Из истории наглядной агитации

Анатолий Иванович Цевба был мужиком хорошим. Незлобливым, спокойным и безграмотным. Всю жизнь он проработал трактористом, потом пошел по партийной линии, пока не стал председателем колхоза. И вот однажды, то ли судьба повернулась к нему лицом, а то ли вовсе наоборот - он к ней задом, - это ещё как посмотреть, назначили его в город, да не просто так, а целым директором Исторического музея. Переехал он значит поближе к работе и занял начальственный кабинет. Сказано - сделано. Родина доверила, ё-моё. В общем, стал он директорствовать.

Собрал он, стало быть, собрание с целью ознакомления с личным составом музея. Дал секретарше формуляр, который ей должно было распечатать по количеству наличествующих голов сотрудников и назначил заседание на "после работы", на восемнадцать часов то есть.

Собрались, расселись. Со вступительным словом выступила замдиректора - женщина без явных половых признаков, невыясненного возраста, с короткими кудряшками на голове, как у старых немок, и в очках. Звали её, если не ошибаюсь, Светланой, впрочем, возможно и Зинаидой, из чего я и сделал вывод, что она была определённо женщиной, а отчества не назову. Допустим Алексеевна. Она коротенько представила нам нашего Руководящего, не слишком вдаваясь во все перипетии его биографии, наконец выдохнув, предоставила слово самому.

Сам встал, оглядел интеллигентные физиономии научных сотрудников и сотрудниц, промокнул носовым платком плешь на голове и попросил секретаршу Светочку раздать каждому по анкете. Затем он поздоровался и предупредил, что анкет на каждого по одной, чтобы мы имели это в виду и чего не "спортили".
Ко всеобщему удивлению формуляры представляли собой обычный опросник биографического свойства с момента рождения и по настоящий день. Заполнить их надлежало немедленно, на что ушло полчаса.

Собственноручно собрав анкеты, Анатолий Иванович степенно вынул очки, нацепил их на кончик носа и, взяв одну из них на выбор, пробежал по тексту начальственным взором.
- А хто здесь Людмила Великая?
Люсичка - завотделом, интеллигентная милая женщина лет сорока, впав в школьное детство и раскрасневшись, подняла руку и робко произнесла:
- Я
Директор саркастически хмыкнул, посмотрел на нее из-под очков и продолжил:
- Вы ж, я так понимаю, интеллигентный человек? Букву «г» он произносил по-украински мягко, получалось почти "интеллихентный."
Люсичка, таки да, будучи человеком интеллигентным, зардевшись, промолчала.
- Я не понимаю, - продолжил он, -отведя руку с анкетой в сторону и выдерживая паузу, - это шо, трудно в вашем возрасте и с университетским образованием грамотно заполнить хвормуляр? Почему, где стоит город, вы поставили дату, а где дата, написали Харьков? Вас шо, так учили в университете?
Люсичка молчала.
- В общем я всё понял. Я хочу, чтобы каждый из вас знал - я поставлен вам здесь насоджувать культуру, и я её буду насоджувать. А вам, Людмила, как вас по отчеству, могу лишь посоветовать быть грамотнЕй.
Стоит ли говорить, что слово „грамотнЕй“ было произнесено с ударением на Е?
На этом собрание закончилось, народ стал расходиться.

А вот ещё как-то раз, помню, на праздновании Нового года. А причем здесь Новый год с другой стороны? Я же об истории наглядной агитации.

Да, было дело с этой наглядной агитацией как-то летом.

Уехал значит музейный отдел археологии в поле, на раскопки. Копали где-то за Старым Салтовом, за сосновыми лесами, за Донцом Северским, где степи начинаются. Степь, знаете ли, хороша - травы по пояс, чертополох, тысячелистник, ветерок дует, гадюки опять же ползают. Воздух чистый, а в нём жаворонок вьётся да ястреб вдали посвистывает. Благодать. Небо жаркое, белёсое, где-то тучи на горизонте соберутся, и молния блеснет. Так далеко, что не услышишь. Посреди степи палатки стоят музейные, копают значит, и никого окрест - ни тебе иудея, ни эллина, ни хутора какого, ни магазина. И вот стал задумываться Анатолий Иванович, а как там мужики-то мои? На работу в музей не ходят, сидят там, понимашь, копают. А чем занимаются поди знай? Да и магазина там нет, значит всё из города привезли в большом количестве. А может и развраты какие устраивают. В общем стал он кручиниться, затылок себе почесывать и в начальственном кресле ёрзать.
Поёрзал он так пару дней, вызвал к себе Петюню-шОфера и отправился на УАЗике в поле, посмотерть, а чем это там хлопцы занимаются.

К концу рабочего дня во двор музея въехал директорский автомобиль и с визгом затормозил у входа в художественную мастерскую. Через пару секунд распахнулась дверь. На пороге стоял директор, позади него заведующий отделом археологии - импозантный дядька лет пядитесяти пяти, весьма похожий на собирательный образ какого-нибудь голливудского актера. Он стоял с независимым, даже несколько снисходительным видом и не без интереса наблюдал за происходящим.

А происходило вот что: Анатолий Иванович стремительно выскочил на середину комнаты, сжал кулаки и досадливо с оттенком гнева произнёс:
- Як це так? Вы лицо города, цвет его культуры, и шо? Стоять в степу пьять палаток. Чи то табор цыганський, чи шо? Я вас запытую, - обратился он к завотделом.
- Анатолий Иванович, да бросьте - ответил тот - раскопки, археологи, какой табор? Что вы в самом деле?
- А я вам скажу так - не унимался Цевба - и вам скажу,- добавил он, обращаясь ко мне,- це цыганський табор. Знаете чому?
Мы переглянулись
- А у вас мае буты наглядна агитация. Де вона? Нема? Ото ж. Значит так, щоб завтра до кинця дня была растяжка з лозунгом, текст придумайте сами, а пислязавтра - обратился он к завотделом, - поедете обратно электричкой, и там з хлопцами укрепите ее перед лагерем. Щоб колы хто побачыть, знав - це не цыганський табор. Це вам не играшки, а наглядна агитация. Зрозумило?

Мы кивнули. Цевба удовлетворенно вышел. За ним вышел и завотделом.
- Адьё, до скорого. Текст составлю и принесу через пяток минут.
Мы расстались.

Минут через пятнадцать он явился снова. В руках держал свернутую бумажонку. Подал мне и добавил:
- Напиши, дружище, как есть. Под мою ответственность. С меня бутылка. Мне тяжело, б***ь, с дураками.
Я развернул бумажку. На ней значилось: "Долой буржуазный империализм, эксгибиционизм и мастурбацию, да здравствует свободный труд советского археолога!"

- Точно писать?-поинтересовался я на всякий случай.
- Пиши уж, пусть будет. Если что, вали на меня, - ответил завотделом.

Я отмотал добрые пять метров красной ткани с огромной бoбины, Людок прошила её по бокам под крепеж, и работа закипела.

К концу следующего дня шикарный лозунг в стиле Окон РОСТА был готов. Он правда был красив и стильно выдержан, настолько, что я от собственного лица пририсовал зубастый серп и внушительный молот.

Пришел зав., поцокал языком, прищурился, как заправский художинк, и смачно процедил:
- Класс! Цевба будет доволен.
- Думаешь? - усомнился я
- А вот сейчас схожу за ним, и посмотрим.
Он вышел, а через десять минут вернулся вместе с директором.
- Вот, Анатолий Иванович, как вы велели, по высшему разряду - ехидно заметил зав.
Цевба вчитался. Слова после сочетания "буржуазный империализм" показались ему незнакомыми, он их прочел по слогам. Дальше пошло легче. По лицу его пробежала тень некоего непонимания, он почесал в затылке, потоптался и спросил:
- Так, а шо це?
- Вы разве не видите?- деланно удивился зав.,- со всей силой, так сказать, пролетарского интернационализма. И написано здорово. Прямо в стиле 20-х годов. Сразу понятно - археологи.
- Вот и молодцы,- обрадовался Цевба. Езжай завтра с утра и укрепи у лагеря. О це я розумию.

Назавтра к вечеру в поле, на теплом степном ветру, и ещё долго, в течение трёх месяцев, развевалось ярко-красное полотнище, свидетельствующее о том, что здесь вам не какой-нибудь цыганский табор.

Плывут пароходы - долой буржуазный империализм!
Пролетают лётчики - долой эксгибиционизм!
Пробегут электровозы - долой мастурбацию!
А пройдут беспартийные - да здравствует свободный труд советского археолога!

Вот вам и весь рассказ.