Рядовой Завьялов. Часть 2

          Солдатский клуб -  храм культурной жизни, здесь и старые фильмы смотрелись совсем по - новому. На экране другая жизнь, женщины  красивые и такие недоступные, а если такая приснится ночью, особенно под утро, закипит молодая кровь, ударит в голову сладким туманом, а тут «Рота, подъём!».  Об-лом, одним словом.
  Смотр художественной самодеятельности воинских частей инженерного управления был приурочен к ноябрьским праздникам. От каждой роты обязательно хор и несколько номеров. В солдатском клубе  репетировал вокально–инструментальный ансамбль «Солдатская песня», в состав которого органично влились новые таланты из Кемеровского призыва. Никто и не сомневался, что такие «артисты», как Завьялов, Сошников и Арсланов, проявят себя ещё не раз.
           Новоявленных артистов политработники старались пристроить в теплые места и держать их под руками, так было и на этот раз. Завьялова пристроили на должность сапожника–парикмахера. Да, была такая должность в части. Арсланова, как музыкального руководителя, оставили при клубе. У него не было музыкального образования, но на слух он мог подобрать любую мелодию. Валеру Сошникова назначили охранником парка автомобильной техники. В музыкальном отношении коллектив был сыгран ещё в Кемерово.
          Ребята играли в кафе не один год. На их долю выпало время расцвета вокально инструментальной музыки, простой и доступной. Гитары были везде: в парке, в подъезде, на эстраде. Гремели Битлы. Элвис Пресли вгонял себе в вену очередную дозу наркотика. Фреди Меркури божественным голосом раскачивал небеса, а фанаты на концертах рвали на себе волосы. Булату Окуджава хватало рюмки коньяка, а Володя Высоцкий  искал очередную дозу морфея. Жестокий век. Он дал  много талантов, много  удовольствий, но взамен забирал  жизнь.

  Перед большой сценой сдвинуты два стола, за которыми восседали члены жюри, председателем был сам начальник политотдела. Графин с водой, кумачовая скатерть и шестеро членов: замполиты рот и секретари комсомольских организаций. Так уж повелось, хоровые коллективы слушались первыми. Несколько коллективов ураганом пронеслось по сцене, по команде вышли, по команде спели, по команде ушли. После них на сцене  стояло пыльное облако, но никто из присутствующих не мог вспомнить, о чём они пели. Объявили небольшой перерыв, протёрли сцену, установили аппаратуру, настроили микрофоны. На сцену вышел Василий Тёркин в накинутой плащ–палатке и с винтовкой Мосина на плече.
          Он сел на табурет и начал сразу с середины:
 «Кто сказал, что надо бросить песню на войне?». Посмотрев на начальника политотдела, продолжил:
          «После боя сердце просит музыки вдвойне!». Тёркина сменили удалые матросы и непобедимый танец «Яблочко». Опять сделали перерыв и протёрли пол влажной тряпкой, так как начальник политотдела два раза чихнул.
   Все уже порядком притомились,  когда конферансье объявил: «Вокально инструментальный ансамбль - «Солдатская песня». В полной тишине прошла минута и от-куда–то из глубины сцены заклубилась музыка, синтезированный аккорд нарастал, ширился, ударная установка ожила цокотом лошадиных копыт и вдруг всё стихло. Чистый, почти прозрачный голос, тихо запел:
           «Там вдали за рекой догорели огни, в небе ясном заря догорала. Сотня юных бойцов, из Будёновских войск, на разведку в поля поскакала».
            Голос становился шире, мощней ему уже не хватало места в солдатском клубе, он звучал смелей и звонче, он разливался, хватал за сердце и вонзался в самую душу.
           От слов или от голоса веяло чем то, родным и близким. Закипали непрошенные слёзы, щемило сердце, так, что  обдавало ознобом с головы до пят. Когда упал пулей сраженный боец, не хотелось открывать глаза, хотя музыка уже кончилась. Начальник политотдела поднял отяжелевшие веки и вытер платком вспотевший лоб, глаза его блестели.
   Потом вручали грамоты и ценные подарки. Вечером, нарядчики отмывали клуб, а музыканты забивали очередной косяк в комнате за сценой. Перед тем как курить анашу, они приняли по стакану портвейна и заварили крепкий чай в литровой банке. Старшина роты, прапорщик Абдулов, прислал дневального с требованием быстро на вечернюю поверку. Рядовой Арсланов, полулёжа в старом кресле, послал дневального на три, потом на пять букв:
          «Скажи этому чурке, пусть …».  Старший прапорщик Абдулов не любил подобных высказываний в свой адрес, но по доброте душевной решил разобраться во всём сам. С трудом отыскав в табачном дыму своих бойцов, он вылил в раковину остатки портвейна и вежливо, но настойчиво, предложил проследовать в подразделение.  Но в головах у ребят был полный кавардак. Вместе с парами анаши ещё плавали последние аккорды песен, клубился шум аплодисментов, хотелось гулять, дурачиться, хотелось настоящего праздника.

           Абдулов прямо из клуба направился в штаб, где доложил дежурному по части, тот позвонил в комендатуру. Через двадцать минут к солдатскому клубу подъехала дежурная машина с брезентовым верхом. Победители смотра солдатской самодеятельности провели остаток ночи на нарах в камере задержанных.

   Командиру части, подполковнику Шумилову, некогда было заниматься самодеятельностью. Личный состав был разбросан по всем площадкам поли-гона. На каждой штольне, на каждой скважине  работали автокраны, компрессора, бульдозеры, скреперы. Жесткий режим работы, тяжелые климатические условия и большая разбросанность требовали от командования части и офицерского состава работать на пределе человеческих сил и возможности. Офицеры и прапорщики по несколько недель не видели свои семьи, приезжали домой, чтобы только помыться и сменить бельё. Если добавить к этому постоянные дежурства, совещания и проверки, то и выходило, что служба мёдом не казалась.
          На служебном совещании заместитель по политической части майор Жарков довел новые требования Главпура. Теперь каждый офицер должен составить личный план мероприятий по укреплению дисциплины на месяц. План утверждался командиром части и был обязателен для выполнения.   Командир третьей роты Мальцев слушал в пол уха. Он успевал слушать и  подсчитывать в своём блокноте, сколько дежурств по части, по караулу, патруль ему до дембеля. Выходила невесёлая картина: служить и служить ещё, как тому медному котелку. Он так увлёкся, что не услышал, как командир назвал его фамилию:
          «Мальцев, что у вас там с этими музыкантами? Артисты опять на губе?» «Так точно, товарищ подполковник!» - ответил командир роты.
           «Прапорщик  Абдулов обнаружил их в клубе части в нетрезвом виде. Это уже вошло в систему, то они на концерте, то в подшефную школу выступать ездили и везде успевают напиться. Завьялов три раза на губе отсидел, весь одеколон в роте перепил. В строй этих «песняров» не поставить, на вечерней поверке их нет, то у них репетиция, то концерт.  Я его на губу, замполит его с губы забирает, на всё один ответ «Начальник политотдела приказал».

           У подполковника Шумилова заходили желваки, он минуту молчал, было видно, что нелегко ему принимать решение: «Ладно, не будем усложнять ситуацию, завтра всех троих ко мне на беседу». В это время на столе зазвонил телефон, командир снял трубку: «Подполковник Шумилов слушает. Здравия желаю! Что? Вы куда звоните? Какая свадьба? Какой ансамбль?». Лицо командира покрылось пятнами. Было видно, что разговор был ему неприятен. «Вы понимаете, куда вы звоните? Это воинская часть, а не филармония. Да поймите вы, у нас солдатская самодеятельность. Мы не обслуживаем свадьбы. Я вам сказал нет».  Шумилов в сердцах бросил трубку.

   Совещание ещё не закончилось, когда в дверь постучал дежурный по штабу: «Товарищ подполковник, вас срочно начальник политотдела вызывает, он ждёт вас у себя в кабинете». Командир части нервничал, но старался виду не подавать: «Не буду скрывать от вас, товарищи офицеры, звонил начальник военторга, просил, чтобы наш ансамбль играл на свадьбе, в ресторане Иртыш. Он сказал, что с политотделом вопрос согласован. Видите, как связь у нас работает, уже на ковёр вызывают. На этом служебное совещание заканчиваем, у кого есть вопросы?».  Вопросов не было.

    Зима не торопила осень, декабрь был тёплый, почти осенний. Только перед самым новым годом небо затянуло низкими тучами, повалил пушистый искрящийся снег, земля стала чистой и праздничной. Дежурный по части, старший лейтенант Мальцев, вышел из штаба на морозный воздух, закурил. Спе-шить было некуда, вся ночь впереди. Постоял, посмотрел на звёздное небо и не спеша двинулся по скрипучему снегу в сторону клуба.
          Сразу за клубом находились вещевой и продовольственные склады. Охранника в грязно -  белом тулупе он заметил издалека, тот стоял неподвижно под грибком и спал, спрятав лицо в воротник тулупа. Мальцев, стараясь не скрипеть, подошел к нему и наклонившись к самому уху громко крикнул:
          «Спишь солдат?». Охран-ник вздрогнул, несколько секунд ошалело смотрел на старшего лейтенанта и тихо сказал:
          «Задремал, товарищ старший лейтенант, мамку во сне увидел, честное слово - больше не буду».
           Мальцев вспомнил этого солдата, он был майского призыва, щупленький, как цыплёнок и с фамилией Курочкин. Летом для ремонта  завезли КамАЗ речного песка и высыпали под окнами штаба.  Мальцев дежурил по части и сидя у окна услышал в открытую форточку тихий и невнятный звук, похожий на тот, который издают маленькие дети, изображая звук работающего трактора. Выглянув в окно, он увидел молодого веснушчатого  солдата, сидящего на куче песка и толкающего по песку спичечный коробок с мелкими камушками. Солдат настолько увлёкся, что не заметил проходившего мимо командира части. Шумилов остановился, покачал головой, вздохнул и пошел дальше по своим делам.

         Проверив опечатанные двери, Мальцев продолжил обход территории части. За солдатским клубом в самом углу он увидел два следа, от забора к клубу. Подойдя поближе, посветил фонариком. Да, так и есть, рядом с отпечатком кирзового сапога след поменьше, похож на женский сапог с зауженным носком. Следы были не свежие, и вели к клубу. Дверь была закрыта, запасной выход тоже. Мальцев попинал дверь, клуб ответил гулкой тишиной.

         На часах было без четверти пять, когда он зашел в помещение своей роты. Сняв шинель, вызвал дежурного по роте. Сержант Акимушкин прибыл минут через пять с заспанной физиономией. Командир роты спросил: «Кто выходил из подразделения после отбоя?». «Никто не выходил, кроме кухонного наряда, товарищ старший лейтенант» - ответил дежурный.
          «Ты в этом уверен?». «Так точно, уверен». Мальцев секунду помедлил и сказал: «Немедленно подними завклубом Арсланова и ко мне в кабинет». Минут через пять дежурный по роте вернулся и растерянно произнёс:
          «Нет его в роте, товарищ старший лейтенант». Мальцев встал и подошел к сержанту: «Завьялова тоже нет, или я ошибаюсь?». Наколовшись на взгляд ротного, сержант опустил глаза.
          Сержант Акимушкин был секретарём комсомольской организации роты и прекрасно понимал, что занимается укрывательством. Ротный достал из стола чистый лист бумаги и показал сержанту на стул:
           «Садись, пиши объяснительную, как говорят, любовь проходит, а письма остаются. Ты Сергей не маленький, понимать должен, если они что-то сотворят, ты соучастник. Напомнить тебе недавний случай, когда на площадке «Горная»  автокран угнали. Вся рота знала, что за водкой на кошару поехали. Метель тогда жуткая поднялась. Только после отбоя хватились, что крана нет.  Роту подняли ночью. Вся рота стояла, опустив глаза.
           Ротный умолял: «Скажите, куда поехали, - ничего никому не будет?». «Нет, молчали как партизаны. Помнишь, Серёжа, чем кончилось?».
           Сержант молчал, на лбу его выступили капельки пота.
           «Помнишь? Такое долго не забывается. Ты – тоже,  стоял в строю, когда носилки с замёрзшими людьми на плацу стояли?» - Мальцев достал сигарету, но прикуривать не стал.
           «От тебя я такого не ожидал, Сергей. Ответь мне на один вопрос. Чем они тебя купили?». Акимушкин ответил не сразу:
           «Сказали репетировать надо, новую программу готовят, днём их часто отвлекают».
           «Отвлекают?» - удивился командир роты –«Сходить с ротой на завтрак, обед, ужин называется, отвлекают? Всё остальное время торчат в клубе, им оказывается дня мало, надо и ночевать ещё на сцене, чтобы утром на разводе сто-ять с помятыми рожами.
           Ладно, Акимушкин, разговор у нас с тобой ещё будет долгий, а сейчас, десять минут тебе времени, чтобы эти меломаны были у меня в кабинете. Выполняй!». Завьялов и Арсланов появились через полчаса, командира роты они особо не боялись, но и нарываться на очередной скандал не хотели. Беседы по душам не получилось,  они тупо и отрешённо смотрели в пол пустыми зрачками и думали о чём–то своём, для него неведомом.
         
           Мальцев не знал последних новостей. Три дня тому назад был разворован неприкосновенный запас обезболивающих веществ госпиталя. Только через три месяца следствие распутает клубок, ниточка и приведёт в солдатский клуб.
           После обеда, командир роты, вместе с замполитом части проверили солдатский клуб. Там был относительный порядок. Инструменты, реквизит были на месте. Зашли в библиотеку, вход в которую был с торца клуба.
           Библиотекарша, молодая женщина, тоже участница самодеятельности, ничего необычного не замечала, но когда Мальцев спросил:
          «Бывают ли в клубе посторонние женщины?», стушевалась.
       -  «Вроде, слышала женский голос за сценой, но никого не видела.»

           В это самое время труп молодой девушки вторые сутки лежал под сценой. Худенькая и стройная, с открытыми карими глазами, совершенно голая и беззащитная. Последние секунды своей молодой жизни она улыбалась, и конечно не верила, что может вот так просто умереть. Она и жизни ещё не видела.
          Мать работала на площадке, Люду воспитывала  улица, а там всё само собой: первая сигарета, первый стакан портвейна, первый любовь в парке. Училась до пятого класса неплохо, потом мать стала попивать и забросила дочь совсем. В восьмом классе, приходящий мамин знакомый затащил её в постель. Пьяная мать хлестала её по щекам, приговаривая:
          «Ты, сучка подзаборная, молоко на губах не обсохло, а уже у матери мужиков отбиваешь?». Последний год жила у  бабушки, мать и не вспоминала о ней. Зимой записалась в танцевальный кружок в Доме офицеров, немножко пела, немного танцевала.
           У неё были быстрые и стройные ноги, хрупкая почти прозрачная фигура и большие грустные глаза. Она верила людям и мечтала о чистых отношениях, на сцене сердце её трепетало и задыхалось от восторга. Под сценой она и лежала, завёрнутая в синее солдатское одеяло и скрученная двухжильным проводом. Завьялов хоть и был тощ и невелик ростом, но смог ей понравиться, может манерами, а может тем, что умел вешать лапшу на уши молодым и зелёным. Он и пригласил Люду в свой клуб, на «прослушивание». Поверила девчонка, даже через забор бесстрашно перелезла.
  Было весело, ребята играли, пели, выпили немного. Она танцевала сначала на полу, потом на столе. От стакана портвейна голова  кружилась, тело сделалось лёгким и гибким. Она ещё что–то выпила, курила с ребятами анашу и вновь танцевала, танцевала уже голая, беспричинно смеясь и непонятно чему радуясь. Что было потом, она помнила плохо. У неё были мужчины и не раз, она выполняла их желания больше механически, равнодушно, иногда с молчаливым отвращением. Почти все они были грубы и лишены элементарного стыда.

          Молодые ребята, обкуренные, дорвавшиеся до женской плоти делали с ней всё, что хотели. От паров анаши их тела стали   невесомыми, необыкновенное возбуждение и веселье охватило их. Они насиловали беззащитную девчонку долго, почти до утра. У  всех наркоманов одна проблема, наркотик даёт возбуждение, но не даёт испытать прелесть мужского оргазма. Они злились, курили, допили остатки бесполезного портвейна, от которого отупели полностью. Измученную девушку накрыли солдатским одеялом и оставили с ней Сошникова. Уходя, Арсланов сказал: «Останешься в клубе, присмотришь за девчонкой, мы тебя закроем снаружи, к завтраку откроем». Сошников и Люда Хотько остались вдвоём. Он спал в кресле она на матрасе.

          Военный трибунал заседал ранней весной, под следствием были все трое. На первом допросе Сош-ников признался в убийстве. Якобы ночью Люда проснулась, начала над ним смеяться и упрекать в мужской неполноценности. На этой почве он и ударил её тяжелым утюгом по голове. Через две ночи они вывезли тело за территорию части, хотели утопить в Иртыше, но лёд ещё был толстый. Тело спрятали в бетонном колодце недалеко от склада ГСМ.  Утром солдатики играли в снежки, один заглянул в колодец и увидел женский труп.

          Сошников получил минимальный срок, пять лет строгого режима, у Арсланова был условный срок, его и отправили досиживать два года. Завьялов отделался лёгким испугом. В военном трибунале, как и в народном суде, были народные заседатели, видно они и повлияли на решение трибунала, уж больно раскаивался и просил не лишать его свободы первогодок Завьялов. Командир роты, старший лейтенант Мальцев, получил неполное служебное соответствие, командир части подполковник Шумилов строгий выговор, ансамбль «Солдатская песня» закончил творческую деятельность.
  Вечером в кабинете командира части долго горел свет,  от табачного дыма резало глаза, Шумилов разлил остатки коньяка, выпили молча.
         – «Твой ход замполит», майор Жарков минуту думал, затем двумя пальцами взял ферзя, и положил его на шахматную доску
         – «Сдаюсь командир, твоя партия». Шумилов, прикуривая новую сигарету, сказал,
         - «Володь, у меня к тебе одна просьба, раз ты продул, могу я тебя попросить». Замполит ответил, «Ты не только попросить, ты и приказать можешь».
           «Нет, вот тут, приказать тебе я не могу, могу только попросить и не как командир, а как собутыльник - собутыльника».
           «Тебе не кажется, что пора снять лозунг, который давно висит в солдатском  клубе  – Наше поколение будет жить при коммунизме, - насколько я помню, Ленин в 1920 году на съезде комсомола, сказал эту знаменитую фразу. Сколько десятилетий будем долдонить про коммунизм?

           Жарков вздохнул и тихо, но твёрдо сказал, - «Сколько надо, столько и будем!  Мне четыре года осталось, дай дослужить, я и так, как Тузик, - всё понимаю, только сказать не могу, сниму лозунг – мне голову снимут тут же». Шумилов встал, прошел по кабинету. 
           Не обижайся Володя, понимаю я тебя, - дожили мы с тобой до абсурда, всё понимаем, а сказать не можем, там, он поднял указательный палец вверх, всё знают наперёд, им видней. Ведь, на нашей памяти, столько всего было? Вспомни, как раньше  в армию уходили, шли как на праздник. А что потом,  в пятьдесят третьем, затем в шестидесятом, Хрущёв громил Вооруженные Силы СССР без боя и лучше любого внешнего врага. Резали, кроили армию, как хотели и в основном по живому резали,  офицеру полтора года дослужить  оставалось, а он попадал под сокращение, и его выкидывали без жилья, без  пенсионного содержания, таких сотни тысяч! Это, что не преступление?
           Нельзя жить без веры и надежды на лучшее, без веры в людей. Партия решила, а люди прошедшие страшную войну, разве они заслужили такого отношения к себе? За что их просто выбросили на улицу, без средств и жилья, как собак? Выживут, хуже бывало.
           Партия и народ одно целое, так, замполит. Это когда друг другу ордена себе на грудь вешают и с трибуны победные речи произносят, тогда мы едины. Вот теперь, мы собираем урожай посеянный войной, к нам пришли служить дети солдат великой войны. Пришли служить в ту армию, что блистала золотом знамён, в армию у которой цель была большая и светлая, ради которой и жизнь положить не жалко. Не знают эти мальчишки, что боевое братство в армии давно утрачено, вместо армейской дружбы пришло горькое чувство одиночества и разочарования.  Мы им врём, про коммунизм, про светлое будущее.
           И получается, не к  коммунизму мы идём, а к безверию и хаосу. Ладно, Володь, мы с тобой люди подневольные, да и для такого разговора одного пузыря мало.
           Поехали по домам, завтра вставать рано, хочу на подъём приехать.

           В середине апреля прилетели грачи, запахло молодой и клейкой листвой. Часть готовилась к смотру подразделений, посвященному дню Победы. За первое место главный приз – баян.
           Белая Волга начальника политотдела подъехала к  штабу части. Одно мгновение и на территории ни души. «Сам приехал», - доложили командиру части. Замполиты рот представляли свои подразделения, проверялось оформление Ленинских  комнат, санитарно – бытовые условия и порядок в спальных помещениях. Последней была третья рота, где и проходил дальнейшую  службу рядовой Завьялов. Он по-прежнему чинил сапоги, подстригал личный состав, лазил по тумбочкам в поисках одеколона, за что неоднократно был бит своими сослуживцами.

   Начальник политотдела был доволен результатами смотра, он уже подошел к служебной Волге, когда на его фуражку сверху капнуло. Проклятые грачи, они давно селились на этих тополях, но так и не научились разбираться в знаках различия.
           Начальник политотдела снял фуражку и посмотрел вверх на весеннее небо и гомонящих грачей.
           Вдруг, он замер и прищурил глаза, с открытого окна третьего этажа на него смотрела голая задница, он сначала подумал, что это лицо,  напрягая глаза,  вновь убедился – худая задница.
           Ну, это уж слишком!  Он, как в  наваждении зажмурился, когда открыл глаза, в окне никого не было. Первое желание было позвать командира части, приказать, накричать, найти того негодяя, куда он денется, в роте было три, четыре человека.
           Полковник уже представил, что он сделает с этим шутником, но что - то его настораживало.
           Как опознать? Построить, приказать снять штаны? А как не ошибиться? Дело то тонкое  и деликатное, даже неслыханное в армии, а как слух пойдёт, что начальник политотдела интересуется задними частями подчинённых. Вдруг дойдёт до Главпура?

           Водитель смотрел на полковника, который делал вид, что старательно чистит околыш фуражки, одним глазом посматривая на окно. Нехорошо это, будто в душу нагадили. Вечером, терзаемый сомнениями, он долго сидел в своём огромном кабинете и размышлял: «Было виденье или не было, если было он должен отреагировать, если нет, надо серьёзно подумать о своём здоровье».

           В далёком детстве он мечтал стать пастухом. Иногда отец брал его с собой, покататься на служебной машине, отец был секретарём партийной организации большого совхоза. Газ – 69 лихо и весело подпрыгивал на грейдере, они долго объезжали совхозные поля, зелёные луга, бесчисленные  стада и табуны овец. 
           Тогда, он первый раз увидел работу пастуха, и это поразило его: по едва заметному сигналу, хорошо обученные  собаки направляли безликую массу в ту или другую сторону, сбивали животных в тугой косяк или направляли в распахнутые ворота загона. Пастух казался волшебником, чародеем, повелителем овец. Мальчик видел себя на месте пастуха, стоящим на сопке в каракулевой шапке и длинной бурке, с посохом в руке.
           Даже сейчас, он сравнивал свою работу с работой пастуха, не капли не раскаиваясь, в том, что взвалил на себя нелёгкое бремя  партийного руководителя. Ему пришлось многому научится: университет, академия, бесконечные переподготовки и совещания, а книг сколько прочитано: философия, педагогика, полит.экономия, психология, с таким багажом знаний, он мог бы руководить огромными людскими массами. И он по праву заслужил, что бы, перед ним стояли  навытяжку офицеры, - не говоря уже о солдатах. Но, что то, пошло, не так… нашлась ведь - паршивая овца в стаде.

          В роте все знали об этом случае, узнал и командир части, правда, последним. Недолго думая, Шумилов вызвал командира роты и прямо сказал, «Завтра идёт машина на ПСК (полевой сейсмический комплекс), старшина бельё повезёт, отправишь Завьялова, от греха подальше, а то я пришибу его ненароком.  Пусть там побудет, пока всё утихнет. На «Аргоне » два компрессора наши, переговори с начальником участка, пусть поставит его учеником компрессорщика, месяца три поучится, там видно будет».

  Ядерный полигон имел обширную территорию: от основного городка до отдалённых площадок было от шестидесяти до ста километров. Это тысячи гектаров режимной территории, где день и ночь, как в гигантском муравейнике кипела жизнь. Бурили, копали, сверлили, строили и сдавали уникальные объекты, что бы потом…
           Обычно, это было ранним утром, всё вдруг замирало, было слышно биение человеческих сердец. Пять, четыре, три, два, один, ноль. Земля вздрагивала, принимала на себя ещё один удар, дьявольской силы. В ядерном пламени горело всё, что могло гореть, плавился и пузырился бетон, песок становился жидким и застывал янтарными каплями.   

          На самом краю полигона, где журчали две речки Ачису и Чаганка, в середине семидесятых проводились испытания шахтных пусковых установок (ШПУ) для РВСН (Ракетные войска стратегического назначения). Больше года строились две боевые шахты с подземным командным пунктом, глубиной сто сорок метров, и узлом связи. С целью испытания живучести ШПУ было произведено несколько подземных ядерных взрывов на разных удалениях от боевых стволов. После чего, рядом с ШПУ, при помощи обычных взрывчатых веществ имитировали попадание  вражеского боеприпаса мегатонного класса. Проверяли на прочность крышку ШПУ, не пострадает ли ракета, сможет ли вылететь из шахты.

          Эксперимент прошел удачно, шахта и ракета прекрасно уцелели. Под покровом ночи ракетчики увезли свои ракеты, монтажники приступили к демонтажу оборудования. Демонтировали всё, кроме самой пусковой шахты и крышки. Пока шла работа, шахту охранял вооруженный караул, когда закончили работу караул убрали, а крышку с помощью бульдозера засыпали грунтом.
Рядовой
         Завьялов презирал всякую работу, но должность ученика компрессорщика ему понравилась. Дизельный компрессор ДК–9 имел простой в обслуживании двигатель. Перед началом работы его необходимо было заправить дизтопливом, проверить масла, завести и включить ресивер на подачу воздуха. Вся эта процедура занимала полчаса, после чего машинист компрессора был предоставлен сам себе.
         Долго сидеть на одном месте Завьялов не мог, он бродил по земле, которая напоминала планету после землетрясения: всюду искорёженный  металл, оплавленные камни, куски бетона.
         Он сам не знал что ищет, но однажды нашел небрежно засыпанный аварийный люк узла связи пусковой шахты. Прихватив лопату, откапал герметичный люк, под которым оказалась металлическая лестница, ведущая в низ. Таинственная темнота манила и пугала одновременно.

          Несколько дней он не решался спустится в шахту, но выпросив у шоферов фонарик, всё же решился. На дне были остатки ненужного оборудования, металлический хлам, а по контуру шахты трубы системы охлаждения от которых тянуло таким родным запахом спирта. Пришлось снова подняться взять ключи и солдатскую фляжку. Когда он открутил сливную заглушку, то маслянистая тягучая жидкость потекла во фляжку.

         Организм и душа его скулила по вину,  он даже лизнул красноватую жидкость, но рисковать своим здоровьем было не в его правилах. Ему надо было убедиться, что жидкость безопасна.
          Первый эксперимент Завьялов провёл здесь же, на рабочем месте, он нашел в бушлате засушенный сухарь, полил его жидкостью и дал собаке. Весёлый, всегда голодный пёс понюхал сухарь, лизнул, но есть не стал.

          Тогда Завьялов принёс фляжку с жидкостью на ужин и предложил сослуживцам попробовать, сказав при этом, что он сам попробовал – отличная штука. Надо добавить, что день был не простой, седьмое ноября. Днём было торжественное построение, праздничный обед: наваристый борщ, каша с тушенкой, компот и печенье с конфетами.
          После обеда было личное время, которое старшина использовал для подгонки зимнего обмундирования. За ужином настроение было праздничное и фляжка, принесенная Завьяловым, пошла по кругу, правда, пробовали с опаской, наливали в колпачок фляжки, там было примерно грамм по двадцать. Выпили, жидкость пахла спиртом, была густая как ликёр. И вроде всё было нормально, загорелось внутри и по второму колпачку налили.
          Завьялов и себе налил, но пить погодил, сделал вид, что выпил, а сам незаметно выплеснул под стол. Фляжка быстро опустела, жидкость только раззадорила молодых парней, кто–то сказал Завьялову: «Чё ты, так мало привёз? Не мог затариться конкретно». Завьялов огрызнулся: «Была одна фляжка, её и затарил. Поехали, покажу где». Побежали к автомобилистам, нашли водовозку, которая работала в ночную смену и поехали. Час туда, час оттуда и в помещении роты продолжили банкет.
          Выпили по-разному: кто двести, кто триста грамм, добра этого было в навале. Кто- то заснул, кто-то дурачился, а кого- то уже рвало в туалете.

          Эта ночь была создана для кошмаров. Кто вы-пил немного, пытались спасти себя, пили много воды и вызывали рвоту. Те, кто выпили  больше, катались по полу, страшно кричали, их рвало зеленью и кровью. Вместе с тягучими стонами уходили жизни, тела молодых, сильных парней на глазах приходили в негодность. У пятнадцати человек  полностью отказали почки.
           Они лежали в ленинской комнате, скомканные, с  застывшими в недоумении  мраморными лицами. Нагрелись телефоны, охрипли дежурные офицеры, уже ночью примчались три скорых помощи с госпиталя. Вертолёты ночью не летали. Спасти удалось троих. Они были в коме, утром самолётом их отправили в Москву, там были аппараты искусственной почки. Двенадцать человек потеряли за одну ночь.
Они шутили со смертью с такой лёгкостью, словно не знали, на каком тонком волоске висит жизнь.

           Так уж повелось, молодость не боится смерти, а может, надеется, что у каждого есть свой ангел, который сопровождает его с момента крещения.
           В этот день не было ангелов, чёрные крылья смерти летали над степью. Высоко в далёких звёздах  застыло бесконечное время, ведь звёзды живут миллионы лет, а  человеческая жизнь мелькнула и оборвалась, дальше мир полетел уже без них.

           Поезда, терпеливо вертят колёсами, убегая всё дальше и дальше в ночь, спешат увезти домой холодные  тела, запаянные в цинки, чтобы, добавить седины, и морщин  постаревшим родителям, чтобы  на старых кладбищах появились новые холмики земли.
 
           Такого шока гарнизон ещё не испытывал. Инженерное управление лихорадило больше трёх меся-цев, ждали радикальных  выводов, но время шло, уезжали одни проверяющие, приезжали другие. Столько генералов и полковников инженерное управление ещё не видело. Офицерский состав работал в авральном режиме.
           Были отменены отпуска, практически жили на казарменном  положении. Завьялова, после того случая, искали целые сутки, как сквозь землю провалился, думали даже, что старослужащие его просто придушили и сбросили в ту – же шахту. Нет, старший прапорщик Тулупов, нашел его в кочегарке под кучей тряпья. Грязный, вонючий, он напоминал зверёныша, которого вытащили из норы, его держали на гауптвахте, изредка возили на допросы в прокуратуру. Он и там чинил сапоги и подстригал солдат комендатуры, мыл сортир и убирая курилку собирал бычки. Уголовное дело, громко начатое, постепенно спустили на тормозах.

           Сделать Завьялова «козлом отпущения» не получалось, даже дисбат ему не  светил. Виноваты, как всегда, были офицеры части. Низкий уровень воспитательной работы, слабый контроль со стороны офицерского состава – эти затёртые до дыр фразы легли в основу выводов больших комиссий.

           Жизнь продолжалась, с трибун гремел голос начальника политического отдела, -  «Победа коммунизма неизбежна.
          -  Ленинизм наше знамя, будущее за нами».  Полковник был уже стар. Он не видел лица людей, не видел весну на улицах городка, его не волновал запах тополиных почек -  он любил сотрясать  воздух, не ведая, что слова его давно стали пустыми, лёгкими и невесомыми, их трепал свежий ветер и разносил как прошлогодние листья по серому асфальту военного городка.

          Зачем так жестоки Боги. Почему, так  несправедливо обошлась с молодыми ребятами судьба? Почему, не оказалось рядом друга, товарища, некому было подсказать, остановить, одёрнуть?  Нет ответа на этот вопрос.

          Последним из весеннего призыва уволили рядового Завьялова. Прапорщик  Тулупов забрал его с гауптвахты и проводил до самого поезда. Билет и документы об увольнении  сунул ему в руку, хотел что-то сказать, но раздумал. Долго стоял, смотрел, как поезд набирает скорость, потом снял фуражку и перекрестился.

PS.
          Каждая живая тварь оставляет след на земле, оставил его и рядовой Завьялов.  Кто-то видел его в поезде Москва–Новосибирск. Он изображал несчаст-ного воина, жертву ядерного полигона, рассказывал, в каких переделках побывал, пел под гитару: «Не жалею, не зову, не плачу, всё пройдёт, как с белых яблонь дым».
           Народ в поездах добрый, солдатика жалели, подкармливали, иногда наливали выпить. На худом плече его красовалась свежая наколка -  деревянный крест на фоне ядерного взрыва.
          Древняя старушка, сидевшая с ним рядом, долго смотрела слеповатыми глазами на наколку, потом тихо прошептала: «Антихрист, какой–то». -  В чём–то, старуха была права.