Куриное царство

Настолько вглубь (в моём случае вглупь) веков я себя не помню.

Но яркой картинкой всплывает в памяти бабулин двор и куры. Белые страшненькие  худенькие куры в плешинах. Чёрт их знает, что за алопеция такая с ними приключилась. Может авитаминоз. Но тогда и слов таких не знали.
Советский Союз, начало 70-х, дорогой Леонид Ильич и том двадцать какого-то съезда ЦК КПСС в красном переплёте в сортире.

О, эти огородно-дворовые сортиры! Когда-нибудь я посвящу вам оду.

Так вот куры. Маленькая Юлька видела как дед покидал куд-куд-кудахтающих кур в большой фанерный ящик, привязанный к зеленому велосипеду, и куда-то отчалил.

— Не может быть, — сказала бабуля. — Тебе было два года. Неужель помнишь?

Ещё как помню, бабуль.

Оказывается, плешивых кур отвезли на базар в качестве мести  за неяйценоскость.


Скотину дано заводить не всем. В нашей семье каждое сельскохозяйственное животное помирало своей смертью. Рука казнить ни у кого не поднималась.

Каждой плешивой курице было лет по сто.

Кстати. Кости советских кур практически невозможно было расчленить ножом. Требовалась либо сильная мужская рука либо топор. Помните, да? Там кости по крепости были как у ископаемого динозавра. Чистый кальций.

В обратный путь дед привёз одну, самую страшную из выводка. Куда она делась, не знаю. Может отправили на пенсию, может в суп.
Помню, лежала она привязанная ко дну фанерного короба пузом кверху, растопыренными лапами в небо.
 
Второе детское воспоминание.

Зима.

Темь.

Маленькая Юлька в каракулевой шубе, подпоясанной синей лентой под мышками. Неудобно ужасно, но протестовать бестолку — мама видит талию в этом месте и ни сантиметром ниже.

На голове мерзкая отвратительная зелёная шерстяная шапка с ушами.
Она постоянно сползает вниз,  на глаза, поэтому мама прицепила её брошкой. Нет, не к голове. Перед к заду. В смысле — к затылку. Но эффекта хватает ненадолго. Сколько бы эту падлу ни ушивали, она возвращается в свои размеры и виснет.
Маленькая Юлька чешет зверски зудящий потненький лобешник, подтягивая коварное трикотажное изделие повыше,  без особого, правда,  успеха. И так всю дорогу до ненавистного сада.

Может потому в моем гардеробе нет ни единой зелёной вещи. Ненавижу!

 

Торопящийся на работу отец сдаёт Юльку воспитательнице.

 

И вот это — самое тоскливое воспоминание детства.

Детский, $ука, сад...

Молочные супы («кто не съест — вылью за шиворот»), хорошие, не ломанные игрушки  на воспитательских стеллажах — это для проверяющей комиссии, и ты смотришь на них, недосягаемых как кремлёвские звёзды, а для игр — пластмассовый лом на полу.

После обеда — сон на раскладных, типа рыболовной табуретки… Как же они назывались? Этакие брезентовые  раскладухи на деревянных крестовинах? Убей не помню. Вот на них. Казалось — очень высоко и маленькая Юлька боялась упасть и разбиться.

Спали по алфавиту.
Первым лежал Серёжка Аксёнов. Потом я, Юлька Ант… а. Тогда я носила другую фамилию, но это другая история.

Я не помню как выглядел Серёжка, но запомнила слова нянечки, поднимавшей нас после обеденного сна с этих полатей:

— Миленька, как ты тут спишь? Он тебя всю обпердел.

 

Серёжка Аксёнов мне запомнился вонючкой. Хотя потом, говорят, вырос в пожирателя сердец и тлетворного мачу.

Но мы-то знаем, да? некоторые ароматные факты его биографии.

 

Самым радостным моментом был приход мамы после работы.

— Юля, за тобой пришла мама!

 

Так быстро я никогда не бегала. Разве что от эксгибициониста в городском парке в конце 80-х, но это совсем другая история.