Небо или Песни о Будде

            Небо или песни о Будде, увиденном в замочную скважину
 


     В который раз, выйдя на прогулку, я засматриваюсь на голубое небо с плывущими в нем голубыми облаками. Я не рисуюсь. Я действительно не могу иначе.
Эта привычка пришла ко мне с возрастом. Слишком многое – в том числе и самое мне дорогое – успел я растерять в жизни. И когда я его терял, мне было больно. Иногда очень больно.
     Вообще, уход от нас привычных нам и возлюбленных плотных вещей немного напоминает похороны. А что может быть тяжелей и надрывней русских похорон? Быть может, от них я и сбежал за границу.
     Да, здесь, на Западе прощание с умершими в разы легче. Но и в нем есть некая онтологическая тяжесть, по субстанции напоминающая сверхплотную материю.
И только в буддийских регионах ее нет. Там даже похороны сродни этим самым плывущим по небу облакам. Предельно возможная легкость от предельно болезненной утраты...
     Действительно, в созерцании облаков есть некая ни с чем не сравнимая чистота и безгрешность : здесь принципиальное отличие от лицезрения прочей земной утвари. Отличие в том плане, что оно – и только, пожалуй, оно одно – совершенно бескорыстно. Тогда как любые другие вещи, находящиеся на поверхности земли, могут приобретать при соответствующих обстоятельствах определенное практическое значение.
     Будь то оригинальные города, красивые ландшафты или произведения искусства : эстетический интерес к ним вплотную смыкается с реальной возможностью провести по меньшей мере хорошо время в их жизненно-игровом пространстве. Поэтому в лицезрении земных вещей всегда присутствует та неуловимая, но и неустранимая цепкость, которая всем нам так хорошо известна на примере созерцания интересных женщин : вроде бы там и речи нет о практическом интересе, однако упомянутая бессмертная цепкость в глазу тут как тут.
     И только при взгляде на небо она исчезает. Мгновенно и безостаточно исчезает. Ее место заменяет легкость.  Легкость настолько всеобъемлющая и безграничная, что она кажется нам чужеродной. Она не то что бы нас пугает, но мы как бы бессильны перед ее тишиной и тайной.
     Мне лично немного не по себе, когда я слишком долго смотрю в открытое небо. Но и не смотреть в него я тоже не могу. Вот так и мечется мой взгляд между небом и землей.
     В сущности, если взглянуть на дело с философской точки зрения, небо символизирует последнее освобождение от причинно-следственной связанности вещей. Я это знаю не только умом, но и сердцем. И вот я инстинктивно тянусь к такому освобождению, однако не прилагаю ради его достижения настоящих усилий. Я лишь играюсь в освобождение. Так ребенок играет в войну, никоим образом не желая всерьез в ней участвовать.
     Так неужели же любовное и возвышенное созерцание неба есть единственный, первый и последний акт моего освобождения? Получается, что так. Ведь небо – особенно голубое и с плывущими в нем голубыми облаками – созвучно с жизнью в целом, а не с теми или иными ее конкретными фазами. И это созвучие является, по моему глубокому убеждению, даже основной тональностью человеческого существования. Вот почему небо всем нам и бесконечно близко и бесконечно чуждо одновременно.
     Как легко и бесшумно плывут облака по небу, так сменяют друг друга роли, которые человек играет – и просто не может не играть – в жизни. Роль человека родившегося сменяет роль человека, вошедшего в детство. На смену роли ребенка приходит роль юноши. Затем роль взрослого человека. После нее роль старика. И, наконец, в заключение, роль умирающего человека.
     И как не дано было нам прежде осознать момент перехода из одной роли в другую – хотя это и есть по сути узловые моменты жизни, куда более важные, чем особенно запомнившиеся нам события, которые мы склонны считать определяющими – так и теперь, под занавес земной жизни, мы не в состоянии осмыслить и даже почувствовать последний и, как все это чувствуют, наиважнейший переход в человеческой жизни.
     Кстати, аналог подобного перехода мы имеем в феномене сна, когда момент засыпания ускользает от осознания засыпающего. И получается, что ключевой образ скольжения облаков по небу без каких-либо преувеличений распространяется как на земную и реальную жизнь человека в аспекте ее ролей, так и на роли гипотетически реальных предшествующих и последующих его существований.
     Ничего важнее этого нет и быть не может. Если это и философия, то, как я надеюсь, не умозрительная, а живая и жизненная. А против такой философии нечего возразить. Ее нужно даже приветствовать.
     Оттого и засматриваюсь я снова и снова в голубое небо с плывущими в нем белыми облаками. Но жить нужно дальше. Жизнью, то есть болью и кровью создаются как возрастные фазы, так и любые роли, смысл и итог которых мы потом будем рассматривать, подняв глаза в небо.
     И все-таки вопрос стоит ребром : возможно ли полное отождествление с небом? Достижимо ли окончательное освобождение от бесконечного клубка причинно-следственных связей, которые в простонародье еще называются жизнью?
     Если да, то мы рано или поздно пожалеем о том, что не сумели достить такого освобождения. Если же нет, то Будда не более чем величайший поэт от религии и философии.
     Но если мы любим настоящую поэзию – причем жанр ее не играет роли – то не сможем не заметить, что нет в человеке ничего более поэтического – пусть даже к истине это не имеет прямого отношения – чем освобождение в вышеназванном смысле.
     Вот только практикую я подобное освобождение лишь во время прогулки. Да и то на протяжении малой части ее. Значение слов в нем, как нетрудно догадаться, сводится практически к нулю.