de omnibus dubitandum 96. 207

ЧАСТЬ ДЕВЯНОСТО ШЕСТАЯ (1857-1859)

Глава 96.207. НИ О ЧЁМ, НЕ ПОДОЗРЕВАЯ…

    Я в замешательстве и смущении с кресла спустилась вниз.

    – Скажи мне теперь, голубушка, – заявил начальник, – тебе известно, не совершал ли господин преподаватель катехизиса подобного и с другими девочками?

    – Тут в вашей приёмной за дверью их так много собралось … – возразила я.

    Он снова засмеялся:

    – Я это знаю, ты же только должна мне сказать, видела ли или слышала сама что-нибудь?

    – Да, – ответила я. – Мелани Хофер и Фердингер, они мне сами об этом рассказывали.

    – И он делал с ними, то же самое, что с тобой?

    – Нет, – с живостью отозвалась я, – Фердингер он никогда не сношал.

    Начальник спросил:

    – Ты знаешь это слово от преподавателя катехизиса?

    Я сконфузилась:

    – Нет, не от него…

    – От кого же? – поинтересовался он.

    – Ах, просто слышала… в школе… от других.

    – От Хофер или от Фердингер?

    – Нет…

    – Тогда от кого же?

    – Я уже не помню.

    – Итак, ты утверждаешь, что Фердингер он не сношал?

    – Нет… с ней он только играл.

    – А Хофер, значит…

    – Да, её он сношал часто.

    – Ты это видела?

    – Да, один раз видела.

    – А в других случаях?

    – Ну, она мне сама рассказывала об этом.

    – Господин Балтацци, – серьёзным тоном сказал начальник моему отцу, – я очень сожалею, что вам пришлось выслушать столь печальные факты. Весьма прискорбно, что бессовестный и сбившийся с праведного пути пастырь лишил вашу дочь невинности, однако утешьтесь, пожалуйста, тем обстоятельством, что девочка ещё молода, что об этом никто ничего не узнает, и что методами строгого нравственного воспитания вам, надеюсь, удастся исправить пагубные последствия случившегося.

    Мы пошли домой. В этот момент я пребывала в полной уверенности, что преподаватель катехизиса лишил меня невинности. Он был приговорён к суровому наказанию, и в особую вину ему было поставлено то, отягчающее обстоятельство, что, он совратил меня и Мелани. Когда я нынче размышляю о том, что в нас уже ничего нельзя было испортить, и что для многих других девочек он наверняка был не первым, кто давал им играть хоботом, мне, от всего сердца становится его жаль.

    Однако история с преподавателем катехизиса оказала решающее влияние на всю мою оставшуюся жизнь, как я покажу это при описании последовавших затем событий. Ибо, несмотря на эти детские истории я, вероятно, стала бы добропорядочной женой, в какую превратилась Мелани, с целым выводком ребятишек, сидящая теперь в ресторане отца, или как некоторые другие из моих тогдашних подружек, на дальнейшей судьбе которых эти выходки юных лет никак ровным счётом негативно не отразились.

    Едва лишь в них пробудилось чувство стыда и, особенно, когда у них возник страх беременности, они, обретя новое целомудрие, стали воздерживаться от половых сношений. Затем они вполне официально были лишены девственности каким-нибудь серьёзным возлюбленным, который даже в страшном сне представить себе не мог, какое количество трубочистов уже прочищали этот дымоход, и благополучно вышли замуж. Однако, даже если время от времени они и не в силах были устоять перед искушением внебрачной связи, подобно моей покойной матери, тем не менее, не стали как многие проститутками.

    Только события, о которых я поведаю дальше, превратили меня в распутную женщину, только они послужили причиной того, что я ступила на путь, который называют «стезёй порока». Я не раскаиваюсь, что пошла по этому пути. Об этом я уже говорила и сейчас лишь повторяю это. Меня в высшей степени огорчает причина, но никак не следствие.

    Ибо, как правило, и здесь я снова вынуждена повториться, чтобы не погрешить против истины, тысячи и тысячи девочек из низших, и даже – как я знаю сегодня – из высших слоёв общества ведут в детстве такого рода сексуальную жизнь. Ни о чём, не подозревая, они, соблазнённые друзьями и подругами детских игр, предаются всякому мыслимому разврату, но позднее становятся благовоспитанными, целомудренными и порядочными девушками, жёнами и матерями, которые совершенно не вспоминают своих детских ошибок.

    Мои взрослые братья поступили в учение. Единокровный брат Александр, в тот же банк, где работал отец. Двоюродный брат Демостен стал учеником переплётчика. Теперь я видела их чаще всего только воскресными вечерами.

    Александр  почти совершенно перестал со мной разговаривать. А Демостен рассказал мне, что сошёлся у мастера с молодой горничной из сельской местности, которую он с её доброго согласия потрахивает и у которой в случае надобности всегда может заночевать.

    В качестве жильца у нас жил тихий пожилой мужчина, который чуть свет уходил из дому и возвращался лишь поздно вечером. Я спала в комнате на софе. Кровать матери стояла незанятой возле кровати отца.

    Однажды после нашего посещения участка отец сказал мне:

    – У меня, собственно говоря, есть огромное желание, как следует поколотить тебя за твоё свинство!

    – Это было единственное, что я от него услышала по поводу данного случая. Я испугалась и робко заметила:

    – Но я же тут, ни причём…

    – Ну конечно, – проворчал он, – собственно, оно так и есть… вот поганец…

    Через некоторое время он сказал:

    – Сделанного, не воротишь.

    И опять через некоторое время:

    – Но отныне я, буду внимательно, приглядывать за тобой, понятно? Ты у меня теперь носа из дому не высунешь без разрешения и… и… – он запнулся, а затем, горячась, выкрикнул: – С сегодняшнего дня ты будешь спать здесь! – Он указал на кровать матери.

    Я была удивлена подобным решением, и он присовокупил:

    – В доме, постоянно ошиваются постояльцы… никогда нельзя угадать… Я хочу присматривать…

    Таким образом, с этого вечера я спала кровать к кровати с отцом.

    Когда он однажды возвратился домой из ресторана, было уже около одиннадцати часов, и я не проснулась.

    Лишь после того, как он несколько раз прошептал: «Ты здесь?.. Слышишь… ты здесь?..», я встрепенулась и спросонья ответила:

    – Да, отец…

    – Где ты?

    – Тут, отец, тут я… – сказала я, ещё не стряхнув с себя остатки сна.

    Он ощупью нашёл меня в темноте:

    – Ах, да… ты здесь…

    И прошел по мне рукой от горла к груди. У меня бешено заколотилось сердце, когда он коснулся моей груди, взял её в руку и ощупал. Я лежала совершенно тихо.

    – Тогда… здесь… – запинаясь, пробормотал он, – тогда здесь он тебя хватал, господин преподаватель катехизиса?

    – Да, отец… – прошептала я.

    – Здесь тоже?

    Он сжал мне вторую грудь.

    – Да, отец…

    – Вот негодяй – проговорил он дальше, – вот собака… его-то это, конечно, устраивало… – однако сам при этом играл соском моей груди.

    – Как же он это делал? – спросил отец, наклонившись надо мной.

    – Так же, как вы, отец… – едва слышно ответила я.