Про Колобка

— Стареешь, — с грустью говорит маман, когда я начинаю вспоминать подробности из детства.

Ей, как женщине, видимо скверненько представить, что её дочка, её маленькая Юлька, без раз, два, три… без десяти лет пенсионерка))

Если у женщины сын — она всегда будет молода. А дочь — напоминание матери о возрасте.

Про колобка, да?

 

 

Юлька писем Дедушке  Морозу не писала, чего под ёлку подложат — то и ладно, то и хорошо. Никогда не капризничала — что давали на обед, то и уминала за обе щёки, и наела их приличное количество. Что надевали — в том и ходила. Не любила, правда, когда мать зимнее пальто на ватине туго подпоясывала подмышками капроновым бантом, почему-то называя эту локацию «талией». Дышать было нечем и хотелось сдвинуть конструкцию пониже. Ещё постоянно висла шерстяная шапка, закрывая обзор, и жутко чесался лобешник. Юлька поддёргивала шапку повыше, но та стремительным домкратом висла  обратно. Ту зелёную шапку с длинными заячьими ушами и подшивали и скрепляли брошкой, но волшебным образом она опускалась всё ниже на нос, и в конце концов бабуля трансформировала поганку в носки.

Всё остальное Юлька принимала как есть, не ропща.

Как в том анекдоте, когда Вовочка пять лет молчал и семья думала, что он немой.

Внезапно Вовочка сказал:

— Сахар в чай не положили.

Семья обрадовалась, засуетилась — сынок наконец заговорил!

Спрашивают — а чё ж до сей поры молчал-то?!

— Так раньше всегда клали. — Ответил Вовочка.

 

Вот и Юлька — всегда всем была довольна, ничего не просила, снедающих детскую душу желаний и страстей не имела. Закрадывалась ей мыслишка о диапроекторе, и печка Бабулина для этой цели как будто была специально предназначена,  но летом на соседском заборе повесили простыню и про трёх поросят насмотрелись до отвращения. Поэтому печка стояла праздная.

В общем, семья проблем с Юлькой не имела.  Сидит дитё в углу, у белёной печки, на бабкиной шубе, пупсов перекладывает, книжки читает.

К слову сказать, Юлькиной первой книжкой был Тургенев, «Ася. Вешние воды», которую Юлька по пятилетнему малолетству начала читать с предисловия, нихрена в нём не поняла и бросила.

А с пупсами Юлька играла в хирурга. Разрезала им ножницами пузы, выдавливала туда из тюбика материн крем и наталкивала ваты. И лежали оперированные пупсы рядами на подоконнике, выздоравливали.

В тот день мать забрала Юльку из сада и пошли они по магазинам.

За каким-то чёртом занесло их в Раймаг — злачное на тот момент местечко, второе в городе, где продавалось золото, и иногда можно было урвать импортную обувку или платьице пошива не фабрики «Красный пролетарий».

На Юлькину беду был там и игрушечный отдел.

Юлька подняла глазищи повыше и...

На самой верхней полке стоял Он.

Юлька сразу поняла, что ей Это жизненно необходимо. Просто или вот Это или смерть.

Он был такой красивый, идеальный, круглый и мягкий. Он был то ли резиновый, то ли плотно-поролоновый.

Он смотрел на Юльку красными щеками и улыбался ей голубыми глазами с ресницами.

— Мама… — промолвила Юлька, не отрывая взора от предмета своего хотения, — купи!

Мать посмотрела на ценник. Три рубля. Три! Рубля!
Три рубля стоило кило мяса на рынке.

И три рубля стоил резиновый щекастый пыльный колобок. А он и ста грамм не весил.

Юльке было пофиг на три рубля. Она Его вожделела так, как не вожделела никогда и ничего в своей маленькой коротенькой жизни.

— Мама, купи! Ну купи. Купикупикупи, пожалуйста!!!

Мать была непреклонна. Юлька рыдала! Мать взяла её за руку и повела к выходу из магазина.
Когда Юлька поняла, что просьбы бесполезны, и что её уводят прочь от мечты, наверное тогда и включился характер.

Юлька вырвала ладошку из маминой руки и втопила  вперёд, к дому, таким недетским аллюром, что мать осталась где-то там,  позади, у магазина.

Смеркалось. Дом был далеко впереди, а мать — далеко сзади.

Юльке было страшно. Иногда она останавливалась и украдкой посматривала, намного ли отстала мать. Это придавало смелости и вселяло некоторую надежду, что если нападет Бармалей или Карабас Барабас, мама придёт на помощь. Хотя… может мама была бы даже рада, чтобы Юльку зажарили на вертеле.

Таким макаром Юлька просвистала через городскую площадь, полный опасностей сквер с памятником борцам за советскую власть, сплошь заросший страшными кустами, прошла мимо территории завода, гудящей вытяжкой, и, наконец, через детский парк, где гипсовые пионеры с задранными горнами пугали Юльку на каждом шагу.

Дом, милый дом!!

 

Дома Юльку отпороли за непослушание и проявившийся внезапно характер.

Юлька из вредности не плакала и, сцепив зубы, повторяла экзекутору:

— Ещё. Ещё. Ещё.

Было не столько больно, сколько обидно. И ещё неизвестно, кто страдал больше — Юлька или её  палач.

 

А колобок тот пролежал на магазинной полке вплоть до  момента, когда Юлька пошла работать и на первую зарплату купила в Раймаге… не резинового колобка, нет. Золотые серёжки.

 

Вооот… И больше никогда Юлька ни у кого ничего не просила. Вот такой урок на всю жизнь.