Песни солнечного марева или Песни о Будде

                Безмолвные  песни  солнечного  марева или
                песни о Будде, увиденном в замочную скважину 


     Вместе с тибетскими буддистами я убежден в том, что между тем, что мы относим к привычной действительности, и тем, что принято называть сновидческим миром, никакой принципиальной разницы не существует.
     И если мысленно воссоздать ландшафт суммарных человеческих снов, как картографы воссоздают реальные земные ландшафты – причем масштабов карт может быть практически сколько угодно – то, мне кажется, вышло бы солидное пособие по онтологии сновидений, потому что, с одной стороны, общечеловеческий характер сновидений не подлежит сомнению, а с другой стороны, сама наша действительность, перетекая из настоящего в прошедшее, начинает восприниматься нами по меньшей мере наполовину как сновидческая, а зачастую и на две трети как сомнамбулическая и откровенно безумная.
     Поэтому всякий раз, когда мы восстанавливаем минувшее в памяти, оно сначала воспринимается нами в сновидческой дымке, потом и по мере рассеивания этой дымки оставляет впечатление зыбкой реальности, в которой воспоминаемые вещи и события как бы плавают, и лишь в последнюю очередь и обязательно устами нашей же воли, зачем-то отмежевавшейся от собственной  интуиции, это минувшее говорит о себе : да, я существую воистину, пусть и в прошедшем измерении.
     Сходный эффект наблюдается и тогда, когда мы стоим перед особенными событиями : такими, как далекое путешествие, операция с наркозом, не говоря уже о несчастном случае с потерей сознания, да и вообще любом психосоматическом «провале», но также и элементарных первых мгновениях пробуждения ото сна или засыпания, – везде и всегда в вышеописанных «пограничных» ситуациях действительность, казавшаяся нам плоть от плоти реальной, вдруг ощущается нами точно в замедленной съемке и с выключенным звуком.
     Иными словами, она ничем уже практически не отличается от сновидческой действительности... надо ли говорить, что и посмертная жизнь, если она есть, может быть только такой и никакой другой?
     Итак, бытие бдящее и бытие сновидческое относятся друг к другу как одна и та же дверь, которая, в зависимости от действия субъекта может быть либо дверью, через которую мы вошли, либо дверью, через которую мы вышли, но это означает, что с онтологической точки зрения очень важно не только на словах признавать наполовину сновидческую природу земного бытия, но и на деле ощущать ее таковой.
Что и делает, кстати говоря, малая часть человечества, исповедующая буддизм или сходный с ним взгляд на мир.
     Большая же часть человечества, к который, увы! относимся и мы с вами, любезный читатель, видит и воспринимает земную жизнь как исключительно и на все сто процентов реальную.
     И вот эта ее всепоглощающая реальность, лишенная собственного сокровенного онтологического дома, где она может отдохнуть и окрепнуть после безустального сумасшедшего бдения – так точно человек сходит с ума без ночного отдыха – и на самом деле становится обескровленной, призрачной и безумной.
     Это и есть душа солнечного марева, всем нам хорошо известного по южным европейским отпускам, когда после долгого пребывания под палящим солнцем у нас появляется один и тот же взгляд : мутный, подавленный, тоскливый, как будто что-то пытающийся понять или вспомнить и все-таки бессильный добраться до первоисточника собственного глубочайшего беспокойства и неблагополучия.
     Да, реальность, загнанная в вечное бдение, как в клетку, разражается мстительным и безумным хохотом : хохотом бога Пана посреди солнечного полдня.
     Этот хохот, между прочим, вы никогда не услышите в буддийских регионах, а заодно и вышеописанный взгляд, несмотря на более интенсивную, чем в Европе, жару никогда не отразится там на вашем лице.