Как я не стал цыганским бароном

     Вернувшись из «ссылки в Неклиновку» узнал, что новая страсть захватила всех – марки. Гораздо красивее и познавательнее этикеток, места почти не занимали, но зато требовали денег. То, что можно было отодрать с обычных конвертов, было не очень ценно. На всякие негашеные, коллекционные, серийные, для членов Клуба Филателистов мы смотрели через стекло витрины как на чудо.

     Какое-то время у нас была с Санькой Борисовым одна коллекция на двоих. Пополнялась она разными способами, в основном копеечными марками, выпущенными в Китае, с которым еще не поссорились.

     Однако, в июне на Съезде румынской компартии в Бухаресте Хрущев выступает с осуждением китайской политики. А в августе «Из Китая отзываются все советские специалисты и технический персонал и аннулируются ранее заключенные торговые договоры. В заявлении КПСС от 25 августа осуждается догматизм китайского руководителя Мао Цзе-дуна.»

     Мы тут же во дворе выразили глубокую озабоченность, поддержку политики Партии и Правительства и прекратили покупать китайские марки для своей коллекции.
     Ёрничали по поводу «серьёзного 101-го последнего китайского предупреждения». Долго и бурно подсчитывали какого объёма нужно выкопать яму, чтобы высыпать в неё всех мелких китайцев, плюс 1 кубический метр лично для Великого Кормчего.

     К этому времени вышли из строя китайские бумажно-фанерные веера и зонтики, истерлись полотенца и халаты, помялись корпуса и разбились колбы термосов, оббилась эмаль тазов. Но вот четырехрублевые кеды – «2 дракона», «2 монеты (медали)», «2 мяча» ещё долго служили нам в спортивных мероприятиях.
     И только индийские фильмы «Бродяга» и «Господин 420» продолжали неизменно радовать своим босяцким оптимизмом новые поколения строителей коммунизма.

     Гордостью коллекции стали марки, которые мы отпаривали с писем бабы Таси, простой работницы мебельной фабрики.
     На первом этаже в небольшой комнате жила одинокая женщина, дочь которой во время оккупации немцы угнали на работы в Германию. Знание немецкого языка, даже в пределах школьной программы, помогло не пропасть в рабстве. Девушка попала работницей в бюргерскую семью в Бельгии, после войны вышла замуж, перебралась во Францию и, помня адрес, сообщила о себе матери. Не знаю подробностей, но после проверок и собеседований баба Тася могла получать сколько-то писем в год. Она делилась радостью с соседями, показывала конверты с письмами, на которых мы увидели марки, во много раз красивее наших стандартных почтовых.

     Мы выпросили три или четыре конверта, из скопившихся к тому времени. Марки аккуратно отклеили, а конверты вернули. Но следующие конверты перехватил у нас какой-то её племянник, постарше нас. Мне очень понравилась марка с изображением актрисы Рашель в роли Федры.
     (Актриса напоминала мне маму в молодости, я выпросил марку у Саньки на память в обмен на свою часть архива и таскаю за собой по сию пору. Потом ненадолго я перешел к старым монетам и купюрам, а Санька продолжал заниматься марками и в 70-е здорово пополнил коллекцию красивыми наборами.)

***
     (Второй рассказ бабушки Шуры.)

     Традиционно победив меня в очередной свалке и удерживая на земле, когда я уже готов был заплакать от бессилия, Юрка Рудкин неожиданно ослабил хватку и задал странный вопрос: – Откуда у тебя дырка в ухе?
     Я тоже удивился, мы отряхнули пыль и пошли искать зеркало.

     В мочке правого уха явно просматривалась дыра – не дыра, но очень глубокая ямка, в которую легко вошла спичечная головка, и которую на просвет солнца, Юрка принял за дырку.
     После недолгих отнекиваний бабушка Шура поведала драматичный эпизод моего далёкого детства.

      «Тебе исполнилось три года, и ты самостоятельно выходил во двор поиграть с друзьями или с Динкой. Загоревшие за лето, кувыркаясь в дворовой пыли, через полчаса вы выглядели как уличные беспризорники с грязными руками и ногами. А ты так особенно выделялся на фоне белокожих Рудкиных черными глазами и шапкой курчавых черных волос. В какой момент ты остался во дворе один и как попал за калитку – неизвестно, но когда настало время ужина, во дворе тебя не нашли.
     Обежали всех соседей по дому. Поднялся переполох, подключили участкового милиционера.

     Пошли по соседним домам № 16, 18 и дому напротив (который позже был снесён), и там кто-то припомнил, что видели вроде знакомую цыганку с маленьким цыганченком, идущих в сторону Рыбзавода. Милиционеры с добровольными помощниками прочесали несколько дворов, где компактно проживали семьи осевших цыган, и к ночи ты был дома. Участковый принес тебя спящего на руках.

     Утро началось с бани. Когда намыливали голову, ты вскрикнул от боли, и мы увидели кровь и кусочек то ли суровой нитки, то ли толстой лески в мочке уха.
     Ты рассказал, что вышел на улицу, потому что там кто-то пел. Это была цыганка. Она заговорила с тобой и пообещала подарить красивую золотую серьгу, которая лежит у неё дома. По дороге цыганка выспрашивала, как тебя зовут и кто родители. Узнала, что отца нет. (Он ещё был в Армии.)

     В доме, куда вы пришли, тебя уговорили потерпеть, когда будет немножко больно, потому что мужчины носят такие серьги в ухе, в пробитой дырке. Ты расхныкался, но цыганская детвора танцами и песнями заворожила тебя. А потом ты уснул и проснулся уже дома…

     Тебе было строго-настрого запрещено выходить за калитку. Как уладили дело цыгане с милицией я не помню, но суда не было, и пропажа твоя потихоньку забылась. Нитку из уха вынули, прижгли йодом, но рана заживала очень плохо. То во дворе кто-нибудь цеплял ухо, то ты сам, забывшись, сдирал засохшую сукровицу. Да и зимой – то уши кто-то снегом пытается натереть, то снежком залепят. Хоть и через шапку, а все равно ранку беспокоили.

     Кровь на ухе у пацанов не причина для беспокойства. Ни во дворе, ни в садике особого внимания не привлекала. Поэтому с тыльной стороны мочка то зарастала, то снова прорывалась, а на передней части так и оставалась ямка с рваными краями, как воронка от взрыва в военном кино».

     Так что если бы не драка с Юркой, так и не понял бы, отчего во мне сохранялось до самой школы чувство опасности улицы за пределами двора.

      «Цыганёнком» меня дразнили давно, поэтому в правдивость истории, которую мы с Юркой разнесли по двору и в школе, поверили все, особенно после предъявления уха. Такой мочкой никто не мог похвастаться. Даже другие обидные клички на время забылись. Я же, повторяя по просьбе слушателей бабушкин рассказ, добавлял уже от себя, какая была красивая серьга, и что именно такие серьги носили греческие, цыганские и казацкие предводители разбойничьих ватаг и, если бы не мама с бабушкой, быть бы мне цыганским бароном.

     Позже в разговорах взрослых услышал краем уха, что якобы дед мой Евстафий свою первую жену (мою бабушку по отцу) выкрал у цыган или, что цыгане были в её роду. Так ли, нет, но цыганские танцы, таборные песни и русские романсы я и сегодня смотрю и слушаю с удовольствием, а повзрослев, заканчивал историю с похищением так:
         – Хорошо, что меня украли цыгане, а не евреи. У них бы я дыркой в ухе не отделался.