de omnibus dubitandum 96. 195

ЧАСТЬ ДЕВЯНОСТО ШЕСТАЯ (1857-1859)

Глава 96.195. В ОТПУЩЕНИЕ ГРЕХОВ, Я ПО-ПРЕЖНЕМУ ВЕРИЛА…

    Я сидела на краю кровати и носовым платком вытирала последствия наводнения, учинённого у меня между ног господином священнослужителем. И я очень хорошо заметила, что он, сейчас, хотел наврать мне. Однако ничего не сказала. Быть использованной для сношения означает всего лишь быть использованной для сношения, не более и не менее, и помощник священника стал отныне для меня тем же, чем были двоюродные братья: Евангелино или Леонидас. Только он всё же больше интересовал меня, потому что он был гораздо утончённее этих вышеозначенных господ, и потому что я кроме прочего относилась к нему с исключительным почтением. А ещё, наконец, потому, что я охотно пошла на это, поскольку он обладал преимуществом порадовать меня в удвоенном варианте: во-первых, своим молотом милости и, во-вторых, отпущением мне грехов, в которое я по-прежнему ещё верила.

    Он снова расположился в своём прадедовском кресле с подлокотниками и подозвал меня.

    – Теперь иди сюда, – сказал он, ещё продолжая тяжело пыхтеть,

    – Сейчас я, как ты и хотела, займусь твоими персями.

    Он расстегнул мне платье и извлёк наружу мои маленькие круглые грудки. Они стояли у меня точно два шарика из слоновой кости, а соски выглядели так, будто на слоновой кости лежали две ягоды малины.

    Помощник священника явно обрадовался случаю полакомиться столь свежими ягодами, ибо стал торопливо брать в рот то одну, то другую ягодку и обсасывать их, чтобы они блестели еще больше, как иные продавцы фруктов на Капри облизывают землянику с целью придать ей привлекательный глянец.

    Пыхтя и похрюкивая, он довольно долго занимался этим родом садоводства, а потом, наконец, сказал:

    – Так я всё правильно делаю?..

    – Да, – ответила я, – всё правильно…

    – Ну, а сама ты стояла совершенно пассивно, пока твоей грудью играли? – спросил он дальше, продолжая теребить вверх и вниз мои предметы услады.

    – Ты сама при этом ничего не делала? Ты, к примеру, не играла с морковкой?
Теперь я сообразила, чего ему хотелось, и принялась обхаживать его морковку. Однако та оставалась сонной и больше не поднималась.

    – Сядь наверх… – приказал он мне.

    Я уселась перед ним на письменный стол, так что ступни мои упирались в его колени.

    – Сейчас, – сказал он, – настал черёд самого лучшего, так сказать, главного блюда…

    Я не знала, что он имеет в виду, и с улыбкой смотрела на него.

    – Да, дщерь моя, – сокрушённо вздохнув, продолжал он, – теперь я хочу самолично очистить тебя и в корне уничтожить всё, что оскверняет твоё лоно.

    С этими словами он так высоко закинул мне платье, что я снова оказалась совершенно голой. Он водрузил мои ноги себе на плечи, поместил голову у меня между ногами, а мне пришлось опереться локтями о столешницу.

    Он приблизился ртом к моей перламутровой раковинке, и его горячее дыхание коснулось меня. Я не знала, чего он хотел, однако надеялась на что-нибудь приятное.

    Что случилось со мной, когда на своих срамных губах я ощутила его пухлые, жаркие губы, когда своим мягким, горячим языком он разок прошёлся снизу доверху по моей расщелине! Я вся затрепетала от неведомого мне доселе чувства. Такого блаженства я в жизни ещё не испытывала! До сих пор мужчины всегда обслуживались только моим ртом, однако этот бравый служитель алтаря был первым, кто тоже предложил мне свой язык.

    Я судорожно дёрнула ягодицами и плотно сжала свою западню для мужчин, как будто речь шла о том, чтобы поймать нового жеребца.

    Он поднял голову и спросил меня:

    – Тебе приятно?..

    Трепеща от охватившего меня возбуждения и жадно желая продолжения, я быстро произнесла:

    – Да, ваше преподобие.

    Он снова провёл языком вдоль моей дырочки, провёл так нежно, что рождённое этим блаженство показалось мучительным и отрадным одновременно. Затем он снова спросил:

    – Тебе кто-нибудь уже делал такое?..

    – Нет, – сказала я и приподняла попку, так что моя перламутровая раковина, словно поднесённый кубок прижалась к его губам.

    – Это очистит тебя, – сказал он, – это снимет с тебя всякую скверну…

    Я протянула руку к его голове и, дерзко ухватив за тонзуру, пригнула её вниз, чтобы он нашёл своему рту более достойное применение, нежели разговоры.

    В первую очередь он принялся обрабатывать клитор. Я погрузилась в такое состояние, будто всё, что было способно во мне к восприятию, внезапно сосредоточилось теперь внизу: рот, соски и внутренняя поверхность виньетки. Там, где кончик его языка касался меня, к телу, казалось, подключали электрические заряды. У меня перехватило дыхание, комната вместе со мной закружилась, и я, даже глаза зажмурила.

    Тут он внезапно оставил клитор, соскользнул глубже и проник языком в глубокую шахту. Моя попка на письменном столе закружилась в чардаше. Ибо что такое было совокупление в сравнении с этим раздражителем? Неистово извиваясь, я вплотную прижала щелку к его лицу. Я чувствовала, как его язык то глубоко проникает внутрь меня, то выбивает на клиторе барабанную дробь, то губы его целиком засасывали мои половые органы. Мне в эту минуту казалось вполне реальным, что все мои внутренности будут выпотрошены без остатка. То, что происходило со мной сейчас, было ещё прекраснее, чем лучшее совокупление. И всё же, меня при этом неотвязно преследовала одна мысль – мысль о гигантском члене, который маячил перед моим внутренним взором, которого я желала и, который должен был пронзить меня до самых печёнок.

    – У меня подкатывает… у меня беспрестанно подкатывает, – восклицала я, – ах, я будто в раю, ваше преподобие… так хорошо мне никогда ещё не было… пожалуйста… посношайте меня, ваше преподобие… дайте мне свой член… посношайте меня… нет, останьтесь… так… так… а-а, я закричу… я закричу…

    Вдруг я почувствовала, как меня резко перевернули, и голова моя уперлась в чернильницу. А их преподобие поднялся с кресла. Его лицо, потускневшее до синевы, внезапно возникло передо мной.

    – Давай-ка, – прохрипел он, – садись на меня… тогда ты получишь член ещё раз…

    Затем он, глубоко откинувшись, расположился в большом прадедовском кресле. Я крепко держалась за подлокотники и скакала верхом на острие его кочерыжки, поскольку из-под его толстенного живота ничего больше не выглядывало. Но для того, чтобы я не свалилась на пол, он своими могучими лапами цепко держал меня за обе груди, и, таким образом, мы во все колокола отзвонили с ним второй номер, который нам обоим доставил несказанно больше удовольствия.

    Затем он позволил мне соскользнуть с колен и протянул мне носовой платок.

    Только я собралась обтереться, он заметил:

    – Погоди, мышка, тебе следует помочиться…

    И с этими словами принёс мне свой синий колоссальный ночной горшок. Я мощно выпустила в него свою влагу и всё священное миро, которым столь щедро и обильно помазал меня помощник священника.

    Он стоял рядом и застёгивал брюки.

    Потом я привела себя в порядок, и когда, опустив подол, снова расправляла на себе платье, помощник священника предварительно, как бы прощаясь, ласково потрепал мои груди. Я замерла в ожидании дальнейших событий.

    Однако за этим ничего не последовало. Священнослужитель сказал:

    – Теперь ступай, дочь моя, я буду за тебя молиться, а завтра рано утром приходи ко мне в церковь на исповедь…

    Я поцеловала ему руку и пошла. Когда он собрался отомкнуть дверь прихожей, снаружи раздался стук.

    Он открыл, на пороге стояла моя школьная подруга:

    – Сегодня у меня больше нет времени, – довольно неприветливо сказал ей их преподобие. – Приходи, пожалуй, завтра после обеда…

    С этими словами он выпроводил обеих за порог и запер за нами дверь.

    Мы, две девчонки, вместе поплелись прочь, и, естественно, разговорились между собой.

    Её звали Мелани, она была дочерью хозяина трактира, и хотя ей тоже было только тринадцать лет, выглядела так, будто уже была маленькой трактирщицей. Она была очень толстой, такой толстой, что при ходьбе широко расставляла ноги. У неё была большущая, широкая задница и такие пышные груди, что они торчали далеко вперёд и мешали ей разглядеть собственный пупок.

    Когда мы спустились по лестнице, она спросила меня:

    – Что ты у преподобного отца делала?..

    – А ты чего от него хотела?.. – вопросом на вопрос ответила я.

    – Могу себе представить, – заявила она, – что там происходило…

    – Ну, и что же могло там происходить?..

    – Разумеется, ты исповедовалась в нецеломудрии!..

    Я не удержалась от смеха.

    – Часто уже у него бывала? – спросила она.

    – Сегодня в первый раз… а ты?

    – Ах, я… – она улыбнулась, – я, пожалуй, уже раз двадцать была… и другие девчонки: Фердингер, Гросбауэр, Хузер и Шурдль тоже…

    Она перечислила сплошь фамилии наших школьных подруг. Я была просто ошеломлена.

    Однако Мелани продолжала:

    – Тебе он тоже ртом делал?..

    – А тебе?.. – осторожно спросила я.

    – Естественно, – быстро сказала она. – Он мне всегда ртом делает… он каждой из нас так делает… это для очищения… и хорошо-то как… не правда ли?

    – Да, – призналась я, – очень хорошо.

    – Тебе уже кто-нибудь делал ртом?.. – полюбопытствовала она у меня.

    – Нет, – сказала я, – сегодня это было впервые…

    На это она хвастливо заметила:

    – А мне это всё время делает наш главный официант… когда бы я ни захотела… достаточно мне только придти в комнату для прислуги…

    – А другие слуги?.. – поинтересовалась я.

    – Да туда никто не заходит, когда мы внутри… они уже знают…

    – Как? – озадаченно спросила я. – Они знают об этом?

    – Естественно, – равнодушно возразила она, – они тоже ведь меня пудрят, когда мне хочется.

    И она рассказала мне следующее:

    – У нас служат один главный официант, один младший, один буфетчик и ещё кучер, все они спят в комнате для слуг. И два года тому назад я однажды поехала с кучером Иоганном в Бейкоз. Ну, стало быть, дорогой стемнело уже, и когда мы ехали полем, тут я вдруг почувствовала его ладонь на своей груди. К тому времени у меня уже были довольно большие груди, как сейчас у тебя.
   
    - Иоганн, – говорю я ему, – что это вы делаете?..

    Он ничего мне не ответил, остановил лошадь и полез мне под платье, выпростав всю грудь наружу.

    - Иоганн, – повторила я, – что вы делаете?..

    Тогда он задрал мне юбки и схватил меня прямо за плюшку.

    - Что это вы затеяли, Иоганн? – говорю я ему опять, однако ж, я очень хорошо знала, чего ему от меня надобно. Дочка Фердингеров уже давным-давно мне всё рассказала, как это у мужчин с женщинами происходит, однако сама я этого ещё никогда не пробовала.

    - Что вы надумали, Иоганн?.. – ещё раз спрашиваю я.

    Тут он меня отпустил и слез с повозки. И потом говорит:

    - Пойдёмте, пожалуйста, фройляйн Мелани… – и снял меня с козел на землю. И прямо у дороги уложил в хлеба. Я обрадовалась, ибо решила, что вот-де теперь и посмотрим, каково это бывает и правду ли рассказывала мне дочка Фердингеров.
Едва только я прилегла, стало быть, там, как он тут же пристроился у меня между ногами.

    - Что это вы надумали, Иоганн?.. – спрашиваю я.

    Но он без лишних разговоров сдавил мне титьки и, в тот же момент я почувствовала, как он входит в меня. Я готова была орать от боли, но он зажал мне рот. И потом, когда он таким манером начал прохаживаться взад и вперёд, мне это даже стало всё больше нравиться. Но только я говорю ему:

    - Что же это вы делаете, Иоганн?..

    Он мне ни словечка в ответ, а только, знаешь ли, брызнул в меня, а потом мы поднялись на ноги, опять уселись на козлы и покатили.

    Лишь спустя долгое время он говорит:

    - Фройляйн Мелани нужно дома вымыться, чтобы никто не заметил крови.

    - Какой такой крови?.. – спрашиваю я.

    - Ну, – говорит он, – это потому что фройляйн Мелани оказалась ещё целкой…

    Я многое отдала бы за то, чтобы узнать, как выглядит и какова на ощупь та вещица, которую он мне воткнул, но не осмеливалась.

    Тут он, когда мы проехали ещё отрезок пути, опять гутарит:

    - Фройляйн Мелани, верно, не станет болтать лишнего, а?..

    Тогда я крепко прижимаюсь к нему и запускаю руку в его портки; он не противится, позволяет мне взять свой хобот, и я игралась с ним, пока на горизонте не обозначились первые дома. Во весь остаток поездки мы между собой и словом больше не обмолвились.

    Лишь под конец он говорит вдруг:

    - Петер-то настоящий враль.

    - Почему?.. – спрашиваю я.

    - Ну, потому что он рассказал мне, будто сношал фройляйн Мелани…

    Я пришла в страшную ярость и побожилась Иоганну, что Петер даже пальцем меня не касался.

    Несколько дней спустя я заглянула в конюшню, и там Иоганн положил меня на ящик с фуражом и отодрал. Но в ту пору хобот входил ещё не так глубоко, как теперь…

    – Так он у тебя целиком входит?.. – спросила я с завистью. – Мотовило взрослого мужчины?

    Она рассмеялась:

    – Ну, разумеется, уже давно, у нашего главного официанта, Леопольда, громадный точно у жеребца и тот входит до самой мошонки, да и хобот помощника священника тоже…

    Она была явно очень горда этим.

    – Мне что-то не верится… – заявила я.

    – Если тебе не верится, лучше оставим, – надулась она.

    Потом, помолчав немного, она предложила мне:

    – А знаешь что, если ты не веришь, пойдём ко мне вместе, я так и так собираюсь зайти в комнату прислуги, потому что досточтимый святой отец ничего мне сегодня не сделал, и если Леопольд окажется на месте, ты сможешь убедиться в этом собственными глазами. Дочка Фердингеров тоже не верила и тоже уже имела возможность разок понаблюдать…

    – Ладно, – согласилась я на это предложение, – я пойду с тобой.

    Мне было очень любопытно увидеть эту красивую толстую девчонку с большими грудями за работой, я надеялась, в конце концов, и сама поиграть её сиськами. Ибо с некоторых пор женская грудь стала вызывать во мне сильное возбуждение. И, кроме того, я надеялась, что мне удастся, возможно, подобраться к какому-нибудь новому хоботу и ещё сегодня исполнить номер, что было бы мне крайне желательно и приятно.