Гл. 2. Господин в синем фраке и генерал с голубою

  Господин в синем фраке и генерал с голубою звездой…               


И был вечер. И была новая ночь.
Статуи,  как рассказывал и излагал мне Веня, причастились от фляжечки Вениной и вновь задымили (Венечкиным табачком, самосадиком).
Идиллия!
Фигуры пришли в наилучшее, правда, душевное расположение, передавал Веня. 
И вот тогда, тогда именно:
 – Хорошо нам с тобою, Веня! – сказал Левша, поездивший в своё время по Европам и насмотревшийся там разных гадостей и несуразиц, включая, впрочем, и замечательные, в том числе и политического пошиба. – Давай, Веня, выдвинем тебя в презенты!..
– В чего?
– Ну… в ентого, который на самом верху. Вправляет мозги обчеству…   Грят, к народу внимательный. Но с тобой, Веня, нам будет всё ж не в пример лучше. Да и обчество у нас отдельное. Мы ж всё-таки не люди, а памятники. Свой должен быть у нас презент.
Левша немного подумал.
– Конечно, по уму, – прибавил, – и выбрать следовает презента  из памятников. Но как-то, от, нехорошо, ежели презент и – каменный.  Что люди подумают. То есть ежели  прознают. Вишь, бабы у нас шибко болтливые, особ Любовь Онисимовна. Да и то, пьяненькой бывает, не хуже твоей суженой Евангелины Иоанновны. Мы, Веня, всё про тебя знаем, от нас ничего не скроешь. Словом, для начала среди своих изберём, а там, глядишь, выдвинем в общие… То есть не ток для истуканов, но даж для человеков.
Веня понял. И похолодел.
«Я, – говорил Веня, – правда, подрастерялся, хых, даж ошизел».
 Левша ж, мол, бестия, несколько поразмыслил и:
– Не сомневайся! – сказал. – Нас, памятников, по России много! Целое воинство! Отменную проведём кампанию!
 – Дык, я… Дык, чё ж… – сказал Веня. – Конешно…
Слаб, слаб был Венечка. Падок на искушения.
И, значитца, диот, дал согласие…
И ток, значитца, ток дал согласие, как случился  невозможный страшный прецедент. Случился невообразимый грохот. Как б землетрясение. Как б целый город сотрясся. Веня ж с испугу  залез под диван, под раскоряченные гранитные не без изящества расставленные ево ножки. Весьма низко опускался диван. Пришлось распластаться Вене. И то. Страшился Веня. От щас… Падёт на него диван. От сотрясениев. Всем каменным (с тонну, а может, две) брюхом. Зараз со стопудовым, с не меньшим брюхом, с писателем  Лесковым. Едри ж твою за ногу! Мамочки! 
               
                ***

Упряжка вылетела из-за дома на Карачевской, занесясь влево, впритирку к часовенке, стоявшей на углу дома, чиркнув колесом о часовенку, так что отпало и куда-то покатилось само колесо, с искрами; всё прочее вперёд ещё летело, безудержно вихляя, отскакивая от булыжника, с тем самым невообразимым  грохотом, от которого Веня залез под диван, со скрипами, с лошадиными всхрапами и всхлипами, чтобы преткнуться у памятника.   
– Настоящие дроги!
– Как ещё, что не истлели!
– Должно быть, из музея какого-т.
– Выкрадены!
– Вместе с лошадью. 
– Тпру! – осадил заезженную и убитую лошадь, олицетворение клячи, пошатывающуюся между оглоблей, бессмертный, судя по всему (и даже без сомнения) вечно юный извозчик, так, право, сей гигант на передке телеги выглядел юно и молодо!
Огромного, правда, был росту и телосложения статуй. В синем бархатном фраке с туманом! Шейный белый платок бантом! С цветами! С аглицкой булавкой!
Одним крылом галстух сей подпирал колоссу воротничок, стоячий, – с него прям сыпался крахмал на сорочку, – другим концом прятался под жилет, под шелковый, цвета бутонов аглицких роз.
К сему статуй вдрызг, с головы до пят, до самых  штрипок клетчатых панталон был облит жасминной водою и смесью ностранных  деколонов.
Правда, колосс горько, убойно так  пах, на всю на Карачевскую улицу. На целый город. Бабы ахнули и сомлели. Покачнулся трон под Вениамином Ивановичем (как любовником, то есть, о сём впереди).
– Экой видный барин! И какие густые и волнистые волосы! –  произнесла Катерина Львовна. – На плеча с головы, как колосья, падают. Глаза ж голубые!.. 
– Иван Сергеевич! – привстал с дивана автор. – Моё почтение!.. 
– Тургенев! Тургенев! – пошёл шепоток.
– Издалека будете?
– С Грина! Энто… Торгово-развлекательный комплекс… 
Колос оглядел собрание.
– Нас там целых пять штук. Писателей то есть.
И дале сообщил:
– Фет спит. Андреев зачем-то отбыл в Финляндию. Вроде на пару часов… Бунин чего-то лепечет там относительно крымских  звёзд. В то время как над Орлом ночи даже прекрасней!..  Не так ли, господа!? Да, ночь!.. В виду столь неурочного времени ничёго  не мог достать для путешествия, окроме энтой клячи и сего, от, рыдвана! Никакого транспорта! Только сей лучезарный антик – русский реликт для развлечения гостей… – Тургенев осклабился на таратайку. –  Трамваи ж ночьми не ходют… Такси  для меня будет дорого! Мамаша, признаться, они и по сю пору, и по смерти моей ни копейки мне не дают. Так в строгости и содержат, – ухмыльнулся Иван Сергеевич. – Мучают!..  Однако ж, как только расслышал, а ночью звук далеко разносится, что у вас тут мордобой!.. – Лица фигур вытянулись при сём глаголе видного барина. – Простите, заваруха!.. – поправился Иван Сергеевич. Однако ж опять как-то не так выразился. – Извините, господа! – счёл нужным прибавить.  – Ну, за просторечия!.. Будучи постоянно в толпе, привык к весьма даже подлым выражениям. Вообще-то хотел сказать, – сходка… Весьма живая! Нас же там одолевает скука! Так вот. Как только понял, что здесь формируется нечто новое, теневое, так сказать, управление, право же, столько шума, что Россия беременна некими родами, ну, социальными,  чую, новая грядёт  революция,  – я тут как тут! Может, думаю,  романчик новый какой сочинить!..  Хотел, кстати говоря,  Николай Семёнович, и вас с собой прихватить, молодого, каков вы там есть, в литературном ансамбле, да подумал, а вдруг для вас, тутошнего, неугоден будет двойник-то ваш, тамошний, который у Грина?  Тот статуй вроде за самозванца стоит. То есть в сравнении с вашим, каков вы есть здесь, на Карачевской, столь колоссальный. Скоро и меня обгоните по числу памятников, а!?. Прыткой какой вы! Вообще же, конечно, как заметил Аркадий Ильич, в целях конспирации весьма замечательно даже, что у нас с Вами, у меня и у вас,  если не с тысячу, то уж, верно, с пару сотен наберётся по России памятников! Вдвоём с вами можем составить внушительную  оппозицию местной власти! И не переловят, ежели будут ловить.  От  путаницы с ума сойдут!      
– Благодарствую, Иван Сергеевич! Очень, очень! Я, э,  что ж…  Только летописец. Вам же, классику русской литературы, – будто бы с некоторой уязвленностью произнёс Николай Семёнович, как передавал мне Веня (хотя, скорее, слушателям так только показалось), – вам, европейцу и вольнодумцу, и карты в руки!

– Ну, ну, не прикидывайтесь…  простаком. 
Тургенев спрыгнул с таратайки.
И  превратился в столб.

Господа!
Ну что поделаешь! Что тут скажешь!
Разверзлась яма. Из земли выскочил очередной персонаж. Так Веня глаголел мне. Врал, конечно. Но вообще Веня  честный человек. Только себе на уме. Не устаю повторять, нет более честного и правдивого человека, может, даже на всей, на целой планете, нежели Веня (сам я не встречал). А уж насколько – до головокружения – искреннего!.. И (опять же, тут опупеть можно!) не ток снаружи, снутри себя (!) – до, как бы это сказать, до потемнения, что ли, до чёртиков в глазах – артистического. Артистицизм прям прёт из Вени!  Даж двигается поперёд Вени.
Словом, Веня с таким изяществом, с такой изобретательностью подавал факты,  что я, заворожённый Веней, только глазами хлопал. Давился, правда, однако, не в пример вам,  господа, заглатывал. И верил, верил ему. Ну невозможно не верить Вене.

Словом.
Земля под ногами у колосса треснула.
Точнее, вспучилась.
Никак нельзя сказать, что провалилась.
Поскольку повыворачивались и вразнос полетели по сторонам щебёнка и глина – комьями.
Из дырки раздался мертвящий душу вой, как б собачий, далее – хохот, навроде хохота выпи, и будто зубовный скрежет, как если б скрипел зубами сумасшедший.   
Колосс (Тургенев, ну) стал пятиться… Задом.
Фигуры, напротив, должно быть,  из крайнего любопытства, возможно, истосковавшись по жути (в виду бесконечной своей монументальной спячки), напрочь забыв об опасностях, поспрыгивали со столбов и ходом – к яме.  Только что в землю не побросались, в пропасть.
Снизу некто определенно лез. Что интересно, носом как-то эффектно  свистел. При сём ругался безнадёжным извозчичьим матом. Пёр вверх! И дыхал наружу сивухой.   
Стоп.
Склоним головы, господа!
Из дырки-то! Выскочил! Генерал! Генерал-фельдмаршал!
«Сам! Сам граф Каменский!» – божился мне Веня.
Мол, в свово время был в фаворе аж у царицы. Отседова столь высокий чин.
Вообще, из орловских,  убеждал меня Веня. Из провинциалов, мол. А так – родовитый помещик. Наилютейший,  кстати, крепостник. Однако же выслужился.  До высшего звания! И вот, значитца, уже генералом  на пенсиях продолжал устраивать  у себя в имении баталии, только что теперь бутафорские. С того и сделался у него тиятр, первый в губернии.  Шекспира ставил, с гордостию извещал меня Веня. Прочие сентиментальные пьески. Аркаша, ну,  парикмахер, в гримёрах у него был. Люба, та  в примах. Случалось, что сам играл.  И будто недурно. Сказывают, натуральный паяц был! Потому никак не понять, когда притворяется, а когда нет. Тот ещё фрукт! И вообще много сомнениев – генерал он аль нет,  али ток ряженый.  Тут ничё не понять. Конечно, скорей всего, энто у него такой, от,  прикид.  Вишь, их Каменских было много – братьев…  И все – военные и театралы. И все, понятно, выдавали себя за генералов.
Конечно,  ситуацию и даже с лёгкостью мог прояснить господин Лесков, сам сочинитель.  Каменский же он тоже его герой. Но Семёныч только ухмылялся в бороду.  Иногда,  правда,  вскидывался,  строго так поводил бровью. Но молчал.  Случалось, как туча хмурился. Однако крепился. Держал,  значит,  нейтралитет.  Оно и понятно.  Какую никакую, а дал жизнь героям, собственную,  чего теперь в оную вмешиваться,  взрослые ж люди.
Ну да,  взрослые, а он чё выкидывают.
И впрямь…
– Што за истукан? – испросил граф (то есть, перво-наперво), обходя для чего-то памятник (именно) Лескову и щёлкая по его ботинкам и платью  пальцами с редким умением, с таким, от,  шиком и звоном.
Графу объяснили, кто перед ним таков.
Ну и сказали: ваш прародитель.
– А… энто… тот… который оболгал меня…  – проронил граф на сообщение,  засим ещё как-то крепко выразился,  очень  крепко. Потеребил подбородок. – Борзописец! – сказал.  – А, от, я тебя в чепи! А закую! – бросил. И: – В колодки ево!
Ххх… Не на того нарвался, говорил мне Веня.

Николай Семёнович, Семёныч тут ж выхватил откуда-т из за пазух перо гусиное, правою дланью,  левой,  кажись, из плаща,  бумагу, жолту таку от времени,  верно, запасец на случай держал. Как же, может,  ещё по ночам пишет. Может, это даж  была рукопись с тем самым рассказом про графа,  Аркашу и Любу, в котором он шарж дал на графа. Словом, подъял сочинитель перо,  макнул в чернильницу (тож в воздухе образовалась перед им), и грит: «Щас, росчерком пера я тя – вбью!» М-да. Похерю, мол,  жизнь вашу,  господин фельдмаршал! Изыму, мол,  вас из рассказа. Ну и мол,  счезнете. Будто б вас и не было!
Глаза у Вени сверкали. 
«Граф и попятился».
 Тут: 
– Вы собственно откудова, ну,  прям щас? –  испросил сам Веня у графа, пытаясь, тем не менее, как-то сгладить, замять скандал. Веня,  известно, был человек жалостливый
– Из Сабурова… – отвечал граф.  Откликнулся на Венино внимание. – Прямым ходом, – сказал,  – прям от Сабуровской крепости, от самых стен её,  игде похоронен, ход себе  пробивал (имелось в виду – под землёй)!
«Представляешь!..» – говорил мне Веня.
Но далее. 
Генерал сбросил с себя пыльную епанчу. И предстал…
Да, господа!
В парадном мундире! (Зря сомневался Веня. Мундир был наисамделишный, однако ж и впрямь подозрительно новенький).
Веня, правда, тем не менее,  глаз не отрывал.
Не, правда, каков мундир!   
Расшитый золотым позументом бордовый камзол,  и через плечо, правое, синяя и широкая лента с крестом, александровским, пролагалась к низу,  к бедру, левому.  На груди ж голубела звезда ордена Святого апостола Андрея Первозванного, осыпанная кучею царевых бриллиантов.  К сему ордена – Владимира, Анны, Невского и Георгия всех степеней.
Вообще несказанное сияние от генерала шло!
Освещало лицо. 
Обвевало  бесценным светом шляпу-треуголку с пышным, каким и не приснится нам, господа, клонящимся долу от обилия пуха султаном на фельдмаршальской в кучерях голове. Не один деревенский гусь, верно, на плюмаж пошёл.
Что любопытно, заметил Вень Ваныч, как он мне поздней пересказывал,   в сонме перьев, в сей воздушной светёлке, помимо длинных гусиных, было до дюжины маховых перьев  сойки,  отливавших чистым металлом, сине-бело-чёрным, и одно сорочье, персидской сирени, в аккурат из хвоста воровки, верно, выпущенное прямо в плюмаж балаболкой, то есть с лёту. Потому-то и одно.. Хотя и наикрасивейшее…  Право же, впору аистам было вить гнездо на головном уборе фельдмаршала. И ещё одно перо было страусовое. 
– Чё вылупились!?. – рявкнул фельдмаршал. – Не видали крупной особы? 
– Как сохранился…
– Хто?..
– Мундир ваш… Да и сами вы.
– Ххх… Гы… Так только ж перезахоронен!  – так, от, пояснил граф. -Десятка лет не прошло.  Собрали по косточкам. – (его, то есть,  самого). – Мундир же заново сшили. Разве што эполетов не навесили.  Ну, ниточек золотых да верёвочек, всей энтой золотой канители, по новой моде.  Не дожил я до восемьсот двенадцатого года.
Фельдмаршал снял шляпу, одним движением заметя тротуар от пыли и косточек. 
Поискал глазами.
И воззрился очами в очи Вени.
Императорский живописец  встал с четверенек (а до сих пор, да, на четвереньках стоял, как спрятался было от таратайки Тургенева).
– Ваше Величество! – обратился фельдмаршал между тем к Вене. Прям так и обратился, так заковыристо, столь высоко, такой прям божественной  увертюрой. 
Не, пра, как, от, возвеличил!
С ума, что ли, сошёл, слух ли какой по Руси прошёл уже относительно Вени, что светит Вене высшая в государстве должность, когда и успели узнать русские люди. Как граф продолжил, столь же забористо: 
– Рад лицезреть вас в Орле, мой государь! – так и сказал. – И, – прибавил: – Готовы служить вам по самый,  по гроб жизни! Да што там! – взвился фельдмаршал. – Ей-ей! Натурально: из гроба служим!..  Слыханное ли дело!
Веня потупился. Стыд-то какой! Вот уже из подмалёвщиков в сами в императоры вышел. Впрочем, чё ни чё,  подтвердились давние его предположения относительно близости к императорскому дому. 
– Прошу прощения! Мысли попутались.   Хотел сказать  – господин презент! По привычке  ж обратился к вам как к императору. А так…  что же…  наслышан. 
«А… всё объяснилось. Оговорился генерал. Эт другое дело».
И всё ж как-то стеснительно было Вене. Весьма  неловко.
– Дык… Ишо ж не избрали, – промямлил Веня.
– Изберут!

Граф церемонно снял треуголку.  Едва удерживая на весу перья левой рукой, правой повёл перед собой кругообразно-занижено  и поклонился.
– Государь! Тьфу ты!.. Товарищ презент! Следовает даж немедленно, даж ни секунды не медля, сформировать собственный Вашего Императорского, тьфу ты, простите мя, Вашего Презентского  Имени  Конвой! Для охраны столь священной особы.

Сразу, надо сказать, в самой атмосфере собрания, в самом воздухе тотчас  обозначился особенный климат, то есть с прибытием генерала. Такой, от, деловой и организационный настрой.  От  что значит – военная косточка.
Собственно, генерал сделал два, даже три деловых предложения. Вообще, как подойти и посчитать. Можно и так сказать, что предложениев  было не менее, чем перьев в треуголке фельдмаршала.
Вычленим главные.
Во-первых, следует объяснить, с чего эт  Конвой. 
С того, разъяснил генерал, что, куда ни глянь, что вблизь, что вдаль, кругом папские легаты,  шпиёны и чужеземцы, протчие пришлые, шныряют,  льстивые такие, сами ж зрят и зыркают, подслушивают, гадины, в кажну дырку нос засовывают, в кажную щель заглядывают,  в сапогах ж за голенищами в их,  в рукавах сорочек, шелковых, таких фасонистых,  навыпуск, со складками и фестончиками – кинжалы и ножички, иголки и шильца; за пазухами  под кружевами сонные зелия и отравы; дорогие кольца, которые на пальцах, смазаны ядом змеиным, особ на заусеницах, специальных; каменья и перстни с полостями, снутри тож – яды в капсюлях, в таких  миниатюрных контейнерах, обыкновенно  с лепесточков  китайской розы, которая страшней цикуты, уколют тя, Веня, – вмрёшь, сходу. А на тебе, мол, держава, Веня.
Веня прямо заслушался генерала.
Да и прочие идолы тоже.
Господа, минуту ещё внимания.
Центральное предложение.

Срочно должно было сформировать из фигур два-три (как минимум) гвардейских полка, эт уже вслед за Конвоем, для защиты короны и державы в целом –  гренадёрский, драгунский и от инфантерии полк.
При этом. Набрать из статуй наивиднейших молодцев, блондинов, русоволосых, голубоглазых, не ниже одиннадцати с половиной вершков росту, немножко, но ток немножко брюнетов и рыжих, лошади тож рыжие, вороные и караковые, пушки с синим отливом, ядра…
– Ядра, как черносливы, – подсказала Любовь Онисимовна. – Ток большие!
– Конечно, – согласился генерал, потрепавши Любу за голову.– С финифтью. С чёрным, как б с пламенным, отливом. Чтоб слепили в полёте.
Новобранцев зараз, – продолжил генерал,– следовает отправить рыть канавы, запускать в них воду. Такоже потребуется кирпич. Красный. И чтобы  калёный.
– Для чё?
– Возводить стены. Как ж без крепости?
Но главное. Самое главное!

Генерал приказал немедля сколотить сцену.
И. Поставить занавес.
Самый какой ни на есть пышный, волнующийся, с русалками и аполлонами, с цветочками, со стрелами и амурами.
Эт, конечно, уже была маразма со стороны генерала.
– Та ты чё, ваш сиятельство?!. – не удержался Левша. – Никак, спятили?!.

Граф… выругался. На непонимание.
Хуже того – обиделся. Как-то ушёл весь в себя. Конечно, трудно генералу было иметь дело с новобранцами, да ещё с недоумками. Однако ж служба есть служба. Быстро пришёл в себя.
– Ххх… Хучь и вумный ты, Левша, а всё ж неуч. Тиятр он чтоб отвлекать внимание.
– Как эт?
– Так… Вроде, мы тут забавы устраиваем. Ток  тиятр у нас и больш ничаво! Такие потешные игры. И, от, пустим начальникам пыль в глаза – ни одна зараза не причепится! 
– Для конспирасции?!. – догадалась Люба.
– Дезориентации противника… Ваще властей. На деле ж, само собой, не в шутихи будем играть. На кону натуральная армия. Хых… Но для началу, конечно, Конвой нужно создать. Для презента!