Письмо Боре К про первую любовь

Привет, Боря.
Так получилось, что оказался я на даче в полном одиночестве. Ситуация для меня почти невероятная при моём окружении и нелюбви к дачам. Поскольку здешние дела, какие смогли мне доверить без риска, (открывать и накрывать плёнкой две грядки с огурцами) не требуют от меня напряжённого труда в течении дня, то надо чем-то себя занимать. Поскольку после закрытия журнала другой работы я пока так и не нашёл, то осмысленное и мотивированное занятие исключается. В то же время, имея перед собой чистую белую Word-овскую страницу на экране дисплея, я, как истинный графоман, испытываю потребность её заполнять. А стареющая память тут же услужливо подсовывает картины прошлого. Чего же искать ещё - вот и занятие. Оправдание ему -- дачная скука. Результат посылаю тебе (благо теперь могу это делать с дачи), во-первых, потому, что всякому графоману хочется иметь читателя, и, во вторых, как я знаю, даже плохо написанные мемуары могут быть интересны свидетелям событий. Но извини.

Про первую любовь.
У меня был полевой бинокль. Мне подарил отец, когда однажды приезжал на несколько дней с фронта. Подарил трофейный бинокль и штурманский карандаш-фонарик. Карандашь-фонарик не прижился, а бинокль был при мне долго, пока в институтском общежитии кто-то его у меня не стащил. ( А может быть я сам его потерял или где-то оставил.) Но тогда я учился в школе, наверное, классе в пятом, и бинокль у меня ещё был. Именно с его помощью я и увидел её в первый раз.
Мы жили тогда в "четвёртом" доме. Ты помнишь, тогда такого адреса было достаточно. Так на конвертах и писали: "Сталинград, Бекетовка, каменный дом 4,..." Дом и сейчас стоит, только адрес у него стал другим. Одна сторона дома (а он Г-образной формы) обращена на станцию Бекетовская, и с нашего балкона в бинокль можно было рассматривать лица людей, идущих с прибывшего на станцию поезда.
Так я встречал маму, возвращавшуюся с работы на поезде. И однажды весной я увидел среди идущих девочку в пионерской форме ("белый верх, чёрный низ") с портфелем и двумя чёрными косами. Ничто в ней меня тогда не потрясло (да и что могло потрясти двенадцатилетнего пацана в девчонке), но обратила на себя моё внимание она сразу. Лицезрение её в бинокль стало моим обязательным занятием. Я каждый раз представлял что-нибудь про неё, пытаясь угадать, кто она. (Смешно, что я помню, как представлял, глядя в бинокль, какой будет у неё вид, если её постричь наголо.) Скоро я узнал, что она не приезжает на поезде, а идёт из детского сада, который и сейчас существует рядом со станцией. (Ты помнишь, это тот самый детсад Сталинграда, в здание которого в 41-м попала первая немецкая авиабомба). Как оказалось, в детском саду работала её мама. А жила эта девочка в нашем же дворе в "шестом" доме на первом этаже. Она с мамой совсем недавно приехала из Грузии из города Поти. И, теперь может быть самое любопытное для тебя, Боря, звали эту девочку – Инной Ганиной…
Вот такое было первое знакомство. Да и не знакомством это было. До знакомства оставалось ещё три или четыре года. Просто начиная с этого времени эта девочка присутствует в моей жизни. Не понимая зачем, я чувствовал необходимость видеть её. И я видел её. Мы встречаясь во дворе, как незнакомцы. Мы, может быть чуть дольше, чем положено незнакомцам, смотрели повстречавшись в глаза друг другу. Но возможно так казалось только мне. Иногда мы представлялись мне заговорщиками, скрывающими от всего света нашу сокровенную тайну, но чаще я думал, что всё это мои фантазии, а она меня не видит в упор. И что удивительно, меня это не сильно огорчало. Сейчас мне кажется, что я может быть даже и не желал знакомства, интуитивно боясь потерять волнующий образ. Однажды, когда я пришёл домой из школы, мне вдруг позвонили и сказали, чтобы я срочно вернулся в школу. И я, конечно, побежал обратно (а учился я тогда ещё в 65 школе - это совсем не близко от дома), но в школе меня никто не ждал и никто не вызывал. Оказалось, что это был розыгрышь. Шутку устроили Инна и девочка из её же подъезда. Так я узнал, что всё же замечен и удостоин.
Я не помню, бывал ли ты в нашем дворе. Возможно, бывал. Тогда к нам сходилась половина Бекетовки школьного возраста от Сталгрэса и Химгородка до Бекетовского Базара. Если бывал, может помнишь, каким, к нашей радости, большим пустырём был наш двор. К радости потому, что мы могли устраивать в нём довольно приличных размеров футбольное поле для игры почти полными классическими составами, чем мы и были заняты всё свободное (и часто не свободное тоже) время. Одни ворота футбольного поля. были как раз около кухонного окна квартиры, где жили Ганины. Не за воротами, а сбоку и не настолько близко, чтобы в него мог попасть случайный мяч. Но специально попасть, конечно, можно было вполне. Но такого случая не было. Я играл обычно полузащитником ("хавбэком", как мы тогда говорили, а англичане, представь, и сейчас так говорят) или вратарём ("голкипером", говорят и сейчас вместе со всей Англией). Боря, ты уже понял, что вратарём я любил стоять именно в тех воротах, которые около кухни. Тогда я мог краем глаза ( а то и во все глаза, в зависимости от "ситуации на поле") посматривать на чёрный квадрат окна, через который из глубины кухни временами просвечивалось белое пятно лица, как мне казалось, известно кого, как мне казалось, заинтересованное моей замечательной игрой. Что игра моя была всегда замечательна, я был уверен. (Как жаль, что с возрастом мы утрачиваем эту замечательную уверенность в своих замечательных способностях. Или не жаль?) Но бывало и так, что возможно, чтобы укорить нас за пустую трату драгоценного времени на легкомысленное занятие, Инна садилась в оконный проём с толстой книгой на коленях, очевидно призывая к занятию серьёзным делом. К сожалению, из-за старинного российского обычая часто и в неподходящих местах рыть канавы ворота временами приходилось перемещать. По видимому, в один из таких моментов состоялась моя проба пера. Стих начинался так:
"Вот какая она
Инна Ганина,
Стоит у подъезда,
И нет к ней ни прохода, ни проезда..."
(И так же выразительно далее, по-видимому, но я уже не помню, равно, как и многое другое насочинённое впоследствии). Не исключено, что рождение стиха было спровоцировано другим стихом, в котором, я помню рифмовалось Ганина-гадина Автор - Борька Колчин. И он зачем-то приходил с Генкой Нужновым в наш двор, хотя, как я помню, эти серьёзные люди футболом не интересовались. А ещё однажды мы встретились с Инной на футболе в Чапурниках. Я был капитаном команды лагеря 91 завода, а Инна была среди болельщиков команды лагеря 264 завода. Не помню, был ли ты в ту смену в лагере. Что не играл, это точно. У меня сохранилась фотография команды после игры, которую мы выиграли. Это было в то лето, когда Инна с мамой переехала в Красноармейск, и мы уже не могли встретиться невзначай во дворе. А такая потребность, наверное, была всё же у нас обоих, потому что как только нас свёл случай на каком-то сборе актива в 9 школе (рядом с теперешним драмтеатром) мы сейчас же и наконец-то "познакомились", потом долго гуляли по мокрому февральскому городу, много фотографировали (но плёнка оказалась испорченной). Мы встречались, и я был счастлив. Я думал о ней, так часто, что мне кажется думал о ней всегда. Мне было радостно оттого, что она есть и в сущности недалеко, и я могу её видеть. Но встречались мы не часто и всё реже. Окончание школы – такие заботы и проблемы. И всё же не в том причины. И в чём она, я не знаю и докапываться не хочу. Я уходил из ясной и светлой поры моего детства и взять из неё с собой мог не всё. Мы менялись.
Последний раз я видел Инну за закрывающимися дверями вагона московского метро.
Вот такая моя первая любовь.
Мне повезло.
«Печаль моя светла…» - кто это придумал?