Дачный сезон 1941 года

В то лето я с детским садом выезжал на дачу в Быково на Волге. Это было первое путешествие без родителей. Я смотрел с верхней палубы парохода на стоявших внизу на пристани маму и отца. А с горы весь в солнечном свете и музыке смотрел на меня город. Ошалевшие от важности момента, шмыгающие и отчасти всхлипывающие вголос, мы не могли знать, что наша грусть будет вскоре более чем оправдана. Не все скоро увидят своих отцов, а некоторые не увидят их уже никогда. И город, в который мы вернёмся, будет уже другим городом. Но тогда мы этого не знали.
Пароход неспешно шлёпал колёсами по воде вверх по Волге до самого утра. Большой и весёлый мир вплывал через окна салона на носу парохода, и мы быстро позабыли все наши печали. Наутро с пристани, куда мы доплыли на  пароходе, катер переправил нас на левый берег. Низкий берег был густо покрыт зарослями душистого кустарника. Пахли жёлтые колбаски соцветий, которые мы называли “кашкой” и ели их, потому что они были сладкими. Кустарник кончался вдруг, и дальше были луга, а за ними холмы с перелесками. Там у подножия холма было озеро, на берегу которого стояли деревянные домики детсадовской дачи.
Короткое время на даче было славным временем. Хотя я к  этому времени побывал с родителями и в Москве, и у моря, и в разных местах в окрестностях родного города, кажется, только здесь я открыл огромный мир природы. Точнее, обнаружил, что природа это именно мир с бесконечными подробностями. Можно часами разглядывать траву, не сходя (точнее - не сползая) с места, и это оказывается ужасно интересно. Её разнообразие, а ещё более разнообразие и многочисленность населения, ползавшего, бегавшего и прыгавшего в ней изумляло. На моих глазах происходили события, и драматичные, и смешные, и я представлял себя  блуждающим в этих непроходимых дебрях (я тогда ещё ничего не слышал про повесть “В стране высоких трав”). Животные более крупного масштаба почему-то тогда меня интересовали меньше. Может быть, из-за стада домашних гусей, прогуливавшихся постоянно неподалёку, которые, вытянув шеи и ужасно шипя, преследовали меня, если я проходил мимо них. Или из-за бабушкиного петуха, который когда-то прыгнул мне на голову и стал меня клевать. В память об этом событии я долго носил на лбу шрам. В общем, ко всем этим гусям, петухам, свиньям и отчасти собакам тогда я был, как минимум, равнодушен. Даже крупные рыбы, какие я видел на кухонном столе, меня интересовали мало. Другое дело мальки, или головастики, или лягушки. У меня была знакомая лягушка. Встретились мы на берегу Волги, куда время от времени мы ходили с воспитательницей. В песчаном обрывчике я выкопал маленький пещерный дом с боковыми ходами и несколькими выходами. Там  была влажная прохлада, и туда я поселил свою знакомую. Каждый раз, когда мы приходили на это место, я находил её там или поблизости. Впрочем, как я думаю сейчас, это могли быть разные лягушки. Но тогда я не сомневался, что она была единственной, и привязанность была взаимной. Я помню прогулки в окрестные рощи и перелески, когда песчаный просёлок нырял в прохладную тень высоких деревьев с густой листвой, закрывавшей жаркое небо. На маленьких солнечных полянах всегда было множество ярких бабочек. Потом такое разнообразие бабочек я видел только на лесной дороге у посёлка Майна в Ульяновской области, куда мы попали в эвакуации (если не считать музея бабочек в Колорадо).
Кажется, мы не купались в Волге. Наверное, нам этого не разрешали из соображения безопасности. Все наши водные занятия проходили на озере. Оно состояло как бы из двух частей с довольно широким проливом между ними. Та часть, на берегу которой располагалась дача, была мелкой - мне, наверное, нигде не было “с головкой”. Берег и дно были песчаными и ровными, так что у наблюдавших за нами не было больших проблем. Здесь я научился плавать. Не помню, чтобы меня кто-нибудь учил, получилось как-то вдруг и само собой. С той поры плаваю.
Тогда же у меня зародился ещё один интерес. В так называемый “тихий час” (у нас он назывался “мёртвый час”) мало, кто спал кроме может быть воспитательниц. И в эти часы девочка, чья кровать стояла рядом с моей, очень подробно пересказывала  “Волшебник изумрудного города”. Книжку ей читал кто-то из родителей. Должно быть, она была хорошей рассказчицей, потому что этот час перестал быть для меня самым неприятным временем дня. Наверное, были и другие пересказы, но именно с “Волшебника” я заинтересовался книгой. К тому времени я уже умел читать, и однажды сильно потряс родителей, когда войдя в комнату, где отец читал газету, я прочёл в ней заголовок, обращённый ко мне “задом на перёд” и “вверх ногами”. Но я к чтению относился как к фокусу:  сложил буквы - получилось слово. А тут оказалось, что из этих бесконечных рядов букв и слов можно извлекать удивительные истории. Будь у моих родителей больше свободного времени, может быть, открытие это случилось бы раньше. Но случилось оно тогда и там. С той поры я читаю.
С той поры...  Эта короткая пора, которая была тем “нужным временем”, в которое я оказался в “нужном месте”. А наша дачная пора действительно была короткой и кончилась внезапно. Однажды во время “тихого часа” к нам вошла воспитательница и сказала, что началась война. Наверное, известие дошло только что, и все были потрясены настолько, что не дождались конца нашего “сна”, чтобы сообщить о нём. Вряд ли мы понимали весь смысл этой новости, но, что это серьёзно, поняли, наверное, потому что произошла небольшая паника с естественным для возраста её участников всхлипыванием и даже рёвом. Воспитательницы успокаивали нас тем, что наши папы будут дома, потому что у работающих на заводе “бронь”. Это было правдой. Завод был оборонный, и основные специалисты имели “бронь” от призыва в армию.
Обратный путь домой совершенно не сохранился в памяти. Помню только притихший город с белыми крестами на окнах и нашу квартиру с такими же бумажными крестами и рулонами чёрной бумаги для светомаскировки над оконными рамами. Отца уже не было. Он, как и многие с завода, несмотря на “бронь” ушёл на фронт добровольцем.
Так кончился наш “дачный сезон” и закончилась прежняя жизнь. Хотя наше детство ещё продолжалось, но было это уже другое детство и другая жизнь.