Повесть о спасении мира. Часть I. Картина II

II.
Парламент лордов
«Идут, тащатся, волочатся на запахи, на слухи словно под гипнозом и блеют, и клокочут, и бормочут словно больны тифозом. Рабское стадо, утратив свою индивидуальность и ставшее неразличимым массовым движением, безвольно следует за своими хозяевами, не задумываясь над смыслом их действий. Они испытывают постоянный страх и тревогу, боясь наказания или насилия со стороны своих владельцев. Их жизнь лишена основных прав и свобод, их тело и ум подчинены воле других. Рабы не имеют никакой возможности для саморазвития, для получения знаний и навыков, которые могут привести к их освобождению. Они не могут воспользоваться возможностью выбора своей профессии или места жительства. Рабское стадо — это непрерывная цепь безысходности и унижения, где каждый раб работает на своего хозяина и не имеет права на личное достоинство или человеческое равенство.» - из дневников Гроссе Хафлинга

Прошёл тот ясный, погожий денёк, оставивший в дурной памяти дункельхайтцев, наверно, только яркие эмоции и тёплые трогательные воспоминания. Казалось, что чёрствые машины в человеческом облике, запрограммированные на одно действие, оголили свою душу и предались низменным беззаботным удовольствиям, оставив накопившиеся неостывшие обиды и склоки позади. Вечером весь город гулял и развратничал на Костомаровской набережной, любуясь багрово-брусничным закатом над рекой Лестце. Несомненно, эти чудотворные, волшебные 24 часа, превратившие Дункельхайт из адского котла в живой, бурлящий сокрушительною энергией город, войдут в историю.  Но вот, каким-то необъяснимым, чудесным образом, дункельхайтцы сумели раскрыть свою душу, хоть и на короткое время, и окунулись в тот пленительный водоворот чувств, который заставил их забыть о собственных заботах и тревогах.

Радости не бесконечны. На смену ему пришёл бледный дождливый понурый, квёлый безысходный день, каких в безликой жизни горожан — нескончаемое количество. И всё вернулось в тот постоянный порядок, что царил в Дункельхайте практически всегда. Ровно в восемь утра, под гимн Свободы, похожие друг на друга улицы заполонились озлобленными горожанами, смиренно шагающими в одно место — в «Рога и Копыта» и готовыми растоптать каждого, кто встанет на их скучном пути. Краски пейзажа Дункельхайта напоминали чёрно-белую фотографию, лишённую всяких сочных и насыщенных цветов, кроме оттенков белого, переходящего в алебастровый и смоляно-чёрного, напоминающего каменный уголь.
Дункельхайт опять погрузился в унылую, скучную, полную обыденности затворническую жизнь. Но горожанам в глубине души, безжизненной и изнывшей, отупевшей от боли, отпечатлелся вчерашний день, разукрасивший их существование и наполнившее его каким-то отдалённым, всё ещё невидимым мнимым смыслом. Тёмный лес стал свидетелем не только одного ослепительного, солнечного дня, но и возрождения буйных надежд и мечтаний его жителей. И кто знает, может быть, именно эти люди станут движущей силой города, привнося в него новые прогрессивные идеи и безмерную энергию для развития.
…
Тем временем, пока склавен шёл стирать свои тощие руки в пыль и давиться эрдёль, на очередное отчётное слушание по разным, не очень важным, но, по мнению лордов, требующим внимания, поводам стихийно собралась Палата Лордов — основной законодательный, судебный и исполнительный орган города-государства, руководимый превеликим лейтором Гроссом Хафлингом. Обсудить чернильные крысы хотели вопросы въедливые и насущные, очень важные для серой массы — куда и как продавать сырую нефть в условиях давления внешнего мира.  Палата Лордов, ещё называемая Парламентарием, состояла из четыреста пятидесяти лордов, избираемых случайным образом из граждан Дункельхайта с одним важным условием — у кандидата в семейном древе по прямой линии все должны до смерти служить государству, хоть в прошлом, хоть в настоящем, что сводило Парламентарий в орган правления монархический. Парламентарий, если судить по тому, какие решения он принимал, да и с каким горделивым визгом, жил в отдельной научно-фантастической вселенной, где всё хорошо: птички поют, змеи шипят, а люди бесятся с жиру и не знают куда девать лишние капиталы. Волновала людей в этой необъятности какая-то несуразная, дикая ерунда, тоже архиважная: узаконивание женитьбы на проститутках, если бедолага последней должен был; уголовная ответственность за хранение чужой валюты и введение ежегодной премии за самое большое количество обналиченных тугриков; вознаграждения для доносчиков и стукачей; массовое уничтожение книг, в которых недостаточно явно осуждаются действия енгельснесткого правительства во время победоносной энтервельт-енгельснесткой войны и прочее. Количество изданных законов за последний **** год поражает человека, незнакомого с реалиями Тёмного леса — 11,4 миллиона проектов, из которых одобрено — 11,4 миллиона, что означает, что каждый деловой недописака ежедневно своими руками создавал в среднем по 70 законов. Смысл имели примерно 0. Такая производительность при нулевой отдаче превращает талантливое и артистическое перебирание секретных бумаг на столе окончательно в дантовский ад и кровавый кошмар. И всё равно находятся желающие посягать на непреложный драгоценный опыт чинодралов в истреблении чистой копировальной бумаги в шредере.

Вопрос на повестке дня стоял острый и крайне драматичный, буквально означавший дальнейшее продолжение существования Дункельхайта — целесообразность продолжения массовой добычи нефти. Предыстория, ведущая к необходимости обсуждать это, проста до извращения.  Заключалась она в том, что Дункельхайт, в прошлом Энтервельт, славился всему эволюционировавшему миру как большая бензоколонка, обеспечивающая практически задаром, за просто так остальные, более развитые города-государства сырой, высокосернистой, грязной нефтью и иногда продуктами её переработки — топочным мазутом, некачественным бензином и прочим. Сырую нефть поставляли из-за нехватки передовых природоохранных технологий, которые помогали вести дальнейшую переработку сырья. И уж тем более, канцелярские крысы не знали, что с ней можно делать внутри Дункельхайта. Иногда выходило искусным дипломатам двух сторон договориться, что экспортные поставки ведутся не за деньги и капиталы, не за материальные ценности, а за какие-то абстрактные, спекулятивные технологии добычи, ничем не отличавшиеся от имеющихся в Дункельхайте. Получался взаимовыгодный, по словам лордов, обмен — природные невозобновляемые ресурсы взамен на ничто. Нефтью Дункельхайт покупал себе лживых, лицемерных неискренних друзей, готовых спешно отступить от этой бензиновой ямы в моменты тяжёлые и кризисные. Но и друзья Тёмного леса были, скажем честно, так себе. Страны-нахлебники, страны «на подсосе», нищие христарадники в мировом масштабе, грязные, ещё хуже Дункельхайта, этой адской анафемской дыры, а казалось, что куда дальше? Но нет…
 После прихода к власти в Енгельснесте нового либерал-анархического правительства во главе с великим принцем Нарламовым, запомнившимся раззявам как низкорослый карлик-лилипут с кудрявыми волосами, что-то блеющим о лучшем мире, цены на нефтяных биржах стали скакать и галопировать как умалишённые, словно оседлали разъярённого быка. Глубокой причины какой-то в этом не было, нет логической связи между каким-то внешним событием и ценами на природные ресурсы. На кажущееся настоящим благополучие Дункельхайта влияли рыночные котировки бирж перепродажи ценных ресурсов — только вкрадчивый ветерок дунет, и они стремительно валятся вниз, в глубокую пропасть, превращая чёрное золото в дармовую бурду. Но говоря «благополучие Дункельхайта», я в частности, имею в виду лично Дракигера, Гросса Хафлинга с его командой убийц, вот-вот готовящейся стать официальной армией Тёмного леса со званием гвардии, палату Лордов, судей и прочий бюрократический мусор, утяжеливший неповоротливый, грузный государственный аппарат Дункельхайта, который и так рвётся на куски двумя противоборствующими сторонами — ритернатами, объединившие под своим крылом «Спасителей природы» и «Прозрение», благотворительный фонд Енгельснеста и официальное правительство Дракигера. Чтобы лордам было нескучно, и они не засыпали посреди заседания, оппозиции было выделено целых 66 мест! Это эгоистическое самоубийство для режима Дракигера! Или всё-таки мудрое решение…?
В зал парламента начали потихоньку да неспешно вваливаться неприметные карлики-шмаргалы — лорды Хафлинга. Шли они по-черепашьему медленно, старательно перебирая свои тяжеловесные ожиревшие слоновьи ноги. Выглядели эти бумагомаратели до чрезвычайности мерзостно и тошнотворно — грузные, жирные, полутонные дядьки с харей шире бёдер, с тремя, а иногда и четыремя бульдожьими подбородками, с заплывшим от жира идиотским лицом. Взгляд был у щелкопёров пустой и невыразительный, словно жизнь давно ушла из этих демонических существ. Чтобы жиробасы вдруг не рухнули на мраморный пол и не запачкали его своими слюнями, к каждому был приставлен служащий, работой которого было толкать этих неподъёмных мужчин дальше и спасать от неуклюжего падения, а если таковое случалось, поднимать их и ставить обратно на ноги. Мило и забавно они барахтались и кувыркались на спине, словно рыжие тараканы, если всё-таки спотыкались о свои кривые ноги и падали на пол. Как их самих при взгляде друг на друга не тянет блевать?

Через тайный вход, одновременно с лордами, в парламент вбежали с поразительной головокружительною быстротой и энергичностью молодые, прыткие ритернаты, словно бы весь этот постыдный мир им был невероятно нужен. Они несли в себе соблазнительный огонь своей душевной страсти и желание бескровной революции, жажду изменить мир, их пылающие безгрешные глаза светились ярче, чем стеариновые свечи на стенах. Каждый из них старался поддерживать свою физическую форму и сохранять человеческий облик: двигались они по залу элегантно и грациозно, словно одно целое. Пока лорды Хафлинга вместе с помощниками протащились не более трети пути к своим местам, ритернаты уже заняли кресла, разложили бумаги и сидели смирно, уложив руки на столе и ожидая выступления председателя Парламента Яшки Кривозубого.  В отличие от могущественных лордов, ритернаты, названные так от словосочетания на кривом немецком „Ritter der Nature”, были полны жизненной энергии, придерживались своих высоконравственных моральных идеалов, пересекающихся со учениями Святых Отцов — видели во всём смысл буквальный и духовный. Их умы были чисты и ясны, а сердца полны веры и надежды на лучшее, свободное от гнёта дьяволов, будущее.  Ритернаты ощущали в себе мощную силу, способную свергнуть промышленное самодержавие и превратить Дункельхайт в место силы. 
Очевидно, что отношения между двумя совершенно разными взаимоисключающими противоположностями были близки к открытой затяжной войне. Встретившись на одном пути, лорд и ритернат обязательно обменяются парочкой скабрёзных, оскорбительных словечек, вспомнят чужих одиноких матерей и намекнут на страсти оппонента к своим. Лорды считали нормальностью плюнуть собственному коллеге в лицо или опорожнить желудок на чужой рабочий стол — это была их бесцельная борьба, мерзкая, гадостная, но порой крайне действенная. Не желая терпеть всё паскудство лордов Хафлинга, ритернаты спешно и показательно покидали зал Парламента, если окончательно понимали, что бой неравен и глупость силой мысли не возьмёшь. Провожали оппозиционеров с «жгучею любовью» — опять же вспоминали их маменек и эпически, во всех красках описывали половые страсти к ним, называли «гадкими париями», обещали, что их телячьи головы скоро отсекут гильотиной и хладнокровно расстреляют ритернатов из фунтовых мортир, и что самое неприятное, запевали при этом во весь свой блёклый голос гимн Свободы, где значились стихотворные строки:

И идиоты с царственной улыбкой
Отдались глюкам и виденьям зыбким,
В бесцельных грёзах жизнь сжигая,
Что музыкой в безвременье втекает.

 Но эти молодые дерзновенные герои мужественно держались и не давали до последнего единолично принимать в действие грабительские, абсурдные, архаичные драконовские законы, вставая на кровавом пути у коллективного единодушного разума прирождённых убийц. Однако в этот крайне неприметный, дождливый день, парламент вместе с бессменным Председателем Яшкой Кривозубовым, лидером лордов Гроссе Хафлингом и беспутною компанией сочувствующих наблюдателей срочно собрался детально обсудить вопрос немаловажный для всех сторон: что делать со скудеющими запасами природных ресурсов? Проблема была настолько животрепещущая и жгучая, что политические антагонисты утихомирились и ненадолго забыли о своих абсурдных ссорах и перебранках.
На место выехал специальный корреспондент «Времени» — Изшауфен Вон-Ауссен, постоянно посылаемый редакционной коллегией в места острых политических баталий. Он умел красочно и детально, с пользой для читателя, описывать процесс мироздания на пальцах:
— Парламентаризм — это универсальная форма правления, которая призвана удовлетворять интересы всех слоёв общества. Но что делать, когда эти интересы кажутся несовместимыми и две совершенно разные взаимоисключающие противоположности находятся на пути реализации общественного блага? Вот где начинается настоящая политика - острая, безжалостная борьба за власть, деньги и влияние. — справедливо заметил очевидное корреспондент, глядя в объектив камеры. — Сегодняшнее заседание Парламента не будет исключением. Лорды и ритернаты, две группы, стоявшие по разные стороны баррикад, продолжают свою бесцельную борьбу, где оскорбления, угрозы и даже физическое насилие — неоспоримая норма. И все это ради чего? Чтобы доказать свою правоту и привлечь к своей стороне больше сторонников? Нет, все эти баталии были лишь способом сохранить свои личные интересы и места в Парламенте.
Из камеры выглянуло бледное, худощавое лицо оператора.
— Стоп кадр!.. Ну ё-мае, Изшауфер…
— Изшауфен, прошу вашего прощения, милейший, меня зовут…
— Да хоть Пипином Коротким тебя звать, мне-то какое дело? Что за птичий язык? Что за жёлтая публицистика? Нельзя в двух словах сказать: «Заседание парламента», а? А то начал он блеять, знаете-ли-с, про парламентаризм. У нас люди таких слов не знают, язык в узел завяжется, если повторить захотят, умный тоже мне нашёлся. Эх… Понял, что я сказал? — с придыханием спросил у корреспондента всезнающий оператор
— Это всё?
— Ну кроме твоей нахальной рожи, на которой ты лыбу до ушей растянул, больше ничего! Стоп-кадр! Дубль-два! — оператор вернулся на своё место и скрылся за камерой. — Начали!
Изшауфен Вон-Ауссен посмотрел на оператора с недоумением и подумал про себя: «Почему этот желторот мне тут указывать собирается? Не я ли тут главное лицо?!». Лицо корреспондента было сложное… ух, какое сложное, как будто он умножает в уме трёхзначные числа.
— Но ведь моя профессиональная задача как раз и состоит в том, чтобы донести до читателей сложные политические процессы, которые происходят в Парламенте. Читатели же ожидают от нас более глубокого анализа, чем просто «заседание парламента, — заметил Изшауфен
— Да что вы говорите?! Им глубокий анализ донести-то хотите? Как барану интегралы объяснять! — возразил оператор, уже вернувшийся на свою позицию. — Они же хоть и дураки последние, но сами всё видят и даже могут какие-то выводы делать. Давайте лучше снимем, как лорды и ритернаты душат друга друга галстуками и бросаются креслами! Это же так интересно!
— Это же скандал, непрофессионально, возмутительно! — возразил Изшауфен. — Мы должны следить за происходящим, но не ставить наши эмоции выше, чем информацию, которую мы передаём зрителям. Это есть этика корреспондента, милейший!
— Да вы чего! — воскликнул оператор. — Наши эмоции — это же наш стиль! Как же мы без них?
— Я думаю, что наша работа — это передавать правдивую информацию, а не украшать её своими эмоциями. Какое дело дункельхайтцам до нашего презрения к лордам? — ответил Изшауфен, решив не продолжать беседу на эту тему. Он вернулся к своей работе, описывая происходящее в Парламенте с тщательностью и профессионализмом, независимо от того, нравится ли это его коллегам или нет.
Вдруг бурлящий от голосов зал парламента затих. Все замерли, как будто окаменели. Изшауфен и Айзент, два мастака в деле журналистики, стояли на балконе и сверху, «как боги», лицезрели всё происходящее.
— Айзент! Айзент! Камеру быстро! Яшка Кривозубый сейчас войдёт!! — шёпотом, практически про себя кричал оператору Изшауфен, стараясь не нарушать воцарившийся покой.
— Слушаюсь, мой занудный друг.
Из громкоговорителей раздались звуки, похожие на хрипение и плавно переходящие в обыкновенное клокочущее дыхание. Кто-то решил проверить динамики: «Кхм, кхм… э-э-э.. раз-раз… меня слышно?».
 У половины лордов отвисла челюсть, казалось, что никогда такого они не видели и не слышали: обычно заседания начинаются в ином, барском, тоне— с драки или с орудийных выстрелов. Лица парламентариев выражали то ли великое изумление, то ли замешательство, то ли невротический страх перед неизведанным. Кто-то потерялся в своих бессвязных мыслях, кто-то продолжал с важным выражением лица пересчитывать чистые листы бумаги, а кто-то просто сидел, глядя вперёд, не зная, что делать.
 По громкой связи раздался писклявый воробьиный голос секретаря парламента: «Всем внимание! Говорит секретарь палаты Лордов, превеликий и премногоуважаемый Кетцер Саваранолла. Всем ещё раз повторяю, внимание! Идёт… председатель палаты лордов Яшка Кривозубый, его пресветлое величество»
 — Слышал, Изшауфёр, сам себя не похвалит… никто не похвалит!! — остроумно заметил оператор, начав истерически смеяться и дёргать камерой туда-сюда.
 — Только спокойствие и никаких э-мо-ци-й… ни-ка-ких!
 На авансцену, где обычно лорды выступали с яркими речами, вышел какой-то неприметный мужичок, лет так двадцати-двадцатипяти. Одет он был совсем не «по-парламентски»: на нём были жалкие обноски, дырявые и заплатанные наспех, лишь бы ходить не голым, короткие мешковатые штаны и неуклюжий цилиндр. Низкорослый, скромненький и тощенький, он взял микрофон, еле дотянувшись до него и сказал всего лишь три многозначных слова, которые повергли всех 450 лордов и всякую обслугу в такой психологический шок, что эпитетами литературного языка невозможно описать:
 — Мы… все… умрём. — с безбрежною грустью и печалью произнёс Яшка, склонив голову в пол, как будто его стыдит мама за пакости. 
Зал парламента неодобрительно зашипел, не понимая, как реагировать на такое странное заявление. Лорды и ритернаты были в «лёгком изумлении» — в шоке. Никто из присутствующих не мог классическою логикой или наукой объяснить, что происходит и что означали вещие слова Яшки Кривозубого. Изумлённые политики поглядывали друг на друга, в ожидании кого-то, кто убедительно объяснит смысл этой загадочной фразы. Но такого человека не было.
 Вдруг из дружеской компании ритернатов показалась грудастая женщина в возрасте, лет так сорока, одетая в строгий классический костюм. Она встала со своего места и продекларировала на весь парламент, активно жестикулируя, словно настраивает войска на тяжелейший бой:
— Этот странный мужчина, называющийся председателем нашей палаты лордов, прав! Мы все умрём, по крайней мере, когда-то. Но мы своими сознательными действиями приближаем кончину нашего народа. Да, мы все умрём, если не перестанем разрушать природу и не начнём заботиться о ней. Наш мир трещит по швам от нашего же бездействия, и если мы не примем меры, то наше будущее будет неизбежно гибельным.
Это была Анна Гомес — представитель межмуниципальной природоохранной организации «Вечная Дружба». Финансировалась эта богадельня из бюджетных денег Енгельснеста — вражеского города-государства по соседству. Там считали, что Енгельснест — единственный мировой защитник природы, кому по силам такая благородная миссия.
— Да что ты знаешь о природе Дункельхайта, мамаша?! — возразил какой-то лорд, как обыкновенно жирный и противный. — Езжай к себе на родину, а тут нам не смей указывать, что делать!
— Анна права, и безусловно мы должны что-то делать, — заметил всё ещё стоящий на сцене и наблюдающий за дебатами ритернатов и лордов Яшка Кривозубый
— Яшка, не разочаровывай нас. Ты вообще за кого тут? За этих популистов или за нас? Отвечай, родненький!
— Уважаемый лорд Мистер Фетт, я ни за кого, я жить хочу. — боязливо ответил Яшка лорду, остерегаясь недовольства большинства присутствующих
— Вот видите, даже сам председатель за нас! Парламентёры, одумайтесь! — попыталась достучаться до сознания лордов Анна
На эти дерзкие слова парламент взорвался возмущёнными возгласами и гневными криками. Лорды и ритернаты начали горячую ожесточённую полемику, в которой каждый горячо отстаивал свою точку зрения. Одни считали, что отвлечённые проблемы окружающей среды не являются приоритетными и не стоят того, чтобы тратить на них ресурсы и деньги. Другие, напротив, считали, что это одна из самых важных и животрепещущих проблем, которые необходимо решать прямо сейчас.
Настала минута славы Изшауфена и Айзента. Корреспондент начал освещать происходящее, а оператор снимал весь балаган в парламенте. Вид с балкона второго этажа был прекрасен и подходил, чтобы снимать все демагогические баталии между чинодралами.
— Дорогие слушатели и зрители «Времени», сегодня мы находимся в эпицентре жарких и неутихающих споров об охране окружающей среды в Дункельхайте. Ритернаты показывают свои сильные стороны и в буквальном смысле затыкают рот лордам! Какое решение сегодня будет принято по нефти? Смотрите далее! — доложил зрителям Изшауфен. — Айзент, снимай правее, возьми ритернатов крупнее!
— Стоп! Стоп! Ти-ши-на!! — во всю глотку проорал Яшка, пытаясь успокоить разгневанный парламент. — Принесите стул лучше, а то стоять уже не могу, поясница болит.
На авансцену после приказа Кривозубого мигом ворвались два халдея и принесли ему стул. Парламентёры чуть успокоились и обратили внимание на выступающего.
— Не забыли, по какому вопросу мы тут? — многозначительно спросил у зала председатель, усаживаясь на стул.
— Нефть! — хором произнесли лорды.
— Нефти, как мы знаем, в нашем государстве осталось немного. Эх, а вот живём мы, дорогие парламентёры, как раз за счёт её продажи. Что предлагаете: открыть новые месторождения или забыть про нефтяную иглу и освоить новые виды производств?
— Освоить новые производства! — хором радостно повторили за Яшкой ритернаты, наконец-то дождавшись в парламенте нормальных идей.
— А ещё открыть школы, закрыть производственные подготовительные цеха, открыть хотя бы одну больницу, посадить деревья, узаконить Райские ворота… — начала добавлять деталей к идее председателя Анна Гомес
— Подождите, Анна. Мы ещё не знаем, что решат лорды. Давайте у них спросим, хорошо? — Яшка повернулся от Анны к толпе лордов и боязливо спросил: «А вы чего хотите, лорды?»
— Нефть! — опять хором произнесли лорды и с большей уверенностью и энтузиазмом.
И совершенно очевидно, почему лорды упорно держались за нефть. Им это было просто выгодно — для них нефть — это воздух, вода, всё, что нужно для физического выживания. За счёт её продажи они и существуют — практически вся прибыль расчленяется на 384 и распределяется равными долями между лордами и их семьями. Они договорились между собой, что каждый финансовый год будут продавать исключительные права на добычу чёрного золота Дракигеру за цену, явно превышающую рыночные. «Рога и Копыта» платили за это право из денег налогоплательщиков, возвращая в городской бюджет от силы половину тугриков. Остальная половина делилась на два — между Дракигером Мордером и лордами Палаты, а последние, в свою очередь, делили оставшуюся сумму на 384 — на количество лордов в парламенте. Однако, им было мало, и они пошли безнаказанно грабить сферу нефтяного экспорта. Чинодралы, помимо разворовывания внутри Дункельхайта, продавали права на вывоз нефти, получая за это ещё большие откаты и взятки. Как правило, опционные контракты на экспорт заключались с инвестиционными компаниями Енгельснеста, которые готовы были заплатить намного больше, чем отечественные. Лорды скрывали от населения реальную стоимость продажи нефти и занимались масштабною фальсификацией учётных документов, чтобы скрыть свои коррупционные сделки от простого населения. Им было всё равно, что происходит в иных отраслях экономики, о их существовании даже толком не было известно. Лорды предпочитали держать ресурсы в своих грязных руках и зарабатывать на этом, не думая о благополучии общества и какой-то там экологии. Для них слово «экология» ничего не значило. На вырученные от своих грязных делишек награбленные деньги они покупали судей, власть и полицаев, защищая себя от всякого антикоррупционного преследования. Лорды подмяли по себя все независимые средства массовой информации, создав мощную пропагандистскую машину, облучающую глупостью и невежеством серую массу, буквально уничтожив всякое инакомыслие и попытки добиться правды. Если и был в Дункельхайте человек, задающий себе правильные вопросы: «А почему так…?», «А почему я?», «А зачем это мне?», то его сознание быстро засорялось пропагандой, неправильным образованием и подменёнными ценностями, явно чуждыми нормальному образованному гражданину-патриоту своего города.
— Этим прыщам вечно нефть нужна! А людям-то что? Людям-то что?! — в истерическом припадке экспрессивно прокричала Анна, обращаясь к радостным лордам, надеющимся на скорое решение всех их проблем
— Анна, понимаю ваше негодование. Успокойтесь, сядьте на место и сидите молча, хорошо? — с улыбкой в добром тоне повелел Яшка. — Мне нужно пригласить в зал парламента председателя партии лордов, превеликого и солнцеликого Гроссе Хафлинга. Кхм, так-с… Хафлинг, значит…
Яшка начал перебирать какие-то бумаги, наверно, в них был режиссёрский сценарий заседания с заранее описанным концом. Внезапно зазвучали торжественные фанфары, оглушившие присутствующих громкостью тромбонов — это играли придворные музыканты духового оркестра, сидевшие в незаметной оркестровой яме под сценой и обеспечивающие заседание музыкальным сопровождением. Вообще, нынешнее здание парламента в далёком энтервельтском прошлом было университетским театром, но его переоборудовали под аппарат, руководствуясь ненужностью культуры для обычного дункельхайтца, который иногда уже и говорить не мог. На подиум под триплеты горнов и труб вышел без приглашения и какого-то объявления Гроссе Хафлинг — высокий, стройный, в меру худощавый мужчина в пальто и с красным галстуком. Яшка немедленно вскочил с места и доброжелательно уступил занятую им табуретку лидеру лордов, на что в ответ получил лишь грозный сверлящий взгляд в свою сторону.
— Думаю, в представлении данный субъект… не нуждается, — произнёс секретарь Саваранолла по громкой связи.
Анна послушалась Яшку и заняла своё место, но по-прежнему была возмущена обыденно-хамским поведением лордов и метала взглядами по залу. Фанфары потихоньку стихли diminuendo, Гроссе Хафлинг подошёл к микрофону, прокашлялся, не обращая внимания на недовольство ритернатки, и начал свою пафосную речь:
— Уважаемые лорды, я пришёл сегодня к вам с одной важной миссией. Мы должны обеспечить процветание нашей страны и наших граждан. Но для этого нам нужны ресурсы, и я предлагаю начать с поисков нефти на территории Дункельхайта. В нашем богатом и процветающем государстве есть очень много потенциальных мест залежей полезных ископаемых. Осталась малость — найти их и начать добывать нефть.
— Нефть! Нефть! Нефть! — ещё раз трижды… во весь свой голос прокричали лорды
Эти слова своего лидера партия лордов встретила громкими аплодисментами и визгами, посчитав идею не останавливать добычу блестящей и единственно возможной. Анна же закатила глаза, скрестила руки и, выдохнув, пробурчала:
— Ещё один эгоист-убийца, который думает только о своей выгоде! Кроме могилы ничего его исправит…
Гроссе Хафлинг уверенно продолжил:
— Для этого нам, естественно, нужно найти новые месторождения природных ресурсов. Поручаю «Рогам и Копытам» найти хотя бы одно новое место, где мы начнём добывать нефть. Все со мной согласны?
«Нет!», «Не согласны!», «Убийца!» — буйно отреагировали на предложение лидера лордов ритернаты, начав метать вокруг себя всякие бытовые предметы: на сцену полетели ручки, бумаги, проспекты, папки, но все они не долетали до Хафлинга и приземлялись на голову оркестрантам в яме.
— Единодушно принято решение — продолжить добычу нефти! — продекламировал всемогущий Кетцер Саваранолла по громкой связи. Лорды бурно ликовали и уже праздновали победу, казалось, что они сейчас лопнут от радости.
— Но как так-то?! Вы в своём уме?! Нет больше нефти в наших авгиевых конюшнях! Нет!! — прокричал соратник Анны с партийной кличкой «Филин», выглядящий не менее строго, чем его коллеги. — Вы что, хотите весь город перекопать, чтобы нефть найти? Лучше ничего придумать не можете?!
— Если нужно, мы сделаем то, что нуж-ж-жно… — промямлил Гроссе в ответ на несценарный ответ в своём любимом, «чернильном» тоне, не несущем никакого смысла.
Лордам было уже всё равно, что происходит в зале парламента, а Филин не побоялся и вышел на авансцену к Гроссе, хотя его коллеги-ритернаты отговаривали от такого авантюрного действия. Никто за историю современного Дункельхайта из ритернатов не вступал на сцену, и Филин стал тем самым первопроходцем. Послышались вводные триплеты из первой части пятой симфонии Бетховена, резко и внезапно раздавшиеся из оркестровой ямы — это так шутят оркестранты. И шутят, кстати говоря, недурственно. И Филин, и ритернаты, и даже сам Гроссе посмеялись над такой выходкой оркестра…
 Юный, недавно только покинувший родительский дом ритернат изобличил себя всему миру как храбрец, готовый пожертвовать душевною свободой, конечностями и головой за идею. Казалось бы, ну вышел он на сцену, и что с того? Только раньше ритернатов не всегда пускали в зал, а если и бывали они допущенными к слушаньям, то остаться целым и с четыремя конечностями после заседания — большое истинное чудо для защитников лучшего мира. Встать на сцену, да рядом с самим Гроссом Хафлингом, кукловодом 386 бездушных, мерзких тварей (странно, что это повод для гордости) — в какой-то мере небывалая гордость для Филина, хотя и уважая в Хафлинге личность, ритернат его недолюбливал.
 На сцене замерли в крайнем недоумении Яшка, стоявший в стороне, Гроссе, одуревший от такой «наглой» хулиганской выходки ритернатов и сам Филин. Немая сцена, где по очереди обменивались трое испуганными безмолвными взглядами, длилась полминуты, может больше. В глазах их читалось  абсолютное непонимание происходящего, словно пытаются в уме доказать великую гипотезу Янга-Миласа. И лорды, уставшие от своей гиперактивности и переведя все силы на ликующий смех и балагурство, стихли, заметив на сцене своего идеального идейного врага. Ещё подросток, на вид лет семнадцати, но по факту, конечно, старше, с багряным, ещё девственно-гладким лицом стоял и сверлил затяжным взглядом Гроссе Хафлинга, как будто сейчас потребует отчёта за все пакости. У Фетта прихватило сердце от невротического страха, и он упал замертво со своего стула, но всем было как-то всё равно, даже его личным халдеям. 
Гроссе подступился к Филину и протянул ему свою дрожащую руку. Филин, конечно, сделал то же самое, но его хватка была уверенее.
— До этого момента, юнец, я не видел в вас той силы, какой вы на самом деле обладаете… — произнёс Хафлинг, с гордым взгдом пожимая визави руку. Было ясно — гордость как за собственного сына.
«Новая эпоха наступила в Дункельхайте. Жест мира, жест прекращения борьбы… ритернат и лорд пожали друг другу руки. Нонсенс, ребята!» — отчитался шокированный корреспондент Изшауфен зрителям и читалеям, внимательно наблюдающий за залом парламента сверху.   
— И кто мне тут про эмоции говорил, а, Изшифер? — пробурчало наглое лицо, скрытое за камерой
— Ты лучше снимай, а не языком болтай, умник! Ты такое вообще видел, чтобы ритернат и лорд на одной сцене руку жали друг другу?
— Популизм, не более. Завтра, не побоюсь этих слов, весь молодняк под асфальт загонят.
— Не забудь свой скептицизм вырезать из плёнки, — важно приказал оператору Изшауфен, примирившийся с привычкой коллеги коверкать его имя.
Тем временем, понимая, что настало время для конструктивного диалога со своим оппонентом и это шанс договориться до чего-нибудь толкового, Филин произнёс: «Наконец-то. Наконец-то вы нас услышали. Мы хотим жить, а не вымирать.». Ритернаты приподнялись и зааплодировали герою Филину. «Браво!», «Молодец», «Так держать!» — осыпали словами поддержки коллеги Филина. Ликовали и в честь Гроссе: «Прислушайся!», «Сними лапшу с ушей, послушай глас народа!».
— Я так рад, что хоть какой-то, но контакт мы всё-таки установили, — произнёс Филин своему коллеге.
— А? А… ах, да! Точно! От лица всех лордов заявляю, что мы тоже рады… Рады очень сильно… — с превеликим смущением ответил Хафлинг, стушевавшись. Всё, что происходило дальше, для Хафлинга было белым шумом.
— Надеюсь, вы прислушаетесь к защитникам природы, и мы назначим какое-нибудь собрание, чтобы поговорить вместе. Так, да?
— Так… да…
— И отмените производственные цеха?
— Отменим…
— И деревья в городе посадите, милейший?
— Посадим… с каждого по саженцу.
— И сад «Райские ворота» узаконите?
— Узаконим, скорее всего…
Изшауфен продолжил вести свой новостной спецрепортаж: «Не будь я порабощённым искусством современной литературы, ах, какую бы повесть написал я о тех далеких временах! О временах, когда ритернат и лорд, две силы несравненные, стояли на одной сцене и жали друг другу руки в знак мира и примирения. О временах, когда даже самые циничные и скептические умы не могли остаться равнодушными к этому великому деянию, к этому знаменательному моменту в истории Дункельхайта.»
— Да вы у нас, я посмотрю, демагог, мастер слова. — заметил Айзент. — Почаще бы вы так изрекались в камеру, коллега.
— Ну да, кхм, есть немножко, совсем немного во мне артистического таланта! Но ему и не прикажешь, хе-хе. Он сам как-то приходит ко мне…
Со второго плана на передний вышел Яшка Кривозубый и стеснительно подошёл к Хафлингу, после чего, с трудом выговаривая слова, спросил:
— В-в-вы точно хот-т-тите помогать рит-т-тернатам? Вы уверены?
— Помогать ритернатам? А… точно! Помогать ритернатам! Конечно же! Будем помогать, только своими методами, Яшка, своими, — ответил Кривозубому лидер лордов.
— Какими ещё «своими методами», уважаемый Гроссе? — спросил у Хафлинга Филин с целью уточнить эту фразу. — Ваши методы, извольте знать, не вызывают одобрения у моих соратников. Больно они у вас, э-м-м, странные и однобокие, что ли…
— Наши методы — это те, которые мы считаем нужными. Но в первую очередь мы для начала найдем новое место, где будем добывать нефть. Пригоним туда двадцать тракторов, сотни людей, заставим копать яму и…
— Гроссе, я понял, не нужно уточнять мне, как это делается. Я надеюсь, вечно же так не будет продолжаться?
— А ещё в пустыре построим новые поселения высотою в километр! Потом уже займёмся вами, построим школы, больницы… что вы там ещё хотели?
— Да вы неисправимы! — экспрессивно пробурчал Филин, сжимая свои маленькие кулачки.
По громкой связи раздалось сообщение с угрозой: «Кетцер Саваранолла приказывает немедленно покинуть сцену ритернату, иначе я призову полицаев! Ещё раз повторяю, покиньте сцену!». Но послышалось и следующее, что Кетцер хотел сказать про себя, но невольно изрёк в слух, едва различимым брезгливым шёпотом: «Закрыл глазки, называется… моргнуть не успеешь, а эти зелёненькие уже у тебя на шее сидят». 
 Ритернаты по-доброму посмеялись над словами парламентского секретаря. Анна снова встала со своего места, чтобы произнести пафосную сотрясательную речь. Такой половозрелой авантажной женщине в менопаузах необычайно шли эпические демагогии в зале парламента:
 — Он не уйдёт, да будет вам известно! — продекламировала Анна Гомес, активно жестикулируя указательным пальцем, словно отгоняет от себя паразитических мух. — Мы смелые, мы храбрые. Мы все встанем перед лордами и дадим запомнить свои лица! Вперёд, мои соколики, покажем, что нам не страшно!
 Все 64 ритерната за какие-то несчастные секунд двадцать поднялись на авансцену и выстроились полумесяцем вокруг Яшки, Филина и Гроссе, взявшись за руки и водрузив своё чёрно-зелёное знамя на сцене. Анна вышла вперёд и уместно спросила у лордов, молчаливо наблюдающих за интересным драматическим спектаклем: «Ну что, милёнки, нравится вам?! Нравится лордам сила защитников природы и чести?!». У либеральной оппозиции был свой отличительный знак — абсолютно чёрные одеяния, сверх которых накинут зелёный панталер и флаг в точно такой же ливрее, изображавший двойной крест. Эти символы ритернаты крайне уважали и чтили — испоганить флаг или форму считалось объявить объединению затяжную войну.
 «Идите прочь!», «Нефть!», «Нефти дайте!», «Паразиты!» — жёстко отреагировали на массовое появление своих врагов на сцене лорды, начав истерически копошиться, нервничать и подёргиваться. Яшка принялся метать взглядами по залу, не понимая, что ему делать. Ему казалось, что оппозиция сейчас порвёт его худенькое тело на кусочки.
— Не бейте, прошу, не бейте! — начал слёзно молить у собравшейся толпы Яшка. — У меня дома двое детишек маленьких, собачка, котик. Они без меня не могут!
 — Да помолчи ты, Яшка. Видишь, они попросту позируют перед нашей взыскательною публикой, как будто очень храбрые! Успокойся, хватит ныть! — пригрозил шёпотом председателю парламента Хафлинг, приставив к худощавому, покрасневшему от страха лицу свой грозный кулак. Параллельно еще и успевал скалить зубы вспсиховавшимся лордам, чтобы изобразить невидимый «контроль» над ситуацией
 — Они без меня смогут!! Оставьте, прошу, ради Христа, ради святого! — истерически начал замаливать ритернатов Яшка, упав на колени и сложив ладони перед собой. Ритернаты засмеялись такой слабости.
 — Хафлинг, у вас председатель… кхм, ничтожный трус. Извольте успокоить! — язвительно указала Анна Гомес, пренебрежительно показывая пальцем в сторону молящего. — И все у вас тут такие ничтожные? Не удивлюсь, если да
 «Что происходит?! Яшка Кривозубый?! Немедленно встаньте с колен и возьмите себя в руки! Вы что разнылись на ровном месте-то?! Не позорьте звание штабного офицера!» — приказал бессменному председателю всевидящий Кетцер Саваронолла по громкой связи
 — Ты что, не понимаешь, что они будут с нами делать сейчас?! — воскликнул трус, глядя куда-то в потолок. — Они не добрые, а злые, наглые и держат за спиной свой заточ-ч-ченый дамоклов меч, а-а-а!
 «Трус поганый!» — хором, презрительно произнесли все 64 ритерната. У кого-то от такого жалкого удручающего зрелища скособочилось лицо и то правда — смотреть на это уродство без отвращения может только самый бездушный человек.
— В кой-то веки с вами согласен, — с придыханием произнёс Хафлинг.
«Так, ну это никуда не годится, срочно сюда полицаев! Полицаев сюда! Бунт на корабле! крысы тонут! и врачей не забудьте.»
— Да зачем мне-то врачей, дурачьё?! Им врачей! Им!! — истерически заорал Яшка, начав рвать на себе волосы и метаться по сцене как умалишённый. — Вы ещё познаете силу ритерната! Господи, восславь мою душу грешную, восславь!!
Яшка упал на пол лицом вниз и стал плакать навзрыд. Со стороны балконов через чёрный вход вбежали два санитара в белоснежных халатах с носилками и четверо полицаев, обёрнутых в приметную форму стражей порядка — на грозных, массивных амбалах надеты в обтяжку сине-голубые кителя, много наградных планок и медалей, гулко звенящих на их груди. Ощущение, что блюстителей порядка сдёрнули с какого-то показательного парада, лишь бы остановить буйство ритернатов.
— Где пациент, многоуважаемые?! — с одышкой спросил один из врачей, оглядываясь вокруг.
Подоспели и полицаи — среди их квартета был и штаб-капитан юстиции министерства особо важных дел Дункельхайта Хунд Альтер, отслуживший на благо карателей десять с чем-то лет. Он выглядел прекрасно, хоть и стереотипно, имел шикарную физическую подготовку — по сравнению с ним у ритернатов мышц не было, только кости да кожа.
— Кого в кутузку, многоуважаемый?! — спросил у Гроссе капитан, но понял, с кем имеет дело не сразу. Он перефразировал свой вопрос, отчётливо, как из пулемёта произнёс каждое слово, отдавая начальнику честь — положа руку на левую грудь. — Эм… то есть, кхм-кхм… Здоровья вам желаю, господин грейс-штабс-мастер великий лорд Гроссе Хафлинг, отряд 204 под руководством штабного гвардии офицера Хунда Альтера на место вызова по указанию секретаря парламента прибыли, сэр!
— Этого чудика, как всегда, ребят, в рубашечку да на матрацы, — устало и оттенком пренебрежения, показывая на Яшку пальцем, произнёс Хафлинг.
Санитары без лишних слов умиротворили бедного Кривозубого, тот хоть и ныл, и истерил, но рубашечку всё-таки надел. Кривозубый ещё по пути в диспансер рыдал как не в себя, вспоминая энтервельтских героев, спасших Дункельхайт от уничтожения, гильотину, диктаторов, каких-то ангелов…, но что поделать!
— Я так понимаю, сэр, нас вызвали по поводу ритернатов? — переспросил Гроссе, но в более вежливом тоне, Хунд Альтер
— Вас не я вызывал, это секретарь не желает видеть тут оппозицию. Мне-то что? Я вообще-то не против положения дел, творящегося здесь, и, если честно, не стал бы вызывать полицаев на них
«Гроссе! Ты что? Опять не-до-во-лен?! Да что ты за человек-то такой?! Или как этот шмаргал, в диспансер поедешь?!» — по динамикам произнёс Кетцер с оттенком пренебрежения
Хафлинг повернулся к ритернатам, кинул на каждого взгляд и решил подойти к Анне, склонив голову вниз.
— Анна?..
— Ну… слушаю. Говорите, что хотели, — произнесла Гомес, словно надеясь услышать что-то конкретное
Зал застыл, и все ждали, что скажет лидер лордов. Тот, превозмогая страх смерти и наказания за непослушание, всё-таки высказался:
— Не могу… не буду! Меня заставляют с вами как-то бороться, вставлять вам палки в колёса. А я не могу… понимаете? Что мне будет, если вас разгромят? Мне лично — ничего. Только этот прохвост Дракигер лоббирует нас, продвигая свои интересы. В этот раз ему надо больше нефти… и даже если бы мы ничего тут не приняли — всё равно послал дюжину тракторов копать землю вглубь… просто иллюзия выборности. Вы уж будьте милы, простите меня, — разгоряченно раскаялся Хафлинг перед ритернатами.
Речь Гроссе Хафлинга хоть и не произвела на защитников природы должного впечатления, но с их лиц исчезла злая недовольная гримаса, сменившаяся на усталую, нахмуренно-встревожную улыбку. Хафлинг взял в кулак значок парламента на его пальто и с силой выдернул его из ткани.
— Это вам, на память, — немногословно преподнёс Гроссе сувенир — изображение фасада университетского театра на фоне флага Дункельхайта — красного круга на белом фоне, внутри которого была буква D прописью.
— Ладно… ладно! Собрались уходить, Гроссе?
— Собрался уходить, да… давно хотел. О планах говорить не буду, но эта суета меня достала… прочь Дункельхайт! Прочь эту грязь, вонь и нищету, скрытую за высотными домами!
Анна взяла значок в свои руки и положила в нагрудный карман. Хафлинг развернулся и встретил неодобрительно-шокированные взгляды публики — лорды уже таяли от суеты, а полицаи стояли словно вкопанные с разинутыми харями и не знали, что и сказать. Гроссе ступил шаг, сделал ещё пару резких движений, но не успев покинуть сцену, его так облаяли лорды, что поднятый шум оглушил и ритернатов, и полицаев. А Гроссе смотрел на эти жалкие существа исподлобья и так под их хоровую какофонию медленно покинул сцену. Навсегда. «И что-то мне подказывало, что так и произодёт… Конечно, было неискренее и эпатажно. Но мы это прогововарили.» — подумал про себя капитан полицаев Альтер.
— Хунд?! — тревожно окликнула капитана неписаный лидер ритернатов Анна
— Да?..
— Мы будем бороться до последнего…, и вы это знаете хорошо, думается мне.
«Предателя! Предателя поймать и уничтожить! Я сказал! Пой-мать! И у-ни-что-жить! Я знал, что так и будет! Я знал!!» — крайне разгневанным тоном приказал всей охране ловить Гроссе секретарь парламента. На зов своего кукловода отозвались толпы гвардейцев, мечтая выпустить пулю в безыдейного правителя.
— Хотите убивать дальше?! Убейте сначала нас! — отважно произнёс Филин, гордо тыча пальцем себе в грудь
— Что ж… ваши желания для меня — закон! — с ухмылкой ответил Хунд
Нельзя быть многословным в таких делах, но полицаи даже ослушаться словам ритернатов не хотели. Как бы они не уговаривали карателей избежать избиения — всё без толку. Каждое слово Анны, Филина и прочих злило всё сильнее Хунда и его троих подсосников. Ни мольба, ни взывание к совести и чести не остановило аппаратных крыс.
Входы и выходы обнесли и забаррикадировали по приказу Савараноллы. Бежать защитникам было некуда — хотя ни у одного из 64 граждан Дункельхайта даже и не дрогнула нога к выходам. На глазах у лордов, кричащих в поддержку полицаев, Хунд с отрядом втроём начали месить ритернатов голыми руками и ногами. Они старались давать какой-то отпор, но дубинка и электрошокер были сильнее. Насиловали Хунд с отрядом ритернатов с удовольствием, наслаждаясь каждой минутой этой идиллии. Не жалели девушек — душили, таскали за волосы по сцене, бросали через оркестровую яму и стреляли из травматического ружья в упор. Один из них не побрезговал и прижал самую молодую из ритернаток — Диану — известную в городе защитницу — к стене, принявшись извращённо лобызать её невинное лицо и шею. Минут через пять на шум подбежали армейцы — гвардия Мордера. Не поскупились мордеровцы на патроны своим врагам — такой у них приказ, стрелять, не жалея ни себя, ни того, кто на мушке. Начали палить по ритернатам. А те и не бежали, защитники, что ещё могли двигаться, просто спустились на колени, закинули руки за голову и, как на казни, вытерпели все выходки силовых структур. Стреляли гвардейцы метко — ровно 64 пули и все в цель. Окровавленные, изуродованные тела пали на сцену. Оркестр сыграл финал второй симфонии Малера под стать расправе. На финальных аккордах и раздались последние выстрелы, словно заколотили гвозди в крышку судьбы. Лорды в восторге аплодировали расстрелу. Ликовали, бурно свистели, блеяли, клокотали.  «Предателям смерть! Слава Дункельхайту! Слава героям!» — скандировали жирные и мерзкие твари за трибунами. В Анну Гомес Хунд в истерическом припадке выпустил целую обойму из травматического пистолета, но половина не попала в цель, задев уже мёртвые тела её коллег.
«Да воскреснут в лучшем мире души погибших. Аминь.» — произнёс Кетцер по громкоговорителям, когда канонада снайперских винтовок утихла. Все лорды, кроме Фетта, так и почившего от приступа, приподнялись и пять минут аплодировали своим героям стоя.
— О боже… о боже!!! Господи, сотри мне память… Айзент, снял?! — хватаясь за сердце спросил у оператора Изшауфен
— М-да уж. Мне хотелось выкинуть камеру в тот момент, конечно… но я каждого гвардейца лицо заснял. Каждого!
— Бегом отсюда! Бегом! — схватив за руку коллегу, понёсся корреспондент к выходу. — потом раскадрируем и премию получим, если не застрелят!
Пытавшегося сбежать из адовых котелков Гроссе уже снаружи встретил лично Дракигер Мордер и дюжина патрульных машин полицаев, ослепляющих своими софитами и спецсигналами. Мордер был одет не по погоде, а на улице в тот момент шёл проливной дождь и в низины опустился густой туман — на нём был лишь классический костюм и пальто с красно-алым подкладом, вывернутым наружу. На лацканах красовался тот же значок дункельхайтского парламента — метки людей власть имущих. Лицо человека, который владел всеми жизнями в городе, выражало крайний скептицизм, своего коллегу и правую руку Мордер встретил надменной ухмылкой.
— Да ладно? И ты бежал? М-да, и как в такое поверить? — спросил у Гроссе всемогущий Мордер
Хафлинга, увидевшего на своём пути неминуемую смерть, захватил пронзительный ужас, ноги начали подкашиваться, словно земля уходит из-под ног. Сердце его начало колотиться с неимоверной безмерной скоростью, как будто пытается вырваться из груди. Лицо мгновенно покрылось холодным потом, а в душе поселилось гнетущее, но в то же время греющее чувство пронзительной тоски и сожаления о содеянном и несделанном. Вокруг Хафлинга замер целый мир…
— Друг, ну что ты стушевался-то так? Ответь, мне так интересно, что тебя сподвигло на такое предательство, каких я видел сотни раз? — с любопытством уточнил Мордер. — Я ведь думал, что всё — череда предательств от лордов закончилась, появился на моём пути человек знающий и любящий своё дело. Неудивительно, но я ошибся…
— Я… просто…
— Просто что?
— Просто не могу зад-д-душить свой народ…
— Да ты что?! Что ты говоришь?! А клятву ты кому давал? Мне? Или народу?
— Только своей нации, Мордер.
— Неправильный ответ, может, попытаешься ещё?
— Не понимаю…. Не понимаю! Искренне не понимаю твоего стремления превратить Дункельхайт в гадюшник! Что ты такое? Кто тебе позволил такое делать?! — спросил у Мордера Хафлинг, вцепившись ему в шею.
— А я не понимаю твоих желаний! То ты в авангарде моей промышленной революции, то ты бежать решаешь, подставляя тылы в знак сочувствия каким-то психопатам! А вот позволить мне никто не позволял, но никто и против меня не выступил — а значит можно всё! — произнёс Мордер, оскалив зубы неприятелю.   
Подоспели гвардейцы, бежавшие вслед за Хафлингом по всему театру — парламенту с горячим желанием зарядить обойму боевых ему в спину. «Вон он!» «Там Дракигер и Хафлинг!» — окликнули друг друга гвардейцы, заметив впереди свою долгожданную цель. Руки у карателей тряслись и желали наконец-то надавить на спусковой крючок. 
Думаю, трагический финал Хафлинга предельно ясен. Лидер лордов, уже бывший, точно так же встал на колени, как и ритернаты, забросил руки за голову, уставился в мокрый асфальт, где еле-еле было различимо его безликое отражение и стал ждать. Гвардейцы по приказу старшины выстроились в шеренгу, навели орудие и тоже стали ждать команды.
— Ты не выполнил приказ — не уничтожил ритернатов. И символически отступился от нашей цели. Прости, но это закономерность… — с придыханием высказался Мордер.
Старшина яростно проскандировал гвардейцам в шеренге: «Триста! Тридцать! Три!». Бездонную и мёртвую тишину Дункельхайта разбавила канонада винтовочных пушек, эхом отразившаяся по всему городу и оставившая звонкий гул, висевший в воздухе ещё минуту.
Праведных умертвили, сожгли их разложившиеся тела на какой-то свалке и закономерно изгладили из памяти.