С чего начинается память

Удивительное явление - память. Бывает, что-то важное уходит из неё безвозвратно, а какие-то случайные казалось бы события, картины и даже запахи помнишь всю жизнь. И когда у человека появляется способность запоминать? В год, в два, в три, в пять лет? При том, что у меня отвратительная память на вещи, необходимые в быту и на работе, моя память хранит картины из очень раннего периода моей жизни. Мне самому в это трудно поверить, но усомниться в этом. кажется, нет оснований.

САМОЕ РАННЕЕ
Четыре, по-видимому, самых ранних воспоминания почти фотографичны. Первая (за правильную временную последовательность не ручаюсь) картинка такая: Большая веранда (или терраса) деревянного дома. К перилам привязаны оседланные кони (два или три), а за ними до горизонта - ярко жёлтое поле. И всё. Жарко.
Вторая фотография памяти: Большой двор (или просто пространство около дома), заросший дикой травой, с небольшой мощёной (или просто вытоптанной) площадкой вокруг колодца, обложенного серым камнем. И тоже всё. И тоже никаких людей на фотографии нет.
Совсем недавно моя сестра Тамара, она старше меня на пять лет, поздравляя меня с днём рождения, написала в письме, что помнит, как я родился на свет. Произошло это в доме, где жили тогда мои родители. Её же весь этот день продержали на веранде этого дома. Было это в станице Потёмкинской. Ещё она написала, что хорошо помнит это время, помнит детей, с которыми она там играла. И между прочим вспомнила, как во время игры в прятки, мой двоюродный брат, прячась, прыгнул в колодезное ведро, и оно упало в колодец. Брату было 4 - 5 лет. Когда дети, не сумев вытащить мальчишку из колодца, позвали взрослых, уже было поздно. Всего этого я не знал, но картинки в памяти хранились. Тогда мне не могло быть больше двух лет, потому что позже родители вернулись в Сталинград.
Ещё две картинки, относящиеся к тому же времени: Я сижу на полу, а над моей головой взрывается электрическая лампочка. Другая - горящая ёлка и отец, сбивающий с неё одеялом пламя. Первичность этих картин не безусловна, потому что уже давно мне было известно из рассказов мамы, что был случай с шаровой молнией, попавшей в наш дом, и был случай, когда у нас от упавшей свечки загорелась новогодняя ёлка. Могло быть так, что воссозданные воображением при мамином рассказе картинки так и остались в моей памяти. Хотя... Уж очень по своему статическому характеру они похожи на две первых.
Всё, что можно отнести к последующему периоду времени (36 -37(?) годы) это уже “живые картинки”. Тогда мы жили в “многоэтажном” (3 - 4 этажа?) каменном доме в большой и пустой квартире. Из окна было видно, как по вечерам во дворе с передвижной установки на полотняном экране, натянутом между двух столбов, показывали мультипликационные фильмы. В одном из них герои пели песню, которую можно было слышать ещё не так давно: “Мы едем, едем, едем в далёкие края, хорошие соседи, весёлые друзья...” По утрам из того же окна я смотрел, как отец уезжал на работу на газике (или форде?) с откидывающимся верхом. Помню, как в гости к маме приходила жившая в том же доме тётя Зоя (Зоя Михайловна Зубкова) с Юлькой. Они почему-то приходили со своим горшком, и случалось, что с Юлькой мы вели долгие беседы сидя в прихожей каждый на своём горшке под вешалкой с верхней одеждой. Из того времени я помню песню, которую пела мама: “Как же так, резеда, вдруг героем труда, отчего, объясните вы мне...”(испытываю затруднения с синтаксисом). Ещё помню, как родители взяли меня в гости в дом с ослепительно яркими комнатами. Не знаю было ли это там главным развлечением, но меня заставляли прятаться, а потом “искали”. Прятался, естественно за партьерой, закрывавшей дверь на балкон. У хозяина квартиры была странная фамилия. Кажется потом он имел какое-то отношение к аресту моего отца.

ДУБОВКА
В 37 году родители уже жили в Дубовке. Это время было недолгим, но из него я помню уже довольно много. Городок расположен на высоком волжском берегу и сбегал к реке. Жили мы в деревянном доме с горшками цветов на окнах и большими высокими деревянными воротами во двор. Как-то мама сказала: “Пойдём стричься. Ты так оброс, что тебе нельзя показываться на улице. Будешь выглядывать из подворотни.” За точность естественно не отвечаю, но что-то в таком роде, потому что помню, как я стал примериваться, как это можно выглядывать из-под ворот, и как при этом выглядит улица. Там я первый раз увидел похороны. Хоронили милиционера, которого сбила машина(!). Мы приехали в Дубовку ещё зимой. А весной, когда вдоль улиц к Волге побежали ручьи, а канвы стали похожи на горные реки, я уронил в такую канаву плюшевого мишку. Я был очень расстроен и, утешая меня, отец обещал отправиться на лодке и отыскать мишку в Волге. Вечером он в самом деле принёс мне мишку.  Когда стало тепло, в степи зацвели дикие тюльпаны. Родители со мной и компанией приятелей (или сослуживцев отца?) выезжали на пикник посмотреть на это чудо. Тогда я увидел сусликов, которых водой выгоняли из их норок. Я никак не мог взять в толк, почему этих симпатичных зверушек родители считают ужасно вредными. Помню ещё долгую ночную езду на машине по степи. По-видимому водитель потеряв дорогу ехал наугад и вдруг машина резко затормозила на краю обрыва. Потом мы заночевали в каком-то случайном доме, где хозяева поили нас чаем с мёдом.  Однажды произошёл случай, который, принимая во внимание год на календаре, не назовёшь незначительным. Отец что-то делал со своим пистолетом, толи чистил, толи перезаряжал, и пистолет неожиданно выстрелил. Пуля попала в висящий на стене портрет Михаила Ивановича Калинина (что портрет именно его, узнал я позже). Портрет сняли и спрятали за сундук. Кажется, это все воспоминания, которые можно отнести к этому времени. Ещё - только картинка странного сооружения, представлявшего собой довольно большую площадь (кажется, овальной формы, но может быть и квадратной), ограниченную со всех сторон высокой стеной. Странность для меня была в этой стене. Она была деревянной, двухэтажной и крытой. Второй этаж был как бы балконом (хорами), опирающимся на деревянные столбы и разделённым на  отсеки, открытые внутрь двора. По второму этажу можно было обойти стену по кругу. Наверное это было чем-то вроде хоздвора, потому что на этой огороженной площади стояли разнообразные телеги и автомобили.
Летом или осенью 37 года отца вызвали в Сталинград, и там он был арестован. Мы с мамой уехали из Дубовки, и я там больше не был никогда.

БЕЗ ОТЦА
В Сталинграде нас приютил мамин родной брат дядя Митя. Они жили в полуподвале, в котором было две комнаты. Одна, проходная, была мастерской. Дядя Митя был столяром. В ней стоял большой верстак, было много досок, деревянных заготовок и инструментов. От всего этого и стружек на полу всегда вкусно пахло свежим деревом. Вторая комната была гораздо меньше, зато в ней было два окна, в которые можно было смотреть на ноги прохожих. К подоконникам были привязаны бутылки, в которые стекала дождевая вода, просачивающаяся через оконные рамы в сильные дожди. Часть комнаты была отгорожена занавеской, там стояла наша с мамой кровать. Дом был старый, двухэтажный. Первый этаж - каменный, а второй - деревянный. На него вела длинная закрытая лестница в один марш. Поднимаясь по ней можно было в окна смотреть на двор дома. Двор был маленьким, но из него через калитку можно было выйти на большой заросший бурьяном пустырь за домом. Фасадом дом выходил на улицу, которая называлась Краснофлотской. (Теперь этой улицы в Волгограде нет ни под каким названием, а Краснофлотской сейчас называется  другая улица в городе, которой раньше не было). Проходящая мимо дома часть улицы была не асфальтированной и, кажется, даже не мощёной. Хотя дальше она становилась и шире, и благоустроенней. Там был кинотеатр, названия его я не помню. Но помню афишу во всю его высоту, на которой в полный рост был нарисован Чарли Чаплин. В нашем доме было много детей, дружная разновозрастная компания с утра до вечера копошилась во дворе и на пустыре. Когда над домом пролетали самолёты компания кричала: “Ероплан, ероплан, посади меня в карман, а в кармане пусто, выросла капуста”. Были ещё какие-то кричалки, которые я уже забыл. Ко мне все относились очень хорошо - наверное жалели. Мне говорили, что мой папа лётчик, и сейчас улетел далеко, но скоро вернётся. У нас были и враги. Ими были дети из дома на другой стороны улицы. Это были враги вероломные. Время от времени они звали нас выходить мириться. А когда мы выходили из своего двора и подходили к ним, они доставали из своих носков припрятанные камушки и бросали в нас. Как ни странно, мы не один раз попадались на эту уловку.
Пока отец оставался в Сталинграде, его содержали в тюрьме, существующей на прежнем месте и сейчас, рядом с железной дорогой недалеко от вокзала Волгоград-I. Поздними вечерами в темноте мама со мной приходила на железнодорожную насыпь, и мы ждали, когда в одном из окон верхнего этажа торца тюремного здания вспыхнет спичка и закраснеет огонёк папиросы. Папироса гасла, и мы шли домой. Потом ходить на насыпь мы перестали.  Летом мама устроилась работать в пункт проката в Парке Культуры и Отдыха “Бакалда” Этот парк - на другом берегу Волги. Мама уезжала на работу с первым речным трамвайчиком, а возвращалась едва ли не с последним. Обычно она брала меня с собой и целые дни я копался в песке, качался в гамаке около пункта проката и пил из бутылочек сладкое молоко, которое называлось “суфле” и было похоже на растаявшее мороженое. В конце концов меня однажды так укачало, что на всю жизнь у меня сохранилось отвращение и ко всякого рода качелям, и сладкому молоку.
Отец вернулся зимней ночью 39 года Здесь можно поставить условный рубеж, за которым остаются мои ранние кусочные воспоминания, а после которого время уже представляется почти непрерывным.