Отрочество Жон-Дуанское

Отрочество Жон-Дуанское

Как и положено номеру пять, он был отличник. Раз под Новый год их поставили вместе вести утренник. Зайцев загадочно сверкал очками, Ушкина веселилась, потому что Костик был на полголовы ниже (мальчишки в подростковом возрасте зачастую выглядят недомерками на фоне оформившихся нимфеток). Машка и Зайцев гордо и выразительно декламировали праздничные тексты, любимая училка – образец Человека для Машки - блаженно кивала в такт заученному порыву их юных сердец. Медленный танец на пионерском расстоянии окончательно сблизил одноклассников. “Пионерское расстояние” – как музыкально сейчас звучит это выражение! Его руки - на её условной талии, ее руки - на его узеньких подростковых плечах, эти руки обязательно вытянуты до предела – ни в коем случае нельзя прикоснуться какой-нибудь “деталью тела” друг к другу – вот что такое “пионерское расстояние”! Костик прислал Ушкиной записку с предложением дружбы. И это несмотря на её “гадкоутячий” вид! Ох, чувствовал мудрый отличник Зайцев беспроигрышным мужским чутьём, что из самых гадких утиц получаются приятные и миловидные особы...
Но годы “мрачного ушкинского средневековья” тянулись, как неведомая в ту пору жевательная резинка. Очки Зайцева сверкали иногда под окном в полутьме метельного вечера, иногда невзначай за углом школы, когда свирепая Ушкина возвращалась с двойкой по математике. Что ж, она стала беззастенчиво пользоваться домашками очарованного воздыхателя...

Классе в восьмом Костик, собравшись с духом, позвал Ушкину в гости, предупредив, что мамы и младшего брата дома не будет. Он подготовился, как всегда, “на отлично”: маслянистый торт, купленый в кулинарном магазине напротив, мутный бабушкин компот в высоких фужерах из семейного неприкосновенного сервиза; яблочки, вырезанные уголками под лилии (сколько же он с ними возился?); салфеточки, ложечки, чайничек заварочный под поролоновым подолом “бабы на чайник”! Ах!.. Ушкина заявилась с подругой, ещё более неказистой, чем она сама. Зайцев терпеливо поставил третью чайную пару.

Что нашло на девицу Ушкину в ту далёкую пору, с трудом поддаётся адекватному объяснению. Она скакала по кроватям в доме Зайцева, повизгивала, кидалась в подругу изящными думками с диванчика Зайцевой мамы, пела похабные частушки. Подруга ей, конечно, подыгрывала. Костик, поправлял очки на носу указательным пальцем, когда подушка прилетала в его удивлённую физиономию, но терпел. (Надо отметить, что разбуянившаяся Ушкина была абсолютно трезвой – пионеры не употребляли спиртного даже в восьмом классе!) Наконец она выдохлась и отбыла восвояси, сказав напоследок какую-то гадость. Зайцев вздохнул и пошёл убираться в квартире к приходу любимой мамы...

“Номер пять” – несколько раз любовно обвела повзрослевшая филологиня Ушкина-Писучая... Номер пять замер в пространстве, называемом “школьные годы чудесные”!
За прошедшие годы Ушкина, конечно, поняла, что была неправа в отношении Зайцева, но - чувству не прикажешь...

“Одноклами” называют сейчас этих милых людей, которые навсегда остаются в нашей памяти задорными хулиганистыми мальчишками и весёлыми хитроватыми девчонками, даже став плешивыми одутловатыми дядьками и  молодящимися, гусенично обтянувшими складочки, тёточками.

“Шесть, семь, восемь, девять, десять...”- бодро строчила Ушкина свой списочек.
Виталик. Он бегло поцеловал её в суматохе субботника, сообщив предварительно, что он всех баб в классе перецелует на спор... Но проспорил, ограничившись Ушкиной и её подругой... 

Слава. Он сидел с Машкой за одной партой и доверительно шептал ей: если нечем занюхать крепкий алкоголь, можно втянуть носом запах своего носка. Потом Славик сигналил зеркальцем из своего окна, что было в доме напротив. Возможно, завлекал занюхивать его носком?

 Вовка. Он, заходя в класс, зычно орал: “Бабы - овцы!” И за этот незамысловатый комплимент его все любили. Ну, и чертовски симпатичный, конечно, был отрок. Ушкина “овечий комплимент” часто с удовлетворением в душе принимала на свой счёт... 

Алёшенька. Смуглолицый спокойный хорошист, который часто давал Ушкиной списать просто так и будучи интеллигентным человеком по утрам интересовался: “Как дела?”
Валера. К нему как-то раз притащила упирающуюся Ушкину их любимая класснуха. Было такое извращение: учитель и один-два активиста класса таскались к отстающим ученикам, дабы проверить, как те корпят над учебниками по вечерам. У Валеры был неимоверный бардак, он валялся на диване и кидал мяч в стену, на замечания класснухи реагировал пассивно. Состояние пережитого совместного стыда, как ни странно, надолго сроднило потом его с Ушкиной...

Суматошное подростковое лето после восьмого класса туманило мозг. Машка отбывала на отдых к тётке в деревню, неожиданно было решено, что соседка-одноклассница поедет с ней. Избави нас Боже от красивых подруг! Но и подругами они никогда не были, больше того – Ушкина недолюбливала эту девицу. Наслаждаясь нехитрым деревенским отдыхом, выпускницы восьмого класса заскучали. Тут-то и послала судьба им “юношей бледных со взором горящим”. Один из них был простым деревенским парнем и прозывался Серёга, а второй – Владимир, как и Ушкина с подругой, укреплял здоровье и рассудок на грядках любимой бабули. В общем, к гадалке не ходи, понравилась им обоим ушкинская подруга! Роль Ушкиной выпала примитивная до безобразия – быть почтовым голубем. Она вздыхала, скрипела зубами и уныло носила записки то одному, то другому, потом обратно, искоса поглядывая на свою неказистую фигурку с довольно тонкой талией, но коротковатыми ногами (а у подруги-то, что называется, от ушей), подростковая плоская грудка не шла ни в какое сравнение с уже развитым завлекательно выпирающим бюстом подруги... Иногда, притормозив у зеркала, Ушкина задумчиво созерцала меняющееся лицо своё: голубые глаза, обрамлённые светлыми длинными ресницами (их уже можно подкрашивать), обыкновенные губы, чуть вздёрнутый нос с тонким вырезом ноздрей (тайная гордость Машки, ведь у подруги не нос, а слива какая-то свисает, странно, что пацаны этого не видят), дополнял этот нехитрый набор излишне округлый абрис лица, но венчало-то всю “морду лица” по-прежнему непослушное овечье руно странноватого оттенка. Ушкина откровенно страдала от излишней кучерявости. Техника тогда ещё была довольно примитивной, и Мария придумала нехитрый способ выпрямления кудрей: после мытья надо было на мокрые волосы натянуть шапку и долго не снимать, пока не просохнет шевелюра. Способ имел два существенных недостатка: был долгосрочен, и после него распрямлённые кудри затхло пованивали... Сомнительно, что эти прелести могли очаровать Серёгу с Вовкой. И долго бы летала Ушкина кудрявым недоразвитым голубем туда-сюда, но подруга закрутила нешуточный роман с городским Вовкой, бортонув симпатичного, но по-деревенски простоватого Серёгу (она даже сказала, что от него навозцем попахивает!)...

История стара, как мир: Серёга поплакался Ушкиной, она прониклась сочувствием и состраданием, вот и зародились тёплые отношения. Неудивительно, что с одноклассницей после этой поездки отношения сошли на нет. Кучерявый голубь Ушкина приняла решение никогда более не обзаводиться более симпатичными приятельницами...

Ах, сколь долгой оказалась предыстория одиннадцатого номера! Завершилась она августовским тёплым вечерним целомудренным поцелуем в щёчку и полугодичной перепиской о том, о сём...

Двенадцатым Ушкина оформила “мальчика из Кунгура”. Друг по переписке. Адрес Машка нашла в газете “Пионерская правда” и написала первой, мальчик ответил быстро. Странная это была дружба! Зная, что вероятность встречи составляет ничтожно малый процент, чего только не втирала ему начинающая Писучая. О! Зарождающийся филологический талант блистал всеми гранями! Она сочиняла одну историю за другой: о семье, о своих подвигах, об учёбе. Чудесно, но парень отвечал созвучно. Вероятно, тоже на филологический потом пошёл... Вот только имя никак не всплывало в памяти. Ну, пусть Иван будет. Из Кунгура. Там пещеры есть необыкновенные. Так и представлялось Ушкиной, как юноша, прогулявшись до загадочной пещеры за вдохновением, присаживается писать ей ответ...

В старших классах отражение, которое смотрело на Машку из зеркала, всё больше и больше нравилось ей. Порой она игриво приплясывая, подмигивала зазеркалью. Мальчики, юноши, мужчины, мужчинки тоже соглашались с зазеркальным миром. Второй десяток Жон-Дуанского списка стартанул под пером вдохновенной Писучей-Ушкиной в ускоренном режиме с удвоенной силой...

Тринадцать, четырнадцать: друганы Чех и Бернгардт. Возможно, они попали в список благодаря звучным фамилиям? Имена их были совершенно обыкновенные Юра и Костя. В трудовом лагере честные комсомольцы зарабатывали свои первые правильные деньги: метлой разгоняли клубы пыли, отрабатывали парикмахерские навыки на неизвестных кустистых растениях, красили бордюры и башмаки соседа, болтали, ржали, тайно курили за гаражами в перерывах между работой (усталым учителям-надсмотрщикам было явно всё равно или же они сами перекуривали за соседним рядком гаражей). Ушкина приобщалась к труду и к умению очаровывать противоположный пол. Наградой ей было ежедневное катание на двойных носилках для мусора: Юра и Костя вдвоем таскали не самое худое тело Ушкиной (можно сказать, “Тушкиной”). Она восседала королевной на этом импровизированном портшезе и указывала поклонникам верный путь. Потом раздавался тоскливый вопль уставшей училки, призывающий к дисциплине и труду, портшез вновь превращался в носилки для мусора... Юра приходил в гости к Ушкиной пару раз, когда начался учебный год, но общих интересов как-то не случилось...

Ушкина заметила, что стала нравиться взрослым дядькам. Она ещё не знала, что даже в советские годы взрослые дядьки имели отнюдь не целомудренные мысли. Возможно, эта откровенная паталогическая наивность и невинность часто спасала безрассудную Машку... Под пятнадцатым номером, не вспомнив имени, Писучая вывела: дядя-инкассатор. Покраснела, вспомнив, как из окошка наблюдала ежедневно за импозантным дядькой, который садился в инкассаторскую машину (под окнами Ушкиной располагалось небольшое здание банка). Осмелевшая Ушкина стала прогуливаться невдалеке в часы выезда дядьки. Было жаркое лето, каникулы. Дядька приметил ежедневно прогуливающуюся девицу. И опять всё до безобразия просто – пригласил прокатиться. Конечно, не на инкассаторской машине, а на своей... Вот едут они с Ушкиной, уже и за город выехали... “А куда мы?”- нелепо поинтересовалась наивная Ушкина. “В лес”, - резонно заметил дядя. “А зачем?”- огорошила дядю Ушкина. По многозначительно-склизкому взгляду Машка заподозрила неладное. “Понятно, но только мне пятнадцать”, - вяло сообщила наивная Ушкина (внутренне она, конечно, слегка паниковала). “Ну ты и дура! Моей дочери столько же. Я ведь думал тебе больше!”- вмиг помудревший дядя пристальнее вгляделся в неумело размалёванное лицо Марии, развернул машину и доставил примолкшую красотку к дому. Впредь Ушкина решила быть мудрее.

Но коварные подростковые гормоны не всегда жили в унисон с мудростью девицы. В девятом на зимние каникулы отправился класс Ушкиной в славный город Волгоград. Ехали в плацкарте. Скромный нелюдимый Зайцев (тот, что был под номером пять) тоже, кстати, напросился в поездку. В ту чудесную пору он уже опасался намекать Ушкиной на дружбу, помятуя о квартире, разгромленной когда-то этой странноватой девицей. Зайцев ухаживал за другой одноклассницей - милой, скромной, очкастой и пухленькой. “Два сапога – пара, оба левые!” – злорадно размышляла Ушкина. В её любовном океане в ту пору был подозрительный штиль. Обстоятельства располагали к тому, чтобы раскачать штиль до лёгкого шторма! В плацкартном купе Мария расположилась с тремя прыщавыми подруженьками. Теперь она дружилась по принципу: чем страшнее внешность, тем крепче дружба! Мимо то и дело сновал проводник, на кармашке которого Ушкина силилась разглядеть “имярек”. Борис Дусимов зафиксировала под номером шестнадцать Писучая, вспоминая, как стреляла неумело подведённым глазом, неискренне хохотала и примитивно шутила, привлекая внимание молодого проводника. Зачем? Во-первых, насолить Зайцеву, во-вторых, фортануться перед подружками, в-третьих, оттачивала женское мастерство кокетства, в-четвёртых, дура была! Осталось в доказательство мимолётного романа чёрно-белое фото, где баранообразный Дусимов и лисоватая Ушкина туповато смотрят в объектив.
КрасОты Волгограда юная Маня помнила смутно, лишь монумент Родины-матери, из-за ноги которого подглядывала за Зайцевым, ухаживающим за одноклассницей. На обратной дороге в вагон подсела группа молодых людей. Раз-весёлых, два-весёлых...
 Пять часов рядышком в одном купе вагона, и... Ушкина записывает: семнадцать Женечка. Как выглядел, помнила неясно, но по приезде аккуратно вышила это имя на белых носочках. До дыр заносила потом “Женечку”, после “-чка” сверкала бледным полумесяцем ушкинская пяточка. А ещё: во-первых, на округлой Машкиной щёчке алел поцелуй, предназначенный Алле Пугачёвой. Женечка с первой минуты, увидев Ушкину в вагоне, помнится, заорал: “Ух, ты! Алла Пугачёва!” Сомнительный, конечно, комплимент. Но то ли Алла Борисовна была его кумиром, то ли юная Ушкина, действительно, была похожа на эту певицу, даже уже в ту далёкую пору - тётку в приличном возрасте. Во-вторых, сидящий в соседнем купе Зайцев явно был взбешён. В-третьих, у прыщавой подруги после ухода молодых людей пропал кошелёк (ушкинские денежки надёжно были упакованы туда, куда молодым людям доступ был категорически закрыт!)

Вообще-то Ушкина никогда не была душкой, способной легко заводить знакомства. Но, видимо, это был такой период, когда друзья появлялись легко. Поэтому повзрослевшая, поумневшая Ушкина, задумчиво выводя восемнадцатый номер, мудро улыбалась, ностальгически вздыхая о былой лёгкости. Вова Крамер. Опять на фамилию польстилась, видимо. Она не могла вспомнить лицо этого парня. Помнила только сумбурное лето после выпускного класса. Множество новых знакомых, имена и лица которых уже стёрлись из памяти... На выпускном Ушкина увязалась за группой уже бывших одноклассников и одноклассниц, с которыми особо и не общалась. Но там были ребята, которые так ярко пели под гитару: “Моё поколение молчит по углам, моё поколение не смеет петь...” и коронное в те годы: “Перемен требуют наши сердца...” От этой музыки было тревожно и радостно, по-бунтарски мощно и светло, добавляли энтузиазма сто грамм самогона чьёго-то бати... Зайцев ушёл гулять с пухляшкой, это не особо тревожило Марию, но насолить в очередной раз хотелось. На городской дискотеке, куда принесла волна затянувшегося празднования хмельную Ушкину, она и познакомилась с симпатичным молодым человеком. “Крамер Владимир,” – интеллигентно отрекомендовался он. Танцевали, гуляли... В маленьком городишке центральная улица одна, поэтому не удивительно, что свежеиспечённой парочке встретился “Зайцев плюс”... Очки Костика сверкнули в темноте вслед прощально полыхнувшему подолу Машкиной юбки... А с Крамером всё закончилось до омерзения прозаично. Он оказался военнослужащим в самоволке, хотел, естественно, только одного – того самого, что школьная программа учит беречь смолоду. Ушкина ревностно берегла! Крамер убыл в свою часть, отсидев положенное за самоволку на гауптвахте, долго и нудно названивал, надеясь завладеть “оберегаемым смолоду”.

“Эх, Ушкина! – взгрустнула взрослая Ушкина, начинающая Марья и даже не за горами - Ивановна...

...Заправив за уши привычным жестом седые прядки, Марья Ивановна вздохнула, вспоминая знакомство с Принцем, свой “Жон-Дуанский список”. Тем суматошным первым  взрослым летом можно сразу было “уложить десять-пятнадцать позиций” списка. Но, помнится, именно где-то на этих пунктах Машке Ушкиной расхотелось подсчитывать.
А ведь там было, что вспомнить, но всё как-то слилось в неестественно яркую карусель с мордами-лицами, которые перекосил оскал улыбки 1990 года...

Абитура: двоюродный дед-извращенец, сдававший Машке комнату и подглядывающий за тем, как молодое девичье тело принимает душ.
Абитура: в общежитии первый стакан водки практически без закуски и первая сигарета.
Абитура: новые девичьи лица – будущие педагогини (если повезёт) русского и литературы, истории и обществознания, физики и математики, химии и биологии, английского, а ещё утончённый худграф (всего лишь будущее ИЗО) и странноватое ПИМНО (начальная школа).
Абитура: рядом зоны и так называемые страшные “химики”, т.е. осуждённые по “лёгким” статьям с небольшими сроками. Но девичьей абитуре от этого было не легче... Кое-какие эпизоды ушкинская память будучи позитивной и оптимистичной просто стёрла...

Она, конечно, поступила и с первой победой вернулась домой. Поступил в институт и одноклассник Костя Зайцев. Но в политехнический, в другом городе...


Продолжение следует