Руслан Волков... окончание

Второй раз Руслан был заброшен в середине марта 1945 года в район Кёнигсберга один, с необычным заданием. Местный резидент перестал выходить на связь. Наиболее вероятная причина - потеря рации или радиста, самых уязвимых звеньев агентуры. Руслан должен был приземлиться в 15км от города, закопать рацию, найти явку по адресу и поступить в распоряжение резидента. Кто он, житель города или заброшенный разведчик, одиночка или член группы, Руслан не знал. Ему объяснили, насколько важна его миссия: наша армия готовится к штурму беспрецедентно укреплённого города, и любые сведения о немецких оборонительных линиях могут спасти жизнь сотням советских солдат. По документам Руслан был власовец, комиссованный из РОА по случаю сильной контузии. Явка находилась в пригороде, поэтому необходимо было преодолеть только первое не сплошное кольцо немецкой обороны, но и здесь можно было угодить в лапы патруля или на минное поле.

Сброс Руслана с малошумного У-2 с предельно низкой высоты остался незамеченным. И дальше всё шло удачно, вплоть до стука в дверь с трудом найденной квартиры. Явка оказалась проваленой, и немцы организовали там засаду. Моего товарища обыскали, и два немца с автоматами повели его куда-то по улицам пригорода. Это был конец. Неожиданно началась сильная бомбёжка. Почти сразу Руслан услышал близкий взрыв, его ударило о стену дома, он упал и на мгновение потерял сознание. Очнувшись, увидел сквозь оседавшую пыль, что один немец лежит неподвижно, а другой стоит на четвереньках и пытается дотянуться до лежащего на земле автомата. Руслан с трудом поднялся и побежал, шатаясь и хромая, ожидая автоматную очередь в спину. Заворачивая за угол, оглянулся; теперь оба немца лежали на земле. Не обращая внимания на продолжающуюся бомбёжку, Руслан выбрался из города и со всеми предосторожностями вернулся к своей рации. 7 дней он голодный скрывался в лесу, выходя только ночью, чтобы отыскать что-нибудь съестное на брошенных огородах. В жильё, даже внешне безлюдное, заходить боялся. К линии фронта не пошёл, так-как фронт сам быстро приближался; кананада слышалась уже совсем близко. Наши войска занимали пригороды, готовясь к штурму города. На 8-й день район, где скрывался Руслан, был освобождён. Впрочем, приключения этого оказалось достаточно, чтобы получить медаль «За взятие Кёнигсберга».

"После соответствующих проверок в особом отделе, двухнедельного отдыха и вручения мне медали, я был откомандирован в Разведотдел Штаба 3-го Белорусского фронта и начал работать радистом-оператором с секретностью высшего порядка. Война вскоре закончилась, и я держал связь с нашими разведчиками на территории, занятой американской и английской армиями. С матерью продолжал переписываться через своего друга Сашку Котова. В феврале 1946 года Кот лично привёз мне в Каунас важное письмо от неё (лично, чтобы избежать цензуры). Мама писала: «…в конце апреля кончается мой срок, но меня, как и других, оставят здесь на поселение. Я не могу больше оставаться в этом краю по состоянию здоровья. Некоторым женщинам разрешают выезд в другие районы (в посёлки не крупнее районных центров), если в Управление Карлага приходит ходатайство и военная характеристика на сына от его начальства. Ещё лучше, если он с этими бумагами приезжает сам - фронтовик с наградами. Прошу тебя, помоги!»

Вот и пришёл конец ниточке, которая началась сочинением биографии при поступлении на завод в 1942 году. Попросил начальника радиоузла полковника Синякина принять меня по личному вопросу. Покаялся, рассказав ему подробно и о командировке родителей в США, и о нашем возвращении в 1937 году, аресте отца, матери, необходимости найти работу, так как мы с бабушкой бедствовали без средств существованя.

Полковник оказался «человеком с большой буквы». Внимательно выслушал сержанта (что бывало редко) и сказал примерно так: «…Я всё понимаю и сочувствую. Однако долг обязывает меня немедленно доложить об этом "ЧП" начальству. Начнутся, конечно, разбирательства… С оперативной работы я обязан сразу перевести вас в хозвзвод - старшина дело найдёт. В лучшем случае, вас переведут в другую часть. Что же касается ходатайства и характеристик, то независимо от решения комиссии (если меня самого не снимут) я обещаю их написать и отправить».

Я, конечно, очень нервничал и внутренне готовился к тому, что меня отправят вслед за отцом. Но, «надежда умирает последней». Как-никак - я доброволец, воевал неплохо, был ранен, награждён орденом и медалями. К счастью - пронесло! Разжаловали в младшие сержанты и откомандировали в гаубичный дивизион. Там, учитывая мой опыт и высший класс радиооператора, назначили инструктором в школу СС (сержантского состава). Начальником школы был подполковник Петренко. Проработав «в поте лица» один месяц и получив хорошую оценку на дивизионном смотре, я набрался смелости обратиться к нему с просьбой о двухнедельном отпуске по семейным обстоятельствам. Пришлось, конечно, рассказать и о «ЧП» в Разведотделе. Мне в жизни всё-таки везёт на хороших людей! Петренко обещал отпуск предоставить при условии, что я ускорю выпуск курсантов на две недели раньше срока.

Курсанты-радисты не подвели, и в конце апреля я уже был в поезде Брест - Москва. Шинель в скатке через плечо, гимнастёрка с орденом и медалями, нашивка за ранение, сапоги начищены до блеска, вроде всё «путём». Но, не тут-то было! Солдатские галифе перешиты на офицерский манер, да и сукно офицерское. Франтоватый лейтенантик - командир патруля остановил меня на перроне Белорусского вокзала: «Нарушение формы - два часа строевой подготовки!». Нас таких набралось с поезда человек 20. Топаем по перрону туда-обратно; девчонки смеются, а взрослые хмурятся. Ещё бы, солдаты-то «сверкают орденами и медалями» в отличие от лейтенантика и патрульных. Да…обидная встреча фронтовиков Москвой-столицей.

   С вокзала на Новослободскую, откуда уходил на фронт. Бабуля умерла, и я ожидал застать квартиру пустой. Ключ сохранился с документами, которые сдаются при отправке на задание. В квартире всё в порядке, но удивляет чистота, начатая бутылка водки, колбаса и хлеб на буфете. Перекусил своим дорожным пайком и завалился поспать часок–другой с дороги. Разбудил меня незнакомый «дядя» в гражданском: «Ты кто такой?». Я встал, натянул гимнастёрку и сапоги и спросил: «А ты кто такой? Я-то вернулся в свою квартиру, откуда ушёл на фронт».

   Незнакомец представился: «Майор НКВД Фёдоров. Давай сержант знакомится». Достал из буфета бутылку, колбасу и хлеб. Пошли на кухню. Я сказал, что в отпуске, еду в Казахстан к матери. Майор всё понял. Рассказал, что квартира принадлежит НКВД и используется для спецработы. На вещи, которые здесь имеются, никто не претендует. Я рассказал, где воевал, что как доброволец рассчитывал на демобилизацию сразу после войны, но оказалось, что она проводится только по году рождения, и служить мне ещё не менее 4 лет. Майор, прощаясь, дал мне свой телефон.

   Взял я у бабушкиных знакомых чемодан, заботливо приготовленный для мамы, если вернётся. В нём бельё, платья, обувь. Продал диван и часть посуды тем же знакомым и отправился в дорогу на «пятьсот–весёлом» поезде. Кто сейчас помнит об этих поездах, состоявших из теплушек с нарами? Иногда едет сутки без остановки, но может и простоять на полустанке два дня. В вагоне познакомился с симпатичной девушкой Олей, тоже ехавшей к матери, после отбытия срока оставленной на поселение. И тут, во время откровенного разговора… о ЧУДО! Оказывается, Оля знает мою маму! Она познакомилась с ней год назад, когда в очередной раз навещала свою мать. Наши мамы одно время работали вместе на территории зоны! Но это ещё не всё - ЧУДО имело продолжение.

   «Пятьсот–весёлый» полз суток пять. На станции Карталы пересадка на Акмолинск. Я занял очередь компостировать билеты, а Оля побежала на привокзальный «хитрый рынок» за едой. Минут через пятнадцать возвращается запыхавшаяся, сияющая. «Ты не поверишь… только не падай! Твоя мама здесь, на рынке, среди группы женщин, получивших разрешение на выезд! Среди них твоя мама!!! Я сказала ей, что ты здесь, и она ждёт тебя у киоска с «газировкой». Беги, и счастливой вам встречи!».

   Мчусь с вещмешком за плечами и чемоданом в руках. Как поверить в такое фантастическое совпадение - встречу на пересадке после 8 лет разлуки. Смотрю издалека. Возле киоска стоит незнакомая женщина, худющая, почти совсем седая, в залатанном ватнике, с котомкой в руках. А я ведь помню маму по американским фотографиям: молодую красивую стройную, на яхте возле паруса, с Тасей на качелях, верхом на коне во время отпуска на ранчо. Мы-то ей посылали наши фотографии, а от неё за 8 лет не было ни одного снимка! Сколько я стоял, не решаясь подойти, не помню, но она меня узнала и неуверенно пошла навстречу с распростёртыми руками. Встретились. Обнялись, улыбаясь сквозь слёзы.

   Я молча повёл маму в привокзальный ресторан. Заказали обед и, по просьбе мамы, графинчик вина. Только теперь, когда она заговорила со мной по-английски, я, наконец, пришёл в себя и понял, что эта старенькая женщина и есть моя мама! Билет в Джамбул у неё уже взят. Бегу к военному коменданту менять маршрут командировки. Комендант, фронтовик с наградами, однорукий инвалид быстро переоформил документы, пожелал счастливого пути. Везёт же мне на хороших людей!

  Ехали с пересадками, говорили без устали, но разве можно обо всём, что произошло за 8 лет, рассказать! Для мамы было неожиданностью, что ей разрешили выезд, но при оформлении документов ей рассказали о пришедшем ходатайстве и характеристике на сына. Я ей, конечно, рассказал всю историю. В Джамбуле сняли комнату и сразу на базар - обмывать нашу встречу! Горячие манты с мясом, бутылка домашнего вина, огромный арбуз. Мама не могла оторвать глаз от этого яркого изобилия: горы фруктов, дынь, овощей, мангалы с шашлыками, казаны с пловом. И всё это после лагерной похлёбки.

   При моём отъезде из Джамбула случилась неприятная история. Мы ходили обедать в привокзальную военную столовую. Талонов на обеды у меня было много, и я хотел оставить их маме. Однако гражданских пропускали туда только по разрешению комендатуры. Я отправился к коменданту, но узнав, что моя мать только что освободилась из заключения, он отказал мне в крайне грубой форме. Я, конечно, вспылил и ответил что-то вроде: «Понюхали бы пороху, были бы другим человеком». В итоге в моей командировке появилась запись: «5 суток строгой гауптвахты за оскорбление офицера», подпись, печать. В Бресте пришлось отсидеть, но об этом ниже.

   Вскоре пришло письмо от мамы. Писала, что в Джамбуле найти работу не удалось, и она переехала к детям подруги «по зоне» в райцентр Токмак. Сразу нашла работу секретаря-машинистки при директоре Авторемонтного завода. Живёт в общежитии, мечтает построить свой маленький домик, о котором мечтала все 8 лет.
   
   Через год мама получила от завода участок, сама составила проект простенького однокомнатного «коттеджа» с большими окнами, кухней и открытой верандой. Позднее райжилотдел даже купил у неё этот план (правда, за смехотворную цену), чтобы рекомендовать его будущим застройщикам. Мама с помощью новых друзей посадила сад и начала изготовление саманных кирпичей, благо научилась этому в лагере. Это были первые шаги новой жизни. В письме она писала: «Русланка, дорогой мой сыночек, строю дом, чтобы ты знал - как бы ни повернулась твоя судьба, у тебя всегда будет крыша над головой, замечательный садик и безмерно любящая тебя мама, всегда готовая принять тебя в свои объятия».

   Каждый день, встав на заре, мама замешивала в яме глину с соломой, формировала и выкладывала сушиться несколько саманных кирпичей. Вернувшись с работы и пообедав, заготавливала очередную порцию глины на близком пустыре, солому из остатков прошлогодних стогов и воду из арыка. На следующий день всё повторялось. С появлением первых просохших кирпичей добавилась процедура укладки их на медленно растущие стены. И так много месяцев подряд ежедневно. Деревянные детали директор завода разрешил изготовить в заводской мастерской по себестоимости. Заводской плотник вставил окна и двери. Когда через год я приехал к маме в кратковременный отпуск, крыши ещё не было, но мы уже ночевали в почти готовом доме. (На строительство у Ины ушли все деньги, сэкономленные от зарплаты, и вещи, привезённые Русланом). Последняя моя поездка в Токмак в ноябре 1948г была печальной. По просьбе мамы я приехал, чтобы попращаться с умиравшей сестрой".

   Теперь покинем ненадолго Руслана, чтобы рассказать о судьбе его сестры Таси. Мы оставили её в 1938 году, когда, сломленная арестом и отца, и матери, красивая светловолосая восьмиклассница, всегда жившая под родительским кровом, не приученная к жизненной борьбе, замкнулась, ушла из дому и стала жить самостоятельно. Не смотря на все старания, бабушке удержать её не удалось. В предвоенные годы она то изредка появлялась дома, то исчезала надолго. Приходила чаще худая и голодная, но иногда накрашенная и дорого одетая; тогда оставляла бабушке деньги. О себе ничего не рассказывала, но бабушка была уверена, что она связалась с бандитами. В начале войны Тася эвакуировалась в Сибирь с каким-то инженером и надолго исчезла. Лишь в конце 1947г Ина плучила от неё письмо.

   "Дорогая мамочка! Извини меня, что я так упорно молчала, получая от тебя из лагеря ласковые нежные письма. Ведь я тебя никогда не забывала и любила тебя. Но если бы ты знала, сколько раз я начинала письмо и, не закончив, рвала. Много я страдала, скитаясь среди чужих людей. Где только не работала, где только не жила! Мамуся, тебе так долго пришлось самой страдать, и если бы я написала, как жила все годы до окончания войны - тебе было бы ещё тяжелее. А потом, мне было очень стыдно за себя.... Мамочка, мне обязательно надо к тебе приехать. Скорее всего, мне осталось жить совсем не долго. Я больна туберкулёзом. Руслан видел меня в прошлом году, он бы ужаснулся, увидев меня сейчас. Здесь я никому об этом не говорю, так как думаю, что даже Александр Васильевич, как бы сильно он меня ни любил, не оставит меня у себя, узнав о болезни. Врачи, правда, говорят, что при строгом режиме и питании я могу поправиться. Мне необходимо уехать из Москвы, чтобы если не совсем спасти жизнь, то хотя бы продлить её ненадолго. Мама, мне так тяжело просить тебя о помощи, но у меня нет другого выхода. Разреши мне приехать к тебе, может быть, я немного поправлюсь. Помоги мне в долг, который я отдам, как только буду работать пока есть силы. Продавать мне нечего. Мой адрес.... Твоя дочка.

   Это письмо пришло практически одновременно с Тасей. Деньги на дорогу она получила при расчёте. Ина, со свойственной ей энергией предприняла титанические усилия, чтобы спасти умирающую дочь. Больше месяца Тасю лечила заводской врач, назначила иньекции, покой, калорийное питание. Ина делала всё возможное, но средства (45руб зарплаты) были ограничены. Немногочисленные ценные вещи давно ушли на постройку дома. Пришлось нести на "толкучку" всякую рухлядь. Тася немного окрепла, стала вставать. В бесконечных разговорах она рассказала печальную историю своей неудавшейся жизни. Рассказывала отрывками, без подробностей, стыдясь называть вещи своими именами. Инженер, с которым она эвакуировалась в Томск, быстро исчез, бросив её без средств существования. Где-то она работала, где-то ютилась и, наконец, с неимоверными трудностями вернулась в Москву. Свою комнату в Москве она потеряла, так как не оформила, как следует, эвакуацию, и квартплату не вносила. Так она оказалась бездомной - бабушка умерла, Руслан был в армии. Она скиталась по вокзалам, спала в подъездах домов, страшно бедствовала, но в конце концов выкарабкалась: поступила на работу на хлебозавод и сняла комнату за городом. Теперь она была сыта, и у неё была крыша над головой. В электричке Тася познакомилась с пожилым экономистом. Знакомство кончилось переездом Таси на его дачу на станци Шереметьевская. С ним она жила около года, продолжая работать на хлебозаводе. Нет сомнения, что все эти чудовищные передряги сказались на её здоровьи.

  К весне у Таси появились сильные боли в желудке. Пришлось лечь в больницу. Это не дало улучшения, и тогда Ина решила испытать последнее средство - показать её "светилам" в столице Киргизии. Но предоставим слово Ине: "Вспоминая чёрный день, который мы провели во Фрунзе, хочется кричать от боли и возмущения. По раскалённым улицам мы брели из одной больницы в другую. Нигде не хотели брать мою больную дочь. Наконец люди подсказали: нужна взятка или звонок сверху. И то, и другое было вне моих возможностей. Тася совершенно выбилась из сил, я буквально тащила её на себе. Так мы добрались до клиники при Мединституте. В приёмном покое я уложила Тасеньку на скамейку. Доведённая до отчаяния, я готова была бить стёкла, чтобы обратить на себя внимание. Пусть меня заберут в милицию, лишь бы приняли больную дочь. К счастью дело до этого не дошло. Смерив температуру (39 град.) и выслушав мои объяснения, врач распорядилась принять больную. Этот нормальный акт я восприняла как чудо и готова была целовать руки врача.

   К Тасе меня не пускали, но через три недели я получила открытку - диагноз готов, и больную можно взять домой. И я, и Тася понимали, что это значит. Пока дочь одевалась, лечащий врач вручил выписку и сказал, что вылечить больную нельзя, у неё туберкулёзная интоксикация всего организма. Был очень вежлив, пожал мне руку. Тасенька уже не вставала, лежала задумчивая. "О чём ты думаешь, детка?" - "Вспоминаю Америку, кэмп, озеро, как я танцевала с Чкаловым". Я принесла ей котёнка, она играла с ним. "Мама, ты не думай, что мне тяжело умирать. Впереди не видно ничего хорошего. Снова надвигается война со всеми ужасами. Стоит ли жить в этом страшном мире? Счастье существует только в книгах". Тасенька угасала. Я написала об этом Руслану. Он получил двухнедельный отпуск и приехал. Сидя у постели сестры, развлекал её своими рассказами, смешил. Тася умерла 13 ноября 1948 года. Ей было 26 лет".

   «Строгая гауптвахта», которую Руслан отбывал по возвращении в Брест в 1946г (согласно записи в командировке), имела печальные последствия. Специальной гауптвахты в подразделении не было, и его поместили под замок в дощатый сарай. Пять ночей на холодной земле, на тонкой подстилке вызвали острый плеврит, который  и явился первопричиной возникшего в дальнейшем туберкулёза. Предрасположенность к чахотке, несомненно, была у Руслана наследственной. От неё умер мамин отец, старшая её сестра Лида и сестра Руслана Тася. До начала 1949г Руслан продолжал служить. Открытая форма туберкулёза обоих лёгких была диагностирована у него через 4 месяца после того, как он провёл 8 дней у постели умирающей Таси. После непродолжительного лечения в госпитале в Минске, его комиссовали.

   В Москву вернулся инвалид 1 группы с пневмотораксом на обоих лёгких, с военной пенсией по инвалидности (47 рублей), без профессии, без родных и без жилья. Прежнюю квартиру одинокому инвалиду "чекисты" вернуть отказались, пообещав подыскать замену, но за неё ещё предстояло бороться.

   И здесь Руслана буквально спасла удивительная женщина - Лена Запольская, первая жена Ильи Герценберга. Светлой памяти Лены мама Руслана посвятила главу своей книги, выдержки из которой я привожу: «После расставания с Ильёй в Италии любовь наша развивалась и крепла в переписке. Незадолго до отъезда на Родину я получила письмо от Лены Запольской - жены Ильи: «Ина, я вынула ваше письмо у Ильи из под подушки, когда он спал. Не осуждайте меня, я просто не могла удержаться. Я люблю Илью и пережила с ним большое счастье, за которое бесконечно ему благодарна. Не знаю, как жить без него, но мешать вашему счастью не буду. У меня нет к вам ни капли злобы и, чему сама удивляюсь, нет ревности. Не сомневайтесь в его любви….»

   Вся Лена в этом письме - её благородство, прямота, душевная красота. По дороге в Москву мой поезд остановился на 20 минут в Минске. Выходя из вагона, я столкнулась с высокой худенькой черноволосой женщиной с букетом цветов. Большие синие глаза смотрели на меня с вопросом: «Вы Ина?» - «Да» - «Я Лена. Эти цветы для Вас». Лена была здесь в гостях у брата. Илья написал ей, каким поездом я еду. Мы послали ему телеграмму: «Привет из Минска. Лена. Ина». Это была мысль Лены. Она знала, что его обрадует наша встреча.

   Симпатия, которую мы почувствовали тогда друг к другу, впоследствии перешла в большую дружбу, в искренность которой не верил никто, кроме Ильи. Промелькнули два года. Мы с Ильёй встретили Лену в Берлине. Вместе отправились в экскурсию по Шварцвальду. Лишь один эпизод там показал мне, что она по-прежнему любит Илью. Много лет спустя и Лена призналась мне, что тогда единственный раз в жизни испытала жгучую ревность. Шли годы, Лена вышла замуж, она нуждалась в теплоте домашнего очага, Илья трагически погиб. Любовь к нему она перенесла на его сына Руслана. Против воли мужа она приютила больного бездомного юношу, согрела и выходила его. В 1956 году, когда после 18 лет разлуки я вернулась в Москву, мы встретились как старые друзья».

   Муж Лены был настроен против Руслана отнюдь не из ревности к её первому мужу. Назревала новая волна террора против «космополитов», генетиков и прочих, и он боялся принимать в доме сына репрессированных родителей без прописки и работы. Руслан понимал это и при каждом удобном случае оставался ночевать у Котова, а позднее за шкафом у новой знакомой (будущей жены) Инны, которая жила тогда с подругой.

   За жилплощадь пришлось сражаться 7 (семь!) месяцев. Руслан писал и ходил в военкомат, в Мосжилотдел, в Моссовет, в НКВД, владевший его прежней квартирой, и т.д. Везде обещали, не забывая напоминать, что без прописки он в Москве жить не имеет права. Но дело с мёртвой точки не сдвигалось. Всё это время Руслана без прописки нигде не брали на работу, не прикрепляли ни к одной больнице. К счастью, нашёлся врач, который из жалости, нарушая все инструкции, согласился лечить парня, в том числе поддувать пневмоторакс «с заднего крыльца». (Лечение пневмотораксом обычно занимает 1,5 года). Наконец, майор НКВД Фёдоров, курировавший квартиру–«явку» пообещал помочь, если Руслан перестанет писать жалобы.

   Руслану дали комнату размером 11кв.м с печкой, которую надо было топить дровами, на Донской улице. Это был старый особнячок с большими покоями, разгороженными на многочисленные клетушки. К счастью, комната Руслана, выгороженная на лестничной площадке 2 этажа, имела отдельный вход, что позволило ему через год не только зарегистрировать брак, но и привести в новые "хоромы" молодую жену. Инна Волкова, студентка филфака МГУ, полюбившая Руслана (взаимно), без оглядки связала свою жизнь с инвалидом, имевшим семиклассное образование и неясные перспективы излечения. Ещё удивительнее, что родители Инны благосклонно отнеслись к выбору дочери и, когда родился Кирилл, переехали жить в Вербилки, освободив свою квартиру для молодожёнов. Руслан в своей короткой жизни повидал уже немало и при регистрации взял фамилию жены, считая, что будущим детям легче будет жить с фамилией Волковы, чем Герценберги. Брак этот, видимо, был освящён и на Небесах. Руслан постепенно избавился от своего недуга, и супруги прожили вместе более 50 лет.

   Теперь посмотрим на этот этап жизни Руслана глазами мамы: "В апреле 1949г я получила письмо от главврача военного госпиталя в Минске. Он сообщал, что у Руслана открытая форма туберкулёза и спрашивал, могу ли я взять его к себе и создать благоприятные условия для лечения. Потрясённая, я не знала, что ответить. Неужели это последствия его пребывания у постели умирающей сестры? Я не хотела брать Руслана в дом, где умерла Тася; меня охватил суеверный страх. Да и климат Токмака не оченнь подходил туберкулёзному больному. Ясно одно - надо спасать сына. Действовать быстро и решительно. Продать дом (другого выхода не было) и поселиться в высокогорном районе Кавказа, поближе к знаменитой Теберде. Там он выздоровеет. Он должен жить. Из справочника я выбрала места с подходящим климатом и разослала письма в учебные заведения с предложением своих услуг, как преподаватель английского языка. Пришёл положительный ответ из Георгиевска, городка на Северном Кавказе.

   Удивительно, как легко я рассталась с домом и садом, вложив в них столько любви и труда. Но я как одержимая стремилась к одной цели. Дом продала первому покупателю за смехотворно малую сумму. В госпитале ко мне вышел бледный худенький юноша в сером халате: "Мама, у меня самый настоящий туберкулёз". Руслан подавлен, но твёрдо верит в выздоровление. Договариваемся, что я возьму его, как только устроюсь. Это было в июле 1949 года.

   Георгиевск оказался грязным пыльным городком, совсем не подходящим для туберкулёзного больного. Там я проработала всю зиму. Руслан тем временем покинул госпиталь и уехал в Москву - бороться за утерянное жильё. Получив через 7 месяцев комнату, слёг в больницу, а затем лечился в подмосковном санатории. Весной 1950 года я нашла то, что искала - место школьного учителя в горной станице Зеленчукская, поистине райском уголке. Сняла просторную комнату со стеклянной террасой. Работаю в школе, по вечерам готовлюсь к очередной сессии заочного отделения Ставропольского института иностранных языков. Приехал Руслан. Здоровье его медленно, но неуклонно восстанавливается. Мне удалось купить ему путёвку в санаторий в Теберде. Пять месяцев лечения пошли ему на пользу. Ещё раз Руслан приезжал ко мне на летние каникулы, когда учился в Гнесинском училище".

   Следующий этап жизни Руслана начался ещё до женитьбы разговором с соседом по палате подмосковного санатория. Выслушав моего товарища, пожилой мужчина сказал: «Тебе надо устраиваться в какой-нибудь дом отдыха или санаторий, лучше музыкальным работником, вроде «затейника». У тебя же абсолютный слух, я слышал, как ты мелодии насвистываешь. Окончи какие-нибудь курсы. Комнату с удобствами всегда предоставят, питание трёхразовое бесплатное, работа не пыльная, и все девчонки твои». Не знаю, что больше Руслана впечатлило, может быть - девчонки? Узнал, что в Гнесинском училище есть отделение «хоровое дирижирование», куда можно поступить, не будучи ни вокалистом, ни инструменталистом. Решил поступать. В одном из московских клубов получил разрешение заниматься на рояле, стоящем на эстраде, когда зал пустует. Обзавёлся самоучителями. Занимался почти всё лето и осенью поступил на это отделение. Теперь к пенсии прибавилась стипендия - 24 рубля. Жить можно. В качестве "инструмента" хорошо освоил гитару. Учился три года, пока на очередной медицинской комиссии врач не сказал: «Что? Дирижёр хора? Массовик-затейник? Вы что, с ума сошли? Всегда в помещении, с кучей людей, которые вздымают пыль в танцах-плясках? Всё ваше успешное пока лечение пойдёт насмарку. Вам надо на свежий воздух, пасечником, бакенщиком, лесником…». Мысль о "свежем горном воздухе" высказывала не один раз и мама, безусловный "специалист по чахотке". И не только, как мы знаем, высказывала.

   В коридоре поликлиники толпились бойкие парни и девушки, проходившие какую-то комиссию, занимавшие очереди во все кабинеты и сразу для всех. Оказалось геологи перед «полем». «Возникать» при девушках не хотелось, пришлось ждать. С одним из геологов разговорился: «Свежий воздух? Так ты радист? Тебя нам Бог послал! На Горный Алтай хочешь? Мечта туристов! Зачислить можем хоть завтра». Так Руслан стал радистом в Алтайской экспедиции и познакомился с начальником партии А.Дергуновым, впоследствии самым близким другом. Как и многие другие наши техники и радисты, вскоре он поступил на вечернее отделение геологического факультета МГУ, успешно защитил диплом и стал полноценным геологом.

   Обучение в "Гнесинке" не прошло для него даром. Там он впервые соприкоснулся с миром музыки, в том числе классической, полюбил его и решил с ним не расставаться. Училище окончил с хорошим дипломом. Затем, вместе с Дергуновым поступил на курсы шестиструнной гитары, которые вёл наш знаменитый гитарист-виртуоз Иванов–Крамской. Шестиструнная гитара в те годы считалась «серьёзной» классической и была распространена очень мало, в отличие от семиструнной «цыганской».

   Когда Алтайская экспедиция закончила геологическое картирование региона, и геологи начали «разлетаться» по другим экспедициям, Руслан получил заманчивое предложение от одного из своих учителей в МГУ профессора Муратова перейти в иностранный отдел Академии Наук. Сыграло свою роль уникальное владение разговорным английским языком, которое Руслан как то случайно продемонстрировал Муратову. Ежегодные длительные полевые работы уже несколько утомили моего товарища, Инне было трудно по полгода одной справляться с ребёнком, и Руслан предложение Муратова принял.

   Работа секретаря иностранного отдела частично была бумажной, а частично необычной, очень интересной. Руслан должен был сопровождать приехавших по приглашению Академии известных иностранных геологов в качестве переводчика, гида и организатора досуга. Наиболее интересными его подопечными были австралийский профессор Уиллер и, особенно, американский профессор Краузкопф. Краузкопф был другом и неофициальным советником президента Кеннеди, и было «велено» оказывать ему особое внимание. Руслан сопровождал своих подопечных повсюду: в музеях, театрах, прогулках по Москве, кафе и изредка даже ресторанах. По их просьбе рассказывал о нашей жизни, детали которой их часто поражали, и выслушал массу рассказов об Австралии и Америке, которые поразили его ещё больше. Не удивительно, была эпоха железного занавеса. С профессором Краузкопфом они подружились и затем много лет переписывались. Удручала только необходимость составлять отчёты о пребывании его подопечных в Москве для наших «органов», но Руслан относился к этому «творчески» и не написал ничего, что отяготило бы его совесть.

   Была одна беда. Резко возросли расходы семьи: Руслан вынужден был одеваться совсем не так, как одеваются геологи - зимой джинсы и свитер, летом бесплатная спецодежда. И если билеты в Большой театр, Третьяковку и др. без проблем оплачивали гости, то в кафе и ресторане Руслан не мог принять предложение заплатить за него, несмотря на скромность своих заказов. Кроме того, была ещё масса мелких, но неизбежных трат. Зарплаты и небольших «представительских» сумм катастрофически не хватало, бюджет семьи рушился.

   Одним словом, двух лет вполне хватило, чтобы семья вконец «обнищала», и Руслан почувствовал острую необходимость снова поехать «в поле». Ему повезло. Как раз в это время организовалась Монгольская экспедиция, куда набирали, в первую очередь, геологов, работавших в приграничных с МНР районах: Горном Алтае и Туве. Там мы с Русланом и встретились, прожили в одной палатке три сезона, он был моим напарником в длительных сплавах по рекам. По монгольским материалам через несколько лет Руслан защитил кандидатскую диссертацию. Мне приятно, что я этому способствовал, поскольку из шести проявлений фосфоритов, которые он описал в своей работе, пять открыл я. Ещё два года проработал Руслан в составе советской экспедиции в Иране.            

   70-е, 80-е годы у технической интеллигенции Москвы был своеобразный образ жизни, заданный «оттепелью» 60-х. Увлечение прогрессивным театром («Таганка», «Современник»), кинематографом (Тарковский, Рязанов, Герман), выставками авангардной живописи, бардовской песней, походами на байдарках. Складывались многочисленные компании не только по работе, но и по интересам. Руслан - самый желанный гость любой компании. Всегда с шестиструнной гитарой, интересный рассказчик, исполнитель бардовских и английских песен, очень приятный в общении. Он и лично знал многих бардов - Анчарова, Сидорина, Городницкого, исполнял совсем новые и неизвестные песни и баллады. (Почему-то сейчас вспомнились "Баллада о маленьком органисте, который на концертах Аллы Селенковой заполнял паузы, когда певица отдыхала" - М.Анчарова и грустный вальс из кинофильма "Мост Ватерлоо" на английском).

   Во всех компаниях женщины были от него «без ума» - внешность киногероя, приключенческая юность разведчика, романтическая профессия геолога, гитара, абсолютный слух и приятный голос. Кратковременные романы были неизбежны, но Руслан, насколько я знаю, никогда не был их инициатором. Инна относилась к этому спокойно. Она понимала, что узы, связавшие её с Русланом, находятся совсем в другой сфере. Лишь однажды увлечение было серьёзным, но об этом ниже.

   В эти годы Руслан возобновил работу в Академии, материальное положение семьи укрепилось двухгодичной работой в Иране и поддерживалось частыми, иногда длительными поездками за границу - железный занавес чуть-чуть приподнялся. Наиболее интересныой была работа руководителем советской геологической экспозиции на ЭКСПО-67 в Монреале, на ЭКСПО–74 в Спокане (штат Вашингтон) - обе по 6 месяцев, международные геологические конгрессы в Индии и Японии, поездка с высокопоставленными геологами в штат Техас.

   Здесь надо вернуться к «американскому» языку Руслана. Общаясь в детстве 5 лет с «американской улицей», благодаря совершенному слуху и музыкальной памяти он идеально освоил именно американский разговорный язык, включая слэнг, и помнил его всю жизнь. В Монреале посетители выставки вначале говорили ему: «Никогда не поверим, что вы русский. Мы что, не отличим коренного ньюйоркца от иностранца?». А через три месяца пребывания в Канаде: «Какой вы русский, мы что, не отличим коренного канадца от иностранца?». Однажды, приглашённый канадским геологом в гости, он, конечно, захватил гитару и потом «пошёл по рукам». «Вы знаете, в советском павильоне есть один гид-геолог с прекрасным английским, пригласите его в гости, не пожалеете!». И приглашали, собрав своих друзей. Вечера были свободны, общаться было интересно, и Руслан охотно принимал приглашения, пел наши песни и рассказывал канадцам о нашей стране, заодно узнавая массу нового о Канаде и США. То же было и в Спокане.

   В эти годы «железного занавеса» и для нас он был основным источником неофициальной удивительной информации об этих странах. Мы узнали, например, что «там» машину меняют каждые два–три года «из престижа». Если у тебя трёхлетняя машина, значит дела твои идут неважно, и с тобой лучше не иметь финансовых отношений. (У нас за машиной надо было стоять в очереди много лет). Узнали, что «там» курятина - самая дешёвая еда, бройлеров можно быстро выращивать на больших механизированных фермах и "простой человек" может запросто зажарить в электроплите и сразу съесть целую курицу. (У нас курица была дороже любого другого мяса.) Узнали, что трубы магнитогорских заводов с густыми шлейфами дыма в сторону жилой застройки, которые гордо демонстрировались в коротком фильме в нашем павильоне, у канадских зрителей вызывали громкий ропот ужаса. (У нас слово «экология» тогда было почти неизвестно). Узнали, что профессор геологии штата Вашингтон может жить на ранчо, и оттуда ездить «на работу» в машине по прекрасному горному шоссе. На ранчо он выращивает на продажу два десятка мясных бычков, похожих на больших бизонов, которых его сын-подросток ежедневно утром перегоняет с участка, где они траву уже съели, на новый участок «по кругу». Через неделю они вновь оказываются на первом участке, где трава уже подросла. За это сын получает от отца зарплату. Узнали, что когда при переезде с нефтяного месторождения в столицу Техаса Хьюстон у нашей делегации возник какой-то вопрос, сопровождающий американец прямо из машины (из пустыни) связался с Хьюстоном и вопрос решил. Понятия «сотовая связь» тогда ещё не было, но у американцев уже была бытовая телефонная связь через спутник, поразившая наших замминистров. Узнали, что в гостинице Хьюстона кровать сама нежно усыпляет, а затем так же нежно будит постояльца, включая поочерёдно слабое голубое, постепенно усиливающееся освещение и такую же нарастающую музыку. А если не проснулся вовремя, может и прикрикнуть! И так далее…

   К Монреалю относится и единственный, насколько я знаю, серьёзный роман Руслана. Молодая американка была очень привлекательна, строила заманчивые планы совместной жизни, интересной работы и путешествий, открыла Руслану такие стороны любви, которые в нашей стране «без секса», были неизвестны или уголовно наказуемы. К тому же Руслан был в «роковом» сорокалетнем возрасте. Была борьба между любовью к своей стране и семье (уже родился второй сын Дима) и желанием всё круто изменить. Когда первый угар страсти несколько утих, Руслан, конечно, сделал правильный выбор. Но видения долго его преследовали.

   К этому же периоду относится и работа Руслана в качестве гида - "халтурка", которой он иногда занимался не столько для заработка, сколько "скучая" по языку. (Я думаю, ему просто нравилось удивлять иностранцев своим "common eanglish"). Он состоял на учёте в "Интуристе", и когда возникало ЧП с гидами или переводчиками, его вызывали, чтобы "закрыть брешь". Как переводчик он мог сопровождать любой маршрут сразу, а как гид - после пары тренировок с профессионалами.

   Конечно, было бы удивительно, если бы в наш бурный век неприятности совсем миновали человека. Было неожиданное обострение туберкулёза, на этот раз в виде так называемой «туберкулёмы», редкой трудно излечимой формы. К счастью, уже были сильные антибиотики, и ещё не было их «резистентности». Старший сын Кирилл, подныривая в бассейн "Москва" под жёсткий резиновый фартук, ударился о него головой и повредил шейный отдел позвоночника. Несколько лет ему пришлось ходить с жёстким шейным корсетом. Ну и как же без пожара! Пожар начался днём в лифтовой шахте дома на Тверской–Ямской. Квартира Руслана пострадала больше других. Выгорела она не сильно, но все вещи, мебель, одежда и, главное, книги были безнадёжно испорчены копотью. Квартиру семье выдали новую, но по достатку и памяти о родителях удар был нанесён не хилый. Первое время пришлось занимать деньги и продавать кое-что из сохранившегося. Кредиты тогда давали так же охотно как сейчас, но не банки, а друзья - бессрочные и беспроцентные. Но как было мудро написано на кольце царя Соломона: «Проходит и это». Все неприятности и несчастья проходят. Главное, иметь общий позитивный настрой, которым, несомненно, обладал мой близкий товарищ.

   Умер Руслан в 85 лет от тромба после операции на тазобедренном суставе. Инна пережила его почти на 10 лет. Физически она, конечно, сдала, но полностью сохраняла живой ум и прекрасную память, которой я не преминул воспользоваться, уточняя этот текст. Оба сына работают. Подарили маме и внука и внучку.

   ПОСЛЕСЛОВИЕ. Чем дальше я работал над этим текстом, тем яснее понимал, что история жизни Руслана (и страны) получается не полной без описания жизни его матери - поистине удивительной женщины. Может быть надо написать и о ней? Пока отмечу лишь основные вехи жизни Ины Ильиной, после нашего расставания с ней в станице Зеленчукской.

   Декабрь 1951г - получение диплома с отличием в Ставропольском педагогическом Институте иностранных языков. 1952-1956гг - работа в этом институте старшим преподователем.

   Весна 1956г (после разоблачения "культа личности") - выход на пенсию и перезд в Москву, чтобы добиваться реабилитации своей и мужа. 1957г - получение комнаты, а потом и однокомнатной квартиры в Москве.

   1957-1977гг - многочисленные поездки по стране ("ни одного лета в Москве"), окончание воспоминаний о своей жизни "Мой век", которые заканчиваются фразой: "Спасибо судьбе, что она одарила меня одним талантом - умением быть счастливой, видеть красоту и радоваться ей даже в самые тёмные дни".

   Ина Ильина умерла в 1992 году. Ей было 93 года.