Детство Жон-Дуанское

ТРИЛОГИЯ

~(Все имена в рассказе являются вымышленными,
возможные совпадения случайны)~

Детство Жон-Дуанское

Пролог

Марью Ивановну не всегда звали Марьей Ивановной. Она, конечно, была по документам Марьей Ивановной со звучной фамилией - Ушкина, но звали её все по-простому – Машка Ушкина.
Она ведь не сразу родилась «с седыми прядками над детскими терадками» и мудрым котом Тарасом. Она была девчонкой, девушкой, юной и симпатичной женщиной - всё чин чином, как у серьёзных бородатых писателей: детство, отрочество, юность…
Даже были времена, когда Машка Ушкина собралась замуж!
С этого-то всё и началось…

Ну, собралась и собралась. Многим удаётся туда собраться. Здесь ведь главное, чтобы всё совпало: и объект достойный, и Меркурий не ретроградный.
Надо сказать, что объект Машке попался неплохой. Сама выбирала! Решила, что не стоит ждать милости от объектов, и села письмо писать: «Пишу к тебе, чего же боле…»
Вы уже поняли, что Машка литературу уважала. Даже не просто уважала, а, что называется, с ней на «ты» была и на брудершафт пила…
Училась Мария ни много ни мало - на первом курсе филологического факультета. Это – главное. Считала себя барышней умной, начитанной, с тараканами, необходимыми голове всякой уважающей себя филологини…
Внешность Машки была, говоря литературным языком, весьма противоречивая. С одного ракурса посмотришь: симпатяга, а с другого глянешь… и перекреститься хочется. А если с третьего ракурса зайдёшь, так и утешить хочется, сказав ей: что ж ты такая замороченная, бедняжечка… Но Ушкина жалеть себя не собиралась и повода никому не давала. Написав своё сакраментальное письмо объекту, она ловко подсунула его под дверь комнаты в общежитии, где проживал рыцарь души её… Забыли сообщить, что объект, как и Мария «Писучая», проживал в общежитии педагогического института. (Как-то сам собой эпитет в кавычках выскочил, - она ведь долго писала своё письмо, поэтому «писучая». К слову, она не только письмо, но и стишата уже пописывала, значит, однозначно, «Писучая»)
Продолжим, однако. Прекрасный Принц учился на физмате (сколько ж можно его объектом обзывать!) Был он «червлён губами, бровьми союзен»!
Ну, положим, так о женской красоте говорят, но что же делать, если был Принц «красотою лепый»… Понимала Машка, что воду с лица не пить, но - письмище своё написала, под дверь подсунула.
Скоро сказка сказывается, да и дело недолго делается. Машка Ушкина с Принцем стали Ходить. Так это в старину называлось: «ходить»… «Ты со мною ходить будешь?» - спрашивал обычно смущённый ухажёр у вожделенной крали. Ну, а дальше по тексту: ходить, гулять, гостить, лежать. Впрочем, мы не об этом! У нас же письмо: «Пишу к тебе, чего же боле…» Романтический лейтмотив нарушать не следует.
Вот ходят они месяц, ходят другой… Видит Ушкина, что Принц ни ей одной приглянулся. Общежитие пединститута населяли ведь в основном девицы, так ещё одна другой краше. Чувствует Мария, что на место принцессы аккурат подле Принца многие целятся. Благо Принц подслеповатый (бонус такой к лепой внешности прилагался). Руками и ногами она эту очередь из королевен всех мастей отпихивала от принца, оды ему хвалебные пописывала, подкармливала по мере своих скромных в кулинарном деле способностей. Однако мысль всё чаще закрадывалась: «чем меньше Принца мы залюбим, тем больше нравиться начнём…»
«У советских собственная гордость», - сказала себе Мария. Взмахнула знаменем своей звучной фамилии и заявила наивному Принцу:
- Да, знаешь ли ты, что у меня поклонников до тебя… 37 человек было! Вот свистну сейчас, и построятся парами в шеренгу по трое и стройными колоннами в штабеля укладываться начнут, ожидая моей благосклонности!
Остаётся загадкой, откуда взяла Мария Ушкина сакраментальную цифру 37. Хотя, какая уж тут загадка, она же была истинной филологиней! «С меня при цифре 37 в момент слетает хмель, вот и сейчас – как холодом подуло…»  Ведь чуть не сказала, что её штабеля из 113 человек состоят, но вовремя одумалась – ни к чему такая повторная гипербола, а то начнут потомки исследовать да искать, как это у великого поэта случилось: куда несколько десятков списочного состава подевалось? Как говорится, «а был ли мальчик-то?»
Итак, слово, что воробей: вылетело – лови… Чтобы перед Принцем не опростоволоситься, взяла Машка вечером небольшой синий в цветочек блокнотик, там ещё сзади фотка была приделана некачественная с ликом Митхуна Чакроборти (актёр такой древний индийский, немного с её Принцем внешнее сходство имеющий; по образу и подобию искала!) Разгладила рукой первую страничку в блокнотике, почесала в лохматой голове, вывела значительно цифру один, жирную точку около неё поставила и глубоко задумалась, впав в размышления-воспоминания: где тот первый, кого можно обозначить в качестве поклонника, возлюбленного, чьей героиней снов и грёз она когда-то была…
И помчались, полетели ушкинские воспоминания по дорожкам да по тропинкам, по кочкам да по болотцам, по ухабам да по пригорочкам, взлетая в небеса фантазий и мечтаний, ухаясь в пропасть домыслов и видений… «Не так ли и ты, Русь, что бойкая необгонимая <Ушкина> несёшься. Дымом дымится под тобою дорога, гремят мосты, все отстает и остается позади…»
Детство Жон-Дуанское
Ретроспектива воспоминаний погрузила Писучую… в старшую группу детского сада! Просто до этого она сидела дома с няней, которую звали Александрой – не Ариной, а мелкая Машка звала её баба Шура, изрядно доводила своими капризами и пугала частыми болезнями. Народных сказок баба Шура не рассказывала, только кормила, «слегка за шалости бранила и в летний сад гулять водила»…
Большой мир встретил юную Марию нестройным гулом детских голосов, среди которых приятно выделялся серьёзный басовитый мальчишеский голос, сразу музыкой откликнувшийся в душе Ушкиной – воспитанницы старшей группы детского сада «Золотая рыбка». Недрогнувшей рукой под номером один в Жон-Дуанском списке она вывела: Олег Журавлёв. Он кормил Машку конфетами, от которых та неистово чесалась (с рождения страдала аллергией на сладкое). Может, от того, что чесалась, так и врезался в память солидный голос Олега: «Возьми конфету. Сладко». Однозначно, номер один. Но судьба в лице родителей-военных, переведённых в другой город, разлучила этот чудесный чистый и светлый детский конфетный союз…
«Школьные годы чудесные: с дружбою, с книжкою, с песнею…» Так-так-так… Номер два: пухлый Эдик Хомкин с восьмого этажа. В первом-втором классе домашку вместе делали, гуляли в сугробе за домом. После чего Машка, как обычно, долго болела, а Хомкин, по дороге из школы на свой восьмой этаж заходил проведать, передать привет от класса и домашнее задание… И это чувство пресекла судьба в лице родителей, улучшающих свои жилищные условия.
Три: Юра Ященко. Машка даже порозовела, вспомнив, как в третьем классе заставляла этого робкого мальчика быть её конём. Он реально вставал на четвереньки, Маня гордо усаживалась на «четвероного» друга и каталась по классу. Потом он классически нёс портфель до её подъезда и плёлся к себе домой. Это ли не любовь?! Где же ты сейчас: тихий покладистый мальчик из многодетной семьи? Уже тогда, в юном возрасте, Ушкина поняла, что для чувства необходим кураж. Излишняя покладистость нивелировала яркие чувства. Так и не вспомнила она, куда «уплёлся» её номер три…
Снова почесав лохматую голову, Машка вывела номер четыре и погрузилась в задумчивость. По каким же критериям дальше пополнять Жон-Дуанский список? Четыре: некто Кошурников, который в лечебном лагере «Солнечный», куда отправляли болезненную Марию в четвёртом классе на три месяца поправлять хлипкое здоровье (вот нагромоздила подчинительной связи – не выбраться!) Итак, Кошурников предлагал вместе бежать из лечебных застенков, выпрыгнув при этом из окна второго этажа. Вот он – кураж! Машка, помнится, чувствовала неимоверное волнение, но изрядно трусила: догонят, накажут, да и опять заболеет она от этих подвигов… Парень, кстати, совершил задуманное (без Машки), был пойман и с позором передан родителям с рук на руки…
Средняя школа напоминала мрачное средневековье: с детской миловидностью Маши что-то произошло! На редких фотографиях тех лет из задних рядов угрюмо смотрит мрачное лицо девочки-подростка со сдвинутыми еле заметными белёсыми бровями, узкими щёлочками озлобленных глаз-буравчиков, упрямо стянутых в ниточку узких губ, всю эту суровую невзрачность украшает непослушный каракуль волос (к счастью, фотки чёрно-белые, и истинный цвет этой овечьей красоты неизвестен). Какой уж тут список, когда без слёз в зеркало не взглянешь…
Удивительно, но именно на тот «средневековый» период приходится номер пятый, который спустя годы показал, что он был настоящим. Номер пять: Костя Зайцев. Ушкина призадумалась…