Веселый спектакль об удавах и кроликах

«ДАЙТЕ МНЕ ЧЕЛОВЕКА, ДАЙТЕ МНЕ ЕГО!..»
ИЛИ ВЕСЕЛЫЙ СПЕКТАКЛЬ ОБ УДАВАХ И КРОЛИКАХ

О спектакле «Шуты села Степанчиково» на сцене театра драмы и комедии «Галерка». Постановка С. Стеблюка, сценография, костюмы Вл. Лунника и А. Пронина, музыкальное оформление С. Щичкина и Н. Якуничева.


Достоевский есть Достоевский. Как ни интерпретируй творчество этого писателя, как ни укладывай его в прокрустово ложе современности, а фактура берет свое. Великий текст, рожденный гением, несет в себе столь мощное интеллектуальное содержание, что, кажется, достаточно только его произнести, как само сочетание звуков, слов и предложений превратится в заклинание – и содрогнутся столпы мироздания, разверзнутся бездны, грянет гром, прольется очистительный ливень, и очистятся взоры, и возмутятся несправедливостью сердца, и развернутся плечи, а руки станут орудием созидательного труда… С полным правом он считал себя пророком, а слово, им созданное, высшим суждением о человеке.

Думал об этом во время первого премьерного спектакля по роману Ф.М. Достоевского «Село Степанчиково и его обитатели».

Праздничные картинки русского провинциального быта середины прошлого столетия. Нарядные мужики, красиво одетые дворяне, шумное, веселое зрелище со стрельбой, купанием в озере, вдруг возникшем посреди сцены, погоней на крестьянской подводе, беготней, криками, обмороками, вызывающими умиление детьми. Разве это – Достоевский? А что такое – Достоевский? Неужели же мрачные тона в оформлении сцены, мрачные, тяжелые интонации в монологах актеров, мрак, вселяющийся в душу после просмотра спектакля? Нет. Достоевский – это свет, это духовное очищение. Но – в итоге. Как выздоровление после тяжелой болезни, когда еще трудно ходить и разговаривать, трудно долго смотреть на свет, но взгляд уже улавливает цвета, ноздри жадно вдыхают воздух, а слух убеждает, что ты все еще присутствуешь на празднике жизни…

Возможно ли растворить финал в действии спектакля, доставить зрителю удовольствие не постфактум, а непосредственно? Сценическая версия театра «Галерка» убеждает, что да. Постановщик спектакля С. Стеблюк (главный режиссер театра драмы на Пятницкой, г. Москва) продумал все возможные вопросы зрителей и критиков заранее. Спектакль назван «Шуты села Степанчикова». Название определяет здесь многое, если не все.

Конечно, играть Достоевского не просто. Сложный психологический рисунок роли, тонкая нюансировка. Здесь на одном профессионализме удачи не добиться – потребуется особое напряжение сил. Немалая заслуга в том, что спектакль удался, принадлежит ведущим актерам. Трудно выделить кого-либо особо.

Блистательна работа Владимира Витько (полковник Егор Ильич Ростанев). Добродушие, мягкосердие, широта натуры, идущие от сознания собственной силы, - и абсолютное принижение своего достоинства от чрезмерного сомнения в своей образованности, в правоте своих искренних душевных устремлений. Нежелание обидеть близких людей – и способность во имя любви отказаться от нее. Всепоглощающее благородство и глубокое страдание, идущее от непонимания причин происходящего. Все это достоверно, красиво, умно сыграно В. Витько. Я думаю, зрительный зал с наслаждением следил за его игрой, а точнее, жизнью на сцене. Большой удачей можно назвать исполнение роли племянника молодым актером Евгением Суминым. Да какую роль ни возьми – каждую из них отличает точная пластика. Театр «Галерка» продемонстрировал великолепный актерский ансамбль.

Спектакль держится, как и в тексте Достоевского, на образе Фомы Фомича Опискина. Каким образом «выкидыш из общества», как величает своего героя Достоевский, «самый ничтожный, совершенно гаденький, но необъятно самолюбивый» человечишко становится тираном, оказывающим подавляющее психологическое воздействие на окружающих его людей? Будучи в шутах у генерала, подвергаясь унижениям, Фома, распластываясь в грязь, изучал механизм подавления чужой воли. Едва смея поднять голову, он пробовал свою власть не еще более беззащитных и слабодушных людях, готовых стать шутами и блюдолизами для него, казалось бы, самого ничтожного и забитого. «С того времени, я думаю, - пишет Достоевский, - и развилась в нем эта уродливая хвастливость, эта жажда похвал и отличий, поклонений и удивлений. Только чтоб где-нибудь, как-нибудь первенствовать, прорицать, поковеркаться и похвастаться – вот была главная потребность его! Его не хвалили – так он сам себя начал хвалить».

И вдруг генерал пред смертью просит у Фомы прощения! В глазах близких генерала, симпатизировавших и сострадавших Фоме, он вдруг превратился в святого. Каждое его слово стало восприниматься как божественное откровение, каждое желание стало непреложным, каждый каприз, каждая прихоть – проявлением божественной необыкновенности натуры. «Низкая душа, выйдя из-под гнета, сама гнетет. Фому угнетали – и он тотчас же ощутил потребность сам угнетать; над ним ломались – и он сам стал над другими ломаться». Фома постиг искусство завлечь жертву красивыми речами, эффектной позой, блестящей мишурой, показать жертве, что это он ради нее так изгибается и ломается, сыграть на достоинстве жертвы, ее доброте, благородстве, умении пожалеть, принять, сострадать, пойти ради нее даже на самоуничижение – чтобы потом, подмяв ее под себя, отыграться за все, по капле выдавливая из нее жизнь.

Парадоксальное взаимное садомазохистское притяжение кролика и удава, палача и жертвы гениально раскрыто Достоевским. Никогда Фома не стал бы оракулом, вершителем судеб, мучителем и тираном, если бы те, кого он тиранствовал, не приняли совершенно добровольно его деспотическую власть, приняли истово, фанатично, с благодарностью и благоговением…

Опискины существовали всегда – в пору инквизиции они рядились в рясы, в наше время они то надевали нацистские эмблемы, то скромные форменные кители нашего, отечественного покроя. А уж на бытовом уровне подобные «харизматические личности» встречаются чуть ли не в каждом доме.

Чванливый демагог Фома Опискин в исполнении заслуженного артиста России Константина Левашова нагло наезжает на слабых. Но, встретив малейший отпор или хотя бы предвидя его, он тушуется, пасует, скрывая свою трусость и ничтожество за истерикой, за извержением очередных порций демагогических и бессильных тирад. Спектакль «Галерки» поднимает зловещее обаяние опискиных на смех. И зрителю понятно: ни один удав не съест кролика, если сам кролик того не пожелает.
В «Шутах села Степанчикова» у Фомы нет предыстории, хотя он самый сложный образ спектакля. В контексте постановки это оставляет легкое недоумение. Оно, однако, сглаживается клоунской буффонадой третьего акта: стрельбой, похищением, погоней, купанием и счастливым финалом.

И еще об одной актерской работе нельзя не сказать особо. Добровольный шут Евграф Ежевикин, отец многодетного семейства (актер Владимир Громовиков), казалось бы, совершенно искренне подобострастно валяется в ногах, готов умиленно целовать то платьице, то ручку, то ножку привыкших к подобострастию дам, готов лаять собакой и ползать перед ними на четвереньках. Но – и это прекрасно сыграно – вовсе не от растоптанности, а от глубоко спрятанного чувства собственного достоинства, которым этот человек дорожит превыше всего. Он не позволит себе показать ни идиотке генеральше, ни Фоме, ни его мармазеткам, что он горд и ценит в себе личность. Но Ростанев угадывает в нем человека и относится к нему с уважением, несмотря на внешнюю отталкивающую личину, надетую Ежевикиным. А сам Ежевикин, распознав чистую душу в Сергее Александровиче, открывается ему. В лучших театральных традициях шут – самая сильная и глубокая роль – замечательно исполнена артистом.

Пожалуй, впервые за все то время, что ставили «Село Степанчиково» (да, кажется, и произведения Достоевского вообще), зритель «над Достоевским» не угрызается мучительными раздумьями, не впадает в депрессию, не философствует, а смеется, отдыхает, наблюдая сцены из жизни русской провинции. Хочется от души поздравить коллектив театра с удачей и поблагодарить за праздник, подаренный омичам в самом конце театрального сезона.

Опубликовано:
«Омская правда», 28 июля 1994 г.  №121