Так всё-таки достоевский или dostoyevsry. ru?

Так всё-таки Достоевский или DOSTOYEVSRY.RU?

DOSTOYEVSRY.RU. По мотивам «Записок из Мёртвого дома».
Пьеса А. Енукидзе. Режиссер Андро Енукидзе. Сценография лауреат Государственной премии Грузии Автандил Варсимашвили, художник по костюмам лауреат Национальной театральной премии «Золотая маска» Ольга Веревкина.

Почти во всех романах Достоевского событийная составляющая весьма и весьма незначительна. Главное действие происходит внутри человека, скрыто от глаз. В то же время тексты Достоевского почти сплошь состоят из диалогов, казалось бы – расписывай по ролям и ставь. Но что это за диалоги? На поверку оказывается, что герои общаются не столько друг с другом, сколько сами с собой. Личность человека раскладывается на множество других личностей. Голоса звучат, перебивая друг друга. И расслышать-то иные невозможно, что уж говорить о целостности картины. Примется драматург добросовестно раскладывать голоса по персонажам – скукотища получается. Не сценично. Как же превратить внутренние монологи в увлекательное зрелище? Удастся ли режиссеру сценическими средствами заставить зрителя настроиться на камертон замысла писателя, или же Достоевский снова окажется лишь поводом для творческого самовыражения?

А тем временем, пока драматурги и режиссёры ломают головы, как донести Достоевского до зрителя, он продолжает оставаться остро современным писателем. Любая постановка «по Достоевскому» – спектакль, кинофильм ли – всегда интригующее событие. Хотя вопросы, поставленные в его романах и публицистике, как и прежде, без ответов, а проблемы, обнаруженные им в народной жизни, всё ещё далеки от разрешения. Да и, Бог бы с ними, вопросами, ответами! Горит же страстная вера в человека, в человеческое сообщество, в каждой строчке Достоевского? Значит, в современных спорах о том, быть цивилизации, или нет, готовиться ли ей к Апокалипсису или к Золотому веку – трагический оптимизм Достоевского звучит громче многих упаднических и агрессивно-гедонистических голосов.

Но всё же, как пробиться, как донести слово Достоевского к читателю, особенно молодому читателю? Ведь для того, чтобы внять пророчествам Достоевского, надо хотя бы взять в руки книгу, открыть её и прочесть. А попробуй, оторви сегодня молодёжь от компьютеров! С мониторов они обычно большие тексты не читают. Можно, конечно, и распечатывать. Кого? Достоевского? А зачем? Он же в библиотеке есть. Всегда успеется… Ан нет – не успевается. Проходят мимо. Точно так же, как в школе – «проходят» Достоевского, Пушкина, Толстого, Лермонтова, Тургенева – проходят мимо великой русской литературы.

Давно ставшие повседневными размышления на темы Интернета и судьбы литературы в современном мире позволили мне название спектакля Омского государственного камерного Пятого театра не принять в штыки, а задуматься над ним. Что это? Новая попытка озвучить сюжет, вырванный из сетей всемирной информационной паутины? Так там такое можно иногда прочесть – дурно станет человеку, знакомому с биографией и творчеством писателя не понаслышке.

Программка спектакля вдвое сужает круг предположений – он поставлен по мотивам «Записок из Мёртвого дома». Для Омска это указание знаковое – автор книги на протяжении четырёх лет отбывал каторгу в местном остроге. Память тут же подсказывает «ударные» сюжеты этой необычнейшей книги. Искушённый зритель и читатель, я с нетерпением жду начала спектакля. Обнадёживает, что действие будет в какой-то степени условным – по мотивам всё-таки. Значит, можно не особо беспокоиться о судьбе канонического текста. Но какова степень условности? Отталкиваясь от Достоевского, можно, заигравшись, забыть, от чего начинали движение… А каковы ожидания не искушённого зрителя? Думаю, он заинтригован вдвойне. Во-первых, обозначена загадочная связь Достоевского с дорогим его сердцу Интернетом, во-вторых, какие-то неведомые «Записки из Мёртвого дома»…
Первый взгляд на сцену подтверждает – да, действительно, Мёртвый дом. В глубине – пали, сбитые вместе и заострённые к верху бревна (они имели высоту шесть метров и составляли ограждение острога). Между ними в центре – ворота. По обеим сторонам – кровати, они же в ходе действия превращаются в столы. Справа в глубине – караульная вышка (Ага! Вот уже несоответствие! не было в омском остроге при Достоевском никаких караульных вышек). Сцену увенчивает фронтон, изображающий сеновал с гнездом аиста в навершии. Боковины сцены нарезаны из белых полос, сквозь которые входят и уходят персонажи. Справа вход в «клеть». Туда удаляются актеры по ходу действия. Выходят четверо в малиновых халатах (кстати – почему халаты именно малиновые? Намёк на знакомые до дрожи малиновые пиджаки? Или потому, что кровь не так заметна на этом фоне?) Пятый – в чёрном длинном пальто. Все длинноволосы. (А каторжанам, между прочим, обривали полголовы). Встав в кружок, как делают хоккеисты перед началом матча, склонившись лбами, поют «Черного ворона».

Входит военный. Кучка разбредается. Малиновые халаты идут по койкам, чёрное пальто – на авансцену. Он же резонёр, некто ФМ., мещанин (Владимир Остапов, засл. артист РФ, лауреат премии им. нар. арт. СССР А. Щёголева). Он же по ходу превращается в участника действия. Ему даны реплики, он вдовец. Остапов, как всегда, точен, даже в суетливости своего персонажа, и вполне органичен.
Действие происходит в арестантской палате военного госпиталя. Перепалка больных с врачами. Одного симулянта заставляют выйти под очередную тысячу палок. Зритель наверняка не поймёт – что делают в больнице люди, которых отправляют снова под какие-то палки, и если это наказание, то за что оно назначено? (Если сделать вставку о наказаниях, можно бы кровожадно обыграть и «заволоку» – наказание, применявшееся за симуляцию болезни. Здесь это уместно). Телесное наказание – страшная штука, можно выигрышно дать тему в спектакле, тем более что добротная основа заложена в литературном первоисточнике. Однако эти, и другие возникающие вопросы гаснут в сознании по мере того, как спектакль набирает темп и становится некогда задумываться о постороннем. Только вперёд!

Больные начинают расспрашивать друг друга, кто и за что пришёл. Один из арестантов Шишко (Василий Кондрашин), рассказывает свою историю. Это происходит буднично, как будто человек о погоде рассказывает. Как здесь не хватает настроения «Записок из Мёртвого дома»! «Ночь была уже поздняя, час двенадцатый. Тусклый, маленький свет отдалённого ночника едва озарял палату. Почти все уже спали. В отдалении, в сенях раздались вдруг тяжёлые шаги приближающейся караульной смены. Брякнуло прикладом об пол ружьё. Тут только я заметил, что неподалёку от меня, слева, двое не спали и как будто шептались между собою»…
Сцена преображается. Арестанты надевают «костюмы». Театр в остроге. Но пьеса вовсе не «Кедрил-обжора» и не «Филатка и Мирошка соперники», как у Достоевского… Пьеса – «Акулькин муж», одна из самых драматических историй в «Записках из Мёртвого дома». Картина первая. Отмечаю удачные попадания – роли Шишко, его матери (заслуженная артистка РФ Татьяна Казакова), Анкудим Трофимыч (Сергей Грязнов), Марья Степановна (заслуженная артистка РФ Лариса Гольштейн), несомненная режиссёрская и актёрская находка – Микита Григорьевич (Борис Косицын). А вот Филька… Филька подкачал. Артист Евгений Фоминцев, несомненно, делает всё, что в его силах. Но типаж здесь нужен совсем иной. Нынешний Филька выглядит внешне почти как абрек, горский разбойник. В спектакле не веришь его русской удали и молодечеству, которые даже по внешним проявлениям отличаются от кавказских. То, что он ходит вразвалочку, делает гадости и хамит всем подряд, ещё не означает, что «он Бог знает, какой член». А у Достоевского Филька олицетворяет тип именно русского безудержного разгула. Он – воплощение силы, молодечества, вызывает уважение широтой души и масштабностью разгула. Нынешний же Филька – просто мелкий дворовый хам. И поэтому его покаяние, в котором зритель должен бы разглядеть и будущее покаяние Раскольникова перед Сонечкой – не трогает. В сцене покаяния, когда его отрезвили и отправляют в солдаты согласно уговору, Филька – нашаливший мальчик, вынужденный признать, что его шалостям пришёл конец. Он всё ещё пытается пыжиться, но уже никому не страшен. Ответный земной поклон Акулины выглядит нелепо. Такого Фильку только по носу щёлкнуть да рассмеяться в лицо. Генералом он через десять лет вернётся… Как бы не так! Здесь нужна страсть, с которой Ульянов играет Дмитрия Карамазова в легендарном фильме Пырьева и соответствующая типу характерная внешность. Думается, в омских театрах легко можно подыскать необходимого актера.

Зато на роль Акулины (лауреат премии им. нар. арт. РФ Т. Ожиговой Мария Долганёва), актриса подобрана безупречно. При том, что текста у неё практически нет, чувствуется большой внутренний потенциал, яркая энергетика. Несколько сказанных слов выдают глубокий сильный голос. Думаю, мы ещё не раз будем аплодировать успеху Марии Долганёвой в ролях самого разнообразного репертуара.
Первая картина даёт завязку действия и сразу бьёт зрителя по нервам. Скончался старик Морозов. Его сын Филька пускается во все тяжкие – пропивает отцовское наследство, отказывается идти по стопам отца. Требуя от делового партнёра своего папеньки остаток долга, он запальчиво заявляет, что отказывается брать в жёны его дочь, Акулину, потому как он «и без того с ней спал». Скандал! Акулине мажут дёгтем забор, родители бьют её каждый день (в спектакле только грозятся, а в «Записках» порют насмерть), знакомые презирают, дразнят и задираются на улице. Мать Шишко предлагает своему сыну жениться на Акулине, потому как свадьбой любой грех покрывается, и такая жена перед ним всю жизнь виновата будет. Шишко требует двадцать рублей, иначе не женится. (Здесь бы объяснить, что в те времена за пять рублей корову можно было купить, да как объяснишь?)

Заканчивается первая картина.

Картина вторая – история арестанта Баклушина (артист Сергей Зубенко) – который на каторгу попал, потому что влюбился, да при этом немца убил. Между картинами сумасшедший арестант (Виктор Черноскутов) с текстом из «Записок из подполья» и «Бесов» произносит монологи о смысле жизни. Так выглядели и герои Достоевского среди «обычных» людей. На него орут, затыкают рот. Резонёр делает вставки, произносит короткие речи, образуя необходимые связки между мизансценами. После истории Баклушина, в которой зрители отмечают отлично сыгранную характерную роль немца Шульца (артист Николай Пушкарёв) наступает кульминация спектакля. Она в завершающих сценах с Акулькиным мужем. Как в добротном психологическом детективе действие постоянно таит в себе загадки и оборачивается перевёртышами. Акулина невиновна и – все вокруг не нарадуются. Но снова дерзкая интрига Фильки – и Акулькин муж опять полагает её виновной.

В спектакле от начала до конца ощущается уверенная рука сценариста и режиссёра. Текст эпизодов, о которых в «Записках» повествует рассказчик, в спектакле расписан на необходимые диалоги. Более того, диалоги появляются и там, где их у Достоевского не было, хотя они вполне могли быть. Режиссёр неоднократно сводит в мизансценах матерей Ивана Шишко и Акулины. Любо-дорого наблюдать за «дуэлью» двух заслуженных артисток РФ Казаковой и Гольштейн! Появляется и становится интересным персонаж, лишь обозначенный в «Записках» – Микита Григорьевич (который на Акульке жениться хотел, да потом позору испугался). То и дело персонажи пляшут и поют русские народные песни. Правда, эти песни явно младше героев Достоевского (и это отметит как искушённый, так и не искушённый зритель. И тот, и другой также обратят внимание на пластмассовые снегоступы и ярко-красные пластмассовые же лыжные палки, неизвестно откуда возникшие в первой половине девятнадцатого столетия)... Видимо, режиссёр вполне сознательно создавал ощущение лубочной картинки, некоторой невсамделишности, даже водевильности происходящего. Впрочем, и то, и другое вполне уместно в спектакле, поставленном по мотивам произведения Достоевского, да ещё и с выраженным интернетовским акцентом. А между тем Достоевский открывал и себе и читателю самую что ни на есть народную правду. В финале истории про Акульку три пары рассказывают друг другу о драматической встрече Фильки и Шишкова. При этом все три пары вдруг начинают изображать сексуальные движения, обмениваясь при этом репликами и усиленно указывая жестами и взглядами, что встреча, о которой они говорят, происходит где-то за пределами сцены. Мол, душой они там, а вот телами… Зритель вполне уверен, что сейчас они, не глядя друг на друга, завершат своё интимное дело, и отправятся в сторону, куда устремлены их взгляды… Ясно, что трудно придумать шестерым актерам свежую и органичную мизансцену, но в нынешнем виде «трахалки» вызывают лишь недоумение. Если режиссёр хотел сказать зрителям, что от скуки можно чем угодно заняться – и не важно, будут ли это сексуальные действия или распространение убийственных слухов, и тем самым обличить обывательское душное и грязное равнодушие, (кое-кто из «специалистов», правда, узрел в этой сцене проявление «народной речевой стихии»), то надо бы уж пойти ещё дальше… Эта сцена покоробила даже неискушённого зрителя. Он уже привык к тому, что перед ним заигрывают, и то и дело показывают ему что-нибудь фривольное. Мода ли сейчас такая, или режиссёры преодолевают свои юношеские комплексы – кто знает? Но в спектакле, пусть даже по мотивам «Записок из Мёртвого дома», в данной мизансцене этот эпизод никак не мотивирован.
Возрастающий темп, динамика – полтора часа и в одно действие без перерыва, душещипательный финал обеспечивают зрителю интересное зрелище. Спектакль называется «Доstoyevsky.ru». Этим режиссёр оправдывает песни, снегоступы, алые пластмассовые палки и саму игривую, как будто не серьёзную, интонацию спектакля. Всё это как будто подсмотрено в Интернете. «Вы бываете там? А вот такое видали?» – как будто спрашивают у зрителя создатели спектакля. Но все актёры играют хорошо, спектакль сделан прочно, чему способствуют и эффектная сценография, и грамотно подобранные костюмы. В результате энергетический заряд, заложенный Достоевским в текст, до зрителя доносится. Зал стоя рукоплещет, не отпускает актёров и требует режиссёра.

Я уходил из театра переполненный противоречивыми чувствами. Общее впечатление осталось положительным. Беспокойство, не покидавшее меня накануне спектакля, оказалось безосновательным. Меня вновь зацепили давно знакомые по книге сюжеты. Я вновь был поражён достоверностью историй Достоевского – ведь никак иначе, ни с каким иным финалом, события у него и не могли развиваться при определённых характерах участников, прописанных Достоевским, и в самой гуще народной жизни, в которую они помещены. Так может быть, современному зрителю нужен именно такой гарнир к основному блюду – разговору о «делах давно минувших дней, преданьях старины глубокой», чтобы он и сам не заметил, как проглотил лекарство от подлости и равнодушия, изготовленное Достоевским, и даже вопреки своему желанию стал лучше, чище и порядочнее?

Долго ещё в ушах звучал отчаянный крик двух девушек, провожавших Фильку ли в солдаты, Баклушина ли на каторгу: «Я дождусь тебя!» Такая она была и есть, матушка наша «Рассея» – стояла и стоит на любви. Ею одной, любовью, и жива. И чем больше страдает, тем сильнее и любит. Что ж, в таком случае, в какие обёртки Достоевского ни заворачивай, хоть даже интернетовские портки на него надень, а всё равно он как был великим, таким и останется.


Опубликовано: «Вечерний Омск», 24.06.2005 г.