зал войдет Пайкин. Ожидал этого и я, точно рассчитав, что он чуть-чуть опоздает, что ему уже могут доложить о моем появлении, что он может (и должен)  увидеть приказ за моей подписью на дверях зала заседаний. Думаю, у меня не хватит литературных способностей передать всю  ту атмосферу «напряга», которая царила в зале, также как я уже не смогу воспроизвести «нерв» того мгновения, когда Пайки Б.Р. вошел в зал и увидел меня, сидящего во главе стола Совета районной администрации. Хорошо помню его перекошенное злобой и болью лицо. Но я имел полное право не думать о его переживаниях и проблемах, ведь плевал  он сам, и его руководители в Смольном на мои права и чувства. Я продолжал за свои права бороться. Может быть, жестким, необычным, но законным образом.
«Что Вы себе позволяете»? – кажется, эту фразу смог выдавить из себя Борис Романович.  «Я позволяю себе исполнять свои должностные обязанности Главы районной администрации, на должности которого я восстановлен решением городского суда от 18 марта сего года», – мой ответ был продуман заранее и произнесен был  тоном, не терпящим возражений. Пайкин был явно растерян, раздражен, а потому и неубедителен. Ему пришлось говорить, стоя в дверях зала заседаний, а я занимал в этом зале руководящее место и положение. Поэтому его попытки обратиться к сидящим за столом руководителям, чтобы они «не слушали Кошелева и не подчинялись ему» выглядели жалко: «Борис Романович, Вы что, призываете  сотрудников администрации  противодействовать исполнению законного решения суда? Тогда я прикажу милиции пресечь Ваши действия как противозаконные». Дальше Пайкин пытался сказать что-то о том, что он тоже является  Главой администрации, «ведь Собчак не снимал меня с должности». Я был жёсток, и, возможно, жесток: «Борис Романович, я Вам советую: поезжайте в Смольный и разберитесь там с Вашим правовым положением и не мешайте работать»!
После этого мне предстояло еще в присутствии приглашенных понятых и начальника милиции общественной безопасности, честного служаки Олега Дмитриевича Зубачева попытаться занять свой кабинет. Да-да, именно свой, потому что на двери кабинета, откуда Пайкин с дрожью в голосе звонил в Смольный, пытаясь получить хоть какие-то инструкции, уже красовалась табличка: «Глава районной  администрации Кошелев Павел Константинович». Но Пайкин понял, что сойти с рабочего места ему нельзя, и  не только в переносном, но и в прямом смысле слова держался за своё (или моё?) кресло. Он продолжал «накручивать» смольнинские телефоны, а я, обосновавшись в кабинете напротив, принадлежавшем больному на тот момент первому заместителю администрации, продолжал издавать заранее подготовленные  распоряжения, основная часть которых была направлена на создание комиссий по проверке законности и обоснованности распоряжений, изданных Пайкиным Б.Р. в период моего отсутствия.
Принял я и первую официальную делегацию после своего «возвращения к должности». Это была группа коммунистов Петроградского районной парторганизации, которые  узнали о моем «втором пришествии» рано утром, возлагая цветы в честь дня рождения  В.И. Ленина к бюсту вождя, расположенному  напротив здания администрации в сквере на Каменноостровском проспекте. Коммунисты искренне поддержали мои действия и пожелали удачи в борьбе с ненавистным им мэром Собчаком за свои, а, значит, и районные права. Я понял, что  моя «политическая акция» стала своеобразным подарком районным коммунистам к 126-й годовщине со дня рождения Владимира Ильича Ленина.
«Противостояние двух Глав администрации» закончилось приездом на Каменноостровский проспект дом 26/28 вице-мэра Чауса А.В., руководившего аппаратом Собчака. Анатолий Васильевич «забрал» двух «виновников конфликта» в Смольный, где со мной были проведены переговоры. Из содержания этих переговоров я понял, что окружающие А.А. Собчака  заместители и руководители аппарата пребывают в растерянности  от необычной политической активности конкурентов мэра, а также, особенно, от набирающего обороты следствия «по фактам коррупции в высших эшелонах власти Санкт-Петербурга». Ни один из людей, беседовавших со мной от имени мэра, как я понял, не мог принять самостоятельного решения, и не хотел рисковать своим положением, докладывая Собчаку предложения, как развязать конфликт в Петроградском районе.
Я провел в Смольном несколько часов, беседуя с теми или иными высокопоставленными чиновниками, которым я последовательно разъяснял свою позицию: я не держусь за свое место Главы администрации, понимая, что конструктивная работа с мэром у меня уже не получится. Мне совершенно ясно, что после перевыборов Собчака на новый срок, он будет иметь все законные основания отправить меня в отставку и назначить на этот пост другого человека. Но… для меня важно уйти на другое место работы именно со своего поста Главы районной администрации, как человеку, признанному решением суда невиновным в каких-либо злоупотреблениях. Именно за это я  борюсь. Именно ради этого я  совершил сегодняшние действия. Именно поэтому  пригласил и понятых, и работника милиции, и журналиста, который объективно опишет ситуацию. Участвовать в политической борьбе по своей воле я не хочу. Если будут прекращены нарушения моих трудовых и гражданских прав, и мне дадут возможность трудоустроиться, я спокойно и достойно покину свое место работы. Если по-прежнему, по вине Смольного и лично А. Собчака будет продолжаться ситуация «двоевластия», я не буду молчать. Тем более, что Пайкин грозил собрать на меня «компромат» через начальника ГУВД Ю.Н. Лоскутова. Мне не нужно «собирать компромат», мне есть, что рассказать криминального в отношении Пайкина, а также других чиновников, но я этого не делаю. И не хочу, чтобы меня довели до такого состояния, когда мне захочется или просто придется это сделать.
Не знаю, удалось ли мне убедить своих бывших коллег. Или они не поверили ни одному моему слову? Скорее всего, им была безразлична моя судьба, но их волновало, как конфликт вокруг моей персоны отразится на их собственном положении и благополучии. Тем не менее, в конце рабочего дня Виктор Кручинин провел меня в смольнинскую приемную Собчака для организации моей встречи с мэром города.
Собчак был, как всегда, вальяжен и самоуверен, но… в его облике и поведении произошли какие-то едва уловимые изменения, выражавшиеся в появлении какой-то суетливости и растерянности. Мэр в пол уха выслушал мое краткое  выступление о причинах сегодняшних действий и поведения в суде, а потом, перебив на полуслове, что был для него обычным, заявил: «Послушайте! Вы мне про незаконность увольнения не говорите. Вас восстановил суд только потому, что мне некогда было Вашим делом заниматься. Я не сомневаюсь, что в Верховном Суде  я это решение отменю, и Вы снова будете уволены. В должности главы администрации я Вас не вижу, и Пайкина снимать не хочу. Лучше обсудите вопрос Вашего трудоустройства».
Я сказал, что сам нашел себе место генерального директора в компании «Санкт-Петербург Моторола», но американским учредителям компании в КУГИ сказали, что Кошелев является персоной нон-грата. Собчак через В. Кручинина вызвал своих заместителей В. Путина и М. Маневича (начальника КУГИ) и при мне коротко дал  им указание:  «В течение трех дней решите проблему трудоустройства Кошелева в «Моторолу». Нам надо снять этот очаг напряжения». Я не очень-то обольщался результатами этой встречи, предполагая (как оказалось, небезосновательно), что заместители Собчака уже не так беспрекословно исполняют его указания. Однако, утром 23 апреля 1996 года, придя к девяти утра в здание администрации, я был приятно удивлен неожиданным появлением А.В. Чауса, всесильного начальника аппарата мэра, сменившего на этом посту В.И. Малышева, который полностью переключился на работу по подготовке заявки Петербурга на участие в «Олимпиаде-2004». А.В. Чаус неожиданно для меня предложил срочно собрать руководителей администрации и коротко, но весомо объявил им, что с сегодняшнего дня, вплоть до обжалования решения городского суда о восстановлении Кошелева, он начинает исполнять обязанности Главы районной администрации. Борис Пайкин откомандировывается на работу в мэрию.
Это известие облетело  район со скоростью искусственного спутника Земли. Не успел еще Чаус А.В. покинуть здание администрации, а мне в кабинет уже звонил генеральный директор завода «Полиграфмаш» Александр Михайлович Соловейчик с поздравлениями и приглашением к 11.00 прибыть на завод, поскольку он там ожидает мэра Собчака на церемонию торжественного пуска экологически чистого гальванического производства. Я искренне поблагодарил человека, оказавшегося мне настоящим другом (что не раз подтвердит Александр Михайлович  впоследствии), но не успел даже дать ответ, как присутствующий при разговоре  Чаус А.В. жестко сказал, как отрезал: «Не надо тебе ехать на «Полиграфмаш». А чтобы я не колебался, набрал по мобильному телефону охранников Собчака и дал им недвусмысленное указание: «Кошелева, Главу Петроградского района, на «Полиграфмаш» не пускать»!
Я, как мог, извинился перед Соловейчиком, сославшись на необходимость неотложных совещаний. Было понятно, что этот визит на промышленное предприятие А.А. Собчак  использует в целях своей предвыборной кампании, и, на его взгляд, я могу помешать ему, появившись на этой встрече. Только на утро 24 апреля, просмотрев свежие газеты, я увидел в одной из них фотографию А. Собчака на заводе «Полиграфмаш» вместе с … Пайкиным, который, как выяснилось, сопровождая Анатолия Александровича, представлялся в качестве… Главы районной администрации. Стоит ли удивляться, что через три дня после моей встречи с мэром Собчаком никто и никакой работы мне не предложил, как, впрочем, не предложил и через неделю и через две. Зато разного рода гадостей мне  мои смольнинские руководители  сделали предостаточно. Причем события начали принимать все более детективный характер.
Уже в тот же день 23 апреля мне пришлось решать сложную шараду. Моя адвокат Преснецова Т.Г. днем   позвонила домой моей жене Ольге и сообщила, что мне срочно надо забрать у нее на работе в юридической консультации №10 копию кассационной жалобы мэра Собчака в Верховный Суд России, поскольку городской суд намерен уже завтра 24 апреля направить дело в Москву. Когда я приехал в юридическую консультацию, оказалось, что ее за час до меня посетил какой-то неизвестный мужчина, который представился… как Кошелев, заплатил за копию документа 50.000 неденоминированных рублей, поставил неразборчивую подпись и забрал копию кассационной жалобы. Мне с адвокатом Преснецовой в прямом смысле ночью пришлось готовить отзыв на жалобу, копия которой, к счастью, оказалась у адвоката. Этот факт лишь подтвердил мое убеждение, а не предположение, как было раньше, что мой телефон прослушивается. Позднее мне пришлось убедиться в том,  что моя квартира была под негласным слуховым контролем, а за мной было установлено также негласное наружное наблюдение.
Утром в среду 24 апреля 1996 года мне практически не дали приступить нормально к работе, поскольку в 10 часов 30 минут в мой кабинет по факсу пришло распоряжение мэра  Собчака № 367-р от 24.04.1996 года «О командировании». Рискую процитировать его полностью: «Для решения вопроса о передаче Санкт-Петербургу памятника Александру II  работы скульптора М.М. Антокольского с последующей установкой  его на территории  Петроградского района командировать Кошелева П.К. – главу администрации Петроградского района в г. Киев с 24 по 30 апреля 1996 года». Прочитав распоряжение, я даже не мог понять, в какую организацию мне  выписывать командировочное удостоверение. Ну, прямо как в русских сказках: «Поди туда, не знаю куда. Принеси то, не знаю что»!
Проявил всю наработанную в КГБ оперативность я уже к обеду знал всю историю вопроса о переговорах Комитета по культуре мэрии Петербурга с Министерством культуры Украины. Уже к концу дня после многочисленных телефонных переговоров с «украинской стороной» я получил в ответ  на свое факсимильное письмо документ за подписью заместителя министра культуры Украины, в котором говорилось о  «нецелесообразности приезда для переговоров» пока не будет определено, какие произведения искусства, «ранее принадлежавшие Украине», будут переданы этому независимому теперь государству за памятник императору-освободителю.
Тем не менее, в аппарате мэра настаивали на моем немедленном выезде в Киев в тот же день 24 апреля. Я начал догадываться, что Собчак А.А., возможно «договорился», что кассационная жалоба Верховном Суде Российской Федерации Хотя с правовой точки зрения у меня не было сомнений в незаконности моего увольнения, но ведь суд, опираясь на какие-то процессуальные, процедурные моменты может отменить принятое решение, направив дело на повторное рассмотрение. А там, гляди, уже выборы губернатора произойдут, и Собчак будет вправе, даже восстановив меня в должности, отказаться от моих услуг, передав район в руки столь милого его сердцу (или сердцу Нарусовой Л.Б.) директору ресторана и владельцу торговых павильонов…
Возможно, я бы вынужден был уехать в Киев в этот напряженный день 24 апреля 1996 года, если бы… к 14.00 меня не вызвал старший следователь по особо важным делам Генеральной прокуратуры Российской Федерации Прошкин Л.Г., чтобы допросить меня в качестве свидетеля по уголовному делу о фактах коррупции в мэрии и Законодательном собрании Санкт-Петербурга. Сейчас, почти двенадцать лет спустя, описывая эти события, я неоднократно ловлю себя на мысли, что в эти крайне напряженные и трудные для меня дни кто-то, чья-то невидимая и неведомая мне рука постоянно сталкивала меня с Собчаком и его окружением, делала все возможное для обострения нашего конфликта до предела.
Думаю, что эта сила находилась в предвыборном штабе В.А. Яковлева, которому было очень выгодно, чтобы огонь конфликта между мэром Собчаком, пренебрегающим законом, и рядовым Главой администрации Кошелевым, не желающим унизиться и смириться со своей участью, ни в коем случае не затихал. По крайней мере, я точно помню; как главный организатор выборной компании Яковлева москвич Алексей Кошмаров бережно и внимательно относился к любой моей информации, проявляя искренний, почти неподдельный интерес ко всем моим переживаниям, особенно переживаниям моей семьи, когда дело дошло до прямых угроз жизни и здоровью…
Как бы то ни было, но мне пришлось принимать решение, какое из двух зол выбрать: ехать ли в весьма сомнительную командировку или идти на допрос, где от меня явно будут добиваться показаний против нынешних «отцов города».  Алексей Кошмаров в телефонном разговоре со мной просто настаивал, чтобы я шел на допрос и ни в коем случае не выезжал в командировку. Я приехал в помещение прокуратуры Центрального района Санкт-Петербурга на Лиговском проспекте, где размещалась «специальная следственная бригада», о работе которой уже, кажется, знал весь город, ожидавший по итогам следствия каких-то сенсационных разоблачений. Следователь Прошкин с самого начала определил тему допроса: обстоятельства ремонта на бюджетные деньги квартиры председателя Законодательного Собрания города Кравцова Ю.А.
Как я понял с первой же фразы, с первого вопроса, у следователя на руках был текст моего объяснения, данный еще в конце марта оперативнику ОБЭП сразу же после газетной публикации о злоупотреблениях чиновников в личных интересах члена Совета Федерации. У меня не было ни малейшего шанса уклониться от того, чтобы не дать следствию нужных ему показаний.  Хотя с самых первых минут беседы  понял, что после этого допроса я теряю последние, пусть и призрачные шансы на «мирное» разрешение ситуации с мэром Собчаком. Ведь теперь для него я стану человеком, которого вызывали на допрос в следственную бригаду, собирающую компромат лично на него, мэра  Великого Города. И этот «компромат» может повлиять на итоги выборов Собчака на пост губернатора Санкт-Петербурга! А, значит, это может радикально измерить судьбу Анатолия Александровича, уже ни минуты, ни секунды не представлявшего своей жизни без «упоения властью».
Конечно, совершенно не случайно «люди Собчака», узнав о моем вызове на допрос в следственную бригаду Генеральной Прокуратуры, уже в 15 часов 30 минут 24 апреля прислали в кабинет Л.Г. Прошкина на Лиговский проспект курьера из секретариата Смольного, который вручил мне…железнодорожные билеты в Киев на ночной поезд 24 апреля, а также копию докладной записки вице-мэра А.Л. Кудрина от 5 апреля 1996 года, на которой  имелась резолюция Собчака; адресованная Кошелеву П.К.: «Представить до конца дня 25 апреля письменные объяснения по фактам, изложенным в докладной записке». Стоит ли говорить, что это достаточно большой стресс: одновременно давать показания по серьезному уголовному делу, быть обязанным дать объяснения по финансовым документам, многие из которых я не подписывал и даже не видел в глаза, а также выехать в условиях полной неопределенности в город Киев расположенный уже в другой, независимой и не очень дружественной нам стране…
Спасибо Леониду Григорьевичу Прошкину, который быстро вник  в мою ситуацию, дав мне однозначный совет, как руководящее указание: «Ни в какой Киев, тем более в поезде, да еще одному не ехать! Вы знаете, что с Вами ТАМ могут сделать?! Я даю Вам на завтра повторную повестку на допрос. Вы меня поняли?  Можете об этом сообщить Вашим шефам в Смольный. И, главное, д е р ж и т е с ь»!!! Этот человек  вдохнул в меня уверенность: надо держаться, надо делать все для победы на выборах В.А. Яковлева. Потому что, если победит Собчак, со мной «разберутся по полной программе», как сказал мне сам мэр в припадке своей откровенности. И я держался, хотя каждый новый день приносил  мне все новые и новые испытания.
Уже на следующий день в четверг 25 апреля 1996 года мэром Собчаком  мне был объявлен выговор с формулировкой «за отказ от исполнения указания мэра о командировке в Киев». Вечером этого четверга мне, и особенно Оле, пришлось пережить очень сильные и неприятные испытания. После шести часов вечера Ольга обычно выходила гулять с детьми, которым  к этому времени было два года и два месяца с лишним. Коляска для двойняшек была слишком широкой и не проходила в двери нашего лифта. Поэтому коляска хранилась в офисе небольшой медицинской фирмы, расположенной в одном дворе с моим домом на улице Куйбышева, 34, где в качестве массажиста работал мой друг по стройотряду «Имандра-68 Александр М., добрейший и милейший человек. Секретарь Александра М., подружилась с Олей и хранила в своем офисе на первом этаже нашу большую и широкую коляску для двойняшек. Детей в нашем маленьком лифте  с шестого этажа, где мы проживали, Оля могла выносить только по очереди, оставляя первого из двойняшек на попечение Сони П.
Все последние дни Ольга была сильно напряжена, поскольку понимала всю остроту момента. Она уже пережила бандитские угрозы по телефону,  она понимала, что наши телефонные переговоры контролируются, также как наши личные разговоры являются достоянием тех людей, которым мэр Собчак или кто-то от его имени поручил меня «отслеживать». Поэтому Ольга напряглась еще у лифта, увидев сидящего на подоконнике между первым и вторым этажом молодого человека, устремившего свой взгляд в глубину нашего двора,  откуда я обычно подъезжал к дому на машине (теперь уже казенной «Вольво», как официально допущенный к исполнению своих обязанностей Главы администрации).
Сидящий на подоконнике молодой человек показался Ольге чем-то подозрительным, поскольку очень смутился, встретившись взглядом с женщиной, держащей на руках ребенка.  Вступив на крыльцо, приподнятое на значительную высоту над асфальтом, Оля увидела, как  мужчина, сидевший в припаркованной поблизости автомашине, передернул затвор пистолета. Оля знала, что в самое ближайшее время я должен возвращаться домой, поскольку  сам сообщил ей об этом по телефону. Мгновенно оценив ситуацию, она действовала, как настоящая жена чекиста, как человек, с которым можно безбоязненно идти в разведку.
Оля позвонила мне в кабинет с телефона Сони П. и очень спокойно, без какой-то накрутки объяснила ситуацию, высказав совет, чтобы я сейчас не ехал домой. Оля сообщила мне марку машины и ее государственный регистрационный номер, а также сказала, что пойдет и заберет второго ребенка, а затем увезет их в коляске в соседний двор. Ольга закончила разговор просьбой: «Я прошу тебя, Павлик, не рискуй. Не выезжай домой. Ты нам нужен живым. Ты для нас важнее, чем твоя должность».
Эти слова Ольги я запомнил хорошо. Не помню точно, что я ей ответил. Кажется, старался успокоить ее, также как она старалась успокоить меня и  сберечь для семьи, как отца и мужа. Но я все-таки ещё оставался Главой администрации района. Уже через минуту, соединившись по телефону с начальником Петроградского РУВД, я сообщил ему место стоянки  автомашины, водитель которой, предположительно, вооружен пистолетом. Не забыл сообщить марку, цвет и номер машины, потребовав от полковника милиции срочной проверки этого факта, путем направления группы быстрого реагирования.
Все дальнейшие события описываю со слов Ольги, напряженно ожидавшей развязки ситуации, находясь на детской игровой площадке в соседнем проходном дворе дома № 28 по улице Куйбышева. Ольга услышала звук милицейской сирены, раздавшийся издалека, еще от Мичуринской улицы. Через короткий промежуток времени она увидела, как подозрительный автомобиль с тем самым водителем проехал неподалеку от детской площадки и покинул наши дворы, выехав на Малую Посадскую улицу. Буквально через минуту-другую в наш двор въехала милицейская машина, сирена которой продолжала работать. Через три-пять минут милицейский автомобиль, с уже выключенной сиреной, выехал из нашего двора на улицу Куйбышева.
Начальник РУВД сообщил мне примерно через полчаса по телефону, что «во дворе  дома № 34 по улице Куйбышева автомобиля с названным Вами номером не обнаружено»… Объяснить, зачем группа захвата, которая должна была скрытно проехать во двор и провести задержание возможно вооруженного человека, за километр включила звуковую сирену он не смог. О том, что под названным Олей номером зарегистрирован автомобиль принадлежащий… одному из подразделений РУБОП (Региональное управление по борьбе с организованной преступностью), я узнал от верного мне работника РУВД только в понедельник 29 апреля 1996 года. Но в тот день я уже не имел возможности «до конца» разобраться в этом более чем «странном» инциденте.
Скажу только, что позднее, уже после победы на выборах В.А Яковлева, и моего окончательного восстановления в должности Главы районной администрации один весьма симпатизировавший мне милицейский чин объяснял это так: «Павел Константинович, да Ваша жена, наверное, перепутала. Это был, скорее всего, газовый пистолет. Мы тогда все проверили: табельное оружие этого сотрудника было в сейфе. Это он жену свою бывшую, наверное, приезжал попугать, она в Вашем доме живет».  На мой вопрос назвать номер квартиры, поскольку их в моем доме, состоящем из одного подъезда, было всего 24, уважаемый полковник смутился и сказал: «Ну, может в соседнем доме, я точно не знаю»… Мне тогда, в те горячие дни уже некогда было разбираться в том, «что это было»? Но я не могу забыть, как некий Р., ныне покойный, доктор, являвшийся коммерческим компаньоном и другом Пайкина, а также милицейского генерала Лоскутова, будучи тупо пьяным, в одной компании, когда я пытался его урезонить, бросил мне в лицо фразу: «Да… черт, надо было тогда тебя замочить на фиг»! Как говорится, что у пьяного на языке, то у трезвого на уме…
Вечер 25 апреля мы с Олей провели в беседах о том, как обостряется ситуация вокруг моей персоны с приближением даты выборов губернатора. Мы пришли к единому пониманию того, что мне не дадут в таких условиях нормально работать ни одного дня. Мы единодушно признали, что у меня нет другого выхода, кроме как идти  до конца, отстаивая свою законную позицию в борьбе с амбициозным руководителем, пренебрегающим законом, как мешающей ему условностью. В этот день я впервые сказал Ольге то, о чем я думал последние недели: «У меня нет другого выхода, кроме как помочь  в том, чтобы Собчак не был переизбран на второй срок»…
Вечером в пятницу 26 апреля 1996 года, будучи задерганным придирками, тычками и издевками со стороны «мэрского аппарата», я отправил по факсу в приемную мэра Собчака А.А. письмо за №  3/659 от 26.04.1996 года под заголовком: «О кризисной ситуации в Петроградской районной администрации». Копию этого письма я, уже не испытывая никаких колебаний и тщетных надежд на компромисс, передал Ирине Ивановне Яковлевой, давшей мне понять, что этот документ пойдет «в высокие инстанции в Москве»… Я понимал, что это письмо мне обязательно «аукнется», но твердо решил идти до конца в противостоянии «всесильному мэру», еще не зная, что работать мне в качестве «вернувшегося» Главы администрации предстоит очень недолго.
Выходные дни 27 и 28 апреля принесли очередные неприятные и возбуждающие новости. Ко мне в квартиру приехал зам. начальника нашего районного финансового Управления и по совместительству вратарь футбольной сборной мэрии Сергей К. На нем не было лица (в переносном смысле слова). В прямом смысле слова, Сергей выглядел подавленным, доведенным до полного физического и духовного измождения человеком. Его, а также нескольких футболистов мини-футбольной команды «П.С.И.», в которой Сергей был президентом, весь вечер и всю ночь допрашивали в ОБЭП, оказывая психологическое давление и угрожая, в целях получить «компромат» на Главу районной администрации  Кошелева. В офисе команды изъяты финансовые документы, бухгалтера запугивают тем, что он «вместе с Кошелевым украл бюджетные деньги», которые районная администрация выделила в форме беспроцентного кредита этой команде высшей лиги российского мини-футбола.
Честно говоря, после событий с поджидавшим меня у дома вооруженным человеком, эта информация уже не могла меня испугать и расстроить дополнительно. Я знал, что никаких незаконных или криминальных взаимоотношений с футбольным клубом «П.С.И.» у меня не было. Но, видя состояние Сергея К., и слушая его рассказы о «допросах с пристрастием», с угрозами применения пыток, я подумал о том,  что  доблестные «менты» в лучших традициях 37-го года могут и «выбить» нужные им показания. Тогда я применил прием, который полностью доказал мне «заказной» характер этой грязной ментовской разработки. При Сергее К. набрал по мобильному телефону Валерия Малышева и напомнил ему о том, что деньги футбольному клубу я, как Глава администрации, выделял с его письменной санкции. И что в понедельник 29 апреля я отправлю копию его резолюции в следственную бригаду генеральной Прокуратуры вместе с протестом на провокационные действия милиции, осуществляемые «по заказу» Пайкина и его дружка генерала Лоскутова, злоупотребляющего своим положением. Кроме того, я кратко и предельно спокойно рассказал Валерию о попытке организации покушения на меня, а также о «преступном бездействии милиции».
Этот «демарш» помог мне успокоить Сергея К., но очень сильно возбудил В.И. Малышева, с которым с этого самого момента и до конца его жизни у меня уже не было хороших, близких человеческих отношений. Кроме того, этот «ход», как выяснилось, очень быстро, ускорил «развязку»  положения, названного мной  «кризисной ситуацией в Петроградской районной администрации».
Понедельник 29 апреля 1996 года я начал с традиционного утреннего совещания руководителей всех районных служб, которое было проведено по-деловому и конструктивно. Вскоре после окончания совещания мне предстояло выехать в войсковую часть поселка Сертолово Всеволожского района Ленинградской области, где с двух часов дня должны были проводиться мероприятия так называемого «Дня Призывника» с участием глав районных администраций и мэра Собчака. В Сертолово я провел… около десяти минут, даже не успев поздороваться со всеми моими коллегами, собиравшимися у здания штаба образцовой войсковой части. Ко мне подошел мой «злой гений» вице-мэр Чаус А.В. и сообщил, что я «должен вернуться на рабочее место и ознакомиться с кадровым приказом мэра». Спорить с этим до мозга костей чиновником было бессмысленно, поскольку он, как я понял, стремился как можно быстрее послать меня в город, чтобы я не встретился с Собчаком, который должен был с минуты на минуту прибыть в войсковую часть.
У себя в кабинете я обнаружил текст распоряжения мэра № 390-р от 29.04.1996 года, пришедший в мой кабинет по факсу в 12 часов 23 минуты. В этом распоряжении отмечалось, что проверка, проведенная комитетом по экономике и финансам в апреле 1996 года «выявила предоставление ссуд администрацией района коммерческим и другим организациям из бюджетных средств в нарушение действующего финансового законодательства». С учетом изложенного, мэр приказывал создать комиссию по проверке  работы администрации «в составе, согласно приложению». Комиссии предписывалось в срок до 20 мая 1996 года «представить результаты проверки для принятия решения о дисциплинарной ответственности должностных лиц администрации». Согласно пункта «3» этого распоряжения я вторично отстранялся от исполнения должностных обязанностей главы администрации района с 29 апреля 1996 года с сохранением денежного содержания «до решения вопроса о дисциплинарной ответственности». Пункт «4» распоряжения не мог не вызвать моего восхищения  мудростью и последовательностью мэра Собчака: «4. На время отстранения от должности главы администрации Петроградского района Кошелева П.К. исполнение обязанностей главы администрации Петроградского района возложить на Пайкина Б.Р.». Мысленно я аплодировал В. Малышеву и А Чаусу. Ведь только в пятницу 26 апреля в район поступил приказ № 363-р от 23.04.1996 года мэра Собчака согласно которому столь любимый им профессионал-управленец Пайкин Б.Р.  был назначен на вновь созданную специально для него должность исполняющего обязанности заместителя руководителя аппарата мэрии-председателя комитета по обращениям и жалобам!
Мне ничего не оставалось, как написать на тексте распоряжения: «Ознакомлен с распоряжением. С пунктом «3» не согласен, т.к. мне не назван мой должностной проступок». Но теперь я не стал  уступать Пайкину «своего» кабинета, и ему пришлось занять  место в кабинете первого заместителя главы администрации, где Борис Романович первым делом  начал заниматься… организацией выборов мэра Собчака на пост губернатора города. Плакатами с надписью: «Мэра в губернаторы»! был увешан в те дни весь Петербург. По мнению предвыборного штаба кандидата Яковлева В.А., эти факты сильно раздражали рядовых петербуржцев, играя не в пользу Собчака, а против него.
Мэр думал, что, убрав меня (уже в третий раз!)  с должности главы администрации он поступает правильно, обеспечивая себе выборы. Он ошибся. Отстранив меня от должностных обязанностей, Собчак дал мне массу свободного времени для агитации против него самого в пользу В.А. Яковлева.

Выборы. Финишная прямая

Последний бой, он трудный самый…
Михаил Ножкин

Когда мэр  Собчак «протаскивал» через Законодательное собрание Петербурга решение о   дате  выборов губернатора города на 19 мая 1996 года, он рассчитывал получить для себя значительное преимущество над любыми другими кандидатами, у которых просто не было бы запаса времени на свою «предвыборную раскрутку». К тому же Собчак стремился стать губернатором еще до проведения президентских выборов, убеждая Б.Н. Ельцина, что с позиции уже избранного губернатора он, Собчак А.А., сможет значительно больше повлиять на переизбрание Ельцина  на пост Президента  России.
Именно поэтому, я совершенно не случайно заканчивал свое письмо  постоянному представителю Президента РФ по Санкт-Петербургу г-ну Цыпляеву С.А. словами: «Дальнейшее затягивание в разрешении искусственно созданной «проблемы двоевластия» в районе может привести к нежелательным и непредсказуемым последствиям накануне выборов Губернатора Санкт-Петербурга и Президента России». Сверяя свои действия с руководителями предвыборного штаба В.А. Яковлева, его супругой Ириной Ивановной и Алексеем Кошмаровым, я обжаловал распоряжение о своем  вторичном отстранении от работы Президенту Ельцину Б.Н. По словам этих людей, они приняли все меры к тому, чтобы окружению Ельцина Б.Н. и даже самому Президенту России стало известно о моем конфликте с Собчаком, ситуации «двоевластия» в районе и странном нежелании мэра исполнять российские законы, гарантом которых выступал Президент России.
 Я тщательно продумывал каждую фразу в своих письменных обращениях к Собчаку: «Я убедительно прошу Вас дать указание подчиненному Вам аппарату о прекращении чинения мне препятствий в исполнении служебных обязанностей, поскольку это чревато отрицательными последствиями накануне выборов Губернатора и Президента, и может быть использовано заинтересованными лицами в политических целях в процессе предвыборной борьбы против Вас, как кандидата на пост Губернатора и председателя  комитета поддержки Б.Н. Ельцина по выборам на должность Президента России».
Политические страсти в Петербурге кипели не на шутку. Жители города ежедневно, нет, ежечасно получали огромный объем информации, дезинформации и так называемого «компромата» на кандидатов. В центре внимания, конечно же, оказался действующий мэр, которого не кусал, не критиковал и не разоблачал разве что ленивый. Три претендента на пост Губернатора: В.А. Яковлев, В.Н. Щербаков и И.Ю. Артемьев, ранее работавшие вместе в мэрии, аргументированно приводили факты несостоятельности Собчака как руководителя города, били, что называется, «не в бровь, а в глаз». Когда В. Щербаков и И. Артемьев сняли свои кандидатуры в пользу Яковлева В.А., шансы у последнего, как реального кандидата, выросли очень сильно. Если еще учесть, как мудро и как наступательно начала «раскручивать» В.А. Яковлева московская «команда пиарщиков» под руководством Алексея Кошмарова!
За какой-то месяц из малоизвестного вице-мэра В.А. Яковлев превратился в «крепкого хозяйственника», способного стать «нашим питерским Лужковым». Пиаровский ход был сколь предельно прост, столь и гениален. Фанфаронство А. Собчака, а особенно его верной жены Нарусовой Л.Б. все больше и больше вызывало раздражение у горожан. Слухи о московском мэре-хозяйственнике  Ю. Лужкове, заботящемся о простых людях и умеющем «напрягать» предпринимателей для пополнения  городского бюджета, ходили по городу на уровне легенд. Главное, что всех удивлял тот факт, что мэр Лужков в Москве устраивает всех: и бизнес-элиту и простой трудовой народ. Ну, а если еще сам Лужков поддерживает инициативу опального вице-мэра о реконструкции «пятиэтажек», и об этом трубят в листовках и газетах, ежедневно появляющихся в почтовых ящиках… То становится понятным, почему предвыборные весы сильно качнулись в сторону Яковлева В.А.
Но, все-таки, чтобы победить А.А. Собчака, надо было бороться с ним, убеждая и доказывая горожанам, что его отношение к социальным проблемам  и жилищно-коммунальному хозяйству города носят бездушный, формальный характер. Ведь мэр Собчак, увлекаясь презентациями и праздниками «не снисходил» до тепловых и водопроводных  городских сетей, не понимал, почему в прекрасном и блистательном Санкт-Петербурге на головы прохожих в прямом смысле слова падают балконы. Еще, будучи университетским профессором, он жил в достатке, не знакомом тысячам ленинградцев, а став депутатом Верховного Совета СССР, а затем мэром Северной Столицы, он вообще перешел в другое качество жизни. Как говорили о Собчаке в нашем «яковлевском» штабе: «Собчак так и не знает, на каких деревьях растут булки, а на каких буханки хлеба».
Приведу лишь один-единственный пример из его «пиаровских ходов» периода губернаторской избирательной компании: «Коммуналок в городе с каждым годом становится все меньше и меньше: их осталось около 200 тысяч. И если в будущем темпы жилищного строительства сохранятся, то через 5-6 лет петербуржцы будут жить только в отдельных квартирах. Об этом сообщил мэр города Анатолий Собчак  на встрече с сотрудниками 77-го отделения милиции Адмиралтейского района и рассказал о планах жилищного строительства на ближайшие годы. Если в   первой половине десятилетия было введено в эксплуатацию около 73 тыс. кв. м. жилья, то уже в 1996 году эта цифра увеличится почти вдвое – 1 млн. 300 тыс. кв. м.» –  так писала в статье  «Отдельная квартира к 2000 году?» корреспондент газеты «Невское время» Ирина Донцова.
Интересно, помнит ли эта журналистка и главный редактор «Невского времени» Алла Манилова эту статью, лживую и «пиаровскую» от начала до конца. Вспоминают ли милиционеры 77-го отделения милиции, что уже восемь лет, как все они должны жить в отдельных квартирах, и могут ли они найти 20 млн. кв. м. муниципального жилья в центре города, построенного для городских очередников и предоставленного горожанам б е с п л а т н о?
Перечислю лишь названия других «пиаровских» статей в пользу А.А. Собчака, опубликованных только на двух страницах «Невского времени» от 24 апреля 1996 года: «Инвалиды могут учиться наравне со всеми»; «Чистая вода Петроградской стороны» (с фотографией мэра Собчака и «второго» Главы администрации Пайкина); «Народные дома» - посредники между властью и гражданами»; «Законодательный вакуум для арендаторов скоро закончится»; «Эхо» Чернобыля тоже поможет пострадавшим от радиации»; «На первом месте Петербургский университет». И уж, конечно, главная передовица номера «Невского времени» озаглавлена «как нужно»: «За 25 дней до финиша предвыборной гонки Собчак лидирует в одиночестве. Ему по-прежнему никто не дышит в спину».
Приведу данные рейтингов кандидатов на пост Губернатора Петербурга, упомянутые в статье. Опрос жителей города проводился, как указано в заметке, сотрудниками института социологии РАН (опрошено было около 1500 человек):
А. Собчак – 33%
Ю. Болдырев – 9%
В. Яковлев – 7,5%
Ю. Севенард -7,4%
В. Щербаков – 5,6%
6. А. Беляев – 3,7%
А.Беляков -3,4%
И.Артемьев – 3%
Ю. Терентьев – 1,5%
Другие – 1,6%
Не решил – 22%
В этих условиях предвыборному штабу В.А. Яковлева очень нужны были  «сильные ходы», которые могли бы поколебать представление горожан о мэре Собчаке как о справедливом и мудром руководителе. Выбор пал на меня. Алексей Кошмаров убедил меня  в необходимости дать «жесткое» интервью против мэра Собчака в телевизионной программе «Дни», которую готовил сам Александр Невзоров, любимец простых горожан, человек, покоривший Ленинград-Петербург своей знаменитой репортажной передачей «600 секунд».
Для меня первые числа мая 1996 года были крайне напряженными. В Администрации работала комиссия под руководством моего бывшего коллеги Валерия Голубева, главы администрации Василеостровского района. Как «удачно» пошутил Валерий на первой встрече комиссии с руководящими сотрудниками Петроградской районной администрации: «Факты нарушений финансовой дисциплины Вашим главой администрации сомнений не вызывают, так что осталось их только задокументировать».  Меня для дачи объяснений в комиссию не вызывали, но я был хорошо информирован о финансовых распоряжениях, к которым проявляли наибольший интерес проверяющие. Так вышло, что ряд документов от моего имени  в период моего отсутствия по болезни подписывали мои заместители Юрий Ж. и Александр Т., ставя свои подписи  на бланках, где были указаны моя должность и моя фамилия.
За собой я никаких финансовых грехов не знал, и считал, что волноваться мне не за что, за исключением двух распоряжений о беспроцентных ссудах футбольному клубу «П.С.И.»,  который благодаря этой денежной поддержке пробился в высшую лигу российского мини-футбола. Выделение денег было правильно оформлено юридически и проведено с согласования вице-мэра Малышева В.И, курировавшего в правительстве города вопросы спорта. Даже сотрудникам ОБЭП, допрашивавшим  руководство и футболистов клуба, никаких «компроматов»  на меня найти не удалось. Да, Кошелев финансами клубу помогал, на турниры приходил, речи пламенные в поддержку питерского футбола произносил, в подарок от команды футбольный мяч с автографами футболистов и футболку получил. Но Тайвань с командой не летал. Премиальных денег за победы категорически не получал, учредителем клуба не является. Кредит возвращен в бюджет района в полном объеме.
Взвешивая все факты, выявленные комиссий Голубева, я  делал вывод: наказывать меня за ссуды клубу «П.С.И.» вроде бы не за что. Других грехов я за собой не чувствовал, поскольку взяток не брал и казенные бюджетные деньги не присваивал. Слова «откат» в то время, я думаю, еще не знали. По крайней мере, я про то, что слово «откат» обозначает, узнал только в 1999 году, когда начал свою работу в Комитете по культуре  администрации города. Но это будет значительно позже. Пока же за две недели до губернаторских выборов я выступаю в телевизионной передаче Александра Невзорова под названием «Дни».
Несомненно, моё телевизионное выступление было весьма сильным ударом по Собчаку. Ведь выступил действующий глава администрации района, пусть и отстраненный (уже второй раз!) от должности. Этот глава жестко, но обоснованно и аргументированно обвинял А.А. Собчака, профессора права в пренебрежении российскими законами, безразличном отношении к насущным проблемам социального характера, стремлении к позерству и неумении управлять подчиненными ему структурами жизнеобеспечения города. В диалоге с Невзоровым (ой, как не любившим мэра Собчака!), мы «по косточкам разобрали все слабые стороны личности мэра как руководителя, исподволь показывая преимущества перед ним «хозяйственника» Яковлева.
Думаю, что Собчаку «стукнули» с телевидения о том,  что  его личный враг Невзоров снял с «опальным Кошелевым» какой-то взрывной материал, который будет показан по региональному телевидению. По крайней мере, только этим я могу объяснить тот факт, что уже на другой день после съемки я был вызван в Мариинский дворец, где у Собчака был свой «предвыборный кабинет». Виктор Кручинин успел сказать мне только одно: «Для тебя это последний шанс решить проблему мирным путем».
К сожалению, решить что-либо с мэром Собчаком было уже невозможно… Я увидел человека, находящегося в крайней степени неврастении, возбужденного, способного только кричать, а не говорить, абсолютно ничего и никого не слушающего. Никакого обсуждения компромиссов или взаимных договоренностей не получилось, поскольку главное, чего хотел Собчак – это добиться того, чтобы я покинул свой кабинет, уступив его Пайкину. Мои попытки перевести возбужденный монолог  мэра хоть в какой-то диалог – увы не дали результатов. Собчак фактически назвал причину его нежелания хоть как-то договариваться со мной: оказывается, ему докладывали сделанные оперативным путем записи моих частных разговоров и бесед в администрации, поскольку ему «нужно знать, что о нем думают главы администраций накануне выборов». От всего услышанного я просто был в шоке, тем более, что весь «монолог мэра» был записан мной на портативный диктофон. Этот прием я использовал только ради восстановления своего честного имени, как способ своей защиты, но я совершенно не ожидал, что фактически «задокументирую» факты грубейшего нарушения Конституции со стороны мэра Собчака, а также его прямые угрозы в мой адрес.
Просмотрев в тот же вечер уже  смонтированную телепередачу по телевизору, я понял: в ближайшие дни я буду в лучшем случае уволен, а в худшем… О худшем варианте развития событий я старался не думать, хотя в моих ушах все чаще и чаще слышались последние слова угрозы, высказанной когда-то мэром Собчаком: «…с чиновником можно сделать все, что угодно», а также, что «после выборов с Вами разберутся по полной программе»!!!
В день выхода невзоровской телепередачи было выпущено распоряжение мэра № 420-р «О кадрах» от 6 мая 1996 года. Приведу текст этого распоряжения, в связи с его краткостью, полностью: «За грубое нарушение трудовых обязанностей, выразившееся в отказе от исполнения распоряжения мэра Санкт-Петербурга от 29.04. 1996 года № 390-р в части отстранения от исполнения должностных обязанностей главы администрации, объявить выговор главе администрации Петроградского района Санкт-Петербурга Кошелеву Павлу Константиновичу. Мэр Санкт-Петербурга А.А. Собчак».
С этим  распоряжением я был ознакомлен на другой день 7 мая в 18 часов 15 минут в своем служебном кабинете в здании администрации. Я написал на фирменном смольнинском бланке, что я не согласен с объявленным мне взысканием, поскольку не отказывался от  исполнения распоряжения № 390-р от 29.04.1996 года, и мне не понятно, в чем суть моего «грубого нарушения трудовых обязанностей», поскольку никаких объяснений по существу распоряжения № 420-р от 65.05.1996 года с меня не брали. В конце я сделал приписку: «Рассматриваю взыскание как продолжение моего преследования  со стороны мэрии в связи с законными требованиями о соблюдении моих трудовых и гражданских прав».
В этот момент я совершенно не задумывался, останусь ли я на своей должности до  19 мая – до даты выборов… Я вспоминал, что когда Собчак  в своем знаменитом разговоре со мной в Мариинском дворце кричал мне: «Вы что, хотите со мной воевать»? – я искренне ответил, что не хочу. С детства я запомнил когда-то сказанные мне, не очень понятые для подростка слова отца-фронтовика: «Война – это когда у тебя нет выбора: либо он убьет тебя, либо ты убьешь его»! В те майские дни 1996 года я четко понимал, что у меня нет выбора: я должен сделать все, чтобы Анатолий Александрович Собчак не был избран губернатором нашего города. Либо я его, либо он меня!!!
Майские праздники 1996 года длились три  долгих дня: 9, 10, и 11 мая. И для меня эти дни были не просто отмечены традиционным возложением  венков на Серафимовском кладбище, церемонию которого мы по очереди вели с моим другом и коллегой Евгений Никольским, главой администрации Приморского района. Это были дни активной агитационной работы. На встречах с ветеранами войны и блокадниками я агитировал в пользу Яковлева В.А., во всех деталях расписывая свои злоключения с Собчаком, во что бы то ни стало стремившимся оставить «у руля» района Бориса Пайкина, который не пришелся по сердцу ветеранам войны.
Пожилым людям хотелось чувствовать и видеть искреннюю заботу о них, о людях, которые уже всё отдали этому государству, так и не дождавшись обещанной взамен тихой и спокойной старости. Здесь, во взаимоотношениях с этими людьми, которых я хорошо знал, понимал и чувствовал, я давал Пайкину сто, а то и целых двести очков вперед. Хотя мне не дали выступления у монумента погибшим в блокаду на Серафимовском кладбище, где я обычно держал речь, умея нестандартно выразить чувства признательности ветеранам, все равно эти три  дня  были днями моих маленьких побед. Активисты ветеранских организаций, многие из которых посещали заседания моего суда с Собчаком, единодушно встали на мою сторону, возмущаясь пренебрежением мэра к закону. Эти три дня очень помогут мне в будущем при агитации в пользу кандидата Яковлева В.А. накануне второго тура выборов.
Закончились праздники Победы для меня просто и прозаично. В первый же рабочий день 12 мая 1996 года в 10 часов 15 минут в «своем» кабинете я был ознакомлен с очередным кадровым приказом за № 461-р от 8 мая 1996 года о моем увольнении за… «однократное грубое нарушение, выразившееся в нецелевом… использовании бюджетных средств путем предоставления в 1995 году беспроцентных ссуд негосударственной организации «Спортивный клуб П.С.И.»… по основаниям, предусмотренным пунктом 1 части первой  статьи 254 Кодекса законов о труде Российской Федерации». Распоряжение подписал сам мэр Собчак, хотя, в соответствии с избирательным законодательством, он находился в отпуске в связи с участием в избирательной компании и не имел права подписывать подобные документы. Видимо, Собчак уже не мог и  не хотел терпеть мое присутствие в здании администрации, прямо подчиненной мэру города.
Я достал из кармана ручку и вывел на распоряжении своим неразборчивым почерком следующие фразы: «С распоряжением ознакомлен 12.05.1996 года в 10.15. Увольнение считаю незаконным и рассматриваю как преследование со стороны мэра С-Петербурга А.А. Собчака. Комиссия меня не вызывала, объяснений моих не брала». Уже через пятнадцать минут после ознакомления с распоряжением о моем увольнении я покинул свое рабочее место. Покинул с твердым желанием вернуться на него, победив самого всесильного мэра Собчака, теперь уже на выборах на пост Губернатора.
До первого тура выборов оставалась ровно одна неделя.

Последний патрон. В себя или в мэра?

 Пулю для себя не оставляю…
Владимир Высоцкий

Все, что делаешь, надо делать хорошо, даже
если совершаешь безумство.
Оноре де Бальзак

Последняя неделя перед первым туром голосования на выборах Губернатора Санкт-Петербурга характеризовалась резким обострением «слива компромата» кандидатов друг на друга. Преданные (и, фактически, подчиненные) мэру Собчаку газеты и телевидение с неслыханной активностью «разоблачали» старые грехи Яковлева В.А. периода работы в строительном тресте. Досталось и руководителю его штаба – супруге Ирине Ивановне Яковлевой, выставленной по ТВ в виде владелицы магазинов, некой бизнес-вумен, делавшей деньги в своих интересах. 13 мая 1996 года был самым мрачным днем для членов «яковлевского штаба». Никогда ни  до этого дня, ни после, я не видел Ирину Ивановну такой растерянной и сникшей. Она выглядела и была такой расслабленной, что рассказала мне (как бы извиняясь), кто на самом деле является  владельцем показанных по ТВ 12 мая магазинов.
Для меня было весьма неприятно узнать, что этим хозяином является Борис Пайкин, сумевший проникнуть во власть своим «торговым» путем. Тогда я еще не знал, что такие же карьеры, как он, сделают десятки будущих олигархов, ставших впоследствии губернаторами, главами крупнейших компаний, «владельцами заводов, газет, пароходов»… В штабе Яковлева 13 мая 1996 года царило просто траурное настроение. Кроме всего прочего в этот день 13 мая был выпущен тиражом 50.000 экземпляров специальный выпуск четырехполосной  газеты «Невское время» для жителей Петроградского района (сколько же это стоило!). В этой газете хвалили… главу администрации района Пайкина и лили грязь на меня, теперь уже бывшего главу районной администрации.
В этих условиях, сам не знаю почему, скорее всего от безысходности я предложил И.И. Яковлевой и А. Кошмарову огласить перед журналистами магнитофонную запись моего разговора с Собчаком. Того самого разговора, состоявшегося 5 мая 1996 года в его кабинете в Мариинском дворце, в котором он пугал меня, грозил и… признавался в том, что давал указания прослушивать мои частные разговоры…
Идея  проведения моей пресс-конференции под названием «Демократия по-петербургски», где главной темой будет демонстрация журналистам аудиозаписи разговора с Собчаком, была одобрена незамедлительно. Журналистов было решено собрать в российско-американском пресс-центре уже на следующий  день 14 мая, поскольку до даты официального окончания агитации (18 мая) оставалось слишком мало времени.
  Вечером 13 мая  по одному из каналов телевидения была повторена передача А. Невзорова «Дни» с моим интервью против Собчака. Утром 14 мая 1996 года в мою квартиру позвонили неизвестные мне люди, сказавшие, что их знакомая, ясновидящая и экстрасенс Тамара В. видела меня вчера по телевизору и «ей пришло озарение в том, что Вам  грозит смертельная опасность. Будьте предельно осторожны. Тамара никогда не ошибается»!
 С таким «настроением» я ехал на пресс-конференцию в Петербургский Дом Журналиста. Скажу честно: я до сих пор не знаю, была ли эта история с ясновидящей Тамарой (с ней я даже потом встречался) истинной, или же это была мистификация пиарщиков из яковлевского штаба,  которые последние дни перед выборами «выжмут» из меня   всё возможное и, как они говорили, «всё необходимое» для победы их кандидата, оплачивавшего их работу…
Пресс-конференция прошла для меня как в тумане. Не могу не вспомнить с чувством огромной благодарности руководителя Американского пресс-центра Анну Аркадьевну Шароградскую и ее сотрудников, которые проявили по отношению ко мне максимум внимания и корректности, показав себя настоящими профессионалами журналистской информации. Я видел, что многие журналисты, пришедшие на пресс-конференцию, несомненно, за «жареными» фактами, не скрывали своих антипатий по отношению ко мне. Но я делал то, что считал нужным  делать, чтобы у мэра Собчака и его окружения не было возможности «разобраться со мной по полной программе».
Я начал пресс-конференцию с короткого вступления о том, что хочу ознакомить журналистов с одной аудиозаписью разговора, «который может дать вам представление о том, что такое «демократия по-петербургски». Затем нажал кнопку «воспроизведение» на приготовленном мной магнитофоне. Я сидел молча,  всматриваясь в лица журналистов, по которым в начале пробежала легкая тень тревоги, когда они узнали знакомый голос мэра Собчака. Опознать второго собеседника, которого мэр неоднократно называл «господин Кошелев», было также нетрудно.
Как же вытянулись их лица,  когда мэр, возражая мне на слова о моей лояльности, произнес фразу о том, что  он прекрасно осведомлен о позиции каждого главы администрации, поскольку  ему докладывали сводки записей их выступлений и разговоров:  «У нас есть записи Ваших выступлений в коллективах, где, с кем, что говорили, кто, так сказать, был. Вы сами этим занимались много лет, так что понимаете, что ведутся и сегодня соответствующие записи того, что говорили главы администраций на встречах тех или иных». Я наблюдал, как начинают округляться глаза журналистов, продолжавших слушать мои возражения  Собчаку, что за время своей службы в КГБ «мне приходилось слушать разговоры людей подозреваемых или совершивших государственные преступления».
А когда  журналисты услышали возражения мэра о том, что  ему «надо знать, что о нем думают главы администраций перед выборами», в помещении, кажется, раздался какой-то вздох то ли  удивления, то ли шока. И уже совсем растерянными выглядели  журналисты, слушая слова Собчака, содержащие прямые  угрозы в мой адрес: «Не надо говорить насчет партнерства и прочего. Вы начали играть в очень дурную  игру с политическим  привкусом; если Вы дальше будете в нее играть, то Вы знаете, Вы не мальчик, Вы знаете, чем это для Вас грозит. После выборов с Вами разберутся  по полной программе!!! Поэтому, понимаете, я Вам  советую не влезать в это дело».
Истеричность тона мэра, резкость его высказываний, жесткая лексика Собчака  на грани нормативности не могла не потрясти журналистов. После окончания записи в зале воцарилось гнетущее молчание. Вопросов почти не задавали. Была лишь реплика «демократически настроенной» журналистки об этике моей записи, но я  парировал эту реплику, сославшись на то, что в отношении меня уже более полугода «отцы города» поступают и неэтично, и незаконно, и даже физически грозят мне,  причем  все это  сходит с рук. «У меня  не было другого способа своей защиты», - было моим ответом. Главный редактор газеты на английском языке «The St. Petersburg Times» Чарльз Диггс поинтересовался: «Что имел в виду Собчак под словами «С Вами разберутся по полной программе»? Я ответил с долей уклончивости: «А кто сказал, что одним из участников  этого разговора был Собчак? Определить принадлежность голоса официально может только экспертиза, или, если сам собеседник признает, что это был  он, и это были его слова. Спросите  моего собеседника, каковы для него пределы «разборок по полной программе».
Результат пресс-конференции на первый взгляд оказался почти неуловим. Практически ни одна из питерских газет, в той или иной степени являвшихся зависимыми от градоначальника, не дали о моих «сенсационных разоблачениях» никакой информации. Исключение составил только «Час Пик», скромно отметившийся  маленькой заметкой Андрея Сочагина «Несколько коробок компромата» (под рубрикой «Опальная глава»). Но считать её даже с «натягом» объективной было нельзя. Журналист как будто и не слышал информации о «грубых нарушениях законов Российской Федерации мэром Санкт-Петербурга», опубликовав лишь две коротких фразы, сказанных «до боли знакомым голосом»: «Вы не будете главой администрации Петроградского района»… «Вы начали играть в  политическую игру»…  Вот как «самая свободная» и «самая демократическая» газета города «профессионально» освещала событие: и мэра ничем не задела, не обидела, и, вроде бы, факт, «имевший место быть», на своих желтых страницах отразила…
Гораздо серьезнее была публикация в «The St. Petersburg Times» от 17 мая 1996 года, газете издававшейся на английском языке. Чарльз Диггс, как и положено  было западному свободному журналисту,  не забыл упомянуть, что я ознакомил  прессу с документом за подписью вице-мэра  В.И. Малышева, одобрившего заем футбольному клубу «П.С.И.», за который меня вторично уволили. Кроме того, иностранный журналист значительно объективнее, чем его российские коллеги осветил суть моего конфликта с Собчаком, и привел угрозы мэра в мой адрес.
Но самая «жесткая»  статья, бьющая по мэру Собчаку, была опубликована в общероссийской газете «Сегодня»  за 17 мая 1996 года. Статья, написанная петербургским корреспондентом газеты Степаном Буйло (скорее всего, это псевдоним – П.К.), имела хлесткое название: «Мэр Петербурга использует «агентурные сведения» для давления на глав районных администраций. В разговоре с бывшим офицером КГБ Анатолий Собчак признал себя продолжателем его дела». Статья не могла быть не замечена в Москве, с учетом одиозности газеты «Сегодня». Корреспондент делал предположение, что мэра «обслуживают» российские спецслужбы и приводил высказывание  депутата Законодательного собрания Санкт-Петербурга: «Угрозы мэра свидетельствуют хотя бы о том, что  он намерен решать вопрос с Кошелевым не на основании законов, а на основании своей воли и своего понимания целесообразности».
Как бы то ни было, я сделал то, что сделал. Я не «купился» на предложение из мэрии должности директора гостиницы «Москва», поскольку понимал, что через КУГИ меня с нее также легко снимут, как  назначат.  Да и работать на предстоящую «прихватизацию» основных фондов отеля в интересах каких-то частных лиц мне не очень-то хотелось. Ожидание итогов первого тура выборов было недолгим: во второй тур прошли действующий мэр А.А. Собчак и его бывший заместитель В.А. Яковлев, успеха которого еще месяц назад  многие не могли и предположить.
Не буду описывать все перипетии двухнедельной войны компроматов. Расскажу только о том, что имеет значение лично для меня и для моей собственной истории жизни. Как активно муссировали в «нашем» штабе В.А. Яковлева, мэр Собчак  перед выборами тщетно пытался попасть на прием к Президенту России Б.Н Ельцину, желая заручиться поддержкой «гаранта Конституции» на своих выборах в качестве губернатора. Однако, А Коржаков, М. Барсуков и О. Сосковец сделали все необходимое, чтобы  Собчак не попал в кремлевский кабинет Президента. Эти люди объединились в целях недопущения А. Собчака к власти в Петербурге. А, значит, они были на «нашей» стороне. Именно одному из этой троицы было крайне выгодно доставить копию пленки моего разговора с А.А. Собчаком. Алексей Кошмаров убедил меня в том, что «эта пленка может сыграть решающую роль во втором туре выборов». По расчетам нашего главного «пиарщика», информация  о поведении Собчака может быть доложена самому Б.Н. Ельцину, и тогда судьба мэра, как кандидата, будет решена. Президент  России не простит Собчаку таких действий, грубо попирающих закон и демократию.
Вспоминаю, с какими истинно оперативными предосторожностями я планировал встречу с тележурналисткой К., через которую я должен был передать копию пленки. Даже принял меры по выявлению возможного наружного наблюдения, а также запланировал свои  действия на случай «возможного захвата». Через два-три дня после этой встречи Алексей Кошмаров дал мне понять, что «груз дошел до пункта назначения». Он обнадежил меня, что «наши шансы на победу Яковлева теперь существенно  возрастают». И все-таки, Ирина Ивановна Яковлева и Алексей Кошмаров сочли нужным еще раз «напрячь» меня  для организации очередной  публикации в целях снижения рейтинга Собчака как кандидата на пост губернатора.
22 мая 1996 года, в среду в помещении предвыборного штаба В.А. Яковлева в помещении бизнес-центра на Невском проспекте дом 30 И.И. Яковлева  представила мне журналиста Андрея Евдокимова. Этот высокий, крупный мужчина с фигурой бывшего баскетболиста с самого начала произвел на меня не очень приятное впечатление. Во-первых, он демонстративно с нескрываемой неприязнью начал называть меня  именем моего старого чекистского псевдонима: «Да, господин Коршунов. Я понимаю, что Вы хотели сказать, Павел Николаевич»! Во-вторых, сразу же после того, как мы были представлены друг другу, А. Евдокимов сообщил мне, что был другом  Георгия Михайлова, и знает, «как КГБ фабриковало его дело».
Я к этому дню настолько устал морально и  физически от всей этой, в общем-то, грязной политической борьбы за власть, что даже не пытался  что-то Евдокимову возражать. А потом, когда Андрей Николаевич «выговорился», спросил Ирину Ивановну: «Так Вы меня пригласили, чтобы я выслушал в свой адрес очередную «порцию гадостей» или для того, чтобы подготовить газетную публикацию в целях поддержки  нашего  кандидата»? Ирина Ивановна, со свойственной ей деловитостью, сразу перевела разговор на «конструктивную основу».
Она объяснила А. Евдокимову, что я являюсь активным членом штаба ее мужа, «оказавшим значительную помощь Владимиру Анатольевичу». Евдокимов  же был рекомендован мне как «давний друг Володи и способный журналист». После этого жена будущего губернатора (в тот момент  всего лишь жена опального вице-мэра) предложила нам вдвоем подготовить к завтрашнему дню статью о ситуации с ремонтом Австрийской площади.  Упор, по ее мнению, надо было сделать на факт гарантий финансирования строительных работ австрийской стороной, которые давал лично мэр Собчак, а также на  то, что и мэр, и его супруга Нарусова планировали расселять квартиры на Австрийской площади для офисов зарубежных (австрийских) фирм. Это могло быть актуальным и злободневным для избирателей, поскольку, с легкой руки кандидата в губернаторы Юрия Шутова в городе активно обсуждались обстоятельства «принудительного» расселения  семьей А. Собчака соседней с его квартирой коммуналки  в доме на набережной Мойки.
И хотя мне порядком надоела эта  «война компроматов»,  я уже устал от очередных пересказов и перепевов причин и обстоятельств моего конфликта  с мэром Петербурга, но… любую работу, даже не очень любимую  и доставляющую удовольствие,  привык доводить до конца, до положительного результата. И я поехал с А. Евдокимовым в его офис.
Нам пришлось трудиться над статьей не меньше шести-семи часов. Точнее, над статьей, конечно, работал журналист А. Евдокимов, обладавший, как оказалось впоследствии, и хорошей фантазией и хлестким фельетонно-сатирическим стилем. В мои задачи входило «наговорить» Евдокимову информацию об обстоятельствах ремонта и переименования площади, донести детали (фамилии участников акции, их должности и роль  в официальной церемонии). За время работы над статьей нам пришлось почти в прямом смысле слова «хлебать из одного котелка». Обедать было некогда, и я принес из магазина булку, сыр, колбасу, а чай и какой-то ужасный по своему качеству растворимый кофе у Евдокимова в его рабочем кабинете был.
 Я не участвовал в правке статьи и покинул помещение, где мы работали еще до того, как заметка была закончена. Наутро, придя  в предвыборный штаб В.А. Яковлева и открыв  свежий номер региональной общественно-политической газеты «Вести» за 23 мая 1996 года, я сразу понял, чем была вызвана спешка с публикацией об Австрийской площади. Практически вся газета была заполнена публикациями  против мэра Собчака. «Забойная» передовица, растянувшаяся аж  почти на две страницы, называлась просто, но со вкусом: «Блеск и нищета петербургского мэра». Не буду расписывать, в каких красках  и что там писалось о Собчаке (он, в целом, своим поведением это заслужил).  Но у меня осталось, я бы сказал, какое-то чувство  досады, какого-то неудобства за то, что политическая борьба за высший должностной пост в нашем городе ведется по таким правилам (или, точнее, без правил).
Однако, прочитав большую (почти во всю четвертую страницу) заметку за подписью Андрея Евдокимова «Дунай, Дунай, а ну узнай, где венский подарок»…, мое настроение испортилось еще больше. Автор, с присущими ему манерами «садиста-журналюги» выставил и Собчака, и его супругу Нарусову и  меня, Кошелева-Коршунова, в таком  мерзком, неприглядном свете, что, казалось, каждый из этой троицы заслуживает не меньше, чем ВМН.
 Скорее по еще не полностью утраченному чувству справедливости и веры во что-то человеческое, даже у борющихся за власть, я подошел с газетой к Ирине Ивановне Яковлевой: «Скажите, а нужно было то так,  в таком виде выставить и мэра, и его жену, и меня»?  «Да что Вы. Павел Константинович, все нормально. Вы же знаете, как мы хорошо к Вам относимся», - Ирина Ивановна обаятельно улыбается, – «И Андрей даже Вами восхищается. Но ему же надо как-то «прикрыться», показать свое отношение к КГБ. Если Володя победит, это никак Вам не повредит»… «Свежо предание, а верится с трудом», - вспомнил я слова бессмертного Александра Грибоедова. Еще я подумал, что, в случае победы Яковлева В.А. на выборах, мое возвращение на пост главы районной администрации (как было обещано самим кандидатом), будет отнюдь не легким и однозначным. Как оказалось впоследствии, я был прав.
Последние предвыборные дни  я проводил в общении с жителями Петроградского района, агитируя в пользу Яковлева В.А. 
 Мне удалось достичь договоренностей с руководством райкома КПРФ  о поддержке  Яковлева В.А. (кандидат от коммунистов Юрий Севенард не прошел во второй тур).
А еще я был зарегистрирован в качестве наблюдателя  от кандидата  в губернаторы Яковлева В.А. при районной территориальной избирательной комиссии, стремясь не допустить нарушений избирательного законодательства и фальсификации итогов голосования со стороны… действующего главы администрации Б.Р. Пайкина, кровно заинтересованного в переизбрании А.А. Собчака.
Воскресный день 2 июня 1996 года прошел для меня в томительном ожидании результатов выборов, как в моем Петроградском районе, так  и особенно по городу в целом. Я объезжал избирательные комиссии,  встречал поздно ночью их председателей, привозивших в здание администрации  протоколы результатов голосования. Я старался держаться как можно ровнее, спокойнее и даже веселее, чем обычно, но  очень нервничал, ожидая итогов этих выборов, от которых зависела и моя судьба. Или со мной разберутся «по полной программе», или у меня  появятся  шансы на торжество справедливости и возвращение на свое рабочее место в районной администрации.
Известие о том, что в результате голосования  новым губернатором  Санкт-Петербурга стал В.А. Яковлев пришло около двух часов ночи, когда на меня  навалилась такая  физическая усталость, что радость Победы уже не показалась мне такое сладкой как хотелось бы ожидать… Я не смог в эти минуты ликования   членов яковлевского штаба быть рядом с моими «товарищами по борьбе» и с главной Победительницей – Ириной Ивановной Яковлевой.  Мосты были уже разведены, а я заранее не обеспокоился о том, чтобы встретить известие об итогах выборов в штабе на Невском проспекте, дом 30. Я даже не смог соединиться по телефону  с Ириной Ивановной и самим Яковлевым. Уже в первые минуты, как они стали Губернатором и Супругой Губернатора, эти люди стали значительно «менее досягаемыми». А я в очередной раз оказался в положении человека, который умеет делать Работу, но не умеет её преподносить и прогибаться. Вместо того, чтобы радоваться победе Яковлева В.А. в его штабе на глазах Премудрой и Всесильной  Жены я «отставился» двумя бутылками  водки и нехитрой закуской  руководителям районного комитета  КПРФ, оказавшихся на этом этапе выборов честными союзниками меня и  нового губернатора Яковлева. Домой  явился около 5 часов утра в меру трезвым и не в меру усталым. Не случайно в моем ежедневнике за 1996 год в день понедельника 3 июня появилась такая запись: «Кажется, я не испытываю  ничего, кроме колоссальной усталости»…
Примерно с 10-11 часов утра  3 июня 1996 года в мою квартиру начали раздаваться звонки с поздравлениями по поводу выборов Яковлева В.А. на пост губернатора. Практически все звонившие были из числа тех Друзей Моей Должности, которые ни разу не позвонили мне домой после увольнения. Ну, что ж, я предполагал, что такое может произойти…

Ожидание

У победы много отцов…
Джон Кеннеди

Самое худшее: ждать и догонять.
Народная мудрость

Напряженность последних предвыборных дней сразу же после избрания губернатором моего кандидата неожиданно сменилась для меня периодом тягостного и неопределенного ожидания. Ожидания того, как  решится моя судьба. Нет, у меня не было никаких иллюзий насчет того, что распоряжение о моем восстановлении в должности главы районной администрации не будет в числе первостатейных решений нового губернатора Яковлева В.А.  Но я  не предполагал, что мой насущный вопрос будет решаться более месяца, в течение которого мне придется предпринимать  многочисленные попытки связаться с уже губернатором (а не с кандидатом) Яковлевым по телефону, попасть  к нему на прием, определить правовую позицию моего восстановления в должности с многочисленными появившимися вокруг Владимира Анатольевича советниками, помощниками и консультантами.
Переговорив с вновь избранным губернатором Яковлевым В.А. на фуршете в честь его избрания, организованном для членов его штаба  4 июня 1996 года в ресторане «Вена», я в дальнейшем две недели не мог попасть в его кабинет. И лишь 17 июня 1996 года я впервые побеседовал с новым губернатором Санкт-Петербурга.
Владимир Анатольевич был доброжелателен и внимателен ко мне, сразу же подтвердив, что не отказывается от данного им обещания  восстановить меня в должности. Однако,  он должен «изучить юридические моменты» и принять решение, в «какой форме это делать», тем более, что за каких-то пол года я был уволен дважды.   К тому же Яковлев В.А. был прекрасно осведомлен, что 30 мая 1996 года Верховный Суд России, ссылаясь на формальные моменты, отменил судебное решение о моем восстановлении от 18 марта 1996 года и направил мое гражданское дело в городской суд на повторное рассмотрение. «Видишь, Павел, какая юридическая коллизия. А ведь по второму увольнению ты даже иска в суд не подавал»… – посочувствовал мне губернатор Яковлев.
Я с ужасом подумал: неужели губернатор вновь предложит мне пройти судебную процедуру для доказательства собственной невиновности и восстановления на работе? Я видел, что  передо мной сидит уже другой человек, масштабы ответственности которого существенно выросли. Этот человек уже ведет  телефонные переговоры с Президентом России, обсуждая перспективы избрания Ельцина Б.Н. в Санкт-Петербурге. И я понимал, что он, В.А. Яковлев, оказывает мне услугу тем, что встречается со мной и обсуждает мою проблему. И не его вина, что аппарат губернатора еще не сформулировал, в какой форме должно пройти восстановление в должности этого  Кошелева.
Возможно, по иронии судьбы оформление моего восстановления в должности губернатором Яковлевым В.А. было поручено… тому же чиновнику, который по приказу Собчака А.А. «оформлял» моё увольнение. Этим человеком оказался Дмитрий Николаевич Козак, успешно занимавший должность начальника юридического управления при двух совершенно разных по своим характеристикам градоначальниках. У меня не было с этим человеком никаких личных счетов, хотя обвинять его в симпатиях к моей скромной персоне после выигранного мной гражданского дела и участия в газетной агитационной компании против Собчака, у меня нет никаких оснований. Также  не могу и не хочу  сейчас по прошествии лет делать какие-то необоснованные упреки в том, что мой вопрос решался слишком долго, что сказывалось на моем внутреннем состоянии, нервах и здоровье.  Я признателен тому, что, в конце концов, именно Козак Д.Н.  придумал схему, при которой Прокурор города Еременко В.И. внес протест губернатору Яковлеву В.А. на незаконность приказа Собчака А.А. № 461-р от 8.05.1996 года о моем увольнении. А губернатор Яковлев В.А. 5 июля 1996 года издал распоряжение об отмене моего увольнения и восстановил меня в должности главы администрации Петроградского района  Санкт-Петербурга. 8 июля 1996 года третий раз (!) с начала года я вновь вышел на работу в Петроградскую районную администрацию в качестве ее главы…

Трижды глава администрации (или возвращение в должность)

Трижды Кошелева сняли,
Трижды снова назначали.
И теперь в районе он
Троекратный чемпион!
Из частушки 1996 года

Мое возвращение  не было похоже на возвращение солдата-победителя в 1945 году, вернувшегося из далекой  побежденной Германии в родную деревню. Но кое в чем сходство было. Как солдат-победитель, вернувшийся в освобожденную от оккупантов деревню, вольно или невольно узнавал кто и как вел себя  в период оккупации;  так  и я,  выдворивший из своего кабинета «дважды оккупанта» Бориса Пайкина, смотрел на поведение своих подчиненных с точки зрения их «сотрудничества с оккупантом» в период моего «временного отсутствия». Это не было чем-то аномально-патологическим. Я вернулся на свое рабочее место, на свою любимую работу-каторгу прежде всего ради того, чтобы доказать и себе, и окружающим, что меня сняли с работы незаконно и необоснованно. Я должен, я обязан  был доказать, что я умею работать и руководить  районом хорошо! И я докажу всем своим недоброжелателям, что Петроградский район заслуживает лучшей участи, чем быть отданным на поток и разграбление директору ресторана и владельцу торговых ларьков, заботившемуся, в основном, о решении своих  коммерческих вопросов, для чего он использовал положение главы районной администрации.
Уже  на четвертый рабочий день в четверг 11 июля 1996 года я одержал свою первую победу над коммерсантом Б. Пайкиным, планировавшим отдать больше 200 кв. метров  помещений на Каменноостровском проспекте дом 26/28 под мясной магазин, в котором он был учредителем. Выступая на городской комиссии КУГИ по распределению жилой площади,  я добился передачи этих помещений негосударственному, некоммерческому театру «Остров. Я с искренним удовольствием вижу, как «бледно» выглядит зам. председателя КУГИ Герман Оскарович Греф, объясняющий возле подъезда КУГИ Б. Пайкину и его партнерам, как  «этот неуправляемый Кошелев «пробил» решение о поддержке театра». Подсчитать и узнать, сколько магазинов, торговых точек открыл для себя Пайкин за короткое время  своего «правления» не составило особого труда. Думаю, что основная информация была получена мной уже в первую неделю работы.  Что же… каждый чиновник, каждый глава администрации работает по-своему. У меня не было своих  магазинов, своих ларьков и арендованных для коммерческих целей помещений. Не будет их и в день завершения моей работы на это высокой, но очень несладкой должности главы районной администрации. А будет в этой жизни ГРА (главы районной администрации) много-много работы и много-много ответственности за вверенный мне Петроградский район и его жителей, за моих сотрудников, и за доверие губернатора Яковлева В.А., которому я помог всем, чем мог, быть избранным на пост «городского головы».
Пожалуй, самым трудным для меня после многомесячного отсутствия было два испытания: необходимость сокращения штатов администрации (в связи с предвыборным обещанием Яковлева В.А.) и принятие решения о доверии своим заместителям. Губернатор Яковлев, обещавший в своей предвыборной программе провести сокращение штатов городских чиновников, потребовал от всех комитетов, управлений и районных администраций сократить определенный процент своих сотрудников. Этой участи не избежал и Петроградский район. Не случайно в  моем ежедневнике появилась короткая запись от 9 сентября 1996 года: «В этот день многие меня проклинали (я сообщил о сокращении штатов)».
Я разработал и утвердил у губернатора Яковлева В.А. новую структуру районной администрации, в которой уменьшилось как количество сотрудников, так и число моих заместителей. По разным причинам я расстался с тремя своими заместителями, в том числе и с самым надежным и верным человеком: первым заместителем Александром Сергеевичем Твердохлебовым, бригадиром стройотряда «Имандра-68», мудрым и уравновешенным человеком, много сделавшим для моего становления как личности в мои юные годы и ставшего моей надежной опорой в период работы в администрации. За шесть месяцев  борьбы с бывшим мэром города я сам прошел через такие испытания, что имел право предъявлять к своим соратникам самые высокие требования по поводу преданности работе и безупречности в вопросах служебного долга.
До сих пор, вспоминая события тех лет, нет-нет, да и начинаю сомневаться: а не совершил ли я тогда ошибку, не простив Александру проступок, нет, даже не проступок, а решение, скорее всего непродуманное, случайное. Но это решение было поставлено Собчаком в вину мне в самый сложный период борьбы  за восстановление  моего честного имени. Да… по праву Победителя я мог позволить себе жить и действовать в соответствии со словами поэта-фронтовика Семена Гудзенко: «Нас не надо жалеть, ведь и мы никого не жалели»…
Работа накрыла меня с головой, как штормовая волна накрывает случайно оказавшегося в море пловца. Но я не захлебнулся в ней и выплыл. Я постоянно  стремился выплывать на гребень волны, понимая, что секундная остановка в движении грозит для меня смертельной опасностью. Прием в Соборной мечети Президента Татарстана Минтемира Шаймиева; победное участие в составе сборной правительства в футбольном турнире  «Кубок «Предатора» с завоеванием благодаря забитому мной пенальти серебряных медалей; выезд в пансионат для ветеранов войны и труда в далекий областной город Сясьстрой; торжественное открытие  первого в Петербурге ресторана «Макдональдс» – вот неполный перечень ярких и значительных мероприятий, проведенных мной за первый месяц после восстановления в должности главы администрации района.
А еще участие в первых объездах вновь  избранного губернатора Яковлева В.А. таких болевых точек Петроградского района как Зоопарк, Сытный рынок, Ботанический сад. Да еще если учесть, что все эти мероприятия сопровождались  пристальным вниманием прессы и телевидения…
Я понимал, как важно не только делать хорошие, нужные людям дела, но  уметь их преподносить через средства массовой информации. Поэтому в штате районной администрации  появилась должность пресс-секретаря, которую заняла  Ирина Медовникова, молодая, обаятельная  и контактная журналистка, ранее работавшего на ведомственном радио ГИПХа (Государственный институт прикладной химии). Благодаря прекрасным личным и деловым качествам Ирины нам удавалось доносить и «преподносить» для населения через средства массовой информации положительные результаты работы администрации. А учрежденное в 1996 году районное радио  «Вести Петроградской стороны» во главе с главным редактором  Татьяной Сидоровой помогало получать «обратную связь» с жителями района. Не говоря уже о прекрасно организовывавшихся Ириной Медовниковой «горячих» телефонных линиях главы администрации района по вопросам жилищно-коммунального хозяйства, а также встречах-отчетах с жителями  микрорайонов.
Вновь вернувшись на свое не самое легкое в жизни рабочее место, я научился «зарабатывать» для тех или иных районных программ деньги за счет «добровольного» привлечения инвестиционных средств. Слово «добровольное» я взял в кавычки лишь потому, что не очень-то припомню случаев, чтобы предприниматели сами, по своей инициативе приходили в районную администрацию с предложениями использовать их финансовые средства для развития района. Конечно же, здесь роль первой скрипки пришлось играть мне, главе администрации, от которого зависело решение тех или иных насущных проблем коммерческих предприятий. Если  при открытии первого в Петербурге ресторана всемирно известной фирмы Мак Дональд’с администрации вручили чек на сумму 1,5 миллиона рублей, то уже при открытии филиала «Юганскнефтебанка» я за свой «час работы» в качестве ВИП-гостя  и главы администрации «заработал» целых 30 миллионов рублей, поскольку наши сибирские нефтяники под воздействием эйфории и горячительных напитков хотели переплюнуть американских производителей «биг-маков».
Именно осенью 1996 года мы начали реализовывать программу благоустройства скверов Петроградской стороны с оборудованием зон отдыха детскими спортивно-игровыми комплексами. В течение трех лет после моего «возвращения в должность» наша администрация установила почти 30 (!) детских игровых комплексов фирмы «КСИЛ», причем все они финансировались из внебюджетных источников.  Самые крупные и дорогостоящие проекты оплачивали: Петербургская Топливная Компания, табачная фирма RJR-Петро, ООО «Магнитогорская сталь» и другие  фирмы, разместившие в районе свои офисы и производства.
8 сентября 1996 года мне и моему другу и коллеге Евгению Никольскому пришлось традиционно отмечать с блокадниками и ветеранами нашего города 55-ю годовщину начала блокады Ленинграда. Эмоции скорби и радости  у меня и у любимых ветеранов-блокадников сплелись воедино. С одной стороны, мы помнили тех, кто своими жизнями заплатил за наше право жить в свободном и мирном городе, с другой стороны, ветераны не скрывали своих  чувств радости  за то, что я, их любимый глава администрации, вернулся на свою службу, а, значит,  они могут рассчитывать на то, что о них будут заботиться, как о людях, заслуживающих к себе внимания и уважения. В этот же день, но позже по времени я имел честь вести (по праву главы администрации) очень важную для себя церемонию  открытия мемориальной доски художнику Павлу Николаевичу Филонову в доме на набережной Карповки, 19, где он жил и умер в блокадном Ленинграде.
Долгих семь лет готовилось это знаковое для меня мероприятие. Ведь еще в мае  1990 года, формируя план работы комиссии по культуре Петроградского совета народных депутатов, я предложил увековечить память Филонова мемориальной доской. В тот момент я был еще рядовым депутатом. Уже став Председателем райсовета, я добился выделения Государственному Русскому Музею денег в сумме, кажется 20.000 рублей (напомню, что хлеб в то время стоил 14 копеек, а автомашина «Жигули» - 7.000 рублей). Однако, что-то тогда произошло то ли с этими деньгами, то ли с уже изготовленной доской  в Русском Музее, который, согласно решению Ленгорисполкома 1990 года, выступал заказчиком доски для увековечения памяти П.Н. Филонова. Да… признание гениального Павла Николаевича никогда не шло  легко, «с первой попытки».
И вот, когда музей наконец-то изготовил доску, ее открытие было намечено именно на день 8 сентября, день начала блокады Ленинграда. Директор Русского Музея Владимир Александрович Гусев не мог не пригласить главу администрации района на такое важное мероприятие. Я был счастлив, что имел возможность отдать долг Человеку и Творцу, в посмертной судьбе которого мне было суждено сыграть свою роль. Гусев В.А. с момента нашего знакомства в качестве главы районной администрации отнесся ко мне крайне настороженно, с самого начала дистанцируясь от меня. Несомненно, сказалось то, что мы были знакомы в период моего чекистского прошлого, и г-н Гусев не мог не понимать, что я знаю его как личность и как профессионала со всеми его очевидными на тот период времени недостатками и пороками. Кроме того, Гусев В.А. патологически боялся  «темы Филонова», связанной с хищением работ Павла Николаевича, совершенных в самом музее и переправленных контрабандой во Францию. У него не было силы духа признать очевидные факты и вину музея и музейных работников за непрофессиональное, неудовлетворительное хранение наследия Филонова. И, конечно же, он не любил, если не сказать боялся человека, который много знал о темных делах в музее.
Несмотря на это, 8 сентября 1996 года мы с директором Русского Музея Гусевым В.А. стояли бок о бок у микрофона, открывая мемориальную доску П.Н. Филонову. Вместе с нами были такие яркие творческие личности как писатель Даниил Гранин, академик Академии Художеств Михаил Аникушин и народный художник СССР Владимир Ветрогонский. Церемония прошла на высоком уровне, с пафосом, достойным этого события. Основная заслуга успеха  мероприятия принадлежала Оксане Арсентьевне Мазнюк, заведующей отделом культуры  нашей администрации, прекрасному профессионалу и организатору.
Первые месяцы после своего восстановления в должности главы районной администрации я буквально «фонтанировал» различными новыми идеями и выглядел, наверное, как гейзер, прорывавшийся на свежий воздух сквозь толщу горной породы. Начальник отдела физической культуры Михаил Шолохов и его верная сотрудница Александра Теплякова предлагаю районный спортивный праздник для учащихся 7-х классов? Отлично! Веселые эстафеты, призы, почти 200 участников и более 2.000 болельщиков? Хорошо! Но… на мой взгляд не хватает какой-то изюминки. А, давайте, завершим праздник футбольным матчем между сборной школьников Петроградского района и сборной руководства администрации и директоров школ! Пусть каждая школа выделит в сборную по лучшему футболисту, на футболке которого будет номер его школы или гимназии. А форму футбольную мы оставим этим парням в подарок! Пусть против этих пацанов играют «дяди» из администрации, их учителя и директора школ. Представляете, как будут болеть за «своих» тринадцатилетние мальчишки и девчонки?! Моя идея  прошла «на ура» и наш футбольный матч, закончившийся боевой ничьей 2:2, можно было бы, наверное, транслировать даже по общероссийским  каналам, поскольку был интересный футбол с прекрасным юмористическим комментарием  учителя 56-й гимназии Леонида Илюшина.
А разве не греет мою душу  (а также иногда зарождающееся у неё внутри тщеславие) осуществленная по моей инициативе идея издания книг-сборников литературных произведений школьников района под общим названием «Моя Петроградская сторона»? Думаю, что сотни ребят, и особенно их родители  и близкие люди гордились тем, что видели в «настоящих» книгах статьи и рисунки, посвященные истории любимого района, его спортивным достижением, эпизодам военного лихолетья и, главное, ярким и самобытным людям, живущим на Петроградской стороне. Не случайно, что и другие районные администрации, увидев наши Петроградские издания, стали реализовывать  у себя подобные проекты.
У меня, как у руководителя, как-то сразу  все стало получаться. И получаться достаточно ярко. Перебирая газеты за вторую половину 1996 года, я сам сейчас удивляюсь, как часто публиковались в них заметки об успехах района  о роли в этом его главы Кошелева П.К. Сколько своих фотографий рядом с губернатором я могу  увидеть на страницах этих газет.
 В общем, говоря без ложной скромности, в новой команде губернатора Яковлева В.А. я начал занимать  более достойное место, чем это было при  мэре Собчаке. Не случайно же В.И. Малышев, один из немногих  вице-мэров, перешедших в команду губернатора Яковлева, на глазах стал менять ко мне отношение к лучшему.
Он даже  искренне восхитился, участвуя в церемонии открытия  детской игровой площадки в сквере на Каменноостровском проспекте у памятника А.С. Попову тем, «как в районе  умеют проводить праздники». Эта площадка была профинансирована рестораном Мак-Дональдс, а организовала праздник все та же Оксана Мазнюк со своим небольшим коллективом отдела культуры. Не только вице-губернатор Малышев В.И. , но и президент Мак-Дональдс России Марк Уайнберг и все присутствующие горожане не могли не восхищаться  талантами юных певцов и танцоров из ансамбля «Маленькие звездочки», воспитанных Сергеем Савенковым, режиссером и художественным руководителем творческого объединения «Петроградская сторона».
В довершение ко всему я придумал «пиар ход». Придя на открытие игрового комплекса со своими  двойняшками Костей и Антоном, которым было два с половиной года, я в начале спустил их с горки. А затем… съехал с нее сам на ногах, как был в плаще и широкополой шляпе. И даже не упал! Надо ли говорить, что в газетах, даже в так нелюбившей меня «Смене», появились фоторепортажи церемонии открытия игровой площадки  с моим фото в момент спуска с детской горки!!!
Видимо, не случайно Валерий Малышев, курировавший в правительстве работу по выдвижению Санкт-Пететрбурга в качестве кандидата на проведение Олимпиады 2004 года, обратил на меня внимание и попытался привлечь к «олимпийским играм». Он совершенно неожиданно для меня предложил возглавить делегацию нашего города как Олимпийского кандидата на симпозиуме в Лозанне (Швейцария), посвященному строительству Олимпийских деревень. 
Хотя я быстро осознал истинную причину «доброты» В.И. Малышева. Симпозиум проходил  в здании Олимпийского Музея в Лозанне с 7 по 10 ноября 1996 года, выпадавшие у нас в России на праздничные и выходные дни. А Валерий Иванович, как я узнал позже, уезжал в эти дни в Финляндию с одним своим близким милицейским другом, ну, скажем, по делам. К тому же рабочими языками симпозиума были французский и английский языки. А я, как было известно Валерию, по-английски говорю свободно. К тому же Малышев, как опытный аппаратчик, «завязал» мою командировку тем, что в Петербурге строительством Олимпийского музея будет заниматься строительный трест, расположенный в Петроградском районе.  «К тому же главный консультант по созданию экспозиции  будущего питерского Олимпийского музея – Наталья Дементьева, директор музея истории города. А этот музей на твоей территории. Так что, Паша, вперед. Лети в Лозанну и обследуй их музей снизу доверху. Ясно?» – подытожил Валерий Иванович.
Задавать дальнейшие «зачем», «почему» и «что мне за это будет» было бессмысленно. Также как неразумно было отказываться от совершенно неожиданно свалившейся на меня возможности побывать еще раз в жизни на берегу Женевского озера, осмотреть уникальный по своей технической оснащенности Олимпийский музей и… попрактиковаться в английском языке.
Не буду в подробностях описывать мою четырехдневную командировку в Швейцарию. О ее результатах устно и письменно я проинформировал В.И. Малышева. Результаты были не слишком утешительными. По моим оценкам, (к сожалению, для Малышева, изложенным письменно), коробка будущего музея в саду «Олимпия» на Московском проспекте, изготовленная из газобетона, никоим образом не соответствовала параметрам музея в Лозанне. К тому же основная экспозиция швейцарского музея строилась  от начала до конца на компьютерных технологиях, а к нашему «будущему музею» даже не планировали подводки оптоволоконной связи.
К тому же я принес «огорчительную» для Валерия Ивановича новость о том, что, судя по всем раскладам, Олимпийские игры 2004 года будут отданы Афинам. Валерий никак не мог поверить и взять в толк, что большую часть информации я получил в разговоре на кофе-брейке с бывшей знаменитой горнолыжницей и олимпийской чемпионкой Мари-Терез Надиг: «Так ты что, сам с ней разговаривал? И она сама тебе это сказала? Так как тебе это удалось»?
На память об этом симпозиуме у меня до сих пор хранится скромный портфель с олимпийской символикой и огрызок карандаша, купленного в Олимпийском музее. Вместо нашего петербургского Олимпийского Музея в парке «Олимпия» появился  магазин бытовой техники «М-Видео», фирмы, выкупившей  у города никому ненужный «недострой», после того, как в 1997 году наш город «проиграл Олимпиаду» тем самым Афинам. А строительный трест, воздвигавший каркас будущего «музея», обанкротился, в том числе и потому, что оргкомитет «Олимпийский Санкт-Петербург-2004» не оплатил произведенные им работы. А Валерий Иванович Малышев в 2002 году скоропостижно ушел из жизни после многомесячного следствия по проверке фактов финансовых злоупотреблений вокруг подготовки та и не состоявшейся в нашем городе Олимпиады. Грустно… Грустно…
Я вернулся из Швейцарии самолетом Австрийской авиакомпании днем в воскресенье 10 ноября 1996 года в День Милиции. Уже вечером того же дня вместе с руководством Петроградского РУВД я отмечал этот праздник в ресторане «Горный орел» в Александровском парке, вручая подарки от имени администрации нашим милиционерам. В ответ начальник РУВД также преподнес мне подарок: механические наручные часы, на циферблате которых была изображена моя фотография, и стояла надпись: «Трижды главе администрации Петроградского района». Я принял скромный подарок, как драгоценную награду. Думаю, что такое звание как «трижды глава администрации» вряд ли  еще у кого-то когда-либо было.
1996 год, начавшийся для меня с увольнения, заканчивался, буквально, победно. Стоит отметить, что на впервые проведенной «Спартакиаде районных администраций», придуманной вице-губернатором Малышевым В.И., наш район уверенно занял второе место и кубок следом за самой спортивной администрацией Приморского района, в команде которой блистал отличный спортсмен и прекрасный человек Евгений Никольский. Я, как мог, проявил себя в качестве футболиста, волейболиста и особенно стрелка, внеся свою лепту в общую командную копилку.  На одном из заседаний правительства мы с Евгением Никольским с удовольствием получили Кубки и комплекты медалей для наших команд.
И еще об одном, возможно, не самом значительном событии этого года хочется мне вспомнить. Год 1996 был годом 300-летия  Российского Флота. И в ознаменование  этого события  в Петроградском районе планировалось установить скульптуру  Михаила Аникушина, посвященную Юбилею Флота.  В субботу 2 ноября 1996 года в сквере напротив крейсера «Аврора» в излучине Большой Невы и Большой Невки была торжественно открыта статуя в честь 300-летнего Юбилея Российского Флота. Я участвовал в торжественной церемонии, как глава территории, на которой губернатор  Яковлев В.А.  открывал памятник  в присутствии скульптора  Аникушина, почетных граждан города, членов правительства, депутатов и «представителей общественности».
 Ближе к концу церемонии я увидел напротив крейсера «Аврора» под деревьями одиноко  стоящую за рядами милицейского оцепления фигуру бывшего вице-мэра Санкт-Петербурга Владимира Владимировича Путина.  Я подошел к нему, поскольку не держал на него никакого зла, надеясь, что и он тоже не в обиде на меня. Хотя 7 мая 1996  года Владимир не смог «уговорить» меня согласиться на  какую-нибудь работу вне пределов администрации (в частности, мне предлагали должность директоров гостиниц «Москва» и «Пулковская»). На другой день я был уволен, через две с лишним недели  Собчак проиграл выборы, и Путин, как честный человек,   сдерживающий свои обещания, ушел в отставку. С этих пор мы не виделись: «Ты где сейчас, Володя»?» «В Москве, работаю в администрации Президента. Слушай, Павел, мне бы с  Яковлевым надо переговорить», – разговор Путина со мной был короткий. Я провел Путина через милицейское оцепление и подвел его к губернатору Яковлеву. О чем они говорили, я не знаю. Не знаю, помнят ли они об этой первой своей встрече после того, как их пути резко разошлись, и Яковлев пошел против Собчака, что было тогда очень негативно оценено Путиным В.В. Не знаю, помнит ли кто-нибудь из этих высоких государственных мужей о моей скромной роли в этой встрече. Знаю только, что после нее между Путиным В.В. и Яковлевым В.А. начал таять холодок отчуждения. Впоследствии эти достаточно разные люди работали друг с другом в Москве. Путин В.В., уже будучи президентом России, назначал Яковлева В. А. на различные ответственные посты государственного чиновника.

1997  – год Юбилеев

Наполним музыкой сердца!
Устроим праздники из буден.
Своих мучителей забудем.
Вот сквер – пройдем же до конца.
Юрий Визбор

Действительно, 1997 год оказался Годом Юбилеев! Мало того, что 7 ноября 1997 года наступала 80-я годовщина Великой Октябрьской Социалистической революции. Этот год запомнился мне бесконечной чередой культурных, спортивных и социальных мероприятий, посвященных 80-летнему юбилею Петроградского района  и таким же юбилейным датам его жителей. Впрочем, обо всем по порядку.
Идею «отмечания» юбилея Петроградского и ряда других  районов  я изложил в своей записке бывшему мэру А.Собчаку еще в 1995 году, в период, когда он активно начал снимать меня с работы. Думаю, что он так и не удосужился изучить мои предложения, и, особенн, их идеологическую подоплеку. Из российской истории мне было известно, что впервые понятие  районов в Петрограде было введено после февральской революции 1917 года решением Петроградской Городской Думы. Я докладывал А.А. Собчаку, что массовое, растянутое по времени на весь 1997 год чествование  лучших людей района, трудовых коллективов и организаций сможет быть  важным пиаровским достижением правительства и объединит людей независимо от их политической принадлежности. Кроме того, эти мероприятия смогут снять  у определенной части население «изжогу» по поводу  годовщины Октябрьской революции. Ведь не случайно Президентом России Б.Н. Ельциным 1997 год был объявлен годом Согласия и Примирения.
То, что прошло мимо внимания А. Собчака, было с легкостью подхвачено В. Яковлевым и его пресс-службой, с самого начала много внимания уделявшей пропаганде  среди населения тех или иных инициатив губернатора и его достижений. Моя идея была подхвачена коллегами из Василеостровского, Невского и Кировского районов. Валерий Голубев даже успел отметить юбилей Василеостровского района  раньше «христова дня» – 6 апреля 1917 года по новому стилю, когда Городская Дума  ввела понятие районов города, среди которых были названы Петроградский, Василеостровский, Невский и Путиловский (Кировский).
Оксана Мазнюк, как своеобразный начальник штаба по подготовке Юбилея Петроградского района очень тщательно готовила  праздник в Александровском парке и торжество в Мюзик-Холле, назначенное нами именно на воскресенье 6 апреля 1997 года. Но первым юбилеем, в котором  мне суждено было принять участие, был 80-летний юбилей почетного гражданина Санкт-Петербурга, жителя Петроградского  района, народного артиста  СССР, ведущего актера АБДТ имени Товстоногова Евгения Лебедева. Юбилей отмечался 15 января 1997 года.
Так случилось,  что за десять лет до этой славной даты, в 1987 году я имел честь быть зрителем торжеств в БДТ в честь 70-летия замечательного актера, кумира моей студенческой молодости Евгения Лебедева. Уже став главой администрации, я лично познакомился с Евгением Алексеевичем и его супругой, Натэлой Александровной, родной сестрой гениального режиссера Георгия Товстоногова. Не помню точно, что послужило поводом, кажется, оформление гаража. У нас сложились весьма теплые человеческие отношения. Может, потому, что я был ровесником сына Е. Лебедева – Алексея, с которым в годы юности меня пару раз сводила судьба. А, может, мы в чем-то совпали с Евгением Алексеевичем темпераментами.
К тому же нам было о чем вспомнить и поговорить о «золотых» 70-х годах в жизни АБДТ (тогда еще имени Горького). Ему – как ведущему актеру, а мне –  как пристрастному зрителю, не пропустившему благодаря дружбе с моим университетским однокашником Игорем Нарицыным (сыном тогдашнего директора театра) ни одной премьеры.
Я привлекал Евгения Алексеевича наряду с такими замечательными жителями района, как Михаил Аникушин, Андрей Петров, Даниил Гранин, Михаил Дудин, Владимир Ветрогонский, Андрей Ананов и др. к обсуждению планов благоустройства и реконструкции улиц и кварталов нашей любимой Петроградской стороны. С учетом сказанного,  думаю, ни у кого не должно быть сомнений в том, что я имел право принять участие в чествовании Мастера.
Высокопрофессиональная Оксана Мазнюк, обладавшая кроме всего хорошим художественным и эстетическим  вкусом, сумела найти для Евгения Алексеевича прекрасный подарок: резной столик ручной работы с шахматной доской и резными фигурами, изготовленный резчиками «Мастерской возрождения русских ремесел». Поздравление от имени администрации района, где проживает Юбиляр, было включено в сценарий вечера в АБДТ. Мне оставалось только  связно и четко произнести с «академической сцены» несколько слов поздравления и вручить Юбиляру подарок и букет цветов.
Букеты у представителей Петроградской районной администрации благодаря генеральному директору расположенной в районе цветочной фирмы «Оранж», Александру Евгеньевичу Иванову, были всегда самыми оригинальными и красивыми. Моя краткая речь была продумана у меня «в голове», как я обычно делал перед всеми выступлениями, предпочитая не писать тексты, а «выговаривать» их «от себя». Однако, первое действие, которое было бенефисом Евгения Лебедева, где он играл отрывки из своих лучших спектаклей, произвело на меня такое сильное впечатление, что я, неожиданно даже для себя самого решил «выпендриться».
Уже стоя за кулисами во время второго, «поздравительного» действия я попросил «благословления» у О.А. Мазнюк на то, чтобы поздравить Е. Лебедева… песней. Оксана Арсентьевна выслушала мою идею, секунду-другую поколебалась, а потом перекрестила меня и сказала: «Идею благословляю. Только соберитесь и тщательно отрепетируйте. Не дай Вам Бог спутать слова»! Я попросил у актера вспомогательного оркестра гитару и ушел куда-то на лестницу репетировать своё предстоящее выступление перед Артистом и прославленной труппой Большого Драматического. Я решил спеть для Евгения Лебедева, именно для него, а не для сидящих в зале зрителей и тем более не для театральных критиков любимую мной песню Владимира Высоцкого «Бег иноходца».
Никакой особой боязни петь публично в зале, где находится более тысяч человек, у меня не было. Все мои сомнения и смущения я давно преодолел в школьные и студенческие годы. Работая главой администрации, я дважды пел при большом стечении зрителей, причем оба раза в день 1 сентября на праздниках знаменитой «поющей» 56-й гимназии. Один раз я пел «Братские могилы» (1995, Дворец культуры имени Ленсовета), а другой раз также песню В. Высоцкого «Колея» (1996, Дворец Спорта «Юбилейный»). Так что, кое-какой опыт публичных выступлений у меня был. Но, все-таки, это был Большой Драматический театр, на сцене которого сидела вся актерская элита, а в зале – сливки общества Санкт-Петербурга.
Я вышел на сцену с гитарой сразу же после того, как объявили мою фамилию и должность. В двух словах, связных, продуманных,  я объяснил, чем вызван мой номер «художественной самонадеянности», объявил песню, ударил по струнам и запел:

«Я скачу, но я скачу иначе,
По камням, по лужам, по росе.
Говорят, он иноходью скачет,
Это значит, иначе, чем все.

Но наездник мой всегда на мне,
Стременами лупит мне под дых.
Я согласен бегать в табуне,
Но не под седлом и без узды».

Я «вхожу», «впеваюсь» в песню и начинаю чувствовать, что зал затих, замер. «Удивить – значит победить»! – таков был лозунг генералиссимуса Суворова. Актеры, зрители удивлены: поющий чиновник, да еще бывший чекист «рубит» с академической сцены Высоцкого… Право слово, есть чему удивляться и от чего замереть. Продолжаю петь, стараясь не потерять темпа, темперамента и внимания зрителей:

«Если не свободен нож от ножен,
Он опасен меньше, чем игла.
Вот и  я, подседлан и стреножен,
Рот мой разрывают удила

Мне набили раны на спине,
Я дрожу боками у воды.
Я согласен бегать в табуне,
Но не под седлом и без узды.

Мне сегодня предстоит бороться –
Скачки – я сегодня фаворит.
Знаю, ставят все на Иноходца,
Но не я – жокей на мне хрипит.

Он вонзает шпоры в ребра мне,
 Зубоскалят первые ряды.
О, как я бы бегал в табуне,
Но не под седлом и без узды».

Я смотрю на Юбиляра Евгения Лебедева и его супругу.  Вижу одобрение в их взглядах и вдохновляюсь на следующие строки, устремляя их в партер, в первые ряды зрителей:
Пляшут, пляшут скакуны на старте,
Друг на друга злобу затая –
В исступленьи, в бешенстве, в азарте –
И роняют пену, как и я.

Мой наездник у трибун в цене.
Крупный мастер верховой езды…
О, как я бы бегал в табуне,
Но не под седлом и без узды».

Последнее четверостишие  я пою с какими-то буквально дьявольскими интонациями, особо напирая на слова: «Крупный мастер верховой езды». Кажется, я вижу перед глазами свого мучителя, который более полугода пытался уничтожить меня как личность. И, как будто бы прямо в лицо этому человеку, имя которого, я уверен, известно всем сидящим в этом зале, я пою, кричу, провозглашаю:
«Нет, не буду золотыми горы.
Я последним цель пересеку
Я ему припомню эти шпоры,
Засбою, отстану на скаку.

Колокол, жокей мой на коне.
Он смеется в предвкушении мзды.
О, как я бы бегал в табуне.
Но не под седлом и без узды».

Я перехожу на более жесткий ритм, моя гитара звучит, как удары колокола. Голос переходит в какую-то другую, почти нечеловеческую тональность, и, кажется, уже пою-кричу финальные куплеты:

«Что со мной? Что делаю, как смею?
Потакаю своему врагу.
Я собою просто не владею:
Я прийти не первым не могу!

Что же делать остается мне?
Вышвырнуть жокея своего.
И бежать, как будто в табуне;
Под седлом, в узде, но без него.

Я пришел, а он в хвосте плетется
По камням, по лужам, по росе.
Я впервые не был Иноходцем,
Я стремился выиграть, как все».

Я отбиваю последний аккорд, снимаю гитару и, взяв букет цветов  от ассистирующих мне коллег, иду поздравлять Юбиляра, вручая ему красивый подарок.  Я не слышу аплодисментов, хотя понимаю, что они звучат, даже кланяюсь партеру так, как это делают артисты. Кажется, я успеваю подумать: «Сбылась очередная мечта идиота! Тебе, Паша, аплодируют, как артисту на сцене БДТ»!!! Остаток вечер я провожу в ложе бенуара, где смотрю другие поздравления. Искренне аплодирую новому начальнику ГУВД генералу Виктору Ефимовичу Власову, который дуэтом с директором культурного центра ГУВД Александром Никитенко спел в качестве поздравления Юбиляру казачью песню, приплясывая и присвистывая. Я был искренне рад за В.Е. Власова и за то, что не я один был на сцене БДТ «не в официозе».
Мне не пришлось участвовать ни в каком фуршете после окончания официальных поздравлений, поэтому у меня не было возможности «снять реакцию» на свое выступление. Однако уже через день я совершенно неожиданно для себя получил оценку своего «артистического дебюта» на прославленной академической сцене. 17 января 1997 года в ресторане «Антверпен» у меня был деловой обед с мэром  финского города Лахти. Придя на встречу чуть раньше запланированного времени, я был неожиданно «атакован» обедавшим там председателем Правления Северо-Западного Сбербанка РФ Шориным В.А.
Едва увидев меня и поздоровавшись, Владимир Александрович сразу же темпераментно начал высказываться: «Ну, Павел, ты и выдал давеча в БДТ! Ну, и спел!!! А как ты все это про Иноходца-то в зал проорал. Да еще прямо в лицо Собчаку. Я с ним рядом сидел, видел, как он в кресле крутился, когда ты пел, как жокея своего скинул»… Я был удивлен, попытался сказать, что понятия не имел, что бывший мэр сидит в зале.  Да и видеть ничего из-за света рампы я не мог, но… Шорин был неумолим. Хлопая меня по плечу, он нахваливал мое «крутое» выступление, одобряя, как я «рассчитался с бывшим начальником».
А еще  через неделю я узнал, что газета «Невское время» несколько по-другому оценила мои «таланты». В отчете о праздновании 80-летнего юбилея Е. Лебедева было отмечено, что певица Елена Образцова поздравляла Юбиляра в прозе, а вот глава администрации Кошелев своим пением « надолго отвлекал Юбиляра и прославленную труппу». Наш пресс-секретарь Ирина Медовникова решила не расстраивать меня и не показала мне эту статью. О ее существовании я узнал от кого-то из своих родственников. Я не огорчился, а сказал следующее: «Если о моем дебюте  на прославленной сцене пишут в прессе – это уже успех. Как говорил Дейл Карнеги: «Мертвую собаку ногами не пинают».
Кроме 80-летнего юбилея гениального актера Евгения Лебедева  в тот «год юбилеев» мне посчастливилось принять участие в престижном футбольном турнире в честь 100-летия российского футбола. Соревнования проводились с 24 по 27 апреля 1997 года в Сочи на Черном море. Главным куратором этого турнира, в котором, в основном, принимали участие чиновники-футболисты был сам Управляющий делами Президента России Павел Павлович Бородин.
Наш вице-губернатор В.И. Малышев не мог позволить упустить шанс участия в подобном турнире, где соберутся солидные «государственные мужья». Команда правительства Санкт-Петербурга была срочно усилена за счет молодых и игравших в футбол «чиновников». Мне же Валерий Иванович доверил самую ответственную функцию: поиск спонсорских денег для так называемого «заявочного взноса», без внесения которого команды к участию в турнире просто не допускались. Замечу, что решить эту  денежную проблему было не просто, поскольку сумма взноса была значительной.  Но, как говорили в годы моей молодости: «нет таких крепостей, которых бы не взяли большевики»! Мне удалось достать деньги, и наша команда была допущена к турниру.
Не стану описывать бытовых условий нашего проживания, чтобы не дразнить истинных болельщиков футбола. Скажу только, что до Москвы команда ехала в двух специально прицепленных к поезду вагонах, один из которых был  «штабным», то есть имел зал заседаний, собственный бар и прочие удобства. В Сочи из Москвы наша команда, как, впрочем, и все остальные, летели самолетами авиакомпании «Россия», в  то время обслуживавшей Управление делами Президента. Жили участники соревнований в одном из президентских  санаториев «Зеленая долина».
Непосредственно футбольные матчи проходили на сочинском стадионе, но не в полном составе «одиннадцать на одиннадцать», а «шесть на шесть» с маленькими воротами и игрой поперек поля. В составах команд-участниц, представлявших бывшие республики СССР, а ныне независимые государства, а также Совет Федерации России и «Газпром», было  много известных в прошлом футболистов которые, действительно были мастерами спорта и профессионалами своего дела. В нашей команде существенно усилил игру мой ровесник по возрасту, чрезвычайно популярный в прошлом зенитовский нападающий Владимир Казаченок.
В свои 45 лет  в те годы Владимир  вполне прилично двигался, несмотря на стремительное увеличение веса. Но, как говорится, мастерство и технику «не пропьешь»! Так, как гласят болельщицкие легенды, любил говорить легендарный хоккеист Валерий Харламов. К тому же главным комментатором турнира был популярнейший питерский футбольный комментатор Геннадий Орлов, в прошлом хороший футболист, что он и доказал, сыграв за нашу команду.
Главным на этом турнире оказался, к сожалению, не футбол, а тусовка вокруг него. А также тусовка не вокруг футбола, а вокруг ВИП-персон из числа московских чиновников. Лично я провел за четыре матча на поле не более пяти минут и ничего достойного, как игрок, не показал. Думаю, не больше меня сыграл и Валериий Малышев. Нам, как и другим командам, был нужен результат, и его давали, в основном, скромные «рабочие футбола», числившиеся  ведущими и главным и специалистами спортотделов районных администраций.
Хотя не могу не отметить истинно бойцовский характер главы Приморского района Евгения Никольского, председателя комитета по спорту администрации Петербурга Евгения Куликова (в прошлом олимпийского чемпиона по конькобежному спринту) и его заместителя Игоря Сидоркевича (в прошлом чемпиона Европы и Мира по дзю-до). Наша команда смогла дойти до финала, обыграв сборные Грузии, Туркменистана, Украины и Совета Федерации. В финале  мы к сожалению, уступили сборной «Газпрома», которая, по-моему,  полностью состояла из футболистов-профессионалов, причем еще вполне молодых по возрасту. Естественно, что спортсмен-профессионал 35-37  лет может легко «заткнуть за пояс» 45-50-летнего чиновника, от случая к случаю выходящего на футбольное поле.
У меня не осталось радужных впечатлений от турнира, поскольку наш ветеранский футбол становился все более и более «политизированным». В этом турнире я оставил положительный след только на фуршете по поводу его завершения. Я вышел к микрофону со своим тостом, придуманным, как всегда, экспромтом. Подняв высоко над головой бокал, я произнес: «За Его Величество Футбол, и за всех нас: спортсменов, тренеров, врачей функционеров и болельщиков – подданных Его Величества»! Я получил порцию аплодисментов и возгласы одобрения. Но радости такой футбол уже не приносил…
И, все-таки, главным событием того самого 1997 года было народное гулянье в Александровском парке и концерт в Мюзик-Холле в честь 80-летия Петроградского района. Это событие состоялось в воскресенье 6 апреля 1997 года. Весь день, по-весеннему  теплый и даже солнечный, в парке, распростершемся вдоль Кронверкского проспекта, звучала музыка, и слышались песни. На славу поработали русские народные коллективы, казачий хор и артисты «Петербург-концерта». Посетителям парка бесплатно раздавалась газета, специально посвященная 80-летнему юбилею Петроградского района, а также памятные сувениры. К 18.00 начался съезд гостей к зданию Мюзик-Холла, где должно было состояться «главное действо» этого юбилейного торжества. Сотрудники орготдела, отдела культуры и управления делами администрации сделали все для того, чтобы  каждый из гостей чувствовал себя ВИП-персоной. Некоторые гости встречались и провожались в зал индивидуально. В  частности,  Герой Советского Союза летчик-истребитель Леонид Белоусов, защищавший небо над Дорогой Жизни и сумевший вернуться в строй, чтобы бить врага, даже потеряв ногу,  был доставлен из дома на автомашине в сопровождении юных нахимовцев.
На почетных местах  в зале  сидели директора промышленных предприятий, ветераны Великов Отечественной войны и жители блокадного Ленинграда. Не были забыты  партийные и советские руководители Петроградского района и города. Большое и теплое внимание к себе почувствовали бывшие секретари Обкома КПСС Лев Николаевич Зайков и Юрий Филиппович Соловьев. Свои почетны места  в зале заняли митрополит Санкт-Петербургский и Ладожский Владимир и имам-хаттыб Соборной мечети Жафяр Пончаев. Особое внимание было уделено почетным жителям Санкт-Петербурга, проживающим в Петроградском районе. Отдельной группой были достойно приняты и рассажены главы районных администраций и руководители структурных подразделений  правительства города, расположенные в нашем районе.
Генералы, адмиралы, генеральные директора,  бывшие руководители комсомольской организации района с удовольствием общались друг с другом, переходя от стенда к стенду выставок, организованных в многочисленных фойе Мюзик-Холла. Здесь были и фотовитрины объектов благоустройства, и стенды с выставками-продажами товаров народного потребления, производимых районными предприятиями. Звучала музыка военных оркестров, детские коллективы районного Дома Творчества Юных исполняли народные песни. У всех людей, пришедших на праздник, были радостные, открытые лица. Торговля и общественное питание в буфетах и на лотках были на самом высоком и, самое главное, доступном уровне. Флордизайн сцены и зала, выполненный мастерами известнейшей в городе цветочной фирмы «Оранж», был выше всех похвал. А если к этому добавить, что на  сцену для приветствия собравшихся в зале выходили губернаторы Санкт-Петербурга и  Ленинградской области В.А. Яковлев и В.А. Густов, представитель Президента России С.А. Цыпляев, депутат Государственной Думы П.Б. Шелищ… То, думаю, можно сделать вывод о том, что начало торжеству было положено хорошее.
Праздничный концерт был подготовлен и срежиссирован художественным руководителем Юбилейного вечера – Олегом Леонидовичем Орловым, показавшим себя настоящим мастером проведения массовых праздников. Во время концерта, который я наблюдал, сидя вместе со своей женой Ольгой между двумя губернаторами, я не раз убеждался в профессионализме и таланте Олега Орлова, сумевшего не только привлечь замечательных артистов, но и сделать концерт динамичным, смотрящимся на одном дыхании.
На сцену Мюзик-Холла в этот день выходили: Людмила Сенчина, Сергей Захаров, Татьяна Буланова, Екатерина Шаврина, Евгений Петросян, дуэт юмористов Бандурин-Вашуков, другие известные и популярные артисты. Режиссеру удивительно проникновенно удалось представить в программе почетных жителей Санкт-Петербурга и простых горожан, 80-летних ровесников нашего Петроградского района.
Особо ярким режиссеру удался финал вечера. Под слова известной песни «Мы желаем счастья вам, счастья в этом мире большом» на сцену выходили все участники праздничного концерта. Впереди шли поющие и танцующие дети, державшие над головой за невидимые нити большой шар в цвета российского флага с надписью: «Петроградский район». Последние слова песни зал слушал стоя, аплодируя в такт музыке. Финальным аккордом было вручение самым маленьким  исполнителям громадного шоколадного торта в виде пирамиды, на которой размещались шоколадные здания и памятники района, а верхушку украшал шпиль Петропавловской крепости. Наш любимый район как бы символически  передавался в руки детям. Мне кажется, я и сейчас слышу аплодисменты, долго-долго не смолкавшие после закрытия занавеса…

Юбилейная мозаика

Думать о других – как это просто.
Вот не думать –  это посложнее…
Юрий Кукин

1997 год был «упакован» разного рода яркими событиями  в жизни Петроградского района и его главы так плотно, как чемодан курортника накануне возвращения из санатория. Уже на другой день после  знаменательного 80-летнего Юбилея Района днем 7 апреля 1997 года мне довелось принять участие  на киностудии «Ленфильм» на премьерном показе кинофильма «Шизофрения» режиссера Виктора Сергеева, являвшегося к тому же директором киностудии.  Смотреть этот политический детектив  с элементами боевика и мелодрамы после юбилейного концерта и праздничного фуршета было нелегким занятием. Но, как говорится, долг платежом красен. В воскресенье В. Сергеев, как директор киностудии был моим почетным гостем на юбилейном вечере, а в понедельник уже я был почетным гостем на киностудии, где Сергеев презентовал свою новую кинокартину.
Перед премьерой состоялось мое знакомство с Александром Коржаковым, бывшим начальником охраны Президента Б.Н. Ельцина, который в тот момент уже был в опале у президента и только-только стал депутатом Государственной Думы. Режиссер В. Сергеев пригласил Коржакова в качестве консультанта своей кинокартины, где причудливо перемешались герои из числа политиков, сотрудников органов безопасности и воров в законе…
Коржаков, крупный, немногословный мужчина, с очень живыми и хитрыми глазами сказал, что «много слышал» обо мне  и о моей «борьбе за свои права с бывшим мэром Собчаком». Александр Васильевич преподнес мне  свою книгу: «Борис Ельцин. От рассвета до заката», сделав на ней дарственную надпись. Впоследствии, прочитав эту книгу, я сделал для себя  вывод, что такая близость к «вождям» и служение лично ИМ, а не Делу или Отечеству, не самая легкая ноша. И эта ноша абсолютно не для меня.
Мне очень хотелось о многом спросить А.В. Коржакова, хотелось понять «роль личности в истории», его Личности, а также узнать, КТО и КАК решал в Москве судьбу моего бывшего шефа, на которого у меня давно уже не было ни зла, и обиды. Однако, у нас не было ни времени, ни условий для такого разговора. Каждый из нас в этой «Шизофрении» играл свою роль, отступить или уклониться от которой у нас не было возможности. Мы, обменявшись визитками, а также изучающими друг друга взглядами, разошлись, оставшись друг для друга людьми, глубоко познавшими на себе, какие последствия может иметь для человека «и барский гнев, и барская любовь».
В апреле 1997 года было еще два нерядовых события, которые мне хотелось бы вспомнить.
Традиционно апрель являлся месяцем проведения весенних работ по очистке улиц, дворов и скверов от остатков снега, льда, смета и … собачьих фекалий. Желая хоть как-то изменить психологию хозяев собак, выгуливающих их в скверах и на улицах без традиционных для Европы совочков и полиэтиленовых пакетов, наша администрация в  качестве конкурсного объекта благоустройства начала оборудовать, возможно, первую в городе площадку для выгула и дрессуры собак на улиц Большая Пушкарская и Зверинская.
А в Александровском парке мы решили провести совершенно необычную акцию, которую активно освещали по районному радио и в средствах массовой информации.  Блестяще помогли нам, чиновникам, художники-концептуалисты супруги Алексей Кострома  и Надежда Букреева. Под эгидой Петроградской районной администрации (точнее при нашем финансировании) 28 апреля 1997 года они провели в Александровском парке акцию под названием «Весенняя инвентаризация». В целях воспитания владельцев собак, эти ребята в купе с поэтом Сергеем Мелеховым обозначили флажками участок в 1 гектар , который очистили от собачьих фекалий, собрав их на 90 (!) одноразовых тарелочек, потратив на эту работу менее одного часа… художники и поэт в своей, образной, артистической форме обращались к хозяевам прогуливающихся здесь же  собак с предложением задуматься  над последствиями их безответственного отношения к естественным надобностям их домашних любимцев.
30 апреля 1997 года я, вместе с пресс-атташе районной администрации Ириной Медовниковой  и заведующей отделом культуры Оксаной Мазнюк посетили в доме 1/5 по улице Куйбышева квартиру народного артиста России, актера прославленного БДТ Бориса Сергеевича Рыжухина, которому в тот  день исполнялось 80 лет. Наши цветы, подарок и угощение  оказались кстати к скромному артистическому застолью, в котором принимали участие народные и заслуженные артисты К. Лавров, В. Кузнецов, И. Заблудовский, Ю. Мироненко. У меня, проводившего в этот день три праздничных мероприятия, не было особого желания «выпендриваться» перед прекрасными артистами, являвшимися кумирами моей молодости. И, все-таки вольно или невольно в своем тосте в честь Юбиляра я, как мог кратко, коснулся своих впечатлений от ролей Бориса Рыжухина в спектаклях «Король Генрих IV», «Мещане» и «Валентин и Валентина», чем вызвал просветленные слезы юбиляра и искреннее удивление присутствующих, пораженных  такими точными характеристиками и анализом особенностей творчества актера, уже давно ушедшего по состоянию здоровья на покой. И мне показалось, что, присутствующие за столом артисты, по определению не любившие КГБ и любые силовые структуры, как-то одобрительно отнеслись ко мне, как к бывшему «искусствоведу в штатском».
1997 года был потрясающим по концентрации разного рода важных событий в жизни года, района и моей лично-служебной жизни. Не успел закончиться «юбилейный апрель», как наступил «праздничный май» с традиционными, но более торжественными, чем обычно, встречами с ветеранами Великой Отечественной войны и блокадниками. Не случайно в моем ежедневнике за 9 мая 1997 года. Не случайно в моем ежедневнике за 9 мая 1997 года появляется запись: «очень «упакованный» праздник Дня Победы».
Одним из этих «мероприятий» будет посещение вместе с бывшим солдатом Великой Отечественной художником Владимиром Ветрогонским Военно-Медицинской Академии, где лежал после операции гениальный советский скульптор Михаил Аникушин. Эта встреча с поздравлением с Днем Победы имела очень  горький привкус: Михаил Константинович был болен безнадежно. Онкология не оставляла ему ни малейшего шанса на жизнь. Ветрогонский-старший объяснил мне, что для Великого Скульптора и Прекрасного Человека жизненный счет пошел на дни, в лучшем случае на  недели. Чем мы могли помочь Мастеру? Только словом поддержки и «ложью во спасение», что «все будет хорошо и здоровье пойдет на поправку». Да еще я отдал все имевшиеся у меня с собой на тот момент наличные деньги на обезболивающие лекарства, без которых Аникушин уже не мог обходиться.
Нет, пожалуй, было еще одно обстоятельство, которым я мог быть полезным Михаилу Константиновичу. В эти майские дни  по инициативе депутата питерского ЗАКСа Ватаняра Саидовича Ягьи  я готовился к выезду в командировку в Брюссель, на один из международных семинаров, проводимых… НАТО. Я сообщил В.С. Ягье о физическом состоянии М.К. Аникушина, высказав мнение, что этот человек еще при жизни заслужил звание Почетного Гражданина Санкт-Петербурга. Ягья и многие его коллеги-депутаты поддержали эту идею. В день вылета нашей делегации в Брюссель я с удовлетворением узнал, что Михаил Костантинович Аникушин, уже заканчивавший свой бренный земной путь, несомненно, заслуженно стал Почетным Гражданином нашего города. А уже 22 мая 1997 года я участвовал в траурной церемонии, посвященной прощанию с человеком, который подарил Ленинграду-Петербургу бессмертный скульптурный образ Пушкина. Венок от имени Петроградского района, где многие годы жил и творил Михаил Константинович,  был поставлен к гробу Мастера, как знак признательности и почитания человеку уникального «моцартианского» темперамента, о котором я никогда не забуду, и минутами общения с которым я буду гордиться до конца своей жизни…
А в Брюсселе мне повезло в составе делегации преподавателей факультета международных отношений Петербургского университета встречаться с натовскими генералами и старшими офицерами, организаторами программы НАТО «Партнерство во имя мира». Несомненно, что наши натовские «друзья» оплачивали пребывание нашей и других подобных российских делегаций в целях сбора политической разведывательной информации об отношении к НАТО различных российских слоев населения, политических и бизнес элит. У меня, как и у всех членов нашей маленькой делегации из восьми человек,  была редкая возможность выступить с позиции «полпредов России», стремясь довести до наших политических и военных противников выгодную России политическую позицию.
В нашу делегацию входил действующий депутат Законодательного Собрания, сам ученый-международник, бывший штабной генерал, бывший сотрудник органов госбезопасности, профессор-международник, а также молодые историки. Все мы в едином порыве стремились в процессе бесед и дискуссий отстоять политические и военные интересы России, по сути, находясь «в логове врага», игравшего с нами в своеобразные политические «кошки-мышки», записывая все наши ответы на поставленные вопросы и анализируя при  помощи мощных компьютеров все изменения точки зрения членов делегации.
«Юбилейный» 1997 год был вообще богатым на зарубежные поездки.  Кроме Бельгии за этот год я успел побывать в США, Германии, Голландии, Великобритании и Швеции. Я был «интересен» зарубежным предпринимателям и инвесторам как энергичный администратор, открыто предлагающий проекты совместного сотрудничества с районной администрацией и различными  промышленными и коммерческими предприятиями. Мой английский язык был уже вполне сносным, позволявшим мне  уверенно вести переговоры и не чувствовать себя за рубежом как-либо стесненным.
Не ставя перед собой задачи  «отчитаться» по каждой загранпоездке, вспомню еще одну, достаточно важную для меня и для формирования моего мировосприятия окружающей действительности конца ХХ века. В марте 1997 года  в течение недели я находился на учебном семинаре в Берлине (Германия) в составе правительственной делегации глав районных администраций Петербурга, изучая немецкую систему местного самоуправления.
Непосредственной организацией семинара занимался начальник Управления кадров Смольного Владимир Овчинников, тот самый чиновник, который по поручению А.А. Собчака занимался моим увольнением. Состав делегации определял губернатор Яковлев В.А., и, по его замыслу, я даже планировался быть руководителе этой группы из 10 человек. Но Владимир Овчинников «попросил» меня, чтобы старшим в нашей делегации стал Вячеслав Васильевич Фролов, глава  администрации Красносельского района. Я без колебаний согласился, исключительно симпатизируя Вячеславу как крепкому управленцу-руководителю, открытому, порядочному человеку, абсолютно без двойного дна. Как выяснилось позже, Овчинников рассчитывал своим «дипломатическим шагом» заслужить расположение В. Фролова, с тем, чтобы  суметь трудоустроиться в Красносельской администрации на должность заместителя (что ему, кстати, удалось сделать).
Семинар, проходивший в исследовательском Институте Глинике,  у бывшей границы Западного Берлина и Потсдама, состоял из лекций, семинаров,  а также посещений органов районного местного самоуправления, расположенных в многочисленных берлинских ратушах. Я вновь повстречался с депутатами (уже нового созыва) района Тиргартен, убедившись, что со сменой Бургомистра и Председателя Совета отношения между двумя нашими районами будут иметь слабую перспективу. На смену бывшему солдату вермахта и социал-демократу Курту Тайлю пришел Карл Енсен, представитель партии «зеленых», настроенный неприкрыто антироссийски.
Все члены нашей делегации с огромным интересом изучали, как реализуется  на практике в Берлине «Закон о государственной службе в Германии», ведь в то время наше законодательство еще практически не прописало в достаточной степени четко права и обязанности государственных чиновников. А в Германии  каждый государственный чиновник, как рекрут,  обязанный прослужить 25 лет, был гарантированно обеспечен к старости достойной государственной пенсией, «если он не проворовался». Причем нам было  весьма интересно узнать, что к  государственным служащим  относятся не только служащие бургомистрата, полицейские, но также учителя, и даже воспитатели в государственных детских садах!  Мы вынесли из этого семинара много важного и   полезного для себя, однако, к сожалению, мы не могли бо;льшую часть немецких достижений реализовать в своих районных администрациях, поскольку  не позволяло отсутствие соответствующего российского законодательства.
Поездка в Берлин запомнилась мне еще одной очень важной встречей. Встречей с моей чекистской молодостью. В далеком 1977 году (в юбилейном году 60-летия Великой Октябрьской социалистической революции) от имени комитета комсомола Ленинградского Управления КГБ я  участвовал в приеме делегации молодых сотрудников Министерства Государственной Безопасности Германской Демократической Республики. Все они были членами FDJ, аналога советского комсомола. Среди них была молодая девушка Карен Тренч  свободно, говорившая по-английски. Мы подружились, и я встречался с Карен и ее мужем Йоханом, также чекистом, в Берлине 1979 году, а затем в 1983 (после знаменитой «бернской провокации»). Кроме того, Карен и Йохан в 1982 году посещали Ленинград как туристы и отмечали в моей квартире Новый год, придя в восторг от традиций русского гостеприимства.
Незадолго до моего выезда в Берлин в мою приемную позвонил из города Дзержинска (Нижегородская область) мой  бывший коллега Х., служивший по линии разведки в Берлине, лично знавший по работе Карен и ее нынешнего мужа Клауса-Петера, также сотрудника МГБ. По просьбе Карен, Х. навел обо мне справки, поскольку по роду своей новой работы (он давно уволился из КГБ) регулярно летает в Берлин. Х. сообщил мне, что Карен была очень рада узнать о моей «политической карьере» и выразила желание когда-либо увидеться, «если я буду в Берлине».
И вот я в Берлине. Звоню Карен и встречаюсь с ней и незнакомым мне Клаус-Петером в небольшом частном доме в районе Панков. В доме, который Клаус-Петер получил  за службу безопасности ГДР, и который, как я узнал в первые минуты своего визита, у них отбирают для передачи бывшему хозяину: «Закон о реституции, понимаешь»? Я понимаю: немцы всегда были  очень законопослушными людьми. Продолжая дальше беседовать по-английски,  узнаю, как трудно  было найти хоть какую-нибудь работу после развала ГДР и роспуска министерства госбезопасности: «Согласно закону о люстрации мы не имеем права работать в государственных учреждениях. Только в частном секторе».
Супружеская пара усталых, небогато живущих немцев, всеми силами старающихся вырастить двух девочек-подростков, сдержанно рассказывает мне о том, что им пришлось пережить после объединения Германии. В рассказе об этой  трагедии их жизни нет какой-то личной злобы: «Нас предали. Мы это понимаем. Предали и вас. В КПСС, в самой верхушке были предатели». Что я говорил этим людям, бывшим когда-то моими «братьями по оружию», с которыми я искренне пел песню:
«Нас ведут одни пути-дороги,
Так народы наши говорят.
Клич летит от Одера до Волги:
«Дай мне руку, друг мой, камерад»!
Дружба – Фройндшафт!
Дружба – Фройдшафт!
Единство помыслов и чувств
И нерушимость братских уз!

Навеки: Дружба – Фройндшафт!
Дружба – Фройндшафт!
Всегда мы вместе, всегда мы вместе:
ГДР и Советский Союз»!!!
Не помню… Не помню, что я говорил Карен и Клаус-Петеру. Видя их жилье, внутреннее состояние, мне было даже неудобно как-то рассказывать о себе, о том пути, который я прошел после КГБ в органах государственного управления. Перед тем, через какие страдания пришлось пройти этой семейной паре, все мои переживания по поводу моего чекистского прошлого «душителя свобод Кошелева-Коршунова» показались бы детской забавой, игрушками. Эти люди серьезно, на протяжении ряда лет пережили драму  разрушения идеалов и драму предательства тех, кому они верили безгранично и безоговорочно…
В 1997 году у меня было немало зарубежных поездок, но, все-таки, не они определяли  мою загрузку чиновника и руководителя. Только за первые шесть месяцев «юбилейного года» я успел: защитить диплом  менеджера государственного управления в Высшей административной школе при правительстве Петербурга; провести церемонию торжественного пуска станций метро «Чкаловская» и «Спортивная» с участием губернатора; организовать работу по выборам  органов местного самоуправления в районе, и…  Да мало ли чего мне не приходилось делать в этот шальной, «юбилейный», очень насыщенный, но в то же время «победный» год.
Одной из самых ответственных задач, стоявших передо мной летом 1997 года, была работа по завершению строительства здания 56-й гимназии, которая в то время трижды признавалась «Лучшей школой года России» и открытие которой  намеревалась посетить супруга Президента России Наина Ельцина.
История этой гимназии брала свое начало  на Пудожской улице дом 4, где молодая и амбициозная директор Майя Борисовна Пильдес сформировала  команду  учителей-единомышленников, создавших для учащихся необычную для того времени атмосферу  праздника и радости от обучения и общения учителей и учеников друг с другом. Слава о необычной школе разносилась с неимоверной быстротой, и вскоре старое и небольшое здание  на Пудожской улице уже не могло вместить всех желающих учиться в 56-й гимназии. На Чкаловском проспекте уже несколько лет простаивало здание  «расселённой» школы, на ремонт которого  не было денег ни в бюджете города, ни в бюджете района.
Спасибо, что  несколько лет на период  капитального ремонта своих помещений, бывшее школьное здание занял Петроградский районный суд. Иначе бы  здание в сквере на Чкаловском проспекте могло просто развалиться! Еще в 1994 году на свой страх и риск, используя внебюджетные источники финансирования, район начал проектирование ремонта и реконструкции здания школы. В 1995 и 1996 годах финансирование уже было стабильным, но, как всегда, недостаточным для завершения работ. Дать ускорение  процессу ремонта и строительства смог визит  перед летними выборами Президента России 1996 года в 56-ю гимназию Наины Ельциной. Она пришла в восторг от всего увиденного и услышанного.  Естественно, она попросила пригласить ее на открытие нового здания школы.
После своего восстановления в должности главы районной администрации я, как умел,  «в цветах и красках», как говорят военные, объяснил  новому градоначальнику В.А. Яковлеву политическую важность строительства нового здания 56- гимназии, подчеркнув, что многие бизнесмены и политики считают для себя очень престижным учить своих детей в 56-й гимназии. К моему удивлению Владимир Анатольевич отнюдь не загорелся идей оказания помощи лучшей школе России, а также ее директору Майе Борисовне Пильдес. Причина была проста: для вновь избранного губернатора Яковлева В.А. директор 56-й гимназии была человеком, поддерживавшим на выборах его противника А.А. Собчака. К тому же во время  посещения гимназии Наиной  Ельциной в 1996 году накануне президентских выборов супругу президента государства сопровождала новая первая леди города – госпожа Яковлева Ирина Ивановна. И, как это часто бывает в этой жизни, две сильные личности – Ирина Ивановна и Майя Борисовна взаимно не понравились друг другу. Утверждаю это со всей ответственностью, поскольку оценку друг другу они давали  в моих личных беседах с этими яркими женщинами. Мне, как несостоявшемуся дипломату, пришлось потратить немало усилий, чтобы  «примирить» двух нестандартных и сильных женщин, стараясь  у каждой из них снять напряжение и предубеждение друг к другу. Я делал это совершенно искренне, думая только о конечной цели: завершении строительства здания отличной школы. Хотя мне стоило бы задуматься, чем для меня аукнется «посредническая деятельность» по наведению мостов между Ирининой Ивановной и Майей Борисовной. Ведь в результате они стали, чуть ли не  лучшими подругами, но каждая в отдельности, несомненно,  помнила, какие гадости рассказывала мне о своей «лучшей подруге» по результатам их первого знакомства. Тогда я не очень-то задумывался о возможных негативных последствиях для себя этой неожиданно вспыхнувшей дружбы двух сильных женщин, умеющих любой ценой добиваться того, чего они желали.
Лето 1997 было для меня своего рода «комсомольской ударной стройкой» 56-й гимназии. Последние два месяца до сдачи школы (а срок сдачи школ всегда один и тот же – 1 сентября) я в прямом смысле слова начинал свой рабочий день на Чкаловском проспекте дом 35, и заканчивал свою «руководящую работу» по тому же адресу. Что касается последних трех недель августа, то мне приходилось бывать на строительстве не менее трех, а иногда и более раз в день. Я даже научился проводить так называемые «строительные оперативки», состыковывая разных субподрядчиков строительства между собой. По крайней мере, прекрасный профессионал-строитель Александр Иванович Орт, на тот период заместитель председателя комитета по строительству правительства города, достаточно высоко оценивал в то время мои навыки и умения «разруливать» разного рода нестыковки, недостатки и недоработки.
Так или иначе, но к 1 сентября 1997 года новое здание 56-й гимназии было готово к открытию. Правда, накануне возникла небольшая заминка», как любил говорить красноармеец Сухов, герой бессмертного кинофильма «Белое солнце пустыни». Ирина Ивановна Яковлева выступила с инициативой осуществить обряд освещения нового здания школы православным священником. Идея, похоже, пришла в голову новой первой леди Санкт-Петербурга после общения с настоятельницей Свято-Иоанновского Ставропигиального монастыря на набережной Карповки игуменией Серафимой. Не думаю, что «близкая подруга» Ирины Ивановны, директор гимназии М.Б. Пильдес выразила протест жене губернатора. Но мне, главе районной администрации, выступающему в роли своеобразного посредника между простыми людьми и «небожителями», она, отнюдь не православная христианка, высказала все, что могла и хотела. Мне пришлось использовать, кажется, все свои способности бывшего чекиста, умевшего убеждать, уговаривать, склонять к компромиссам людей, настроенных негативно к каким-то официозным проявлениям.
В результате… Майя Борисовна  «с чувством глубокого удовлетворения» приняла участие в церемонии освящения  здания школы, которую 31 августа 1997 года  провел старший священник Храма Двенадцати  Апостолов Иоанновского женского монастыря отец Николай. Ирина Ивановна  Яковлева, наверное, даже ничего  не заметила и ничего негативного не узнала, целуясь взасос при встрече со своей верной подругой Майей Борисовной Пильдес.
А 1 сентября 1997 года в понедельник в обстановке праздника и торжества с участием всех возможных телевизионных каналов и пишущих журналистов новое здание 56-й гимназии было открыто с участием губернатора Яковлева.   Правда, Наины Иосифовны Ельциной на этом открытии не было, но  это обстоятельство ни в коей мере не снизило накал эмоций и торжества. Я не лез на первые роли и «не тянул одеяло на себя», выступив в рамках моей «должностной положенности» (говоря сухим военным языком). Но один из моих мудрых чекистских друзей, видевший церемонию по телевизору, отметил: «Павел! Ты выглядел блестяще. Но, знаешь, в своем белом костюме и при твоем умении хорошо говорить, ты, в некоторой степени, затемняешь губернатора. Помни об этом. В больших дозах Ирина Ивановна Яковлева  может тебе это не простить. Старайся меньше привлекать к себе внимания. Будь скромнее».
Мне бы тогда серьезно задуматься об этом предупреждении. Но…победить собственный темперамент, то есть победить самого себя – дело не очень-то легкое. И я продолжал фонтанировать идеями, мероприятиями и акциями, зачастую работавшими «против меня», чем более успешными они были.

Юбилейная осень

В жизни всегда есть место празднику…
Народная мудрость

В субботу 30 августа 1997 нашей районной администрацией  был проведен по-своему уникальный праздник, задуманный в рамках юбилейного года. Название ему было дано: «Здравствуй, осень золотая»! Праздник был проведен прямо на Большом проспекте  Петроградской стороны, где от Введенской улицы до улицы Ленина (Широкая) на целых восемь часов, пока продолжался праздник, было перекрыто движение транспорта. На площади перед памятником Николаю  Добролюбову была установлена главная сцена, где состоялось торжественное открытие праздника. Еще две сцены были расположены в улицах, прилегающих к Большому проспекту. По всей линии главной магистрали района была организована торговля фруктово-овощной продукцией, учебниками и канцелярскими товарами, столь востребованными накануне 1 сентября, дня начала нового учебного года.
Этот праздник получился на славу и стал еще одним маленьким шедевром Оксаны Мазнюк и ее небольшого, но дружного коллектива. Оксана Арсентьевна и ее сотрудницы Елена Красотина и Раиса Андриянова по полной программе «выложились», готовя этот весьма  и весьма сложный в организационном плане праздник. Чего стоило только одно согласование на городском уровне снятие движения транспорта на Большом проспекте! Плодотворно поработал и отдел торговли районной администрации: овощные и фруктовые палатки не знали отбоя от покупателей, павильоны  с пивом завода «Красная Бавария», продававшимся с минимальными наценками, были просто забиты посетителями. Торговые точки с канцелярскими товарами знаменитой фабрики «Светоч», продававшимися без торговой наценки, горожане просто атаковали независимо от своей прописки и места проживания. А если к этому еще добавить музыкально-танцевальную атмосферу праздника, где на сценах выступали  известные артисты, а горожан развлекали, вовлекая в атмосферу праздника, «боевые бригады» клоунов и скоморохов «Потешного театра» Анны Баландиной»…
В общем, на высшем уровне было, казалось, все, включая солнечную теплую погоду, за одним маленьким исключением. Открытие этого нестандартного праздника состоялось без участия губернатора Санкт-Петебурга Яковлева В.А., поскольку в понедельник 18 августа 1997 года в городе было совершено дерзкое убийство вице-губернатора В.М. Маневича, застреленного в своей служебной машине профессиональным киллером прямо на углу Невского проспекта и улицы Рубинштейна. После этого охрана губернатора высказала однозначное мнение: Яковлеву на уличном мероприятии, да еще на сцене, стоящей посредине площади, не появляться.
 Именно поэтому мне, как главе районной администрации, в одиночку пришлось открывать наш районный праздник. Но, правда, без встречи с губернатором в этот праздничный день у меня не обошлось. Дело в том, что практически в одно время с праздником «Здравствуй, осень золотая»!  на стадионе «Петровский» должен был состояться товарищеский матч по футболу между сборными правительства Санкт-Петербурга и Администрации Президента России. Главный организатор  футбольного матча – вице-губернатор В.И. Малышев придавал очень большое значение этой игре. Ведь сборную Администрации Президента возглавлял сам всесильный Управляющий делами Администрации Президента России Павел Павлович Бородин. Тот самый, которого в последствии арестуют в  Швейцарии, и за свободу которого  Россия заплатит круглую сумму, внеся залог в швейцарский суд. Вот почему я успел побывать на стадионе и проверить «готовность к футбольному  матчу» за час до открытия  праздника и начала футбола. Готовность к футболу означала, в соответствии с указаниями В.И. Малышева, наличие в раздевалках разного рода напитков от легких (минеральная вода, пепси-кола, пиво) до более серьезных (водка, коньяк ХО, вино и др.). Я получил указание нашего капитана Валерия Малышева обязательно быть на футболе и принять участие в игре сразу же после выступления на торжественной церемонии открытия праздника.
Мне удалось примчаться на стадион уже   только к перерыву между первым и вторым  таймами. Наша команда вела со счетом 3:1. Малышев сразу же дал мне указание выходить на поле на позицию правого защитника. Мне не пришлось слышать тренерской и «капитанской» установки на второй тайм, поэтому я без разминки, не всегда удачно начал выполнять свои защитные функции, принимая участие в разрушении атак наших противников. Мне представлялось, что за 30 минут, которые должен был длиться второй тайм,  мы сумеем удержать победный счет, и даже, возможно, забьем еще. Однако, я ошибался. Наши нападающие  почему-то совершено не стремились обострять игру, противник организовал на наши ворота самый настоящий навал, и мне пришлось два-три раза просто играть «на отбой», выбивая мяч из-под ног П.П. Бородина и его товарищей куда-нибудь подальше к центру поля. После моего очередного успешного «отбоя» я услышал из-за бровки поля крик Валерия Малышева: «Ты что делаешь?!  Ты что  у Бородина мяч отбираешь?! Что ты всю игру ломаешь, надо под москвичей «ложиться»!
Только тут я понял, что Валерий, как тонкий политик, поставил задачу «сдать» игру Пал Палычу Бородину и его товарищам. Только меня, дурака, забыл об этом предупредить. И характер мой дурацкий спортивный не учел: «Слушай, Валера, меняй  меня, и сам «ложись» под Бородина. А я играть буду, как умею, без «поддавков». Не вспомню точно, что сказал в ответ Малышев, по-моему, просто махнул на меня рукой. Но в результате второй тайм длился не 30, а целых 55 минут, пока наши московские гости не сквитали счет, сделав его 3:3. И то только благодаря мастерству и артистизму нашего вратаря Сергея Копия, который на все 100% отработал задание тренера-капитана В. И. Малышева, совершая безумные выходы на мяч, а также кидаясь еще до удара в противоположный угол ворот, давая забить Бородину и его товарищам.
В раздевалку я вошел усталым, злым, но удовлетворенным: я не дал забить гол Бородину, опекая его из последних сил, потому что даже не на скорости отбегать по полю 55 минут было довольно тяжело.  В раздевалке я заметил  на себе  косые взгляды В.И. Малышева и губернатора Яковлева В.А. Уверен, что они  впоследствии обсуждали мой «некомандный» стиль поведения. Зато Пал Палыч Бородин был страшно доволен. И результатами встречи и тем, как все было обставлено в раздевалках, где результаты матча начали отмечать сразу же после его окончания. По инициативе управделами Президента России наша команда была приглашена в Петродворец на банкет в честь только что завершившегося матча. Я не смог принять это приглашение, поскольку считал себя обязанным  быть там, где находились мои сотрудники, обеспечивающие проведение районного праздника. В этом не было никакой позы, но не было  и умения прогибаться и  поступать конъюнктурно. Этим качествам, столь необходимым чиновникам для успешной карьеры, я так и не смог научиться. Поэтому мне не пришлось быть удостоенным вручения «президентских» часов от самого П.П. Бородина. А на «заметку» Малышеву и Яковлеву как человек, способный поступать «некомандно» и «непредсказуемо», я, наверняка, попал.
Сентябрь 1997 принес мне участие в юбилейных и рядовых праздниках, посвященным дням рождения известных в городе  и стране людей. В начале 8 сентября я был приглашен принять участие в чествовании председателя петербургского Союза Композиторов Владислава Александровича Успенского, которому исполнялось 60 лет. Мне было приятно от своего имени и от имени Петроградского района  поздравить с Юбилеем этого интересного человека, прекрасного собеседника и яркую творческую личность.
А 19 сентября 1997 года я был приглашен Сашей, простите, Александром Яковлевичем Розенбаумом в БКЗ «Октябрьский» на его концерт, проводившийся в день рождение этого певца и музыканта. Александр Розенбаум удостоил меня и мою супругу Ольгу чести  быть приглашенными на банкет по окончании концерта, где в первый момент  я испытал некоторое чувство неловкости, явно ощущая себя за этим столом «национальным меньшинством». Однако, Александр дал мне такую рекламу, о которой в глазах всех присутствующих можно было только мечтать: «А этот человек в 80-е годы спас меня от тюрьмы». Это была классная характеристика бывшему «душителю свобод», высказанная публично, пусть и в узком кругу, популярнейшим артистом, кумиром миллионов россиян.
Правда, позже выяснилось, что, по всей видимости,  Александр пригласил меня на узкий, почти семейный междусобойчик только ради знакомства  с другом его молодости Владимиром К.  Этот человек,  как оказалось позже,  имел весьма «скромное» желание добиться от меня передачи договора на обязательное медицинское страхование возглавляемой им страховой компании, в которой А. Розенбаум имел как учредитель свою долю. Сразу же после моего вежливого и мотивированного отказа, который Владимир К. попытался «обжаловать» у самого Розенбаума, я стал для Саши, говоря словами его ранней песни так называемого «одесского» цикла «совсем неинтересен».
Но все-таки в том же 1997 году я сумел сделать для Александра еще одно доброе дело: мне удалось оказать содействие проведению его первого сольного концерта в его альма-матер – Первом Медицинском Институте, где он, как и положено истинному пророку в Своем Отечестве, ни разу до этого не выступал. Я даже разыграл на этом концерте по своему собственному сценарию маленькую мизансцену. Попросив режиссера этого концерта Бэлу Купсину, чтобы выступление Александра было закончено знаменитой песней «А утки уже летят высоко»…, я под аплодисменты зала вручил А.Я. Розенбауму чучело селезня. В  память об этом событии я храню фотографию, на которой Александр, держа в руках утку, лобызает меня в щеку.  По окончании этого концерта, состоявшегося 3 ноября 1997 года, на фуршете произошло  очень интересное и запоминающееся общение между мной, Александром Розенбаумом и главврачом 122-й медсанчасти Яковом Александровичем Накатисом. Но об этом лучше рассказать в отдельной главе моего повествования.

Бой с тенью Собчака или «Лежачего не бьют»!

Угол падения равен углу отражения.
Из законов физики

После восстановления в должности главы районной администрации у меня, казалось, не было поводов вспоминать о бывшем мэре, с которым мне пришлось бороться и расстаться таким нестандартным образом. Однако, у меня оставался «незакрытым» судебный процесс по иску о защите чести и достоинства, поданный газете «Час Пик» и к теперь уже бывшему мэру. В принципе, мне уже было все равно, будет ли этот иск удовлетворен или нет. У меня уже были доказательства моей невиновности в денежных растратах в виде решения городского суда от 18 марта 1996 года о моем восстановлении в должности, а также публикация Льва Корсунского в «Часе Пик», где журналист подтверждал, что  документы на депозиты банку «Кредит-Петербург» подписывал не я, а заместитель начальника районного финансового управления.  Как интересно пошутил по поводу этой ситуации мой американский друг  Алан Сени: «Павел, ты можешь сделать так, как сделал один американский сенатор.  Он  в своей речи заявил: «Я имею право высказать мнение, что вы все, присутствующие в сенате, душевнобольные люди. Кроме меня. Я провел три месяца в психиатрической лечебнице и выписан совершенно здоровым, о чем у меня есть соответствующая справка, а у вас такой справки нет».
Алан говорил мне, что мое судебное решение о незаконности увольнения является моей «справкой» о том, что я не воровал денег из районного бюджета. Правда, это не помешало американскому Федеральному Бюро Расследований (ФБР) проявить повышенный интерес к моей скромной персоне, когда я уже четвертый (или пятый?) раз собирался вылететь в США по приглашению известного в штате Коннектикут юриста и девелопера Алана Сени. С ним вели беседу сотрудники ФБР до принятия решения о выдаче мне визы, а затем, когда я уже был в конце 1996 года в США, через него, как юридического посредника, на меня вышел «спецагент ФБР Джек Кол», желавший  переговорить со мной по обстоятельствам, которые могли бы препятсвовать моей визе на въезд в США. По совету Алана я пошел на эту встречу, чтобы снять  у «службистов» из ФБР возможные вопросы.
Встреча проходила  в вестибюле гостиницы за чашкой кофе в присутствии Алана и его зятя Крейтона Инглиша, известного адвоката. Джек Кол, больше напоминавший по своему внешнем виду фермера из Айовы, чем сотрудника контрразведки, сразу «взял быка за рога», сообщив, что ФБР колебалось с принятием решения  о выдаче мне визы. Но причиной этого было не мое чекистское прошлое, а потому, что «ФБР располагало информацией о моей причастности к растрате из районного бюджета нескольких миллионов долларов». Довольно-таки быстро из разговора стало возможным понять, что американцы опирались на какие-то газетные публикации, оказавшиеся в их распоряжении. Мне не составило большого труда объяснить разницу между миллионами долларов и миллионами неденоминированных рублей, а также объяснить суть моего личного и судебного конфликта  с бывшим мэром города, уволившим меня незаконно на основании непроверенных обстоятельств.
Я старался держаться как можно спокойнее и независимее, поскольку твердо знал, что бояться мне ФБР нечего. Ну, в крайнем случае, не дадут визу в США. Так я уже ни один раз там был!  Поэтому продолжал убедительно и логично доказывать необоснованность любых подозрений в мой адрес со стороны спецслужбы. К моему удивлению Д. Кол быстро снял «вопросы по мне», предложив обсудить… личность бывшего мэра Собчака, в отношении которого «у ФБР есть много материалов о его причастности к коррупции».
От такого «поворота» я был слегка ошарашен. С такими неприкрытыми «вербовками в лоб» мне еще сталкиваться не приходилось: «Господин Кол, правильно ли я вас понимаю, что ФБР хочет использовать меня как источник информации против бывшего мэра Собчака? И мой отказ может негативно сказаться на получении в дальнейшем визы для въезда в США»? Такой резкой «контратаки» Д. Кол не ожидал. «Нет, нет, нет! Вы совсем не так меня поняли», – спецагент Кол  просто испугался после моего несколько нагловатого и прямого заявления, –« я просто сказал к слову о вашем бывшем мэре. Никаких претензий по визе у нас к вам нет».
Д. Кол явно хотел «замять» возникшую неловкость. Он даже предложил мне отобедать с ним «от имени дяди Сэма» (то есть за счет… ФБР) и даже пообещал подарить бейсболку  с надписью FBI. Обед с моим фэбээровским коллегой у нас, действительно, день спустя состоялся в присутствии Крейтона Инглиша, но обещанной кепки я не получил (видимо, начальство не санкционировало).  Джек Кол очень радовался подаренной ему книге о Петербурге и болтал о всякой ерунде, предлагая мне «считать инцидент исчерпанным». Однако я понял, что мне стоит довести до конца судебное дело с газетой «Час  Пик», чтобы получить ту самую «справку», о которой говорил мой американский друг Алан Сени.
В течение 1996-1997 годов этот судебный процесс шел в «вялотекущем режиме». Бывший мэр ни разу не удосужился явки в суд, то на суд не являлись представители ответчика – газеты. Я не торопил события, хотя по другому вопросу, о возврате денег за реконструкцию Австрийской площади меня периодически «взбадривал» мой новый шеф – губернатор Яковлев. По его прямому заданию я ставил вопрос о возврате денег в Австрийском консульстве в Санкт-Петербурге, писал запросы в бургомистрат города Вены (Австрия), и даже ездил  в Австрийской посольство в Москве, где устраивался прием в честь первого визита в Россию  нового генерального канцлера Австрии Виктора Клима.
Я был удостоен личной аудиенции у канцлера после завершения торжественной части приема, где передал ему документы, подтверждающие  проведенные Петроградским районом работы по реконструкции и благоустройству Австрийской площади на сумму 250.000 долларов  США. Кроме того, как говорят дипломаты, я «имел личную беседу с канцлером». Только после этого «дипломатического демарша» на счет Петроградской районной администрации поступили 100.000 долларов США из бургомистрата Вены. Остальные деньги было обещано передать позднее.
Однако, не это было важным и главным в моем  «бое с тенью Собчака». Совсем другие люди, пожелавшие окончательно «додавить» этого уже отставного политика, видимо хотели использовать историю с Австрийской площадью в своих целях. Именно поэтому губернатор Яковлев «направлял» меня  на дипломатические контакты с «австрийской стороной». Он прекрасно знал и понимал, что Собчак  остается его потенциальным противником, которого нужно нейтрализовать. Именно поэтому  друг молодости губернатора Андрей Евдокимов уже в 1997 году завершил работу над полуфантастической, полубредовой, полуподлинной, но полностью от начала до конца мерзкой, «заказной» и «выдуманной» книгой  «Австрийская площадь», в которой мне и бывшему мэру Собчаку была уготована достаточно неприглядная роль.
В октябре 1997 года в отношении Анатолия Собчака была предпринята попытка его задержания и доставки в следственный изолятор. Только героическим усилиями супруги бывшего мэра Нарусовой Л.Б. удалось спасти Собчака. Как писали газеты, Нарусова буквально «отбила» Собчака у проводившего задержание ОМОНа и привезла его в 122-ю медсанчасть как человека, переживающего острый сердечный приступ.
 Вечером  3 ноября 1997 года на импровизированном фуршете после концерта А. Розенбаума в Первом ЛМИ я узнал от приехавшего с опозданием Я. Накатиса о том, что  Якову пришлось заниматься весь вечер переводом А. Собчака в Военно-медицинскую академию поскольку «возникла угроза того, что из 122-й медсанчасти «Собчака могут достать».
Не стану описывать всех многочисленных публикаций и телевизионных выступлений по поводу попыток задержания (или привода на допрос в качестве свидетеля) А.А. Собчака. В рассказе Я. Накатиса меня поразила лишь одна сказанная им фраза: «Ты знаешь, Паша, а Собчак лежит в реанимации на той же койке, на которой лежал и ты». Я, конечно же, туже вспомнил,  как жестко, с вызовом объяснял мэру все неприятные ощущения и переживания, связанные с коронарографией, которые мне пришлось  пережить. Говорю совершенно искренне, не испытал никакого злорадства, а, наоборот, ощутил по отношению к бывшему мэру искреннее чувство жалости. Ведь он, со всеми своими особенностями характера, не казался мне слишком волевым человеком, способным перенести такие серьезные стрессы и испытания. Мы втроем: Александр Розенбаум, Яков Накатис и я без колебаний выпили по рюмке водки за здоровье А. Собчака и за то, «чтобы его оставили в покое». А я еще долго задумывался над превратностями судьбы, которая привела Анатолия Алескандровича в ту же реанимационную палату, к тем же медсестрам  и врачам,  лечившим меня от моего сердечного стресса, в который меня вгонял тогда еще всесильный и уверенный в себе мэр. Не знаю, помнил ли Анатолий Александрович мой рассказ о процедуре коронарографии, да и
вообще, вспоминал ли он в трудное для себя  дни меня, своего бывшего подчиненного, которого он сам и его клика загоняли в угол без вины и доказательств. Почему-то думаю, что вспоминал.  А вот какими словами и в каком качестве – не знаю. По крайней мере,  коронарографию  Собчак предпочел сделать только в Париже, куда его на частном самолете с соблюдением всех требований конспирации и при полном попустительстве таможенных и пограничных властей вывезла Людмила Борисовна Нарусова.

И вновь о Юбилеях и не только о них

Усталость преодолевая,
Бреду домой, едва дыша.
Но тлеет точка болевая –
Её еще зовут душа…
Вероника Долина

Если у читателя сложится мнение, что  вся работа главы районной администрации только в том и состояла, что ходить по разного рода праздникам, юбилеям и презентациям, произнося там какие-то «умные» речи и пить на фуршета коньяк и водку то это будет очень и очень ошибочное мнение. Значительную часть работы занимали совещания, «разборки полетов», объезды района по темам: благоустройство, мелкорозничная торговля, подготовка котельных района к зиме, и проч.,  проч., проч. А какого нервного напряжения, эмоций и быстроты реакции требовали приемы граждан по жилищным вопросам?!
Часто мне приходилось оставаться один на один с людьми, потерявшими надежду на решение своей жилищной проблемы. Но они шли «лично к главе администрации, как к последней инстанции, как к Господу Богу, веря и надеясь, что я смогу, нет, обязательно решу их проблему. Ведь все он десятки лет жили в ожидании своего, отдельного жилья. Многим из этих людей, к сожалению, подавляющему большинству, приходилось по результатам приема у Главы администрации лишаться последнего– Надежды. Я освоил  для себя один принцип: не врать  людям, не обманывать их, не вводить  в заблуждение. Но как найти нужные; правильные слова, чтобы тебе  поверили, поняли, что ты хочешь, но не всегда можешь помочь людям. Как не выглядеть  бездушным, черствым человеком, «схемой», «тупым чиновником»: ведь получил же стулом по голове во время приема граждан  один из моих коллег, заявивший посетителю, что «он толстокожий и его на жалость не проймешь».
Для меня приемы граждан были серьезным испытанием и большой ответственностью. Самое дорогое, что мне приходилось слышать за всю мою работу в районной администрации, это простое спасибо из уст жителя района, уходившего с приема  с отказом в удовлетворении его просьбы о предоставлении отдельного жилья.
А ставшие традиционными при губернаторе Яковлеве В.А. ежегодные отчеты перед населением? Это же покруче любого КВНа будет!!! Ты можешь любые позитивные данные в отчете привести «об улучшении финансирования благоустройства и текущего ремонта», о ликвидации в районных школах второй смены, об установке новых детских игровых комплексов, но… Если к микрофону выходит седовласая блокадница за 70 лет и не говорит, а кричит, что в их подъезде уже десять лет парит в подвале горячая вода, что ни одна батарея на лестничной клетке не работает, а унитаз в туалете их коммунальной квартиры того и гляди провалится вниз… то здесь уже не до победных докладов. Тем  более, что я даже додуматься не мог до того, что будут делать некоторые мои коллеги, главы районных администраций: заполнять весь зал для отчетов специально подготовленными статистами, и отвечать только на заранее подготовленные вопросы, совершенно исключив такое понятие, как «свободный микрофон». Как сказала мне ныне известный чиновник администрации В.М. Матвиенко, житель района В.Д., мне удавалось «виртуозно справляться» с ответами на любые каверзные вопросы.
Не случайно, выступая в прямом эфире канала «СТО» и отвечая на вопросы, заданные по телефону жителями района, я ухитрился по голосу узнать Анну В., проживавшую в подъезде аварийного дома и  неоднократно посещавшую меня на личных приемах. Это не было никакой «подставой», как я потом неоднократно сталкивался, уже работая в комитете по культуре. К юбилейному 1997 году я мог без лишней скромности сказать, что знал проблемы района, и знал в этом районе многих людей, умея решать самые сложные  вопросы, которые ставила передо мной моя работа.
Помню, как меня нашел где-то дома поздним вечером генеральный директор ГИПХа, с волнением в голосе сообщив, что  «Ленэнерго» за неуплату отключает в институте электроэнергию, а у них в лабораториях идут химические реакции, в том числе и с отравляющими веществами, требующими постоянной вентиляции. Ситуация могла выйти из-под контроля и привести к настоящей катастрофе. Сейчас я и сам удивляюсь, как мне удалось найти по телефонам нужных чиновников «Ленэнерго» и убедить их возобновить подачу электроэнергии в ГИПХ.
А ежегодные «битвы» за подготовку к отопительному сезону многочисленных котельных и школ к новому учебному году? Сколько нервов и сил отнимала эта работа! Скольких директоров школ мне в прямом смысле слова приходилось доводить до слез, требуя с них подчас невыполнимых задач. Да… далеко не всегда мне доводилось быть  мудрым и рассудительным.  Бывали ситуации, когда мне, прямо как в брехтовской пьесе «Добрый человек из Сычуани» был нужен «злой брат Шой-да», способный встряхнуть людей, заставить  сделать работу через силу, в отдельных случаях даже за страх, а не за совесть. И этим «злым братом» мне приходилось быть самому. Не случайно в минуты напряжения я любил приводить в качестве аргумента  нерадивым или растерявшимся  исполнителям фразу  маршал Жукова из кинофильма «Блокада»: «Ты чем командуешь? Истребительным батальоном? Так истребляй! И нечего панику сеять! В следующий раз запаникуешь, под трибунал отдам»!
И, все-таки, память человеческая настолько своеобразна, что ей свойственно забывать «трудности и тяготы этой жизни», которые остаются лишь короткими записями в ежедневнике: «10.03.1997.  Меня не было на работе всего лишь 5 дней;а, кажется, 10 лет! Столько навалилось работы!!!». «24.01.1997. Героически преодолеваем последствия аварийного отключения 68 котельных (не было света в течение 11 часов)». «27.08.1997. Ух, как тяжко-тяжко-тяжко работать в таком темпе»… Зато память живо рисует яркие события конца сентября 1997 года: «24.09.1997. Красиво приветствую районную милицию перед знаменем ГУВД и отмечаю 170-летие «Печатного Двора».
О моих отношениях с районной милицией стоит рассказать особо. Я уже писал о том, что в районном совете, в котором я прошел тернистый путь, став его Председателем, было 10 (!) сотрудников Петроградского РУВД, причем из числа старших офицеров «верхушки» РУВД не было ни одного! Не случайно уже в первые  недели после моего избрания Председателем райсовета мне пришлось бороться с попытками ряда депутатов-милиционеров заняться «организацией выборов начальника РУВД». По существовавшему в то время положению начальник районного управления внутренних дел утверждался на сессии райсовета  депутатами. А среди десятка облеченных доверием народа депутатов-милиционеров нашлись горячие головы,  предлагавшие «сместить» прежнего начальника, продвинув свою» кандидатуру. В реализации таких планов эти милиционеры рассчитывали на мою поддержку, поскольку дружно голосовали и агитировали за мою кандидатуру на выборах Председателя райсовета. Однако, эти люди ошиблись. Я достаточно жестко и однозначно занял позицию, заявив депутату К., служившему в скромной должности милицейского дознавателя: «Я такой демократии не понимаю. Чтобы капитаны себе полковников стали выбирать?! Не будет этого»!!! И на сессию была выдвинута, а затем  и утверждена  кандидатура  прежнего начальника РУВД  - полковника Екименкова Виталия Филипповича, мудрого, честного служаки, взвешенного и спокойного человека, душой переживавшего за правопорядок в районе, и служившего «за идею», а не за награды и звания.
В юбилейном 1997 году  районную милицию возглавлял полковник Зубачев Олег Дмитриевич, тот самый начальник  милиции общественного порядка, не побоявшийся в 1996 году гнева Бориса Пайкина, когда я « с боями» занимал кабинет главы районной администрации. Для меня главным критерием при согласовании кандидатуры  начальников РУВД была их человеческая порядочность и профессионализм. К счастью, мне не пришлось ни разу пожалеть о своих решениях  за время работы с пятью очень разными, но однозначно порядочными и профессиональными людьми.
Полковник Александр Макарович Плужник запомнился мне своим неподражаемым оптимизмом и жесткой позицией человека, стоящего на страже Закона в тревожные октябрьские дни 1993 года во время кризисной ситуации у телецентра.
Подполковник (впоследствии полковник) Жолобов Александр Николаевич, пришедший из Красногвардейского района, был прекрасным «сыскарем», пройдя отличную школу уголовного розыска. Анатолий Романович Антонов, назначенный на должность уже в 1998 году, будучи переведенным  из Центрального района, имел самую блестящую рекомендацию о положительных личных и деловых качествах  от тогдашнего начальника отдела ФСБ в Центральном районе -  Евгения Алексеевича Мурова, моего коллеги по службе в Ленинградском Управлении КГБ.  Я искренне рад, что у меня нет ни одного негативного воспоминания о моих взаимоотношениях с сотрудниками и руководителями Петроградского РУВД. Конечно же, я, будучи главой районной администрации, как мог, старался помочь родному РУВД: «достать» компьютеры, приобрести  автомашину, направить в турпоездку в Финляндию лучших участковых-уполномоченных, дать служебное жилье вне очереди. И еще произнести яркую речь перед личным составом сотрудников районного Управления, построенным перед знаменем Главного Управления Внутренних Дел, вдохновляя молодых и не очень молодых сотрудников на верную и беззаветную  службу по охране правопорядка на территории любимой Петроградской стороны…
В тот день 24 сентября 1997 года, сразу же после построения личного состава РУВД перед знаменем, я принял участие в не менее торжественном мероприятии, посвященном 170-летию  одного из старейших полиграфических предприятий России – фабрики «Печатный Двор». Генеральный директор этой прекрасной типографии – Федор Всеволодович Ли, сын корейского крестьянина, сделал прекрасную карьеру полиграфиста, пользующегося беспрекословным уважением в кругах коллег-профессионалов. Мне с первых дней знакомства было очень и очень приятно общаться с этим человеком,
«создавшим себя самого», спокойным, исключительно уравновешенным руководителем, радеющим за дело и заботящимся о своих сотрудниках.
В этот день  в актовом зале  «Печатного Двора» были яркие поздравительные речи, тосты, танцы и песни во славу рабочего коллектива печатников. За годы моей работы  в районе я приму участие  в юбилейных праздниках заводов «Полиграфмаш» и «Вулкан», Всероссийского научно-исследовательского технологического института  (ВНИТИ), театров «Балтийский  Дом» и «Мюзик-Холл» и многих-многих других праздниках. На всех этих праздниках, юбилеях надо было выступать, произносить речи, здравицы, поздравления. Пусть это не покажется читателю нескромным, кажется, у меня это получалось не очень плохо. Думаю, даже хорошо.
26 сентября 1997 года в собственный день рождения я также выступил с яркой, хорошо продуманной речью во дворе дома  № 29 по Кронверкской улице, где наша Петроградская администрация открывала в только что отремонтированном и благоустроенном дворе бюст гениальному композитору ХХ века Дмитрию Дмитриевичу Шостаковичу. Эта прекрасная идея – установить бюст Шостаковичу во дворе дома, где он жил до войны и в начале блокады Ленинграда, и где он начинал писать свою знаменитую 9-ю («Ленинградскую») симфонию, принадлежала Оксане Мазнюк, нашей заведующей отделом культуры. Эта идея очень хорошо «легла» на замыслы нашей администрации провести капитальный ремонт находящегося напротив Матвеевского сада,  а также фасадов и малых архитектурных форм дома № 29 по Кронверкской улице. Мы планировали  выставить этот объект на городской конкурс благоустройства и открытие памятника работы известного скульптора М. Игнатьева, сделавшего еще прижизненный бюст Шостаковича, становилось очень ярким событием культурной жизни города.
 Церемонию открытия бюста великому Маэстро почтили  своим присутствием композиторы Андрей Петров, Владислав Успенский, сын Д.Д Шостаковича Максим Шостакович. На тожественной церемонии, широко освещенной по телевидению, выступали: автор бюста скульптор М. Игнатьев, музыковед Софья Хентова, автор книг о Д.Д. Шостаковиче. Не были забыты в качестве почетных гостей представители финансовой группы «Девиз», главу которой Романа Гуляева я сумел «уговорить» стать спонсором этого проекта, который был блестяще реализован.
Этот праздник стал лучшим подарком самому себе к…45- летию со дня рождения. Ведь только после того, как идея установки бюста Д. Шостаковичу «овладела массами» и мною, как руководителем, я узнал, что день рождения Дмитрия Дмитриевича, на который задумали открыть бюст (26 сентября) совпадает с моим собственным. Так что можно смело говорить, что к своему «полуюбилею» я сделал сам себе царский подарок…
Конец 1997 года ознаменовался двумя «славными юбилеями», каждый из которых в масштабах страны отмечался весьма скромно. 7 ноября исполнилось 80 лет со дня Великой  Октябрьской социалистической революции, годовщину которой в нашем городе  отметили по старому стилю 25 октября. Думаю, что это была договоренность между Ельциным Б.Н. и Зюгановым Г.А. «не сильно возбуждать народ». Тем более, что тогдашний президент России  объявил 1997 «годом Согласия и Примирения». С чем надо было соглашаться, с чем примиряться, в общем-то, не очень было понятно.
25 октября 1997 года я имел честь, как глава администрации района, познакомиться с Геннадием Андреевичем Зюгановым. Лидер российских коммунистов, в этот день посетил легендарный крейсер «Аврора», бывший музей Октябрьской Революции (ныне Музей Политической Истории России), а также дворец спорта «Юбилейный», где были собраны питерские коммунисты на торжественный митинг. Все мероприятия, которые, при  желании, могли иметь острый политический характер, прошли на удивление спокойно и даже как-то вяло, что и позволяет мне делать вывод о «договоренностях» между Ельциным и Зюгановым.
Другим 80-летним юбилеем был Юбилей органов ВЧК-КГБ-ФСБ состоявшийся 20 декабря 1997 года. Если мне не изменяет память, именно к этому Юбилею Президент России Б.Н. Ельцин подписал указ, определяющий 20 декабря как официальный государственный праздник работников безопасности. Возмущение «истинных демократов» по поводу юбилейной даты «палачей из ЧК» было тогда совершенно не услышанным, поскольку средства массовой информации в год Согласия и Примирения без колебаний соглашались с любыми инициативами Президента Ельцина. Поэтому журналисты вынужденно  примирялись с тем, что о сотрудниках государственной безопасности хотя бы в этот период времени не нужно писать и показывать по телевидению что-либо плохое.
Я был удостоен высокой чести от имени начальника Управления ФСБ по Санкт-Петербургу и Ленинградской области  генерала В.В. Черкесова быть приглашенным на торжественное заседание в Красный Зал на Литейном проспекте, дом 4. После окончания официальной части, в числе других почетных гостей, (генералов, генеральных директоров предприятий, банкиров), я был приглашен на фуршет в «генеральский зал». К сожалению Виктора Черкесова, который в то время был для меня еще прежним Виктором, бывшим коллегой, но  еще не бывшим другом, я не смог надолго задержаться на этом фуршете. Я спешил поздравить с юбилеем личный состав Петроградского райотдела ФСБ, который в то время возглавлял Виталий Иванович С., с которым мы вместе начинали службу в органах государственной безопасности. Виталий непродолжительный период времени даже был моим заместителем в 5-й службе.
Наш отдел торговли подготовил всем сотрудникам районного отдела ФСБ  хорошие подарки, а также изготовил великолепный, огромный кремовый торт в форме чекистского знака – щита и меча. До сих пор мне  очень приятно вспоминать этот вечер, который запомнился мне и гораздо больше согрел душу, чем суетливый генеральский фуршет. На память об этом Юбилее  у меня до сих пор сохранились часы с символикой ВЧК-КГБ-ФСБ на обратной стороне корпуса.
Юбилейный год Петроградского района был блестяще завершен 26 декабря 1997 года прекрасно организованным новогодним вечером для администрации и «актива» нашего района. Мероприятие было проведено в белоколонном зале Дворца Культуры имени Ленсовета. Огромное спасибо директору ДК  Людмиле Ивановне Трофимовой, отделу культуры и организационному отделу администрации, всем, кто принял участие в этом праздничном мероприятии, получившемся удивительно веселым, неформальным и радостным.
За столиками сидели директора предприятий, начальники военных училищ, ректоры ВУЗов, известные спортсмены, артисты, сотрудники администрации. Для гостей вечера пели Людмила Сенчина, Марина Капуро, Сергей Рогожин, веселил Геннадий Ветров. Но, главное,  раскованно и весело вели себя все участники вечеринки, объединенные единой общностью – Петроградским районом.
Я чувствовал себя абсолютно счастливым человеком: мне удалось сделать то, что было задумано. 1997 год стал, действительно, настоящим праздником для Петроградского района и его жителей. Коллективу нашей администрации удалось сделать много хороших, настоящих подарков для людей, проживающих и работающих в районе. Для меня, как руководителя, 1997 год был, пожалуй, пиком моей профессиональной управленческой деятельности. Я с чувством исполненного долга и чистым сердцем встречал 1998 год, даже не подозревая, что он будет последним полным годом, который я проведу, работая в должности главы администрации Петроградского района.

Рождение новой власти или очередные выборы

Хорошо начальствовать учись на своем доме.
Хилон

А молчальники вышли в начальники,
Потому что молчание – золото…
Александр Галич

Выборы в органы местного самоуправления Санкт-Петербурга не остались в моей памяти  каким-то уж очень ярким событием. Но я не могу обойти в своих воспоминаниях это событие, поскольку мне пришлось принимать в первых выборах органов МСУ самое непосредственное участие. Первые выборы новой, «истинно народной» власти были назначены на 28 сентября 1997 года в соответствии с законом о выборах, который был принят законодательным собранием Санкт-Петербурга.
 Разработчиком этого закона по заказу губернатора Санкт-Петербурга Яковлева В.А. стал вице-губернатор, председатель юридического комитета правительства  Козак Дмитрий Николаевич. Этот сильный, сдержанный, прекрасно юридически подкованный человек был способен выполнить любой юридический и политический заказ. Губернатор Яковлев не скрывал своих  опасений, что, в случае избрания депутатов МСУ по районному принципу и передаче этим новым органам власти  части своих полномочий, в городе может наступить хаос. Поэтому губернатор поручил  Козаку Д.Н. таким образом  подготовить законопроект, чтобы  размеры и полномочия будущих муниципальных советов были «как можно больше уменьшены».
В мою память врезалась фраза, произнесенная Д.Н. Козаком в адрес глав районных администраций, которым он разъяснял смысл предложенного им проекта организации местного самоуправления в Петербурге: «Будущие муниципальные советы и их депутаты не  должны быть полноценными в смысле обладания властью и возможностями. Мы должны родить маленьких ублюдочков»! Мне бы, несомненно, следовало промолчать, тем более, что именно Козак «курировал» у бывшего мэра Собчака А.А. мое увольнение, но я не сдержался: «Вообще то, я привык, чтобы мои дети  рождались здоровыми и полноценными». «Считайте этих детей вашими неродными гадами», парировал Д.Н. Козак. Мы, главы районных администраций, были «мобилизованы» губернатором Яковлевым В.А. как на подготовку самих выборов во вверенных нам районах, так и на формирование персонального состава будущих муниципальных округов, количество которых превышало 70 единиц.
По сути это означало, что нам,  членам команды губернатора,  предстояло сформировать «выгодный» городскому правительству  состав муниципальных  советов из числа людей (будущих депутатов), лояльных губернатору Яковлеву. К счастью, мне удалось справиться со своей задачей, проведя в состав депутатов местного самоуправления максимальное количество «согласованных» кандидатур. Хотя сами выборы пришлось проводить дважды: 28 сентября 1997 года и  8 февраля 1998 года. В первый раз выборы по всему Санкт-Петербургу  были признаны несостоявшимися в связи с низкой явкой избирателей. Законодательному собранию  пришлось даже корректировать избирательный закон, понижая минимальную планку явки избирателей, необходимой для признания выборов состоявшимися.
У меня с вновь избранными депутами-муниципалами сложились положительные, деловые взаимоотношения. Предложенная мной идея проведения «Координационного совета органов местного самоуправления и администрации» нашла всеобщее одобрение. Мы ежемесячно встречались в зале заседаний администрации, обсуждая как насущные проблемы всего района в целом, так и его отдельных муниципальных образований, «поделенных» уверенной рукой Козака Д.Н. и его помощников. Кажется, не было обид у моих коллег-депутатов МСУ и  по предоставленным им районной администрацией  помещениям. Гораздо более непростыми сложились мои отношения  с другими выборами 1998 года – выборами депутатов в Законодательное собрание Санкт-Петербурга, выборами, в которых я сам вначале планировал участвовать.
Решение вновь ввергнуться в пучину избирательной компании пришло мне  в голову неожиданно. В конце 1997 года губернатор Яковлев провел весьма жесткую и не всегда «тонкую» компанию по смещению с поста председателя ЗАКСа Юрия Кравцова, заменив его на более лояльного губернатору Сергея Тарасова. Губернатор достиг результата, который планировал, но  в личном общении с ним я подчеркнул ряд моментов, где были допущены тактические  ошибки, которых можно было бы избежать и достичь результата «более красиво».
Сейчас, по прошествии времени, я понимаю, что мне не следовало бы лезть в это дело. Тем более давать губернатору, который через два года после своего избрания сильно «забурел», какие-либо советы. Но мною еще не были забыты уроки  предвыборной губернаторской компании 1996 года и, кроме того,  я еще продолжал ощущать себя «членом команды губернатора», до конца не понимая, что моя система ценностей и стиль работы вызывают у Яковлева В.А. скорее раздражение, чем поощрение.
Мне удалось заручиться поддержкой моей идеи выдвинуться в качестве кандидата в депутаты ЗАКС от Петроградского района  у ряда предпринимателей и руководства одного солидного банка, заверившего меня о готовности финансировать мою избирательную компанию. Оставалось только заручиться поддержкой самого губернатора и… ввергнуться в пучину избирательной борьбы.  Ведь уже на 6 декабря 1998 года была назначена дата очередных выборов в законодательное собрание города.
Мой разговор с Яковлевым В.А., в котором я изложил свою идею выдвижения в депутаты ЗАКС, состоялся в Страстную Пятницу 17 апреля 1998 года. Губернатор очень внимательно выслушал мои аргументы в пользу выдвижения в кандидаты в депутаты, особо обращая внимание на сильные стороны проекта, опиравшиеся на поддержку ветеранов войны и блокадников, а также военнослужащих Академии имени Можайского (мною был избран 41-й избирательный округ, расположенный севернее Большого проспекта Петроградской стороны).
Я раскрыл губернатору все «козыри» своей предстоящей избирательной компании, попросив высказать свое одобрение или  мнение о нецелесообразности этой «политической акции». Яковлев все больше и больше по-хорошему «заводился», выслушивая мой план, когда в его смольнинский кабинет, где мы разговаривали, вошел без предварительного телефонного звонка вице-губернатор Яцуба Виктор Васильевич, верный «дядька» губернатора Яковлева. «Виктор, послушай, тут у Кошелева такой интересный план выдвижения в депутаты. Знаешь, все может, действительно, получиться»! – сразу же высказал свое мнение Яковлев. Яцуба был  сдержаннее и осторожнее в своих оценках. Мы расстались на том, что вернемся к разговору в конце августа, а пока губернатор «давал мне добро» на подготовительные мероприятия и ведение переговоров с возможными спонсорами и союзниками.
В конце августа 1998 года, месяца столь неблагоприятного для России (вспомним и ГКЧП, и трагедию «Курска» и многое другое), нашу страну, а, значит, и город Санкт-Петербург ожидал финансовый дефолт. Тот самый дефолт, который привел Россию к глубокому  финансовому кризису. В этих условиях мне стало как-то не до выборов, потому, что, как назло, у нас в районе  очень тяжело завершался ремонт и подготовка многих школьных зданий к новому учебному году.
 Главе районной администрации пришлось бегать, почти в прямом смысле этого слова от  здания к зданию, только лишь 3 сентября сообразив, что на сберкнижке, куда приходит моя чекистская пенсия, совершенно обесценилась  крупная (по старому валютному курсу) сумма денег. Да и эту сумму, чтобы хоть как-то с пользой потратить, еще надо было ухитриться снять со счета, поскольку кризис охватил, в том числе, и банковскую систему…
В этих условиях я как-то и не заметил, не почувствовал снижения активности «моих избирательных союзников». Но однажды, посещая офис одной коммерческой структуры, я был предупрежден работающим в нем моим бывшим коллегой: «Павел Константинович! Вы должны знать, что мой шеф  пригласил Вас для того, чтобы организовать Вашу встречу с Владимиром Сергеевичем Кумариным, который хочет сделать Вам предложение об отказе от участия в выборах. У него есть «свой» кандидат на Ваш избирательный участок. Имейте в виду: по Вам, Вашей семье, дому, даче и прочему имуществу у них собрана полная информация».
 Вся это  было изложена в форме короткого монолога, пока мы поднимались по ступеням на второй этаж. Мой коллега оказался истинным профессионалом. Никогда позднее ни он, ни я не возвращались к этой теме. Думаю, что этот сотрудник руководствовался принципом, о котором мог услышать от меня самого на занятиях нашей так называемой «чекистской учебы: «Предупрежден, значит защищен».
У меня не было времени охать, ахать или удивляться неожиданному повороту событий. Нужно было незамедлительно выбирать свою линию поведения. И я спокойно ответил на, действительно, сделанное мне предложение о деловой встрече: «Какой вопрос. У меня нет никаких проблем с «Петербургской Топливной Компанией».   Вот только что администрация согласовала ей строительство бензозаправки на Песочной набережной, а фирма выделила району деньги на детский игровой комплекс на проспекте Добролюбова. Что касается  выборов, так здесь нет повода для встречи. Я, действительно, по весне задумывался о  возможном в них участии. Но сейчас, после дефолта, накануне зимы, в условиях финансового кризиса, я даже подумать не могу  о том, чтобы оставить свое рабочее место. Я должен помочь всем районным службам обеспечить устойчивое функционирование в условиях финансового кризиса в стране. Так что передайте Владимиру Сергеевичу, что  на этих выборах я никому конкурентом не являюсь. Впрочем, если у него есть вопросы по коммерческой деятельности в районе, я готов принять его у себя в администрации в согласованное время»…
Удивительно. Странно и удивительно. Но после этого разговора с малознакомым мне «посредником» (кстати, боевым генералом в отставке), об организации моей встречи со столь известной в городе фигурой В.С. Кумарина (Барсукова), ни губернатор Яковлев В.А., ни вице-губернатор Яцуба В.В.  не разу  не напомнили мне о планах по выдвижению в кандидаты в депутаты городского совета…
 На выборах, состоявшихся в два этапа 6 и 20 декабря 1998 года,  по 41-му избирательному округу победил именно тот кандидат, которого поддерживал глава Петербургской Топливной Компании – Сергей Алексеевич Шевченко, генеральный директор ООО «Север», один из главных акционеров ресторана «Метрополь». Мне не пришлось  длительное время взаимодействовать с ним, как с депутатом,  потому что уже весной  1999 года губернатор Яковлев В.А. «убедит» меня  добровольно уйти с должности главы районной  администрации. Но, тем не менее, Сергей Алексеевич, который окажет большую помощь блокадникам района после своего избрания, в частной беседе со мной скажет: «А вы зря тогда отказались от встречи с Барсуковым. Там ничего плохого не было бы. Он просто хотел Вас предупредить, что ни Смольный, ни банки  Вас на выборах поддерживать не будут. Так что Вы бы бились в одиночку, без поддержки, без денег и без надежды на успех»...
После этой истории, прошедшей как-то по-особому тихо, я понял, что, скорее всего, мне, действительно, придется покинуть свой «высокий пост», работать на котором становилось все труднее и труднее, а иногда просто почти что невыносимо. Но об этом позже.  Ведь в 1998 году  было еще много событий, достойных своего описания.

   Жаркое лето 1998 года

У человека должно быть как раз столько дела, чтобы не скучать, но и не тупеть от работы.
Сомерсет Моэм

 Это лето, последнее лето, проведенное мной на посту главы районной администрации, выдалось, действительно, жарким, но не по своим климатическим условиям, а по служебной нагрузке. Началось оно, это лето кажется, еще в мае с прекрасно проведенного в Мюзик-Холле праздника Дня Победы, после которого уже 10 мая мне пришлось принять участие в похоронах Героя Советского Союза летчика-истребителя Леонида Белоусова, уникального человека, защищавшего в Великую Отечественную войну небо над Дорогой Жизни и летавшего в любую погоду, даже с обожженным  лицом и с ампутированной ногой… Я очень полюбил этого веиерана, подружился с ним, сильным и очень красивым по своим личным качествам человеком. 
1998 год  был для нашей администрации особо удачным в работе так называемого «социального блока», который успешно освоил и профессионально вел мой заместитель Сергей Петрович Литвинов.  Наша администрация старалась особое внимание уделять поддержке  и помощи ветеранам Великой Отечественной войны, блокадникам и инвалидам, составлявшим большой процент жителей нашего, в общем-то, «старого» района Петербурга. Огромной популярностью среди пенсионеров пользовалось наше отделение дневного пребывания, где пожилые люди получали достойное медицинское обслуживание, уход и заботу. С.П. Литвинов предпринимал усилия к проектированию строительства пансионата для ветеранов в нашем районе, лично курировал  материальное обеспечение летнего отдыха ветеранов и блокадников района в поселке Сясьстрой Волховскогог района Ленинградской области.
Другим направлением социальной работы районной администрации  была «забота о подрастающем поколении», школьниках, особенно подростках, в которых мы с Сергеем Петровичем видели будущих активных граждан России. Наши инициативы о проведении ежегодного конкурса-смотра творческих работ школьников «Моя Петроградская сторона» давали свои положительные результаты. Не только администрация, но и школы, учащиеся, а также родители учеников гордились тем, что в нашем районе ежегодно красочно  издавались отдельными книгами лучшие работы по краеведению и истории Петроградского района.
Мне доставляло огромную радость видеть на улицах мальчишек, одетых в футболки с надписью «Петроградский район», которые получали участники наших спортивных соревнований. Наш комитет по делам молодежи, возглавляемый Александром Борисовичем Любимовым был, несомненно, «впереди планеты всей». Мы не потеряли ни одного подросткового клуба, а только укрепляли их материальную базу,  первыми в городе открывали центр по профилактике детской беспризорности, осуществляли мероприятия по половому воспитанию и профилактике СПИДа.
Администрация района особо тщательно подходила к вопросам благоустройства зеленых зон района, а также механизированной и ручной уборке улиц и дворов. Наш начальник управления благоустройства энергичный и динамичный Валерий Владимирович Вормс был истинным грозой торговых зон, которые захламляли мусором территорию района. Во взаимодействии с начальником Петроградского «Спецтранса» крепким русским мужиком и классным руководителем Александром Егоровичем Головичевым они в рекордно короткие сроки убирали после зимы так называемый «смёт», не допуская так называемых «пылевых бурь», которые сейчас при нынешней власти гуляют по Петербургу как по какому-то Тунису… Начальник треста зеленых насаждений Нина Владимировна Конева и её трудолюбивые сотрудницы в прямом смысле слова на коленях ползали по клумбам и газонам района, стараясь украсить его весенними и летними цветами и кустарниками.
В мае 1998 года мне пришлось особо много работать с документами, поскольку администрацию покинул мой первый заместитель, пришедший на смену преданному и работящему А.С.Твердохлебову, покинул, так и не став мне надежной опорой. В отдельные дни  мне приходилось у себя дома читать  и расписывать служебную почту до двух часов ночи!!! Такой «напряг» не мог не сказаться на здоровье. В конце мая  врачи обнаружили у меня совершено ужасный гнойный гайморит, который мне пришлось многократно лечить болезненными проколами. После этого в моем лексиконе появилась шутка: «Со временем накопил  опыт управления районом, а «проколов» в работе становится все больше и больше»…
Из-за этой болезни я не смог принять участие в футбольном  турнире на «Приз главы районной администрации», устроенный на стадионе «Петровский» для школьников нашего района. В день торжественного закрытия турнира в пятницу 29 мая 1998 года произошло событие, заслуживающее отдельного описания и потребовавшее от меня реализации навыков, полученных в период службы в КГБ…

Операция «Антитеррор» или бомба для Президента             

Между ответственностью и безответственностью существует некая полоса, теневая зона, куда опасно вторгаться.
Жорж Сименон

Пятница 29 мая 1998 года заканчивалась для меня необычайно спокойно. В 17.00 я должен был вручать призы на запасном поле стадиона «Петровский» победителям футбольного турнира. Уже в 16.00 в моей приемной воцарилась  такая необычная тишина, что я позволил себя почитать и расписать почту. Ровно в пять вечера я стоял перед строем команд футболистов, произнося, как обычно, ярую, пламенную речь и вручая призы. Свой радиотелефон я передал заместителю –  Сергею Петровичу Литвинову, работящему, исполнительному человеку, курировавшему в администрации социальные вопросы.
После окончания  церемонии награждения, когда отзвучали медные трубы духового оркестра, я увидел на дисплее своего мобильного телефона, что мною не приняты два звонка. Набрав абонента, я сразу же услышал в трубке хорошо знакомый мне голос моего бывшего коллеги по службе в КГБ Виталия Ивановича С., начальника Петроградского  районного отдела ФСБ: «Паша, я хочу тебя проинформировать. Тут мы в Петропавловской крепости в здании собора заблокировали одного придурка, который угрожает взорвать себя и собор, если ему не дадут выхода в прямой эфир радио «Балтика». У меня не было никаких колебаний. Я дал указание С.П. Литвинову подводить итоги турнира на заранее запланированном фуршете, а сам сел в свою служебную  машину и помчался в Петропавловскую крепость. Тех пяти минут, которые заняла дорога, мне хватило, чтобы через своего верного и высопрофессионального секретаря Валентину Ивановну Студитскую  узнать телефоны радио «Балтика» и уже уточнить, что сегодня в прямом эфире работает хорошо знакомая мне ведущая Вера Писаревская.
В Петропавловской крепости я первым делом переговорил с начальником отдела ФСБ В.И. С-м и начальником РУВД Зубачевым Олегом Дмитриевичем, что позволило мне установить для себя картину происшедшего. Около трех часов дня  к женщине-милиционеру, дежурившей в Петропавловском соборе,  подошел одноногий мужчина-инвалид на костылях, за плечами которого был небольшого размера рюкзак и сделал следующее заявление: «Вызывайте милицию и ФСБ. У меня в рюкзаке взрывное устройство. Я взорву его в месте планируемого захоронения  останков царской семьи, если мне не предоставят выход в прямой эфир радиостанции «Балтика». В доказательство своих слов этот неизвестный продемонстрировал оголенные концы проводов, ведущие, по его словам, к взрывному устройству, расположенному в его заплечном рюкзаке.
Все посетители собора были срочно эвакуированы. Прибывшие в Петропавловскую крепость сотрудники правоохранительных органов почти два часа безуспешно вели с Неизвестным переговоры, стремясь убедить его отказаться от задуманной им акции. Инвалид-террорист настаивал на своем, требуя связать его, хотя бы по телефону с кем либо из ведущих популярной радиостанции, обещая, что в случае предоставления ему прямого радиоэфира сдаст свое взрывное устройство сотрудникам милиции.
Достаточно быстро оценив ситуацию, полагая, что угроза взрыва, действительно, является реальной, а также, оценив все возможные негативные последствия, я взял инициативу на себя: «Виталий, я готов помочь связаться с радио «Балтика». Я сам проинструктирую ведущую, чтобы она убедила Неизвестного покинуть здание собора. Тогда можно будет думать о его обезвреживании и задержании. Подвергать Собор и усыпальницу угрозе взрыва за три недели до запланированных похорон останков царской семьи Императора Николая II нельзя! Этот взрыв будет иметь непоправимые политические последствия»!!! Я буквально «продавливал» свое  предложение, убеждая лично В.И. С-ва и по телефону начальника УФСБ генерала Черкесова. В силу своего «плохого» характера  не забыл упрекнуть Виктора Васильевича в том, почему на такой случай у чекистов нет специальной автомашины, оборудованной радиотехникой, которая смогла бы сымитировать переговоры Неизвестного с ведущим радиостанции.
Виктор колебался, выказывая беспокойство о том, что может заявить неизвестный в прямом эфире. Виктор был прав. Он был генералом и хорошо понимал степень своей ответственности и риска. Я же был главой районной администрации, бывшим чекистом старой, еще советской закалки, приученным брать на себя ответственность за принятые решения: «Виктор! Чтобы Он не сказал в прямом эфире, это будет не так страшно, как взрыв в центре города в историческом месте, где планируется захоронение царских останков. Надо любым путем минимизировать угрозу взрыва»!!!
Как бы то ни было, но мой план был принят. Я дозвонился до Веры Писаревской во время рекламной паузы, объяснил ей необычность ситуации и проинструктировал, как она должна себя вести в разговоре с террористом.  Главное, чтобы под предлогом плохой слышимости Писаревская убедила Неизвестного покинуть здание собора. А там… там  уже можно было бы действовать группе захвата. Хотя я  не очень-то был уверен в эффективности ее действий, судя по невнятности действий милицейских и  чекистских начальников, присутствовавших возле здания собора. Все основные  переговоры с Неизвестным вел О.Д. Зубачев, сумевший найти с этим странным инвалидом хороший психологический контакт. Благодаря  его хорошей зрительной памяти и навыкам общения к концу операции была установлена личность Неизвестного, который оказался бывшим  сотрудником отдела вневедомственной охраны Петроградского РУВД Артуром Елисеевым.
Развязка ситуации была быстрой и неожиданной. Артур Елисеев, убедившись посредством транзисторного приемника, что он, действительно, беседует в прямом эфире  с ведущей радио «Балтика», заявил следующее.   При нем находится VHS кассета с записью  популярнейшего кинофильма Леонида Гайдая «Кавказская пленница», который демонстрировался по первому каналу телевидения в день выборов Президента России в 1996 году. На этой кассете, по словам Елисеева, методом «25-го кадра» нанесен призыв: «Голосуйте за Ельцина»! Он, Артур Елисеев, считает своим долгом сообщить россиянам правду о  том, какими методами проводились выборы президента Ельцина. После того, как Елисеев убедился, что его информация ушла в радиоэфир, он добровольно отдал висевший у него за спиной рюкзак с взрывным устройством О. Зубачеву.
Я принимал прямое участие в задержании А. Елисеева и в последней стадии переговоров с ним, предшествующим его задержанию. Артур, узнав, что я являюсь главой районной администрации, сообщил, что зарегистрировал в районе общество содействия инвалидам, но не смог через КУГИ получить помещения для начала его деятельности. Я, стремясь любыми путями добиться сдачи А. Елисеевым взрывного устройства, обещал ему, что «мог бы посодействовать в подборе помещения». У нас также установился нормальный психологический контакт, и из здания собора мы выходили вместе. До сих пор у  меня хранятся фотографии, где я стою рядом с человеком, который за несколько минут до этого угрожал взорвать один из самых известных храмов нашего города ради возможности  сделать публичное разоблачение осуществленного, по его мнению, на выборах Президента России обмана россиян.
Мне пришлось дать интервью, неизвестно откуда появившимся вездесущим телевизионщикам, запись которого, к сожалению, я для себя и для Истории не сделал. Смотря поздно вечером сюжет со своим участием по телевидению, я увидел, что у меня,  спокойно и вразумительно разъясняющего, что же произошло в Петропавловском соборе, по щеке и шее стекали струйки пота, которые лучше всего объясняли  то напряжение, которое мне и окружающим Артура Елисеева людям пришлось пережить.
Продолжение этой истории имело очень своеобразный,  можно сказать, даже парадоксальный поворот. В понедельник 1 июня 1998 года многие мои коллеги после традиционной оперативки обсуждали события прошедшей пятницы, восхищаясь (кто-то искренне, кто-то подобострастно) моим «героизмом». Многим особо понравилось то обстоятельство, что после окончания ситуации психологического напряжения и задержание милицией А. Елисеева, я, взяв бутылку шампанского и букет цветов, поехал в офис радиостанции «Балтика», где поблагодарил молоденькую девушку Верочку Писаревскую за помощь правоохранительным органам. Сама Вера на несколько дней  после этой истории стала «народной героиней», дававшей интервью различным средствам массовой информации.
Каково же было мое удивление, когда после обеда в мой кабинет вошла весьма удивленная В.И. Студитская со словами: «Павел Константинович, там, в приемной, стоит одноногий мужчина на костылях. У него за плечами рюкзак. Он представился Артуром Елисеевым и сказал, что Вы приглашали его на прием по поводу подбора помещения для его благотворительного фонда помощи инвалидам». Я почти выбежал в приемную. Ошибиться было нельзя. Передо мной стоял… тот самый Артур Елисеев, человек, который всего два дня назад угрожал милиции взрывом в Петропавловском соборе. За спиной у него, правда, был рюкзак, однако, не тот что в пятницу. И провода из него не торчали. Но я, на всякий случай, первым делом этот рюкзак ощупал: «Бомбы там у Вас нет? Взрывать меня не будете»? 
Артур Елисеев рассказал, что  «его отпустили», поэтому он и пришел к главе администрации, обещавшему ему за отказ от взрыва  помочь в работе его фонда помощи инвалидам. Ногу выше колена Елисееву ампутировали после перелома в результате неправильного лечения. Бомбу, находившуюся в рюкзаке, Артур изготовил сам, используя селитру, порох от охотничьих патронов и взрыватель от гранаты. Взрывать бомбу «в общем-то, не хотел», но другого способа рассказать людям правду о ставших ему известных фактах нарушения избирательного законодательства во время выборов президента России у него не было.
Мы договорились, что А. Елисеев принесет в администрацию официальное заявление с просьбой об оформлении аренды  по соответствующей форме через три дня. Однако, больше в моей приемной Артур Елисеев не появлялся. По словам одного из руководителей ГУВД, через два дня, после доклада информации об инциденте в Петропавловском соборе в Москву, из столицы прибыла специальная группа следователей и оперативников, которая арестовала А. Елисеева, предъявив ему обвинение в терроризме. Позднее он был осужден то ли на 5, то ли на 6 лет лишения свободы. От некоторых своих бывших коллег по Управлению КГБ я слышал «полуинформацию» о том, что по результатам задержания Елисеева и расследования его уголовного дела некоторые руководители в Петербурге и Москве получили правительственные награды в виде орденов и  медалей. Как было установлено экспертизой, взрывное устройство, изготовленное Артуром, было вполне боеспособным и обладало большой разрушительной силой.
У меня не возникло желания выяснить, кто и как был поощрен за это «громкое дело». Позднее, искренне переживая, наблюдая за трагедиями в театральном центре на Дубровке и в школе Беслана;  не раз думал: неужели  там также бестолково и непрофессионально принимались решения или, точнее, не принимались, опасаясь личной ответственности и отрицательных последствий?
В 2001 году, уже работая в комитете по культуре, я совершенно случайно по телевидению (то ли по каналу «РТР», то ли «НТВ») увидел «документальный» фильм об уголовном деле Артура Елисеева. Я смотрел фильм  не с начала, но сразу же понял, что его сюжет совершено нагло перевирает  фактические обстоятельства дела. Ни о какой видеокассете с «25-м кадром» в фильме не было даже речи. Артура Елисеева показывали «на зоне» в исправительно-трудовой колонии, но он не произнес в кадре ни слова. Зато главной линией фильма были переживания некоего «милицейского снайпера», который должен был через окно Петропавловского собора стрелять в А. Елисеева. Однако, якобы, увидев в снайперском прицеле лицо своего друга, с которым он служил в милиции, отказался это делать; после чего его уволили из милиции, и он стал работать продавцом в оружейном магазине.
Для чего, по чьему заказу, или по какой прихоти была снята эта мистификация? Не знаю… Президентом страны В это время  Б.Н. Ельцин уже не был Президентом страны, хотя, предполагаю, что  своими «излишне активными» действиями тогда в Петропавловском соборе я помог «выйти на поверхность» какой-то важной государственной тайне. Так это, или не так, сейчас уже не имеет значения. Я не пытался, да не планирую и сейчас найти Артура Елисеева, который, скорее всего, уже от был свой срок. Хотя было бы прелюбопытно узнать, где, от кого и при каких обстоятельствах он получил ту самую кассету, из-за которой решился на тяжкое преступление? Почему он вначале был выпущен на свободу, а потом арестован и осужден?
По крайней мере, эта история стала для меня еще одним весомым доказательством, как можно извратить факты и обстоятельства всего лишь через несколько лет после их происшествия. В какой-то мере эта история с незадачливым террористом-инвалидом повлияла на моё решение написать эту книгу воспоминаний.

Похороны останков царской семьи

Два чувства с детства близки нам,
В них обретает сердце пищу:
Любовь к родному пепелищу,
Любовь к отеческим гробам.
А.С. Пушкин

17 июля 1998 года я, как глава районной администрации, по своей должности принимал участие в церемонии захоронения останков царской семьи, в той самой усыпальнице, которую, к счастью, не взорвал Артур Елисеев. Я не буду высказать своих суждений об идентичности останков, обнаруженных под Екатеринбургом, в отношении которых было много споров и спекуляций. На меня были возложены вопросы организации благоустройства вокруг Петропавловской крепости и внутри неё, а также задачи по обеспечению общественного порядка во время церемонии вноса останков в крепость и их захоронения. Я привык поставленные  передо мной задачи решать, а не обсуждать целесообразность их исполнения.
Захоронение останков царской семьи политически было приурочено к 17 июля 1998 года – восьмидесятилетней годовщине со дня расстрела семьи последнего российского императора Николая II. Ажиотаж вокруг подготовки был большой, но основная нагрузка, естественно, лежала на руководстве музея истории города, на балансе которого находились Петропавловская крепость и собор с усыпальницей. Правда, министром культуры в то время была обаятельная и энергичная  Наталья Леонидовна Дементьева, в прошлом директор музея истории Санкт-Петербурга. Она могла с легкостью позвонить главе администрации района, с которым у нее были прекрасные отношения, попросив о помощи директору музея Аракчеевув Б.С., являвшемуся ее  протеже. 
В целом,  подготовка к необычной церемонии прошла без проблем, за исключением одного инцидента, случившегося в ночь с 15 на 16 июля, когда периметр Петропавловской крепости брался под охрану силами органов милиции, поскольку уже в четверг днем 16 июля в собор должны были доставить из Екатеринбурга гробы с  останками  членов императорской фамилии. В первом часу ночи мне сообщили из дежурной части Петроградского РУВД, что под Иоанновскими воротами, представляющими собой длинный тридцатиметровый проход в крепостной стене, обнаружена… разлитая ртуть. Шарики этого весьма вредного для здоровья человека металла раскатились между камнями булыжной мостовой, покрывающей проход под Иоанновскими воротами, где должны были проходить солдаты караульной службы, доставляющие в собор гробы с царскими останками. День спустя 17 июля через Иоанновские  ворота в Петропавловскую крепость этим же маршрутом должны были пройти все официальные лица, допущенные на церемонию захоронения.
В суете  того времени никто даже не стал заниматься выяснением обстоятельств появления на пути следования похоронной процессии 1,5 килограммов ртути. Губернатор Яковлев, когда я  ему докладывал на следующий день о мерах, принятых под мое честно слово о последующей оплате, специалистами МЧС, убравшими ртуть при помощи пылесосов и других приспособлений; даже не понял, как эта ртуть могла помешать церемонии и снизить ее политический эффект. Спасибо вице-губернатору Гришанову Владимиру Васильевичу, в прошлом адмиралу и другу губернатора: «Володя! Ты что не понимаешь, какой хай бы поднялся, когда потом узнали бы, что в царскую усыпальницу занесены пары ртути?! Да у тебя ни один иностранец не захотел бы в собор зайти! Ты хоть Пашу как-то поощри, а то он чуть ли не голыми руками всю ночь эту ртуть собирал»! Действительно,  по итогам завершившейся церемонии меня, как и других членов оргкомитета по захоронению, особо отличившихся, поощрили благодарностью и вручили памятную медаль. Эту медаль изготовили на питерском Монетном Дворе и планировали вручать ВИП-персонам, однако, медали были забракованы из-за глупой орфографической ошибки: «Здесь нашли успокоение останки царской семьи».
Не буду подробно описывать общеизвестный исторический факт, когда уже утром  17 июля Президент России Б.Н. Ельцин совершенно неожиданно принял решение прилететь  в Санкт-Петербург и принять личное участие  в церемонии захоронения царских останков. Отмечу только, что из-за этого мне пришлось в срочном порядке  оформлять на себя  спецпропуск через службу ФСО для права прохода в Петропавлоский собор. Во время церемонии отпевания и захоронения царских останков я вел себя, как положено на таких церемониях вести себя православному человеку:  молился, правда, четко находясь в той зоне собора; которая была отведена для глав районных администраций. Все попытки некоторых моих коллег, уговаривавших мня подойти к Президенту Ельцину и представиться ему в качестве руководителя территории, на которой происходит  церемония, я отверг. Однако, я не мог не сделать своих собственных выводов о поведении присутствовавших в соборе ВИП-персон.
Президент России Борис Николаевич Ельцин, который никогда не был моим кумиром, произвел на меня своим внешним видом и поведением удручающее впечатление. Заплывшее, как бы восковое лицо с тусклыми, потухшими глазами, странные, почти механические движения тела давали повод предположить, что он накачан какими-то транквилизаторами. Помню, что  с горечью подумал, что «Президент у нас, кажется, двигается за счет батареек «энерджайзер», которые, в соответствии с рекламой того времени «работают долго, очень долго».
Меня не могли не поразить пустые, круглые и мутные, как у рыбы, глаза лидера партии «Яблоко» Григория Явлинского.  Стоя рядом с ним, сразу сделал для себя вывод о том, что у этого человека совершенно нет воли, чтобы реализовать любое из предложенных им начинаний. «Этот всегда будет только критиковать, потому что он патологически боится ответственности за то, что предложил, но не смог выполнить», – подумал я.
Борис Немцов, в то  время вице-премьер правительства, о котором поговаривали как о возможном преемнике Ельцина Б.Н., своей легкой, я бы сказал, фривольной манерой поведения напомнил мне… черного пуделя, помечающего столбики во время прогулки. Именно так, как пудель, даже, лучше сказать, пуделек, перебегая от одной ВИП-персоны к другой, разговаривал, подхихикивая и подмигивая один из «демократов новой волны».
Но самое сильное впечатление на меня произвел Александр Иванович Лебедь. Так случилось, что перед самым  началом церемонии,  не успев отключить свой радиотелефон, я вынужден был выйти на площадь со стороны главного входа в Петропавловский собор. На мой телефон позвонил сам (!) Никита Михалков, чтобы уточить, как ему  войти в здание собора. Выйдя на  площадь, и увидев Н. Михалкова за милицейским оцеплением, я объяснил Никите Сергеевичу, как войти в храм через боковой вход. Весь периметр главного входа был оцеплен металлическим ограждением, за которым  стояли горожане, пришедшие на Соборную площадь по специальным приглашениям.  Я немного задержался, беседуя со стоявшими в оцеплении милиционерами Петроградского РУВД. В это время у металлического ограждения в буквальном смысле слова вырос… Александр Иванович Лебедь, в то время уже являвшийся губернатором Хакасии. Не узнать его в лицо не было никакой возможности! Увидев меня, стоящего с внутренней стороны ограждения, и, приняв меня за старшего над работниками милиции, Лебедь своим поставленным генеральским голосом спросил: «У меня приглашение. Как тут в собор-то войти»? Я успел сказать только две или три фразы, где находится боковой вход и  что нужно спешить. Лебедь,  ничуть не смутившись, с легкостью и достоинством генерала  перелез  через металлическое ограждение и вошел в собор с главного входа. Причем сделал он это буквально за одну-две минуты до появления в здании Президента страны Б.Н. Ельцина. Мне, шедшему чуть-чуть сзади, хорошо было видно, как почти все присутствующие важные и особо важные персоны оглядывались на входящего в собор красивого и харизматичного генерала. Через несколько минут началась поминальная служба. Я обратил внимание на то, что ее вел не Митрополит Петербургский и Ладожский Владимир, а настоятель Спасо-Преображенского собора отец Борис.
После окончания церемонии отпевания началось производиться захоронение в специально подготовленной усыпальнице, вход в которую был ограничен. Возникла пауза, во время которой я предпочел выйти через боковой ход на улицу, отметив про себя, что какой-то месяц  назад через эту дверь выводили из собора Артура Елисеева. Неожиданно я почти вплотную столкнулся с Александром Лебедем, стоявшим рядом с моим коллегой Георгием Абелевым, главой администрации Красногвардейского района. «Это Павел Кошелев, глава администрации Петроградского района бывший чекист, но хороший человек», – почему-то в такой форме представил меня Лебедю  мой коллега.  «Ну, и что, что чекист? Так если думать, то можно сказать, что я генерал-десантник, у которого все мозги после первого прыжка с парашютом отбило», – возразил  Лебедь.
Мы перебросились несколькими фразами, после которых я, в связи с какой-то возникшей ассоциацией к месту рассказал старый «чекистский» анекдот. Сидят в тюремной камере  четверо и рассказывают, кто за что сидит:
- Я 8 лет за кражу.
- Я 10 лет за грабеж.
- Я 12 лет за разбой.
- А я 15 лет за политику.
- А ты что, диссидент?
- Да нет, я сантехник и ЖЭКа.
- ???
- Да вы знаете, я на дежурстве сидел, а меня  на аварию в здание райкома КПСС вызывают. Там трубы лопнули и горячая вода все заливает. Ну, я воду перекрыл, пошел, все трубы обстукал и говорю: тут всё насквозь прогнило, тут всю систему менять надо. Ну, мне 15 лет и дали!!!
Надо было слышать, как громко и заразительно смеялся Александр Иванович! Чувство юмора у этого человека, несомненно, было, и он умел радоваться. Мы обменялись визитками и разошлись. Неожиданно ко мне подошел сотрудник пресс-службы губернатора Яковлева В.А., удивив странным вопросом:  «А о чем это Вы, Павел Константинович, так весело разговаривали с будущим президентом России»? «Да анекдот я один ему рассказал, а он Лебедю очень понравился», – ответил я с легкостью. Может, мне бы  не запомнился этот мелкий эпизод, если бы через неделю после похорон останков царской семьи мой кабинет не посетил молодой, но очень импозантный человек, представившийся сотрудником президентской администрации. Разговаривал этот молодой человек, фамилия которого совершенно мне не запомнилась, обо всем: о делах района, обо мне лично, о прошедшей церемонии захоронения царских останков. Но, главное, что в процессе расспросов он ненавязчиво стремился узнать, с какого времени я знаком с А.И. Лебедем, и какие у меня с ним отношения.
Признаюсь честно, я так и не понял, чего хотел от меня этот молодой, но уже искушенный чиновник, для чего он приходил в мой кабинет, чего добивался. То, что окружение Ельцина Б.Н. тщательно изучает и подбирает возможных приемников первому президенту России станет мне понятным несколько позднее. Ну, а судьба генерала Лебедя известна каждому россиянину. Он не принял участия в избирательной президентской компании 2000 года в связи с преждевременной трагической смертью в авиакатастрофе…
В числе других почетных участников  церемонии захоронения царских останков я подошел к надгробию над их могилами, перекрестился и отвесил прощальный поклон. Как потом сказал друг моей чекистской молодости  генерал Владимир Г., наблюдавший за церемонией по видеоканалу: «Ты сделал это очень  красиво: сдержанно и с достоинством». Хотя в тот момент я не думал, как буду выглядеть, даже не предполагая, что за мной, как и за другими участниками церемонии, наблюдают. Просто я испытывал то покаяние, которое должен испытывать любой россиянин за совершенный в июле 1918 года расстрел царской семьи, не задумываясь о том, как я буду «смотреться».
Почетным гостям церемонии  захоронения предстояло принять участие в поминальной трапезе, подготовленной в зале  музея Этнографии (Михайловского дворца). Вместе со своими коллегами-главами администраций районов я садился в прекрасный автобус «Вольво», стоявший у Иоанновского моста. Мы отъезжали в сторону Троицкого моста и Марсова поля. Вдали за металлическими ограждениями милицейского оцепления стояли сотни петербуржцев, которые весь период церемонии находились здесь под палящими лучами солнца. Некоторые из них держали перед собой фотографии и иконы царской семьи.
Люди начали махать руками нам, садившимся в автобус. Я также в ответ помахал рукой совершенно незнакомым мне людям, как вдруг, неожиданно, услышал фразу  моего коллеги, главы администрации одного из районов: «А зачем ты, Павел, этому быдлу уподобляешься? Зачем ты им рукой машешь»? Мой ответ был резким и быстрым, сказанным в жесткой форме: « А я недалеко от этого быдла, именуемого народом, отошел. Хотя и занимаю должность главы районной администрации и свободно владею двумя европейскими языками». После этого я отсел в дальний угол автобуса, а на трапезе, скорее машинально, чем нарочито,   сел за стол  не с главами администраций, а с деятелями культуры, входившими, как и я, в оргкомитет по захоронению.
Сейчас, по прошествии лет, забылось изысканное меню «царских поминок» которое мы обсуждали с народным артистом СССР Кириллом Лавровым, а вот короткий диалог с коллегой Эдуардом Рябовым, в то время главой Ломоносовского района, при  выходе из зала запомнился:
- Ты, Паша, на Юру не обижайся. Он, кажется, и сам жалеет, что такую глупость ляпнул. Слушай, а мы вот за столом сидели и спорили, каким вторым европейским языком ты свободно владеешь? Я-то знаю, что ты свободно по-английски шпрехаешь.
- Да русским!!!
- А русский что, европейский что ли?
- А какой же? Африканский? Европейский, Эдик, европейский. Так что на русском, языке  свободно могу кому угодно ответить и за свою честь постоять! Да, ладно, скажи Парфенычу, что я на него не сержусь!
Но еще не раз мои коллеги-главы вспоминали мне эту фразу о свободном владении «двумя европейскими языками». И еще не раз эти два европейских языка мне в моей работе пригодятся. Хотя бы при проведении семинара для глав районных администраций по вопросам образования.

Образовательный бенефис.

Самым красивым и почетным венком является
 тот, который мы получили в результате воспитания и образования.
Антисфен Афинский

Боюсь, что мы становимся чересчур образованными; по крайней мере все, кто  не способен ничему научиться, принялись учить.
Оскар Уайльд

На смену В.В. Яцубе на должность руководителя канцелярии губернатора Санкт-Петербурга пришел Виктор Николаевич Лобко, в прошлом один из секретарей  Ленинградского Обкома комсомола, впоследствии выдвинутый на партийную работу в Узбекистан. К моменту назначения на новый пост в правительстве города Лобко занимал важный, но отнюдь не престижный пост  начальника отдела кадров Октябрьской Железной Дороги.  Сотрудники Смольного сразу же, как говорят в Одессе, «почувствовали разницу». На смену человеку лично преданному губернатору Яковлеву В.А., но не всегда искушенному в «аппаратных играх» пришел «аппаратчик до мозга костей», изрядно соскучившийся по власти.
Первым делом Виктор Николаевич взялся за «курирование» глав районных администраций, четко уловив, где находится своеобразный «нерв власти». Он сразу же возобновил регулярные встречи глав  районных администраций, проводившиеся при вице-губернаторе Малышеве В.И. и забытые при Яцубе В.В. Конечно же, как опытный профессионал, он поставил эту работу на плановую основу. Так случилось, что в качестве темы первого семинара, проводимого под его руководством, Виктор Николаевич предложил «народное образование» (именно так при коммунистах называлось это направление социальной работы). Мои коллеги-главы, выслушав предложение В.Н. Лобко, на некоторое время задумались, а я, будучи уверенным, что мне есть «что показать и чем гордиться», первым поднял руку и предложил провести семинар в нашем Петроградском районе. Решение  принималось где-то в начале июня 1998 года, когда я еще был увлечен идей возможных выборов в ЗАКС и еще не знал, чем закончится мое несостоявшееся выдвижение.
Семинар был назначен на 26 августа 1998 года и должен был дать оценку, в том числе,  подготовке школ к новому учебному году. Кое-кто из наиболее близких мне коллег по-дружески намекнул мне, что я, возможно, совершаю ошибку, ведь «Лобко человек весьма строгий и прекрасный орговик, не дай Бог ему чем-то не угодить при подготовке такого мероприятия или проявить некомпетентность». Но я был спокоен и уверен в себе и в сотрудника администрации.
В Петроградском районе еще со времен старого исполкома райсовета народное образование считалось приоритетным направлением, которому уделялось       повышенное внимание, в том числе и в вопросах финансирования. Так случилось, что  заместитель председателя райисполкома Юрий Андреевич Егоров стал депутатом райсовета и активным членом комиссии по образованию. Председателем комиссии в тот период, когда я был Председателем райсовета, был Владимир Владимирович Смолов, мой самый порядочный конкурент на выборах в качестве первого лица райсовета. Разве я мог не поддержать этих людей, истинно любивших и знавших районное образование?
В дальнейшем, став  главой районной администрации, мне оставалось только продолжить работу по приоритетной поддержке в районе народного образования хотя слово «народное» в период «демократически реформ» из названия этой сферы деятельности почему-то выпало. Огромную роль в сохранении и приумножении всего лучшего сыграли заместители, курировавшие  образование: Владимир Иванович Гаврилов и Сергей Петрович Литвинов, сами в прошлом руководители образовательных учреждений. Велика роль в различных новациях в сфере образования заведующего РОНО Геннадия Андреевича Соколенко, много лет «стоявшего у руля» образования в Петроградском районе.
Благодаря слаженной и дружной работе нам удалось не отдать, не закрыть практически  ни одного детского сада, вернуть для нужд образования несколько зданий бывших школ, некогда закрытых и переданных под «нужды народного хозяйства». В районе сложилась разнообразная палитра  дошкольных и школьных учреждений образования, в которую входили: авторские школы-гимназии, школа индивидуального образования, Вальдорфская школа, школы-лицеи, коррекционная школа и другие учреждения образования. Не случайно, что многие школы района, причем не только суперпопулярная 56-я гимназия, были широко востребованы для устройств в них детей городских ВИП-персон, в том числе, проживающих в других районах.
Если еще учесть, что начальником орготдела в тот момент был приглашенный на работу в администрацию В.В. Смолов, доцент и бывший председатель депутатской комиссии по образованию, то, я думаю, у меня не было поводов сомневаться в успешности проведения семинара для глав районных администраций. Оставалось только правильно сформировать программу семинара и утвердить её у В.Н. Лобко.
Программа, предложенная мной, понравилась В.Н. Лобко еще до начала семинара. Мы постарались охватить все виды образования: дошкольное, школьно-гимназическое, продемонстрировать одну из первых в городе школ индивидуального обучения для больных детей, страдающих физическими недостатками. Отдельно было уделено внимание внешкольному образованию, а также организации образовательного процесса в детских домах, которых в нашем районе было целых три. Еще при подготовке семинара мне удалось продемонстрировать хорошее знание предмета, а уж когда мы начали посещать учреждения образования, и Лобко увидел мои отношения с их руководителями и детьми, многие из которых легко узнавали меня, а я называл их по именам, то  понял, что я «правильно проявил инициативу».
К сожалению, детей мы могли видеть только в оздоровительном детском саду «Кудесница», что на Каменном острове, да еще в детском доме № 23. В остальных школах и гимназиях учебный год еще не начался, так что Лобко и моим коллегам приходилось общаться лишь с директорами и преподавателями. Виктору Николаевичу понравился ряд руководителей, о которых он не переставал говорить в превосходных степенях. Товарищеский ужин, венчавший, как и положено, подобные семинары, также прошел «на должном уровне».
Может, правда, я, как обычно, вел себя слишком раскованно или слишком ярко. Не знаю. Твердо могу сказать лишь одно: даже после столь  удачно проведенного мероприятия я не стал ближе Виктору Николаевичу; который буквально за несколько месяцев вырос в значительную фигуру в аппарате правительства, став рядом с губернатором Яковлевым В.А. своеобразным «серым кардиналом». Думаю, что мой неформальный, «неаппаратный» стиль поведения, отсутствие раболепствования и «чиновничьего прогиба» перед вышестоящими начальниками скорее всего не очень-то положительно воспринимались В.Н. Лобко, воспитанным в «старых, добрых партийно-комсомольских традициях».

Горький осадок жаркого лета 1998

Нас не надо жалеть,
Ведь и мы никого не жалели…
Семен Гудзенко

Из событий «жаркого лета 1998» мне хотелось бы вспомнить еще три события. Одно из них касалось юбилея коллеги, а два других самой больной темы в работе главы районной администрации: состояния жилищно-коммунального хозяйства. Все эти три события оставили у меня на душе горький осадок.
Первое событие – шестидесятилетний юбилей главы администрации Колпинского района Владимира Дмитриевича Копосова не предвещал поначалу никаких отрицательных эмоций. Владимир Дмитриевич, или просто «Дмитрич», этот большой, похожий на доброго медведя человек, всегда излучал доброжелательность,  не раз давал мне, в общем-то, молодому руководителю,  простые и мудрые советы. Его любили в районе, интересами которого он жил беззаветно.
Будучи  не очень речистым от природы человеком, Копосов не рассуждал, а просто делал добрые, важные для района и проживающих в нем людей дела. А люди отвечали ему любовью и уважением. Участвуя в праздничном торжестве по случаю  Володиного юбилея, состоявшегося 12 июня 1998 года в Колпино, я подумал, что мне бы самому очень хотелось, чтобы люди, пришедшие на мой юбилей также искренне, доброжелательно и уважительно относились ко мне, как к Человеку, а не к Должности. В случае с В.Д. Копосовым я уверен: люди ценили его в день  Юбилея как Человека, как Работника и просто как Мужика.
Мы, коллеги  Владимира Дмитриевича, постарались, как можно теплее, поздравить его, максимально создав хорошее настроение человеку, отмечающему свой юбилейный  день рождения  во время законного и заслуженного отпуска. Каково же было мое изумление, когда в процессе нормального русского застолья с водкой, песнями и танцами один из верных заместителей В.Д. Копосова сообщил мне угнетавшую его и других сотрудников администрации новость: «Знаешь, Паша, Володя еще не знает, он же в отпуске. А ведь губернатор подписал приказ о его увольнении на пенсию, как госслужащего, достигшего предельного возраста»!
Эта новость буквально пронзила меня насквозь: «Ну, Владимир Анатольевич, Вы уже, действительно, стали политиком, раз с такой легкостью, не задумываясь о форме и последствиях для человека, так определяете его судьбу»! Ведь Колпино вместе в Кронштадтом дали самый большой процент голосовавших за губернатора Яковлева в 1996 году. И решающую роль в этом, я уверен, сыграл  Владимир Копосов…
Дмитрич ушел из нашей когорты глав администраций тихо и без прощания. Знаю со слов близких ему людей, что свой уход с любимой и  нелегкой работы Владимир воспринял очень болезненно. Его место заняла… директор школы, в прошлом учитель. Хорошая, в принципе, женщина, жизнь которой через несколько лет трагически оборвется в автомобильной катастрофе. Через короткое время главой администрации Фрунзенского района станет также женщина, но уже полковник милиции  Анна Маркова. Я тогда еще не мог знать, что через девять месяцев  мое кресло главы районной администрации займет доселе неизвестная мне женщина из администрации Московского района Людмила Андреевна Косткина. Да… общественный «женсовет» Ирины Ивановны Яковлевой начал действовать вовсю, многое, очень многое определяя в жизни нашего города, в расстановке кадров и в приоритете инвестиционных проектов.
Известие об увольнении В. Копосова, столь добросовестного и преданного губернатору в прямом и переносном смысле отрезвило меня. В Смольном, а также публичных выступлениях Яковлева В.А. все чаще стали звучать фразы о «ротации кадров» как о естественном процессе в управлении городом. В тот момент я еще более серьезно задумался о выборах в Законодательное собрание, понимая, что моя личная судьба руководителя все больше и больше начинает зависеть не от качества работы и ее результатов, а от оценки моей личной лояльности жене губернатора и самому Владимиру Анатольевичу. Август 1998 года дал мне возможность в этом лишний раз убедиться.
В начале 1998 года по 5-му каналу петербургского телевидения начала выходить новая документальная телепередача «Власть. Открытая политика», которая в чистом виде была «заказухой» Смольного, решившего активно заняться своими пиаровскими акциями. Как объяснил мне один из коллег по предвыборному штабу Яковлева В.А., «эта передача дает возможность губернатору показать народу свою жесткость, наказывая нелюбимых людьми чиновников». Действительно, губернатор всегда выглядел в этой телепередаче, хорошо продуманной и смонтированной с помощью его пресс-службы, «добрым царем-батюшкой», помогающим простым людям «добиться правды» у его отдельно взятых нерадивых подчиненных.
Один из первых сюжетов телепередачи касался моего района. Не стану утомлять читателя подробностями длинной, многолетней тяжбы жителей одной из квартир Петроградского района, расположенной на первом этаже. При  всех ее коммунальных неудобствах, она все-таки была отдельной, хотя ее хозяева еще со времен советской власти и старого исполкома требовали предоставления им другого отдельного жилья, причем непременно в Петроградском районе.
Вопрос в чистом виде  касался жилищно-коммунального хозяйства, реформирование  которого в то время активно занялся  Яковлев В.А., перепоручив эту работу тогдашнему начальнику КУГИ города Герману Грефу. Работы по осушке подвала под квартирой гражданки Н. должны были провести жилищные органы, которые в тот момент фактически выводились из подчинения глав районных администраций, переводясь на централизованное финансирование из вновь созданного комитета по жилищному хозяйству. К тому же подвал всего дома, где находилась квартира гражданки Н., нельзя было осушить, не заменив 120 погонных метров ливневой канализации, находящейся на балансе ГУП «Водоканал», имеющего свое руководство и финансирование. Мною были даны, по указанию секретариата губернатора, объяснения на сюжет передачи, которые, казалось, все ставили на свои места. Тем более, что к 15 сентября, как и было запланировано ранее, ремонтные работы были произведены и подвал дома по улице Блохина под квартирой гражданки Н. был осушен.
Тем не менее, 24 августа 1998 года я получил «выговор без вины». Как потом объяснили симпатизирующие мне люди из пресс-службы Яковлева В.А., «это было сделано потому, что ты не захотел наказывать своих подчиненных». На мое резонное возражение, что я объяснил губернатору, что не считаю себя вправе наказывать своих подчиненных без их вины, мне ответили: «А вот губернатор  сказал, что пусть люди видят, что он наказывает Кошелева, который активно поддерживал его на выборах. Тогда люди поймут, какой губернатор принципиальный»!
Какова на самом деле «принципиальность» губернатора Яковлева, я понял позже, когда один из бывших работников пресс-службы, вынужденный уйти из Смольного, сообщил мне, как «искался этот сюжет». И показал мне документы еще старого «ходыревского» Ленгорисполкома, в которых Яковлеву В.А., отвечавшему тогда за городское хозяйство, в 1988 году объявляли выговор за нереагирование на жалобу гражданки Н. по тому же адресу…
Я не стал спорить и что-либо доказывать Яковлеву, тем более, что все силы и нервы в конце августа 1998 года ушли на преодоление кризиса неплатежей, вызванного дефолтом. Тогда я даже не обратил внимания на совпадение двух фактов: предложение В.С. Барсукова (Кумарина) о встрече в целях склонения меня к отказу от выборов в ЗАКС как раз совпало с объявлением мне выговора и выставлением меня как руководителя в телепередаче 5-го канала в не очень      приглядном свете. Выводы, уважаемые читатели, делайте сами! Я сумел сделать правильные выводы из этой ситуации гораздо позже.
Практически в то  же время  произошло еще одно событие, связанное с жилищно-коммунальным хозяйством родного Петроградского района. Утром 20 августа 1998 года (в седьмую годовщину ГКЧП) на первом этаже дома № 18 по Зверинской улице произошло своё «ЧП районного масштаба»: в доме обвалилась часть внутренне несущей стены. Я прибыл на место происшествия с командой своих сотрудников через считанные минуты, получив информацию от милиции.
Зрелище было ужасное: весь коридор коммунальной квартиры первого этажа был завален не менее чем двумя-тремя кубометрами кирпичного боя, вылетевшего из стены. Позже выяснилось, что жильцы самовольно решили углубить нишу от бывшей печки, сделав в ней шкаф-кладовую, что и привело к обрушению. По всей стене, покосившейся от вертикали, пошла трещина. По счастливой случайности никто из жильцов при аварии не пострадал. Мне с моими коллегами Николаем Макаровичем Роженцевым, возглавлявшим районное жилищно-коммунальное хозяйство и Орловым Юрием Григорьевичем, начальником отдела строительства совместно с милицией пришлось проникать в вышерасположенные квартиры и эвакуировать оттуда людей.
Причем не все жильцы делали это с большой охотой, не до конца понимая опасность положения. Конечно же, к нам «на адрес», где мне пришлось провести несколько часов, приехали корреспонденты с телевидения, которым мне пришлось давать интервью, объясняя, как, куда мы эвакуировали людей, какие меры планируем предпринять для ликвидации аварии. К моему счастью, никто из телевизионщиков, а приехали; как обычно, несколько телеканалов, ничего не переврал и не сказал в адрес администрации ни одного худого слова. Кто-то из тележурналистов даже похвалил наши оперативные действия, выразив сочувствие «удручающему состоянию жилого фонда Петроградского района».
 Для меня же самым важным уроком из этого происшествия  стало то, что мы, район, администрация не смогли получить никакой практической помощи от городских управленческих структур, оставивших район один на один с его проблемами, которые нам перекладывать было не на кого. Устранять аварийность, и содержать людей в гостинице «Дружба» районная администрация должна была за счет скудного районного бюджета.
Заикаться губернатору Яковлеву о выделении денег было бессмысленно. Мы, главы администраций, хорошо знали его любимую шутку: «С деньгами-то и дурак справится, а ты попробуй сделать без денег»! Однажды, но это будет уже в начале 1999 года, когда мой уход с должности главы администрации будет казаться неизбежным, я в ответ «пошучу» губернатору афоризмом собственного сочинения: «Без денег нельзя создать ничего, кроме долгов». Понял ли он тогда мою шутку. И принял ли её? Не знаю. Не думаю, что да.

Последняя осень

Реформы никогда не идут просто… их бремя несут не себе не политики, а терпеливые, преданные делу мужчины и женщины.
Адлай Стивенсон

Все реформаторы, каких бы строгих правил они не придерживались, живут с тем размахом, какой только могут себе позволить.
Лоуган Пирсон Смит

Во главе реформ всегда стоит безумец.
Теодор Рузвельт

Начиная осень 1998года, как обычно, с поздравительных мероприятий в честь Дня Знаний 1 сентября, я не задумывался о том, что эта осень может оказаться для меня  последней в работе на должности главы районной администрации. Хотя я осознавал, что губернатор «подставил» меня  в моей так и несостоявшейся избирательной компании в Законодательное собрание, но я не мог предположить, что он будет стремиться «убрать» меня с должности. Слишком очевидна была кризисная ситуация  финансового дефолта в стране. Мы, главы районных администраций, имевшие солидный опыт работы, чувствовали  себя очень нужными губернатору Яковлеву, поставившему перед нами задачу, чтобы наш город успешно пережил предстоящую зиму.
Я сам, как и подавляющее большинство моих товарищей по «корпусу глав администраций», ни о чем другом не думали, как только о проведении всех необходимых мероприятий «по обеспечению зимнего максимума» в условиях кризиса неплатежей и обесценивания рубля. Мы, как солдаты 41-го года, грудью встали на  борьбу за жизнеобеспечение всех сфер жизни наших районов. А работать в этом направлении становилось не легче, а только труднее и труднее.
Губернатор В.А. Яковлев совместно с мэром Москвы Лужковым и губернатором Нижегородской области Б.Е. Немцовым еще в конце 1996 года выступил с инициативой проведения реформы жилищно-коммунальной отрасли. На первом этапе эту работу в  правительстве Санкт-Петербурга курировал вице-губернатор Михаил Маневич, который очень вдумчиво и осторожно подходил к ломке старых управленческих связей, понимая, чем может  грозить провал этой очередной, как обычно в России непродуманной и экономически непросчитанной «реформы». Однако, после трагической смерти М. Маневича в августе 1997 года курирование жилищно-коммунальной сферы  и реформы ее управления перешли к его преемнику – Герману Оскаровичу Грефу, доморощенному экономисту-демократу, гораздо более амбициозному, чем профессиональному и порядочному чиновнику.
Будучи демократом по происхождению, то есть одним из типичных аутсайдеров советского периода, Герман Оскарович хорошо усвоил главный принцип административно-командной системы: «Ты начальник – я дурак. Я начальник – ты дурак» И, главное: «Тот прав, у кого больше прав»! В своем административном раже он ломал, ликвидировал, реорганизовывал, издавал инструкции, утверждал «положения», регулирующие ту сферу жизнеобеспечения города, которую он не то что не удосужился  изучить, но которой даже не понимал. Потому что в своей жизни, руководствуясь своим опытом, он, похоже, ни разу не приходил в жилконтору и не общался ни с одним живым сантехником или техником-смотрителем.
Зато Греф  мог с легкостью приводить цифры и показатели содержания социального жилого фонда в США, Германии, Финляндии, опираясь на оценки многочисленных зарубежных экспертов, аналитиков и координаторов, с удовольствием за наше щедрое бюджетное финансирование разрабатывавших для Грефа и его команды горе-теоретиков «нормативную базу жилищно-коммунальной реформы». Благодаря «советам» этих «экспертов», (так хотелось написать слово «антисоветчиков»), уже с начала 1998 года жилищная система начала в очередной (который уж раз!) перестраиваться.
Главной  фишкой «идеи фикс» Г.О. Грефа было разделение жилищных органов на местах (то есть в районах) по принципу «заказчик-подрядчик». В результате районные органы управления жилищно-коммунальным хозяйством были разделены. Вместо ПРЭО (Производственных Ремонтно-Эксплуатационных Объединений), имевших в микрорайонах свои РЭУ (Ремонтно-Эксплуатационые Участки), находившиеся по отношению друг к другу в системе жесткого вертикального административно-хозяйственного подчинения и единого бюджетного финансирования были созданы РЖА (Районные Жилищные Агентства). На местах же вместо РЭУ возникли ГУРЭПы (Государственные Унитарные Ремонтно-Эксплуатационые Предприятия), являвшиеся подрядчиками по выполнению того или иного вида работ по содержанию жилого фонда, находившегося на балансе РЖА. ГУРЭПы  строили отношения с РЖА на договорной основе: то есть выполняли только те работы, которые были профинансированы. И если раньше РЭУ худо-бедно как-то считали своим долгом осуществлять текущий ремонт жилого фонда, готовить дома к зиме, то в условиях «реформы» ГУРЭПы проводили только те виды работ, на которые были заключены договора и выделено финансирование.
Эта реформа, действительно, ломала старую административно-командную систему, когда по приказу председателя райисполкома или главы районной администрации все сантехники, электрики кровельщики «брали под козырек» и за свою стабильную зарплату  шли выполнять жизненно необходимые виды работ.
В 1998 году, когда финансовый дефолт, подаренный России «киндер-сюрпризом» (бывшим премьер-министром Кириенко С.В.), лишил глав районных администраций  стабильного полноценного финансирования жилищной сферы, эта реформа носила абсолютно-однозначно «вредительский» характер. Для понимания всей «остроты момента» приведу пример моего конкретного столкновения  с вице-губернатором Грефом, происшедшего на очередном семинаре глав районных администраций, посвященном реформированию жилищно-коммунального хозяйства.
Этот семинар состоялся осенью 1998 года и проходил на территории Калининского района Петербурга. Мой коллега и товарищ Михаил Геннадьевич Михайловский великолепно организовал это мероприятие. Мы смогли посетить ряд ГУРЭПов, ознакомиться с достижениями района в области благоустройства и даже попасть на непродолжительную, но запомнившуюся для многих коллег  экскурсию в знаменитый следственный изолятор временного содержания «Кресты». Но главным на этом семинаре должна была стать встреча-дискуссия  по вопросам жилищной реформы между главами районных администраций и руководством вновь созданного под управлением Грефа Г.О. Жилищного Комитета правительства Санкт-Петербурга.
Многие мои коллеги готовились во время этой дискуссии «дать бой» руководству Жилищного Комитета, показав все маразматические стороны так называемой «реформы». Действительно, после выступления заместителя председателя Жилищного Комитета Геннадия Ивановича Воейкова на него почти в прямом смысле слова набросились мои коллеги. Геннадия стали  укорять,  обвинять, и даже прикрикивать на него, пытавшегося всеми правдами и неправдами  «оправдать» целесообразность идей своего нового шефа – Г.О. Грефа, также участвовавшего в семинаре и сидевшего на тот момент в президиуме. В какой-то момент нападки на Геннадия стали  просто злыми и не всегда аргументированными, а он никак не хотел (или не мог при  Грефе) понять и признать, что этой реформой главы районных администраций лишаются рычагов воздействия на ГУРЭПы, то есть те структуры, которые проводили и проводят конкретные ремонтно-строительные работы.  В этот момент я, доселе  молчавший, попытался помочь и Геннадию, и своим друзьям-коллегам на конкретном примере показать, к чему на практике приводит эта якобы «продуманная реформа».
Я попросил слова и сказал, что приведу абсолютно конкретный пример из своей практики работы в Петроградском районе «буквально двухнедельной давности»:
- Геннадий Иванович, - сказал я, обращаясь к представителю жилищного комитета, - тебе не нужно говорить, каково состояние жилого фонда в доме № 6/3 по улице Блохина. Для остальных участников семинара скажу: это аварийный дом с угрозой обрушения конструктивных элементов, частично расселенный уже 8 лет назад. В начале этого года на мое имя пришла жалоба от гражданки Х., проживающей в … квартире на то, что у них в туалете частично провалился пол и есть угроза дальнейшего обрушения. Жалоба была расписана, как эту и положено, через Петроградское РЖА в ГУРЭП № 1, которым руководит Николай Петрович Амелькин.
- Знаю такого, со всеми его многочисленными недостатками, - бросил мне реплику Г. Воейков.
- Для присутствующих схематично, упрощенно объясняю:  Амелькин – типичный работник жилищной сферы, сам вышедший из рабочих. Он может на работу и не очень трезвым придти, а может в подвал, затопленный по колено, зайти, чтобы воду лично перекрыть. А может пообещать три раза, что выполнит ремонтные работы, и ни разу их не сделать. Короче, образно говоря, Амелькина периодически надо брать за грудки и встряхивать, чтобы он помнил свои обязанности и соблюдал дисциплину. Так вот, мне на подпись приходит подготовленный РЖА ответ в Смольный, что все работы в квартире гражданки Х. выполнены. Готовил ответ, как и положено, сам Амелькин, отрапортовавший, что «ремонтные работы произведены и жалоба закрыта». А через некоторое время приходит повторная жалоба гражданки Х., стоящая на контроле в Смольном, из которой следует, что никаких ремонтных работ в их туалете не было проведено, и что жильцы практически этим туалетом не могут пользоваться. В сопроводительном письме из канцелярии Смольного от меня требуют письменных объяснений о причинах волокиты и появления повторной жалобы.
Я созваниваюсь с гражданкой Х. по телефону, лично приезжаю в ее квартиру на улице Блохина дом 6/3 и убеждаюсь, что в их туалете «не ступала нога сантехника». Получилось так, что никаких ремонтных работ не проводилось, а я, доверившись Амельктину и Районному Жилищному Агентству, не проконтролировавшему работу ГУРЭП -1 подписал «дезу», за что мне теперь грозят из Смольного взысканием. Если бы раньше я мог по полной программе наказать Амелькина, чтобы и другим врать не повадно было, чтобы другие начальники ГУРЭПов трепетали, то сейчас я вынужден в Жилищный Комитет представление писать о наказании Амелькина.
- Правильно, - парирует мне Воейков, - теперь он в нашем подчинении, мы его за такое очковтирательство и накажем по полной программе.
- Нет, Гена, уже не накажете. Вот послушай, какой ответ я получил от Вашего комитета: «Наказать Амелькина Н.П. не представляется целесообразным, в  связи с тем, что он в своем объяснении представил данные, что  финансирование его ГУРЭП в первом полугодии 1998 года было на 30% ниже нормативного». А то, что он острую жалобу жильцов проигнорировал, ввел в заблуждение администрацию своей ложью о якобы выполненных работах, так за это не Амелькину, а, видимо, мне, главе администрации отвечать!!!
Я, как мог, более эмоционально закончил свое выступление, которое одобрительными репликами поддерживали мои коллеги. Я уже видел, как смущен Г.И. Воейков, с трудом пытающийся подобрать ответные аргументы, как вдруг из президиума нашего собрания  услышал почти что крик Германа Грефа:
- А, гоподин Кошелев! Мне понятны Ваши гэбистские штучки! Вам бы только таких людей, как Амелькович встряхивать, по стенам размазывать, разбираться, как Вы у себя в КГБ привыкли. А Вы бы лучше работу с Амелькиным наладили на основании положений и нормативных актов, которыми мы Вас вооружили.
Я не выдержал и перебил Грефа:
- Так ведь Амелькин и ему подобные Ваших нормативных актов не читают! Да и не работают эти нормативные акты и положения.
- Как не работают? Господин Кошелев, эти документы разрабатывали иностранные эксперты на основании опыта рыночных цивилизованных стран…
- Герман Оскарович!  Опуститесь на землю!!! Вы сами
хотя бы одного «живого» сантехника видели? Вы материальную базу этих «цивилизованных» стран с нашей жилищной системой сравнивали? А  инфляция и дефолты там такие же, как в России? Да Вы пытаетесь, образно говоря, калифорнийские кактусы пересадить на нашу почву. А я Вам не как бывший чекист, а как нынешний хозяйственник-управленец ответственно заявляю: калифорнийские кактусы в парке Ленина в городе Санкт-Петербурге не приживаются!!!
- Да Вы, господин Кошелев, зачем и чему в Америке учились? Да Вы тут фактически саботажем занимаетесь! – Греф разошелся не на шутку, таким злым я никогда не видел этого щеголеватого юриста-экономиста, чистого теоретика-реформатора по своей сути.
 Меня начали одергивать мои коллеги, прося «не заводиться» и не отвечать Грефу, опасаясь, что перебранка выльется в скандал. Я замолчал, махнув рукой: «Ну, какой мы можем найти правильный выход из кризиса жилищной системы, когда у нас разговор глухого с немым»!
Тогда на семинаре и после него я как-то не очень задумывался о том, что Греф, естественно, «заложит» меня губернатору Яковлеву как человека неблагонадежного и неразделяющего их головокружения от успехов очередной псевдорформы. Мне казалось, по крайней мере, из ответов Яковлева В.А. на наши вопросы, что губернатор сам понимает, что в условиях финансовой нестабильности, дефолта и падения курса рубля к доллару эта реформа обречена на провал. Однако, по каким-то неведомым мне причинам наш губернатор, в отличие от Б. Немцова и Ю. Лужкова, вовремя свернувших жилищную реформу, пошел до конца и тем самым исключительно усугубил и без того плохое состояние жилищного фонда центральных районов Петербурга дореволюционной застройки. Да тут еще его безудержная увлеченность  так называемой уплотнительной застройкой…
В этом вопросе мои взгляды на застройку в центре Петроградского района очень сильно отличались от взглядов губернатора. Думаю, что именно мои негативные взгляды на уплотнительную застройку в  центре города, которые я открыто высказывал, и послужили основной причиной, по которой губернатор Яковлев В.А. решил «убрать» меня из Петроградского района. Ему все больше и больше становились нужными только те чиновники, которые не только не спорили, но даже не возражали, слепо выполняя любое указание губернатора.
Я же никак не мог согласиться с посылкой губернатора Яковлева В.А. о том, что «вдоль Каменноостровского проспекта можно насчитать 40-50 пятен для застройки жилья». Я аргументированно возражал Яковлеву В.А.: «Но ведь под этими «пятнами» Вы подразумеваете маленькие скверы и садики, которые являются последними зелеными зонами нашей плотной «капиталистической застройки».  К тому же я не без основания приводил примеры, когда  при строительстве одного нового дома давали трещину два старых, находившихся по соседству, и которые впоследствии приходилось расселять или капитально ремонтировать, устраняя аварийность.
А по  вопросу подхода к  застройке Крестовского острова мои взгляды с взглядами губернатора разошлись диаметрально. Я был убежден, что  в начале надо утвердить единый архитектурный проект застройки всего острова, определяющий зонирование рекреационных зон и жилых территорий, а также определить проект инженерной инфраструктуры всей территории острова, просчитать затраты на расселение  аварийных домов 30-х годов постройки, обязав инвесторов вносить суммы для расселения этого ветхого и аварийно жилья. Кроме того, я был сторонником привлечения крупных инвесторов, заинтересованных в комплексной застройке острова по единому архитектурному проекту.
Губернатор Яковлев, на словах поддерживавший меня, фактически вел дело к тому, чтобы «раздать» остров под застройку по частям. К чему привела такая политика, можно увидеть, проехав сейчас по Крестовскому острову. Мне, честно говоря, стыдно за тот архитектурный ералаш, который вырос на одном из живописнейших островов дельты Невы.  Однако, в этом нет моей вины, и я не несу за это ответственности, поскольку все эти строительные проекты реализовывались уже после того, как я покинул кресло главы районной администрации Петроградского района. А рассуждать, кто какую выгоду получил от реализации этого «архитектурно-строительного» винегрета, и, в какой степени повысилась коррупционность подобного рода «инвестиционных» проектов я не буду. Думаю, что люди в наше время достаточно поумнели, чтобы понять, «за какой интерес» принимались те или иные решения, наносящие непоправимый ущерб архитектурному и историческому облику  нашего любимого Санкт-Петербурга.
Но до того, как покинуть свой пост, и  перестать препятствовать «новорусской» застройке Петроградской стороны, я еще успел провести в районе несколько ярких, запоминающихся мероприятий.

«Вместе со всеми»

Кто помогает другим, тот помогает себе.
Японская поговорка

Дитя не может быть красивым – оно прекрасно…
Евгений Клячкин

Еще осенью 1996 года ко мне обратились представители районного общества инвалидов и мои сотрудники С.П. Литвинов и О.А. Мазнюк с предложением провести фестиваль творчества детей-инвалидов. К работе над этим проектом был привлечен художественный руководитель творческого коллектива «Маленькие звездочки» Сергей Савенков и его сестра Ирина.
Слава о наших талантах из «Маленьких звездочек» к этому времени уже гремела далеко за пределами Петроградского района. Энтузиасты своего дела Сергей и Ирина Савенковы обладали особым талантом: находить талант в маленьких детях и раскрывать его за счет «выведения» поющих детей на большую сцену. Песенный фестиваль «Маленькие звездочки» из районного и городского  в последствии дорастет до всероссийского и  многие его участники найдут себя в профессиональном творчестве. По замыслу инициаторов нового фестиваля предстояло подготовить песенные и музыкальные номера детей-инвалидов, которые выступят на большой сцене  Актового зала нашей районной администрации. Оргкомитету, который возглавили С. Литвинов и О. Мазнюк, предстояло решить все организационные вопросы, начиная с подбора и поиска детей, заканчивая финансированием подарков и призов участникам фестиваля.
Не стану описывать все трудности того нелегкого дела, совершавшегося, к тому же впервые, думаю, не только в городе, но и  в стране. Но у Сергея Петровича уже был хороший опыт поиска финансирования для танцевальной пары Елена Лозко – Александр Александров, принявших в 1997 году участие в первом чемпионате мира  в Японии по танцам на инвалидных колясках, где «наши» сразу же (с первого раза!) заняли призовое место. Естественно, я тоже заразился этой идеей и постарался «заразить» ею тех предпринимателей, которые приходили ко мне на прием для решения вопросов своего бизнеса. Поэтому первый фестиваль был достаточно успешен, хотя и не очень заметен из-за небольшого состава участников и короткого срока на подготовку. Второй фестиваль был также «мероприятием районного масштаба».
«Фестиваль творчества детей-инвалидов», проведенный 11 декабря 1998 года по-настоящему удался. Он стал, действительно, городским мероприятием с привлечением прессы и телевидения.  В оргкомитет фестиваля вошел отец Павел (Красноцветов), настоятель Князь-Владимирского собора. Кроме концертной программы, венчавшей результаты фестиваля, проводившегося в течение всего года, в фойе были выставлены рисунки и поделки детей-инвалидов. Для победителей были подготовлены призы, медали, дипломы, мягкие детские игрушки.
Принцип нашего фестиваля, названного «Вместе со всеми» был таковым, что каждый ребенок-инвалид независимо от его вклада и достоинств его творческих успехов получал свою награду, приз и подарок. Вместе с детьми  инвалидами на сцене в подпевке и подтанцовке выступали здоровые дети из савенковских «Маленьких звездочек». Разве можно описать радость родителей детей- инвалидов, которые видели  свое любимое чадо на большой, прекрасно украшенной сцене, да  еще солирующим среди здоровых, почти профессионально занимающихся музыкой детей!!! Не случайно весь первый ряд актового зала занимали родители детей, участвующих в фестивале, которые снимали на видеокамеры и фотографировали своих детей, победивших на конкурсе, а, главное, победивших свой недуг, духовно победивших в этом конкурсе, именуемом Жизнь…
Некоторых детей-инвалидов  их сверстники, здоровые дети выводили на сцену под руки, а некоторых выкатывали на инвалидных колясках. Честное слово, не только у меня подкатывал ком к горлу и влажнели  глаза, видя, как стараются эти дети, как расцветают  на их лицах улыбки после грома аплодисментов, раздавшихся в их адрес. Я испытывал гордость, стоя на сцене вместе с этими детьми, вручая им призы и подарки. Нет, не за себя и свою администрацию, придумавшую и организовавшую эту прекрасную акцию, а за этих детей,  и их родителей, которым ежедневно приходится Побеждать и Преодолевать. Мы, чиновники, только лишь чуть-чуть помогли им в этом. Не более того.

Вновь на международной арене

По мирскому учению ничего нет лучше, как иметь богатство и власть, а для христианина нет ничего труднее жизни с богатством и властью.
Блез Паскаль

Совершенно неожиданно для себя самого осенью 1998 года, а если точнее, то с 18 по 23 сентября  я совершил поездку в составе своеобразной делегации в Италии. В состав наше группы входили: представители МИД России, петербургской митрополии, российских вооруженных сил и правительства Санкт-Петербурга (последнее представлять суждено было мне). «Сосватал» меня в эту поездку бывший председатель Ленгорисполкома Владимир Яковлевич Ходырев.
Делегация выезжала в город Тренто (Северная Италия), где должна была проходить ежегодная церемония в городе Роверетто у так называемого Колокола Павших (этот колокол был отлит  из артиллерийских орудий времён Первой мировой войны). Инициатором приглашения на традиционную ежегодную церемонию был католический священник, кардинал провинции Трентино Дон Сильвио. Кроме  церемонии у Колокола Павших наша поездка была также приурочена к 20-летию со дня смерти митрополита Ленинградского и Новгородского Никодима, Патриаршего Экзарха Западной Европы (1929-1978). Организатор приглашения нашей делегации Дон Сильвио многие годы был лично дружен с Владыкой Никодимом и стремился почтить его память в юбилейную годовщину со дня его смерти.
Участие делегации из России в проводимой в Роверетто церемонии носило определенный политический характер, а Дон Сильвио, друживший с В.Я . Ходыревым и искренне любивший Россию, очень желал, чтобы его родной город Тренто установил побратимские отношения с одним из районов Санкт-Петербурга. Выбор В.Я Ходырева, который по каким-то причинам не смог вылететь в Италию, пал на наш Петроградский район, где сам Владимир Яковлевич и проживал, а, значит, выбор Ходырева В.Я. пал  и на меня, главу этого района. Бывшему председателю Ленгорисполкома пришлось даже уговаривать губернатора Яковлева В.А., чтобы он отпустил меня  в Италию На мое счастье губернатор «дал добро», и на целых пять дней я освободился от суеты и напряжёнки своей нелегкой работы в районной администрации.
Однако расслабиться мне за эти дни было некогда, в связи с проведением  множества встреч «на высоком международном уровне». Каждому члену нашей небольшой, но очень быстро сдружившейся делегации, предстояло в какой-то день «быть на передовой». Мне в день подписания  протокола о побратимских отношениях с мэром города Тренто. Представителю МИД России в Санкт-Петербурге Виктору Алексеевичу Лопатникову и адмиралу Юрию Халиулину на церемонии у Колокола Павших. Протоирею отцу Геннадию (Звереву), настоятелю Софийского собора в Пушкине в момент проведения панихиды по убиенным в Первую и Вторую  Мировые войны. Директору музея-заповедника «Екатерининский дворец» Ивану Петровичу Саутову на переговорах по заказу престола из итальянского мрамора для реставрируемого Исаакиевского собора.
Пожалуй, только два члена делегации не стремились выйти на первый план. Это генеральный директор и крупный акционер «Балтийской Строительной Компании» (БСК) Игорь Александрович Найвальт и корреспондент радио «Россия» Лариса Захарова. И. Найвальт был главным спонсором этой поездки, и, как человек, безусловно, умный, энергичный и православный, занял внутри делегации одно из лидирующих мест. Лариса Захарова, молодая, хорошо образованная, талантливая журналистка готовила по итогам наших встреч, мероприятий и церемоний серию репортажей на российское радио.
Я, надеюсь, не ударил в грязь лицом при подписании документов о побратимских контактах с очень уютным и симпатичным городом Тренто, расположенным у подножия Доломитовых Альп. Здесь мне пришлось, также как и в Берлине (Германия) и в Лахти (Финлядия) и Западном Голливуде (США) произносить длинные речи, стараясь не допустить политических ошибок и некорректностей, вести неформальный, интересный для слушателей  рассказ о  моем районе  и городе. Думаю, что у меня уже был накоплено достаточно опыта, и я на должном уровне  представил свой город и свою страну.
Вся наша делегация достойно представила (впервые в истории  подобных мероприятий) Россию на ежегодной церемонии поминовения погибших воинов у Колокола Павших  в Роверетто. Мне надолго запомнятся звуки этого колокола, разносившиеся по окрестным горам и долинам в память о тех, кто навеки остался на полях былых сражений ХХ века. А еще я буду помнить свое первое в жизни катание на гондоле  в легендарной Венеции, где мы провели несколько часов перед обратным возвращением в Петербург. С улыбкой думаю о том, что в нескольких американских семьях хранятся видеокадры, на которых в итальянской гондоле сидят русские, двое из которых ( Найвальт и Кошелев) громко и проникновенно поют, проплывая по волнам Большого канала русскую народную песню «Из-за острова на стрежень»…
К сожалению, дружба района с городом Тренто не получила своего продолжения. Зимой 1999 года скончался Дон Сильвио, а я был переведен из района на другую работу. Как показала практика дружеских связей с районом Тиргартен германского Берлина и городом Лахти соседней Финляндии, все зависело от личностного фактора формальных или неформальных лидеров. Уходили инициаторы дружеских связей, и прекращались контакты…

Прощальный конкурс

Лучше заслужить награду и не получить её, чем получить награду незаслуженно.
Марк Твен

С момента моего возвращения на должность главы районной администрации (так называемого «третьего пришествия Кошелева») работа по благоустройству конкурсных объектов была для меня одной из важнейших задач. Здесь я не жалел никаких сил на пиаровские акции, хорошо помня, как бывший мэр Собчак не захотел ни оценить, ни признать достижения на конкурсном объекте по улице Куйбышева дом 28.
На этот раз наш район готовил комплексное благоустройство двора и фасадов бывшего доходного дома, построенного в стиле модерн на набережной Карповки дом 19. В этот раз нам хотелось не просто удивить конкурсную  комиссию тем, что нам удалось отреставрировать 10 «падающих» аварийных балконов, привести в порядок подъезды, восстановить фонтан, замостить плиткой двор, восстановить металлические  кованные ворота и организовать паркинг для автомобилистов, проживающих в доме. Была еще одна «изюминка» проекта, которую мне удалось довести до губернатора и представителей прессы еще во время летнего губернаторского объезда.
Наша районная администрация, осуществляя эти ремонтные работы, обращала внимание риэлтерских фирм на завершающуюся реставрацию дома и его благоустройство. Мы призывали риэлтеров продолжить расселение коммунальных квартир в этом доме, поскольку проведенные администрацией работы за счет бюджетных и внебюджетных источников существенно повышали ликвидность жилья по этому адресу. Тем самым  администрация района старалась решить еще одну социальную проблему: расселение коммунальных квартир. Более того, кроме  прекрасно подготовленной пояснительной записки и пресс-релиза, где приводились цифры финансовых затрат и объемы проведенных работ, мы приняли решение  провести театрализованный праздник, посвященный возрождению истинно петербургского двора.
Сценарий разрабатывался отделом культуры под руководством Оксаны Мазнюк  и художественного руководителя «Потешного театра» Анны Баландиной. Орготдел и управление делами пригласили на праздник почетных жителей огорода и района: Михаила Боброва, Андрей Петрова, Даниила Гранина, Льва Зайкова, Владимира Ветрогонского и других. Школьники седьмых классов из соседней гимназии пришли на праздник как на урок истории и петербурговедения.
С раннего утра суббота 24 октября 1998 года выдалась для жителей дома  19 по набережной Карповки совершенно необычным днем. Утром их двор подметал дородный бородатый дворник в армяке и фартуке  с бляхой, в углу двора примостился такой же колоритный чистильщик обуви с деревянным ящиком и набором щеток и вакс, также одетый по моде начала ХХ века. По двору ходили и громко рекламировали свои услуги: точильщик ножей и ножниц со свои нехитрым станком; сборщик тряпок и макулатуры, раздававший детям за принесенные старые газеты и бумагу сладости и свистульки; коробейник продавал «за гривенник» бублики и за три копейки наливал душистый квас. По двору ходили  одетые по моде «Серебряного века» дамы и кавалеры. Сама Зинаида Гиппиус (Анна Баландина) читала свои стихи. На балконе последнего этажа делал  гимнастические упражнения Петр Францевич Лесгафт, в начале ХХ века, действительно, проживавший в этой квартире.
Почетные гости, школьники, работники администрации, жильцы дома и просто прохожие были вовлечены в это действо. Конечно же, были приглашены журналисты и  телевидение. Я хорошо теперь понимал: важно не только  сделать доброе, нужное дело, но еще важнее его правильно преподнести, продемонстрировать.
К сожалению, в этот день губернатор не почтил своим вниманием наш праздник, и открывать его пришлось мне, как высшему должностному лицу района. Я рассказал о том, что было целью нашего проекта, и отметил, что сегодня мы лишь восстанавливаем былую красоту,  уникальность архитектуры и атмосферы дворов нашей любимой Петроградской стороны.  Я также перечислил великих соотечественников, которые жили или бывали в этом доме в начале века (Ф. Шаляпин, П. Филонов, поэт В. Кузмин).
 А затем был праздник. Яркий, уличный. С музыкой и танцами. И кто же мог устоять и не пуститься в пляс, когда во двор (просто случайно, проходя мимо), зашла группа поющих цыган? Люди, живущие в доме, и жители коммуналок, и «новые русские бизнесмены» спускались из своих квартир во двор и окунались в атмосферу праздника. Некоторые прилично одетые люди подходили ко мне и другим сотрудникам администрации и спрашивали: «А Вы не знаете, в …-й квартире Шаляпин не бывал? Ну, или еще кто-нибудь известный»? Музыка, танцы, разноцветные шары, цыгане, бродячие цирковые артисты, шарманщик, стихи и песни того времени – это был  хороший урок истории. Не только для гимназистов, но и для почетных граждан города; для журналистов, для жителей дома, для всех, кого затронула эта, в общем-то, не очень хитрая идея.
Вечером 24 октября 1998 года, после празднования 50-летнего юбилея моего чекистского друга и коллеги Сергея Огнева, я смотрел телесюжеты о «нашем» празднике и радовался. Также мне было приятно читать на следующий день питерские газеты, написавшие много доброго о нашем дворе и его празднике. Правда, первого места в конкурсе благоустройства нашему району опять завоевать не удалось. Финансовые возможности Центрального района мы перепрыгнуть никак не могли. А специальных оценок и призов «за артистизм» жюри конкурса не давало.

Клуб «Дом-4»

Я не знаю большей роскоши, чем
роскошь человеческого общения.
Антуан де Сент-Экзюпери

Той же последней осенью, проведенной в районной администрации, я, неожиданно для себя, стал президентом профессионального клуба сотрудников контрразведки  «Дом-4». Клуб существовал уже два года, когда я первый раз посетил его заседание в июле 1998 года. А уже 14 октября 1998 того же года мои коллеги оказали мне доверие, выбрав своим президентом.
В этот день, как я шутил, «в России были проведены первые бескровные перевыборы президента». Я сменил на президентском посту Бориса Васильевича Лавочкина, который, по сути, был душой и организатором клуба. У меня не было прямого стремления стать «первым среди равных» в нашем мужском клубе, но члены правления, по-видимому, рассчитывали на мой административный ресурс, а также энергию, свободное владение речью, гитарой.
На посту президента  клуба «Дом-4» я проведу почти три года. Не могу сказать, что они будут отмечены какими-то супердостижениями. Мне удастся провести  интересный новогодний вечер в декабре 1998 года в Белом зале на Большой Монетной улице дом 19. Вечер был одновременно посвящен и Новому году и Дню ЧК. В этот день многие коллеги  играли на бильярде подаренном нашему клубу (по моей просьбе) одним из предпринимателей. После моего ухода из района мне придется очень долго и муторно «выцарапывать» этот не самый дорогой бильярдный стол из здания некогда родной администрации, доказывая, что бильярд дарили не Петроградскому району, а клубу чекистов-ветеранов. В конце-концов, справедливость  восторжествовала, и бильярдный стол нашел свое место в одном из холлов стационара УФСБ на Крестовском острове.
Еще, пожалуй, мое президентство могло запомниться мне и мои бывшим коллегам несколькими удачными вечерами, проведенными мною по моим собственным сценариям, где я пел, читал стихи, произносил тосты и предоставлял слова своим товарищам. Да, может, еще тем, что в конце 1998 года я дал интервью журналу «Личности Петербурга» в числе моих коллег-чекистов и воинов-интернационалистов, которое умный и тонкий журналист Кирилл Метелев очень удачно назвал, уловив мою фразу: «Я хочу быть собой». В 2001 году я «сдал бразды правления» в Клубе новому президенту – Андрею Анатольевичу Липатову, в то время заместителю начальника УФСБ по Санкт-Петербургу и Ленинградской области по кадрам.
В настоящее время в нашем Клубе уже четвертый президент – мой бывший «бригадир» по следственному отделу Валерий Иванович Аксаков. А я продолжаю оставаться почетным членом правления. Эпиграфом к этой короткой главе не случайно выбраны слова Сент-Экзюпери. Подавляющее большинство членов нашего Клуба, бывшие сотрудники КГБ-ФСБ, действительно, из всей роскоши этой новой российской жизни могут позволить себе лишь роскошь человеческого общения. К счастью, у нас никто не сможет её отнять. И раз в месяц я иду на Клуб, совершенно не задумываясь, какую должность сейчас занимаю я, а какую мои коллеги, которых  хочу увидеть, и с кем могу  в течение двух-трех часов по-человечески пообщаться за рюмкой водки или за стаканом вина.

Конец главы (не по Голсуорси)

Не удержишься ты наверху.
Ты стремительно падаешь вниз…
Владимир Высоцкий

 На этот раз мне не вернуться,
 Я ухожу, придет другой…
Владимир Высоцкий

Будучи поставлен во власть не употребляй на должности при себе лукавых людей; ибо в чем они погрешат, за то обвинят тебя, как  начальника.
Солон

К концу ноября 1998 года в моих отношениях с губернатором четко обозначился кризис. Я окольными путями узнавал, что готовятся те или иные решения по застройке Крестовского и Каменного островов, о которых  меня, а, значит,  районную администрацию не ставили в известность. Я чисто физически начал ощущать  изменение к себе отношения со стороны человека, с которым я был «на одних баррикадах». К тому же у меня  наметился серьезный конфликт с руководством банка «Менатеп Санкт-Петербург», грозившим мне «обратиться к губернатору» за помощью в возврате кредита, за который я по неосторожности поручился.
Ситуация выглядела достаточно банально. Мои американские друзья, девелоперы Алан Сени, Крейтон Инглиш и Владимир Авидон, не раз бывавшие в России, выступили с идеей создания коммерческого предприятия по поставке в Санкт-Петербург и эксплуатации мобильных биологических туалетов. Тема казалась для нашего города  тех лет особенно актуальной. Старые туалеты «Водоканала» закрывались и распродавались под кафе, рестораны, магазины с легкость необыкновенной. Летние и стационарные павильоны  и кафе, торгующие пивом, открывались в огромнейшем количестве, зачастую без каких-либо санузлов. В связи с чем, подъезды, соседние с такими «точками общепита», превращались  попросту в отхожие места. Американские бизнесмены просто диву давались, наблюдая эту ситуацию.
Во время поездок в США в 1997 и 1998 годах я специально изучал ситуацию с работой мобильных биотуалетов в городе Нью-Йорке и в штате Коннектикут, выезжал на завод по производству туалетных кабинок  в городе Делонега (штат Джорджия). Результаты моих исследований были доложены губернатору Яковлеву В.А. в виде служебной записки, демонстрирующей преимущества такого вида услуги. В документе подробно описывалось, как мобильные туалеты используются на строительных площадках, парковках и в местах проведения массовых мероприятий. Приводились цифры, что только в Нью-Йорке работают около 15 частных компаний и имеется в эксплуатации около 300.000 (трехсот тысяч!) мобильных биологических туалетных кабинок.
Губернатор  Яковлев не рискнул  поручать вопрос «отуалечивания» комитету по благоустройству, руководство которого в то время искало альтернативный путь закупки подобных туалетов в Германии. Мне же он разрешил эксперимент: «Попробуй, но администрацию в структуру не вводи. И денег бюджетных на закупку кабинок не трать»! Я не стал тратить на туалеты не только бюджетных, но и  внебюджетных денег. Однако, помогая американцам  создать ООО «Санитек-интернешнл» я по-глупому «вляпался» при оформлении вновь созданной коммерческой структуре  банковского кредита.
Американцы, научные горьким опытом строительства жилого коттеджного  поселка «Росинка» для дипломатов в Подмосковье, не хотели рисковать своими деньгами, предпочитая приобрести туалетные кабины за счет  банковского кредита. Такой валютный  кредит с удовольствием был предложен банком «Менатеп Санкт-Петербург», а меня банковские служащие, среди которых были и мои бывшие коллеги-чекисты  заверили, что поручительство  «за фирму» главы районной администрации «будет чистой формальностью».
Я подписал требуемые  документы, и работа фирмы началась. Мне нет необходимости оправдываться ни пред читателями, ни перед Смольным, ни перед правоохранительными органами: ни учредителем фирмы, ни лицом, получающим прибыль от ее деятельности, я не был. По крайней мере, впоследствии прокуратура и «сыщики» из Смольного никакой моей материальной заинтересованности найти не смогли. Хотя сейчас, по прошествии десяти лет, я совершенно искренне жалею, что «не имею доли»  в этом туалетном бизнесе, который, пройдя нелегкие времена и испытания, сейчас оказался очень востребованным.
Фирма начала работу, несмотря на то, что санитарными нормами того времени (вы, читатели, будете смеяться!) были предусмотрены  туалеты с выгребными ямами, а вот о биологических туалетах наши старые советские санитарные нормативы ничего не знали! Потихоньку к августу 1998 года ООО «Санитэк интернешнл» вернуло почти треть кредита,  исправно платила проценты, оказывало благотворительную помощь Петроградскому району. Однако, в августе 1998 года произошел знаменитый дефолт. На счету компании было более 70.000 рублей (при цене доллара в 6 рублей), но все, кто пережил дефолт, помнят, что доллар в течение одной недели взлетел за отметку в 25 рублей!
В те августовские дни обанкротились сотни фирм, особенно таких, которые, как «Санитэк»,  брали; казалось бы, выгодные валютные кредиты. Надо было как-то выходить из положения: или пролонгировать кредит, или перекредитовываться, или… Но банк, а, точнее, его руководители заняли другую позицию: оказание давление на меня, как официального поручителя. В результате, с меня начали требовать погасить долг ООО «Санитек» деньгами … бюджета района.
Сейчас у меня нет ни единого сомнения в том, что эта позиция была согласована председателем правления банка с губернатором города. От меня хотели именно того, что было незаконным, точнее даже противоправным. Я же занял другую «юридическую позицию»: мое поручительство следует признать юридически ничтожным, поскольку я превысил свои должностные полномочия, за что готов нести ответственность перед губернатором. Я, дйствительно, готов был нести ответственность, хотя целых три месяца занимался поиском выхода из ситуации, которая, как я понял позже, для  банка «Менатеп» с его миллиардными долларовыми оборотами была абсолютно «непроблемной». Списать 70. 000 $ в убыток для этого банка было простым решением. Однако, банк предпочитал оказывать давление на меня, в том числе путем обращения с жалобой на имя губернатора…
Возможно, все, что произошло между мной и банком, решилось бы очень просто. Ведь в самом начале кризиса в первых числах октября 1998 года  я провел беседу с председателем наблюдательного совета банка Дмитрием Николаевичем Филипповым, в прошлом начальником налоговой инспекции нашего города, и он пообещал мне «поговорить  с Виталием», чтобы «урегулировать проблему». Но, в эту «последнюю осень», казалось, кончилось мое везение: буквально через два дня после нашего разговора Д.Н. Филиппов был убит взрывом бомбы в подъезде собственного дома. Я остался один на один  с проблемой возврата банковского кредита.
Не буду упрекать моих «американских друзей», но они хранили за океаном молчание, не желая рисковать своими «живыми» деньгами, даже когда я сообщил им о том, что из-за этого кризиса я могу лишиться своей должности. Они уже однажды потеряли в России значительные денежные средства и не хотели наступать не одни и те же грабли.
Впрочем, до конца 1998 года меня «не трогали». Губернатор был твердо уверен в том, что «держит меня на крюке», а в декабре состоялись выборы в Законодательное собрание города, и кому-то надо было их организовывать и, естественно, за них отвечать. Результаты выборов удовлетворили губернатора Яковлева: по 40-му избирательному округу депутатом стал Алексей Белоусов, а по 41-му Сергей Шевченко.
Во время выборов я занял позицию «стойкого нейтралитета», стараясь ни прямо, ни косвенно не показывать и не выказывать своих предпочтений им симпатий. У меня уже к декабрю 1998 года сложилось устойчивое мнение, что выборы перестали быть честным и открытым состязанием кандидатов, их предвыборных программ. Деньги, «черный» и «белый» пиар, административный ресурс и поддержка со стороны «сильных мира сего» стали носить решающее, если не подавляющее значение. Тогда, в декабре 1998 года я  искренне был рад тому, что не ввязался в это «грязное дело» – выборы, вложив  в это дело чужие деньги и свое здоровье, интеллект, энергию.
Я видел и понимал, что Законодательное  собрание становилось для губернатора Яковлева В.А. просто «карманным». И с удивлением задавал сам себе вопрос: «А почему же ты, Паша, хотел поменять свой пусть и не сладкий, но совершенно конкретный своей полезностью пост в органе исполнительной власти на этот сомнительный престиж и необходимость коалиций с людьми, которые тебе, подчас, глубоко несимпатичны или даже неприятны? Неужели ты забыл мудрость первого псалма Давида о том, что «блажен муж, который не ходит на совет нечестивых… и не сидит в собрании развратителей». Ведь еще в присно памятные 1990-1993 годы ты так любил цитировать эти строки для себя самого, настраиваясь на очередное общение с депутатами,  с вожделением сидящими в президиуме райсовета…
К декабрю 1998 года я как будто  прозрел, осознав всю неоправданность и непродуманность моей «романтической идеи» о выборах в Законодательное собрание Санкт-Петербурга. В жизнь страны и нашего города пришли другие времена, другие отношения между людьми, все более определявшиеся коммерческой выгодой и  реальными деньгами, которые можно было за счет этих отношений получить. Я все больше и больше  начинал ощущать, что  не вписываюсь в эти отношения, оказываясь за пределами своего района и своей Петроградской администрации, где «правила игры» были другими, более человеческими что ли, не так зависящими от дележа прибыли и активов.
Для меня  всегда критерием оценки Работы был ее Результат, полезность Людям и Делу, которому служил. И еще, чтобы обязательно были  хорошие человеческие отношения в коллективе. По крайней мере, доброжелательные. Именно, исходя из этих принципов, я готовился к проведению последнего (как я уже предчувствовал) Новогоднего вечера для сотрудников районной администрации.
Этот вечер мы решил провести 30 декабря 1998 года в Белом зале Горчаковского дворца (Большая Монетная улица дом 19), который наша администрация уже более полугода ремонтировала после  полнейшего развала, осуществленного последовательно в начале оргкомитетом Игр Доброй Воли, а затем заявочным комитетом Олимпиады-2004. Здание было частично разморожено, электропроводка в нем находилась в аварийном состоянии, и мне пришлось более года добиваться передачи этого дворца под нужды районной администрации.
Новогодний праздник должен был вершить определенный этап героических усилий отдела строительства районной администрации под руководством Ю.Г. Орлова по восстановлению жизнедеятельности этого особняка, долгие годы использовавшегося под нужды районного комитета КПСС. На своеобразном «оргкомитете» новогоднего вечера, в который, как всегда, входили сотрудники отдела культуры, управления делами и орготдела, мы решили провести вечер  в форме давно забытого жанра «голубого огонька», сидя за столиками со спиртным и закусками. Артистов решили не приглашать, посчитав,  что мы сами сможем себя хорошо развлечь. Привлеченная в качестве сценариста Наталья Федосовна Еремина,  профессиональный культпросветработник,  написала  стихи  отличных, интересных песен для каждого структурного подразделения  администрации. Точнее, она написала стихи на мелодии популярных песен, которые должны были исполнять сами сотрудники.
Наш «придворный» поэт, замечательный человек, в прошлом морской офицер, Леонид Иванович Мельников (сейчас, к сожалению, уже покойный)  написал стихи в виде гороскопа на 1999 год. А  какой стол был накрыт начальником отдела  торговли администрации Юрием Григорьевичем Киржоем, я даже не буду пересказывать. Приведу, пожалуй, только слова «Главной песни», которая исполнялась мной под гитару на мотив песни В. Высоцкого из кинофильма «Вертикаль» («Здесь вам не равнина»…).
Все слова, за исключением двух строк о Всевышнем, принадлежат Наталье Ереминой, но, честное слово, я готов  под всеми этим словами подписаться! Наталья Федосовна, как истинный профессионал, смогла вложить в свои стихи мои чувства и мысли. Исполнил эту песню я, как мог,  эмоционально и с чувством. Мог я тогда исполнять песни, думаю, неплохо!

Здесь вам не парламент –
Здесь климат иной:
Проблемы прут
Одна за одной.
Не президент не в силах помочь,  ни мэр.
Надеюсь только на хватку и ум,
На круг друзей, что спасут от дум,
И молишься Богу, что нам показал пример.

То выборы эти,
То выборы те…
И  нужно остаться
На высоте!
Желающих нет завидовать мне подчас.
Но мне опорой не кресло, нет!
А опыт всех предыдущих лет.
И слово поддержки людей, что слышал не раз.

Район на ладони –
Ни шагу назад!
Пускай тяжело,
Но нельзя дрожать.
Нельзя этот груз никому не отдать, не продать.
Надеюсь на Бога, на дружбу и фарт,
На дом, семью и на свой азарт
Но все же завидую тем,  кто снова решит дерзать!

Новогодний вечер Петроградской администрации прошел прекрасно. Ярко и самобытно. Думаю, он запомнился не только мне, но и многим нашим сотрудникам, часто при встрече со мной, своим бывшим начальником, вспоминающим о наших «человеческих отношениях». Сейчас эти  отношения в новых условиях работы государственного аппарата стали в большом дефиците.
Конец 1998 года принес, к сожалению, серьезные  огорчения: один за другим ушли из жизни два офицера-артиллериста, многие годы предано и верно служившие Петроградскогму району. В «сатанинскую пятницу» 13 ноября 1998 года трагически погиб в автомобильной аварии начальник дежурной службы районной администрации Юрий Николаевич Щербаков. А 29 декабря 1998 года мы хоронили на том же Смоленском кладбище в двух шагах от могилы майора Щербакова Ю.Н. его бывшего начальника – генерал-майора Тодурова Ростислава Павловича, нашего председателя районного совета ветеранов, сгоревшего от тяжелой, неизлечимой болезни. Мне пришлось вести траурные церемонии и поминки по этим близким людям, светлая память о которых навсегда останется в моем сердце…
Новый 1999 год начался тяжко в связи  с полным бардаком в городском бюджете, вызванным дефолтом. Цены на многие товары, строительные материалы и услуги вырастали прямо на глазах, и, казалось; запланировать что-либо  совершенно невозможно. Меня страшно покоробила ситуация, когда Смольный практически не выделил денег на торжественно-траурные церемонии в честь 27 января – годовщины снятия блокады Ленинграда.  По-хорошему выручил меня, как главу администрации, депутат законодательного собрания С.А. Шевченко, выделивший деньги за счет возглавляемой им коммерческой фирмы. К его чести он никак не стремился прорекламировать свой личный вклад в эти торжественные мероприятия.
Я продолжал  отчаянно искать выход из ситуации с возвратом  кредита банку «Менатеп Санкт-Петербург» и уже наметил путь решения проблемы через одного из руководителей Лентрансгаза» – Сергея Гавриловича Сердюкова, с которым у меня сложились теплые отношения  на почве совместного «боления» за футбольный «Зенит» в ВИП-ложе стадиона «Петровский».  Практически была достигнута договоренность о выкупе компанией «Сигма-газ» векселей ООО «Санитек-интернешнл». Именно в это время меня вызвал к себе губернатор Яковлев В.А. для серьезного разговора в связи с поступившей на меня жалобой банка «Менатеп».
Уже в приемной губернатора по поведению его помощников я понял, что мне, возможно, поступит «предложение, от которого я не смогу отказаться» (так говорили  американские мафиози из знаменитого романа Марио Пьюзо «Крестный отец»). Помощники В.А. Яковлева точь-в-точь, как говорил Сергей Соловьев, меняли отношение к человеку в зависимости от позиции по отношению к этому чиновнику своего шефа, «губера», как за глаза называли губернатора Яковлева В.А.
Разговор со мной Владимир Анатольевич начал без разведки. Чувствовалось, что беседа им (или тем, кто для него ее готовил) хорошо продумана. Губернатор показал мне адресованную на его имя жалобу главы банка «Менатеп» Виталия Савельева, в которой описывались мои действия по отказу платить по долгам ООО «Санитек».  Затем  Яковлев коротко объяснил, что и он, и «все в городе считают Кошелева человеком губернатора», а ведь ему, губернатору, на будущий год идти на повторные выборы. Я, по мнению Владимира Анатольевича, должен понимать, что такие факты моего поведения будут негативно использоваться против него в процессе избирательной компании. В связи с этим, он предлагает мне… поискать другое место работы. А потом, после свого повторного избрания, он, Яковлев В.А., вспомнит обо мне и найдет для меня в своих правительственных структурах какую-нибудь подходящую должность. «Губер» закончил свою короткую, но очень содержательную речь и с напряжением стал ожидать моего ответа.
Хорошо помню, что я долго и внимательно смотрел в лицо человека, ради избрания которого губернатором города, рисковал очень многим, в том числе и жизнью. В тот момент мне очень хотелось о многом сказать прямо в лицо этому  человеку, который с такой легкостью «сдавал» меня уже второй раз за последние месяцы. Однако, какие-то вновь открывшиеся у меня качества (взамен искренности и эмоциональности) заставили меня повести себя совсем по-другому.
Интуиция подсказала, что Яковлев В.А. только и ждет моего взрыва, вспышки гнева. Он, наверняка, уже заготовил свои контраргументы  и продумал свою линию поведения на случай моего возмущения и несогласия. Я, как мог, спокойно, даже с долей безразличности, скрыв свои истинные чувства возмущения губернаторской подлостью, произнес:
- Хорошо, Владимир Анатольевич. Я согласен уйти с должности главы. Но уйти надо красиво, чтобы не подвести Вас. Ведь Вы помните, что  эксперимент с мобильными туалетами был Вашим личным поручением?
- Что, я тебе какое-нибудь письменное указание по этому поводу давал? – Яковлев даже не смог скрыть своего легкого испуга. 
- Конечно, есть Ваше письменное указание о создании коммерческого предприятия в качестве эксперимента на моей служебной записке. Впрочем, Владимир Анатольевич, за это не беспокойтесь. Я Вами прикрываться не буду. С поручительством и кредитом я сам «вляпался». Но только моей личной выгоды и денежного интереса в этом деле не ищите, его там нет.    Я «выдавал» фразу за фразой, четко, продуманно, как будто  это я, а не губернатор подготовил этот непростой и достаточно неприятный нам обоим разговор.
- Я то что, а если другие какой-нибудь денежный интерес найдут? – Яковлев явно использовал одну из заранее заготовленных фраз.
- Не найдут, будьте уверены. Как говорят в Китае, нельзя найти черную кошку в темной комнате, особенно если ее там нет. Вы же знаете, как по заказу Собчака на меня криминал и компромат искали и не нашли. Я своим служебным положением не злоупотребляю. К тому же  хочу в ближайшие две-три недели весь долг банку вернуть. У меня уже все подготовлено, – в этой части разговора я, кажется, стал вести себя увереннее, чем сам губернатор, который всегда терялся, когда продуманная его супругой Ириной Ивановной беседа начинала идти «не по сценарию».
На  этот раз я не совершил ошибки, сделанной в страстную пятницу накануне Пасхи 1998 год. Я не стал раскрывать губернатору  своих планов по погашению долга банку «Менатеп», чтоб «не получилось как в прошлый раз» (утечка информации В.С. Кумарину-Барсукову о моих планах по выборам в ЗАКС). Расстались мы с губернатором Яковлевым довольно-таки мило. Хотя на лице Владимира Анатольевича блуждала некая растерянность, поскольку он не мог понять, почему я повел себя так «сговорчиво».
Сказать, что я очень был расстроен этим разговором, значит, ничего не сказать. При «домашнем анализе отложенной партии», как говорят шахматисты, мы с Олей пришли  к общему выводу, что беседу Яковлеву, вне всякого сомнения, готовила его супруга Ирина Ивановна. Но губернатор дал в этой беседе некоторую свою «отсебятину», не самую удачную. Например, о том, что мне нужно уйти с должности главы администрации, чтобы не компрометировать губернатора на будущих выборах. Эта мысль была слишком прямой  и слишком подлой даже для нашего непростого Времени Перемен…
На Малом Домашнем Совете мы с Олей пришли к выводу, что переубедить или «уговорить» Яковлева, нет, правильнее сказать, Ирину Ивановну Яковлеву, дело, практически, безнадежное. Значит, надо поступить так, чтобы эти люди, которые перестали во мне нуждаться, имеющие свои интересы и планы в Петроградском районе, которым, по-видимому, я могу помешать, были «включены» в работу по поиску мне альтернативного места государственной или иной службы. Причем я сам все больше и больше задумывался о работе за пределами Смольного. Очень мне стало невмоготу смотреть на лица некоторых руководителей, говоривших одно, думавших другое, а делавших третье, при этом пытаясь всех учить, поучать и со всех требовать того, чего они никогда не требовали от самих себя…
Через месяц с небольшим я вновь был вызван к губернатору:
- Ну, что, Павел, работу себе нашел? – с места в карьер задал вопрос Яковлев.
- Нет,  не успел, - нарочито буднично ответил я, - очень занят был  возвратом долга банку.
И  протянул губернатору письмо Председателя Правления банка «Менатеп» на его имя, где Виталий Геннадьевич Савельев выражал мне особую благодарность за работу, проделанную по возврату долга ООО «Санитек Интернешнл». Пока губернатор пробегал глазами текст письма, я добавил:
- Ну, а что спешить. Еще зиму нужно району пережить, да и до выборов больше года еще осталось!
Это уже было с моей стороны чуть-чуть нагловато. Я увидел недобрый, из-под бровей взгляд Яковлева, так и не нашедшего, что мне сказать. Тогда я взял инициативу  в свои руки:
- Владимир Анатольевич! Я все понимаю, и даже, как видите, не оправдываюсь, хотя вины моей меркантильной нет. За кресло свое не держусь, но хочу остаться в обойме. Помогите мне подобрать достойную должность, и я буду честно и добросовестно работать там, куда Вы меня рекомендуете.
Возможно, эти удачно сказанные фразы разоружили губернатора Яковлева. А, может, он оказался не готов к тому, что долг банку погашен, и у него не осталось заготовленных на меня «крюков». На прощанье он пробурчал мне что-то в духе: «Ну, все равно, ты тоже думай, что-то для себя ищи».
Я пытался, честное слово, пытался искать, делая это как можно более аккуратно. Ведь это в Финляндии мэр города Лахти Сеппо Вялисало мог за год до окончания очередного срока своей работы сказать, что он «планирует закончить свою государственную службу и уехать жить в Великобританию к своей взрослой дочери». И никто  не переставал к нему относиться с почтением и должным уважением. Не стремился его «подставлять» и занять его кресла мэра «досрочно». У нас же стране стоит только  появиться слухам, что какого-то начальника «уходят», к нему резко меняется отношение. В этих условиях найти ему новую для себя стезю становится весьма трудно. У меня не было никаких «своих» коммерческих структур, долей в фирмах, торговых павильонов и арендованных на подставные фирмы площадей. Для районных коммерсантов в качестве партнера или наемного работника я был «просто неинтересен».
 В конце февраля – начале марта 1999 года, когда зима уже заканчивалась, и подошло время по весне «убирать» уже «дозревших» глав районных администраций (почти как озимую рожь!), я почувствовал, что «под меня копают». Этим человеком, возжелавшим занять мою должность, оказался «Последний 1-й заместитель». Я нарочно не пишу фамилию этого человека, оказавшегося подлым мерзавцем, чтобы не порадовать его упоминанием в будущей книге. В этой книге некоторые люди из моего окружения  не увидят не найдут своих фамилий и даже упоминаний о них и своих подлых поступках. За исключение двух-трех случаев, вызванных конфиденциальностью, в основном это подлецы, которых, говоря словами В.В. Маяковского, я «не хочу даже ставить в книжку».
Этот человек в мае 1998 года был рекомендован мне самим губернатором, но уже к осени того же года я имел возможность убедиться, в том, что этот человек  образец карьериста, рвача и предателя, больше всего на свете ценящего свою карьеру и деньги. С декабря 1998 года он находилсся в отпуске и на больничном, избегая обещанного мной заслуженного взыскания.
Именно он, «Последний 1-й заместитель», пронюхав, что губернатор «двигает» меня с должности; развил бурную «подковёрную» возню, сумев подключить к истории с невозвращенным кредитом даже городскую прокуратуру. Как оказалось, у него там были связи, а меня там «не все любили» за острую критику этой организации по итогам бурных избирательных событий 1996 года. По моим данным, «Последний 1-й заместитель» даже пошел на финансовые расходы, чтобы стимулировать  разбирательство.
Формальным поводом для проверки было заявление председателя правления банка «Менатеп» Савельева В.Г. от 1 февраля 1999 года. И хотя 26 марта 1999 года тот ж Савельев В.Г. направил на имя прокурора города письмо № 080-08-067/99 с сообщением  о том, что кредит и проценты по нему возвращены ООО «Санитэк» в полном объеме, проверка с «копанием материалов» продолжалась. Даже, несмотря на то, что Савельев особо подчеркнул: «Глава администрации Петроградского района Кошелев П.К.  активно способствовал возврату кредита», проверка была продолжена уже с точки зрения моих возможных превышений служебных полномочий или злоупотреблений служебным положением.
«Последний 1-й заместитель», не появляясь более трех месяцев на работе, часто «показывал свои уши», как говорили мои коллеги-чекисты, в тех местах, где на меня «копали компромат». К моему удивлению, он активно расположил к себе и настроил против меня некоторых моих бывших коллег-чекистов, пребывавших уже тогда в солидных чинах и званиях. Тогда они еще не раскусили этого интригана и любителя легких заработков, а также его личные качества. Позднее он  будет изгнан из всех органов государственной власти, когда  «подставит» уже не меня, а своих «высоких покровителей».
У меня не было никакого желания повторять заново свой «подвиг Александра Матросова», сделанный в 1996 году. Я шутил: «одну амбразуру два раза грудью не закрывают». Понимая, что работать  губернатор даст мне не больше  двух месяцев, сделал все для того, чтобы «Последний 1-й заместитель» ни за что не занял мою должность.
Еще я сумел не поддаться на дешевую (всего-то в 3.000 $) провокацию, устроенную мне «доброжелателями». В конце марта 1999 года мои хорошие знакомые молодые юристы сообщили, что знакомый им сотрудник горпрокуратуры просил передать мне, что проверка  материалов в городской прокуратуре может быть «успешно» закрыта за означенную сумму в 3.000 американских долларов. В противном случае мне могут мотать нервы, продолжать проверку в поисках фактов создания мною преференций для фирмы «Санитэк», стремясь  доказать в моих действиях злоупотребление служебным положением. Я очень спокойно выслушал моих юных «правозащитников» и сказал следующее:
- Ребята! После суда с Собчаком я твердо и неуклонно не верю в существования Правосудия в нашей стране. Но если я передам через вас неизвестно кому в городской прокуратуре хотя бы 1 доллар или 1 рубль, тем самым я дам повод подозревать  меня в виновности, и не только в злоупотреблении, а  в коррупции и во взяточничестве, и еще во всех семи смертных грехах. Так что, перефразируя таможенника Верещагина: «Вот что, ребята, денег я вам не дам»!
Какое настроение было у меня в те дни, предшествующие моему уходу с должности главы районной администрации? Сложное… Я беспредельно устал за  девять лет бесконечной борьбы с проблемами, возникающими ежедневно и ежечасно. Уже почти не успевал восстанавливаться, особенно потому, что в последнюю зиму  ложился спать  не раньше часа, а подчас и двух часов ночи. Только в это ночное время у меня появлялась возможность прочитать почту главы районной администрации. Как я любил шутить: «Сегодня у меня было всего лишь два килограммометра документов». Сколько человеческой боли и страданий было в этих документах,  как, подчас, было нелегко заснуть после их чтения… 
Спасало только одно: после своего рабочего дня главы администрации, завершавшегося ночным чтением документов, я был таким усталым, что буквально проваливался в свой сон, наполненный фантасмагорическими сновидениями. Я устал, беспредельно устал за эти годы труда и напряжения.  Может,  поэтому  ждал «исхода  из своей должности» как своеобразного избавления от ежедневных добровольных страданий. Я понимал, что своим упорным поведением, своей открытой позицией  заставлю губернатора Яковлева В.А. «что-то найти для меня». Хотя и понимал, что в этом «что-то», скорее всего, буду не на первых ролях.
Правда, меня смущало одно обстоятельство. Мой друг и  коллега Евгений Никольский, глава Приморского района, ушедший добровольно со своей должности в январе 1999 года, при встрече сказал мне: «Паша, не слишком доверяй Володе. Постарайся остаться на государственной службе, или губер сможет тебя обмануть, не выполнив обещанного». Евгений, поверивший обещаниям Яковлева В.А., сам написал заявление об уходе с должности главы администрации района, став президентом футбольного клуба «Динамо» (Санкт-Петебург). Губернатор обещал Евгению, что окажет футбольному клубу большую финансовую и организационную помощь. А потом, через несколько месяцев Евгений также добровольно был вынужден покинуть свой «почетный пост» президента футбольного клуба, потому что ничего из обещанного ему губернатор не выполнил, а клуб оказался на грани банкротства. И ему все в своей жизни пришлось начинать сначала…
Но, зато был доволен губернатор, сумевший передать Приморский район «своему» человеку, которому он доверял, и кого он хотел видеть на посту первого лица в районной администрации. Думаю, мне вряд ли удастся во всех психологических нюансах передать сейчас, девять лет спустя, свое настроение того времени. Главное, что я осознавал в тот непростой период времени, что у меня нет каких-либо шансов «продвинуться выше», сделать очередной «карьерный шаг». Понимал, что являюсь для губернатора Яковлева отыгранной картой,  никогда не смогу стать «его» человеком, которому доверяют решать вопросы, касающиеся семейного и личного благополучия губернатора и его семьи. Яковлев В.А., планируя свое будущее, предпочитал по-новому расставлять кадры. Я был не единственным из чиновников, кому в 1999-2000 годах пришлось сменить свои места работы.
Выход из ситуации, тянувшейся уже несколько месяцев, нашелся достаточно неожиданно. 2 апреля 1999 года я был вызван к губернатору, который предложил мне по собственному желанию (и его, и меня, естественно) перейти на должность первого заместителя председателя комитета по культуре. Владимир Анатольевич сделал предложение мне нарочито буднично, между делом сказав: «Ты, кажется, эту сферу любишь, и она у тебя в районе получается результативной».
Я практически не сопротивлялся, выразив свою готовность перейти на другую работу, если с этим согласен сам председатель комитета по культуре – вице-губернатор Владимир Петрович Яковлев (или «маленький Яковлев», как его за глаза все называли в Смольном). Губернатор заверил, что этот вопрос будет решен положительно,  он даст мне «отмашку», когда писать заявление. Попутно я «выпросил» еще две преференции: возможность забрать с собой своего секретаря В.И. Студитскую и автомобиль «Вольво», на котором ездил уже с 1994 года. Шеф соглашался на все, лишь бы мы быстрее ударили по рукам.
Через день или два Яковлев В.А. сообщил мне, что «маленький Яковлев не возражает», и что в четверг на заседании правительства  он хочет объявить о моем переводе. Поэтому  накануне, 7 апреля 1999 года, в конце дня надо приехать в Смольный  и написать заявление  с просьбой о переводе на другую должность. Для придания  мне уверенности  в том, что «все делается к лучшему», губернатор добавил: «Месяца два-три побудешь первым замом вместе с Б., а потом я его уберу. И будешь единственным первым заместителем, пока Петровичу срок пенсионный не подойдет. А срок пенсионный у него уже наступил. Ты понял?»
Я понял все. Может,  не до конца поверил в искренность слов губернатора, но подумал, что это для меня не самый худший вариант. Утром в среду 7 апреля 1999 года, в православный праздник Благовещенья, я пошел в Князь-Владимирский собор на исповедь и причастие. Эти таинства, а также церковная служба настолько успокоили меня, вселив уверенность в правильности совершаемого поступка, что вечером 7 апреля я добровольно снял с себя почти девятилетние вериги ответственности за Петроградский район. Я написал заявление о переводе в комитет по культуре на должность первого заместителя председателя. Предварительно, по поручению Яковлева В.А.,  подготовил распоряжение о возложении обязанностей главы администрации на своего проверенного и надежного заместителя Литвинова С.П.  «Последний 1-й заместитель», по-прежнему, скрывался на больничном, боясь  наказания за совершенные им меркантильные проступки.
Однако утром 8 апреля 1999 года губернатор в Смольном сообщил мне, что «принял немного другое решение». Он попросил меня «оставить в районе машину «Вольво», поскольку главой района будет… женщина: «После правительства поедешь вместе с Лобко ее представлять в администрацию». На мой вопрос, кто это,  был дан ответ: «Косткина Людмила Андреевна из Московской районной администрации. Признаюсь честно, за почти девять лет работы в органах государственного управления Петербурга я впервые услышал эту фамилию. В этом решении чувствовалось  вечернее «суфлирование»  Ирины Ивановны Яковлевой!» Ведь еще вчера, накануне,  судя по всем признаком, Яковлев В.А не имел своего мнения о том, кто же будут главой администрации Петроградского района после моего ухода. Но мне уже было все равно…
На правительстве губернатор, объявляя о моем переходе почему-то, скорее всего по привычке, соврал, что «Павел Константинович давно просил меня перевести его на работу в культуру». Никаких цветов, подарков, кроме рукопожатия, не было. Подавляющее большинство моих коллег, по окончании заседания правительства молча пожали мне руку. Очень грустное лицо было у моего коллеги и сослуживца по работе в Ленинградском Управлении КГБ Валерия Александровича Голубева, главы Василеостровской администрации. Он чувствовал или уже знал, что будет вслед за мной и Евгением Никольским следующим, кто покинет пост главы районной администрации. Действительно, через пару недель Валерий по аналогичной, как и я, схеме, перейдет на должность председателя комитета по туризму.
В этот длинный-длинный день 8 апреля 1999 года я успел попрощаться с сотрудниками администрации и директорами промышленных предприятий, объединенных в мою  бытность первым лицом района в «Клуб директоров промышленных предприятий» при главе администрации Петроградского района. Прощание проходило в Белом Зале Горчаковкого дворца на Большой монетной  улице дом 19, где 24 мая 1990 года я был избран Председателем Петроградского районного совета. С моей стороны директорам было «выставлено» угощение и скромные памятные подарки: экземпляры книги афоризмов «Апофтегмы», составителем которой был уже бывший глава  Петроградской районной администрации.
Я старался держаться как можно спокойнее и увереннее, убеждая всех, что мое решение об уходе с должности главы администрации правильное и своевременное. Не случайно прощальное интервью, данное газете «Петроградская сторона» я назвал: «Не раньше, не позже, а вовремя». Имелись в виду сроки своего «добровольного» ухода с должности главы районной администрации. Госпожа Косткина все время посвятила общению  с заместителями, первым  среди которых был мой «Последний 1-й заместитель», резко выздоровевший, услышав новость о «новой главе». Мне она не задала ни одного вопроса, однако, уважила, посетив Белый Зал и подняв за меня бокал шампанского, пожелав мне «всего самого доброго».
Я еще не знал, как сложатся наши отношения, и не знал, что Владимир Цветков начальник инвестиционного  отдела, быстро среагировавший на приход дамы и вручивший мне для Косткиной букет цветов, будет буквально «выжит»  из районной администрации «госпожой», после чего переживет инфаркт и тяжелейшую операцию шунтирования сердечных сосудов. Не знал и не мог знать, какие неприятности,  унижения и интриги ждут меня в комитете по культуре, куда я уходил с открытым сердцем, желая одного: работать и приносить пользу людям на новом участке служебной деятельности государственного служащего.
Я также  не знал, что уже никогда после 7 апреля 1999 года мне не придется жить такой полной, насыщенной, кипучей жизнью, как за эти без малого девять лет, проведенные во главе Петроградского района. Закончилась очередная глава моей жизни. Я перестал быть главой районной администрации.  Теперь до конца жизни у меня остается своеобразная визитная карточка: «бывший глава Петроградской районной администрации».
Поздним вечером возвращаясь домой, отработав последний день в Петроградской районной администрации, напевал «про себя» одну из своих любимых песен Владимира Высоцкого:
«Я из дела ушел, из такого хорошего дела!
Ничего не унес – отвалился в чем мать
 родила, -
Не затем, что приспичило мне;-
просто время приспело,
Из-за синей горы понагнало другие дела.   

Мы многое из книжек узнаем,
А истины передаем  изустно:
«Пророков нет в отечестве своем», - 
Но и в других отечествах – не густо»…

Комитет небезопасной культуры

Что трудно? – Благородно пережить перемены к худшему.
Биант

Хорошо, если знаешь
откуда стрела,
Хуже если по-подлому
из-за угла…
Владимир Высоцкий

В здании комитета по культуре на Невском проспекте дом 40 в период службы в органах КГБ я бывал неоднократно. Здесь я участвовал в совещаниях и рабочих встречах, посвященных организации выставок художников-авангардистов, сюда я приходил для отработки своей легенды-прикрытия, готовясь к зарубежным командировкам с артистами Кировского театра и сотрудниками Эрмитажа в качестве сопровождающего  сотрудника контрразведки. Я хорошо знал и с глубоким уважением относился к бывшим руководителям Комитета (в те годы Управления по культуре): Л.Н. Нарицину, Б.М. Скворцову, А.Я. Витолю, О.М. Селезневой, М.П. Мудровой. С Мартой Петровной Мудровой, с которой мы прошли через совместное испытание в Швейцарском Берне в 1983 году,  у меня сложились, хочу думать, просто очень хорошие дружеские отношения.
В бытность моей работы в пятой службе УКГБ я иногда даже мечтал: вот бы мне служить «под крышей» этого комитета. Интересно, и перспективно с точки зрения профессиональной. Но все сложилось так, как сложилось. В Управлении культуры, а потом и комитете по культуре, не буду скрывать, работали мои бывшие коллеги, выполнявшие и свои
контрразведывательные  задачи, так и решая управленческие проблемы учреждений культуры Ленинграда - Санкт-Петербурга.
И вот теперь я назначен в Комитет по культуре на должность первого заместителя, уже безо всяких «контрразведывательных задач». Но ведь и я, образца 1999 года, совершенно другой человек. Я – государственный служащий,  чиновник с большим опытом управленческой и финансово-хозяйственной деятельности в одном из центральных районов нашего пятимиллионного города Санкт-Петербурга. К тому же возглавлял комитет по культуре вице-губернатор Яковлев Владимир Петрович, с которым у меня за годы работы в районе сложились вполне хорошие, добрые отношения. Мне даже довелось быть одним из двух глав районных администраций, которые был приглашены  на его 60-летний юбилей, состоявшийся 1 июня 1998 года в театре «Балтийский дом». Так что у меня, на первый взгляд, не было поводов для переживания и ожидания каких-либо проблем становления в новом коллективе. Но, оказалось, я не учел специфики атмосферы этого нового коллектива и стиля работы его руководителя.
В первой же личной беседе В.П. Яковлев («маленький Яковлев» – так мне хочется называть его сейчас) без обиняков заявил мне, что у него «есть первый заместитель  Никита Б.», который его «вполне устраивает». Менять что-то в структуре и перераспределении обязанностей между заместителями он не видит смысла. На мой вопрос, почему же он, Владимир Петрович, соглашался на мой приход в комитет по культуре, ответ был простой:
- А я и не соглашался. Губернатор мне приказал взять Вас на должность первого заместителя, я это сделал. А про изменения структуры Комитета по культуре и перераспределение обязанностей мне ничего не говорили. Вы пришли на должность заместителя по кино. Вот идите, кино и занимайтесь. У нас в начале мая коллегия намечена по утверждению концепции развития киносети.
У меня не оставалось выбора. Надо было идти и работать. Не мог же я пойти к губернатору и сказать: «Верните меня на прежнее место. Мне в комитете по культуре работать не дают»! Тем более, что последними словами напутствия губернатора Яковлева В.А. были следующие: «Давай, Паша, внедряйся в культуру. А по результатам внедрения будем решать, какие направления работы тебе вести»!
И я принялся осваивать новый участок работы, который вел в комитете по культуры отдел кино в составе целых шести (!!!) человек. Как тут было не вспомнить, что 20 лет назад  моя руководящая стезя начиналась  с управления двенадцатью подчиненными мне офицерами. В комитете по культуре мне «достались» в подчинение шесть женщин, некогда работавших в Управлении кинофикации еще Ленинграда, в период «золотого века» советского кинематографа и кинопроката.
В косвенное подчинение мне также достался ГУП «Петербург-кино» (бывший «Ленкинопрокат») с  коллекцией старых советских и зарубежных фильмов, которые в 1999 году уже никому были не интересны. Наше советское кино, бывшее когда-то, по словам В.И Ленина, «важнейшим из всех искусств» (с опускавшейся фразой: «в условиях полной российской безграмотности») переживало в те годы  глубочайший кризис. Всецело зависевшее от государственного бюджетного финансирования, в условиях развала государства и распада старой социалистической финансово-хозяйственной системы, первым из «всех видов искусств» пошло под откос именно кино. Кино, которое было, несомненно, самым идеологизированным из всех видов искусств, но и самым зависимым от экономической ситуации в стране.
Как радовались  в те 90-е годы уже прошлого века этой «преждевременной смерти советского кино» наши идеологические противники и  разного рода зарубежные видеопираты.  Они ввозили в Россию миллионы дешевых видеомагнитофонов,  демонстрировавших в тысячах вновь открывшихся видеосалонах низкопробные боевики, чернуху и порнуху, зачастую «нон-стоп» 24 часа в сутки, извлекая огромные прибыли и разлагая молодое поколение кинозрителей, еще не успевшее полюбить «старое, доброе советской кино».
Если в советские годы покупка видеомагнитофона была несбыточной мечтой интеллигентов, истинно любивших кинематограф, то в начале 90-х годов простой корейский «видак» стоил меньше диван-кровати российского производства, который, как жизненно необходимая мебель, был в то время значительно бо;льшим дефицитом. А в это время журналисты-демократы поливали грязью тех известных режиссеров, которые снимали фильмы, «прославляющие советский застой». Сами же кинематографисты в это время воевали между собой на очередном  съезде, стараясь поделить (конечно же, «по справедливости») имущество творческого союза, желая  на нем заработать (естественно, для себя). Кинотеатры, огромная киносеть страны, созданная десятилетиями труда партийно-советских и кинематографических руководителей, оказалась в бедственном положении. Кино в СССР всегда было прибыльным. Не случайно в советское время шутили: «Социализм держится на кине и на вине». За счет бюджетных поступлений наличных денег  от продажи алкоголя и кинопроката содержались такие  социальные отрасли как здравоохранение и народное образование.
Естественно, наши «друзья», мечтавшие о «разборе СССР по кирпичам», первые удары нанесли по этим «стратегическим целям». Думаю, читатель сам может проанализировать и сделать выводы, какие негативные последствия принесла якобы «антиалкогольная компания», на деле создавшая в стране алкогольный беспредел и взрастившая теневую экономику. Развал кино как отрасли и идеологической сферы благоприятно сказался  для проведения массовых идеологических атак на умы как старшего, так, особенно, молодого поколения,  что было легко осуществить по каналам быстро деиделогизированного и выгодно приватизированного телевидения.
Посещаемость кинотеатров в Петербурге упала в десятки раз. Зрители, особенно молодежь, почти всецело переключились на продукцию многочисленных видеосалонов и видеопрокатов.  Новые кинофильмы закупались на вновь созданном коммерческом кинорынке и стоили огромных (особенно в сравнении с прошлым) денег. Появились первые частные кинотеатры,  оснащенные новой звуковой и  проекционной техникой «Долби-Диджитал», предназначенной для показа западных боевиков, фильмов в жанре «экшн» и фэнтэзи. Российские кинофильмы, снимавшиеся с таким «продвинутым» звуком в конце 90-х годов  были просто единичными! В общем, даже предвзятый читатель поймет, что меня «кинули на ржавые гвозди», или, как принято было говорить в брежневское время, «на сельское хозяйство».
Тем не менее, я взялся за работу. Взялся с той энергией и энтузиазмом, которые еще вчера были присущи мне на работе в районной администрации. Не учел я только одного: моим новым подчиненным эти качества, как бы это помягче сказать… не совсем были присущи. В администрации я работал со многими сотрудниками в течение почти девяти лет, и они с полуслова понимали, чего я от них хочу, знали уровень моей требовательности к конкретному результату. В отделе кино комитета по культуре я увидел растерянных, несобранных женщин, привыкших выполнять свои «методические функции» в те годы, когда кинопрокат и кинопроизводство работали, как хорошо отлаженный механизм, и надо было только занять в этой огромной производительной машине свое место винтика, маховика или ременной передачи.
Сейчас же от меня и от моего скромного коллектива ни много, ни мало требовали, чтобы мы сами отремонтировали и вновь запустили обесточенную и перегоревшую машину. Да еще, чтобы дали от работы этой «машины» продукцию, причем, не требуя финансирования. Причем такую «продукцию», о которой не имели представления сами наши «заказчики» из числа руководителей в лице «Маленького Яковлева» и еще одного «Маленького Наполеона» – вице-губернатора Шитарева Владимира Ильича, позднее ставшего курировать в городском правительстве культуру.
Трудно, очень трудно, практически невозможно было дать в этих условиях результат. Тем более, что заседание коллегии в мае 1999 года совпало с открытием традиционного кинофестиваля российских фильмов «Виват, кино России!», главным организатором которого была генеральный директор «Петербург-кино» Людмила Ивановна Томская.
И, все-таки, мой «бенефис» на коллегии комитета по культуре можно было признать успешным. Мне удалось показать понимание проблем киноотрасли, вскрыв глубокие причины ее кризиса, подавляющее большинство которых не зависело от  нас, чиновников отдела кино Комитета по культуре, привлечь для участия в коллегии и получить поддержку известных российских режиссеров: Виталия Мельникова, Виктора Сергеева, Евгения Татарского. Само заседание коллеги получилось живым и интересным.
Прямо с заседания  многие его участники двинулись в  Большой Концертный Зал «Октябрьский», где состоялась церемония торжественного  открытия фестиваля «Виват, кино России»! Вечером после церемонии открытия, я принял участие в первом для себя фуршете, состоявшемся ни много, ни мало в самом Таврическом Дворце! Правда, в эти дни кинофестиваля, кроме положительных впечатлений от общения с такими популярными артистами; как Леонид Куравлев, Николай Еременко, Алексей Булдаков, Лидия Федосеева-Шукшина и другие, я получил также порцию отрицательных эмоций. По привычке, выработанной в Петроградской администрации, я сразу откликнулся на просьбу Л.И. Томской «поискать спонсоров». Мне удалось «напрячь» одного из руководителей «Балтонэксимбанка» оказать финансовую помощь фестивалю. Так случилось, что симпатизирующий лично мне человек сумел предоставить не деньги, а… элитный, дорогостоящий импортный алкоголь на весьма солидную сумму. Естественно, руководство банка и лично человек, принявший решение об оказании помощи фестивалю, были приглашены на торжественную церемонию открытия и фуршет в Таврическом дворце.
Как же мне было неприятно услышать от человека, выделившего «в фонд фестиваля» алкоголь на большую сумму, что он не видит его на столах. Вдвойне было  неприятно услышать от Томской Л.И. полуистерику-полуобвинение в том, что «алкоголя было слишком мало, и выставлять его в огромном зале было нельзя».  В тот момент я даже поверил в это объяснение, однако… ни на одном из мероприятий кинофестиваля я так и не увидел ни коньяка «Хеннеси», ни виски «Джонни Уокер» (блю-лейбл) и других элитных напитков. По словам той же Людмилы Томской, все эти напитки были выпиты на единственном мероприятии, которое… я пропустил. Мне сразу вспомнилась  сцена из знаменитой «Кавказской пленницы»: «Вино, четыре бутылки. Выбросила в пропасть»!
После этой ситуации я буду гораздо осторожнее в «добыче» денег.  Даже не потому, что их легко; по привычке выработанной у деятелей культуры, могли «прихватизировать». Я понял, что здесь, в комитете по культуре, я перестал быть первым лицом, и  не всегда смогу исполнить свои обещания людям, поскольку меня могут подвести мои начальники. Еще я понял, к счастью для себя, уже в самом начале моей работы в комитете по культуре: мне надо учиться «быть не первым лицом».
Еще один вывод для себя я сделал достаточно быстро: я не очень-то был нужен губернатору Яковлеву В.А.  в качестве энергичного и инициативного работника комитета по культуре. Главным для него было убрать меня из Петроградского района, который на глазах, начиная со второй половины 1999 года, становился объектом так называемой «уплотнительной застройки». Значит, мне нужно было  самому утверждаться  и утверждать себя  в новом, весьма непростом коллективе в сфере культуры, коллективе, насквозь пропитанном духом театрального интриганства.
«Маленький Яковлев», когда-то работавший в качестве ректора Ленинградского государственного института театра, музыки и кинематографии, на самом высочайшем уровне овладел искусством театральных и  чиновничьих интриг, без которых тогдашний комитет по культуре просто невозможно было представить.
Я не сделал ни одного публичного заявления, не дал еще ни одного интервью (что я, в принципе, умел хорошо делать), а уже отдельно взятые представители прессы уже «обсасывали» возможные перспективы прихода бывшего чекиста Кошелева-Коршунова к руководству культурой города. Очень скоро, уже в мае 1999 года в заштатной газетенке с претенциозным названием «Лига избирательниц», № 5 (19) за 1999 год появилась статья «Искусствоведы в штатском возвращаются»? Эта  статья в ксерокопиях начала активно распространяться как в недрах самого комитета по культуре, так и в подведомственных учреждениях:  в музеях, театрах, музыкальных школах и среди моих новых подчиненных – директоров кинотеатров.
Автор статьи, скрывшийся (несомненно) под  псевдонимом «Мария Николаева»,  сообщала своим возлюбленным «избирательницам» и, думаю, «избирателям» о том, что «по городу ходят слухи» в целях «прозондировать мнение общественности о предстоящее событии», каковым, по мнению автора, является планируемая замена «строгого, но справедливого Владимира Петровича Яковлева на опытного искусствоведа в штатском Павла Кошелева-Коршунова».  Далее журналистка рассуждала о том, что «бывшие подопечные» чекиста Кошелева-Коршунова «настолько разуверились в своих возможностях влиять на решения власти, что воспринимают слух  вероятном назначении господина Кошелева совершенно пассивно». Далее автор с мастерством профессионального провокатора, действующего по заранее оплаченному заказу, патетически завершала статью словами: «Бороться? Себе дороже»! – говорят многие... в приватных беседах исходя, очевидно, из личного опыта. Так что же мы с вами, дорогие читатели, скушаем и это?»
Статья, для вящей «усвояемости» интеллигентными «избирательницами и избирателями» была сопровождена едкой карикатурой, на которой злобный сотрудник «органов» безопасности допрашивал в камере испуганного «интеллигента», светя ему в лицо лампой, стуча кулаками по столу и крича фразу: «У нас, гражданин, даже колеса стучат»!
Внимательно изучив эту «заказуху», передаваемую из кабинета в кабинет моими новыми коллегами комитета по культуре, я, как говорил чекист-смершевец Алёхин из богомоловского «В августе 44-го»… «мысленно аплодировал» и автору и, особенно, режиссеру в лице «маленького Яковлева», а также губернатору, который, как стало мне известно, тоже со статейкой ознакомился.
Аплодировал я  невидимой и недосягаемой для меня в эти непростые дни Ирине Ивановне Яковлевой которая, как оказалось, действительно, приложила-таки руку к назначению Л.А. Косткиной на моё место и «выдавливанию» меня с должности главы районной администрации. Статья, пусть и опубликованная в «желтой» прессе, носила «программный» характер. Она давала достаточно прозрачно понять губернатору (если только он или его жена вместе с «Маленьким Яковлевым» не были ее «созаказчиками»), что мое назначение в комитет по культуре на должность первого заместителя  «интеллигенция города» еще готова «перенести», а вот выдвижение меня на роль руководителя комитета по культуре будет уже… чересчур. Позже, в 2002 году я смогу убедиться, что мой первый вывод был абсолютно правильным, и я еще смогу описать поведение губернатора Яковлева В.А., полностью подтверждающее мою версию. Мне не приходилось ждать помощи от губернатора в укреплении моих позиций в комитете по культуре, в котором властвовал «византиец» Яковлев В.П., а «черную» работу  по распределению финансов, направлении инвестиций и расстановке кадров вел его верный ставленник Никита Б., от которого «Маленький Яковлев» ни в коем случае не хотел избавляться.
В комитете по культуре царила атмосфера, которую можно охарактеризовать кавказской поговоркой, любимой  среди подпольных миллионеров из среды теневых цеховиков: «Рука руку моет, а обе лицо умывают». Не случайно за  год  до моего прихода в комитет по культуре, было возбуждено уголовное дело в отношении сотрудницы планового отдела, вымогавшей взятку  с подведомственных учреждений культуры за увеличение бюджетного финансирования. Как сказала мне одна из честных сотрудниц: «Они  сделают все возможное, чтобы не допустить Вас до управления финансами. Их пугает не то, что Вы как порядочный человек,  не станете воровать, а то, что Вы сможете узнать  слишком много, как в нашем комитете делятся бюджетные деньги».
И я оказался  в положении «второго первого заместителя», лишенного права распоряжаться  финансами, имуществом и людьми. То есть, я оказался в пиковом положении «при власти, но без власти». Думаю, что губернатор Яковлев, несколько раз уклонявшийся от встреч со мной (также как и его супруга, с которой я несколько раз попытался увидеться), хорошо понимал мое положение в этом «культурном комитете»,  многими за глаза называвшемся «террариумом единомышленников».  И это положение дел его вполне устраивало. На случай, если я напомню ему  про обещание, что я «стану в комитете первым лицом», он мог вытащить на свет статейку «Искусствоведы в штатском возвращаются», – и тут же объяснить, что он не может, даже не имеет права возбуждать таким назначением петербургскую интеллигенцию.
Правда я, проявляя христианскую терпимость, стойко перенося тяготы своей новой службы, все-таки «довёл» до губернатора свою позицию и отношение  к процессам в комитете по культуре. Произошло это при следующих обстоятельствах. Я оказался рядом с губернатором и «Маленьким Яковлевым» на очередном футбольном матче «Зенита». Владимир Анатольевич, будучи в приподнятом настроении, спросил меня, сколько времени я уже в комитете по культуре, и как я там осваиваюсь? Я ответил в своей манере (может, излишне иронической):
- Да я уже три месяца в комитете по культуре. И, честно, эти три месяца были труднее, чем 15 лет службы в контрразведке.
- Почему?- губернатор искренне изумился неожиданному для него сравнению.
- Да потому, что в контрразведке ты четко знаешь, кто твой агент, кто чужой. Кого ты разрабатываешь, а кто разрабатывает тебя. А в культуре один  и тот же  человек может два-три раза за месяц поменять свои функции. Это для комитета по культуре нормально, привычно! – закончив фразу, я боковым зрением увидел, как перекривило лицо у «Маленького Яковлева», который чисто физически почувствовал, что эти слова относятся к нему, человеку, которого деятели культуры, почти не скрывая, даже с долей уважения называли «византийцем».
У губернатора хватило мудрости посмеяться над моей «шуткой» и больше к теме моего «освоения участка» не возвращаться. Но за эту свою злую шутку мне пришлось поплатиться. Тогдашний президент футбольного клуба «Зенит»  Виталий Леонтьевич Мутко, явно по просьбе «Маленького Яковлева», любившего «тусоваться» в ВИП-ложе  стадиона «Петровский»,  не продлит мне  пропуск на матчи «Зенита». Аналогично перестанет приглашать меня по субботам  на спортивные занятия в так называемом «ректорском клубе» Университета профсоюзов Александр Запесоцкий. В 2002 году он сам признается мне в том, что сделает это по просьбе «Маленького Яковлева».
 Я относился ко всем этим «подкусам и подколам» философски, с улыбкой вспоминая фразу, столь любимую на моей новой работе: «Сделал гадость – сердцу радость»! Еще мне помогало «стойко переносить тяготы службы» воспитанное годами чувство юмора. Я часто вспоминал и рассказывал в то время один из анекдотов «от Никулина».
Один джентльмен, регулярно бывая в центре Парижа, посещал общественный туалет,  где традиционно давал на чай приятной, работящей уборщице. Через некоторое время он заметил, что она перестала в этом престижном туалете работать. Однажды, посещая туалет на далекой парижской окраине,  он вновь увидел эту знакомую женщину и спросил: «Как же так? Что случилось? Почему теперь Вы работаете не в центре, а на далекой окраине»? «Интриги, интриги», –  вздохнув, ответила уборщица.
Но рассказать об интригах комитета по культуре у меня еще будет возможность. Тем более, что в основном они не были отделены от  повседневной работы, и для многих сотрудников составляли ее неотъемлемую, если не большую часть.  Я для себя решил не отвечать интригами на интриги, и «не поднимать брошенные мне перчатки», а работать, работать, утверждая себя и свой подход  к делу, преодолевая человеческое предубеждение, недоверие и злобу.
С огромным  удовольствием взялся я за представление премьер новых  российских фильмов, проводимых в прекрасно оборудованном государственном кинотеатре  «Аврора». Мои выступления-приветствия от имени комитета  по культуре и правительства города стали традиционными и привычными для  истинных любителей кино.  Поскольку я сам это кино любил, и, надеюсь, кое-что в нем понимал, то мои выступления не были просто  сухими, казенными словами чиновника, а в той или иной степени содержали анализ и оценку творчества режиссера, а также определяли значение нового художественного фильма  в общем культурном  контексте.
 Мне довелось выходить на сцену рядом с такими мастерами российской режиссуры, как Александр Сокуров, Сергей Микаэлян, Эльдар Рязанов,  Владимир Меньшов, Александр Рогожкин,  Станислав Говорухин, Виталий Мельников, Алексей Герман, Валерий Огородников, Глеб Панфилов, Владимир Прошкин, Алексей Балабанов, Андрей Кончаловский, Сергей Овчаров Дмитрий Месхиев, Сергей Бодров, Светлана Дружинина, Сергей Снежкин и многие другие. Я имел возможность общаться, в том числе и неформально, с такими звездами советского и российского кино, как Михаил Ульянов, Олег Янковский, Ирина Купченко, Александр Абдулов;Виктор Сухоруков Марат Башаров Галина Бокашевская, Владимир Машков,  Игорь Дмитриев,  Зинаида Шарко, Чулпан Хаматова, Евгений Миронов, Алексей Кравченко  и  многими, многими другими.
Мы были, как говорится,  «в разных весовых категориях»: они – звезды и любимцы зрителей,  я – чиновник от культуры. Все равно, я получал удовольствие оттого, что благодаря труду моих сотрудников и меня происходила встреча актеров, режиссеров и фильма со зрителями. Так что, и мой труд «вливался» в кинопроцесс. Значит, мне удавалось  вносить свой посильный вклад в выход нашего российского кинематографа из кризиса…
 Мне было очень приятно и  легко работать  с директором кинотеатра «Аврора» Людмилой Алексеевной Григорьевой и её дружным коллективом «авророчек», готовых почти в прямом смысле слова «носить на руках» актеров и режиссеров, выходивших на сцену их кинотеатра перед премьерами новых российских фильмов.
А какой  прекрасный ретро-показ кинофильмов Ролана Быкова  был проведен в детском кинотеатре «Родина» к его юбилею! Директор кинотеатра Мария Владимировна Краско сумело проявить  столько выдумки и энтузиазма, что, участвовавшие в открытии кинопоказа вдова режиссера  актриса Елена Санаева и народный артист СССР Кирилл Лавров, дали самую  высокую оценку художественной и нравственной составляющей конопраздника.
Однако,  кроме кинопраздников надо было еще организовать и кинобудни. Надеюсь, не без моего участия отдел кино сумел вдохнуть «новую жизнь» в ежемесячные семинары для директоров кинотеатров по обмену опытом. На один из таких семинаров, проведенный в  кинотеатре «Орбита», реконструированном под культурно-досуговый киноконцертный комплекс, мы даже пригласили «Маленького Яковлева». По реакции этого исключительно неискреннего и завистливого человека я понял: ему нравится, как мною проводится семинар. Но, естественно, что никаких положительных оценок он не сделал, и никакой реальной помощи отделу кино не оказал.
«Маленький Яковлев» вообще не любил кино, как вид искусства, отдавая  предпочтение театру, как сфере, которая его «взрастила» и «кормила». Правда, надо отдать должное, что кинематографисты, в частности, режиссеры, платили «Маленькому Яковлеву» той же монетой: ответной нелюбовью. Впрочем, мой шеф так умел плести интриги, что многие просто предпочитали с ним не связываться. Приведу пример, как он «красиво» подставил меня при открытии в Петербурге гастролей московского МХАТа под руководством Татьяны Дорониной.
На одной из коллегий комитета по культуре, где присутствовали представители прессы, одним из журналистов «Маленькому Яковлеву» был задан вопрос: «Почему  комитет по культуре никак не занимается гастролями прославленной труппы под руководством народной артистки СССР Т. Дорониной, ведь это знаковое событие в культурной жизни города». Вице-губернатор убедительно ответил, что гастроли носят коммерческий характер, их организацией занимается коммерческая структура, но он готов «попросить Павла Константиновича Кошелева пойти  сегодня во дворец культуры «Выборгский» и поприветствовать художественного руководителя и труппу театра».
Я, не почувствовав подвоха,  сказал по-военному «есть», приобрел за счет комитета по культуре красивый букет и минут за сорок до начала спектакля прибыл во дворец культуры. Каково же было мое удивление, когда я, едва встретившись с руководством дворца и организаторами гастролей, узнал, что компания по рекламе гастролей и продаже билетов полностью провалена! На первом спектакле, открывающем гастроли, в зале сидело не более… двухсот человек!!! Это притом, что зал Д.К. «Выборгский» вмещал почти две тысячи человек!
Я узнал также, что организаторы гастролей на днях обращались к «Маленькому Яковлеву» с просьбой помочь в заполнении зала хотя бы за счет студентов театрального института, но получили отказ. А мне уже некуда было отступать, поскольку я уже представился Татьяне Дорониной и успел обменяться за кулисами двумя-тремя фразами с ведущими актерами театра Юрием Горобцом и Игорем Старыгиным, готовившимися выйти на сцену в знаменитом горьковском спектакле «На дне».
В таком же дурацком положении, как и я, оказался милейший и  интеллигентнейший Александр Володин, драматург, приглашенный на открытие гастролей лично Татьяной Дорониной. Этот человек, наверное, еще болезненнее, чем я, переживал сложившуюся ситуацию, высказываясь о том,  что он «опасается за неадекватность реакции Дорониной».   Мне пришлось выкручиваться всеми возможными и невозможными методами. Я договорился с постановочной частью дворца культуры, что когда на сцену для церемонии открытия гастролей выйдет Т. Доронина, А.Володин, директор дворца и я, как представитель правительства, осветители, кроме света рампы, направят на нас  еще и свет «пушек», чтобы Татьяна Васильевна не увидела пустой зал.
Моя «режиссерская находка» сработала, конечно, частично. Мы с Володиным на сцене расточили целое море комплиментов актрисе и художественному руководителю, наши подарки (мои цветы и володинский эскиз к знаменитому спектаклю БДТ «Фабричная девчонка») пришлись по душе этой яркой актрисе и женщине, но… жидкие аплодисменты в полупустом зале не могли обмануть  Доронину-актрису. Она все поняла и в трагической позе удалилась в свою гримуборную… Спектакль, где количество актеров на сцене  было почти таким же, как количество зрителей в зале, начался. А мы с Александром Моисеевичем Володиным, как невольные товарищи по несчастью, пошли пить коньяк в буфет.
Сказать, что я был зол на подлость «Маленького Яковлева», значит, ничего не сказать. Казалось, я был готов завтра утром растерзать этого подлого человека, заранее спланировавшего эту скандальную историю, которую он потом смаковал, сплетничая с другими московскими театралами, которые «не любили Доронину». Но я поступил по-другому. Еще выпивая с  замечательно искренним человеком Александром Моисеевичем Володиным, я понял: именно такой реакции ждет от меня  интриган и «византиец» «Маленький Яковлев».  Я осознал, что этот человек,  трясущийся от боязни потерять свое руководящее кресло, специально провоцирует меня, чтобы потом преподнести  информацию о моем  эмоционально-неприличном поведении губернатору. Я решил, что  не доставлю этому  мелкотравчатому профессору  удовольствия посмеяться над моей слабостью.
Утром следующего дня, как ни  чем не бывало, я благодарил своего (теперь уже однозначно нелюбимого шефа) за то, что он своим поручением  доставил мне огромное удовольствие от знакомства с Александром Володиным, с которым мы выпили коньяка и повспоминали михалковскую экранизацию его пьесы «Пять вечеров», хорошо известной мне как зрителю. «Маленький Яковлев» даже начал жевать губы, на всякий случай, наговорив мне кучу гадостей про А. Володина, с точки зрения  его алкогольных приключений. Я тут же вспомни английскую  пословицу: «Кто злословит с Вами о других, тот будет злословить и о Вас».
Видя плохо скрытую злость «Маленького Яковлева»,  рассчитывавшего, что я начну скандалить, я принял для себя не очень-то характерное для моей взрывной натуры решение: «Я буду спокоен и терпелив. Не дам  повода вывести меня из себя. Своей работой  и отношением к делу, искренним желанием помогать деятелям культуры, а не зарабатывать на них, добьюсь их уважения и признания». Я  решил, что должен добиться видимых результатов работы киносети.
Первое, что мне удалось «вырвать» у «Маленького Яковлева» – это финансирование реконструкции кинотеатра «Ленинград», некогда самого престижного киноучреждения города, а также добиться финансирования рекламно-просветительской телевизионной передачи на 5-м канале питерского телевидения под названием «Большой экран». По нашему замыслу эта телевизионная передача должна была пропагандировать как выходящие на киноэкраны новые фильмы российских режиссеров, так и рекламировать возможности их показа в государственных кинотеатрах города.
Телепередача с самого начала  была заявлена как авторская.  Её первым художественным  руководителем   стал молодой, но уже всерьез заявивший о себе питерский режиссер Евгений Иванов. На мой взгляд, передача выполняла свою задачу: в условиях полного вакуума (на тот период времени) в информационном пространстве на ТВ о российском кино, эта передача, сделанная при финансовой поддержке комитета по культуре, несла зрителям яркую и адресную информацию о том, где, какие фильмы, каких отечественных режиссеров можно увидеть. Для 1999-2000 годов это было новым и необычным. Сейчас нам о кино в деталях и без них рассказывают по центральным каналам телевидения и Федор Бондарчук, и Ильдар Жиндарев  с Борисом Берманом, а тогда, в те годы,  это были первые робкие шаги возрождения разговора со зрителем о нашем российском кино. А реконструкция кинотеатра «Ленинград» с установкой в нем новых комфортабельных кресел, а также звуковой системы «Долби-стерео» была просто прорывом!
Не случайно сотрудники «Московских экспериментальных киномастерских», выполнявшие подрядные работы, выражали свое удивление: как это удалось получить дорогостоящее бюджетное финансирование для оборудования по последнему слову  техники государственного кинотеатра. Для них, старых, опытных работников «Госкино» это был первый случай по России (за исключением главного кинотеатра Москвы – «Пушкинского», существовавшего до развала ССР под названием «Россия»).
Зато, каким знаменательным событием стало открытие «Ленинграда» после ремонта с проведением в нём международной выставки кинотехники и оборудования для кинопоказа под красивым названием «Кинотеатр ХХI века». До сих пор храню фотографии, где я запечатлен у стендов этой успешно проведенной выставки вместе с тогдашним министром культуры Михаилом Швыдким и его заместителем по кинематографу Александром Голутвой. Наверное, именно поэтому,  опасаясь оценки моих личных успехов как государственного чиновника, «Маленький Яковлев» снял с рассмотрения  на правительстве Санкт-Петербурга вопрос о развитии киносети и кинопроката. Думаю, это решение было идейно согласовано и с губернатором Яковлевым В.А., который на слишком-то стремился помогать мне «развернуться» в комитете по культуре.
К  тому же губернатор мог ревновать кино, как вид искусства, к бывшему мэру А. Собчаку, слывшему  известным «синефилом». А, может, Яковлев В.А., под влиянием своего заместителя Шитарева В.И.,  уже готовил потихоньку закрытие и приватизацию кинотеатров, как нерентабельных государственных учреждений. В таком случае Кошелев с его «вечными инициативами» был совершенно не нужен на правительстве с программой развития киносети. Кроме того, к началу 2000 года я получил информацию от одного «смольнинского аналитика», что «Владимир Анатольевич начал довольно болезненно воспринимать активное появление Кошелева на телевидении и в средствах массовой информации». По оценке этого человека, убрав меня с поста первого лица района, губернатор убрал меня и с «политического Олимпа», где я мог бы демонстрировать свою независимость и «свободное владение русским языком».
А ведь летом 1999 года, находясь на Московском международном кинофестивале, я попал на все телевизионные каналы, находясь в компании заместителя министра культуры Н.Л. Дементьевой, будучи одетым в элегантный смокинг, и легко общаясь с известными актерами и режиссерами…

Второй первый заместитель

Человек, которому хотелось бы работать и который не находит себе дела – самое грустное зрелище, доставленное нам неравномерным распределением счастья на земле.
Томас Карлейль

На ослабленном нерве
Я не зазвучу!
Владимир Высоцкий

В общем, к началу 2000 года я уже вполне освоился в комитете по культуре, вынужденно соблюдая  «правила игры», принятые в этом органе управления. В принципе, моё положение было знакомым мне по службе в органах КГБ положением «своего среди чужих и чужого среди своих». Я находился в  состоянии «переписки» с моим начальником Маленьким Яковлевым», корректно, но настойчиво, требуя утвердить мои должностные инструкции и сферы курирования как первого заместителя председателя комитета. Ведь я по-прежнему не имел права первой подписи, и потому не распоряжался финансами, не производил кадровых назначений, не имел права распоряжаться имуществом, находившимся в ведении комитета по культуре. «Маленький Яковлев»  в манере опытного иезуита то назначал, то отменял мне «решительные встречи», то предлагал  провести их вместе с Батениным в таких местах, что я сам отказывался (например, в сауне с сомнительной репутацией).
В результате в январе 2000 года «родилась» моя очередная служебная записка «шефу» с просьбой-требованием «развязать гордиев узел» противоречий, разрешив мне хотя бы распоряжаться бюджетными деньгами киноотрасли. Все, казалось, шло к  заключению какого-то «разумного компромисса».  Я даже решил, причем совершенно искренне,  посоветоваться о моей ситуации с В.Н. Лобко, которому я хотел объяснить, что «готов честно и добросовестно работать первым заместителем председателя комитета», но при условии отсутствия сопротивления и без «подстав». Однако, в день 19 января 2000 года, когда я, в соответствии с предварительной договоренностью, вошел в кабинет  Виктора Николаевича, этого «серого кардинала» губернатора, то в его кабинете  увидел… своего начальника Яковлева В.П., оказавшегося там, как я понял, совсем не случайно. И мне пришлось с горечью признать для самого себя, что опытнейший аппаратчик Лобко В.Н. занимает, однозначно, позицию «Маленького Яковлева», а, может, отражает мнение самого губернатора. Естественно, наш «конфиденциальный разговор на троих» закончился ничем.
И, все-таки, казалось, что к концу января 2000 года моё муторное, противное «вхождение» в структуру комитета по культуре закончится, и я наконец-то обрету четко очерченные служебные обязанности, которым, как и положено, будет соответствовать должное количество прав. Помешало этому одно мелкое, но оказавшееся значительным обстоятельство.
24 января 2000 года во дворце Белосельских-Белозерских после окончания рабочего дня комитет по культуре отмечал 55-летний юбилей и провожал «на заслуженный отдых» главного специалист отдела художественного наследия Веру Васильевну Сидорову, обаятельную и энергичную блондинку, всегда оптимистичную и доброжелательно настроенную к людям. С этой женщиной у меня сложились хорошие отношения, она симпатизировала мне как человеку и руководителю и всегда выражала сочувствие  тому, что  мне «не дают развернуться». В. Сидорова доверительно поделилась со  мной, что, «отдав много лет комитету по культуре, не хочет после 55-летия ни дня оставаться в этом гадюшнике».  Наша обаятельная Верочка организовала себе праздник «прощания с комитетом по культуре», заранее посоветовав мне «посмотреть, кто как неискренне будет вести себя на этом вечере».
На праздник я приехал в его разгар. Мне пришлось  от имени комитета по культуре  принять участие в открытии выставки фотохудожника Валерия Плотникова в Доме Кино. Почти одновременно со мной в зале появился «Маленький Яковлев», с которым мы на пару произнесли теплые слова в адрес юбилярши. После этого мы оказались  напротив друг друга с бокалами коньяка. Не знаю, зачем черт дернул меня в тот момент «легализовать» ему прямо в лицо информацию, полученную  накануне от вице-губернатора Юрия Васильевича Антонова.
Юра, повстречав меня  в Смольном, почему-то осмотрев мое лицо с разных ракурсов, сказал: «А вроде, Паша, по тебе и не видно, что ты пьешь»… На мой естественный вопрос, «что я пью», и почему он об этом спрашивает, Ю. Антонов рассказал незамысловатую историю. Отмечая неформально  с губернатором «за рюмкой чая» какой-то праздник, Юрий помянул мое имя, сказав: «Жаль, нет Паши Кошелева, он бы анекдот  какой рассказал, или рассмешил». А то теперь мы его совсем не видим, его Владимир Петрович, наверное, работой по самые уши загрузил». А в ответ на это «Маленький Яковлев», ни на  секунду не задумываясь, в присутствии губернатора, сказал: «Да… вашего хваленого Кошелева работой загрузишь! Он вообще ни хрена не делает, а только пьет по-черному»! По словам Ю.В. Антонова, все присутствующие аж присвистнули, за исключением губернатора. Из чего Антонов сделал вывод, что  Яковлеву В.А. известно о моем «пьянстве».
Я уже точно не помню степень моего возмущения иезуитством «Маленького Яковлева». К этому моменту, поработав с ним более полугода, я не мог считать его за порядочного и честного человека, каким он казался мне «на расстоянии». А система создания «сомнительных репутаций», как старинный иезуитский и масонский метод  дезинформации, был хорошо  мне известнее по работе в 5-й службе Ленинградского Управления КГБ.
Именно на фуршете в честь юбилея В.В. Сидоровой, умной, честной, трудолюбивой сотрудницы комитета, которую надо было бы уговаривать остаться в нем работать, а не провожать на пенсию, я высказал «Маленькому Яковлеву» несколько идущих от сердца фраз:
- Владимир Петрович, я уже с Вами работаю скоро год, и иногда сам удивляюсь степени своего христианского долготерпения. Но вчера я узнал от Юры Антонова, как Вы легко можете оклеветать  человека, сказав при губернаторе, что  я «пью по-черному». Так вот, я Вас предупреждаю, что в случае повтора подобных заявлений, я терпеть не буду, я отвечу! Надеюсь, мы сможем сделать из всего этого правильные выводы и начнем совместно работать, а не интриговать».
Все вышесказанное было произнесено исключительно спокойно, с улыбкой на лице завершилось чоканьем бокалами. Не дав своему начальнику возможности ответить, (да мне этот ответ и не был нужен), отошел в сторону. Я рассчитывал на то, что этот, действительно, «маленький» человек хотя бы в будущем испугается  и перестанет заглазно сплетничать и  интриговать. Ведь как сказал когда-то в своих стихах малоизвестный поэт для людей мелких и слабых «страшнее мщения угроза». Но я не дооценил «величины» подлости  этого «маленького человека».
На следующий день во вторник 25 января мне через секретаря комитета по культуре передали официальное письмо, в котором «Маленький Яковлев» дал ответ на мою служебную записку с просьбой очертить круг моих служебных обязанностей. Не стану дословно цитировать этот иезуитско-бюрократический «шедевр», изготовленный, несомненно, только ради доклада губернатору. В письме «Маленький Яковлев» писал, что  после «публично высказанных в мой адрес 24 января 2000 года угроз физического насилия», он просит меня, как порядочного человека, «добровольно подать в отставку».
Лучше всего мои чувства в тот момент могут охарактеризовать слова из моего ежедневника того времени: «25 января 2000 года. Этот день не может не запомниться: мой шеф предложил мне «подать в отставку, в связи с тем, что он не имеет возможности со мной работать». Вот так неожиданно в мои и без того непростые «культурные страдания» добавилось побольше остроты… Смогу ли я выстоять? Победить? Утвердиться? Очень-очень хотелось бы не дать себя сломать, унизить, растоптать. Сделаю все, чтобы выстоять»!!!
А ровно через два дня 27 января 2000 года в моем ежедневнике появляется следующая запись: «В этот день мне казалось, что я хорошо отметил 56-ю годовщину освобождения Ленинграда от вражеской блокады. Но, оказалось, у госпожи Косткиной Л.А. в этом отношении другое мнение… Она сообщила Мазнюк О.А. о том, что меня «скоро вышвырнут из комитета по культуре, а из района меня «убрали из-за психической болезни»! Вот как здорово было узнавать про себя что-то новое»!...
Я понимал, что разного рода яковлевы, косткины,        лобко, эти маленькие и большие чиновники, завистники, несвободные от своих комплексов неполноценности, тоже в средней школе читали грибоедовское «Горе от ума».  Сейчас, вольно или невольно, эти люди с удовольствием поддерживали любые слухи и сплетни, если они пачкали человека, которого они не могли любить по определению: ведь их могли сравнивать со мной (или меня могли сравнивать с ними). Эти люди, к счастью для окружающих, но не для них самих, были не настолько глупы, чтобы не видеть, что эти сравнения не идут им на пользу.
Что я  мог сделать в этих условиях? Снизить требовательность к подчиненным, убавить свою профессиональную энергию? Это означало только одно: стать точно такими же, как они, эти своеобразные Молчалины, которые все больше и больше становились востребованными в наших органах государственной власти и управления. «Отсутствие у себя достаточного количества серого вещества, этот  руководитель компенсировал тем, что окружал себя серыми личностями», – такая вот грустная шутка была придумана мной в те не самые радостные для себя дни. Только я ее никому не мог рассказать. И не рассказывал.
Я окончательно понял, что «план по убиранию Кошелева с первых ролей» успешно выполнен. Я не смогу и не буду составлять конкуренцию губернатору Яковлеву В.А., хотя никогда этого и не планировал. Я «просчитал»,  что, вышедшая в начале 2000 года из печати тиражом в 10.000 экземпляров  книга Андрея Евдокимова «Австрийская площадь» готовилась как элемент избирательной компании губернатора Яковлева В.А. против  его конкурента А.А. Собчака.  В конце 1999 года Анатолий Александрович вернулся из Парижа в Петербург. К этому времени все уголовные дела  в отношении мэра и его окружения  по понятным причинам были закрыты, и для Яковлева В.А. бывший мэр и его суперактивная супруга Нарусова Л.Б. представляли реальную опасность.
Я уже не был нужен действующему губернатору в его предвыборных баталиях, и  не нужен был ему как активный чиновник, добивающийся положительных результатов. А на роль «своего человека», допущенного к решению «деликатных вопросов семьи» я не подходил по своим личным качествам. Спокойно, без излишних эмоций и истерик я осознал, что губернатор Яковлев и руководящая им жена Ирина Ивановна просто обманули меня, понудив к добровольному уходу  с должности главы районной администрации. Никакой поддержки в продвижении в комитете  по культуре, несмотря на обещания, мне от них ждать не приходилось. Я не являлся  человеком их «ближнего круга», каким, например, была для Ирины Ивановны Косткина Л.А. или В.В. Яцуба  для В.А. Яковлева.
Значит, мне следовало искать вектор своей возможной карьеры совсем в другом направлении. Ведь, начиная с 31 декабря 1999 года исполняющим обязанности Президента России стал Владимир Владимирович Путин. А председателем Государственной Думы мой стародавний партнер по футболу Борис Вячеславович Грызлов. Но совершенно неожиданно для меня и для близких передо мной встали очередные  проблемы со здоровьем, решение которых потребовало колоссального напряжения всех пока еще остававшихся сил.

В здоровом теле – здоровый дух (или здоровому духу – здоровое тело)

Если хочешь быть здоров – не ложись в больницу.
Неизвестный

2 февраля 2000 года мы с Олей отметили десятую годовщину со дня нашей встречи. Для нас  стало традицией в этот день посидеть вечером в каком-нибудь хорошем ресторане. На этот раз я постарался сделать этот день для себя и для самого близкого мне человека, моей жены Ольги, праздничным с самого утра. Мы с Олей посетили  утреннюю службу в Князь-Владимирском соборе, где исповедовались и причастились. А вечером во французском ресторане «А’ ля Франс» мы провели прекрасный семейный вечер, много вспоминая о том, что нам довелось пережить за эти десять лет…
Самое главное открытие, которое мы сделали в этот вечер, это то, что десть лет после нашей первой встречи мы по-прежнему любили друг друга, может быть, даже больше, чем в первые дни нашей встречи. Ведь, как правильно отметил один из наших друзей, за эти десять лет нам пришлось пережить то, что кому-то могло хватить на несколько жизней. В этот день мудрая, всегда спокойная и рассудительная Ольга дала мне много правильных советов, как мне вести себя на работе в комитет по культуре, оказавшемся таким негостеприимным. Один  из них я решил реализовать, не откладывая:  заняться своим здоровьем.
Дело в том, что к этому времени меня всерьез беспокоили проблемы моих паховых колец. Дачная работа, подъем тяжестей не могли не сказаться. У меня уже всерьез возникала опасность ущемления грыжи. В этих условиях принятие решения о проведении операций было единственно правильным выходом. В понедельник 14 февраля 2000 года я лег на отделение лапароскопии больницы Святой преподобной Елизаветы, где уже на следующий день мне должны были сделать две лапароскопические операции (без вскрытия брюшной полости).
Результат оказался для меня и моей жены неожиданным. Придя в себя после наркоза, я первым делом увидел склоненное надо мной испуганное лицо Ольги, пытавшейся спросить меня, что же произошло, почему операция, которая должна была занять не более 40-50 минут, длилась три с половиной часа. Ответ дали хирурги, возившиеся вокруг меня, пытаясь уложить мешки со льдом на мой живот, внутри которого, казалось, все горело: «Мы сделали Вам пластику левого пахового кольца, а когда запустили лапароскоп с видеокамерой в правую половину кишечника, то обнаружили серьезные кишечные спайки и «дивертикул миккиля», который нам пришлось удалять, уже перейдя на полостную операцию». Только в этот момент, с трудом поглядев на свой живот, на который клали для уменьшения боли лёд, я увидел, длиннющий разрез-шов вдоль всего живота, из которого  торчали нитки-завязочки.
Врачи всерьез  беспокоились за большую кровопотерю и длительность наркоза, который мне пришлось перенести. Как мне помогала моя Оля-Ольгушок отойти от этого наркоза, чтобы прийти в более-менее нормальное состояние! Она просто выхаживала меня в эти  первые часы после операции, помогая преодолевать боль и слабость. Только в четверг к вечеру я смог впервые с помощью Оли встать с постели, а в субботу 19 февраля 2000  года я впервые после своей тяжелой операции похлебал протёртой каши.
В этот день я узнал  печальную новость о смерти бывшего мэра  Санкт-Петербурга Анатолия Александровича Собчака. Я помолился за упокой его души и искренне поблагодарил Господа, что он надоумил меня в начале января 2000 года подписать с моим бывшим процессуальным противником мировое соглашение по моему иску в защиту чести и достоинства по поводу старого интервью Собчака газете «Час Пик». Я также многократно мысленно поблагодарил своего адвоката Павла Малявкина и Марию Собчак, дочку Анатолия Александровича от первого брака, помогавших мне это мировое соглашение заключить. По крайней мере, мы не остались с Анатолием Александровичем непримиримыми врагами, уже после того как один из нас ушел из жизни.
К понедельнику 21 февраля 2000 года я уже начал вполне прилично передвигаться, не испытывая почти никаких проблем, за исключением почему-то резко обострившейся боли в правом паху. Утром 22 февраля на врачебном обходе я сообщил об этом заведующем отделением Валерию Стрежелецкому. Он серьезно задумался, осмотрев и пропальпировав мой живот. Уже через час вокруг моей кровати был уже целый консилиум хирургов, которые пришли к однозначному выводу, что у меня началось ущемление грыжи в правом паховом кольце. Час спустя я вновь лежал на операционном столе, снова принимая наркоз, потому что мне «по срочному» делали полостную операцию.
От второго наркоза я отходил очень и очень тяжело. Помню, что мне в забытьи мерещилось, что я лежу в могиле, а над могилой стоит молодая доктор-анестезиолог Надежда Николаевна Кочетова, которая в слезах кричит мне: «Возвращайтесь! Возвращайтесь, ну же! Говорите, говорите хоть что-нибудь»!!! – и бьет меня по щекам. И опять, как во время аварии 1989 года, мне помогло чувство юмора. Я начал пытаться говорить еле шевелящимся, абсолютно «деревянным» языком здравицы в стиле дикторов на бывших советских праздничных демонстрациях: «Слава российской медицине! Надежде Николаевне Кочетовой слава!»
«Отходняк» от второго наркоза был просто ужасным. Помогла мне, опять же любимая жена Оля, через день после операции приведя ко мне в палату священнослужителя отца Игоря (Есипова), который причастил меня, как больного, прямо в послеоперационной палате. В момент прихода ко мне священника я как-то особо обострено осознал, что в очередной раз, совершенно неожиданно для себя, добровольно пойдя на  операцию, приблизился к роковой черте…
Уникальная, ни с чем несравнимая забота Оли, да еще «оживительный» грибной супчик, приготовленный и доставленный мне в палату Олиной подругой Тамарой Андреевной Бородиной сделали свое дело: я пошел на поправку. Выйдя из больницы через три недели, вместо планировавшихся трех дней, изрядно похудевшим и обескровленным, я совершенно неожиданно для себя, будучи еще на больничном, включился в предвыборную кампанию

Выбор России – мой выбор

Я все вопросы освещу сполна –
Дам любопытству удовлетворенье!
Владимир Высоцкий

В день моего выхода из больницы мне пришлось приехать в свой рабочий кабинет в комитете по культуре, чтобы дать интервью о В.В. Путине для американской газеты «Лос-Анжелес Таймс». В принципе, в предвыборную кампанию Владимира Владимировича я ввязался еще лежа в больнице. Я не мог не вступить в дискуссию с женщиной-чеченкой, которая по вечерам, когда больные собирались перед телевизором, вела резкую «антипутинскую» пропаганду. Естественно, я стал человеком, способным возразить, разбить ее аргументы, а, значит, сработать на агитацию в пользу Путина как кандидата в президенты, а также его внутриполитического курса.
Вспомнив свой опыт организации выборов в Петроградском районе, я понял, что мне нужно оперативно сообщить о своих мыслях в Москву. Я узнал телефон Виктора Черкесова, отвечавшего, как мне сказали за организационные моменты выборной кампании В.В. Путина. Дозвонившись, я сообщил Виктору  о ситуации в нашей больнице, рассказал ему об опыте организации избирательных участков в медицинских учреждениях Петроградского района и высказал мысль о необходимости создания положительных условий для голосования больных в день выборов 26 марта 2000 года.
Виктор, признаюсь честно, похоже, не очень был рад моему звонку, интересуясь, «как мне удалось узнать номер его телефон», и даже забыв поинтересоваться состоянием моего здоровья. Однако, через некоторое время я увидел по телевидению рекламный ролик, в котором девушка, сломавшая ногу и находившаяся в больнице, подавала заявление в избирательную комиссию по месту жительства, чтобы получить открепительный талон и проголосовать прямо в больнице. Увидев этот сюжет, я порадовался: «мой труд вливается в труд моей республики» – так писал любимый поэт будущего президента России.
А вот корреспондентов газеты «Лос-Анжелес Таймс», английского журнала «Санди Таймс», также как и тележурналистов знаменитого  американского канала СNN, снявших мое интервью 21 марта 2000 года, интересовал в основном один  риторический вопрос: «Who is Mr. Putin»? Я не был закомплексован боязнью того, что «вдруг скажу что-то не так», поскольку был уверен в том, что  за эти  интервью, которые я, ни секунды не сомневаясь, давал в пользу В.В. Путина, «мне ничего не будет». В смысле хорошей должности или продвижения по службе. Имея опыт работы в «двух комитетах» (государственной безопасности и комитете по культуре) я прекрасно понимал, как можно извратить любые слова, «сказанные во здравие», как можно негативно преподнести мои «несанкционированные инициативы». Но я продолжал ощущать себя «свободным человеком в еще не свободной стране», поэтому не уклонился от предложенных мне зарубежными корреспондентами интервью, твердо зная, что не скажу ничего того, что могло бы повредить Путину и России.
Съемка СNN происходила в мое рабочем кабинете. В начале интервью мне удалось провести для любознательных американцев очень простую мысль:
-  Мистер Путин, как и я, как миллионы россиян нашего возраста принадлежит к поколению, чьи родители прошли через огонь самой страшной и кровопролитной из всех войн в истории человечества. Естественно своим детям, рожденным после войны,  они желали  только одного: мирного неба и счастливой, достойной жизни. Именно поэтому поколение В. Путина, будущего Президента России, с молоком матери впитало любовь к своей Родине, к Советскому государству, победившему коричневую чуму фашизма. Владимир Владимирович по своим убеждениям, по жизненному пути – государственник, желающий видеть Россию сильной и независимой.
Корреспондент, динамичная американка с хорошо подвешенным языком, попыталась перевести разговор на личные качества В. Путина, почему-то высказав мнение о его мстительности и злопамятности. Мне было не очень трудно парировать этот тезис:
- Да что Вы! Это совершенно не так. Во-первых, Вы видите, что я продолжаю работать в правительственных структурах  Петербурга, а ведь в 1996 году я выступал против бывшего мэра А. Собчака и способствовал его уходу с должности, а, значит, и уходу В. Путина. К тому же  Путин, когда стал директором ФСБ, дал интервью, что первым делом  запросил свое личное дело офицера и ознакомился с ним. Ведь я заканчивал, как Вы знаете,  юридический факультет Ленинградского университета на год раньше Владимира Владимировича, и  к моменту его зачисления на службу уже был  офицером КГБ. По поручению отдела кадров я писал отзыв на «комсомольца В.В.Путина», в котором отметил не только его положительные качества, но, как было в то время положено, также его недостатки. Путин, наверняка, прочитал мой отзыв, но, как видите, не сводил со мной никаких счетов и не припоминал мне этого. Я по-прежнему работаю на своем месте в органах власти.
Корреспондент даже затрепетала от услышанного:
- Мистер Кошелев, а какие недостатки Путина Вы отметили в своем отзыве?
 Вопрос был неожиданным, но я еще не растерял своей реакции:
- Вы знаете, мой отзыв находится в личном деле офицера КГБ Владимира Путина, кандидата в Президенты России. Личное дело офицера КГБ  -  это совершенно секретный документ, поэтому я не могу разглашать его содержание. Впрочем, те недостатки молодости Владимир Владимирович уже давно исправил!
Смех телевизионной группы, атмосфера в моем кабинете  разряжается. Следуют другие вопросы, отвечая на которые я стараюсь убедить этих американцев, что лично я, мои близкие и миллионы россиян будут голосовать за В. Путина, ожидая от него реальных перемен к лучшему.  Совершенно неправильно поступает западная пресса, сводя все вопросы по кандидатуре В. Путина, только к проблемам эскалации военных действий в Чечне.
Корреспондент CNN приводит мне пример задержанного военнослужащими в Чечне  корреспондента радио «Свобода» Аркадия Бабицкого, который  возвращался из зоны расположения боевиков. Она отмечает, что «Путин не вмешался в ситуацию с его задержанием и не дал убедительных ответов на вопросы зарубежных корреспондентов». Я внимательно смотрю в камеру, а потом говорю:
- Скажите, а Вы когда-нибудь сами были  в зоне военных действий? Где идет самая настоящая война, где подчас невозможно разобраться, кто твой враг, а кто мирный житель. И кто тебе, солдату, выстрелит в спину. Или, не обижайтесь, у Вас, как и у всех американцев, представление о войне сформировано кинокомпаниями «Коламбия пикчерз» и «Уорнер бразерс»? Да Бабицкому, и всем, кто о нем беспокоится, надо радоваться, что он жив остался, что российские солдаты его задержали, а не открыли огонь на поражение, когда увидели небритого мужчину, идущего из расположения противника. Вы что, думаете, солдат на войне за свою жизнь не боится? Боится!   И понимает, что лучше первым нажать на курок, чтобы не дать успеть нажать противнику. Помните шутку покойного генерала Лебедя: «Хорошо смеется тот, кто стреляет первым»! А ситуация с Бабицким Владимиру Путину ох как не выгодна. Но его вины нет в том, что этот свободный журналист ходит по бандитским тропам и попадает в руки солдат, выполняющих свой воинский долг.
- Но Бабицкого уже несколько дней не выпускают! Военные ведь уже установили его личность и знают, что он журналист! – американка от возбуждения даже покрылась пятнами.
- Ну и что с того, что он журналист? А Вы не думаете, что у Бабицкого могли быть с собой какие-нибудь важные документы? А если он мог выполнять какое-то задание или поручение боевиков? Если он журналист, даже западной радиостанции, это не значит, что он за деньги или за какой-то другой интерес не может выполнить какого-нибудь преступного поручения террристов!!!
Я говорю жестко, убедительно, уверенно. Интервью заканчивается. С меня снимают микрофон, американцы и их российские ассистенты разбирают осветительное оборудование. Журналистка подходит ко мне и говорит мне, наверное, самый большой комплимент, который я когда-либо слышал в свой адрес: «Мистер Кошелев, я думаю, что на месте мистера Ястржемского (пресс-секретарь Президента) у Путина должны работать Вы»! В ответ на это я только  улыбнулся…
Недели через две, уже после 25 марта 2000 года, после того, как В.В. Путин триумфально был избран президентом России, я повстречал свою дальнюю родственницу Валентину Колосову, которая с восторгом начала отзываться о моем интервью американскому телевидению. На мой удивленный вопрос, откуда она об этом интервью  вообще знает,  тем более оценивает, по словам самих американцев, как весьма удачное. «Да ты ведь не знаешь, мой двоюродный брат Владимир уже шесть лет как живет в США. Он твое интервью по какой-то главной телевизионной программе видел. И сказал, что американцы от него в восторге. Он говорит, тебя, наверное, Путин к себе в Москву должен забрать», – Валя всегда была очень искренней, очень открытой русской женщиной, незнакомой с аппаратными играми и чиновничьими  интригами. Почему-то, получив эту информацию, я не обрадовался, а даже огорчился. Ведь опять  кто-то может позавидовать, не так преподнести, не так прокомментировать.
После избрания Путина Президентом России в Москву, ближе к Кремлю, к зданиям Белого дома и Государственной Думы потянулись петербургские чиновники, бизнесмены, бывшие сослуживцы, друзья, родственники нового Президента и люди из его близкого окружения.   У меня лично желания двигаться в Москву никогда  не возникало. Я видел, адекватно осознавал, как быстро этот город, точнее правила поведения, принятые в этой столице, меняют людей. Ведь не случайно рано утром 31 декабря 1999 года, еще не зная о предстоящей добровольной отставке Президента Ельцина, я говорил своему тогдашнему собеседнику Борису Вячеславовичу Грызлову, ожидавшему выезда в Москву на 1-ю сессию Государственной Думы:
- Борис, если ты в ближайший месяц  не сообщишь мне своего прямого или мобильного телефона, то ты уже не сделаешь это никогда. Но, возможно, когда мы с тобой встретимся, ты с удовольствием меня поприветствуешь как старого знакомого.
Борис расспрашивал меня  об особенностях  и интригах среди чиновников на государственной службе, а я, зачем-то, скорее всего, по дружбе, зная его открытый (на тот период времени) характер,  произнес следующую сентенцию:
- Знаешь, Борис, за годы  службы в органах государственного управления я понял, что любой «государственный человек» в нашей стране, от уборщицы до Президента в той или иной степени использует свое  служебное положение. Вопрос – какую степень «использования» каждому позволяет его совесть. Другое дело – злоупотреблять своим  служебным положением в корыстных целях. Это уже преступление перед Законом – статья уголовного кодекса. Этого лично я себе позволить никогда не смогу. Но я последнее время замечаю тенденцию, что чиновники в Смольном  все больше думают о том, чтобы использовать свое служебное положение в целях своего прямого обогащения и «работы на себя», забыв о тех целях, достижения которых от них ждут в результате выполнения ими своих служебных обязанностей.
Борис Грызлов не очень-то понял тогда, как это можно «использовать все свое служебное положение, забыв о целях этого положения»!
Интересно, что через полтора года я именно так, неожиданно повстречался с Председателем Государственной Думы Грызловым Б.В.  в здании культурного центра ФСБ на Лубянке на фуршете по поводу 50-летия директора ФСБ Николая Платоновича Патрушева. Встреча, к моему сожалению, произошла именно по тому сценарию, который я заранее предположил:
- Привет, Паша! Ты знаешь, я сейчас в Думе часто депутатам про твою политическую «триаду»  напоминаю!!!
Значительно позже, уже в декабре 2003 года, будучи более полугода безработным, я «прорвусь к телу» Бориса, стоящего рядом Александром Розенбаумом в зрительном зале Мюзик-Холла, где будет проходить региональная конференция «Единой России» по подготовке к очередным выборам в Государственную Думу. Борис Вячеславович узнает меня, улыбнувшись своей обаятельной улыбкой. Но его глаза уже будут смотреть сквозь меня, куда-то вдаль.
Я объясню Грызлову в двух словах, что остался без работы, что помог на выборах Валентине Матвиенко, подготовив успешную встречу с руководителями всех национальных диаспор города. Борис на секунду «оживится»: «А, это ты умеешь делать еще по 5-й службе». Но он уже не услышал вторую часть моей информации о том, что Матвиенко не знает о моем вкладе, что ей кто-то должен об этом подсказать, и что если бы он смог позвонить… или хотя бы дал мне свой телефон, по которому с ним можно было бы связаться…
Но Борис Вячеславович уже должен был идти на сцену в Президиум: «Павел! Ну, в чем проблемы. Позвони в приемную, передай помощникам»… Он уже не дослушивал мои слова о том, что у него после выборов, как мне известно, будет другая приемная.
Друг моей чекистской молодости Виктор Васильевич Черкесов после успешных выборов на должность Президента России В.В. Путина получил своеобразную должность генерал-губернатора, став полномочным представителем Президента России в Северо-Западном федеральном округе. И я даже попытался предпринять попытку сменить не ставший мне родным комитет по культуре на эту новую не только для меня, но и для всех россиян, не до конца еще понятную управленческую структуру.
Я переговорил с одним из бывших коллег, уже тогда стремительно приближавшемуся к Президенту, а ныне  часто появляющемуся на телевизионном экране и в публикациях прессы. Меня выслушали доброжелательно, ведь в период моей работы в должности главы районной администрации я несколько раз помогал ему и его друзьям решать их бизнес-проблемы в Петроградском районе. Я объяснил этому человеку свою ситуацию в комитете по культуре, подчеркнув, что нахожусь в атмосфере интриг и наушничества.
Где-то в  начале апреля 2000 года я по косвенным признакам понял, что «по мне собирают информацию». А 13 апреля 2000 года в моем ежедневнике появилась запись, которая как ни что другое лучше характеризует мое настроение того периода времени: «13 апреля 2000 года, четверг. В этот день у меня было какое-то напряжение. Из-за чего: из-за 13-го числа или из-за ощущения, что кто-то где-то меня в очередной раз продал, подставил, сдал. Не знаю… Кажется, я удачно справился в этот день с очередным ведением нашего клуба «Дом-4», где мне пришлось заменить заболевшего «управдома» Юру М».
А еще через месяц, аккурат в бывший день пионерии 19 мая 2000 года, я узнал, что вышеозначенный друг и бывший коллега, на которого я рассчитывал, «не считает для себя возможным рекомендовать меня на работу в аппарат В.В. Черкесова». Сейчас я уже не припомню ни аргументов, ни причин, если вообще они были изложены. Скорее всего, никаких причин не называлось. Гадать о том, кто не хочет помочь мне найти достойное место работы во благо Родины, было бессмысленно.
Некоторые бывшие коллеги поднимали глаза вверх и шепотом говорили, что рады были бы помочь, но не знают, что сейчас обо мне «думает Путин». А вдруг он помнит, как я не шел на компромисс и помогал Яковлеву В.А. победить Собчака?  В ответ на эти слова я говорил: «А вдруг Путин уже не помнит этого, а вспоминает, что когда ему было нужно, я подвел его к тогдашнему губернатору Яковлеву В.А., и они возобновили свои личные и политические взаимоотношения»?
На эти мои слова бывшие коллеги-чекисты, резко ставшие «представителями московской элиты», только вздыхали, иногда сочувственно похлопывая меня по плечу. Я понял, что все свои проблемы  должен решать сам, без чьей-либо помощи, абсолютно не уповая ни на какие  прежние заслуги и достижения. Я решил сделать то, что делал все предыдущие годы: утвердиться не словами, а делами. Я стал, как проклятый, работать, чтобы хоть как-то попытаться вытянуть «загибающуюся» киноотрасль. Точнее ее часть – кинофикацию.

Кинопроцесс 2000

Жизнь моя – кинематограф,
Черно-белое кино…
Юрий Левитанский

Я уже упоминал, что сотрудницы отдела кино не приняли меня с распростертыми объятиями. Причин было две: во-первых, я не был для них «своим» человеком (ни кинематографист, ни кинопрокатчик). Во-вторых, моя требовательность к подчиненным и отношение к работе  в корне отличались  от многолетних привычек бывших методистов Управления кинофикации. Работать  (по их понятиям) должны были директора кинотеатров. Их задачей было – контролировать и выполнять… представительские функции.
В старое, доброе, советское время, когда зритель, неизбалованный зрелищами, буквально ломился в кинотеатры, этого было, наверное, достаточно.  В 2000 году, когда до минимума сократился репертуар, а коммунальные услуги за электричество выросли многократно, директора государственных театров, даже получавшие денежную  дотацию, в основном, были один на один с проблемами «выживания». Чаще всего им приходилось зарабатывать за счет аренды залов, сдачи помещений под кафе, игровые автоматы и прочие «непрофильные услуги».
В одном из кинотеатров успешно функционировал мебельный салон, в другом в кассе прибыльно работал обменник валюты, в третьем в вестибюле функционировал коммерческий бильярдный клуб. Директора кинотеатров, 90% и которых были  женщины, в основном приближающиеся или уже достигшие пенсионного возраста, и рады бы были демонстрировать кино, но…
Показ полуторачасовой кинокартины в зале, где сидит на сеансе в среднем 10 человек, купивших билеты по 30-50 рублей, с учетом цен  на электроэнергию, становился просто убыточным! Новые кинокартины ГУП «Петербург-кино» теперь не получал (как ранее) бесплатно по разнарядке Госкино, а закупал на скудное бюджетное финансирование на так называемых «кинорынках» у продюсеров фильмов и вновь появившихся частных прокатных компаний.
И, все-таки, все было «не так уж сумрачно вблизи», как пел когда-то Владимир Высоцкий. Люди, почувствовав, что им хотят помочь, что кто-то (пусть и бывший чекист, пусть не свой, не «киношник») стремится не продать, не «прихватизировать», а развить, оживить кинопоказ, потихоньку потянулись ко мне, как к руководителю.
Наши ежемесячные семинары директоров кинотеатров стали  своеобразной «школой обмена опытом, на которых мы старались «заинтересовать желающих» и «расшевелить умирающих». Каких только кинонедель  с показом новых фильмов зарубежных стран не проводил в 2000-2002 годах наш отдел кино: японского, корейского, испанского, французского, итальянского, немецкого, чешского, венгерского, исландского, норвежского; шведского, финского, израильского, колумбийского. Пожалуй, только кино США, которое и без того завалило все полки видеомагазинов и кино стран Африки не было предметом наших кинопоказов.
Кинофестивали «Виват, кино России!», «Фестиваль Фестивалей», «Послание к человеку», «Рождественский кинофестиваль», Кинофестиваль стран Европейского содружества становились заметными явлениями культурной жизни города. Лично я не жалел ни сил, ни времени, чтобы принять участие в пресс-конференциях, предшествовавших фестивальным кинопоказам. Эти фестивали, премьеры, кинонедели исключительно расширили мои связи среди генеральных консулов зарубежных стран и атташе по культуре. Правда, честно  говоря, я не всегда получал удовольствие и от всех этих «тусовочных» мероприятий, зато «был на виду», попадал периодически на экраны телевидения (правда, чаще всего без слов). Это больше радовало уже не меня, а моих друзей, и знакомых, для которых эти факты были признаком благополучия моего служебного положения в комитете по культуре.
Забавно, но частенько мне приходилось  после таких неформальных» встреч за фужером шампанского или рюмкой водки работать в качестве «главы администрации Петроградского района на общественных началах». То жена композитора Андрея Петрова попросит откачать воду  из подвала их некогда престижного дома на Петровской набережной дом 4. То известный актер попросит «замолвить слово» по поводу аренды гаража для своей машины.
Премьеры российских и зарубежных фильмов, проводившиеся в уютном и прекрасно оборудованном кинотеатре «Аврора» или в огромном киноцентре «Ленинград» позволяли мне знакомиться и общаться с очень известными, яркими личностями из мира кино. Я познакомился и  лично  общался с обоими  Михалковыми-сыновьями: Никитой и Андреем (Андроном), с которыми я даже позволил себе высказывать личное, «зрительское» мнение об их ранних фильмах, столь любимых мной в молодости. Не хочу никого осуждать и никому давать оценок, но оба Михалкова, что Никита, что Андрей в большей степени произвели на меня впечатление «Деловых людей», чем творческих личностей. Каждый из них четко оценивал как людей, с кем они знакомились, так и свои собственные идеи и мысли, которые не просто высказывались, а подчас просто фиксировались на диктофон, для возможного последующего коммерческого использования в своих будущих книгах мемуаров (Андрей Михалков-Кончаловский).
В этом плане в сравнении в ними совершенно по-другому выглядел, например, Владимир Прошкин и Александр Рогожкин, начисто лишенные светской мишуры и «тусовочности».  Замечу, что именно с Владимиром Прошкиным, снявшим сериал о Михаиле Ломоносове и знаменитое «Холодное лето 53-го»… у меня состоялись наиболее запоминающиеся беседы. В этих обменах мнениями, я  увидел в этом режиссере не просто профессионала-ремесленника, но, прежде всего, яркую, творческую личность, глубоко разбирающуюся в истории России, имеющую свое, «необщее» мнение на современный политический процесс в нашей стране.
Мне было удивительно интересно  общаться за столом в ресторане с Эльдаром Александровичем Рязановым, привезшим в наш город на премьеру свой далеко не лучший фильм «Тихие омуты» (который мы, в общем-то, после выступления на сцене и не остались смотреть). Особенно приятным было  подтверждение ранее известного мне из телепередач «Кинопанорамы» факта, что Эльдар Рязанов блестяще знает российскую и мировую поэзию. На память о встрече с автором «Гусарской баллады» и «Иронии судьбы»… я с самыми добрыми чувствами храню его книгу «Неподведенные итоги» с дарственной надписью автора.
А разве можно забыть мое абсолютно неформальное общение с вновь открытой звездой российского кино, с «братом всех россиян» Виктором Сухоруковым? В воскресенье 11 ноября 2001 года  он задумал отметить свой 50-летний юбилей в его любимом кинотеатре «Аврора». Свой юбилейный вечер он режиссировал сам, а я, конечно, не мог отказать в помощи этому обаятельному, простому (но не простоватому) Виктору.  Нет, я уже не мог и даже не пытался добывать для этого юбилея деньги! Мне хватило первых неудачных примеров в комитете по культуре, когда  не мог ответить спонсорам, куда ушли их деньги. Но помочь Сухорукову «достать реквизит» для постановки  юбилейного вечера я, конечно, мог и не хотел отказывать в помощи замечательному актеру. Вот почему и гитара от фабрики «Арфа» (директор Зия Гасанович Антесов) была преподнесена бесплатно… родному племяннику Виктора. И торт из ресторана «Фортеция» (акционеры Сергей Васильевич Станякин и Илья Наумович Мандель) «пошел в дело»: Виктор Сухоруков сам себя ударил этим тортом в лицо в финале театрально-кинематографического юбилейного вечера. Замечу; что еще один экземпляр  такого же торта был съеден на фуршете после окончания встречи с артистом.
Ну, а  как я могу забыть свое уникальное, не поддающееся переводу на обычный русский язык общение с абсолютно гениально-сумасшедшим (или сумасшедше- гениальным) Александром Башировым, добивавшимся у меня, как у чиновника,  финансовой поддержки его  фестиваля некоммерческого кино «Дебошир фильм.  Чистые грезы»?  Мой шеф, «Маленький Яковлев» лишил меня права распоряжаться финансами комитета по культуре, но мне так хотелось помочь этому абсолютно искреннему «божьему человеку».
Я открыл стоящий в приемной моего кабинета холодильник, извлек из него две бутылки водки и трехлитровую банку маринованных патиссонов, передав Александру Баширову как вклад в новый некоммерческий фестиваль. Жаль, что вы не слышали тех слов благодарности, которые Баширов произнес в мой адрес, и не видели, как он разливал водку и раздавал патиссоны журналистам, присутствовавшим  на пресс-конференции в здании комитета по культуре,  посвященной открытию этого нестандартного фестиваля.
Ну, а разве можно забыть тот королевский подарок, который сделал мне губернатор Санкт-Петербурга В.А. Яковлев, когда он поручил мне (сам он куда-то решил уехать) от имени правительства города поприветствовать  на премьере французского фильма «Восток-Запад» саму знаменитейшую Катрин Денёв! И совсем не важно, что я сказал в тот день премьеры на сцене кинотеатра «Аврора». Важно то, что я вручил цветы и поцеловал руку (от имени губернатора Яковлева В.А.) такой мировой знаменитости.
Кроме того, я получил возможность познакомиться  со скромным и очень умным молодым человеком, известным, казалось, всей России – Сергеем Сергеевичем Бодровым.  С этим человеком я еще дважды выходил на сцену, представляя его в качестве актера и режиссера в кинофильмах «Война» (режиссер А. Балабанов) и «Сёстры», где Сергей дебютирует в качестве режиссера-постановщика и исполнил небольшую, но очень яркую роль.
Я испытывал  положительные эмоции, стоя на сцене петербургского Дома Кино рядом с Александром Сокуровым и Олегом Коваловым, представляя их фильмы «Телец» и «Темная ночь», в титрах которых режиссеры выражали мне особую благодарность за оказанное содействие (финансовое) в съемках фильмов. Однако, со временем все эти «тусовочные» мероприятия, состоявшие из двух неравных частей (выступления на сцене и  последующего фуршета с употреблением алкогольных напитков) стали очень сильно мне надоедать. Многим участникам таких премьер было совершенно всё равно Что и Как я скажу на сцене  кинотеатров перед премьерой их фильмов. Гораздо важнее для них было покрасоваться на пресс-конференции и «потусоваться» на фуршете.
В своих записях 2000-2001 годов  в ежедневнике я все чаще писал о том, что мною овладевает тоска от общения с «киношниками», все чаще и чаще оказывавшимися примитивными и весьма меркантильными людьми, отнюдь не похожими на тех интеллигентов, о которых неистовый Виссарион Белинский говорил, что они являются «солью соли земли российской». Мне все меньше и меньше хотелось воевать с «Маленьким Яковлевым» за свои «управленческие права», поскольку я видел, что практически ни в одном из видных деятелей культуры нашего города  не могу найти поддержки для реализации своих планов по развитию всех отраслей культуры города. Я видел, что наша питерская интеллигенция не может, а, главное, не хочет бороться с негативными тенденциями в комитете по культуре, предпочитая «плыть по течению», налаживая контакты с «сильными мира сего», даже если эти деятели культуры относились к этим чиновникам с неуважением и даже пренебрежением.
В этих условиях я совершено не успел уследить за конъюнктурами и никак «не подшустрился», когда в первых числах июня 2000 года «Маленького Яковлева» его «большой брат» Губернтор отправил на пенсию.

Начальники новые – проблемы старые

Пока земля еще вертится,
Господи, твоя власть:
Дай рвущемуся к власти
Навластвоваться всласть…
Булат Окуджава

«Маленький Яковлев» закончил свою карьеру государственного чиновника очень резко. Ещё 1 июня 2000 года он вместе с губернатором и другими высокопоставленными чиновниками участвовал в яркой, на широкую ногу проведенной церемонии 10-летия со дня основания пивного завода «Балтика», а также отмечал в комитете по культуре свой 62-й день рождения, принимая множество подарков и поздравлений. Уже 2 июня 2000 года, на другой день после дня рождения «Маленький Яковлев» узнал о своем отправлении на пенсию. Наш губернатор Яковлев В.А. научился так ярко и нестандартно поздравлять именинников с днями рождения.
У меня не было по отношению к «Маленькому Яковлеву», доставившему мне за год с лишним совместной «работы» немало неприятностей, никакого злорадства. Я даже где-то посочувствовал  этому, в общем-то, слабому человеку, увидев слезы у него на глазах во время «прощальной речи» перед сотрудниками комитета по культуре. Но, почему-то, у меня не возникло в тот момент никакой концентрации энергии по проведению в жизнь мероприятий, направленных на моё собственное «продвижение» на пост руководителя комитета по культуре.
К моменту ухода моего бывшего нелюбимого шефа, я работал, руководствуясь лозунгом средневековых рыцарей: «Делай, что должно, и будь, что будет!» К тому же я даже не успел посоветоваться со своими друзьями из «высоких политических сфер», как в понедельник 5 июня 2000 года узнал о том, что на должность исполняющего обязанности Председателя комитета по культуре назначается… советник губернатора Колчин Евгений Евгеньевич. Если учесть, что об уходе  «Маленького Яковлева» наш комитет узнал лишь в полдень 2 июня (пятница), то, получается, что наш комитет был «обезглавленным» всего-то два выходных дня!
Моего нового начальника я знал с 1995 года, поскольку познакомился с ним в предвыборном штабе В.А. Яковлева. В общих чертах, я слышал, что бывшая (покойная) жена Колчина была то ли в родственных; то ли в близких дружеских отношениях с Ириной Ивановной Яковлевой. Еще мне было известно, что Евгений Евгеньевич в 1991 году был последним секретарем парткома КПСС Театральной Академии, в то время, когда «Маленький Яковлев» был ректором этого престижного театрального ВУЗа. Не знаю точно, по какой причине, но между этими двумя людьми были устойчивые личные неприязненные отношения. Евгений Евгеньевич, став, после избрания Яковлева В.А. его советником по культуре, не раз при мне на каких-то «культурных тусовках» говорил о необходимости снятия «Маленького Яковлева» с его должности.
Еще  я знал о своем новом начальнике, с его же собственных слов, что он «считает себя сибаритом» и не очень рвется на «большие должности». Кроме того, я мог понять, что  мой новый шеф Колчин Е.Е. не очень-то симпатизирует и бывшему любимчику «Маленького Яковлева» Никите Б-ну. Поэтому в первый момент, узнав о назначении Колчина своим начальником, я подумал, что все мои проблемы с определением функциональных обязанностей и должностных полномочий быстро снимутся, и я смогу выполнять свой долг государственного служащего хотя бы без внутренних и внешних препятствий. Но, как оказалось, в очередной раз ошибся. Мои взаимоотношения с новым начальником оказались не менее сложными, чем с «Маленьким Яковлевым».
Прежде всего, выяснилось, что Е. Колчин абсолютно лишён управленческого опыта. Уже на первой оперативке комитета по культуре он продемонстрировал свою управленческую беспомощность и простое неумение ставить задачи своим подчиненным. В то же время, уже с первых минут общения с новым начальником, все сотрудники комитета по культуре смогли убедиться в его завышенной самооценке и повышенной амбициозности.
Я не сразу понял, что этот человек, почти пятидесяти пяти лет от роду, по сути дела впервые в жизни стал большим начальником. Должность секретаря партийного комитета театральной Академии была не в счет. Там ему не давали и не могли дать развернуться. В этом ВУЗе «правил бал» в те годы его ректор – «Маленький Яковлев», который никогда и не с кем не хотел бы и не стал делить власть, а, точнее; блага, которые эта власть ему приносила. С самого начала, до окончания своей карьеры руководителя комитета по культуре,  Е. Колчин так и не научился планировать и распределять свое рабочее время. Поэтому «попадание» к новому начальнику, умение «прорваться»  в его кабинет для решения какой-либо насущной проблемы стали для многих руководителей нашего комитета, включая меня, одной из самых сложных и труднорешаемых задач.
Первые впечатления от работы с Колчиным Е.Е.  хорошо может передать моя запись в ежедневнике за понедельник 19 июня 2000 года: «Простой, незатейливый понедельник, в который я пытался «подстроиться» под  новые требования нового начальника Колчина Е.Е.» Хотя понять эти требования было не просто. Пока понятно только одно: он желает себе комфорта и предпочитает «тусовки» (точнее, посещение их) ежедневной, нудной, «черновой работе». Не могу забыть, как однажды, уже довольно-таки  прилично поработав в нашем «культурном комитете», Колчин, в ответ на мою настойчивую просьбу принять меня для решения какого-то важного вопроса, сказал мне, что «будет кусаться», если я не прекращу попытки отвлечь его от текущей работы, и буду настаивать на проведении деловой беседы. Колчин, также как и «Маленький Яковлев» более полугода будет кормить меня «завтраками» обещая определить «сферу моей ответственности», в конечном итоге проявив полное безволие и боязнь доверить мне важные направления работы.
Также проблемно сложились мои взаимоотношения и с новым вице-губернатором Шитаревым Владимиром Ильичом, пришедшим на работу в Смольный где-то в начале июля 2000 года. Кроме спорта, образования «новому Владимиру Ильичу» было поручено курировать также комитет по культуре. То ли потому, что назначение Колчина Е.Е. с ним не согласовывалось, то ли потому что без распоряжения финансами нашего комитета Шитарев чувствовал себя «не очень-то удовлетворенным», но этот маленький закомплексованный  человечек с плохо поставленной речью (каша во рту), сразу же невзлюбил Колчина Е.Е., а вместе с ним весь наш комитет по культуре.
Когда-то в советские годы Владимир Ильич был председателем Ленинского райисполкома города Ленинграда, а также секретарем этого же райкома КПСС. Но к моменту прихода в правительство губернатора Яковлева В.А. он уже несколько лет работал в бизнесе, являясь генеральным директором представительства финской лакокрасочной компании «Тиккурилла». Он принадлежал, принадлежит, думаю, и сейчас, к тому типу партийно-советских руководителей, которые в равной степени «успешно» могли управлять и банно-прачечным трестом, и комитетом по культуре и москательной лавкой.
Во время выезда летом 2000 года в город Лахти (Финляндия) на международную премьеру мюзикла «Анна Каренина» я во всей красе увидел и познал этого «незаурядного руководителя».
Так случилось, что я «приложил руку» к этому международному проекту, еще работая главой районной администрации. Главным координатором проекта была Синикка Кярстила, жена моего «лахтинского друга» Пекки Пелтонена, работавшая в мэрии города Лахти. Вместе с главным режиссером лахтинского музыкального театра Йотаркой Пеннаненом она смогла получить грант Европейского Союза на постановку мюзикла «Анна Каренина» по бессмертному произведению Льва Толстого. Условием  выделения денег по проекту Е.С. было участие в написании музыки и либретто российских деятелей культуры. Я порекомендовал Синикке хорошо знакомого мне Владислава Успенского, который, как оказалось, был для финнов одним из возможных кандидатов для совместного творческого сотрудничества. Благодаря неуемной энергии и таланту его жены – музыковеда и тележурналиста Ирины Евгеньевны Таймановой именно он, Владислав Александрович Успенский,  стал композитором этого мюзикла. Автором либретто стала поэт Татьяна Калинина. С учетом моего «вклада» на начальном этапе проекта я был приглашен на премьеру в Лахти наряду с моими руководителями Шитаревым В.И. и Колчиным Е.Е.
«Мировая премьера» российско-финского мюзикла «Анна Каренина» состоялась в музыкальном театре Лахти 20 сентября 2000 года. Кроме прекрасной музыкальной составляющей премьера покоряла изумительными костюмами и сценографией. Машинерия лахтинского театра позволяла удивительные мизансцены вплоть до появления макета паровоза в натуральную величину… Но меня больше поразил не спектакль, а те события, которые происходили вокруг него. Я увидел, что  между Шитаревым и Колчиным существуют очень сложные отношения, которые  можно было охарактеризовать как «взаимная неприязнь и взаимная ненависть».
Шитарев, как я смог увидеть, в значительной степени зависел от своей умной и волевой жены, сопровождавшей его в поездке и державшей вице-губернатора «на коротком поводке», не давая ни выпить, ни сболтнуть лишнего. Основная вражда между Владимиром Ильичом и Евгением Евгеньевичем возникала и усугублялась из-за влияния на бюджет комитета по культуре. Шитарев В.И. хотел иметь  прямой доступ к дележу ассигнований, а Колчин Е.Е., как защитник Брестской крепости, «держался до последнего патрона», не уступая своему руководителю «ни рубля государственного бюджета».
Колчин, несомненно,  был искушен в вопросах культуры и искусства. Шитарев был грубее и примитивнее, но за ним  был огромный организационный опыт партийно-хозяйственной деятельности. У него была неплохая память, поскольку он наизусть запоминал, а потом воспроизводил на сцене или в зале слова, которые ему писали пресс-секретари (правда, частенько не очень-то понимая их содержания и смысла). В этом конфликте двух начальников я, в силу своего воспитания, и жизненных принципов, занял позицию нейтралитета, прямо как Швейцария! По крайней мере, я отказал Шитареву В.И. в предоставлении «компромата» на этого «педика», как любил выражаться в сердцах Владимир Ильич. Эта позиция позволила мне не чувствовать себя непорядочным человеком, но она стала весьма и весьма для меня невыгодной, поскольку и Шитарев, и Колчин будут потихоньку «точить на меня зуб», обижаясь, что я не помогаю каждом из них в войне  против друг-друга. Я уже не хотел воевать  ни за чей чужой интерес,   просто хотел мирно и спокойно жить, работая не на самой любимой работе, но, стремясь достигать положительных результатов, которые могли бы приносить от этой работы какое-никакое моральное удовлетворение.
А моральное удовлетворение мне в этом нелегком 2000 году  приносили, пожалуй, лишь кинопремьеры да кинофорум «Кино в России-2000», проведенный в обновленном киноцентре «Ленинград. Одновременно с кинофорумом и выставкой кинооборудования  Госкино России организовало  свой осенний кинорынок. Я, естественно, не  мог не подметить на этом кинорынке двух кинофильмов, которые хоть как-то напоминали «старое, доброе, советское кино» с сюжетом, переживаниями и  хорошим концом.

Драмы и мелодрамы

Мне всегда была  ненавистна роль наблюдателя… чтобы быть, я должен участвовать.
Антуан Сент-Экзюпери

Современную мелодраму известного питерского    режиссера Сергея Микаэляна «Звездочка моя ненаглядная» я впервые  увидел на кинорынке в сентябре 2000 года и отметил фильм сразу. При всей простоте сюжета и некоторой однозначности образов главных героев, фильм на фоне «чернухи и порнухи» выделялся своей духовностью и адресованностью простым чувствам простых людей. Режиссер использовал приём, с блеском реализованный им в политическом боевике «Рейс-222», когда-то увиденном мной в Красном Зале  на Литейном, 4: многие главные роли  играли непрофессиональные актеры. Это придавало истории  про солдата, вернувшегося с чеченской войны безногим инвалидом, особую пронзительность.
Наиболее сильное впечатление производили кадры, на которых  родители солдат в морге Моздока по видео рассматривали изуродованные, разложившиеся  трупы, пытаясь опознать тела своих погибших сыновей. На премьере фильма я узнал, что С. Микаэлян уговорил сняться в этом эпизоде реальных родителей, потерявших своих сыновей в первую чеченскую войну…
Я сразу же загорелся идеей проведения публичной премьеры этого фильма, начав пробивать своё новое начальство – Е. Колчина и В. Шитарева. Особой поддержки я не ощутил но, слава Богу, какие-то копейки на организацию премьеры дали. Трудности возникли, как ни странно, с госпожой Томской Л.И., которая вообще не хотела закупать этот фильм (или всего лишь одну копию), а также с режиссером Сергеем Микаэляном. Этот, несомненно, высокопрофессиональный, талантливый человек оказался удивительно занудным и капризным. Он хотел, чтобы всё-всё-всё проходило так, как он решит и      спланирует. Пришлось приложить немало усилий, чтобы утвердить сценарий и порядок проведения премьеры.
Мне удалось пригласить на премьеру руководство УФСБ и ГУВД, а также лидеров объединения «Афганвет», активно помогавших инвалидам чеченской войны, многие из которых прямо на инвалидных колясках был доставлены в кинотеатр «Ленинград». Всё держалось на моих заверениях в том, что «фильм, несомненно, понравится и произведет сильное впечатление». Ведь при всех возможных художественных допусках  и недостатках, эта киноповесть рассказывала и утверждала простые человеческие ценности: любовь, верность, силу духа, способные преодолеть тяжкие жизненные испытания.
Я нервничал перед этой премьерой и в процессе её проведения, как никогда, понимая, что у всех её участников совершено разные вкусы, цели и задачи. Но мне так хотелось, чтобы люди, пришедшие по бесплатному  приглашению в кинотеатр «Ленинград» испытали  давно забытое чувство встречи с добрым, хотя, возможно, иногда излишне назидательным советским кино, которое так любили миллионы граждан некогда великой страны…
Премьера получилась. Были сказаны хорошие, добрые слова в адрес фильма и его режиссера начальником Управления ФСБ генерал-лейтенантом Сергеем Михайловичем Смирновым, другом моей чекистской молодости. Депутат Законодательного  собрания, Председатель «Афганвета»  Олег Нилов подвел правильную политическую базу под оценкой драматических событий тех лет. Искренние слова благодарности за фильм и организованную премьеру говорили ветераны Великой Отечественной войны и жители блокадного Ленинграда…
Я был воодушевлен и вдохновлён, буквально летая на крыльях. Мы повторили  премьеры «Звездочки»… в кинотеатре «Максим» (уже по сценарию С. Микаэляна, с приглашением  матерей, потерявших своих сыновей в чеченскую войну), а также в кинотеатре «Свет» на любимой Петроградской стороне.
В маленьком, уютном «Свете», одном из первых кинотеатров России, собрались курсанты Академии имени Можайского и кадеты кадетского корпуса имени Петра Великого. Директор кинотеатра Ирина Валерьевна Борисова, с гордостью называвшая свой кинотеатр «единственным православным кинотеатром в России» пригласила на премьеру священнослужителей. Участвовавшие во встрече со зрителями по моей просьбе, актеры Валентин Букин и Галина Бокашевская просто и безыскусно поведали молодым мальчишкам о том, что они хотели донести до зрителей своим фильмом.
Премьеры в «Максиме» и «Свете» получились разными. В большом «Максиме», благодаря  усилиям директора Анны Марковны Савельевой премьера выглядела яркой  и громкой, как музыка приглашенного военного оркестра. В камерном, истинно петербургском «Свете» премьера превратилась в простой задушевный разговор со зрительным залом актеров, священников и даже отдельно взятого чиновника о простых человеческих ценностях: любви, верности долгу, силе духа. В обоих случаях, даже несмотря на всю мелодраматичность сюжета, зрители из кинозалов выходили очищенными и одухотворенными, увидев впервые за последние голы не очередную голливудскую «историю любви», а наш, до боли родной, и очень земной российский сюжет.
Сейчас, когда с момента этих премьер прошло всего-то каких-то неполных восемь лет, я все чаще задумываюсь о драмах, которые пришлось пережить моим тогдашним подчиненным, директорам ленинградских-петербургских кинотеатров. Красивыми, молодыми, энергичными эти женщины блистали в 70-е – 80-е годы ушедшего века, прекрасно работая на советскую экономику и идеологию  того времени под руководством отличного организатора и талантливого человека Арнольда Яновича Витоля, директора Управления кинофикации. Растерявшиеся, постаревшие, вынужденные «зарабатывать», а не демонстрировать кино на рубеже ХХ и ХХI веков, они не могли  сразу принять меня, своего нового руководителя, казавшегося им чужаком, предъявлявшим необоснованные требования. Что думали они тогда, когда бывшие псевдо руководители культуры города, в начале убравшие меня от кинофикации, а потом и из комитета по культуре; воспользовавшись безнаказанностью и вседозволенностью, развалили отдел кино и начали один за другим закрывать, отдавать под коммерческие цели и приватизировать государственные кинотеатры, являвшиеся, действительно учреждениями культуры…  Где сейчас А.М. Савельева, И. В. Борисова, В.И. Чернопятова? Закрыты кинотеатры «Максим» и «Свет», отданы под застройку и уже практически снесены «Прометей», «Охта», «Зенит». Передан в частные руки и  заканчивается перестройкой под бизнес-центр крупнейший фестивальный кинотеатр города «Ленинград».
Те, кому я мешал своей искренней и активной работой «прихватизировать» киносеть Петербурга, могут быть довольны: они добились  того, чего хотели. Того, что было им выгодно, но не выгодно горожанам, годами привыкшим посещать недорогие и доступные государственные кинотеатры. Где они сейчас, эти недорогие и доступные государственные кинотеатры? Нет… не буду никого критиковать, обличать и предавать анафеме. Пусть этим, возможно, займется суд истории, когда-нибудь, через много лет. То, что вопросами отчуждения государственного имущества бывшей городской киносети не займется городская прокуратура, я не сомневаюсь. Да и депутатская комиссия по культуре Законодательного собрания Петербурга хранит молчание.
Ведь мой конфликт с двумя новыми начальниками Колчиным и Шитаревым, по большому счету, и начался из-за влияния на кадровую политику в киносети, путем «пропихивания и проталкивания» на руководящие посты «своих людей» в самых «сладких» кинотеатрах города. Я не стал помогать ни тому, ни другому «синефилу» в решении этих проблем. Но, к сожалению, не смог им и помешать решить «их» проблемы так, как они для себя планировали.
  Со свойственным себе неизлечимым природным романтизмом я радовался каждому новому российскому фильму, который своим художественным уровнем напоминал мне рядовые фильмы советского периода. Как я возился с картиной молодых (по тогдашним меркам) режиссеров Андрея Кравчука и Юрия Фетинга «РРРРождественская мистерия». Мне пришлось представлять этот фильм на специально организованной премьере в кинотеатре «Ленинград» будучи абсолютно больным. На фотографиях с Чулпан Хаматовой и Алексеем Кравченко чётко видно моё красное, больное лицо с сочащимся простуженным носом.
Но я не мог уступить право сказать по-особому добрые слова по поводу этой сказочно-рождественской мелодрамы, которую прекрасно воспринимали простые зрители. Я, не раздумывая, согласился весной 2001 года выехать в составе делегации кинематографистов «Ленфильма» в столицу Белоруссии Минск, где мы также представляли «Рождественскую мистерию» и сокуровского «Тельца», в съемках которого я оказал свою посильную помощь, получив от самого Александра Николаевича Сокурова  личную благодарность в титрах фильма.
С Александром Сокуровым я познакомился еще в 1997 году, работая главой администрации Петроградского района. Свела нас сотрудниц отдела культуры Елена Юрьевна Красотина, женщина, буквальном смысле слова боготворившая Сокурова. Тогда наш отдел культуры прекрасно организовал в актовом зале администрации  ретроспективу кинофильмов А. Сокурова под названием «Петроградский ноябрь». Зал был абсолютно полон. А фойе было великолепно оформлено художниками- декораторами в виде осеннего сада.  Сам Сокуров, человек необычайно скромный, по-моему, остался очень доволен.
Позднее мне удалось организовать для него небольшой «приём» по случаю  получения Мастером Государственной премии. В общем, между нами, практически сверстниками, сложились хорошие, почти дружеские отношения. Возможно, потому, что Елена Красотина смогла  снять у Сокурова в отношении меня жупел чекиста-изверга. Поэтому обращение ко мне  со стороны Скурова-режиссера за финансовой помощью в съемке его нового фильма о последних месяцах жизни В.И. Ленина выглядело совершенно обоснованным.
К 2001 году, благодаря моим усилиям, бюджет киноотрасли удалось увеличить почти в пять (!) раз. Правда, в 1999 году, когда я пришел в комитет по культуре, на киноотрасль выделялось всего 1,6% бюджета нашего комитета! Но для режиссера А. Сокурова было разочарованием узнать, что вся статья бюджета киноотрасли «на кинопроизводство» составляла всего два миллиона рублей. При нынешней стоимости новых кинофильмов эта цифра выглядела просто мизерной и могла, в лучшем случае, обеспечить несколько съемочных смен. Но Сокурову нужно было «запускаться» со съемками. Нужно было платить аванс за аренду знаменитой дачи «Горки Ленинские», где закончился земной путь вождя мирового пролетариата. И он с удовольствием принял наши бюджетные деньги. Более того, узнав, что ранее по поводу денег ко мне обращался киновед и режиссер Олег Ковалов, снимавший фильм-притчу «Тёмная ночь», Мастер сказал: «Олег очень талантливый человек. Давайте эти два миллиона поделим по-честному – миллион мне и миллион Ковалову».
Моё выступление перед премьерой сокуровского «Тельца» в Доме Кино было для меня высокой честью. Я успел посмотреть кинокартину днём на так называемом пресс-просмотре. Это стало для меня своеобразным личным стилем. Я не любил говорить о фильме, который приходилось представлять «вслепую». Мне всегда важно было иметь своё собственное представление о кинокартине, чтобы найти какие-то нетривиальные слова, позволяющие зрителям настроиться на предстоящую премьеру.
Представление  в том же Доме Кино коваловской «Тёмной ночи», оказавшейся вольной фантазией на тему режиссуры Фрица Ланга, свело меня ещё с одним «божьим человеком» – композитором Олегом Каравайчуком, которому я почему-то очень понравился. На этой премьере и фуршете после демонстрации кинокартины я оказался со своим старшим сыном Максимом, который всегда был склонен к творчеству и прекрасно помнил наши с ним посещения  кинолектория кинотеатра «Кинематограф» (Дворец Культуры имени Кирова), где кинопоказу предшествовали выступления киноведа Олега Ковалова. 
Мне казалось, что Максиму будет интересно пообщаться с кинематографистами, обсудить фильм, высказать своё мнение. Максим же, совершено неожиданно сделал свой вывод, в чём-то открывший мне глаза на моё место в комитете по культуре: «Папа, ты для этих людей – совершенно чужой человек. Ты имеешь широкие взгляды на культуру, ты ею интересуешься, пытаешься помочь этим творцам донести их произведения до зрителя. Но они же, в подавляющем большинстве, эгоцентристы, не интересующиеся ничем, кроме своей собственной персоны и её оценки в околотворческой тусовке. Они никогда не примут тебя за своего».
И верно, моя главная драма в комитете по культуре  всё больше и больше сводилась к тому, что я, «со страшной силой» начал уставать от бессмысленности и пошлости «киношных тусовок» и всё больше и больше разочаровывался в творческих личностях как в людях. Мне становилось всё неинтереснее работать.

От перемены начальников ничего не меняется (или «Последний киносеанс)

Нам нового начальника назначили,
Сказали,; что уж лучше не найти…
Из песни 70-х годов неизвестного автора

К концу 2001 года Колчин Е.Е. всё больше  и больше вызывал раздражение уже не только у меня, не устававшего поражаться его непрофессионализму, но уже у подавляющего большинства работников комитета по культуре, а также, что особенно важно, у самих творческих работников. Шитарев В.И., как вице-губернатор уже давно не мог терпеть нашего гения-Евгения, поскольку тот никак не хотел делиться с ним главной властью: властью над финансами комитета по культуре. Мои отношения с этими начальниками можно  сравнить с положением  страны, расположенной между двумя государствами, находящимися  в постоянных пограничных конфликтах.
Наш председатель комитета болезненно реагировал на мои попытки «выбивать» деньги на премьеры российских фильмов, считая их «пустыми тратами», в то же время он стремился в обход меня поставить «своих людей» директорами кинотеатров «Ленинград», «Паризиана» и других, на которые лично у него и его покровителей были далеко идущие планы приватизации. Ему было совершенно безразлично, что детский кинотеатр «Факел» фактически захватили бритоголовые «бандюганы»;организовав в нём бильярдный клуб  и кафе. И он совсем не хотел ссориться с  главой Фрунзенской районной администрации Анной Марковой (креатурой И.И. Яковлевой), поддерживавшей этих «арендаторов», в конце-концов дошедших до проведения в детском (!) кинотеатре вечерних стриптиз-шоу. И конечно, я со своей вечной темой борьбы за «российский кинопрокат и российский кинематограф» ничего, кроме раздражения, у Евгения Евгеньевича не вызывал.
Со второй половины 2001 года я уже активно начал заниматься поиском альтернативной работы, явственно понимая,  что в комитете по культуре  работать с пользой для дела (то есть для той самой культуры) мне просто не дадут. К сожалению, мои попытки найти себе применение в правительстве Ленинградской области не увенчались успехом. Я не был лично известен губернатору области В. Сердюкову, а, значит, как оказалось, не имел шансов занять освободившийся пост председателя комитета по делам молодежи и спорту.
Ничего не получилось у меня и с работой во вновь создаваемом в недрах министерства культуры ОАО «Российский кинопрокат», с руководителями которого я нудно и долго вел переговоры в августе 2001 года на Выборгском кинофестивале «Окно в Европу». Всё, что планировалось и обсуждалось, было как-то «не по-настоящему». Я так и не занял обещанной мне руководящей должности в Северо-Западном регионе этого государственного ОАО. В последствии эта провозглашенная затея как-то сама-собой была спущена на  тормозах. К руководству и строительству новых современных многозальных кинотеатров пришли другие, ; более молодые и предприимчивые люди, хорошо понимавшие простые экономические понятия: срок оборачиваемости вложенных средств, маржа, прибыль…
Меня хоть в какой-то степени поддержала и вдохновила работа преподавателя на кафедре социально-культурной деятельности  Петербургского университета культуры и искусств (прошу не путать с университетом культуры профсоюзов, возглавляемого А.С. Запесоцким!). Я не очень-то преуспел в чтении лекций и ведении семинаров, поскольку это отбирало бы хлеб у других преподавателей. Но в Государственной Экзаменационной Комиссии, как и.о. доцента кафедры и 1-й заместитель Председателя комитета по культуре занял своё достойное место.
Я рецензировал дипломные работы по кинопрокату (хотя, признаюсь честно, их на кафедре можно было пересчитать по пальцам), а также активно участвовал в приёме государственных экзаменов и защите дипломов выпускниками Университета культуры и искусств. Я пошёл на кафедру абсолютно ни ради грошового заработка-приработка, а прежде всего потому, что мне хотелось увидеть, кто, какие молодые люди придут на смену чиновникам от культуры, возможно найти молодых соратников, готовых прийти работать в государственные кинотеатры.
Но вскоре я убедился в том, что практически никто из выпускников  факультета социально-культурной деятельности не собирается связывать свою судьбу с органами государственного управления. И, тем не менее, я очень благодарен свеем своим коллегам по кафедре и особенно её заведующему, умнейшему и интеллигентнейшему  Марку Арьевичу Аиарскому за тот жизненный опыт преподавания в Высшей школе, который они мне подарили.
Всю осень 2001 года комитет по культуре жил ожиданиями того, что нашего начальника Колчина Е.Е. снимут с работы. Позже ему найдут и предложат другое место, поскольку стало уж очень очевидным, что с комитетом по культуре он не справляется. Мы, затаив дыхание, следили за его выездами в Москву, где  предполагалось согласование  его кандидатуры у самого министра культуры Швыдкого М.Е.  на должность директора Александринского театра. В итоге, как это часто бывает для «своих» ставленников,  заваливших работу, Евгений Евгеньевич плавно «перетек» с должности председателя комитета по культуре на должность… директора петербургской Капеллы. В связи с его уходом меня даже срочно отозвали из очередного отпуска, в котором мне удалось провести… 1 час 30 минут.
Мне пришлось даже некоторое время исполнять обязанности председателя комитета по культуре. Однако, с уходом Колчина Е.Е.мне ничуть не стало легче, потому что нашим начальником  стал сам Владимир Ильич Шитарев, объединив должность вице-губернатора с исполнением обязанностей председателя комитета по культуре. А уж этому человеку доставляло истинное удовольствие управлять, командовать, руководить, даже если он не очень понимал, что и для  чего  он делает… Но В.И. Шитарев очень чётко понимал главное: кто командует деньгами, тот командует всем.
Поэтому, после ухода Колчина в Капеллу, мне досталась работа организационного порядка: проведение совещаний, постановка задач и контроль их исполнения, чтение и расписывание почты. А другой заместитель – Н. А. Кий, отвечавший в комитете за ремонтно-строительные работы, по доверенности Шитарева подписывал финансовые документы. И, конечно, правильность их подписания согласовывал с «самим Владимиром Ильичом». Я еще в какой-то степени переживал за эту «несправедливость», но делал это «не шибко сильно», потому что, как я писал в своём ежедневнике «уже на генетическом уровне понимал», что мой уход из комитета по культуре просто неизбежен». Хотя я ещё продолжал от имени комитета по культуре ходить на открытие фестивалей, презентаций и юбилеев. Но это туже совершенно не доставляло никакой радости и удовольствия, хотя в отдельных случаях мои выступления получались весьма удачными.
В начале декабря 2001 горда я был приглашен в Дом «Малютка» на Фурштадской улице, где вечером, после окончания регистрации новорожденных, проводился приём в честь открытия в Санкт-Петербурге израильского агентства «Сохнут» по Петербургу и Северо-Завпаду.  С руководителем агентства, обаятельной, энергичной еврейкой Орит Катзов я подружился на открытии недели кино Израиля.
Очень скоро я понял, что я оказался в этой довольно-таки  специфической по национальному признаку компании, как бы «старшим правительственным начальником». И я не мог не попросить слова для приветствия. В своём выступлении, которое, действительно, понравилось всем присутствующим, я сказал примерно следующее: «Мог ли я 27 лет назад, будучи комсомольцем, сотрудником органов государственной безопасности, регистрируя в этом дворце «Малютка» своего сына-первенца, представить, что годы спустя, в начале ХХI века, буду участвовать в регистрации еврейского агентства «Сохнут», многие годы считавшегося в Советском Союзе чуть ли не подрывной организацией. И что с руководителем питерского «Сохнута» обаятельной госпожой Орит Катзов у меня сложатся отношения взаимной симпатии».  Далее я подвел «правильную» политическую базу под изменившуюся внутреннюю и внешнюю политику России, которая только укрепляет авторитет нашего государства, и произнес здравицу во имя укрепления российско-израильской дружбы.
После моего выступления ко мне  подходили с тёплыми словами и улыбками многие участники этого приема. Я понял, что мой личный авторитет «в еврейских кругах Петербурга» после этого  выступления «существенно вырос».
А моя шутка-экспромт на концерте в честь 80-летнего юбилея эстрадного артиста Германа Орлова? Выйдя на сцену в качестве поздравляющего от имени комитета по культуре правительства города, я упомянул, что сам, в какой-то степени, как и Юбиляр, как и остальные чиновники, являюсь «артистом разговорного жанра». Только я обратил внимание  на некоторую разницу в реакции слушателей: «На Ваши реплики, уважаемый Герман Петрович, зрители в начале смеются. А потом аплодируют. А когда говорим мы, чиновники, то нам в начале аплодируют, а уже потом, позднее, смеются. А это обидно»…
На фуршете в честь юбиляра мне сделали  предложение начать писать эстрадные репризы. В ответ на это я только улыбнулся. Получать удовольствие от удачных выступлений было приятно, но не более того. Удовлетворения от работы, такого, какое было у меня в период тяжкого труда в районной администрации, я уже никогда не испытывал.
«Свято место» председателя комитета по культуре пустовало не очень долго. 15 января 2002 года в Белом зале комитета по  культуре состоялось представление нашей новой… начальницы. Председателем  комитета распоряжением губернатора была назначена  Ольга Владимировна Иванова, в прошлом работавшая заместителем главы администрации Московского района, занимая должность, освобожденную  Косткиной Л.А., сменившей меня на посту главы Петроградской районной администрации. Я встретил эту новость спокойно, поскольку  уже твердо был уверен в том, что первым лицом в комитете по культуре губернатор Яковолев не сделает меня никогда. Более того, во время рождественского гулянья 2002 года в Петропавловской крепости Владимир Анатольевич очень громко, чтобы я услышал, сказал В.И.  Шитареву: «Я нашел Паше хорошее место работы. Как раз на его характер». Для меня это было тонким намеком, чтобы я не рассчитывал на свой служебный рост в «культурном комитете». А я уже и не ждал никаких милостей от «сильных мира сего»,  твёрдо зная, что такие понятия, как  благородство и благодарность не в чести у нашего питерского градоначальника.
 С Ольгой Владимировной, оказавшейся моей ровесницей, прошедшей типичную карьеру комсомольско-партийного руководителя у меня сложились своеобразные взаимоотношения. С одной стороны, она постоянно  приглашала меня в свой огромный кабинет окнами на Гостиный Двор, чтобы  проконсультироваться по тому или иному вопросу культурной жизни города. С другой стороны, я чувствовал с первых дней её работы некую настороженность в отношении меня, переходящую, в отдельных случаях, в факты прямого недоверия.
Я был нужен  Ольге Владимировне как человек, хорошо изучивший и сотрудников комитета по культуре, и сферу городской культуры.  Но доверять распоряжаться финансами она пригласила своего давнего товарища по работе в городском  комитете КПСС В.А. В-оротникова. В ответ на мой невысказанный вопрос, Иванова сказала  по-комсомольски прямо и откровенно: «Вы бы также поступили,  приведя на такую важную работу своего человека». Мне понравилась ее откровенность и умение не уклоняться от прямых вопросов и неприятных разговоров.
Уже к середине марта 2002 года мне стало понятно, что я должен срочно найти себе другую работу. Ведь Ольга Владимировна недвусмысленно дала мне понять, что «иметь двух первых заместителей – это непозволительная роскошь».  И тогда я поступил очень просто. Пришел к своей новой начальнице и заявил: «Прошу дать мне две недели отпуска, оставшегося у меня с 2001 года. На неделю я слетаю с детьми в дни школьных каникул  на Кипр, а затем поеду в Москву, просить у своих бывших коллег трудоустроить меня на новое место работы. Ольге Владимировне моя прямота, кажется, тоже понравилась, и в субботу 23 марта 2002 года  чартерным рейсом я с Олей и детьми улетел на Кипр.
Не буду описывать весь свой недельный отдых, который, на мой взгляд, не очень-то задался  из-за плохой штормовой погоды. Подчеркну только, что уже в понедельник 25 марта 2002 года моя начальница звонила мне на мобильный телефон, сказав, что мне «нужно срочно возвращаться», поскольку мне готовы сделать предложение о новом месте работы, связанном с празднованием 300-летнего юбилея Санкт-Петербурга. Я вежливо ответил, что смогу вылететь только в субботу 30 марта, поскольку чартеры на Кипр по другим дням не летают.
Ивановой О.В. пришлось согласиться, а я всю неделю размышлял: почему же мне так неожиданно нашли место работы. И какое оно, это место? Тогда я не смог сделать правильного вывода, а сейчас, глядя на ситуацию с высоты времени, я твердо знаю, как было дело. Иванова О.В., побывав  в понедельник 25 марта в Смольном, «отрапортовала» губернатору о моих планах после отпуска ехать в Москву к бывшим коллегам «искать работу». Это не могло не испугать Ирину Ивановну Яковлеву: а вдруг Кошелев начнет ТАМ жаловаться своим бывшим чекистским коллегам на Яковлева В.А., да еще (не дай Бог) «сольёт» на него какой-нибудь известный этому чекисту-чиновнику компромат. Выезда Кошелева в Москву, да еще по поводу поиска себе работы, допускать было ни коем случае нельзя!
Сразу же по прилету в Питер 30 марта 2002 года я узнал, что уже на другой день в воскресенье 31 марта мне  следует встретиться с хорошо мне известным ректором Петербургского Университета профсоюзов А.С. Запесоцким, который  на днях был назначен губернатором Яковлевым В.А. на пост Президента Фонда «Санкт-Петербург-300». Главной задачей Фонда, как мне разъяснил Александр Сергеевич, является «концентрация денежных средств добровольных спонсоров на проведение различных культурных и социальных мероприятий в период празднования в мае 2003 года 300-летнего юбилея Санкт-Петербурга». Мой разговор с Запесоцким, проходивший в его фешенебельной квартире на улице Чапыгина, продолжался в течение двух с половиной часов. Мне было сделано предложение, уже согласованное с губернатором Яковлевым В.А., стать генеральным директором Фонда. По словам Запесоцкого А.С., предыдущий генеральный директор, оказавшийся в прошлом моим подчиненным по работе в 5-й службе Ленинградского Управления КГБ, «не сумел проявить себя, как хороший администратор» и «не поставил добычу денег на поток». Мне предлагалось сменить всю его команду, уже почти что два года работавшую в престижном офисе на набережной Мойки дом 10, по соседству с домом самого А.С. Пушкина.
Со слов Запесоцкого я понял, что «предыдущая команда» увлекалась разработкой разного рода «положений» и «статусов» будущих спонсоров, а мы (то есть ОН и Я) должны заняться «практическим накачиванием денег в «Фонд 300-летия». Из этой беседы я узнал, что мой перевод из комитета по культуре в «Фонд 300-летия города» одобрен самой Ириной Ивановной Яковлевой, которая очень рассчитывает на мою энергию и работоспособность. Как я догадался, именно об этом месте работы говорил губернатор Яковлев вице-губернатору  Шитареву в январе 2002 года.
Попутно я узнал от Запесоцкого, что Шитарев  В.И. «не очень одобряет» идею моего перевода в «Фонд 300-летия», но и не доволен фактом моего пребывания в комитете по культуре. Короче говоря, Александр Сергеевич просто и откровенно объяснил мне, что, оставаясь на своём посту в комитете по культуре, я буду постоянно находиться в конфронтации с Шитаревым, которого он сам (Запесоцкий) «за умного человека не держит». А, перейдя на работу в Фонд, и успешно справившись с «важным государственным заданием», я смогу «претендовать на какую-нибудь достойную должность на государственной службе». В общем, решать, конечно, мне самому, но Александ Сергеевич, как умудренный интриган, однозначно дал мне понять, что выбора, как такового, у меня нет…
Я размышлял «на заданную тему» всего  лишь два дня. Столько времени мне, отозванному в очередной раз из отпуска государственному чиновнику, хватило для принятия решения. 3 апреля 2002 года я дал согласие перейти  на работу в «Фонд 300-лети Санкт-Петербурга». Единственным условием, которое я попросил соблюсти (именно попросил, а не выдвинул): откомандировать меня с государственной службы на работу в  «Фонд» с тем, чтобы сохранить за собой статус государственного служащего. А.С. Запесоцкий  уверенно  пообещал мне, что это условие будет выполнено. Юристы Управления кадров Смольного убедили меня в том. что я, как государственный служащий могу взять на один год отпуск за свой счет, а по окончании его смогу вернуться на свою должность в комитет по культуре.
Уже 4 апреля 2002 года со второй половины дня я занял свой  кабинет в офисе на набережной репки Мойки дом 10, вникая в специфику своей новой работы. Я искренне был готов отдать всю свою силу, энергию, знания, опыт для подготовки 300-летнегог юбилея города. С огромным энтузиазмом я приступил к решению хозяйственных и организационных  проблем в офисе Фонда. Вместе в А. Запесоцким  я редактировал рекламную листовку Фонда, которую губернатор Яковлев В.А. и Запесоцкий А.С. представили на презентации в Москве. На листовке была представлена моя фотография и краткая биография. Однако, уже через неделю после моего «прощания» с комитетом по культуре, вокруг моей работы в «Фонде» закрутились такие иезуитские  интриги, что мои предыдущие «переживизмы» в комитете по культуре показались просто невинными детскими забавами.
Оказалось,  что вице-губернатор Шитарев В.И. очень долго затягивал визирование написанного мной на имя губернатора заявления о годичном отпуске, так и не доложив его Яковлеву В.А.   За это время, возможно даже по инициативе Шитарева, юристы Смольного подготовили правовое заключение, согласно которому в период этого годичного отпуска я не имею права работать исполнительным директором Фонда «Санкт-Петербург-300», ;поскольку его деятельность носит коммерческий характер. Более того, госпожа Иванова О.В., в начале согласившаяся «отпустить» меня в «Фонд», начала  «загружать» меня поручениями  разного рода выступлений на открытии фестивалей, выставок и премьерах. А, в конце-концов, просто потребовала  от меня «возвращения» на работу в комитет по культуре, поскольку «я у нее получаю зарплату».
Я разрывался на части, по очереди обращаясь  к «своим двоим» начальникам - О.В. Ивановой и А.С. Запесоцкому, пытаясь добиться какого-то однозначного решения: где     мне работать, и какие функции выполнять. Ведь за месяц моих  мытарств (а именно столько тянулась вся эта ситуация), отдел кино, которым я руководил уже три года, был переведен в прямое подчинение председателю комитета по культуре и … приказом Ивановой О.В. ликвидирован.
Я уже не знал, не мог понять, кто из моих начальников  искренне хочет доверить мне работу и ценит меня, как сотрудника и руководителя.
У меня были все основания  не доверять ни Шитареву, ни Ивановой, ни Запесоцкому. А когда я принял участие  10 мая 2002 года в похоронах бывшего вице-губернатора Малышева В.И., я вообще всерьез задумался о том,  не хотят ли меня в «Фонде» сделать «мальчиком для порки», или «крайним» на случай неудач с организацией 300-летнего юбилея Петербурга. Пример В.И. Малышева, ушедшего в олимпийский Фонд «Санкт-Петербург-2004» и активно работавшего в нем, а затем обвиненного в  рамках уголовного дела в  злоупотреблениях, стоял у меня перед глазами. Еще более насторожила меня скоропостижная (чуть не написал «скоропалительная») смерть Малышева В.И., последовавшая незадолго до начала судебного слушания, на котором он рассчитывал доказать свою невиновность в предъявленных ему обвинениях.
А когда я узнал, что Шитарев и Запесоцкий уговаривают  Ольгу Иванову сократить мою должность, чтобы у меня не было колебаний и выбора при переходе в «Фонд 300-летия»; я понял: мне нужно принимать предложение Ивановой О.В и возвращаться на службу в комитет по культуре. Напрасно 14 мая 2002 года меня в Смольном буду уговаривать  работать в «Фонде» аж целых 7 (!) человек.  Я останусь непреклонным. У меня хватит смелости сказать  В.И. Шитареву: «Я не верю Вам»! – понимая, что эти слова я как бы сказал самому губернатору Яковлеву В.А.  и его  супруге. В тот момент я еще не был готов покинуть государственную службу, держась за нее, как за последнюю надежду. Потому что  в то время мне казалось, что ничего другого, как служить Государству я не умею и, наверное, не смогу. И я прислушался к совету О.В. Ивановой, на деле оказавшейся моей «спасительницей» и вернулся к исполнению обязанностей первого заместителя председателя комитета по культуре.
О том, как злятся на меня губернатор, его жена, Шитарев и  Запесоцкий, я даже не думал. Я имел право не думать об этих низких людях, занимающих высокое положение. Я имел моральное право не переживать за людей, которые могут, не моргнув глазом, подставить нижестоящего чиновника, ни секунды не задумываясь ни о его семье, ни о его здоровье, ни о его судьбе. Главное для них: использовать людей ТАК, как им НАДО. А думать о самом человеке, о его интересах, о его душе дело совершенно  ненужное! А, главное, нерентабельное.
Я же все еще жил своим неистребимым романтизмом, относясь к своим подчиненным, пусть и очень-очень требовательно, но всегда учитывая любимую мной фразу Василия Шукшина: «Судьбы людские – живые, трепетные нити». Мне нужно было вновь выстраивать отношения с моим новым начальником Ольгой Владимировной Ивановой, женщиной, достаточно уверенной в себе, хотя и недостаточно  понимавшей проблемы культуры. Впрочем, мой третий начальник в комитете по культуре хотя бы умел руководить людьми и имел опыт этого руководства.
После моего «возвращения» в культуру, я получил в свое руководящее «курирование» единственный отдел, состоящий из… четырех человек. После проведенной О.В. Ивановой в апреле 2002 года реорганизации комитета этот отдел носил весьма оригинальное название: «отдел социально-культурной работы и взаимодействия с территориальными отделами культуры». Отдел осуществлял курирование городских библиотек, музыкальных и художественных школ, а также отвечал за  проведение всех массовых мероприятий и городских праздников. Такого незначительного количества подчиненных в моей руководящей практике у меня ещё никогда не было. В свои неполные 27 лет  я начинал с двенадцати подчиненных сотрудников!
Правда,  Ольга Владимировна «успокоила»  меня тем, что я «лично буду отвечать за всю культурную программу 300-летия Санкт-Петербурга». Но почему-то меня это заявление не очень-то успокоило. Я сразу же понял, что оказался очень «нужным» Ольге Владимировне в качестве  «крайнего» (по её собственному выражению) за 300-летие города во вверенном ей комитете по культуре. Кто знает, чем закончится этот юбилей? Все ли будет удачно? А, вдруг, будут «проколы»? Кому за них отвечать? Я уже к тому времени хорошо понял, что люди, прошедшие комсомольско-партийно-советскую школу очень грамотно умели «переводить стрелки», заранее продумывая, кто и за что у них будет «крайним». Как я удачно пошутил в то время: «Да, правильно. Если будет успех, я буду на дальнем краю тех, кого  награждают.  Если будет провал – я буду на переднем краю тех, кто будет отвечать за неудачу». Как бы то ни было, но мне в очередной раз предстояло осваивать новый участок работы. И я с удвоенной энергией начал вникать в проблемы городских библиотек, музыкальных и художественных школ, выезжая на места и знакомясь с их руководителями.
Положительным  моментом моего нового участка  работы стало знакомство с руководителями, а в последствии и личное курирование трёх средних музыкальных учреждений Санкт-Петербурга: музыкального училища имени Мусоргского, Музыкального училища имени Римскогог-Корскова и хорового училища имени Глинки. С директорами этих училищ у меня сложились неформальные человеческие отношения. И я был искренне рад, когда в своем ежедневнике 2002 года писал о том, что «вновь ощутил свою нужность людям, которыми руковожу».
Очень разные  по темпераменту и манере поведения, но одинаково увлеченные  своей работой по воспитанию будущих музыкантов Александр Иванович Миронов, Сергей Юрьевич Дзевановский, Александр Александрович Сухоцкий очень быстро стали  моими друзьями и союзниками. Хотя поработать вместе нам пришлось не так уж много. Но я не смогу забыть наши  неформальные «мальчишники», когда мы «отмечали» каждый приобретенный для  того или иного училища профессиональный концертный рояль «Стенвей». Не забуду также, какую внутреннюю радость я испытал, когда увидел в училище имени Глинки за этим «пробитым» мной через отдел экономики комитета роялем Артёма Аракеляна, талантливого юношу, когда-то ставшего лауреатом фестиваля «Маленькие звездочки», который  япомогал организовывать, работая главой администрации Петроградского района.
И, все-таки, я понимал острую необходимость поиска другой работы. Работы, уже не связанной с государственной службой. И я предпринимал шаги для поиска такой работы. В первых числах июля 2002 года я побывал в кабинете  Председателя правления  Северо-Западного банка Сбербанка РФ господина Шаца Л.Г. Целью моего визита  было… проситься на работу в Сбербанк на освободившуюся должность управляющего делами. Возможно, я избрал не совсем правильный путь, поскольку г-н Шац Л.Г. был очень озадачен моим визитом и не знал, что мне ответить.
В пятницу 5 июля 2002 года я начал рабочий день с утреннего визита к госпоже Савинской Н.А., представителю Центробанка России по Санкт-Петербургу. Я рассчитывал  заручиться поддержкой Надежды Алексеевны в моем возможном переходе на работу в Сбербанк. Наша беседа была весьма и весьма удачной. Я понял, что могу рассчитывать на поддержку этой мудрой и сильной женщины. Но последующие события очень многое изменили в моих планах.
После встречи с Савинской Н.А.  я принял участие в совещании в Смольном, посвященном предстоящему 300-летию Петербурга. И неожиданно прямо в Шахматном зале Смольного мне стало плохо с сердцем…  Я был вынужден выйти из зала, где проходило совещание, в приемную. Я был бледен и бессилен. Сердце почти не билось, частота пульса резко упала. Владимир Дедюхин, председатель комитета по благоустройству, как бывший спортсмен-самбист, оказал мне первую помощь: натер мне уши и низко опустил голову, усадив в кресло. Он же вызвал дежурного врача Смольного, сделавшего мне укол и снявшего кардиограмму. Но такой медицинской помощи мне оказалось недостаточно. В результате прямо из Смольного на специализированном кардиологическом реанимобиле я был доставлен во 2-ю городскую  многопрофильную больницу на Учебном переулке. Меня поместили в реанимационное отделение, где я был подвергнут осмотру  консилиума врачей, пришедших, к счастью для меня к такому выводу: инфаркта миокарда нет, но есть острый приступ аритмии, вызванный моей, теперь уже хронической, кардиомиопатией.
В больнице я провел более двух недель. Дома, точнее на даче, где мы проживали в то время, мня поджидала очень неприятная новость. Наш домашний любимец сибирский кот Пэро пришел в дом весь израненный. Целую ночь он лежал возле меня на кровати, а уже через день он скончался от полученных им ранений, нанесенных какими-то лихими, мерзкими людьми. Я сделал для себя простой, но неутешительный вывод, что кот Пэро принял смерть за меня. Так часто бывает с домашними животными и их хозяевами.
А место работы в Сбербанке я так и не получил. Хотя и обращался за помощью к некоторым «московским питерцам», обладающим большим административным ресурсом. Почему они, эти бывшие коллеги,  достигшие вершин власти и материального благополучия, ничего не захотели сделать для меня; их бывшего сотоварища, пытающегося хоть как-то остаться на плаву в этой постоянно меняющейся не к лучшему жизни? Не знаю… Не знаю… Скорее всего, потому, что они освоили нехитрое московское правило начала ХХI века: попав на тёплое место, прежде всего крепко держись за него; и не помогай другим, если не хочешь, чтобы они стали претендовать  на т в о ё место. А на моей службе в комитете по культуре становилось совсем-совсем скучно и неинтересно…
Правда, в сентябре 2002 года мне было не до скуки. Ведь 26 сентября  я отмечал своё 50-летие! И мне пришлось очень тщательно и ответственно готовиться к проведению этого далеко не рядового мероприятия. Утром в четверг 26 сентября 2002 года, когда я только проснулся, мне в голову пришла первая за день мысль: «Неужели дожил»? Затем, еще не открыв глаза,  я подумал: «Хорошо бы, чтобы завтра утром после сна я смог сказать или подумать: «Хорошо, что пережил!»  Так получилось, что основное «юбилейное мероприятие» моего 50-летия было проведено в… Белом зале дворца Горчакова на Большой Монетной улице дом 19. Да-да! Именно в том зале, де я был избран на пост председателя Петроградского  районного совета и где я  прощался с районной администрацией, уходя на работу в комитет по культуре.
Мне кажется, я хорошо продумал сценарий своего собственного Юбилея. И фотогазету, отражающую этапы  моей жизни изготовил. И ведущего очень удачно подобрал: Сергей Прохоров, популярный ведущий телевизионного «Блеф-клуба» был легко узнаваем, а опыта ведения подобных юбилейных мероприятий  ему было не занимать. И музыкальный квартет из училища имени Мусоргского хорошо сопровождал съезд гостей приятной классической музыкой. И во время аперитива гости могли пообщаться между собой и посмотреть фотогазету, где на многих фотографиях они могли увидеть самих  себя  рядом с пригласившим их на торжество юбиляром.
Я «не гнался за числом» приглашенных  ВИП-гостей. На моем юбилейном дне рождения  были друзья и близкие сослуживцы, начиная от школьной учительницы и одноклассников, до деятелей культуры, с кем мне пришлось работать последние годы. И, конечно же, мне было приятно видеть своих университетских друзей, а также сослуживцев по 5-й службе и Петроградскому райотделу УКГБ по Ленинградской области. И тот факт, что меня пришел поздравить начальник Управления ФСБ Сергей Михайлович Смирнов, тогда еще генерал-лейтенант, и два его первых  заместителя, я рассматривал для себя как дань уважения.
А как было приятно получить «живое» поздравление по телефону от самого генерала армии директора ФСБ России Патрушева Николая Платоновича… Должен был приехать на фуршет в Горчаковский дворец и сам губернатор Яковлев, еще утором поздравивший меня по телефону. Вечером он предупредил меня, чтобы к началу фуршета я встречал Ирину Ивановну, как «представителя губернатора», а сам градоначальник обещал лично поздравить меня сразу же после окончания дипломатического приема в Китайском консульстве. Но Ирина Ивановна распорядилась иначе…
Буквально за неделю до своего юбилея в четверг 19 сентября 2002 года Ирина Ивановна сама (!) назначила мне встречу в своем офисе на улице Маяковского, неподалеку от Невского проспекта. Она сама, лично звонила мне на мобильный телефон, приглашая срочно увидеться. Повод для встречи, о которой я в 1999 и в 2000 годах просто мечтал, но не был допущен к первой леди города, оказался предельно прост.  На следующий день 20 сентября  2002 года  истекал срок выдвижения   кандидатов в депутаты на очередные выборы в Законодательное собрание Петербурга. Из «полунезависимой» прессы мне было известно, что Ирина Ивановна пытается сформировать блок «прояковлевских» депутатов, которые, по ее замыслу, должны принять новый закон Санкт-Петербурга, позволяющий Яковлеву В.А. баллотироваться на третий срок на пост главы исполнительной  власти  Петербурга.
Госпожа Яковлева не стала вести разговор издалека,  а сразу «в лоб» спросила, не думаю ли я поучаствовать в избирательной кампании в ЗАКС? Кроме того, она уверенно высказалась о моих высоких шансах «пройти» в законодательное собрание, похвалив меня за работу в районной администрации и подчеркнув, что «ветераны и блокадники до сих пор самыми добрыми словами вспоминают Кошелева», а вот «нынешнюю женщину главу администрации они как-то не привечают». В этой ситуации я вежливо промолчал. Слишком очевидной для мня была неискренность Ирины Ивановны, нарочито не назвавшей Косткину даже по фамилии.
Далее Ирина Ивановна  кратко и деловито обозначила  мне избирательный участок № 40, где мне следовало победить тогдашнего депутата Алексея Белоусова, а также назвала мое главное доверенное лицо. Им оказалась, как я и предполагал, директор 56-й гимназии Майя Борисовна Пильдес, которая, несомненно, и подсказала И.И. Яковлевой идею моего выдвижения кандидатом в депутаты.
Я понимал, что нужно завести какой-то диалог, и первым делом спросил: «Ну, а какой пост я могу занять в этом составе ЗАКСа?» Ответ был быстрым, потому что заранее продумывался: «Пост председателя комиссии по культуре». В силу своего годами выработанного характера, не позволяющего унижаться и унижать себя, я, не без ехидства, спросил: «А это выше, чем моя нынешняя должность первого заместителя председателя комитета по культуре?»  «Выше не выше, я точно не знаю, - в глазах Ирины Ивановны мелькнули злые огоньки, - но точно уверена в том; что в комитете по культуре Вам ловить нечего».
И, хотя мое отношение отрицательное отношение к предложению «первой леди города» было сформулировано мною для самого себя уже  в первые секунды разговора, все-таки, то ли из-за природного чувства любопытства,  то ли из желания увидеть её реакцию, я рассказал И.И. Яковлевой историю моего «выдвижения» в 1998 году, закончившуюся проявлением ко мне повышенного интереса со стороны Владимира Кумарина-Барсукова. Быстрота реакции  Ирины Ивановны и её умение  отводить любые угрозы и подозрения от своего мужа меня просто поразила: «Не сомневаюсь, что утечка информации произошла через Юрия Антонова». Я не стал спорить с уважаемой дамой, тем более, я точно знал и помнил, что момент моей «подставы» Антонов Ю.В. еще не работал в правительстве Яковлева. Я поговорил еще о чем-то незначительном и спросил, сколько у меня есть времени на обдумывание. «До завтрашнего дня», - ответ был краток, как выстрел. Ирина Ивановна проявила ко мне редкое доверие, передав для связи свой личный мобильный телефон.
Не буду скрывать, что вечером 19 сентября 2002 года у меня дома с моей женой Олей состоялся свой «семейный совет», на  котором мы пришли к единогласному решению: вежливо, но однозначно отказаться от сделанного предложения. Только под вечер 20 сентября 2002 года я сумел дозвониться до Ирины Ивановны Яковлевой (днем её телефон не отвечал) и коротко довел до неё своё отрицательное решение. Не буду описывать реакцию супруги губернатора. Телефон не позволяет понять все особенности  человеческих чувств, но я ощутил растерянность и разочарование в словах «первой леди»: «Очень жаль. Жаль. Мы с Володей рассчитывали на Вас»… Да… Губернатор и его жена в очередной раз хотели использовать меня в своих целях. Они вспоминали обо мне лишь тогда, когда я вдруг неожиданно становился им «нужен». В обычной, повседневной служебной деятельности правительства города губернатор не видел для меня сферы применения. А в комитете по культуры по пророческим словам Ирины Ивановны мне «нечего было ловить»…
Но, по-моему, пора вернуться на мой 50-летний Юбилей, где ситуация с предложением от жены губернатора участвовать  в выборах  получила неожиданное продолжение. Владимир Яковлев, поздравляя меня  по телефону утром 26 сентября 2002 года, по-видимому, еще не знал  от своей верной жены о моем «вероломном» отказе от участия в выборах. Поэтому он и обещал мне быть лично на моем празднике и давал указание встретить Ирину Ивановну. В результате на мой праздник не приехали ни губернатор, ни его жена. Зато от имени  Яковлева меня пришли поздравлять аж целых два (!) его заместителя: Александр Владимирович Прохоренко, смотревший на меня просто влюбленными глазами (что зафиксировали многочисленные фотографии), а также приехавшая с существенным опозданием вице губернатор Ирина Петровна Потехина, вручившая мне второй (!) подарок от имени губернатора города. Скорее всего, получилось так, что  Ирина Ивановна Яковлева сообщила своему мужу, губернатору города о моем отказе от «выборов в его пользу» лишь непосредственно в день моего рождения, когда градоначальник сказал ей о моем юбилее. И уж Ирина Ивановна разъяснила своему супругу все, как положено. Недаром глава администрации Петроградского района Косткина Л.А., пришедшая в Белый зал,  уверенно шептала на ухо моей начальнице Ивановой О.В. о том, что «точно знает, что ни губернатор, ни его жена не приедут».
Впрочем, в этот день я не нуждался в их присутствии. По моему собственному замыслу, в этот день я хотел  увидеть возле себя  тех людей, рядом с которыми я шел по жизни все свои пятьдесят лет.  И мне хотелось, чтобы атмосфера на этом юбилейном вечере была как можно более неформальной. В это вечер я пел для своих друзей, независимо от их должностного положения.  Я выслушивал в свой адрес здравицы и поздравления. И, честно говоря, мне казалось, что все они (за исключением официальной речи Прохоренко А.В.) были искренними. И я не держал никакой обиды ни на кого из гостей, кто не отозвался на мое приглашение. Более того, некоторым из них я был  признателен за это решение, поскольку их присутствие внесло бы диссонанс в общую атмосферу, которая благодаря ведению Сергея Прохорова получилась живой и интересной.
 Через несколько дней после этого юбилея у меня состоялся разговор с Ольгой Владимировной Ивановой, которая в сердцах, совершенно искренне спросила, зачем я отказался от выборов в Законодательное собрание: «У Вас же дети! Вы что, не понимаете, сейчас, пока выборы не прошли, ИМ не до Вас. А после выборов ОНИ же сведут с Вами счеты»!!! Я ответил спокойно и уверенно, что я не являюсь первым лицом в комитете и «свести со мной счеты» можно только через неё, мою непосредственную начальницу. Затем я сказал о том,  что «я умею работать, а, значит, нужен моему руководителю для проведения культурной программы 300-летия города».
 Иванова О.В. ничего мне не ответила, а лишь покачала головой. Она, действительно,  была руководителем, умудренным опытом предыдущей партийно-советской работы. Или, быть может, она уже знала, что моя судьба предрешена. Действительно, со мной стали сводить счеты уже после выборов в Законодательное собрание, которое не оказалось для губернатора Яковлева В.А. столь лояльным, сколь бы ему хотелось…

Уход

В грозы, в бури,
В житейскую стынь,
При тяжелых утратах
И когда тебе грустно,
Казаться улыбчивым и простым –
Самое высшее в мире искусство.
Сергей  Есенин

Он обиды зачерпнул, зачерпнул
Полные пригоршни…
Ну, а горя, что хлебнул,
Не  бывает горше.
Владимир Высоцкий

Конец 2002 года я провел вместе с  подчиненным мне новым отделом в трудах по подготовке к встрече юбилейного Нового года. Неутомимый и неугомонный в своих бестолковых инициативах В.И. Шитарев воспылал желанием, чтобы  накануне юбилейного 2003 года в Санкт-Петербурге побывал Главный Дед-Мороз России, который к этому времени обосновался в северном городе Великий Устюг, что на древней Вологодчине. Возможно, что это была и не шитаревская идея, а губернатор Вологодской области Е. Позгалев желал через своего коллегу  В.Яковлева дополнительно «раскрутить» вновь создаваемый «вологодский бренд».
Так это или не так, это теперь уже  не важно, но 25 октября 2002 года я в составе питерской делегации на специальном чартерном рейсе самолетом ЯК-40 Вологодских авиалиний летал в Великий Устюг вместе с В.И. Шитаревым  и председателем комитета по проведению 300-летнего юбилея Петербурга Н.И. Батожок. Наши вологодские  хозяева во всей красе представили нам лесной дом Деда-Мороза, продемонстрировали преимущества и прелести использования бренда «главного Деда-Мороза России» в праздничных новогодних мероприятиях в Санкт-Петербурге.
По возвращении из Великого Устюга мне  пришлось делать доклад на коллегии комитета по культуре, посвященной утверждению плана массовых городских мероприятий в честь юбилея Петербурга. Но мне уже было совсем-совсем скучно  и неинтересно в комитете по культуре, даже когда у меня «всё получалось». Было противно видеть, что для многих деятелей культуры, принимавших участие в заседании коллегии, было гораздо важнее выпить водки или коньяка в кабинете председателя комитета, чем скрупулезно обсуждать детали будущих массовых  праздников для простых горожан.
Вообще, три последних месяца  2002 года были для меня периодом испытаний. О.В. Иванова то приближала меня, давая «почетное» поручение представить наш комитет в Москве на совете Министерства культуры по культурной политике, то давала поручение на аттестационной комиссии комитета, в которой я был председателем, зааттестовать неугодного ей сотрудника. Мне могли почти что нахамить на заседании коллеги, где я пытался высказать своё собственное, неординарное мнение, а могли доверить ехать в Москву в Совет Федерации, чтобы доложить специальной комиссии сенаторов о готовности к 300-летнему юбилею города крупнейших объектов культуры, реконструкция которых велась из федерального бюджета.
 В конце 2002 года я писал в своем ежедневнике о том,  что ситуация на моей работе  в комитете по культуре  стала абсолютно безысходной. Я был нужен своей начальнице для того, чтобы закрывать собой «амбразуры». Но я твердо знал, что в любой момент мой труд, моя работа может быть при необходимости оценена отрицательно и даже разгромно. Потому что О.В. Иванова, как бы я хорошо к ней не относился,  никогда не возьмет на себя ответственность за неправильно принятое решение и за полученный отрицательный результат.
 С тяжелым сердцем я заканчивал 2002 год и встречал новый 2003, работая  в новогоднюю ночь 1 января 2003 года на стрелке Василевского острове, а также на народном гулянье у дворца спорта «Юбилейный». Меня не покидало все эти  праздничные дни предощущение  возможных «подстав» на работе и разного рода неприятностей. Не успокаивало даже то, что сразу же после  новогодних и рождественских праздников, за которые мне пришлось отвечать, я ушел в отпуск за прошлый 2002 год. Ушел в отпуск, чтобы отдохнуть  и  подлечиться: нажитая ещё во время работы в районной администрации холодовая аллергия кистей рук перешла в злой и весьма болезненно-неприятный нейродермит.
К сожалению, уже первые недели 2003 года принесли плохие вести: 17 января 2003 года я узнал, что из жизни ушла Оксана Мазнюк. Эта еще совсем молодая женщина не смогла перенести унижения, которому её подвергла новая начальница Косткина Л.А., категорически не воспринимавшая сотрудников, которые были  ярче и энергичнее, чем она сама. Онкология, как говорят французы, это «болезнь печали». Оксана более года боролась за свою жизнь, делая этот очень достойно, стараясь ни перед кем не показать своей физической  слабости. Духовно она оставалась  сильным, истово верующим православным человеком, до своего последнего вздоха.
Именно в день похорон О.А. Мазнюк, на её поминках 21 января 2003 года, я узнал, что, в соответствии с новой структурой комитета по культуре, моя должность первого заместителя председателя комитета по культуре  сокращена и мне, выходя на работу после отпуска, придется решать: соглашаться ли оставаться  просто на должности заместителя председателя комитета или… прощаться с государственной службой…
Договориться о чем-либо с Ивановой О.В. уже было поздно. Она была не из тех людей, у которых хватает силы воли отменить своё собственное решение. Для неё всё было понятно: первым заместителем должен  стать «её» человек В.А. В-ов, пусть и пришедший  на работу в комитет «с улицы» и не имеющий аттестации государственного служащего. Ольга Владимировна была уверена, что у меня  нет выбора, и что я останусь в её подчинении, понизившись в должности: «Зато Вы, Павел Константинович, будете отвечать за всё 300-летие города и сможете отличиться!» И уже немного испуганно, в ответ на мою фразу о том, что я могу не согласиться с предложенной «реорганизацией»: «Вы что, не понимаете, если Вы не согласны, то два месяца и – на улицу!!!» Но я проявил твердость и не согласился с предложенной реорганизацией. Более того, попросил зафиксировать факты нарушения моих трудовых прав: я в сравнении с другим первым заместителем был аттестованным государственным служащим, обладал степенью кандидата экономических наук, а также имел двух детей в возрасте до 14 лет, к тому же являясь единственным кормильцем в семье.
Но, все это уже не имело значения. Весть о том, что «Кошелева сокращают», быстро разнеслась по подведомственным учреждениям культуры, и я сумел, как говорят в Одессе, «почувствовать разницу» в отношении к себе. Но для меня это было уже не очень существенно.  Продолжая  добросовестно исполнять свои обязанности, главные свои усилия я направил на поиски новой работы. В начале я попытался хоть как-то привлечь внимание губернатора к своей личности, написав ему 17 февраля 2003 года письмо, в котором, изложив обстоятельства своего сокращения, просил рассмотреть возможность моего назначения на одну из 5 вакантных должностей, соответствующих моей квалификации, образованию и опыту работы. Среди них была должность заместителя главы одной из районных администраций, а также заместителя председателя комитета по внешним связям (КВС).
Из этой, в общем-то, правильной, и основанной на законе идеи ничего не вышло. Во-первых, председатель КВС А. В. Прохоренко просто испугался того, что я могу прийти работать в его комитет. Во-вторых, мне очень скоро дали понять, что губернатор не сделает для меня ничего. Так что рассчитывать на его предложение мне вакантных должностей абсолютно не приходилось.
Я пытался дозвониться до своего последнего чекистского начальника Н.П. Патрушева, который, как я надеялся, не отказал бы мне в поддержке. Но… у Николая сменился хорошо знавший меня начальник аппарата,  а новый сотрудник естественно, берег своего руководителя от любых навязчивых просьб разного рода «страждущих и жаждущих». Я «вышел» на председателя Законодательного собрание Петербурга Вадима Альбертовича Тюльпанова, который, по началу, очень хорошо меня принял и даже поручил начальнику своего аппарата заняться изучением вопроса  моём трудоустройстве на должность управляющего делами ЗАКСа. Однако, по каким-то неизвестным мне причинам, вся эта идея постепенно «растворилась без остатка».
Я встречался дважды или трижды с солидными бизнесменами, нуждавшимися, по их словам, «в таких опытных топ-менеджерах»  Но, опять же, почему-то все переговоры уходили в песок. Моё состояние того времени лучше всего могут характеризовать краткие записи в моём ежедневнике 2003 года: 29.01.2003 года «Я пытаюсь опереться на помощь моих друзей из Большого Дома (что это даст?)». 31.01.2003. «Ну, что? Сбудется ли сон под пятницу? (сегодня в двух местах решается вопрос моей новой работы)».19.02.2003. «В день памяти мамы-Фаи мне везет: я узнаю о вакансии в администрации». 21.03.2003. «Господи! Не дай унынию овладеть мною!!! (я, кажется, начинаю ощущать безысходность ситуации с поиском работы)». 28.03.2003. «Да… Надежд на трудоустройство до 17 апреля практически не остается»… 9.04.2003. «Окончательно узнал от Потарева В.И.,  что мне не на что надеяться в Смольном»… 11.04.2003. «Что ж, похоже, мне ничего не остается, как начать болеть со следующего вторника»…
У меня. действительно, в эти  апрельские дни разыгрался мой хронический гнойный гайморит. Взять больничный лист при таких обстоятельствах было нетрудно и нестыдно. 17 апреля 2003 года я предъявил в комитет по культуре этот больничный лист. И тут же получил поручение О.В. Ивановой (сколько таких поручений я исполнил за годы «работы в культуре): поздравить от имени правительства в БДТ имени Товстоногова народную артистку СССР Алису Фрейндлих, выступавшую с театральным бенефисом под названием «Гори, гори, моя звезда»… 
Это выступление оказалось последним моим «свершением» в ставшем для меня постылым комитете по культуре.  По мнению присутствовавших на сцене и в зале, выступление  оказалось весьма удачным. По крайней мере, через несколько дней после него я получил совершенно неожиданный комплимент. Мне позвонила Валентина Старцева, жена моего покойного двоюродного брата Вениамина Семенова и сказала, что её стародавняя подруга Ольга Ковровская, ныне пенсионерка, а в прошлом начальник отдела культуры Невского райисполкома  «была в  восторге» от моего выступления, отмеченного «прекрасным владением публичной речью и глубоким анализом творчества актрисы». Я  искренне поблагодарил Валентину за такой неожиданно полученный комплимент и сказал ей, что этим выступлением на сцене АБДТ имени Товстоногова я, кажется, завершил свою карьеру государственного служащего.
Но официально безработным я стал лишь 13 мая 2003 года, за две недели до 300-летнего юбилея Санкт-Петербурга. В этот день я закрыл свой больничный лист и получил на руки трудовую книжку. Первый день в качестве безработного среду 14 мая 2003 года,  я отметил ударным трудом на грядках на своей даче в Мельничном Ручье, поработав до полного физического изнеможения. Конечно же, весь апрель и май я активно искал себе работу, встречаясь  с бизнесменами, государственными служащими, бывшими коллегами-чекистами. Что характерно,  меня все внимательно выслушивали, а потом, как правило, начинали давать советы: куда и к кому мне лучше обратиться, чтобы найти для себя работу.
 Почему это происходило? Почему люди, в основном положительно относившиеся ко мне (к другим я просто не ходил) не делали для меня ничего конкретного? Трудно сказать однозначно.  С одной стороны, кто-то их этих людей не до конца верил  в объективность моей информации о «добровольном» уходе с государственной службы. С другой, кто-то, на всякий случай, не хотел «светиться» помощью человеку, который «судился с самим Собчаком», и о котором «кто знает, что думает Президент Путин»? Поэтому в моем ежедневнике появлялись подобные записи: «Ау, Работа!!! Я, кажется, никому не нужен»... Что помогало держаться, не поддаваться унынию? Скорее всего, Вера Православная. В Благовещенье мы всей семьей (уже по традиции) посетили Князь-Владимирский собор, где исповедовались и причастились. После приема Святых Даров мне всегда становилось легче переносить любые тяготы и несправедливости этой Жизни, я относился к ним как к испытаниям, которые преподносит мне Создатель для проверки моей Стойкости и Веры. Еще мне, несомненно, больше всех, (в который уж раз!), помогала моя жена Ольга. Ненавязчиво, без аффектаций и дидактики, она как-то удивительно умело подключала меня к решению бытовых проблем нашей семьи, что я все время чувствовал себя «при деле», то, работая шофером своих детей, то, решая разного рода большие и мелкие, но, как оказывалось, чрезвычайно важные дачные проблемы.
Самое трудное для меня в эти первые вынужденные дни «безработного безделья» (прошу не путать с беззаботным бездельем!) было по-новому ощущать течение времени. Время для меня стало каким-то разряженным и тягучим, двигаясь, как в кино, в замедленной съемке. Ведь ни много, ни мало, а почти 29 лет подряд моё рабочее время было буквально спрессовано, у меня практически не оставалось ни одной свободной минутки. Все эти годы я «не принадлежал сам себе»,  спешил, стремясь успеть за длинный-предлинный рабочий день переделать всё запланированное, а вечером или ночью еще почитать свою почту государственного служащего.
Неожиданно я получил в свое личное пользование целых двадцать четыре часа, которыми мог и должен был распоряжаться сам, независимо от обстоятельств моей работы, которой у меня теперь не было, и которую, как оказалось, достаточно непросто найти. В связи с этим, в мою душу, вместо гипертрофированного чувства ответственности за порученную мне Государственную Работу, вошло мучительное чувство ответственности за то, что я должен прокормить свою семью. Поэтому, поддавшись совету  одной «информированной особы», которая впоследствии будет приближенным сотрудником  губернатора В.И. Матвиенко, 16 июня 2003 года я подал иск  комитету по культуре в Куйбышевский народный суд с просьбой о восстановлении меня на работе  в ранее занимаемой мною должности. По иронии судьбы губернатор Яковлев В.А. в этот день заявил о своей отставке.
В  подготовке иска, а также переговорном процессе в суде мне исключительно много и плодотворно  помогала моя бывшая сокурсница, адвокат Галина Колосова, женщина исключительно энергичная, профессиональная и столь  же добрая. Галка не просто помогла мне как практикующий юрист, но и очень поддержала морально, так, как этот мог сделать только человек, с которым мы провели одну общую студенческую молодость. Объективно говоря, я почему-то  был уверен с самого начала, что до судебных слушаний моё дело не дойдет. У меня не было никакого желания «повторять подвиг Александра Матросова». Я надеялся, что самим юридическим фактом подачи иска, подтверждающим  моё несогласие с незаконностью увольнения по сокращению штатов,  смогу найти компромисс с людьми, которые придут на смену губернатору Яковлеву В.А.
Первая возможность «попытать счастья» в этом  вопросе представилась мне уже в конце июня 2003 года. Я попал на прием к исполняющему на тот момент обязанности губернатора Петербурга Александру Дмитриевичу Беглову, в прошлом моему коллеге,  работавшему главой администрации Курортного района, а по совместительству лидеру «Единой России» в нашем регионе. Мне казалось, что после объяснения причины моего увольнения по сокращению штатов у Беглова А.Д.  не должно быть проблемы с принятием решения о моем восстановлении в должности в качестве мирового соглашения судебного спора. Но в ответ я слышал длинное, типично чиновничье рассуждение о том, что он «всего лишь исполняющий  обязанности до выборов нового губернатора» и что мне надо по своему вопросу обращаться к тому человеку, кого в сентябре 2003 года выберут на пост губернатора Санкт-Петербурга.
Убеждать и уговаривать этого человека, который, естественно, больше думал о своей карьере, чем обо мне, было бессмысленно. Также как бессмысленно было обращаться к госпоже Ивановой О.В., которая ни при каких обстоятельствах не стала бы отменять «своё» решение, продиктованное ей ушедшим с должности губернатором и его женой. Я продолжал, говоря чекистским языком, «отрабатывать свои связи» на предмет возможного поиска любых коммерческих или иных предложений. К сожалению, безрезультатно…
В это время в городе уже начиналась избирательная компания. Главным претендентом на пост губернатора Петербурга была, несомненно, Валентина Ивановна Матвиенко, поддержанная Президентом России В.В. Путиным.

Все на выборы или национальный вопрос Санкт-Петербурга в зеркале избирательной кампании
         
Работа трудна, работа томит.
За нее никаких копеек.
Владимир Маяковский

Решение предложить свои услуги предвыборному штабу Валентины Матвиенко пришло как-то спонтанно. Кажется, первым эту идею мне  подал друг моей чекистской молодости генерал-лейтенант Владимир Сергеевич Гусев. Он же вывел меня на начальника Управления ФСБ по Санкт-Петербургу и  Ленинградской области  генерал-лейтенанта Александра Васильевича Бортникова, хорошо знакомого мне по годам службы  в Ленинградском управлении КГБ. Александр сразу, без колебаний согласился с предложением рекомендовать меня в предвыборный штаб В.И. Мавтвиенко. У него не было сомнений в её победе, и он уверенно высказал мнение о том, что «после достижения положительного результата у нас будет возможность  просить должность в её будущем правительстве».
Мне было не привыкать  участвовать в избирательной кампании по выборам губернатора. В.И Матвиенко была лично для меня уже третьим кандидатом. Мне не составило большого труда по просьбе Бортникова А.В. написать аналитическую записку об отношении к кандидатам в губернаторы различных слоев населения (на примере Петроградского района) и высказать свои рекомендации по организации избирательной кампании непосредственно на районном уровне. Моя справка была доложена А.Г. Черненко, первому заместителю В.И. Матвиенко в полномочном представительстве президента  в Северо-Западном федеральном округе. Андрей Георгиевич высоко оценил  её содержанием, особо  отметив, как журналист по образованию, «грамотный стиль изложения». Но непосредственно в штаб я попал не сразу. Процесс разного рода согласований и переговоров занял почти три (!) недели. За это время, проведенное в жаркие июльские дни  на даче в Мельничном Ручье, я возил свои детей купаться на Ладожское озеро, работал на участке, кося траву и пропалывая грядки, а также демонстрируя детям  старые, хорошие советские  кинофильмы, в основном военные:  «Щит и меч», «Блокада», «Освобождение», «Битва за Москву».
Сейчас, по прошествии времени, я думаю,  что все эти «затяжки времени» были связаны не только с  тем, что место координатора штаба Матвиенко В.И. по Петроградскому району было занято  одним бывшим военным, человеком неглупым, но района  абсолютно не знавшим. На мой взгляд, уже тогда сама Матвиенко В.И.  или преданные ей  люди наводили  обо мне справки в Петроградском районе. А у кого Валентина Ивановна могла спросить, как не у подруги своей комсомольской молодости Людмилы Косткиной? Думаю, что первую негативную информацию до будущего губернатора довела именно эта женщина, которой я в жизни не сделал ничего плохого, кроме того, что работал до нее на той же самой должности, на которой, в отличие от неё люди меня не только боялись, но еще уважали и даже любили.
Как бы то ни было, но только в понедельник 11 августа 2003 года я получил официальное направление в штаб, которое утвердил Владимир Стефанович Литвиненко, ректор Горного Университета, начальник штаба В.И. Матвиенко. Я получил в качестве сферы своей деятельности туризм и  туристические фирмы, а также  национально-культурные автономии и диаспоры Петербурга.
Не буду подробно, в деталях описывать свою работу. Отмечу только, что уже на второй день работы по выборам я отмечал  в своем ежедневнике, что «я так развернулся в предвыборной работе, что мне даже некогда пообедать». Подчеркну, пожалуй, еще одну деталь, что в первую неделю своей работы я как-то «не очень чувствовал» руководящую роль самого штаба. Моя работа носила «полевой» характер и у меня не было необходимости «мелькать перед глазами» нашего кандидата, хотя, встречавшие меня в здании Горного Университета действующие чиновники Смольного, с уважением отмечали мое участие  в предвыборной работе в пользу Матвиенко. Результат  по «обработке» туристических фирм и их руководителей я получил достаточно быстро. Мне помог Валерий Иванович Никифоров, мой бывший коллега по КГБ более старшего поколения, в то время возглавлявший петербургский «Совет по туризму». Благодаря его помощи,  я сумел повстречаться с руководителями туристских фирм, выступить перед ними от имени кандидата  В.И Матвиенко, результатом чего стала опубликованная в Интернете резолюция Ассоциации туризма Северо-Запада в поддержку В.И. Матвиенко как кандидата на пост губернатора Санкт-Петербурга. Работа с национально-культурными автономиями и их лидерами оказалась значительно более трудной и многоплановой.
В организации этой работы я опирался как на свой опыт Комитета по культуре, так и на знания и информацию, полученную ещё в период службы в органах госбезопасности. Я не считал лишним консультироваться со своими бывшими коллегами, «отслеживавшими» процессы, происходящие в национальных диаспорах, особенно мусульманских, имеющих контакты с вахаббитами. Период работы в Петроградской районной администрации позволили мне установить хорошие деловые взаимоотношения с настоятелем Соборной мечети Пончаевым Жафяром Насибулловичем, а также свел меня со всеми лидерами наших основных кавказских диаспор (грузины, армяне, азербайджанцы). Мне осталось только «правильно распределить силы» и постараться, проведя предварительную работу, подготовить встречу глав национально-культурных автономий с В.И. Матвиенко как с кандидатом в губернаторы, где нужно достичь результата: высказывание однозначной поддержки В. Матвиенко со стороны представителей всех национальных диаспор Петербурга.
С 18 августа 2003 года моим «шефом» стал руководитель так называемого «социального блока» предвыборного штаба, хорошо известный мне Виталий Леонтьевич Мутко, являвшийся в то время президентом футбольного клуба «Зенит». Честно говоря, я с самого начала не очень обрадовался  такому начальнику, хорошо зная негативные личные качества  Мутко, хотя Виталий абсолютно не вмешивался в мою работу. У меня уже был достаточный  опыт отрицательных последствий работы под руководством этого человека. Вспомнить хотя бы Игры Доброй Воли, когда Мутко шептал Собчаку о том, что «все недоработки происходят от неправильной позиции Кошелева». Но… начальников не выбирают. К тому же, как я понял, Мутко был нужен В.И. Матвиенко прежде всего потому, что будучи Президентом футбольного клуба «Зенит» он тем самым привлекал в пользу Валентины Ивановны голоса футбольных болельщиков «Зенита». Виталий на первой же встрече со мной  поинтересовался лишь одним вопросом: платят ли членам штаба деньги (в форме зарплаты или компенсации расходов). Получив отрицательный ответ, он почему-то (я его об этом не просил), заверил, что «решит вопрос денежных компенсаций» затрат на бензин и угощение собеседников в кафе чаем и кофе, попросив приносить ему чеки на проведенные  затраты. Не буду тратить время на то, чтобы подробно описать то, что, естественно,  после окончания выборов это обещание  выполнено не было.
Мне в тот момент эти обещания не казались какими-то важными для себя обстоятельствами. Я был увлечен работой, которая у меня получалась результативной, а о том,  какая за нее будет награда, я не очень-то думал. Ведь я пришел в штаб с «подачи» весьма солидной организации, поддерживающей Матвиенко В.И., и я не мог представить себе, что она, став губернатором, сможет отказать главе чекистского ведомства Петербурга. Правда, встреченный мной  в процессе агитационной работы депутат ЗАКСа Сергей Борисович Тарасов, в прошлом председатель Законодательного собрания, заронил в меня «семя сомнения». Увидев мою «бурную деятельность», он осведомился, а согласовал ли я с Матвиенко В.И. свою будущую должность после того, как  она станет губернатором города? Услышав мой отрицательный ответ, Сергей покачал головой и сказал: «Напрасно. Я вот точно знаю, за какую должность я работаю  в штабе у Матвиенко. Советую и тебе договориться до выборов. А то после избрания, возможно, говорить будет поздно».
Не скажу, что я совсем пренебрег этим советом Сергея Тарасова. Я даже рассказал об этом разговоре по телефону генералу Бортникову А.В. и намекнул ему: может, он организует мне личную встречу с В.И. Матвиенко, на которой бы я смог «договориться» с ней о моей будущей работе. В ответ Александр однозначно высказал отрицательное мнение, сказав, что Матвиенко знает о моей работе и, что «все деловые вопросы с ней мы будем решать после  окончания выборов». Я успокоился, но, как оказалось, напрасно. Совет С.Б. Тарасова был правильным. Он знал, за что работал, возможно, и не очень напрягаясь. А я напрягался и трудился в поте лица своего с надеждой, что мой труд будет оценен, ещё не зная о том, что, как и многие члены нашего штаба, окажусь  в положении «кинутого» человека.
Но мне, изрядно соскучившемуся по «настоящему делу», доставляло искреннее  удовольствие трудиться по 8-10 часов в сутки, начиная работу, например в Синагоге, а заканчивая день в Буддийском храме. За почти два месяца напряженной работы я провел беседы, установил прочные деловые контакты и «сагитировал» в поддержку кандидатуры В.И. Матвиенко представителей 20 национальностей нашей Великой Родины. Со многими встречаться приходилось по нескольку раз. Например, с председателем  общественной организации «Лига наций Санкт-Петербурга» Хамзатом Газимагометовичем Цокиевым, ингушом по национальности. Ни одну встречу и беседу я провел с лидером общественной организации «Санкт-Петербургский Дом Национальных культур» Олегом Дмитриевичем Радзиевичем.
Мне приходилось учитывать  при общении с этим людьми десятки нюансов межнациональных и межличностных взаимоотношений, говорить, обсуждать и напоминать о моей личной роли в проведении культурного фестиваля национальных автономий Санкт-Петербурга «Возьмемся за руки, друзья»! И, как мне кажется, я успешно справлялся с поставленными задачами. Правда, между делом, я получал слегка тревожившие меня сигналы  о некоем «недовольстве моей активностью» со стороны председателя комитета по внешним связям правительства города А.В. Прохоренко, того самого представителя губернатора, смотревшего на меня в день моего 50-летия влюбленными глазами. Как я понял, это была ревность с его стороны, поскольку он сам заверил В. Матвиенко, его соратницу по комсомольской молодости, что «с национальными автономиями все проблемы будут решены им лично».
В тот момент я не придал действиям А. Прохоренко какого-то особого внимания. У меня не было времени «оглядываться по сторонам» На 12 сентября 2003 года была назначена встреча в общественном штабе поддержки В.И. Матвиенко с главами и лидерами национально-культурных автономий, объединений и землячеств, зарегистрированных в  Санкт-Петербурге.  Я готовил  это мероприятие, продолжая свои  разнообразные встречи и беседы с людьми, которые, по замыслу нашего штаба, должны были стать активистами поддержки на выборах нашего кандидата Валентины Ивановны Матвиенко.
Стоит из всех многочисленных встреч и контактов остановиться на знаменитом и архиважном для России «еврейском вопросе». Мне пришлось изучать этот вопрос весьма досконально, поскольку в Петербурге к моменту выборной компании 2003 года действовала не одна, а целых 5(!) еврейских общин. Отношения между ними не были однозначно позитивными. Ряд еврейских общин находились в определенной оппозиции к главному раввину Хоральной Синагоги Менахем-Менделу Певзнеру, гражданину США, проповедовавшему ортодоксальное иудейское вероучение «хаббат». Проведя «протокольную» встречу с Певзнером, я все-таки основные усилия в работе с этой «диаспорой» направил на контакты с другими лидерами. В лице Вадима Полянского, руководителя «Общины современного иудаизма» и председателя еврейского союза клубов «Маккаби» стран СНГ и Балтии, я нашел  энергичного и надежного партнера, с которым у меня сложились очень хорошие, дружеские отношения. Мне также удалось расположить к себе раввина Рашу Рабаева, который не только поддержал кандидатуру В.И. Матвиенко, но и почти что целый месяц посылал через меня в избирательный штаб будущего губернатора круассаны и французские багеты из своей личной пекарни. С этих «раввинских» булочек» начиналось каждое рабочее утро членов предвыборного штаба, что не могло не запомниться моим коллегам-сотоварищам по избирательной борьбе в пользу В.И. Матвиенко. Поэтому, не случайно, пожалуй, самое яркое  выступление на встрече 13 сентября 2003 года в пользу В. Матвиенко принадлежало Борису Мироновичу Герценону, представлявшему общину В. Полянского и клуб «Маккаби».
 Сама встреча  в актовом зале Горного института, на которую были приглашены 67 представителей 38 национальностей, прошла на высоком организационном и политическом уровне (как было принято говорить в советское время). Правда, один отрицательный момент в этой встрече был. Но он был не для нашего кандидата, а для меня лично. Виталий Мутко, постоянно подчеркивавший, что встречу буду вести лично я, как главный координатор этой работы, буквально за час до начала мероприятия изменил свою позицию и сказал, что сам сядет в президиум вместе с Матвиенко В.И.  Я же остался сидеть за столиком сбоку в первом ряду для разного рода «подсказок» и  «утрясания вопросов». У меня не было возможности возражать, да и не было в этом никакого смысла. Порядок ведения встречи был  распечатан. Все было продумано,  все выступающие в пользу Матвиенко подготовлены. Сорвать или испортить впечатление от  мероприятия могли буквально один-два человека, известных своей непредсказуемостью.
Резолюция в поддержку В.И. Матвиенко на пост губернатора города была заранее заготовлена  и была у Х. Цокиева, с удовольствием готового её зачитать. Виталий Мутко даже сделал в мой адрес перед встречей серьезные реверансы. Он прокомментировал прямо при мне одной из ближайших помощниц Матвиенко В.И., что «всю работу провел Кошелев, а член Совета Федерации Михайловский  лишь два дня назад прибыл из Москвы, когда уже поздно было что-то организовывать». В тот момент я не очень понял причины агрессивного отношения к Михаилу Михайловскому, нашему бывшему коллеге по работе в должности главы администрации Калининского района. Только позднее я узнал истинную причину, по которой В.Л. Мутко стремился принизить М.Г. Михайловского, чтобы показать, что «вся работа проведена под его личным руководством». Виталий Леонтьевич рассматривал пост сенатора от Санкт-Петербурга в качестве одной из должностей, которую мог занять после успешно организованных выборов Матвиенко В.И.  Хотя только этой должностью мечты этого патологически меркантильного карьериста не ограничивались.
После окончания встречи, отмеченной успешным выступлением В.И. Матвиенко, в котором она коснулась ряда проблем национально-культурных автономий Петербурга,  изложенных в моих тезисах, переданных через её помощников, я, кажется, мог вздохнуть спокойно. Все, что было запланировано, состоялось. И состоялось успешно. Значит, не зря я тратил целые вечера своей дачно-безработной жизни, печатая на портативной машинке мои «информации» (персонального компьютера у нас в семье в то время на было), передавая их потом через специально выделенного мне «офицера связи» на «самый верх», как я надеялся «лично Валентине Ивановне».
Оставшееся до дня выборов 21 сентября 2003 года время пролетело быстро. Я подготовил, как это просил В.Л. Мутко, отчет о проделанной работе, сделал последние звонки и осуществил последние встречи. Ночь с 21 на 22 сентября я, как и многие мои коллеги по штабу, провел в актовом зале Горного Университета, ожидая объявления итогов выборов. Увы… Увы… Ни я, ни мои товарищи не дождались в эту ночь полной победы В.И Матвиенко. Для того, чтобы стать губернатором города уже после первого тура голосования ей не хватило считанных процентов голосов избирателей. Предстоял второй тур выборов, назначенный, как и положено по закону, через две недели на 5 октября 2003 года. Вместе с В.И. Матвиенко во второй тур вышла также женщина, бывший вице-губернатор Санкт-Петербурга Анна Борисовна Маркова, в прошлом глава администрации Фрунзенского района, а еще раньше – единственная женщина из числа начальников районных управлений внутренних дел.
Не стану тратить усилий на сравнение и оценку двух кандидатов. В общем-то, по своим личным качествам (амбициозность, самоуверенность, карьерность) обе женщины-кандидаты даже в чем-то напоминали друг-друга. Однако, политический вес В.И. Матвиенко был, несомненно, значительно выше. Ведь весь город был увешан  плакатами с фотографией В. Матвиенко рядом с президентом России В. Путиным. К тому же на теледебатах госпожа Маркова уж слишком переборщила с попытками навязать В. Матвиенко «коммунальную склоку».
День второго тура  голосования 5 октября 2003 года не принес неожиданности. Валентина Ивановна Матвиенко с большим отрывом  стала победителем избирательного марафона и по праву принимала в ночь с 5 на 6 октября  поздравления  с избранием на должность губернатора. Сумел поздравить и я Валентину Ивановну, сказав ей две-три фразы. Что поразило меня в этот момент, так это её взгляд. Улыбаясь и благодаря, эта женщина смотрела буквально «сквозь меня» в какую-то только ей видимую  даль. Позднее я увижу и подмечу точно такой же  взгляд еще  у одного политического деятеля. Возможно,  это какой-то «синдром государственной дальнозоркости», а может, просто проявление человеческой душевной близорукости.

Бой после победы

Я не жду от людей спасенья
(Что поделаешь – жизнь такая), -
Нужно мужество и терпенье
И немного везенья, я знаю
Александр Вологдин

После успешно сделанной работы всегда наступает этап награждения непричастных и наказания невиновных.
Шутливая поговорка времен социализма.

Два дня подряд после выборов губернатора я провел дома, не выходя на улицу. Я бесконечно устал  от общения с людьми, мне очень-очень хотелось побыть одному, да и просто отоспаться. Хотя отдыхать было особенно некогда: надо было определять свою судьбу по возможному  возвращению на государственную службу. Результат был достигнут: В.И. Матвиенко стала губернатором. Я, Кошелев Павел Константинович, бывший государственный чиновник, активно работал в её штабе. Я имел право претендовать на какую-то оценку своего труда с точки зрения привлечения к работе вновь формируемого новым губернатором правительства. Правда, В.Л. Мутко попросил «несколько дней его не беспокоить» поскольку он с родным питерским «Зенитом» улетел в Новороссийск на финал «Кубка «Премьер-Лиги».  А генерал ФСБ Бортников сказал, что сможет попасть  к В.И. Матвиенко в Смольный только на следующей неделе.
Первый «тревожный звонок» раздался в моей квартире уже 7 октября 2003 года. Один из членов нашего выборного штаба позвонил мне домой по телефону,  спросив, получил ли я через В.Л. Мутко благодарственное письмо  от В.И. Матвиенко за помощь в избрании её губернатором города. Я честно ответил, что не получал ни благодарственного письма, ни денежных компенсаций, обещанных Мутко В.Л. Мой собеседник сбивчивым голосом, в котором звучала страшная обида, рассказал мне, что «Мутко  многих обидел, забыв или не захотев  дать людям благодарственные письма от Матвиенко». К тому же у моего собеседника была информация, что некоторые приближенные к Виталию Леонтьевичу члены штаба даже получили за свою работу какие-то деньги. Мне, честно говоря, дороже денег и благодарственных писем была Работа. Работа, которую я умел делать. Работа, которая должна прокормить мою семью. Но уже через неделю я почувствовал, что  в этот раз по итогам выборов я могу «пролететь, как фанера над Парижем». Именно такую шутливую фразу любили  произносить мои друзья в студенческие годы.
Валентина Ивановна лично мне ничего не обещала. Да и не очень-то она меня запомнила даже в лицо, поскольку, как всегда, смотрела сквозь меня. Виталий Мутко, которому я сумел дозвониться через неделю после прошедших выборов, да и то, кажется, с третьего раза, сказал мне открыто и однозначно: «Знаешь, Паша, прости меня. Но я не смогу говорить с этой… о твой работе. Понимаешь, она меня самого кинула, отказавшись дать ту должность, на которую я с самого начала хотел претендовать. Так что, понимаешь»… Мне не осталось ничего другого, как начать «понимать» этого хорошо финансово «упакованного» человека, который уже через неделю был выдвинут В. Матвиенко и утвержден Советом Федерации в качестве сенатора  от Санкт-Петербурга. Хотел бы я, чтобы кто-нибудь меня так «кинул»…
Звонить еще раз Виталию Леонтьевичу, человеку, уже до этого предававшему  меня минимум два раза, было бессмысленно. К счастью для себя (и для Мутко тоже) сейчас я вижу этого успешного политика и менеджера лишь по телевизору. Да и то стараюсь не слушать  того, что по привычке врет с экрана о российском футболе этот чиновник. Не случайно про таких чиновников был сочинен анекдот: «Доброе утро»! – соврал Виталий Леонтьевич Мутко». С такими лживыми и непорядочными людьми как Виталий, немного переиначивая слова известной русской поговорки, «я не стал бы на одном с ним футбольном поле бутсы зашнуровывать».
У меня оставалась надежда на генерала А.В Бортникова, который не с первого раза сумел попасть к теперь уже чрезвычайно занятому губернатору Санкт-Петербурга. Я не был на инаугурации В.И. Матвиенко. Но это меня нисколько не смутило, ведь и на подобных мероприятиях А.А. Собчака и В.А. Яковлева я тоже не побывал. Зато в день своих именин  17 октября 2003 года я вспоминал своего ангела-хранителя Павла Препростого, исповедовавшись и причастившись в Князь-Владимирском соборе. Я уже понимал, что мне понадобится большой запас духовных сил и что ещё много испытаний придется мне пережить, продолжая свой скрытый от внешних взглядов «бой после Победы»…
Первый серьезный психологический удар мне пришлось пережить где-то в конце октября, когда генерал Бортников в свое кабинете на Литейном, 4 честно сказал мне, что «не понимает, почему Матвиенко не хочет ничего слушать о Кошелеве». Александр сказал мне: «Валентина Ивановна вообще  выражает сомнение в том, что встречу с национальными автономиями организовал ты, а не кто-то другой»! Конечно, она была права. Ведь в президиуме рядом с ней  сидел будущий сенатор В.Л. Мутко, а я только подавал ему записки, да подсказывал, как надо правильно  произносить сложные  имена и фамилии выступающих… А таких людей крупный государственный чиновник В.И Матвиенко не видела в упор. Не запоминала ни в лицо, ни по фамилии. К чести Александра Бортникова, он «не умыл руки», а постарался использовать все имевшиеся у него возможности, чтобы хотя бы решить вопрос о… моем восстановлении в должности первого заместителя председателя комитета по культуре.
Невероятно, но моя должность до октября 2003 года так   и не была занята. Более того, сама  моя бывшая начальница О.В. Иванова уже не была председателем комитета, а работала… на рядовой должности в аппарате Шитарева В.И.  Снял её с должности председателя комитета сам «неистовый Владимир Ильич», за что и по каким причинам, мне уже было неинтересно. Скорее всего, она или принципиально не захотела или не смогла сделать что-то «нужное» для Шитарева или Ирины Ивановны Яковлевой, понимавших, что «их время кончается», и что с приходом в Смольный Матвиенко В.И. их влияние на финансы и недвижимость в сфере культуры будет сведена к нулю. Иванова О.В. решила, по-видимому, «пересидеть смутное время выборов» в шитаревском аппарате. Хотя лично я ни за что бы не остался на роли простого исполнителя у такого неумного и невыдержанного на язык руководителя. Шитарев был способен даже при дамах иногда переходить на ненормативную лексику. Сказывались, видимо, три его высших образования, правда, без полного среднего, как я вышучивал этого одиозного начальника.
О том, что на должность председателя комитета по культуре будет назначена «московская Надя» я узнал от Александра Розенбаума еще в избирательном штабе. Но кто такая Надежда Владимировна Кущенкова, в прошлом исполнительница русских народных песен, я узнал позже, когда мои «чекистские друзья» искренне желавшие мне добра, «свели» меня с этой весьма оригинальной женщиной. В эти же октябрьские дни  у меня начинались подготовительные слушания по моему иску о восстановлении на работе. Судья прямо намекала мне, чтобы я сказал ей: смогу ли я достичь мирового соглашения или ей нужно будет «рассматривать дело по существу». Ведь судьи тоже смотрят телевизоры.  И «моя судья» видела меня  по одной из телевизионных программ как члена штаба В.И. Матвиенко, с которой я сейчас, пусть и косвенно,  оказался в состоянии трудового юридического спора.
 В первых числах ноября 2003 года я узнал о том, что В.И. Матвиенко планирует назначить на должность вице-губернатора по социальным вопросам… Косткину Людмилу Андреевну, которую новый губернатор города помнила и знала по годам своей комсомольской молодости. Мои «источники информации» также подсказали мне, что этот пост страстно хотел занять В.Л. Мутко, зная какие возможности несет управление финансами социальной сферы. Однако, Матвиенко решила иначе, «кинув» Мутко в Совет Федерации, доверив важную должность  с крупными финансовыми потоками подруге своей молодости. Люди, сообщившие мне эту новость, были моими бывшими подчиненными в Петроградской районной администрации. И они буквально умоляли меня «предпринять что-нибудь», чтобы вернуться в Петроградский район на должность его главы.
В эти дни я жил на даче, поскольку  у детей были осенние школьные каникулы. Приведя  в порядок найденный в шкафу старый костюм,  надев белую рубашку с галстуком, я поехал в Смольный. Я ещё не знал, как я буду «бороться за своё назначение» потому что, к этому времени  уже не верил в то, что кто-то из Смольного вспомнит о моей скромной персоне и порекомендует меня  В. Матвиенко на какую-нибудь руководящую должность. Только по дороге, управляя машиной, я продумал план своих действий, который начал претворять  в жизнь, как только я пересек порог Смольного.
 Я направился в приемную Виктора Николаевича Лобко, который к этому моменту уже вступил в должностные обязанности «канцлера» Смольного, занимая должность вице-губернатора руководителя  Администрации губернатора Санкт-Петербурга. Во время работы в штабе Матвиенко я видел, как В.Н. Лобко на глазах «набирает силу» за счет своего великого аппаратного опыта и старой дружбы с Валентиной Ивановной. Мне повезло: я встретил В.Н. Лобко в его собственной приемной, где он давал какие-то указания секретарю. Воспользовавшись случаем, я попросил его выслушать меня, приняв на пять минут. Лобко, по-начальственному оглядев меня с головы до ног, сказал: «Пяти минут нет, давай уложись в три».
Я присел на стул в кабинете Лобко и сказал следующее, четко следя за секундной стрелкой на своих часах: «Виктор Николаевич, Вы знаете, как и почему меня сократили из комитета по культуре. Работы я себе найти не смог, так как ничего другого, как служить государству, не умею. Вы знаете, что я активно работал в штабе Матвиенко. Вчера узнал, что освобождается должность  главы администрации Петроградского района. Как я умею работать в районе, Вы тоже знаете. Я как тот электроприбор: вставите в сеть – буду работать. Прошу рассмотреть возможность назначения на указанную должность. Доклад закончен», – совсем уже по-военному я завершил свой монолог, который занял всего… сорок секунд. Виктор Николаевич, выслушав моё краткое выступление, встал, всем видом показывая, что аудиенция должна быть закончена: «Павел, я всё о тебе знаю и всё понимаю. В моей концепции предусматривается создание комитета по вопросам законности, правопорядка и безопасности, в котором ты можешь найти для себя достойное место применения. Иди к Черненко и скажи, что я рекомендую тебя на работу в этот комитет».
Я покинул кабинет Лобко В.Н. чуть-чуть с улучшившимся настроением: мне хотя бы указали направление моей возможной работы, уже точно зная, что мне не надо почем зря тратить усилия  и предпринимать попытки вернуться на «добровольную каторгу» в Петроградком районе.  Через пять минут я был в приемной А.Г. Черненко, ставшего после избрания Матвиенко В.И. первым вице-губернатором. Но, оказалось, что попасть  к нему не так-то просто. Человек, через которого я пришел в предвыборный штаб Матвиенко, кому в первую очередь докладывались мои аналитические материалы, оказался для меня более недосягаемым, чем В.Н. Лобко. Только через неделю, после многократных звонков генералу Бортникову А.В., взявшему на себя роль «связного», я смог очутиться в кабинете этого своеобразного чиновника.
Выслушав мою информацию о  разговоре с Лобко и его предложении, Черненко неожиданно для меня сказал: «А мне Виктор Николаевич сам ничего о Вас не говорил. Я вообще не очень понимаю, чего вы от меня с Бортниковым хотите… Я ведь Вам перед выборами никакой должности и работы не обещал». У меня всегда была быстрая реакция  на любую несправедливость в свой адрес и попытку меня унизить: «А я у Вас, Андрей Григорьевич, никакой должности и не просил. А генерал Бортников, мой старый друг, потому за меня и хлопочет, что не может понять: почему Матвиенко не известно о том, что всю работу по национальным диаспорам провел я». Удар, как говорится, попал не в бровь, а в глаз: «Павел Константинович, ну, у меня, действительно, нет для Вас, для Вашего уровня подходящей должности. Вот была у меня должность начальника аппарата, так я о Вас думал, но мне неудобно было её Вам предлагать. Вот я Германа Святогора взял»…Я продолжаю идти в атаку, хотя чувствую, что этот человек почему-то ничего не хочет делать для меня: «Почему Вы думаете, что должность начальника аппарата первого вице-губернатора скромная? Я бы за честь почел на ней с Вами работать. Может, Вы сами уточните у Лобко, в каком качестве он меня видит в комитете по вопросам законности, правопорядка и безопасности»?
Андрей Черненко демонстрирует блестящее умение «заболтать» тему, и я ухожу от него ни с чем. Позже я понял, или  наверное, правильно догадался, что этот человек просто присваивал себе мою информацию, лично докладывая её Матвиенко как свою собственную. Именно поэтому Черненко было не выгодно, чтобы Кошелев занял какую-нибудь серьезную должность в Смольном. Тогда, возможно, Матвиенко могла бы узнать, кто на самом деле вел работу по национальным автономиям и давал ей информацию для учета в избирательной кампании. Высшим пределом мечтаний Черненко А.Г. было занять должность полномочного представителя Президента России в Северо-Западном федеральном округе. Его совсем не устраивало быть вице-губернатором города, пусть даже и первым. Поэтому очень скоро этот очень ушлый, карьерный человек сумел «пробить» себе в Москве должность начальника Федеральной Миграционной Службы Российской Федерации, после чего он «с чувством глубокого удовлетворения» покинул наш город.
Лично у меня не было такой роскошной возможности, чтобы перейти на высокий пост в Москву. Я пытался своими  телефонными звонками просить моих бывших коллег, используя свои связи с «сильными мира сего» довести до В.И. Матвиенко простую информации о том, что именно я был тем человеком, кто подготовил ее встречу с представителями национальных автономий, и  кроме этого, просто могу быть  полезен в её команде. Однако, все мои усилия «подключить Москву» оказались напрасными. Мои бывшие друзья, бывшие подчиненные, внимательно меня выслушивая, начинали «давать  советы», а мне нужны были «бараны». Я нервничал, не понимая, почему так происходит.
 Только значительно позже, навсегда расставшись с государственной службой, посмотрев на нее с другой стороны, я понял: по-другому эти люди и не могли себя  вести. В тех высоких кругах Москвы, куда они пробились или попали по случаю, уже давно было не принято  безвозмездно  и искренне за кого-то ходатайствовать. Тем более, если этот человек не был  членом какого-то клана и не был «чьим-то человеком». Прежде всего – это было рискованно. Во-вторых, уже тогда было принято «продвигать своих людей» на те или иные финансовые потоки или распределение недвижимости. Я же никак не подходил для этой роли, по мнению тех людей, к кому обращался. Кроме того, некоторые из них деликатно интересовались моими  взаимоотношениями с самим…Президентом страны (!), спрашивая, не держит ли он на меня зла  за мои судебные тяжбы  с Собчаком в 1996 году? В этих условиях, еще не сумев до конца понять, что я стал абсолютно не нужен государственной службе, а, точнее, тем чиновникам, которые стояли во главе её в Петербурге, я принял решение отказаться от своего судебного иска.
Окончательно на принятие этого решения меня подвигла моя встреча с новым председателем комитета по культуре Надеждой Владимировной Кущенковой. Встречу с ней мне организовал один из бывших коллег, начавший тогда работать в Смольном вместе с В.И. Матвиенко. Этот близкий мне человек (установочные данные которого я не могу раскрыть), высказал мнение, что постарается представить меня Кущенковой Н.В. для того, чтобы я хотя бы смог вернуться на ранее занимаемую мной должность в комитете по культуре. Я всецело доверился этому человеку, ни секунды не сомневаясь в его профессионализме и хорошем отношении ко мне.
Встреча с новым  председателем комитета по культуре, личной подругой губернатора Матвиенко В.И. госпожой Кущенковой Н.В. была назначена на четверг 20 ноября 2003 года на 19.00. Узнав о времени  встречи, я подумал, что это очень мудро, назначить встречу после окончания рабочего дня, когда в  помещении не будет сотрудников, знающих меня в лицо. Каково же было моё удивление, когда я приехал в комитет по культуре, надев свой лучший костюм, встречал на каждом шагу знакомых мне сотрудников, продолжающих активно работать за пределами рабочего времени. Моё появление вызвало неподдельный интерес. Нашелся даже самый неумный  из всех сотрудников, который сказал: «Вас, наверное, не примут. ОНИ каких-то важных гостей ждут. Видите, Е-ва в кабинет Кущенковой нарезанные сыр и колбасу понесла»… Но я-то твердо знал, что ждут именно меня, а, точнее, моего спутника, занимающего в Смольном очень ответственный пост…
Мои бывшие сослуживцы успели рассказать мне, что с недавних пор они все стали работать до позднего вечера, пока не покинет рабочее место «госпожа», которая поздним вечером принимает участие в разного рода культурных «тусовках», а на рабочем месте появляется где-то к полудню… Я успел услышать, что ни один мало-мальски важный вопрос с «госпожой» решить не возможно, поскольку она совершенно не владеет  навыкам чиновничьей работы и нормативными документами, эту работу регламентирующими. Узнать больше и подробнее об обстановке в комитете по культуре я не успел, поскольку «мой Вергилий», уже посетивший кабинет Кущенковой и переговоривший с ней, пригласил меня к столу, уставленному закуской и дорогим коньяком «Хеннеси».
Разговор «на троих» с госпожой Кущенковой был длинным и очень прихотливым. Вся наша беседа проходила в форме длинного и сбивчивого монолога уже немолодой женщины, которая чувствовала себя как минимум «хозяйкой питерской культуры». В процессе всей беседы, длившейся более трех часов,  Надежда Владимировна демонстрировала подчеркнутое уважение ко  мне, ориентируясь на оценки, данные моим личным и деловым качествам, сидевшим за столом рядом «смольнинским покровителем».   Новый председатель комитета задавала мне, часто невпопад, вопросы о ситуации в культурной жизни города, да и то, в большей степени интересуясь сексуальной ориентацией тех или иных деятелей культуры. О работе возглавляемого ею комитета она сказала довольно просто и коротко: «К марту будущего года я разгоню половину этого комитета». Именно к весне 2004 года Надежда Владимировна  выразила готовность сделать мне предложение работать в «её комитете» в качестве «одного из заместителей». Моих возражений, о том, что «я не могу ждать», поскольку нахожусь с нею, как руководителем, и комитетом по культуре «в состоянии судебного спора», г-жа Кущенкова с логикой, понятной ей одной, возразила: «Нет. Со мной у Вас судебного спора нет. Вас сокращала ЭТА Иванова, вот Вы с ней и судитесь. А я готова Вас взять на работу где-нибудь через 5-6 месяцев, когда разгоню из комитета всех ненужных людей».
Напрасно. Совершенно напрасно я пытался объяснить этой без колебаний уверенной в собственной непогрешимости женщине, что она является правопреемницей прежнего председателя комитета по культуре.  Надежда Владимировна совершенно искренне не воспринимала того, чего она не понимала, считая, что этого просто  нет, и  не может быть в жизни! В конце концов, когда она все-таки поняла, что я пытаюсь предложить компромисс моего восстановления в свободной должности заместителя председателя комитета по культуре, эта Певица, встрепенувшись, сказала: «Да. Я поняла. Но, к сожалению, эта должность уже не свободна. Я обещала её отдать. А все свои обещания я привыкла всегда сдерживать. Но, если суд Вас восстановит, то я что-нибудь придумаю и возьму на работу, не дожидаясь реорганизации комитета». Я слушал весь тот бред, который несла  эта амбициозная женщина, одетая в дорогую одежду и эксклюзивные ювелирные украшения и думал: «зачем мне все ЭТО?! Ведь нормально работать с этим человеком будет просто невозможно!!! Она воспринимает этот орган государственного управления как свою собственную вотчину, отданную ей губернатором «на поток и разграбление». И я постарался «свернуть» разговор, заходивший под коньяк и бутерброды в какое-то совершенно непонятное и непредсказуемое направление.
В половине двенадцатого ночи под каким-то надуманным предлогом я ушел из кабинета г-жи Кущенковой, вернулся домой, где, встретив преданную и любимую жену Ольгу, сказал: «Все. Я забираю свой судебный иск. Я не хочу возвращаться на ЭТУ государственную службу к ЭТИМ руководителям». Уже на другой день я «уговаривал» моего адвоката и настоящего друга Галину Колосову принять мое решение. Я убедил её, что мое восстановление по суду не даст мне ничего положительного. И работать мне, «навязанному» судебным решением просто не дадут. Я должен и хочу отказаться от своего иска. Только тогда мое возвращение на государственную службу будет «чистым». Если вообще это возвращение когда-либо состоится…
Через день после отказа от  иска я написал письмо  на имя вице-губернатора Лобко В.Н., в котором сообщал о моем решении, мотивируя это тем, что «не считаю для себя возможным судиться с представителями администрации, в выборах губернатора которой я принял самое активное участие».  В то же время я информировал Виктора Николаевича о нарушении закона при моем увольнении и просил рассмотреть вопрос о моем трудоустройстве. В тот момент я искренне считал, что «это будет правильно понято»,  что у меня есть шансы получить от Лобко В.Н. какие-либо предложения. По факту же  я не получил никакого ответа на мое письменное обращение в течение двух месяцев. Только после моего устного напоминания Лобко том, что я жду ответа на мое заявление, мне прислали письмо за подписью другого чиновника, искренне хорошо ко мне относившегося и помогавшего. Этот ответ был обтекаемым настолько, что я понял, ждать от Смольного мне абсолютно нечего: «вопрос о Вашем трудоустройстве будет решаться при принятии решений о назначении на вакантные должности сотрудников Правительства Санкт-Петербурга».
Весь ноябрь и декабрь 2003 года прошел у меня в хождениях по коридорам Смольного, оказавшихся совершенно бессмысленными. Кроме этого, конечно, я выполнял массу полезных и нужных для семьи дел: возил жену Ольгу в магазины «Лента» и «Метро», а также по выходным вывозил все мое семейство на дачу, где благоустраивал участок, убирал выпавший снег, колол дрова на предстоящую зиму. Я не бездействовал в вопросах поиска работы. Каждую неделю, помимо хождений по коридорам Смольного, я проводил две-три встречи с известными мне по работе в районной администрации предпринимателями, на которых просил одно: работы в интересах фирмы, способной покормить мою семью. Но все эти встречи ни к чему положительному не приводили. Помощь пришла  совершенно неожиданно, и откуда я совсем не ожидал.
Где-то еще в начале  декабря 2003 года мне позвонил из Москвы мой стародавний друг по университету В.Б., полковник внешней разведки, знавший о моих поисках места работы. Виктор сказал мне, что его бывший сослуживец, работающий начальником подразделения экономической безопасности московского «ТрансКредитБанка», ищет кандидата на аналогичную должность в будущий филиал банка в Санкт-Петербурге. Это предложение, признаюсь честно, в восторг меня не привело. Я искал себе любой административной, менеджерской работы, а снова возвращаться к проблемам безопасности особого желания у меня не было. Тем не менее, я созвонился с «контактным лицом» и направил в «ТрансКредитБанк» (ТКБ) своё резюме. Затем я по просьбе друга В.Б. – Юрия  Головина, работника банка, решил пару вопросов для службы безопасности банка. Решил легко и просто, собрав необходимую информацию в телефонных разговорах с людьми, которых хорошо знал по годам работы в районной администрации. Возможно, это стало решающим для меня.
Накануне очередного «Дня ЧК» 17 декабря 2003 года я совершил  однодневную поездку в Москву, где был представлен руководству службы экономической безопасности «ТарансКредитБанка». В результате  буквально через два дня я узнал от моего нового знакомого, а в последствии коллеги и  друга Юрия Головина, что моя кандидатура «прошла согласование». Однако, мне было сказано, что филиал банка должен открыться не раньше чем через 3-4 месяца.
В.Б. проявил много терпения и мудрости, объясняя мне особенности взаимоотношений в «ТКБ» и убеждая меня в том, что «не будет ничего плохого, если устроиться на работу, а потом продолжить искать себе новую, более подходящую и достойную». Но тогда, в декабре 2003 года я еще не был готов так радикально решать свою судьбу.
Мы всей семьей  впервые встретили 2004 год на нашей даче в Мельничном Ручье. С этого года это станет нашей новой традицией. Весь январь я буду продолжать по насколько часов в день «сидеть на телефоне» обзванивая людей, которые хотя бы теоретически могли бы мне помочь с поиском работы. В конце января, поскользнувшись на обледенелом тротуаре Кронверкского проспекта, я сломал правую («последнюю здоровую») ногу.  Почти месяц передвижения на костылях в пределах своей квартиры, телефонные звонки в  почти уже безнадежных поисках работы, хорошо испытали меня на психологическую прочность.
Я «держался из последнего», ежедневно в своих молитвах благодаря Ольгу за её долготерпение и уникальную поддержку. Выдержать то, что выдержала она, сможет не каждая женщина. Уже почти девять месяцев, как я не работал, и, казалось, не будет никакого просвета в этом вроде бы простом вопросе. Я вполне серьезно задумывался о том, чтобы после того, как мне снимут гипс, заняться частным автомобильным извозом. Ведь мужчина-добытчик должен обязательно приносить в дом его  «добычу», которая должна содержать его семью. Мы с Олей делали все возможное, чтобы было максимально незаметно изменение нашего материального благосостояния. Казалось, еще немного, и можно впасть в уныние или отчаяние. Но я поддерживал себя, как мог, в том числе прибегая к испытанному средству:  собственному чувству юмора: «Ничего, брат Виктор, все будет хорошо. Вот в 1989 году, помнишь, я сломал шею, а потом стал главой администрации. Сейчас вот сижу дома со сломанной ногой. Тоже, наверное, в ближайшее время кем-нибудь стану».
 Действительно, 10 февраля 2004 года из Москвы на мой домашний телефон позвонил Юрий Головин, начальник отдела экономической безопасности «ТрансКредитБанка» и сказал: «Знаешь, Павел, ты нужен мне и нужен «ТКБ». Я согласовал, что мои шефы готовы взять тебя  на работу в наш дочерний «Ганзакомбанк» на должность начальника информационно-аналитического управления. Предлагаю соглашаться, хотя оклада большого дать не могу. Будет создаваться филиал «ТКБ», перейдешь на бо;льшую зарплату и более значимую работу. Соглашайся, а то я боюсь, тебя кто-нибудь другой перехватит. Ты со своими  связями и способностями обязательно будешь востребован».
Уже 11 февраля 2004 года я писал заявление на имя исполняющей обязанности президента «Ганзакомбанка» Лебедевой И.А. с просьбой о приёме на работу. И меня уже ничуть не смущало, что мне снова придется заниматься, кажется, давно забытым сбором и анализом информации, проверкой людей, фирм, клиентов.
 Я наконец-то получил работу!!! Пришел в новый для себя коллектив, с которым надо было выстраивать свои нормальные, рабочие взаимоотношения. У меня вновь появилось своё рабочее место.  Пусть и маленький кабинет «живопырка», но с металлическим ящиком (сейфом) для хранения конфиденциальных документов. У меня появилось поле моей деятельности: в «Ганзокомбанке» должность «безопасника» была уже более года вакантной, поэтому работы был «воз и маленькая тележка». Я с превеликим удовольствием впрягся в эту «телегу работы», несмотря на хромоту на обе переломанные ноги  и на палочку-тросточку, без которой я первые две недели работы не мог уверенно передвигаться. Я вновь занялся своей бывшей «чекистской» работой, только в другом преломлении. И, кажется, впервые за последние почти 15 лет моё «чекистское прошлое» было не минусом, а плюсом в моей вновь обретенной работе в коммерческом банке.
Начался новый этап моей жизни…

Послесловие

Но я все-таки был наверху…
И меня не спихнуть с высоты!!!
Владимир Высоцкий
И будет мир, где нет калек на паперти,
политиков и нравственных калек,
а в нем одна-единственная партия –
её простое имя – человек.
Евгений Евтушенко

А вот описывать мою новую жизнь и работу в различных коммерческих  структурах мне почему-то совершенно не хочется. И поэтому мой труд, моя Рукопись приближаются к своему  завершению. Нет, это не потому, что я с каким-то пренебрежением или недооценкой отношусь к моей новой работе в сфере экономической безопасности, которой я занимаюсь уже скоро четыре года.
Я давно научился уважать любой труд, больше всего ценя в людях  их профессионализм, порядочность и ответственное отношение  к порученному делу. И я понимал тогда, в 2003 году, понимаю и сейчас, что на мне лежит большая и серьезная ответственность за мою семью, в которой я являюсь «главным добытчиком и кормильцем». Просто моя нынешняя работа, моё социальное и профессиональное состояние не дают мне таких ярких примеров и прецедентов, какие были в моей жизни, когда я находился на службе в органах государственной безопасности и  исполнительной власти Санкт-Петербурга. У меня появилось много свободного времени для  досуга, для своей семьи и дачи.
В конце концов, у меня наконец-то нашлось свободное  время для того, чтобы написать эти мемуары! Ведь если бы я был также загружен, как это было в годы моей службы в КГБ и в органах государственного управления, ни о какой Рукописи не могло бы быть и речи. Вечеров мне хватало только лишь на многочисленные телефонные звонки и многочасовое чтение почты, поступающей в Петроградскую районную администрацию.
Можно ли сказать, что я удовлетворен своим нынешним положением? Не скучаю ли я по тем дням, когда был в центре внимания и в «гуще событий»? И да, и нет… К счастью, будучи достаточно  честолюбивым, я оказался не настолько тщеславным, чтобы с тоской вспоминать о  временах, когда я ощущал себя «большим начальником» и пользовался такими благами «чиновничьей цивилизации»,  как персональная автомашина и наличие аппарата помощников. Я с легкостью пересел из своей «персоналки» (которой пользовался ни много, ни мало 13 лет подряд!) за руль своей собственной автомашины, искренне получая удовольствие от её вождения.
Мне не составило и не составляет сейчас никакого труда самому набирать нужные номера телефонов и самому решать все вопросы, вытекающие из моей новой работы. Я достаточно быстро научился «опираться на собственные силы», твердо зная, что мне не на кого перекладывать свои собственные должностные обязанности. Более того, я очень быстро научился получать удовольствие от специфики моего нового должностного положения. Ведь я впервые  за многие годы почувствовал себя  (вполне искренне!) с в о б о д н ы м человеком. Ведь служба в органах КГБ и в аппарате государственного управления  ни на минуту не давала мне возможности расслабиться и в прямом смысле этого слова «почувствовать себя человеком».
У меня как-то естественно, само собой появились  стабильные выходные дни, которые, как оказалось, можно замечательно проводить с семьей на даче, занимаясь многочисленными бытовыми делами, столь далекими от государственных задач, но столь, оказывается, важными для родных и близких мне людей.
В то же время (не буду кривить душой) на всех моих новых работах в так называемых «коммерческих структурах» мне категорически не хватает  того уровня востребованности и ответственности,  который сопровождал мою работу почти на протяжении тридцати лет. Ведь я ещё совсем не  чувствую себя пенсионером! Хотя годы, несомненно, всё больше и больше начинают брать своё…
Я абсолютно не мечтаю  и не думаю о любом из вариантов возвращения на государственную службу. Во-первых, «вкусив свободы», я уже совершенно не стремлюсь вновь взвалить на себя «великую ношу социальной ответственности». Во-вторых, видя те изменения, которые с потрясающей быстротой происходят в нашем обществе, я совершенно искренне признаюсь сам себе в том, что такие люди, как я, с моими личными и деловыми качествами, не смогут в настоящее время удержаться на государственной службе. Ведь личная преданность «сановному вельможе» сейчас во сто крат  ценится больше, чем высокий уровень профессионализма, преданности делу и ответственности за порученный участок работы. Ведь даже в средствах массовой информации, в большинстве своём ангажированных и абсолютно зависимых, все чаще и чаще пишут, что должности государственных чиновников в наше время «даются в кормление». Руководителей, назначая на ту или иную должность, «сажают на финансовые потоки», распределять которые в интересах свои «патронов» - главная задача такого государственного чиновника.
Я стараюсь не быть брюзгой и критиканом после посещения тех или иных подразделений Смольного, и, в особенности, Петроградской районной администрации. Там работают и живут абсолютно по другим  правилам и принципам, чем в те годы, когда я был в этих стенах не последним из руководителей. Это факт, и, как любил говорить Остап Бендер, «от этого нельзя отмахнуться». Мне приходится на себе самом ощущать холодок бюрократического безразличия, исходящий от людей, которые ещё совсем недавно восхищались мной, моим должностным положением, подчас даже заискивая, желая добиться моего расположения. Что же… «И это пройдет»… -  такая  надпись, кажется, была на любимом кольце царя Соломона, известного своим могуществом, богатством и мудростью.
И я не впадаю в гнев, не разражаюсь бурными филиппиками по поводу «отрыва от народа и полной бюрократизации нынешней городской власти». Я даже не ухожу во внутреннюю оппозицию. Тем более не принимаю участия в акциях официальных оппозиционеров. Наверное, я стал мудрее… Или, может, постарел? А, может, это одно и то же…
Конечно, я, как любой нормальный человек, испытываю чувство горечи, когда я вижу, как уничтожают скверы и детские площадки, которые я строил и благоустраивал вместе со своими бывшими сотрудниками из Петроградской районной администрации. И меня совершенно не радуют, как горожанина, те ужасные мраморные здания-монстры, которые появляются на месте  этих скверов и детских площадок. И я не могу не думать  о потрясающем уровне коррумпированности чиновников, разрешающих и согласующих подобного рода строительство. Но я реально отдаю себе отчет в том, что у меня нет никой возможности это изменить. И я обращаюсь к Господу с молитвой о том, чтобы Всевышний  помог мне «перенести то, что я не в силах изменить»… И ещё я в очередной раз повторяю «про себя» афоризм Георга Кристофа Лихтенберга: «Первый шаг мудрости – нападать на всё. Последний шаг мудрости – пережить всё».
И ещё я стараюсь «не комплексовать», встречаясь с людьми  из своего «руководящего прошлого», особенно с теми, кто продолжает занимать высокие государственные посты. Хотя далеко уже не все помнят меня как Руководителя, а кто-то, скорее всего, старается забыть, что когда-то я стоял не ниже, а иногда и выше их по служебной лестнице. И я замечаю, как кривят улыбку  отдельные власть предержащие, слушая моё выступление-тост в общей для нас застольной компании: «Давайте поднимем бокал за самую высокую должность: должность  честного, порядочного и высокопрофессионального  человека.  Ведь на эту должность тебя никто не назначит и никто с неё не снимет, если ты только сам себя  не снимешь с этой должности  в глазах окружающих тебя людей».
Хотя все реже и реже мне удается бывать в компаниях, где присутствуют мои бывшие «высокие» начальники с мест моей бывшей государственной службы. Причины этого можно легко объяснить словами  старого театрального анекдота: «В театре отмечают юбилей. В дальней гримуборной остались забытыми старый трагик и старый комик.  А где-то за стеной раздаются аплодисменты, смех, звон бокалов и поздравительные речи на театральном банкете. Трагик, снимая грим, говорит с досадой хорошо поставленным голосом:
- Не пригласили… Забыли!!!
А старый комик, хихикая, тоненьким, язвительным голоском отвечает:
- Не пригласили… Помнят!!!»
Иногда мне греют душу короткие встречи, на которых мне высказывают разного рода солидные бизнесмены и чиновники комплименты за то, как под моим руководством была организована работа районной администрации, которая «в те годы была повернута лицом к людям». Не буду скрывать, мне льстит комплимент, высказанный при встрече с весьма богатым бизнесменом, являющимся советником одного из первых лиц нашего государства: «Павел Константинович, я Вас уважаю только за то, что, когда Вы были главой районной администрации и могли сделать для себя всё, Вы не построили в центре Петроградского района принадлежащий Вашей семье престижный жилой квартал».
И, вспоминая этот своеобразный комплимент, я совсем по-другому воспринимаю стихи одного из полюбившихся мне китайских поэтов средневековья, названные «Песня на закате жизни»:
Книгу писал всю жизнь,
не написал и знака.
«Истинный путь» постиг,
но остался безумцем.
Вас прошу: берегите себя,
праздностью тешьте душу.
Мутное попивайте винцо
сколько хотите вволю.
Нет человека, чтоб не ценил
выгод чиновничьей службы.
Кто бы, как вы, сумел навеки
должность оставить спокойно?
Нет человека, чтоб не ценил
власти своей над другими, - 
Кто бы, как вы, ворота закрыв,
жил, никому не мешая?
Нынче против глупцов воевать –
не ко времени песня.
В жизни, которой правит покой,
 тоже есть своя прелесть.
И я, как могу, наслаждаюсь возможностью вновь, как в детстве и юности, самозабвенно болеть  за наш питерский  футбольный «Зенит», который, в отличие от 60-х – 70-х годов прошлого века значительно больше радует своих  болельщиков успехами в чемпионате России  и даже на международной арене. Правда, я не летаю в Монако на матч Суперкубка с «Манчестер Юнайтед», как это делала губернатор В.И. Матвиенко и отдельные члены её правительства. Но и, сидя с фужером коньяка в уютном кресле  у камина на свой даче в Мельничном Ручье, я получаю от побед «Зенита» не меньшее удовольствие. И ещё я могу позволить себе  хотя бы раз в год на неделю или на две  совершить с семьей зарубежное путешествие, совершенно не переживая из-за того, что многие из числа моих бывших сослуживцев уже «устали от суеты Ниццы», в которой «стало слишком много наших»…
И я совершенно не расстраиваюсь из-за того, что  не  построил элитный жилой квартал в центре Петроградского района, и что не стал богатым человеком. Если бы вовремя «подшустрился» в период приватизации… Поэтому я открыто смотрю в глаза моим  коллегам-чекистам, с которыми регулярно и  с удовольствием встречаюсь на заседаниях нашего офицерского клуба «Дом-4». А иногда даже слышу льстящие моему самолюбию слова, сказанные прямо в лицо моими бывшими сослуживцами: «Я, Паша, тебя уважаю. Ты был наверху при власти, но остался человеком, остался самим собой».
Да… Это большая роскошь, пройдя многочисленные властные круги, остаться Самим Собой! Это, я бы сказал, большая редкость в наше время, да и, пожалуй, во все времена оставаться Самим Собой и ощущать себя Свободным Человеком. И можно неожиданно поймать себя на мысли, что я сижу в кафе на Австрийской площади с чашкой хорошего кофе. И мне не надо думать в эту минуту о возможном звонке по мобильному телефону губернатора или мэра, которые могут отчитать меня за  какие-нибудь нерешенные районные или их частные проблемы… Мне также  не нужно  переживать о возможных рисках моего неосуществленного частного бизнеса, о росте или падении его активов.
И я могу позволить себе просто пройтись пешком по  до боли знакомым улицам любимой Петроградской стороны, стараясь не задумываться о  недостатках их благоустройства, не напоминая самому себе  о том, что «я уже не отвечаю за этот район». И при этом, будучи с детства неисправимым оптимистом, можно чувствовать себя  почти счастливым человеком. И… Почти Свободным Человеком! Человеком,  живущим в пока ещё не до конца свободной стране, но верящим в то,  что со временем у меня и у моих родных и близких Всё Будет Хорошо…
Март 2007 – 15 сентября 2008 г.г. Санкт-Петербург